«Взгляд изнутри»
С. Лезов работает в модном нынче жанре «ниспровержения кумиров». Из его статьи мы узнаем, что о. Александр – вовсе не тот человек, за которого его выдают (или, по словам автора, он сам себя выдавал). Он не добрый пастырь, не реформатор, не свидетель веры, не ведущий христианский мыслитель современности, не друг своих духовных детей, не честный человек, не самостоятельный исследователь Библии, не человек, способный к научному мышлению, и еще много всяких «не».
Это напоминает апофатическое богословие: не то, не то, не то и не это. А что же «то»?.. А вот это страшная тайна, покров с которой г. Лезов бесстрашно срывает.
Боже мой, как мы обманывались! Мы-то считали отца Александра образцом христианина, а его жизнь – духовным подвигом, но вот пришел Лезов и все объяснил: нет подвига, нет образца, а по сути, нет и христианина. Так, нечто христианообразное. Да и что доброе может прийти из РПЦ?
Кем же был отец Александр? Аналитическое перо Лезова рисует живописный портрет: это был создатель «альтернативной реальности», игрового, игрушечного, «иллюзорного контрмира», обрекавший своих духовных детей на вторичную, несамостоятельную роль, скрывавший от них «правду о нашей общей социальной ситуации», пытавшийся (безуспешно) создать «либеральную культуру внутри Церкви» (эту задачу он «эксплицитно формулировал»); священник, целью которого была самореализация; «церковно-политический деятель», потерпевший крах из-за своей человеческой и научной несостоятельности, а паче из-за страха перед начальством, чьи незаконные запреты он свято соблюдал. (Уф, дайте перевести дух – это ведь далеко не все…)
Но продолжим. Отец Александр не пытался оказывать даже пассивного сопротивления «свирепому и подлому начальству» (церковному и светскому). Создавая «иллюзию духовного самостояния и даже противостояния… власти», он хотел лишь одного – «укрытия, пазухи, в которую можно было бы «выпадать» из большого мира, из главной реальности». Мало того, выпав из реальности, он ухитрился стать «модным проповедником», «кумиром маргинальной интеллигенции» и даже «миссионером для интеллигенции с пятым пунктом»; к тому же он еврей, совращавший «интеллигентных еврейских мальчиков и девочек» в христианство и стоявший на позициях расизма, «классического… христианского антииудаизма».
Вот такой благоуханный букет составил г. Лезов. Доказательства? Извольте: «Среди моих знакомых есть люди, пришедшие к о. Александру в начале 60-х годов… о. Александр был у меня дома… Я немного знаком с домашней библиотекой о. Александра…» Автор полагает, что этот «взгляд изнутри» сообщает его тексту некую аутентичность и, более того, дает ему право произвести суд над жизнью и смертью отца Александра.
Вот образчик «взгляда изнутри»: «Осенью 1983 года о. Александр был у меня дома. За столом разговор зашел о моих профессиональных делах, и я вспомнил, как один знакомый священник когда-то предрекал мне, выпускнику филологического факультета МГУ: «В свободной России вы будете переводить духовную литературу!» (тонкий комплимент себе. – В. И.). Гости – мои друзья, пришедшие в свое время вместе со мной в Новую Деревню, – с энтузиазмом стали обсуждать эту тему. Кто-то спросил мнение о. Александра. Его ответ сразу повернул разговор в другое измерение: «А мы – мы уже живем в свободной России!»»
Далее следует взрыв «благородного негодования» (камуфлирующего уязвленный эгоцентризм). Читателю поясняют, что это говорилось в разгар политических репрессий, когда подвергались обыскам и арестам люди из паствы о. Александра, когда чины из ГБ требовали от него самого отказа от публикации своих книг за границей, а потом и капитуляции – принародного раскаяния, признания своей вины. И в таких условиях говорить о жизни в свободной России? Не насмешка ли это, не уход ли в «альтернативную реальность», созданную о. Александром для околпачивания своих духовных детей, дабы содержать этих инфантильных особей в стерильном, искусственном мирке и заставить их заниматься там бессмысленной «игрой в бисер»?
Между тем отец Александр говорил чистую правду, хотя и облек ее в шутливую форму. Однако наш Савонарола юмора не понимает и, как все фарисеи, пытается уловить своего противника в слове. Правды он не знает и знать не хочет, зато знает, что, начав наступление, необходимо его развить и закрепить. Из досье вытаскивается новый компромат: вместо того, чтобы вступить в открытую политическую борьбу с режимом, отец Александр «лавировал», «крутился», «выкручивался», являлся («куда скажут») на вызовы ГБ, «не имеющие процессуального основания». Трусливый конформизм «обвиняемого» вполне очевиден.
Лезов полагает, что отправил своего антагониста в глубокий нокаут, но для верности решает «припечатать» его гирей своего свинцового приговора: «…в высшем смысле прихожанам предлагалась жизнь в свободной России, предлагалась неуловимая, как Джо, духовная свобода, предлагалась обаятельная личность батюшки, предлагались те формы общения, которые еще не были запрещены начальством… Иллюзия – вот его стихия, вот настоящий плод его таланта и энергии… результаты жизни о. Александра как церковно-политического деятеля я расцениваю как нулевые».
Здесь все ложь, от начала и до конца. Но таков «творческий метод» автора: вся его статья построена на подтасовках и передержках. За что ни возьмись – все поклеп. Нет смысла опровергать каждый тезис (да и противно), но на отдельных положениях придется остановиться.
Это напоминает апофатическое богословие: не то, не то, не то и не это. А что же «то»?.. А вот это страшная тайна, покров с которой г. Лезов бесстрашно срывает.
Боже мой, как мы обманывались! Мы-то считали отца Александра образцом христианина, а его жизнь – духовным подвигом, но вот пришел Лезов и все объяснил: нет подвига, нет образца, а по сути, нет и христианина. Так, нечто христианообразное. Да и что доброе может прийти из РПЦ?
