«ЦК ВКП(б) отмечает, что издающиеся в Ленинграде литературно-художественные журналы «Звезда» и «Ленинград» ведутся совершенно неудовлетворительно. В журнале «Звезда» за последнее время, наряду со значительными и удачными произведениями советских писателей, появилось много безыдейных, идеологически вредных произведений. Грубой ошибкой «Звезды» является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе. Редакции «Звезды» известно, что Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание. Последний из опубликованных рассказов Зощенко «Приключения обезьяны» (Звезда. 1946. № 5–6) представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей. Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами. Предоставление страниц «Звезды» таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции «Звезда» хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь, как «Перед восходом солнца», оценка которой, как и оценка всего литературного «творчества» Зощенко, была дана на страницах журнала «Большевик».
Такое впечатление, что не было войны, что руководители страны не сделали никаких выводов из пагубных последствий чисток в партийных рядах, в армии и среди интеллигенции. Снова те же интонации, что и на пленуме собкоров Хамовнического района. Снова требование сомкнуть ряды, не допускать ни шага в сторону. Я допускаю, что проза Зощенко нравится не всем, да я и сам от его сатиры не в восторге, однако надо ли устраивать публичную порку, если можно было обойтись лишь мнением редакции, от которой всего-то и требовалось – отказать неудобному, неблагонадежному автору. Но в том-то и дело, что редакции «Звезды» и «Ленинграда» оказались не на высоте, нарушили идеологические установки, потому и потребовались жесткие оргвыводы.
Далее в постановлении речь идет о творчестве Анны Ахматовой и о журнале «Ленинград». Но вот находим там и имя Юрия Германа:
«Ленинградский горком ВКП(б) проглядел крупнейшие ошибки журналов, устранился от руководства журналами и предоставил возможность чуждым советской литературе людям, вроде Зощенко и Ахматовой, занять руководящее положение в журналах. Более того, зная отношение партии к Зощенко и его «творчеству», Ленинградский горком (тт. Капустин и Широков), не имея на то права, утвердил решением горкома от 28.I. с. г. новый состав редколлегии журнала «Звезда», в который был введен и Зощенко. Тем самым Ленинградский горком допустил грубую политическую ошибку. «Ленинградская правда» допустила ошибку, поместив подозрительную хвалебную рецензию Юрия Германа о творчестве Зощенко в номере от 6 июля с. г.».
Вскоре после этого для Германа настали грустные дни – издательство отказалось печатать повести «Студеное море» и «Жена», да и в сценарии к фильму «Пирогов» начальству что-то не понравилось. Что было делать? Тогда еще не существовало самиздата, да и путь за границу был закрыт – это уже гораздо позже появился выбор. Ну в самом деле, не бросать же Герману любимую работу! И где тогда взять средства на прокорм семьи? К тому же в памяти еще остался 37-й год, арест Ольги Берггольц и других писателей. Так стоило ли ради принципа рисковать благополучием семьи и собственным здоровьем? Зощенко этим не поможешь, он сам выбрал этот путь, раньше надо было думать.
Кстати, судя по воспоминаниям Михаила Германа, было чем рисковать в это голодное послевоенное время:
«В первые месяцы после возвращения из эвакуации я почти каждый день ходил в большую отцовскую квартиру на первом этаже, на Мойке, 25. Там меня кормили обедами… Богатая еда с непонятными мне пикантными соусами».
Еда едой, однако голодное время еще можно как-то пережить, а как перенести более тяжкие невзгоды?
«Отец, прямо упомянутый в постановлении… как мне рассказывали, вел себя в высшей степени достойно и решительно отказался каяться на всеписательском, в присутствии Жданова, собрании».
Видимо, Михаил Юрьевич не знал или не захотел понять, почему судьба смилостивилась над отцом – в его воспоминаниях я объяснений так не нашел. Ну а причина оказалась в том, что под давлением партийных органов Юрий Павлович вынужден был повиниться:
«Шестнадцатого августа с. г. я не выступил на собрании писателей… Вернувшись ночью домой и прочитав «Приключения обезьяны», я еще раз понял, что выступить было необходимо: рассказ, разумеется, мерзейший, и я, конечно, виноват в популяризации Зощенки через печать… виноват и в тоне, и в содержании статьи…»
После того как гроза миновала, Герман пересмотрел свои ближайшие планы и обратился к любимой им теме о врачах – напомню, что он написал сценарий к фильму «Доктор Калюжный», да и в фильме «Семеро смелых» был очень симпатичный врач, эту роль исполнила Тамара Макарова. В конце концов, профессия врача, она из самых благородных, тут даже при большом желании будет не к чему придраться. Юрий Павлович так объяснял свою привязанность к двум любимым темам:
«Хирурги и работники уголовного розыска близки друг к другу. Они всегда занимаются какими-то человеческими бедствиями, всегда борются за человека».
Как мы увидим дальше, писатель слишком рано поверил, что опасность миновала, – и в этот раз возможные последствия он не просчитал.
Однако пока что ничего не предвещало новой бури. Жизнь вроде бы наладилась, если верить воспоминаниям Алексея Германа:
«Папе первые автомобили доставались от Черкасова. Они очень дружили и друг друга любили. Более того, жена Черкасова Нина была многолетней любовницей папы, пока она старушкой не стала. Черкасов, как депутат Верховного Совета, покупал машины и ездил на них по полтора года. Наезжал не больше шестидесяти тысяч километров… – и каждую машину продавал папе… «Победы», потом «Волги».
И вот еще одно приятное воспоминание о том же времени:
«В 1948 году мы получили потрясающую квартиру на Марсовом поле, в лауреатском доме… Пятиметровые потолки, лепнина, замечательный паркет. Дом Адамини на углу Мойки и Марсова поля».
А через три года после написания сценариев к двум фильмам Юрий Павлович завершил работу над повестью «Подполковник медицинской службы». Это повесть о врачах, однако в ней была некая особенность – главный герой по национальности был не русский, не украинец или осетин, а почему-то еврей. То ли Юрий Герман решил, что теперь ему все можно, то ли просто надумал отразить реальную ситуацию в отечественной медицине, где евреев было очень много – напомню про запрет для русских на поступление в медицинские вузы, который был установлен в 20-е годы, надо полагать, не без участия Льва Троцкого. Впрочем, Алексей Герман утверждал, что отец написал повесть на пари, чтобы доказать, что «никакого антисемитизма в стране нет». На мой взгляд, такое может прийти в голову только спьяну, да и время было выбрано не самое удачное, поскольку как раз начался процесс над «врачами-убийцами». Трудно поверить, что Герман не читал газет, однако завершенная повесть сама просилась на страницы журнала. Начало было уже напечатано в «Звезде», вот тут-то и возникли новые проблемы:
«Попал папа и в кампанию против космополитов. Он был убежден в том, что антисемитизм придумали враги СССР, и написал повесть «Подполковник медицинской службы», главный герой которой был врач-еврей Александр Маркович Левин. За это папе быстро наклеили ярлык «оруженосца космополитизма», и даже Сталинская премия за фильм «Пирогов» не спасала. Договора расторгались, авансы взыскивались, зимние вещи отдавались в ломбард».
