Владимир Ильич Контровский
Мы вращаем Землю! Остановившие Зло

   С чувством глубочайшей признательности и уважения к замечательному человеку: Демидову Петру Михайловичу, чьи воспоминания положены в основу этой книги.


   Все описанные события достоверны, что представляется мне чрезвычайно важным: слишком много выдумок сплетено о Великой Войне…

Пролог
Завещание хранителя

   …Истинно вам говорю: война – сестра печали, горька вода в колодцах ее.
   Враг вырастил мощных коней, колесницы его крепки, воины умеют убивать.
   Города падают перед ним, как шатры перед лицом бури.
   Говорю вам: кто пил и ел сегодня – завтра падет под стрелами.
   Говорю вам: война – сестра печали, и многие из вас не вернутся под сень кровли своей.
   Но идите. Ибо кто, кроме вас, оградит землю эту…
В. С. Шефнер, «Сестра печали»

   Багровое зарево заливало полгоризонта.
   Зарево шевелилось, подрагивало и расползалось – там горела земля, и поджаривалось небо, бессильное погасить голодный огонь слезами дождя. И не было, казалось, такой силы, способной остановить пожар, пожиравший землю, людей. Небо беззвучно плакало…
   На вершине безлесного холма – невысокого, но далеко видимого на плоской спине степи, – стоял седобородый человек в длинном белом одеянии. Он был стар, но могуч: не утратив еще силы телесной, ведун обрел уже силу мудрости, приходящей с годами. Старик смотрел на зарево, и в темных глазах его отражались красные сполохи. Но сухи были глаза эти, и не было в них страха: человек этот умел видеть далеко, дальше, чем достигает простой взгляд человеческий. Ведун не только видел – он знал, и потому взор его был спокоен.
   В опущенных руках, перевитых жгутами жил, старик держал длинный обоюдоострый меч: одной рукой – за рукоять, другой – за лезвие возле острия. По клинку шириной в ладонь живой водой, истекавшей из рукояти, пробегали волны голубого огня, смывавшие багровые блики – отсветы далекого зловещего зарева. На неподвижном лице ведуна жили одни только пронзительные глаза – он знал, и потому взор его был холоден.
   У подножия холма всхрапывали и переступали кони, чуявшие запах близкой битвы и большой крови, а перед ведуном полукругом стояли десять молодых светловолосых воинов в клепаных шлемах и кожаных куртках с нашитыми на них железными пластинами. Короткие копья, боевые топоры и круглые щиты в руках юношей не были праздным украшением – их оружие тоже чуяло битву и жаждало напоить иссушенную землю алой влагой, чтобы вернуть ей, земле многострадальной, радость рождающейся жизни.
   Над холмом бесшумной тенью мелькнул ворон, птица вещая, и сжатые губы ведуна разомкнулись.
   – Зло явилось. Идите, – не снимая рук с меча, старик кивнул в сторону зарева, – и остановите его. И знайте, завтрашнюю битву переживет лишь один из вас. Кто – этого я вам не скажу, чтобы не лишать вас силы духа, но будет так – по-другому нельзя.
   Русичи молчали. На их гордых лицах не дрогнул ни один мускул, хотя никто из них не усомнился в словах ведуна. Воины знали – так и будет, и были готовы встретить свою судьбу, какой бы она ни была. А потом старший из них, русобородый и статный, спросил:
   – Ты дашь нам Меч, отец?
   – Нет, – ведун отрицательно покачал головой. – Это Зло вы остановите простыми мечами – если очень захотите. А Меч – Меч будет ждать, ждать своего часа. Зло многолико – оно будет возвращаться на нашу землю снова и снова. Оно придет Словом, пленяющим души. Оно придет Зверем, пирующим на костях и алчущим нашей крови. И оно придет Соблазном – сыном Черного Бога, и это будет самый страшный лик его. Но пройдя через муки многие и принеся жертвы бессчетные, сможет земля наша осилить Зло и остановить его раз и навсегда. И когда весь Мир наш будет на краю гибели, придет время Меча, время обновления. А до той поры Меч будет ждать, и тот из вас, кто выживет завтра, передаст детям и внукам своим тайну его и сохранит изреченную волю неба во исполнение ее. Идите, дети мои…
   Воины склонили головы, повернулись и, звеня оружием, пошли вниз, к ожидавшим их лошадям. Слово сказано – дело сделано.
   Ведун подождал, пока они сели на коней, проводил взглядом, исполненным печали, удалявшихся всадников и поднял глаза к небу.