Кем же был отец Александр? Аналитическое перо Лезова рисует живописный портрет: это был создатель «альтернативной реальности», игрового, игрушечного, «иллюзорного контрмира», обрекавший своих духовных детей на вторичную, несамостоятельную роль, скрывавший от них «правду о нашей общей социальной ситуации», пытавшийся (безуспешно) создать «либеральную культуру внутри Церкви» (эту задачу он «эксплицитно формулировал»); священник, целью которого была самореализация; «церковно-политический деятель», потерпевший крах из-за своей человеческой и научной несостоятельности, а паче из-за страха перед начальством, чьи незаконные запреты он свято соблюдал. (Уф, дайте перевести дух – это ведь далеко не все…)
Но продолжим. Отец Александр не пытался оказывать даже пассивного сопротивления «свирепому и подлому начальству» (церковному и светскому). Создавая «иллюзию духовного самостояния и даже противостояния… власти», он хотел лишь одного – «укрытия, пазухи, в которую можно было бы «выпадать» из большого мира, из главной реальности». Мало того, выпав из реальности, он ухитрился стать «модным проповедником», «кумиром маргинальной интеллигенции» и даже «миссионером для интеллигенции с пятым пунктом»; к тому же он еврей, совращавший «интеллигентных еврейских мальчиков и девочек» в христианство и стоявший на позициях расизма, «классического… христианского антииудаизма».
Вот такой благоуханный букет составил г. Лезов. Доказательства? Извольте: «Среди моих знакомых есть люди, пришедшие к о. Александру в начале 60-х годов… о. Александр был у меня дома… Я немного знаком с домашней библиотекой о. Александра…» Автор полагает, что этот «взгляд изнутри» сообщает его тексту некую аутентичность и, более того, дает ему право произвести суд над жизнью и смертью отца Александра.
Вот образчик «взгляда изнутри»: «Осенью 1983 года о. Александр был у меня дома. За столом разговор зашел о моих профессиональных делах, и я вспомнил, как один знакомый священник когда-то предрекал мне, выпускнику филологического факультета МГУ: «В свободной России вы будете переводить духовную литературу!» (тонкий комплимент себе. – В. И.). Гости – мои друзья, пришедшие в свое время вместе со мной в Новую Деревню, – с энтузиазмом стали обсуждать эту тему. Кто-то спросил мнение о. Александра. Его ответ сразу повернул разговор в другое измерение: «А мы – мы уже живем в свободной России!»»
Далее следует взрыв «благородного негодования» (камуфлирующего уязвленный эгоцентризм). Читателю поясняют, что это говорилось в разгар политических репрессий, когда подвергались обыскам и арестам люди из паствы о. Александра, когда чины из ГБ требовали от него самого отказа от публикации своих книг за границей, а потом и капитуляции – принародного раскаяния, признания своей вины. И в таких условиях говорить о жизни в свободной России? Не насмешка ли это, не уход ли в «альтернативную реальность», созданную о. Александром для околпачивания своих духовных детей, дабы содержать этих инфантильных особей в стерильном, искусственном мирке и заставить их заниматься там бессмысленной «игрой в бисер»?
Между тем отец Александр говорил чистую правду, хотя и облек ее в шутливую форму. Однако наш Савонарола юмора не понимает и, как все фарисеи, пытается уловить своего противника в слове. Правды он не знает и знать не хочет, зато знает, что, начав наступление, необходимо его развить и закрепить. Из досье вытаскивается новый компромат: вместо того, чтобы вступить в открытую политическую борьбу с режимом, отец Александр «лавировал», «крутился», «выкручивался», являлся («куда скажут») на вызовы ГБ, «не имеющие процессуального основания». Трусливый конформизм «обвиняемого» вполне очевиден.
Лезов полагает, что отправил своего антагониста в глубокий нокаут, но для верности решает «припечатать» его гирей своего свинцового приговора: «…в высшем смысле прихожанам предлагалась жизнь в свободной России, предлагалась неуловимая, как Джо, духовная свобода, предлагалась обаятельная личность батюшки, предлагались те формы общения, которые еще не были запрещены начальством… Иллюзия – вот его стихия, вот настоящий плод его таланта и энергии… результаты жизни о. Александра как церковно-политического деятеля я расцениваю как нулевые».
Здесь все ложь, от начала и до конца. Но таков «творческий метод» автора: вся его статья построена на подтасовках и передержках. За что ни возьмись – все поклеп. Нет смысла опровергать каждый тезис (да и противно), но на отдельных положениях придется остановиться.
Отец Александр и его приход
В изображении Лезова о. Александр предстает неким духовным Сусаниным или Крысоловом, который ведет детей в никуда – в «иллюзорный контрмир». А ведь известно: «…кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской» (Мф 18. 6). Именно это и пытается вменить Лезов о. Александру, именно это он внушает своим читателям (имплицитно и эксплицитно). Но как бы слова Христа о соблазнении «малых сих» не обрушились на самого сочинителя.
Формы духовной жизни, практиковавшиеся в новодеревенском приходе (речь идет о 70-х – середине 80-х годов), были не разрешены, а именно запрещены начальством – светским и церковным (незаконно). Первым в России о. Александр создал общения, т. е. малые группы, регулярно (обычно раз в неделю) собиравшиеся для изучения Библии, духовной литературы, совместной молитвы, основанные на началах братства и взаимопомощи. Члены этих общений писали доклады и рефераты на самые разнообразные темы, имеющие отношение к христианству, в том числе, например, «Церковь и государство». Из докладов составлялись сборники по актуальным проблемам Церкви в современном мире. Разумеется, в общениях, уже вне библейских рамок, горячо обсуждались и политические события, волновавшие всех граждан России. Были в приходе катехизаторские группы, готовившие людей к крещению. Ставились замечательные детские спектакли на библейские и иные религиозные темы («Рождественская мистерия», «Царь Иудейский», «Франциск Ассизский»). Сам о. Александр вел семинары по изучению Библии, патристики. Существовала и созданная им приходская библиотека религиозной литературы. Ее читатели, между прочим, были прекрасно знакомы и с «Архипелагом», и с книгами Авторханова, Джиласа и Амальрика, не говоря уже о «тамиздатских» Цветаевой и Гумилеве (эту «инициацию» они прошли задолго до Лезова).