Именно так запомнилось это время Алексею Герману. Привычная жизнь рушилась, нужно было искать какой-то выход. А все потому, что Юрий Павлович не сделал нужных выводов из той истории 1946 года с ленинградскими журналами. Видимо, не нашлось сведущего человека, который мог бы подсказать: прежде чем что-нибудь писать, обратись к товарищам из ЦК или, на худой конец, из местного парткома, согласуй с ними тему будущей книги, желательно даже фамилии героев, а вот тогда уж с чистой совестью пиши. Если, не дай бог, возникнут осложнения после публикации, будет на кого сослаться. Только беда тут в том, что вдохновение невозможно ни с кем согласовать, поэтому пишешь то, что подсказывает душа, не забивая себе голову вероятными последствиями. Такое в принципе возможно, если пишешь «в стол»? Увы, на этот вариант весьма популярному писателю невозможно согласиться. Тем более что в повести не было никакой идеологической крамолы, не было «засекреченных» персонажей, как у Булгакова в «Мастере и Маргарите», поэтому Герман и отдал ее в журнал. Кто же мог знать, чем все закончится?
И вот Юрий Павлович снова вынужден был извиняться, признавать свою «вину» – вместо продолжения повести, в следующем номере журнала появилось его покаянное признание:
«Моя повесть «Подполковник медицинской службы», напечатанная в журнале «Звезда» (1949. № 1), была подвергнута принципиальной и справедливой читательской критике. Было указано, что главный герой повести доктор Левин живет замкнувшимся в своем ограниченном мирке, целиком погружен в свои страдания, что такой человек не имеет права называться положительным героем. Душевное самокопание ущербного героя, сложность его отношения к людям – все это вместе взятое создало неверную картину жизни госпиталя гарнизона. Осознав эти ошибки, я не считаю возможным печатать продолжение повести в журнале «Звезда», так как она нуждается в коренной переработке с первой главы до последней».
Пожалуй, единственный вариант в подобных скорбных обстоятельствах – это написать патриотическую книгу из истории России. Тогда уж точно не потребуется никаких согласований. Тема подвига русского народа, великих преобразований всегда найдет понимание в верхах, а поскольку речь о давнем прошлом, даже злопыхателям будет не к чему придраться. К этому времени были уже написаны пьеса «Белое море», повести, посвященные жизни на Русском Севере, очерки по истории создания русского флота. И вот накопленный материал был взят за основу при создании новой книги. Итогом многолетней работы Юрия Германа стал роман «Россия молодая». В 1952 году его напечатало издательство «Молодая гвардия» – это была объемистая книга в девятьсот с лишним страниц, к ней прилагались старинные карты «Государева дорога» и «Нападение шведских кораблей на Новодвинскую крепость в июле 1701 года».
На тот случай, если кто-то не читал книгу и не успел посмотреть фильм, не один раз показанный по телевидению, попробую кратко рассказать о содержании, придерживаясь стиля, принятого при написании аннотаций к книгам. Так вот, целью писателя было создание многоплановой картины той эпохи. Роман повествует о том, как поднимается русская нация, как руками талантливых мастеров создается русский флот, как царь Петр прорубает «окно в Европу», как под свист плетей строится будущее нашей страны. Сюжет построен на приключениях Сильвестра Иевлева, офицера петровской армии, и кормчего Ивана Рябова, по духу своему настоящего бунтовщика. И вот рядом с пыточными застенками расцветает любовь Иевлева и очаровательной девицы Маши. А лихой лоцман Иван Рябов, пройдя через тяжелые испытания, остается верен своей обожаемой Таисье.
После выхода романа в свет тучи над Юрием Германом рассеялись, однако не столько благодаря удачно выбранной теме, а потому, что умер Сталин.
Теперь вроде бы появилась возможность работать, не обращая внимания на мнение товарищей из ЦК и не оглядываясь по сторонам, не прислушиваясь к шорохам за дверью, хотя последствия перенесенных волнений привели к ухудшению здоровья – в 1955 году Юрий Павлович перенес инфаркт. Впрочем, есть и другая версия происхождения инфаркта, об этом Герман по секрету сообщил своему другу кинорежиссеру Козинцеву:
«Действительно стукнул инфаркт. Было это так: моя докторша очень ворчала, что я «не оформляю себе живот», т. е. не худею. И сказала, что я должен принять решительные меры. Я их принял: после нарзанной ванны сразу пошел на Красное Солнышко – бодрым шагом матерого альпиниста. Там стукнул коньячку, чего Таня до сих пор не знает. Оттуда пришел в санаторий и сразу же был вызван к инструкторше физкультуры. Она гоняла меня – раз, два, три, четыре, на носочках, на носочках, подбородок выше, живот втяните!.. Тут стали уезжать москвичи – я поперся их провожать. Таскал ящики с фруктами, выпил на вокзале шампанского. В 10.30 повалился спать. В четыре часа ночи проснулся от нестерпимой боли возле шеи. Болели ноги еще. Стал вертеться волчком по комнате, потом разобрал, что болит еще и левая рука, и сердце. Намочил полотенце под краном и прижал его к своему тухлому сердчишке. Не помогло. Тогда я выскочил на балкон – голый. Тоже не помогло. Тогда я натянул порточки и позвал сестру. Она в ужасе оторвала от моего тельца мокрое полотенце, дала валидолу. Ничего. Раз нитроглицерин – ничего. Еще раз – без толку. Тут я вроде бы потерял сознание. Смутно помню, что кололи без конца атропин, морфий и разное другое».
Немного поправив пошатнувшееся здоровье, Герман продолжил работу над любимой темой о врачах и за несколько лет написал целую трилогию: «Дело, которому ты служишь», «Дорогой мой человек» и «Я отвечаю за все».
В первой части трилогии главный герой, хирург Владимир Устименко, делает первые шаги в профессии, которой посвятит всю оставшуюся жизнь. Требовательность к себе и своим коллегам делает Устименко неудобным для тех, кто хочет жить бесконфликтно, сосредоточившись на своей карьере. Юрий Герман говорил, что вложил в этот образ все лучшее, к чему стремился сам.
Вторая часть трилогии посвящена судьбе Владимира Устименко во время Великой Отечественной войны. Место действия – партизанский отряд, затем фронтовой госпиталь, где хирург Устименко оперирует почти без сна и отдыха. А на этом фоне – встречи и расставания, предательство и новые встречи с интересными людьми, которые все свои силы отдавали освобождению Родины, победе над фашизмом.