   – Тяжек груз предвидения… – прошептал он, глядя на рваные облака, убегающие от зарева на горизонте. – Но нет иного пути во мраке, кроме пути к свету… Падут девять из десяти, и девяносто из ста, и девятьсот из тысячи, но сохранится память. И придет час, и Меч проснется. А пока…
   Он отпустил рукоять и, придерживая оружие за клинок, упер его в землю острием вверх. Потом оперся грудью – напротив сердца – на голубое лезвие, чуть помедлил, глубоко вздохнул и резким движением сильного своего тела насадил себя на Меч, омыв холодный металл горячей кровью.
   Темное небо рассекла слепящая молния.
   Земля дрогнула.
   Вершина холма раздалась, расступилась текучей водой и приняла падающего ничком Хранителя. И снова сомкнулась, скрыв и ведуна, и насквозь пронзивший его Меч. А затем холм стал оседать, сглаживаться, пока не сровнялся с безмолвной вечерней равниной, не оставив ни следа, ни бугорка, ни малой ямки-отметины.
   Небо беззвучно плакало…

Глава первая
Первый бой
(сентябрь 1941 года, леса подо Мгой)

   …войну выиграли молодые лейтенанты и капитаны. Это они вместе с солдатами ели из одного котелка, спали в одной землянке, прятались в одном окопе, вели бойцов в атаку, стреляли из пушек, водили танки в бой, сидели за штурвалами боевых самолетов и кораблей и, жертвуя собой, добывали победу…
П.М. Демидов, «В прицеле черный крест»

   Впереди, за горизонтом, там, где находилась Мга, погромыхивало.
   Глинистая дорога раскисла от недавнего дождя; сапоги, копыта и колеса орудий расквашивали ее в жидкое месиво, в котором вязли ноги. Люди шли молча: близость фронта – черты, где ежечасно обрывались человеческие жизни, – давила на нервы и серой тенью ложилась на построжевшие лица солдат. По обочинам грунтовки тут и там зияли воронки, валялись обломки повозок и трупы лошадей с раздувшимися животами; на задранных кверху конских ногах тускло поблескивали стертые подковы. Здесь поработала немецкая авиация – к кислому запаху сгоревшего тола примешивался сладковатый запах мертвечины. Это была уже настоящая война…
   «Малой кровью на чужой земле, – с горечью думал двадцатилетний лейтенант Павел Дементьев, получивший свои пару «кубарей» ускоренно, по окончании только первого курса Ленинградского артиллерийского училища. – Немцы рвутся к Ленинграду, а крови – ее на одной этой дороге пролилось немерено. И двое моих друзей-однокашников – Миша Новиков и Володька Петров – уже погибли на Лужском рубеже вместе со многими другими нашими ребятами, когда курсантов бросили навстречу немецким танкам…».
   Васька, серый в яблоках орловский рысак, словно прочел невеселые мысли всадника. Осторожно ступая по скользкой дороге, он тихонько фыркнул и слегка помотал головой, как будто желая сказать – ничего, хозяин, не журись. Конь этот сразу, еще при формировании восемьсот пятьдесят шестого артиллерийского полка в Череповце, признал Павла и остался с ним, несмотря на попытки начальства изъять красавца у зеленого лейтенантика. Васька не терпел общества своих четвероногих сородичей, и когда командир дивизиона майор Векилов подъехал на нем к группе командиров, рысак тут же проявил норов – устроил форменную драку, активно применяя копыта и зубы. Комдив вылетел из седла, а Васька разогнал всю кавалькаду и описал круг почета. Векилов, матерясь сквозь зубы и прихрамывая, подошел к Дементьеву и бросил:
   – Забирай своего зверя, лейтенант. Но уговор – не попадайся мне на глаза со своим конем.
   С тех пор Васька и Павел были неразлучны, вот только ни человек, ни конь не знали, что роковая пуля, предназначенная красавцу-рысаку, уже заправлена в снаряженную ленту немецкого МГ и что жить Ваське осталось совсем недолго…
   Двести восемьдесят шестая стрелковая дивизия, в состав которой входил артполк, высадилась в районе станции Назия и шла в сторону Мги, навстречу немецкому танковому клину, стальным зубилом продвигавшемуся к Ладожскому озеру.
* * *
   К вечеру батарея остановилась на полянке в небольшом лесочке. Полянка была вздыблена маленькой высоткой, с которой отлично просматривалась единственная дорога, бурой змеей уходившая к фронту. Кругом – бескрайний лес, по обочинам дороги – болото.