Понятно, что по условиям того времени прихожане отца Александра работали без огласки, не афишируя свою деятельность. Однако ее размах в конце концов привел к утечке информации и вызвал соответствующую реакцию властей. «Компетентные органы» среагировали как положено: была организована кампания травли о. Александра, шантажа и запугивания его духовных детей. Один из ярких эпизодов этой кампании – упоминаемая Лезовым статья в «Труде». Статья встретила резкий отпор со стороны прихожан. Все они сохранили верность своему пастырю, никто от него не открестился. Так обстояло дело с «игровым контрмиром», в котором якобы пребывал новодеревенский приход.
К осени 1983 г. в приходе существовала уже многолетняя традиция перевода духовной литературы (назову лишь, для примера, книги Тейяра де Шардена, Клайва Льюиса, Гилберта Честертона, Доминика Бартелеми, Джона Пауэлла, переведенные Н. Трауберг, З. Маслениковой, А. Борисовым и другими). То, чем Лезов надеялся заняться в отдаленном будущем, в Новой Деревне давно уже было реальностью. В этом и только в этом смысле надо понимать слова о. Александра о жизни «в свободной России». Речь, по сути, шла о духовной свободе, в атмосфере которой воспитывались прихожане о. Александра, и политической несвободе, в условиях которой они жили вместе со всем народом. Лезов же дожидался прихода именно политической свободы, когда все будет разрешено и он сможет безнаказанно приступить к своим духовным переводам.
Таким образом, о. Александр создал новые формы церковной жизни, весьма эффективные и ныне воспринятые даже его противниками. Новодеревенский приход жил необычайно активно и насыщенно. Он не был сектой, самодостаточной и замкнутой, и не отделялся от мира, хотя и представлял собой обособленное сообщество. Быть может, кому-то это покажется парадоксом, но насквозь парадоксально и все христианство. Об этом выразительно говорил сам о. Александр: «Да, тот кто хочет глубинно, духовно развиваться, должен выстраивать ограду вокруг своей души. Иначе шум мира все заглушит. Но в то же время тот, кто не хочет превратить это в маленькую резервацию, в душный лампадный мирок, в котором дух не может жить, тот человек не должен делать эту ограду абсолютной. Это как вдох и выдох. Это как общение с многими и общение с одним. Это как уединение и общение. Это как день и ночь. Это как то, что соединяется вместе».
О. Александр, который якобы обольщал людей своей харизматической мощью, чтобы загнать их в новые катакомбы, был категорически против «выпадания» своих прихожан, да и вообще христиан, из «большого мира». Напротив, он был убежден в том, что христианин должен быть социально активен, что он должен рассматривать общественную жизнь как «одну из сфер приложения евангельских принципов», что «борьба за утверждение Царства Божия должна вестись в средоточии жизни». И это убеждение не было лишь теоретическим принципом – оно было основой практического действия.
Следовательно, о. Александр смотрел на христианина как на человека, открытого всем проблемам мира и потому духовно и социально активного. Однако не надо понимать эту активность вульгарно – как политическое функционирование. Между тем Лезова интересует не глубинная суть служения о. Александра, а лишь «политическое измерение» того христианства или той «либеральной субкультуры внутри Церкви», которые он будто бы предлагал.
Церковь – не политический, а богочеловеческий организм, мистически и реально объединяющий людей во Христе. Для Лезова же это прежде всего и главным образом социальный институт, основанный на системе властных отношений, предписаний и запретов и призванный к «публичному политическому действию». Он явно путает храм с парламентом (или с «Красными бригадами»). Церковь, естественно, может, а иногда и должна, занимать вполне определенную позицию по принципиальным политическим вопросам, а верующие вольны участвовать в политической деятельности, но задача священников – не политическое, а духовное просвещение. Церковь должна быть с народом, однако она не должна иметь особой политической программы. А вот осмысливать текущие события в свете веры – это ее дело (как и дело каждого христианина). Политика не та стихия, в которой ей следует пребывать, – у нее другое назначение. Если же настаивать на лезовских формулировках, можно прийти к выводу, что отделение Церкви от государства есть грубая ошибка и эти гиганты должны либо вести борьбу за политическую власть, либо вернуть православию статус государственной религии.
Лезов пытается навязать о. Александру амплуа политического диссидента (которым тот не был и быть не хотел), а поскольку он этому амплуа не соответствует, сурово осуждает его. Но пастырь не должен быть политическим диссидентом, у него иные, более серьезные задачи. Претензии к Александру Меню как к политику совершенно неправомерны. Вопреки утверждениям Лезова, он никогда не был и «церковно-политическим деятелем». Он неоднократно подчеркивал: «Я не политик». Искус прельщения или порабощения политикой его миновал.
Лезов делает религию инструментом для достижения внерелигиозных, политических целей. Такая позиция была глубоко чужда отцу Александру. Он говорил: «…свобода должна вырастать из духовной глубины человека. Никакие внешние перемены не дадут ничего нового, если люди не переживут свободу и уважение к чужим мнениям в собственном опыте». Сегодня мы с особой силой убеждаемся в справедливости этих слов.