Последняя часть трилогии посвящена жизни главного героя в послевоенное время. Теперь он доктор наук, у него семья, однако с женой они давно чужие. А самый дорогой для него человек – это давняя подруга и одноклассница, которой он спас жизнь во время войны. И все же самые сильные страницы романа посвящены Аглае Петровне, тетке Владимира Устименко, ставшей жертвой несправедливости, но выжившей в сталинских застенках.
В конце 50-х и в начале 60-х годов имя Юрия Германа было у многих на устах, а книги писателя печатали огромными тиражами самые крупные издательства: «Советский писатель», «Молодая гвардия», Лениздат, «Советская Россия», «Искусство», не говоря уже о Госполитиздате.
Глава 5. Дорогой мой человек
Такое впечатление, что не было войны, что руководители страны не сделали никаких выводов из пагубных последствий чисток в партийных рядах, в армии и среди интеллигенции. Снова те же интонации, что и на пленуме собкоров Хамовнического района. Снова требование сомкнуть ряды, не допускать ни шага в сторону. Я допускаю, что проза Зощенко нравится не всем, да я и сам от его сатиры не в восторге, однако надо ли устраивать публичную порку, если можно было обойтись лишь мнением редакции, от которой всего-то и требовалось – отказать неудобному, неблагонадежному автору. Но в том-то и дело, что редакции «Звезды» и «Ленинграда» оказались не на высоте, нарушили идеологические установки, потому и потребовались жесткие оргвыводы.
Далее в постановлении речь идет о творчестве Анны Ахматовой и о журнале «Ленинград». Но вот находим там и имя Юрия Германа:
«Ленинградский горком ВКП(б) проглядел крупнейшие ошибки журналов, устранился от руководства журналами и предоставил возможность чуждым советской литературе людям, вроде Зощенко и Ахматовой, занять руководящее положение в журналах. Более того, зная отношение партии к Зощенко и его «творчеству», Ленинградский горком (тт. Капустин и Широков), не имея на то права, утвердил решением горкома от 28.I. с. г. новый состав редколлегии журнала «Звезда», в который был введен и Зощенко. Тем самым Ленинградский горком допустил грубую политическую ошибку. «Ленинградская правда» допустила ошибку, поместив подозрительную хвалебную рецензию Юрия Германа о творчестве Зощенко в номере от 6 июля с. г.».
Вскоре после этого для Германа настали грустные дни – издательство отказалось печатать повести «Студеное море» и «Жена», да и в сценарии к фильму «Пирогов» начальству что-то не понравилось. Что было делать? Тогда еще не существовало самиздата, да и путь за границу был закрыт – это уже гораздо позже появился выбор. Ну в самом деле, не бросать же Герману любимую работу! И где тогда взять средства на прокорм семьи? К тому же в памяти еще остался 37-й год, арест Ольги Берггольц и других писателей. Так стоило ли ради принципа рисковать благополучием семьи и собственным здоровьем? Зощенко этим не поможешь, он сам выбрал этот путь, раньше надо было думать.
Кстати, судя по воспоминаниям Михаила Германа, было чем рисковать в это голодное послевоенное время:
«В первые месяцы после возвращения из эвакуации я почти каждый день ходил в большую отцовскую квартиру на первом этаже, на Мойке, 25. Там меня кормили обедами… Богатая еда с непонятными мне пикантными соусами».
Еда едой, однако голодное время еще можно как-то пережить, а как перенести более тяжкие невзгоды?
«Отец, прямо упомянутый в постановлении… как мне рассказывали, вел себя в высшей степени достойно и решительно отказался каяться на всеписательском, в присутствии Жданова, собрании».
Видимо, Михаил Юрьевич не знал или не захотел понять, почему судьба смилостивилась над отцом – в его воспоминаниях я объяснений так не нашел. Ну а причина оказалась в том, что под давлением партийных органов Юрий Павлович вынужден был повиниться:
«Шестнадцатого августа с. г. я не выступил на собрании писателей… Вернувшись ночью домой и прочитав «Приключения обезьяны», я еще раз понял, что выступить было необходимо: рассказ, разумеется, мерзейший, и я, конечно, виноват в популяризации Зощенки через печать… виноват и в тоне, и в содержании статьи…»
После того как гроза миновала, Герман пересмотрел свои ближайшие планы и обратился к любимой им теме о врачах – напомню, что он написал сценарий к фильму «Доктор Калюжный», да и в фильме «Семеро смелых» был очень симпатичный врач, эту роль исполнила Тамара Макарова. В конце концов, профессия врача, она из самых благородных, тут даже при большом желании будет не к чему придраться. Юрий Павлович так объяснял свою привязанность к двум любимым темам:
«Хирурги и работники уголовного розыска близки друг к другу. Они всегда занимаются какими-то человеческими бедствиями, всегда борются за человека».
Как мы увидим дальше, писатель слишком рано поверил, что опасность миновала, – и в этот раз возможные последствия он не просчитал.
Однако пока что ничего не предвещало новой бури. Жизнь вроде бы наладилась, если верить воспоминаниям Алексея Германа:
«Папе первые автомобили доставались от Черкасова. Они очень дружили и друг друга любили. Более того, жена Черкасова Нина была многолетней любовницей папы, пока она старушкой не стала. Черкасов, как депутат Верховного Совета, покупал машины и ездил на них по полтора года. Наезжал не больше шестидесяти тысяч километров… – и каждую машину продавал папе… «Победы», потом «Волги».
И вот еще одно приятное воспоминание о том же времени:
«В 1948 году мы получили потрясающую квартиру на Марсовом поле, в лауреатском доме… Пятиметровые потолки, лепнина, замечательный паркет. Дом Адамини на углу Мойки и Марсова поля».
А через три года после написания сценариев к двум фильмам Юрий Павлович завершил работу над повестью «Подполковник медицинской службы». Это повесть о врачах, однако в ней была некая особенность – главный герой по национальности был не русский, не украинец или осетин, а почему-то еврей. То ли Юрий Герман решил, что теперь ему все можно, то ли просто надумал отразить реальную ситуацию в отечественной медицине, где евреев было очень много – напомню про запрет для русских на поступление в медицинские вузы, который был установлен в 20-е годы, надо полагать, не без участия Льва Троцкого. Впрочем, Алексей Герман утверждал, что отец написал повесть на пари, чтобы доказать, что «никакого антисемитизма в стране нет». На мой взгляд, такое может прийти в голову только спьяну, да и время было выбрано не самое удачное, поскольку как раз начался процесс над «врачами-убийцами». Трудно поверить, что Герман не читал газет, однако завершенная повесть сама просилась на страницы журнала. Начало было уже напечатано в «Звезде», вот тут-то и возникли новые проблемы:
«Попал папа и в кампанию против космополитов. Он был убежден в том, что антисемитизм придумали враги СССР, и написал повесть «Подполковник медицинской службы», главный герой которой был врач-еврей Александр Маркович Левин. За это папе быстро наклеили ярлык «оруженосца космополитизма», и даже Сталинская премия за фильм «Пирогов» не спасала. Договора расторгались, авансы взыскивались, зимние вещи отдавались в ломбард».