   «Вот тут они и завязнут, – подумал Павел, оглядывая позицию. – Хорошее место. И елочка вон та пушистая, у дороги, в самый раз – отличный ориентир. Так и порешим…»
   Темнеющее небо на западе подкрашивалось багровым, и лейтенанту Дементьеву вдруг почудилось, что он когда-то уже видел такое зарево, пожирающее родную землю. Но где и когда – этого он вспомнить не мог.
   – Командуй тут, лейтенант, – командир батареи, старший лейтенант Веселов, описал рукой широкий полукруг. – А я с взводом управления пойду вперед, эн-пэ устрою. К утру чтоб все у тебя было готово к открытию огня, понял?
   – Так точно, товарищ командир.
   С самого начала Дементьев был назначен в 1-ю батарею командиром огневого взвода, но потом выяснилось, что кадровых офицеров в батарее всего двое – он да Веселов, – и тогда комбат сделал перестановку: своего заместителя Речкова, пожилого лейтенанта запаса, явно не тянувшего этот воз, поставил на взвод, а Павла назначил замом. Приглядевшись к Павлу, Веселов понял, что тот в пушках разбирается – как-никак, за плечами Дементьева был не только год ЛАУ, но и три года артиллерийской спецшколы. И потому Веселов оставлял на него батарею – сейчас, когда на них шли немецкие танки.
   Солдаты работали всю ночь, прислушиваясь к гулу канонады, и к утру отрыли окопы для пушек и ровики для людей. Лошадей отвели в укрытия, метров за четыреста от огневой; возле орудий горками выложили снаряды, заботливо протертые ветошью.
   И пришел рассвет. Несмело пискнула какая-то птаха, дробной очередью простучал в лесу дятел.
   – Вот чертяка, – крякнул ездовой Тимофеев, вытирая потный лоб, – как из автомата садит. Я уж было подумал, – он криво улыбнулся, – парашютисты немецкие на нашу голову.
   – Каркай больше, старый, – отозвался кто-то из бойцов, – накаркаешь.
   Из низин ползли струи белого тумана, размывая силуэты деревьев. Раздвинув ветви маскировки, Павел посмотрел на темную ленту дороги. Все было тихо – пока…
   Хотелось спать. Батарейцы прикорнули прямо у орудий на разостланных шинелях. Дементьев, поеживаясь от утреннего холодка, еще раз оглядел позицию, доложил на НП о готовности батареи и уже примерялся, где бы устроиться передохнуть, но зуммер полевого телефона распорядился по-своему.
   «Противник пошел в наступление, – сообщил голос комбата на том конце провода. – Неподвижный заградительный огонь один, четыре снаряда, беглый, огонь!»
   Четыре орудия выплюнули первые снаряды, взрыв сошниками мягкую землю. По ушам хлестнула невидимая плеть: «УСВ» – семидесятишестимиллиметровые дивизионные пушки, принятые на вооружение перед самой войной, – били резко и звонко.
   Орудийный грохот густел. Там, впереди, за стеной леса, было жарко – не прошло и получаса, как Веселов приказал Дементьеву отправить к нему одно орудие для стрельбы прямой наводкой по прорвавшимся танкам. Артиллеристы сноровисто подцепили к пушке передок и шестерку лошадей, прядавших ушами при каждом выстреле, и орудие покатилось по дороге.
   «Лучший расчет батареи, – подумал Павел, провожая взглядом упряжку, – жаль». Он не мог сказать, почему ему пришло в голову именно это слово – молодой лейтенант не мог знать, что всего через полтора часа его орудие номер один сожжет два немецких танка и погибнет вместе со всем расчетом под гусеницами третьего…
   А потом оборвалась связь – эбонитовая трубка телефона безмолвствовала. К счастью, лейтенант Графов, однокашник Павла и командир второй батареи, стоявшей в километре от первой, прислал связного с приказом командира дивизиона: встретить танки, прорвавшие нашу оборону и двигавшиеся к нам в тыл.
   Связь с НП восстановить не удалось – посланный связист не вернулся. Дементьев поставил три оставшихся у него орудия на прямую наводку, и тут на дороге появились люди, которых становилось все больше и больше. Но это были не немцы – по дороге в беспорядке отходила наша потрепанная пехота. Катились в тыл хозяйственные повозки с перепуганными возницами, полевые кухни, санитарные двуколки с ранеными, поодиночке и небольшими группами тянулись отступавшие солдаты. По угрюмым лицам своих солдат лейтенант понял, что этот всеобщий драп действует им на нервы, и все-таки бойцы стояли у орудий и ждали приказа – его приказа.