Попытки представить о. Александра насмерть перепуганным конформистом просто смехотворны. Христос, вопреки давлению на него, отказывался быть политическим вождем и даже политическим борцом. Отец Александр шел по пути Христа: он боролся со злом, утверждая добро. Эта борьба была не поверхностно-политической, а бытийственной, глубоко духовной. Вспомним его слова: «Мир давно уже озверел, люди ожесточились, единственное, что может их спасти, – это возвращение к евангельским принципам, к любви». Именно этой цели было подчинено его общественное служение. По Лезову, было бы лучше, если бы пастырь милостью Божией пошел по пути политического авантюризма. Но о. Александр выбрал другой путь. Его оружием было слово. Его книги, проповеди, публичные выступления оказывали огромное воздействие на людей и в короткое время сделали его духовным лидером России. Это, кстати, отлично понимали (и понимают) его враги. Те, кто направлял руку убийц, знали, с кем имеют дело. И напрасны потуги Лезова обесценить не только жизненный подвиг, но и саму смерть отца Александра, цинично занеся его в список «тех, кто попал под колеса истории». Не каждый удостоивается мученического венца, и не каждый способен понять духовный смысл христианской жертвы.
Был ли о. Александр церковным реформатором? Сам он таковым себя не считал, хотя его вклад в обновление христианства переоценить невозможно. Он полагал, что «в самой идее реформ нет ничего неправославного» – реформы были и будут, вопрос в том, как и ради чего они проводятся. Необходимость определенного пересмотра церковной практики, канонов и богословия была для него несомненной, но он отрицательно относился к разрушению коренных церковных принципов и традиций. Верный путь, по его мнению, как всегда, лежит посредине. Он осуждал попытки «модернистов» создать «секулярное христианство», как и реформы обновленцев (напр., митрополита Александра Введенского), дискредитировавшие саму идею церковного обновления. Его больше интересовало не столько изменение внешних форм, сколько углубление и развитие богословия.
Тем не менее в Русской Православной Церкви о. Александр был возмутителем спокойствия, и не потому, что его взгляды в чем-либо противоречили православию, а наоборот, потому, что они максимально приближены к духу Христовой истины. Для значительной части церковного клира Христос был и ушел. Для о. Александра Он никуда не уходил. Он и сейчас стучится в двери каждого сердца. У о. Александра, как у Христа, все построено на свободе – они страшатся свободы как огня. У него христианство живое, оно изменяется с каждой новой эпохой, с каждым новым поколением – у них оно застыло в древнем ритуале, окаменело. У него – сила веры и сила духа, у них – показное благочестие и мертвая буква. Для них христианство – только храмовая религия с пассивными прихожанами, а Церковь – вариант закрытого общества. Для него религия, вера охватывают всю жизнь человека, прихожане активны, Церковь открыта миру. Главное же: здесь сталкиваются любовь и – нелюбовь, нетерпимость, ненависть.
Это две полярные позиции, экзистенциально и духовно несовместимые. Из них вырастают две модели христианства. Первая основана на открытости, вере в универсальные христианские ценности, на уважении к личности, не на букве, а на духе христианского провозвестия. Она ориентирована на диалог с любой конфессией, любой религией, любым человеком, но не допускает религиозной эклектики. Она включает в себя свободу, взаимопонимание и терпимость.
Вторая, закрытая модель христианства представляет собой версию религиозного фундаментализма, или «русскую религию».
Она основана на идее самодостаточности и абсолютного превосходства православия. Для нее типичны национальная гордыня, изоляционизм, ксенофобия (в особенности сионистофобия), антиэкуменизм, порожденные комплексом неполноценности, неверием в свои силы, в свою правоту. В своем крайнем выражении эта тенденция ведет (и уже привела) к «соединению русского фашизма с русским клерикализмом» (слова о. Александра). Люди духа и люди буквы – антиподы. Их столкновение неизбежно.
Выбор, по сути, приходится делать между христианством и язычеством, облаченным в псевдохристианские одежды. Убийство о. Александра – прямой результат сшибки этих двух сил, один из драматичнейших эпизодов вселенской битвы Добра и Зла. Попытки представить это злодеяние как факт уголовной хроники, а не как духовное событие, причем событие гигантского масштаба, характерны для современной социальной мифологии.
Свою лепту в ее развитие вносит С. Лезов. Наиболее удобный прием – «снижение образа». Мистифицированный, подменный образ, нарисованный Лезовым, не имеет ничего общего с реальным отцом Александром и представляет собой проекцию внутреннего мира автора, кривое зеркало, в котором объект искажается до неузнаваемости. «Каким судом судите, таким будете судимы» (Мф 7, 2). Это бумеранг, и никому не удастся от него уклониться.
Лезов называет «нелестной» оценку деятельности о. Александра в нашумевшей статье Н. Домбковского «Крест на совести». Но тот пасквиль – просто грязная чекистская фальшивка, и это было абсолютно ясно уже в момент ее публикации[31]. Что же до статьи самого Лезова, она ведь тоже – «нелестная». Такие параллели наводят на размышления.
Отец Александр дал людям новое, современное и в то же время первозданное прочтение христианства – не как свода законов, запретов, не как новой этики, а как новой жизни, как веры, действующей любовью. Он не «претендовал» на какую-либо роль, и менее всего – на роль кумира. Целью его творчества была не самореализация, как лукаво предполагает Лезов, а служение – Богу и людям, спасение людей, т. е. соединение их со своим Первообразом.
Имеющий уши слышать, да слышит. Если человек вместо музыки сфер слышит какофонию, значит, у него не те уши («я по ушам узнал его как раз»). Разумеется, «уши» – всего лишь метафора. Речь идет о поврежденном нравственной коррозией сердце, об атрофии нравственного чувства, к которой приводит гордыня (первый и главный из смертных грехов в христианской традиции). Именно гордыня ведет к оцепенению сердца, к тому, что на языке православной аскетики называется «окамененным нечувствием».