Именно так запомнилось это время Алексею Герману. Привычная жизнь рушилась, нужно было искать какой-то выход. А все потому, что Юрий Павлович не сделал нужных выводов из той истории 1946 года с ленинградскими журналами. Видимо, не нашлось сведущего человека, который мог бы подсказать: прежде чем что-нибудь писать, обратись к товарищам из ЦК или, на худой конец, из местного парткома, согласуй с ними тему будущей книги, желательно даже фамилии героев, а вот тогда уж с чистой совестью пиши. Если, не дай бог, возникнут осложнения после публикации, будет на кого сослаться. Только беда тут в том, что вдохновение невозможно ни с кем согласовать, поэтому пишешь то, что подсказывает душа, не забивая себе голову вероятными последствиями. Такое в принципе возможно, если пишешь «в стол»? Увы, на этот вариант весьма популярному писателю невозможно согласиться. Тем более что в повести не было никакой идеологической крамолы, не было «засекреченных» персонажей, как у Булгакова в «Мастере и Маргарите», поэтому Герман и отдал ее в журнал. Кто же мог знать, чем все закончится?
И вот Юрий Павлович снова вынужден был извиняться, признавать свою «вину» – вместо продолжения повести, в следующем номере журнала появилось его покаянное признание:
«Моя повесть «Подполковник медицинской службы», напечатанная в журнале «Звезда» (1949. № 1), была подвергнута принципиальной и справедливой читательской критике. Было указано, что главный герой повести доктор Левин живет замкнувшимся в своем ограниченном мирке, целиком погружен в свои страдания, что такой человек не имеет права называться положительным героем. Душевное самокопание ущербного героя, сложность его отношения к людям – все это вместе взятое создало неверную картину жизни госпиталя гарнизона. Осознав эти ошибки, я не считаю возможным печатать продолжение повести в журнале «Звезда», так как она нуждается в коренной переработке с первой главы до последней».
Пожалуй, единственный вариант в подобных скорбных обстоятельствах – это написать патриотическую книгу из истории России. Тогда уж точно не потребуется никаких согласований. Тема подвига русского народа, великих преобразований всегда найдет понимание в верхах, а поскольку речь о давнем прошлом, даже злопыхателям будет не к чему придраться. К этому времени были уже написаны пьеса «Белое море», повести, посвященные жизни на Русском Севере, очерки по истории создания русского флота. И вот накопленный материал был взят за основу при создании новой книги. Итогом многолетней работы Юрия Германа стал роман «Россия молодая». В 1952 году его напечатало издательство «Молодая гвардия» – это была объемистая книга в девятьсот с лишним страниц, к ней прилагались старинные карты «Государева дорога» и «Нападение шведских кораблей на Новодвинскую крепость в июле 1701 года».
На тот случай, если кто-то не читал книгу и не успел посмотреть фильм, не один раз показанный по телевидению, попробую кратко рассказать о содержании, придерживаясь стиля, принятого при написании аннотаций к книгам. Так вот, целью писателя было создание многоплановой картины той эпохи. Роман повествует о том, как поднимается русская нация, как руками талантливых мастеров создается русский флот, как царь Петр прорубает «окно в Европу», как под свист плетей строится будущее нашей страны. Сюжет построен на приключениях Сильвестра Иевлева, офицера петровской армии, и кормчего Ивана Рябова, по духу своему настоящего бунтовщика. И вот рядом с пыточными застенками расцветает любовь Иевлева и очаровательной девицы Маши. А лихой лоцман Иван Рябов, пройдя через тяжелые испытания, остается верен своей обожаемой Таисье.
После выхода романа в свет тучи над Юрием Германом рассеялись, однако не столько благодаря удачно выбранной теме, а потому, что умер Сталин.
Теперь вроде бы появилась возможность работать, не обращая внимания на мнение товарищей из ЦК и не оглядываясь по сторонам, не прислушиваясь к шорохам за дверью, хотя последствия перенесенных волнений привели к ухудшению здоровья – в 1955 году Юрий Павлович перенес инфаркт. Впрочем, есть и другая версия происхождения инфаркта, об этом Герман по секрету сообщил своему другу кинорежиссеру Козинцеву:
«Действительно стукнул инфаркт. Было это так: моя докторша очень ворчала, что я «не оформляю себе живот», т. е. не худею. И сказала, что я должен принять решительные меры. Я их принял: после нарзанной ванны сразу пошел на Красное Солнышко – бодрым шагом матерого альпиниста. Там стукнул коньячку, чего Таня до сих пор не знает. Оттуда пришел в санаторий и сразу же был вызван к инструкторше физкультуры. Она гоняла меня – раз, два, три, четыре, на носочках, на носочках, подбородок выше, живот втяните!.. Тут стали уезжать москвичи – я поперся их провожать. Таскал ящики с фруктами, выпил на вокзале шампанского. В 10.30 повалился спать. В четыре часа ночи проснулся от нестерпимой боли возле шеи. Болели ноги еще. Стал вертеться волчком по комнате, потом разобрал, что болит еще и левая рука, и сердце. Намочил полотенце под краном и прижал его к своему тухлому сердчишке. Не помогло. Тогда я выскочил на балкон – голый. Тоже не помогло. Тогда я натянул порточки и позвал сестру. Она в ужасе оторвала от моего тельца мокрое полотенце, дала валидолу. Ничего. Раз нитроглицерин – ничего. Еще раз – без толку. Тут я вроде бы потерял сознание. Смутно помню, что кололи без конца атропин, морфий и разное другое».
Немного поправив пошатнувшееся здоровье, Герман продолжил работу над любимой темой о врачах и за несколько лет написал целую трилогию: «Дело, которому ты служишь», «Дорогой мой человек» и «Я отвечаю за все».
В первой части трилогии главный герой, хирург Владимир Устименко, делает первые шаги в профессии, которой посвятит всю оставшуюся жизнь. Требовательность к себе и своим коллегам делает Устименко неудобным для тех, кто хочет жить бесконфликтно, сосредоточившись на своей карьере. Юрий Герман говорил, что вложил в этот образ все лучшее, к чему стремился сам.
Вторая часть трилогии посвящена судьбе Владимира Устименко во время Великой Отечественной войны. Место действия – партизанский отряд, затем фронтовой госпиталь, где хирург Устименко оперирует почти без сна и отдыха. А на этом фоне – встречи и расставания, предательство и новые встречи с интересными людьми, которые все свои силы отдавали освобождению Родины, победе над фашизмом.
Последняя часть трилогии посвящена жизни главного героя в послевоенное время. Теперь он доктор наук, у него семья, однако с женой они давно чужие. А самый дорогой для него человек – это давняя подруга и одноклассница, которой он спас жизнь во время войны. И все же самые сильные страницы романа посвящены Аглае Петровне, тетке Владимира Устименко, ставшей жертвой несправедливости, но выжившей в сталинских застенках.