   К полудню поток отступавших иссяк. Немцы не появлялись, только гремели далекие – пока? – разрывы бомб и снарядов. Солнце палило вовсю, раскаляя небесную синь бабьего лета – не верилось, что под таким небом люди могут беспощадно убивать друг друга.
   Канонада оборвалась, и в наступившей тишине Павел услышал шум моторов. «Танки – вот и дождались», – подумал он и вдруг услышал сознанием произнесенное непонятно кем: «Зло явилось – идите и остановите его!» Лейтенанта Павла Дементьева обдало холодом, но холодок страха быстро превратился в холодную бойцовскую злость: «Остановим».
   Первым из-за поворота дороги показался пятнистый броневичок. Покрутил башенкой, поводил пулеметным стволом, принюхиваясь, и сыпанул длинной очередью, прощупывая притихший лес. Лейтенант ждал, ждали и его бойцы, присевшие за орудийными щитами.
   Не обнаружив ничего подозрительного, броневичок двинулся вперед, поравнялся с приметной елочкой, и…
   – Огонь! – выдохнул Дементьев свою первую в жизни не учебную команду и рубанул ладонью воздух.
   Триста метров – для дивизионных пушек это стрельба в упор. Броневик подпрыгнул, словно козел, получивший между рогов поленом, – в босоногом деревенском детстве видел Павел как-то раз такую картину, – встал поперек дороги и загорелся, выбросив в синее небо маслянистый шлейф черного дыма.
   – Первый… – прошептал Павел, ощущая внутри себя пружинящую уверенность, гибкую и прочную, словно упругая сталь боевого меча. У него, лейтенанта Красной Армии Дементьева, было оружие, он умел им пользоваться, и поэтому железные звери, приползшие сюда от западной границы, топча разлапистыми гусеницами его землю, дальше не пройдут: они останутся здесь – гнить, ржаветь и рассыпаться трухой.
   Через пару минут на дорогу вылез танк и попер напролом, обходя горящий броневик. И не прошел – его зажгли вторым залпом. На дороге образовалась пробка из двух горящих машин; два дымных столба переплелись, свиваясь в косматую черную колонну. Таясь за этой завесой, незаметно подошел второй танк и начал садить по высотке, где стояла батарея. И сумел-таки не зря продать свою бронированную шкуру – накрыл одно из орудий, прежде чем остальные подожгли его двумя снарядами.
   Получив отпор, немцы притихли. Павел, воспользовавшись передышкой, побежал к замолчавшему орудию. Добежал – и остолбенел.
   Пушка была разбита прямым попаданием. Возле нее лежали четверо убитых и трое раненых; снаряды и снарядные ящики разбросало взрывом, везде валялся порох, вырванный из гильз. Но не это потрясло молодого лейтенанта, пусть даже впервые увидевшего зрелище смерти в бою.
   Пушка горела – целиком. Горели бронированный щит и станина разбитого орудия, расплавленный металл стекал с них на землю сине-белыми огненными каплями. Вся земля на огневой кишела разбросанными повсюду маленькими кострами. Оглянувшись назад, где стояла толстая сосна, Павел увидел, что ее ствол тоже горит таким же всепоглощающим вселенским адским огнем. «Голубой огонь – звездный огонь, – очень отчетливо прозвучало в сознании лейтенанта, – огонь, пожирающий звезды…» Он помотал головой, стряхивая морок и смиряя сердце, бешено заколотившееся при виде этого странного и жуткого зрелища и при этой непонятной фразе, всплывшей в его мозгу неизвестно откуда.
   Позже Дементьев узнал, что немцы применили на фронте новинку – термитные снаряды. Горящий термит разлетался во все стороны жгучими струями, давая температуру свыше трех тысяч градусов, – железо плавилось и текло, как вода.
   Но таинственная фраза о «звездном огне», явственно им услышанная, так и осталась для него загадкой. И появилась у Павла странная мысль: война, сотрясавшая планету, идет не только на Земле…
* * *
   Танки на дороге больше не появлялись, зато все чаще стали сыпаться снаряды – немецкая артиллерия нащупывала позицию упрямой батареи, перекрывшей дорогу. Часть из них падала неподалеку от орудий, и тогда солдаты вжимались в землю, мысленно заклиная урчащую смерть, вспарывавшую воздух стальными рылами: «Только бы не в мой ровик… Только бы не в меня… Только бы…»
   Тем временем немцы вновь зашевелились. Ведя «цейсом» по придорожным кустам, Дементьев по дергавшимся верхушкам деревьев засек третий танк, который пытался обойти горевшие на дороге машины, но завяз в трясине – слышно было, как надрывается его мотор. Наводя панораму ниже качавшихся веток, оба орудия выпустили по нескольку снарядов, и к трем подбитым машинам добавилась четвертая.