«О. Александр наивно полагал», он «не догадывался, что на сей раз время работает на него», «я думаю, научная проблематика как таковая была А. Меню столь же непонятна, сколь и неинтересна» – это все Лезов. Менторски-назидательный, высокомерно-снисходительный тон статьи производит комичное и одновременно отталкивающее впечатление. Надо обладать незаурядной наглостью, чтобы позволять себе поучать о. Александра (посмертно), как ему надлежало жить и работать. Но стоит ли говорить о мере и вкусе безнадежного нарцисса?
Формы духовной жизни, практиковавшиеся в новодеревенском приходе (речь идет о 70-х – середине 80-х годов), были не разрешены, а именно запрещены начальством – светским и церковным (незаконно). Первым в России о. Александр создал общения, т. е. малые группы, регулярно (обычно раз в неделю) собиравшиеся для изучения Библии, духовной литературы, совместной молитвы, основанные на началах братства и взаимопомощи. Члены этих общений писали доклады и рефераты на самые разнообразные темы, имеющие отношение к христианству, в том числе, например, «Церковь и государство». Из докладов составлялись сборники по актуальным проблемам Церкви в современном мире. Разумеется, в общениях, уже вне библейских рамок, горячо обсуждались и политические события, волновавшие всех граждан России. Были в приходе катехизаторские группы, готовившие людей к крещению. Ставились замечательные детские спектакли на библейские и иные религиозные темы («Рождественская мистерия», «Царь Иудейский», «Франциск Ассизский»). Сам о. Александр вел семинары по изучению Библии, патристики. Существовала и созданная им приходская библиотека религиозной литературы. Ее читатели, между прочим, были прекрасно знакомы и с «Архипелагом», и с книгами Авторханова, Джиласа и Амальрика, не говоря уже о «тамиздатских» Цветаевой и Гумилеве (эту «инициацию» они прошли задолго до Лезова).
Понятно, что по условиям того времени прихожане отца Александра работали без огласки, не афишируя свою деятельность. Однако ее размах в конце концов привел к утечке информации и вызвал соответствующую реакцию властей. «Компетентные органы» среагировали как положено: была организована кампания травли о. Александра, шантажа и запугивания его духовных детей. Один из ярких эпизодов этой кампании – упоминаемая Лезовым статья в «Труде». Статья встретила резкий отпор со стороны прихожан. Все они сохранили верность своему пастырю, никто от него не открестился. Так обстояло дело с «игровым контрмиром», в котором якобы пребывал новодеревенский приход.
К осени 1983 г. в приходе существовала уже многолетняя традиция перевода духовной литературы (назову лишь, для примера, книги Тейяра де Шардена, Клайва Льюиса, Гилберта Честертона, Доминика Бартелеми, Джона Пауэлла, переведенные Н. Трауберг, З. Маслениковой, А. Борисовым и другими). То, чем Лезов надеялся заняться в отдаленном будущем, в Новой Деревне давно уже было реальностью. В этом и только в этом смысле надо понимать слова о. Александра о жизни «в свободной России». Речь, по сути, шла о духовной свободе, в атмосфере которой воспитывались прихожане о. Александра, и политической несвободе, в условиях которой они жили вместе со всем народом. Лезов же дожидался прихода именно политической свободы, когда все будет разрешено и он сможет безнаказанно приступить к своим духовным переводам.
Таким образом, о. Александр создал новые формы церковной жизни, весьма эффективные и ныне воспринятые даже его противниками. Новодеревенский приход жил необычайно активно и насыщенно. Он не был сектой, самодостаточной и замкнутой, и не отделялся от мира, хотя и представлял собой обособленное сообщество. Быть может, кому-то это покажется парадоксом, но насквозь парадоксально и все христианство. Об этом выразительно говорил сам о. Александр: «Да, тот кто хочет глубинно, духовно развиваться, должен выстраивать ограду вокруг своей души. Иначе шум мира все заглушит. Но в то же время тот, кто не хочет превратить это в маленькую резервацию, в душный лампадный мирок, в котором дух не может жить, тот человек не должен делать эту ограду абсолютной. Это как вдох и выдох. Это как общение с многими и общение с одним. Это как уединение и общение. Это как день и ночь. Это как то, что соединяется вместе».
О. Александр, который якобы обольщал людей своей харизматической мощью, чтобы загнать их в новые катакомбы, был категорически против «выпадания» своих прихожан, да и вообще христиан, из «большого мира». Напротив, он был убежден в том, что христианин должен быть социально активен, что он должен рассматривать общественную жизнь как «одну из сфер приложения евангельских принципов», что «борьба за утверждение Царства Божия должна вестись в средоточии жизни». И это убеждение не было лишь теоретическим принципом – оно было основой практического действия.
Следовательно, о. Александр смотрел на христианина как на человека, открытого всем проблемам мира и потому духовно и социально активного. Однако не надо понимать эту активность вульгарно – как политическое функционирование. Между тем Лезова интересует не глубинная суть служения о. Александра, а лишь «политическое измерение» того христианства или той «либеральной субкультуры внутри Церкви», которые он будто бы предлагал.
Церковь – не политический, а богочеловеческий организм, мистически и реально объединяющий людей во Христе. Для Лезова же это прежде всего и главным образом социальный институт, основанный на системе властных отношений, предписаний и запретов и призванный к «публичному политическому действию». Он явно путает храм с парламентом (или с «Красными бригадами»). Церковь, естественно, может, а иногда и должна, занимать вполне определенную позицию по принципиальным политическим вопросам, а верующие вольны участвовать в политической деятельности, но задача священников – не политическое, а духовное просвещение. Церковь должна быть с народом, однако она не должна иметь особой политической программы. А вот осмысливать текущие события в свете веры – это ее дело (как и дело каждого христианина). Политика не та стихия, в которой ей следует пребывать, – у нее другое назначение. Если же настаивать на лезовских формулировках, можно прийти к выводу, что отделение Церкви от государства есть грубая ошибка и эти гиганты должны либо вести борьбу за политическую власть, либо вернуть православию статус государственной религии.