В конце 50-х и в начале 60-х годов имя Юрия Германа было у многих на устах, а книги писателя печатали огромными тиражами самые крупные издательства: «Советский писатель», «Молодая гвардия», Лениздат, «Советская Россия», «Искусство», не говоря уже о Госполитиздате.
Глава 5. Дорогой мой человек
В 50-х годах Юрий Герман написал сценарии для фильмов «Дело Румянцева» и «Дорогой мой человек», поставленных Иосифом Хейфицем. Фильмы пользовались большой популярностью у зрителей – тут сыграла свою роль не только режиссура, но и прекрасная игра актеров, прежде всего Алексея Баталова, «артиста на все времена и для любого сюжета», согласно определению все того же Хейфица. В одном из интервью на вопрос о любимой роли Алексей Владимирович ответил так:
«Доктор Устименко из фильма «Дорогой мой человек». У нас с ним даже судьбы похожи. В картине прямо не сказано, что у доктора всех родственников репрессировали, но режиссер Иосиф Хейфиц и автор сценария Юрий Герман мягко подводят зрителей к этому выводу. Кстати, вот вам журналистская сенсация. «Дорогой мой человек» – вовсе не экранизация романа Германа, а как раз наоборот. Сначала был написан сценарий, а уже потом, на его основе, – роман. Что до моего сходства с героем, то у меня тоже репрессировали деда и бабушку».
Считается, что после успеха фильма «Дело Румянцева» Юрий Герман роль Владимира Устименко писал в расчете на то, что исполнять ее будет именно Баталов.
Кстати, с Алексеем Баталовым связана любопытная история, о которой рассказывал сын Алексея Юрьевича Германа:
«Дед в буквальном смысле слова спас Алексея Владимировича, когда тот отказался играть в кино Ленина. В советские времена это означало конец карьеры. Руководству «Ленфильма» поступило указание из Госкино провести партийное собрание и осудить артиста Баталова. Строгий выговор – самое легкое, что грозило, могли просто сломать жизнь. Дед услышал об этом и явился на партсобрание.
– Артист проявил крайнюю степень политической безграмотности, – говорили начальники…»
На этом прерву рассказ Алексея Германа-младшего и предоставлю слово самому «виновнику торжества», Алексею Владимировичу Баталову:
«Дело было так. Я в то время работал на «Ленфильме», снимался у Хейфица. Иду как-то по коридору студии, подбегает ко мне помощник одного режиссера. Очень радостный сам и явно хочет обрадовать меня:
– Поздравляю, ты будешь играть Ленина в молодости!
В ответ я с ходу выпалил:
– Ты с ума сошел? Я ни за что не буду его играть!
Развернулся и ушел. Вечером об этом говорил весь «Ленфильм». Хейфицу звонил Юрий Герман, объяснял, что я ненормальный. Он же потом и выручил меня на ближайшем художественном совете. Посередине чьего-то выступления он вдруг во весь голос говорит:
– Нет, это кошмар какой-то! Кто придумал Баталова в роли Ленина снимать? Вы что, пародию хотите сделать? Худой, длинный, с большим носом – это Владимир Ильич?! Кто это придумал?!
А Хейфиц ему подыграл, сказав:
– Юрий Павлович, вы, наверное, ошиблись.
– Я не ошибся. Вы, режиссеры, ничего не понимаете!
И совет попался на эту удочку. Все загалдели, зашумели, и моя кандидатура была снята с этой незавидной для меня роли. Не знаю, чем могло все это кончиться, если бы не помощь Хейфица и Германа».
Может показаться, что все это смешно, когда бы не было так грустно. Речь не о том, что после описанного эпизода кого-то взгрели по партийной линии – куда важнее причины, по которым Алексей Баталов отказался от столь лестного и многообещающего предложения:
«В Ленинграде, где планировались съемки, из-за меня погорели несколько партийцев – их сняли с должностей. Какой был скандал!.. Худсовет потребовал кандидатуру на замену. Под горячую руку попал Кешка Смоктуновский, который и сыграл Ильича. По-человечески мне, конечно, было жалко тех, кого сняли с работы, но и переступить через себя я тоже не мог: меня окружали люди, которые пережили сталинские репрессии. Слишком много горя я видел в упор. Маминых родителей тоже не миновала печальная участь – они были репрессированы».
Смоктуновского тоже можно понять: человек, «запятнавший» себя пребыванием в фашистском плену, не имел никакого права отказываться от подобной роли. Что же касается Алексея Баталова, то у него могли быть неприятности не только из-за отказа создать на экране образ вождя и даже не из-за того, что дед и бабка когда-то числились в эсерах, что и послужило поводом для их ареста. Его единоутробный брат, Михаил Ардов, в своих воспоминаниях указывает на дворянское происхождение их рода по материнской линии. Речь идет о прадеде, Антоне Александровиче Ольшевском, который, согласно семейному преданию, женился на графине Понятовской без благословения ее родителей и вынужден был из-за этого бежать из Польши во Владимир. Правда, это предание не стыкуется с тем фактом, что отец Антона Александровича, как утверждает Михаил Ардов, был главным лесничим Владимирской губернии. Более правдоподобная версия гласит, что прадед был потомком участника Польского восстания 1863 года, который содержался во Владимирском централе. И уж совершенно точно можно утверждать, что отец Антона Александровича, Александр Семенович Ольшевский, до 1912 года занимал пост старшего лесного ревизора одного из урочищ Владимирской губернии, а должности главного лесничего в губернии вовсе не было.
Поскольку речь зашла об актере, который в значительной степени способствовал успеху фильмов, поставленных по сценариям одного из героев этой книги, позволю себе еще кое-что прояснить в том, что касается родословной Алексея Баталова, – думаю, никто не усомнится в том, что своим талантом и обаянием он обязан своим предкам как по отцовской, так и по материнской линии. Впрочем, определенную роль сыграло и непосредственное окружение:
«Я из невозможно актерской семьи. И родители, и дядя, и мои тетки – все актеры. Баталовых было так много, что Станиславский запретил им под одной фамилией работать. Только дяде – Николаю Баталову – фамилию оставили. Жена дяди стала Андровской. Моя мама – Ольшевской, отец – Аталовым. Еще были тети Муся и Зина, сестры отца и дяди, – и они выходили на сцену под разными фамилиями. И когда я после Школы-студии МХАТ пришел в театр, все обрадовались. Снова во МХАТе – фамилия Баталов».