   – Горят… – прошептал Павел. – Горят, как миленькие, – не так страшен черт…
   Солнце жарило нещадно, хотелось пить, но молодого командира куда больше мучило отсутствие связи. Его батарея дала противнику по зубам, однако лейтенант не обольщался: пехотного прикрытия у него не было, и как только подойдет оторвавшаяся от своих танков немецкая пехота, все очень быстро кончится – артиллеристов обойдут по болоту и сомнут в считаные минуты. Он ждал подкрепления, но напрасно – похоже, в сумятице отступления о пушках лейтенанта Дементьева попросту забыли.
   А потом в небе появился вражеский самолет-разведчик «Хейнкель-126», прозванный за торчавший в хвостовом оперении амортизатор «костылем» или «кривой ногой», сделал круг, и земля заходила ходуном: немцы взялись за дело всерьез. Снаряды падали густо, с корнем выворачивая деревья; осколки рубили листву и звонко тюкали в орудийные щиты.
   Когда налет кончился, Павел не сразу поверил в то, что его батарея еще жива. Но над лесом снова показалась уродливая стрекоза – разведчик уточнял результаты обстрела. Снять его было нечем, и Дементьев хорошо понимал, что еще одного артналета им не выдержать: маскировка с орудий содрана близкими разрывами, на траве от стволов пролегли длинные проплешины – следы выстрелов – с воздуха пушки видны как на ладони. И вот-вот должна была подойти вражеская пехота, и тогда…
   «Пока «костыль» развернется, пока осмотрится, пока будет передавать информацию на землю, – лихорадочно размышлял Павел, – у нас есть минут десять. Да, жаль отступать, но бессмысленно гибнуть – это еще хуже».
   – Передки на батарею! Орудиям отбой!
   Солдаты разом задвигались. Быстро, но без суеты выкатили орудия, прицепили их к передкам, погрузили на станины раненых и убитых. И вовремя: не успели упряжки отъехать на сотню метров от покинутой позиции, как высотку свирепо распахали немецкие снаряды. Разрывы слились в сплошную стену – на полянке не осталось живого места.
   И лейтенант, принявший свой первый в жизни бой и выигравший его, почувствовал молчаливое одобрение своих бойцов: «Ты правильно поступил, командир».
* * *
   Отъехав километра на полтора, Павел остановил колонну для короткого отдыха. На остатки батареи было страшно смотреть – более половины людей убито или ранено, часть лошадей погибла, и пушки везли не по шесть коней, как положено, а по три-четыре, причем многие из них были ранены. Солдаты, усталые и грязные, с почерневшими лицами, сидели, висели, кто как мог, на передках и станинах орудий. Лейтенант пристроился на передке переднего орудия и видел, как левый коренник – сильный, здоровый тяжеловоз, раненный в левый бок, – при каждом шаге припадал на левую ногу, а из раны в такт шага выливалась очередная порция крови, словно внутри животного работал маленький насос, – за лошадью тянулась тоненькая красная дорожка. А люди с надеждой смотрели на двадцатилетнего лейтенанта Дементьева, как будто он был богом, державшим в руках их судьбы. Хотя, если разобраться, так оно и было…
   Вскоре впереди открылась полянка, похожая на предыдущую и вполне пригодная для новой огневой позиции. Павел осмотрелся. Невдалеке текла небольшая речушка, за которой стоял густой лес. «Вот туда нам и надо, – подумал лейтенант, – танки реку не перепрыгнут, а на переправе мы их причешем». Он уже собирался отдать приказ переправляться, но тут на поляну выкатились наши легкие танки «БТ». Вокруг машин бегал маленький полковник, суматошно размахивая руками и энергично матерясь, но было видно невооруженным глазом, что он растерян и не знает, что происходит на фронте и что ему делать.
   К поляне мало-помалу подтягивались пехотинцы из какой-то разбитой части – злые и угрюмые; многие из них раненые. Людей становилось все больше, вот только командовать ими, похоже, было некому – ощущение неразберихи и бестолковщины усиливалось. Тяжело вздохнув, Дементьев направился к полковнику-танкисту – как-никак, тот был здесь старшим по званию.