Лезов пытается навязать о. Александру амплуа политического диссидента (которым тот не был и быть не хотел), а поскольку он этому амплуа не соответствует, сурово осуждает его. Но пастырь не должен быть политическим диссидентом, у него иные, более серьезные задачи. Претензии к Александру Меню как к политику совершенно неправомерны. Вопреки утверждениям Лезова, он никогда не был и «церковно-политическим деятелем». Он неоднократно подчеркивал: «Я не политик». Искус прельщения или порабощения политикой его миновал.
Лезов делает религию инструментом для достижения внерелигиозных, политических целей. Такая позиция была глубоко чужда отцу Александру. Он говорил: «…свобода должна вырастать из духовной глубины человека. Никакие внешние перемены не дадут ничего нового, если люди не переживут свободу и уважение к чужим мнениям в собственном опыте». Сегодня мы с особой силой убеждаемся в справедливости этих слов.
Попытки представить о. Александра насмерть перепуганным конформистом просто смехотворны. Христос, вопреки давлению на него, отказывался быть политическим вождем и даже политическим борцом. Отец Александр шел по пути Христа: он боролся со злом, утверждая добро. Эта борьба была не поверхностно-политической, а бытийственной, глубоко духовной. Вспомним его слова: «Мир давно уже озверел, люди ожесточились, единственное, что может их спасти, – это возвращение к евангельским принципам, к любви». Именно этой цели было подчинено его общественное служение. По Лезову, было бы лучше, если бы пастырь милостью Божией пошел по пути политического авантюризма. Но о. Александр выбрал другой путь. Его оружием было слово. Его книги, проповеди, публичные выступления оказывали огромное воздействие на людей и в короткое время сделали его духовным лидером России. Это, кстати, отлично понимали (и понимают) его враги. Те, кто направлял руку убийц, знали, с кем имеют дело. И напрасны потуги Лезова обесценить не только жизненный подвиг, но и саму смерть отца Александра, цинично занеся его в список «тех, кто попал под колеса истории». Не каждый удостоивается мученического венца, и не каждый способен понять духовный смысл христианской жертвы.
Был ли о. Александр церковным реформатором? Сам он таковым себя не считал, хотя его вклад в обновление христианства переоценить невозможно. Он полагал, что «в самой идее реформ нет ничего неправославного» – реформы были и будут, вопрос в том, как и ради чего они проводятся. Необходимость определенного пересмотра церковной практики, канонов и богословия была для него несомненной, но он отрицательно относился к разрушению коренных церковных принципов и традиций. Верный путь, по его мнению, как всегда, лежит посредине. Он осуждал попытки «модернистов» создать «секулярное христианство», как и реформы обновленцев (напр., митрополита Александра Введенского), дискредитировавшие саму идею церковного обновления. Его больше интересовало не столько изменение внешних форм, сколько углубление и развитие богословия.
Тем не менее в Русской Православной Церкви о. Александр был возмутителем спокойствия, и не потому, что его взгляды в чем-либо противоречили православию, а наоборот, потому, что они максимально приближены к духу Христовой истины. Для значительной части церковного клира Христос был и ушел. Для о. Александра Он никуда не уходил. Он и сейчас стучится в двери каждого сердца. У о. Александра, как у Христа, все построено на свободе – они страшатся свободы как огня. У него христианство живое, оно изменяется с каждой новой эпохой, с каждым новым поколением – у них оно застыло в древнем ритуале, окаменело. У него – сила веры и сила духа, у них – показное благочестие и мертвая буква. Для них христианство – только храмовая религия с пассивными прихожанами, а Церковь – вариант закрытого общества. Для него религия, вера охватывают всю жизнь человека, прихожане активны, Церковь открыта миру. Главное же: здесь сталкиваются любовь и – нелюбовь, нетерпимость, ненависть.
Это две полярные позиции, экзистенциально и духовно несовместимые. Из них вырастают две модели христианства. Первая основана на открытости, вере в универсальные христианские ценности, на уважении к личности, не на букве, а на духе христианского провозвестия. Она ориентирована на диалог с любой конфессией, любой религией, любым человеком, но не допускает религиозной эклектики. Она включает в себя свободу, взаимопонимание и терпимость.
Вторая, закрытая модель христианства представляет собой версию религиозного фундаментализма, или «русскую религию».
Она основана на идее самодостаточности и абсолютного превосходства православия. Для нее типичны национальная гордыня, изоляционизм, ксенофобия (в особенности сионистофобия), антиэкуменизм, порожденные комплексом неполноценности, неверием в свои силы, в свою правоту. В своем крайнем выражении эта тенденция ведет (и уже привела) к «соединению русского фашизма с русским клерикализмом» (слова о. Александра). Люди духа и люди буквы – антиподы. Их столкновение неизбежно.
Выбор, по сути, приходится делать между христианством и язычеством, облаченным в псевдохристианские одежды. Убийство о. Александра – прямой результат сшибки этих двух сил, один из драматичнейших эпизодов вселенской битвы Добра и Зла. Попытки представить это злодеяние как факт уголовной хроники, а не как духовное событие, причем событие гигантского масштаба, характерны для современной социальной мифологии.
Свою лепту в ее развитие вносит С. Лезов. Наиболее удобный прием – «снижение образа». Мистифицированный, подменный образ, нарисованный Лезовым, не имеет ничего общего с реальным отцом Александром и представляет собой проекцию внутреннего мира автора, кривое зеркало, в котором объект искажается до неузнаваемости. «Каким судом судите, таким будете судимы» (Мф 7, 2). Это бумеранг, и никому не удастся от него уклониться.
Лезов называет «нелестной» оценку деятельности о. Александра в нашумевшей статье Н. Домбковского «Крест на совести». Но тот пасквиль – просто грязная чекистская фальшивка, и это было абсолютно ясно уже в момент ее публикации[31]. Что же до статьи самого Лезова, она ведь тоже – «нелестная». Такие параллели наводят на размышления.