Нет сомнений, что благотворное влияние на Алексея Баталова оказало и близкое знакомство с поэтессой Анной Ахматовой. Приезжая в Москву, Анна Андреевна непременно останавливалась в квартире отчима Баталова на Большой Ордынке. В свою очередь Алексей Владимирович, снимаясь в фильмах Хейфица на «Ленфильме», жил у нее. Но первая их встреча произошла еще в то время, когда семья квартировала в доме номер 5 по Нащокинскому переулку:
«Когда мама вышла замуж за Ардова Виктора Ефимовича, я попал в первый писательский дом, который был построен недалеко от храма Христа Спасителя. У нас квартира была на первом этаже и, если окошечко откроешь, сразу начиналась земля. Это было очень удобно – меня родители выставляли через окно на улицу, и там я играл с пасынком какого-то приходившего к нам в гости дяди. Этим дядей оказался Булгаков. Сверху над нами жил Мандельштам, приходил и рассказывал сказки Юрий Олеша. Там же я впервые увидел Анну Андреевну Ахматову».
А между тем и Юрий Герман был хорошо знаком с Ахматовой – Анна Андреевна на лето снимала дачу в том же Комарове, где жили многие писатели. Литературовед Георгий Макагоненко описывает в своих воспоминаниях эпизод, участниками которого были Ольга Берггольц, Евгений Шварц и Юрий Герман. Это случилось в дождливый октябрьский день, когда Анна Андреевна пришла в дом Ардовых вымокшая до нитки, в насквозь промокших туфлях:
«Я усадил ее на стул и принялся снимать набухшие водой, летние, не приспособленные к октябрьским лужам башмаки. Позвал Ольгу Федоровну. Мгновенно оценив обстановку, она приказала:
– Принеси из ванной полотенце, из шкафа мои шерстяные чулки и уходи.
В дверях стоял Герман. На лице его судорожно бегали желваки. Я увел его в столовую. Не видевший того, что было в прихожей, Шварц обо всем догадался, проследив взглядом за мной, бежавшим с шерстяными чулками в руках. Минут через десять в столовую во шли Анна Андреевна и Ольга Федоровна. Анна Андреевна спокойно поздоровалась. Глаза присутствующих невольно устремились на ее ноги. Анна Андреевна стояла в теплых чулках – туфли Ольги Федоровны не подошли. Подвинув стул к камину, она села, сказав:
– Я погреюсь.
Странное впечатление производила ее фигура. У камина сидела уже немолодая, седая, бедно одетая женщина, без туфель, придвинув к огню озябшие на уличной стуже ноги. И в то же время во всей ее осанке, в гордо откинутой голове, в строгих чертах ее лица – все в ней было величественно и просто. Я уже знал, что при определении ее осанки часто употребляется эпитет – королевская, царственная. Этот эпитет, пожалуй, наиболее подходил и сейчас к озябшей женщине, сидевшей у камина. Бедность только подчеркивала ее достойную величавость…
Герман разлил коньяк, подал Анне Андреевне рюмку и провозгласил:
– За нашу Анну Андреевну, за нашу королеву-бродягу! – и поцеловал ее руку.
Губы Анны Андреевны чуть дрогнули в улыбке.
– Спасибо, – сказала она».
Ну что ж, теперь можно обсудить и родословную Алексея Баталова. А для начала сошлюсь на воспоминания его единоутробного брата Михаила Ардова:
«Моя бабка со стороны матери, Нина (Антонина) Васильевна, была довольно известным во Владимире зубным врачом. Родом она из дворянской семьи Нарбековых, у нее были две сестры и брат Николай Васильевич. Как это бывало в тогдашней интеллигентской среде, все они были враждебно настроены по отношению к власти и даже формально являлись членами партии эсеров (социалистов-революционеров). Притом Нина Васильевна возглавляла местную ячейку своей партии. (Впоследствии, уже при большевицком режиме, это обстоятельство сыграло роковую роль в судьбе моей бабки и ее брата.)»
Историки сообщают, что в XV веке, еще при великом князе Василии Темном, татарин мурза Багрим приехал из Большой Орды в Москву проситься на службу. Великий князь простил ему прежние грехи и жаловал землями. Если верить записям Бархатной книги российского дворянства, от Багрима произошли Нарбековы, Кеглевы (Теглевы) и Акинфовы. Сын Багрима (Абрагима или Ибрагима), крещенного под именем Илья, Дмитрий Нарбек стал родоначальником рода Нарбековых. Его сын Алексей получил прозвище Держава – считается, что от него произошел род Державиных.
В XVI–XVII веках Нарбековы принадлежали к «думским дворянам» – это была тоже знать, но только знать второго сорта, в отличие от родовитых дворян. Думскими дворянами считались также Нарышкины, Нащекины, Пушкины, Толстые, Ртищевы. В те времена Нарбековы служили стольниками и воеводами, а их земельные владения располагались в Тверской, Ивановской и Московской губерниях. Возвышение Нарбековых состоялось в XVII–XVIII веках благодаря удачным замужествам некоторых особенно привлекательных представительниц их рода. Так, Екатерина Федоровна вышла замуж за князя Илью Милославского, а их дочь стала подругой жизни царя Алексея Михайловича. Известно, что во время крестьянского восстания Степана Разина царь Алексей Михайлович послал в Юрьевец полкового воеводу Василия Нарбекова на усмирение отряда восставших, прорвавшегося с Волги по Ветлуге и Ветлужскому волоку на Большой Сибирский тракт. Уже в XVIII веке состоялось бракосочетание Феклы Федоровны Нарбековой с князем Григорием Урусовым, будущим обер-комендантом Петропавловской крепости, а позже Нарбековы породнились и с семейством всемогущего канцлера Воронцова.
Как утверждают историки, род Нарбековых пресекся в первой половине XIX века. Надо полагать, что речь идет об отсутствии наследников той ветви рода, которая принадлежала к высшей знати. С этих пор Нарбековы приобрели известность как священнослужители. Красноречивый пример: знаменитая няня Александра Сергеевича Пушкина, Арина Родионовна, была в 1828 году «приобщена святых тайн и исповедана» иереем Владимирской церкви Алексеем Нарбековым.
Отсюда следует вывод, что те Нарбековы, которые в конце XIX века оказались во Владимирской губернии, не могли иметь ни привилегий, ни того достатка, которыми обладали некоторые представители их рода в XVII–XVIII веках. Можно поставить под сомнение и их дворянское происхождение. В самом деле, все служивые Нарбековы, обитавшие во Владимирской и близлежащих Нижегородской и Казанской губерниях, оказались лицами духовного звания. Например, среди выпускников Суздальского духовного училища с 1870 по 1910 год оказалось более двадцати Нарбековых. А ведь была еще Владимирская духовная семинария, не говоря уже о Казанской и Петербургской духовных академиях.