   – Товарищ полковник, разрешите обратиться!
   – Чего тебе?
   – Разрешите переправить мои пушки на тот берег реки. Позиция там…
   – Твоя фамилия, часом, не Ворошилов? – зло скривился танкист, щуря покрасневшие глаза. – Полководцев развелось, маршалов, только воевать некому, вашу мать! Норовишь в лесочек смыться и под шумок дать драпа? Стой, где стоишь, и умри за Родину! Вон там тебе позиция, – он махнул короткопалой рукой в сторону дороги, – понял? Выполняй!
   – Есть! – Павел козырнул, четко, по уставу, повернулся и пошел к своим орудиям, мучимый тяжелым предчувствием.
   Предчувствие не обмануло – не прошло и получаса, как накрыли их немецкие танки, на этот раз шедшие в сопровождении пехоты. Они хищно вырвались из леса, с ходу охватили поляну, и начался бой, очень быстро превратившийся в бойню. Лязг гусениц, взрывы, треск пулеметов заглушили многоголосый вой людей, расстреливаемых в упор. «Бэтэшки» один за другим вспыхивали факелами; люди бежали к реке, падали, изредка вставали, снова падали и оставались лежать неподвижно.
   Павел и его прошедшие крещение огнем артиллеристы были одними из немногих не потерявших голову в этой кровавой мясорубке, густо простроченной свинцом. В считаные секунды они изготовили орудия к стрельбе и первым же выстрелом подбили шедший на них немецкий танк. Машина вздыбилась, словно конь, на скаку схваченный за узду, и осела, расстелив перед собой железную ленту перешибленной гусеницы. Второй выстрел орудия и выстрел второго танка прозвучали одновременно.
   Дементьева швырнуло на землю, по ушам как будто с размаху ударили доской. Он поднял голову, не до конца понимая, жив он еще или уже нет. Танк чадно дымил, но и от пушки осталась только груда бесполезного железа. Снаряд ударил по центру орудия, и хотя расчет уцелел, делать им здесь было уже нечего.
   – К реке! – скомандовал лейтенант, мельком увидев, как немецкий танк со скрежетом подмял под себя второе орудие, стоявшее поодаль, и развернулся, давя его гусеницами.
   …Они бежали к реке, обгоняя смерть, дышавшую им в затылок. Спасительный берег был уже рядом, когда в спины бегущим ударил пулемет. Павел упал ничком и распластался на земле, завороженно глядя на ползущую к нему огненную змею, сшитую из трассирующих пуль – выбитые их ударами фонтанчики сухой земли взметывались все ближе и ближе.
   В этот миг лейтенант не вспомнил всю свою жизнь, как это обычно пишется в книгах. У него вообще не было никаких мыслей – был только страх, подавляющий и поглощающий, полностью растворивший в себе человека по имени Павел Дементьев.
   Но змея не доползла – она погасла в двух шагах от головы лежавшего человека. То ли немецкий пулеметчик решил, что тот уже мертв, то ли у него кончилась лента. Как бы то ни было, Павел вскочил, одолел оставшиеся до реки метры одним броском, возвращаясь от смерти к жизни, и с разбегу плюхнулся с крутого берега в воду, пахнувшую тиной и торфом.
* * *
   Через реку они перебрались впятером – из батарейцев, утром этого очень долгого дня принявших бой, в живых остался один из десяти. Грязные и ободранные, они долго шли по лесу, пока не наткнулись на остатки двести восемьдесят шестой стрелковой дивизии. Здесь же был и ее командир, пытавшийся сколотить из разношерстной толпы боеспособную часть. Поставив в строй всех: стрелков разбитых батальонов, танкистов, потерявших свои машины, связистов, обозников и поваров полевых кухонь, он повел их через редколесье навстречу наступавшим немцам в отчаянную и безнадежную контратаку. Сколько их было, таких атак, в первые месяцы войны, да и потом, когда война уже переломилась…
   Немцы успели оседлать высоты, подтянули артиллерию и встретили атакующих шквальным огнем, начисто выкашивая пулеметами густые цепи. Дементьев бежал вместе со всеми, сжимая в руке пистолет и ясно сознавая, что каждый следующий шаг может стать для него последним. И все-таки он бежал, раздирая рот надсадным криком, и залег только тогда, когда атака захлебнулась, и солдаты приникли к спасительной земле, не в силах превозмочь бьющий им в лица огненный ветер.