Отец Александр дал людям новое, современное и в то же время первозданное прочтение христианства – не как свода законов, запретов, не как новой этики, а как новой жизни, как веры, действующей любовью. Он не «претендовал» на какую-либо роль, и менее всего – на роль кумира. Целью его творчества была не самореализация, как лукаво предполагает Лезов, а служение – Богу и людям, спасение людей, т. е. соединение их со своим Первообразом.
Имеющий уши слышать, да слышит. Если человек вместо музыки сфер слышит какофонию, значит, у него не те уши («я по ушам узнал его как раз»). Разумеется, «уши» – всего лишь метафора. Речь идет о поврежденном нравственной коррозией сердце, об атрофии нравственного чувства, к которой приводит гордыня (первый и главный из смертных грехов в христианской традиции). Именно гордыня ведет к оцепенению сердца, к тому, что на языке православной аскетики называется «окамененным нечувствием».
«О. Александр наивно полагал», он «не догадывался, что на сей раз время работает на него», «я думаю, научная проблематика как таковая была А. Меню столь же непонятна, сколь и неинтересна» – это все Лезов. Менторски-назидательный, высокомерно-снисходительный тон статьи производит комичное и одновременно отталкивающее впечатление. Надо обладать незаурядной наглостью, чтобы позволять себе поучать о. Александра (посмертно), как ему надлежало жить и работать. Но стоит ли говорить о мере и вкусе безнадежного нарцисса?
Духовные дети
На протяжении всей статьи С. Лезов с маниакальной настойчивостью повторяет выдумку о «профессиональных духовных детях» покойного пастыря. Эти люди пишут не то и не так, как хотелось бы автору, разрушая стройность его концептуальной схемы. Отсюда – его «праведный гнев».
«Профессиональные духовные дети» – это, очевидно, те из окружения о. Александра, кто профессионально занимается малопристойным делом за соответствующее вознаграждение, т. е. находится на содержании (у кого?). Но ведь такие существуют лишь в больном воображении Лезова. Их не было и нет. «Профессиональные духовные дети», в переводе с лезовского новояза, – это духовные дети о. Александра, сознающие масштаб его личности, хранящие ему верность и свидетельствующие о нем. Не больше. Но и не меньше. Я принадлежу к числу этих детей и не считаю для себя возможным молчать, когда обливают помоями моего духовного отца.
Существует мнение, что о. Александр не нуждается в защите. Да, в высшем смысле он защищен, и весьма надежно. Это, однако, не снимает ответственности с тех, кто его близко знал, с тех, ради кого он совершал свое служение. Он уже не может ответить клеветникам. Но мы – можем. И должны.
Как мы видели, утверждения Лезова о «выпадании» прихожан о. Александра из «главной реальности» – прямая фальсификация. Столь же клеветнический характер носит утверждение о их «вторичной и несамостоятельной роли», о том, что ими, по сути, бессовестно манипулировали. Как человек, знавший о. Александра в течение многих лет, могу свидетельствовать: он относился к своим духовным детям нежно и мудро, с величайшей бережностью. Эти отношения были искренними и доверительными. Он никогда не рассматривал личность прихожанина как средство или как элемент «массы». Такой подход был для него категорически неприемлем. Он жил ради нас, и мы это знали.
Он уважал каждого, кто бы тот ни был – ученый или простец. И, кстати говоря, он не был лишь пастырем интеллигенции: большинство его прихожан составляли обычные люди – жители г. Пушкино и окрестных деревень, сохранившие о нем благодарную память. Он ничем не выказывал своего превосходства. Напротив, себя он умалял, а нас возвышал. Он вызывал на поверхность лучшее, что дремало в глубине наших душ. Никто не ощущал своей «вторичности»: для этого надо было иметь особое устройство личности. Не было никакой «вторичности» или «несамостоятельности». Все обстояло как раз наоборот: отец поощрял любую инициативу, старался раскрыть в человеке его потенциальные возможности. Нам приходилось «дотягиваться» до себя. Осторожно вел он нас по ступеням веры. Язык, на котором он говорил, был язык любви. Он брал на себя наши боли, взваливал на себя тяжесть наших грехов. На любовь мы могли ответить только любовью.
Отец Александр был человеком абсолютно бесстрашным, но уж никак не человеком, готовым поставить на карту жизнь и свободу своих духовных детей. Да, он оберегал их от необдуманных и рискованных действий, создававших иллюзию свободы, не считал возможным подталкивать на путь диссидентства, которое подчас прикрывало нежелание заняться духовной работой, – глубокой, но внешне не слишком эффектной. Но это вовсе не значит, что он относился к диссидентству в принципе отрицательно. Он встречался с Александром Солженицыным, его прихожанами были Надежда Мандельштам, Александр Галич, Димитрий Панин, Николай Тимофеев-Ресовский. Демократ по своим убеждениям, о. Александр не мог не сочувствовать правозащитному движению, однако демократия, в его понимании, невозможна без опоры на духовно-нравственный идеал. И не случайно он называл академика Сахарова праведником, знамением надежды. Он и сам был таким праведником, спасающим наш мир.
Возникает вопрос: а имеет ли человек право на иное – скажем, не апологетическое мнение об отце Александре? Безусловно, имеет. Но непременным условием при этом должна быть корректность и добросовестность. Плюрализм мнений не означает вседозволенности и не дает права на диффамацию.
«Профессиональные духовные дети» – это, очевидно, те из окружения о. Александра, кто профессионально занимается малопристойным делом за соответствующее вознаграждение, т. е. находится на содержании (у кого?). Но ведь такие существуют лишь в больном воображении Лезова. Их не было и нет. «Профессиональные духовные дети», в переводе с лезовского новояза, – это духовные дети о. Александра, сознающие масштаб его личности, хранящие ему верность и свидетельствующие о нем. Не больше. Но и не меньше. Я принадлежу к числу этих детей и не считаю для себя возможным молчать, когда обливают помоями моего духовного отца.