Из всех известных мне Нарбековых на роль отца Антонины Васильевны могут претендовать лишь два кандидата: Василий Андреевич и Василий Ксенофонтович. О Василии Андреевиче известно, что он был сыном сельского псаломщика, имел жену и двух дочерей, а к 1903 году занимал пост профессора Казанской духовной академии по кафедре литургии и церковной археологии, имея чин статского советника и степень магистра богословия. Кстати, у Василия был брат Евгений, тоже ставший священником. Сомнения, тот ли это Василий, вызваны тем обстоятельством, что Василий Андреевич родился в 1862 году, в 1887 году закончил Казанскую духовную академию, а уже через год родилась Антонина Васильевна. Как она могла оказаться во Владимире, если отец ее вроде бы жил и преподавал в Казани? Кстати, проживавший в Москве накануне революции 1917 года статский советник и директор Ченстоховской мужской гимназии Михаил Васильевич Нарбеков вполне мог быть сыном Василия Андреевича, что говорит о том, что эта ветвь Нарбековых обладала достатком выше среднего.
«Доктор Устименко из фильма «Дорогой мой человек». У нас с ним даже судьбы похожи. В картине прямо не сказано, что у доктора всех родственников репрессировали, но режиссер Иосиф Хейфиц и автор сценария Юрий Герман мягко подводят зрителей к этому выводу. Кстати, вот вам журналистская сенсация. «Дорогой мой человек» – вовсе не экранизация романа Германа, а как раз наоборот. Сначала был написан сценарий, а уже потом, на его основе, – роман. Что до моего сходства с героем, то у меня тоже репрессировали деда и бабушку».
Считается, что после успеха фильма «Дело Румянцева» Юрий Герман роль Владимира Устименко писал в расчете на то, что исполнять ее будет именно Баталов.
Кстати, с Алексеем Баталовым связана любопытная история, о которой рассказывал сын Алексея Юрьевича Германа:
«Дед в буквальном смысле слова спас Алексея Владимировича, когда тот отказался играть в кино Ленина. В советские времена это означало конец карьеры. Руководству «Ленфильма» поступило указание из Госкино провести партийное собрание и осудить артиста Баталова. Строгий выговор – самое легкое, что грозило, могли просто сломать жизнь. Дед услышал об этом и явился на партсобрание.
– Артист проявил крайнюю степень политической безграмотности, – говорили начальники…»
На этом прерву рассказ Алексея Германа-младшего и предоставлю слово самому «виновнику торжества», Алексею Владимировичу Баталову:
«Дело было так. Я в то время работал на «Ленфильме», снимался у Хейфица. Иду как-то по коридору студии, подбегает ко мне помощник одного режиссера. Очень радостный сам и явно хочет обрадовать меня:
– Поздравляю, ты будешь играть Ленина в молодости!
В ответ я с ходу выпалил:
– Ты с ума сошел? Я ни за что не буду его играть!
Развернулся и ушел. Вечером об этом говорил весь «Ленфильм». Хейфицу звонил Юрий Герман, объяснял, что я ненормальный. Он же потом и выручил меня на ближайшем художественном совете. Посередине чьего-то выступления он вдруг во весь голос говорит:
– Нет, это кошмар какой-то! Кто придумал Баталова в роли Ленина снимать? Вы что, пародию хотите сделать? Худой, длинный, с большим носом – это Владимир Ильич?! Кто это придумал?!
А Хейфиц ему подыграл, сказав:
– Юрий Павлович, вы, наверное, ошиблись.
– Я не ошибся. Вы, режиссеры, ничего не понимаете!
И совет попался на эту удочку. Все загалдели, зашумели, и моя кандидатура была снята с этой незавидной для меня роли. Не знаю, чем могло все это кончиться, если бы не помощь Хейфица и Германа».
Может показаться, что все это смешно, когда бы не было так грустно. Речь не о том, что после описанного эпизода кого-то взгрели по партийной линии – куда важнее причины, по которым Алексей Баталов отказался от столь лестного и многообещающего предложения:
«В Ленинграде, где планировались съемки, из-за меня погорели несколько партийцев – их сняли с должностей. Какой был скандал!.. Худсовет потребовал кандидатуру на замену. Под горячую руку попал Кешка Смоктуновский, который и сыграл Ильича. По-человечески мне, конечно, было жалко тех, кого сняли с работы, но и переступить через себя я тоже не мог: меня окружали люди, которые пережили сталинские репрессии. Слишком много горя я видел в упор. Маминых родителей тоже не миновала печальная участь – они были репрессированы».
Смоктуновского тоже можно понять: человек, «запятнавший» себя пребыванием в фашистском плену, не имел никакого права отказываться от подобной роли. Что же касается Алексея Баталова, то у него могли быть неприятности не только из-за отказа создать на экране образ вождя и даже не из-за того, что дед и бабка когда-то числились в эсерах, что и послужило поводом для их ареста. Его единоутробный брат, Михаил Ардов, в своих воспоминаниях указывает на дворянское происхождение их рода по материнской линии. Речь идет о прадеде, Антоне Александровиче Ольшевском, который, согласно семейному преданию, женился на графине Понятовской без благословения ее родителей и вынужден был из-за этого бежать из Польши во Владимир. Правда, это предание не стыкуется с тем фактом, что отец Антона Александровича, как утверждает Михаил Ардов, был главным лесничим Владимирской губернии. Более правдоподобная версия гласит, что прадед был потомком участника Польского восстания 1863 года, который содержался во Владимирском централе. И уж совершенно точно можно утверждать, что отец Антона Александровича, Александр Семенович Ольшевский, до 1912 года занимал пост старшего лесного ревизора одного из урочищ Владимирской губернии, а должности главного лесничего в губернии вовсе не было.
Поскольку речь зашла об актере, который в значительной степени способствовал успеху фильмов, поставленных по сценариям одного из героев этой книги, позволю себе еще кое-что прояснить в том, что касается родословной Алексея Баталова, – думаю, никто не усомнится в том, что своим талантом и обаянием он обязан своим предкам как по отцовской, так и по материнской линии. Впрочем, определенную роль сыграло и непосредственное окружение:
«Я из невозможно актерской семьи. И родители, и дядя, и мои тетки – все актеры. Баталовых было так много, что Станиславский запретил им под одной фамилией работать. Только дяде – Николаю Баталову – фамилию оставили. Жена дяди стала Андровской. Моя мама – Ольшевской, отец – Аталовым. Еще были тети Муся и Зина, сестры отца и дяди, – и они выходили на сцену под разными фамилиями. И когда я после Школы-студии МХАТ пришел в театр, все обрадовались. Снова во МХАТе – фамилия Баталов».
Нет сомнений, что благотворное влияние на Алексея Баталова оказало и близкое знакомство с поэтессой Анной Ахматовой. Приезжая в Москву, Анна Андреевна непременно останавливалась в квартире отчима Баталова на Большой Ордынке. В свою очередь Алексей Владимирович, снимаясь в фильмах Хейфица на «Ленфильме», жил у нее. Но первая их встреча произошла еще в то время, когда семья квартировала в доме номер 5 по Нащокинскому переулку:
«Когда мама вышла замуж за Ардова Виктора Ефимовича, я попал в первый писательский дом, который был построен недалеко от храма Христа Спасителя. У нас квартира была на первом этаже и, если окошечко откроешь, сразу начиналась земля. Это было очень удобно – меня родители выставляли через окно на улицу, и там я играл с пасынком какого-то приходившего к нам в гости дяди. Этим дядей оказался Булгаков. Сверху над нами жил Мандельштам, приходил и рассказывал сказки Юрий Олеша. Там же я впервые увидел Анну Андреевну Ахматову».