Существует мнение, что о. Александр не нуждается в защите. Да, в высшем смысле он защищен, и весьма надежно. Это, однако, не снимает ответственности с тех, кто его близко знал, с тех, ради кого он совершал свое служение. Он уже не может ответить клеветникам. Но мы – можем. И должны.
Как мы видели, утверждения Лезова о «выпадании» прихожан о. Александра из «главной реальности» – прямая фальсификация. Столь же клеветнический характер носит утверждение о их «вторичной и несамостоятельной роли», о том, что ими, по сути, бессовестно манипулировали. Как человек, знавший о. Александра в течение многих лет, могу свидетельствовать: он относился к своим духовным детям нежно и мудро, с величайшей бережностью. Эти отношения были искренними и доверительными. Он никогда не рассматривал личность прихожанина как средство или как элемент «массы». Такой подход был для него категорически неприемлем. Он жил ради нас, и мы это знали.
Он уважал каждого, кто бы тот ни был – ученый или простец. И, кстати говоря, он не был лишь пастырем интеллигенции: большинство его прихожан составляли обычные люди – жители г. Пушкино и окрестных деревень, сохранившие о нем благодарную память. Он ничем не выказывал своего превосходства. Напротив, себя он умалял, а нас возвышал. Он вызывал на поверхность лучшее, что дремало в глубине наших душ. Никто не ощущал своей «вторичности»: для этого надо было иметь особое устройство личности. Не было никакой «вторичности» или «несамостоятельности». Все обстояло как раз наоборот: отец поощрял любую инициативу, старался раскрыть в человеке его потенциальные возможности. Нам приходилось «дотягиваться» до себя. Осторожно вел он нас по ступеням веры. Язык, на котором он говорил, был язык любви. Он брал на себя наши боли, взваливал на себя тяжесть наших грехов. На любовь мы могли ответить только любовью.
Отец Александр был человеком абсолютно бесстрашным, но уж никак не человеком, готовым поставить на карту жизнь и свободу своих духовных детей. Да, он оберегал их от необдуманных и рискованных действий, создававших иллюзию свободы, не считал возможным подталкивать на путь диссидентства, которое подчас прикрывало нежелание заняться духовной работой, – глубокой, но внешне не слишком эффектной. Но это вовсе не значит, что он относился к диссидентству в принципе отрицательно. Он встречался с Александром Солженицыным, его прихожанами были Надежда Мандельштам, Александр Галич, Димитрий Панин, Николай Тимофеев-Ресовский. Демократ по своим убеждениям, о. Александр не мог не сочувствовать правозащитному движению, однако демократия, в его понимании, невозможна без опоры на духовно-нравственный идеал. И не случайно он называл академика Сахарова праведником, знамением надежды. Он и сам был таким праведником, спасающим наш мир.
Возникает вопрос: а имеет ли человек право на иное – скажем, не апологетическое мнение об отце Александре? Безусловно, имеет. Но непременным условием при этом должна быть корректность и добросовестность. Плюрализм мнений не означает вседозволенности и не дает права на диффамацию.
Отступники
В новодеревенском приходе всегда было немало людей ущербных и невротизированных, страдавших мнительностью и разнообразными фобиями. О. Александр жалел их, никогда не поучал, вразумлял шуткой и добрым словом. Тактично и ненавязчиво он помогал им исцелиться от зацикленности на самих себе, вселял веру в свои силы. И происходило чудо: человек оживал к новой жизни, он преображался даже внешне.
Однако находились и такие (обычно люди с неутоленным честолюбием), кого мудрая педагогика о. Александра только ожесточала. Подобные прихожане притязали на интеллектуальное и духовное равенство со своим наставником. Не имея на то ни оснований, ни способностей, они по существу хотели играть ту же роль, что и он. «Ученик не бывает выше своего учителя», – говорит Христос (Лк 6, 45), но они думали иначе. Поскольку подтвердить своих притязаний они не могли, то быстро озлоблялись. Это приводило к тяжелой закомплексованности. Им начинало казаться, что о. Александр как-то ущемляет их потенциал, богатую творческую натуру. Постепенно они приходили к мысли о своем интеллектуальном и нравственном превосходстве над ним. За этим следовал разрыв, переход в другую конфессию или авантюрные политические акции, ставящие под удар не только о. Александра, но и многих других. Для некоторых из этих людей была неприемлема открытая модель христианства: им нужен был кнут, жестко регламентированное поведение в рамках «Типикона». Кое-кто из них (например, один служка, ставший священником) стал обличать своего бывшего учителя в неправославии и чуть ли не в ереси.
Однако находились и такие (обычно люди с неутоленным честолюбием), кого мудрая педагогика о. Александра только ожесточала. Подобные прихожане притязали на интеллектуальное и духовное равенство со своим наставником. Не имея на то ни оснований, ни способностей, они по существу хотели играть ту же роль, что и он. «Ученик не бывает выше своего учителя», – говорит Христос (Лк 6, 45), но они думали иначе. Поскольку подтвердить своих притязаний они не могли, то быстро озлоблялись. Это приводило к тяжелой закомплексованности. Им начинало казаться, что о. Александр как-то ущемляет их потенциал, богатую творческую натуру. Постепенно они приходили к мысли о своем интеллектуальном и нравственном превосходстве над ним. За этим следовал разрыв, переход в другую конфессию или авантюрные политические акции, ставящие под удар не только о. Александра, но и многих других. Для некоторых из этих людей была неприемлема открытая модель христианства: им нужен был кнут, жестко регламентированное поведение в рамках «Типикона». Кое-кто из них (например, один служка, ставший священником) стал обличать своего бывшего учителя в неправославии и чуть ли не в ереси.