А между тем и Юрий Герман был хорошо знаком с Ахматовой – Анна Андреевна на лето снимала дачу в том же Комарове, где жили многие писатели. Литературовед Георгий Макагоненко описывает в своих воспоминаниях эпизод, участниками которого были Ольга Берггольц, Евгений Шварц и Юрий Герман. Это случилось в дождливый октябрьский день, когда Анна Андреевна пришла в дом Ардовых вымокшая до нитки, в насквозь промокших туфлях:
«Я усадил ее на стул и принялся снимать набухшие водой, летние, не приспособленные к октябрьским лужам башмаки. Позвал Ольгу Федоровну. Мгновенно оценив обстановку, она приказала:
– Принеси из ванной полотенце, из шкафа мои шерстяные чулки и уходи.
В дверях стоял Герман. На лице его судорожно бегали желваки. Я увел его в столовую. Не видевший того, что было в прихожей, Шварц обо всем догадался, проследив взглядом за мной, бежавшим с шерстяными чулками в руках. Минут через десять в столовую во шли Анна Андреевна и Ольга Федоровна. Анна Андреевна спокойно поздоровалась. Глаза присутствующих невольно устремились на ее ноги. Анна Андреевна стояла в теплых чулках – туфли Ольги Федоровны не подошли. Подвинув стул к камину, она села, сказав:
– Я погреюсь.
Странное впечатление производила ее фигура. У камина сидела уже немолодая, седая, бедно одетая женщина, без туфель, придвинув к огню озябшие на уличной стуже ноги. И в то же время во всей ее осанке, в гордо откинутой голове, в строгих чертах ее лица – все в ней было величественно и просто. Я уже знал, что при определении ее осанки часто употребляется эпитет – королевская, царственная. Этот эпитет, пожалуй, наиболее подходил и сейчас к озябшей женщине, сидевшей у камина. Бедность только подчеркивала ее достойную величавость…
Герман разлил коньяк, подал Анне Андреевне рюмку и провозгласил:
– За нашу Анну Андреевну, за нашу королеву-бродягу! – и поцеловал ее руку.
Губы Анны Андреевны чуть дрогнули в улыбке.
– Спасибо, – сказала она».
Ну что ж, теперь можно обсудить и родословную Алексея Баталова. А для начала сошлюсь на воспоминания его единоутробного брата Михаила Ардова:
«Моя бабка со стороны матери, Нина (Антонина) Васильевна, была довольно известным во Владимире зубным врачом. Родом она из дворянской семьи Нарбековых, у нее были две сестры и брат Николай Васильевич. Как это бывало в тогдашней интеллигентской среде, все они были враждебно настроены по отношению к власти и даже формально являлись членами партии эсеров (социалистов-революционеров). Притом Нина Васильевна возглавляла местную ячейку своей партии. (Впоследствии, уже при большевицком режиме, это обстоятельство сыграло роковую роль в судьбе моей бабки и ее брата.)»
Историки сообщают, что в XV веке, еще при великом князе Василии Темном, татарин мурза Багрим приехал из Большой Орды в Москву проситься на службу. Великий князь простил ему прежние грехи и жаловал землями. Если верить записям Бархатной книги российского дворянства, от Багрима произошли Нарбековы, Кеглевы (Теглевы) и Акинфовы. Сын Багрима (Абрагима или Ибрагима), крещенного под именем Илья, Дмитрий Нарбек стал родоначальником рода Нарбековых. Его сын Алексей получил прозвище Держава – считается, что от него произошел род Державиных.
В XVI–XVII веках Нарбековы принадлежали к «думским дворянам» – это была тоже знать, но только знать второго сорта, в отличие от родовитых дворян. Думскими дворянами считались также Нарышкины, Нащекины, Пушкины, Толстые, Ртищевы. В те времена Нарбековы служили стольниками и воеводами, а их земельные владения располагались в Тверской, Ивановской и Московской губерниях. Возвышение Нарбековых состоялось в XVII–XVIII веках благодаря удачным замужествам некоторых особенно привлекательных представительниц их рода. Так, Екатерина Федоровна вышла замуж за князя Илью Милославского, а их дочь стала подругой жизни царя Алексея Михайловича. Известно, что во время крестьянского восстания Степана Разина царь Алексей Михайлович послал в Юрьевец полкового воеводу Василия Нарбекова на усмирение отряда восставших, прорвавшегося с Волги по Ветлуге и Ветлужскому волоку на Большой Сибирский тракт. Уже в XVIII веке состоялось бракосочетание Феклы Федоровны Нарбековой с князем Григорием Урусовым, будущим обер-комендантом Петропавловской крепости, а позже Нарбековы породнились и с семейством всемогущего канцлера Воронцова.
Как утверждают историки, род Нарбековых пресекся в первой половине XIX века. Надо полагать, что речь идет об отсутствии наследников той ветви рода, которая принадлежала к высшей знати. С этих пор Нарбековы приобрели известность как священнослужители. Красноречивый пример: знаменитая няня Александра Сергеевича Пушкина, Арина Родионовна, была в 1828 году «приобщена святых тайн и исповедана» иереем Владимирской церкви Алексеем Нарбековым.
Отсюда следует вывод, что те Нарбековы, которые в конце XIX века оказались во Владимирской губернии, не могли иметь ни привилегий, ни того достатка, которыми обладали некоторые представители их рода в XVII–XVIII веках. Можно поставить под сомнение и их дворянское происхождение. В самом деле, все служивые Нарбековы, обитавшие во Владимирской и близлежащих Нижегородской и Казанской губерниях, оказались лицами духовного звания. Например, среди выпускников Суздальского духовного училища с 1870 по 1910 год оказалось более двадцати Нарбековых. А ведь была еще Владимирская духовная семинария, не говоря уже о Казанской и Петербургской духовных академиях.
Из всех известных мне Нарбековых на роль отца Антонины Васильевны могут претендовать лишь два кандидата: Василий Андреевич и Василий Ксенофонтович. О Василии Андреевиче известно, что он был сыном сельского псаломщика, имел жену и двух дочерей, а к 1903 году занимал пост профессора Казанской духовной академии по кафедре литургии и церковной археологии, имея чин статского советника и степень магистра богословия. Кстати, у Василия был брат Евгений, тоже ставший священником. Сомнения, тот ли это Василий, вызваны тем обстоятельством, что Василий Андреевич родился в 1862 году, в 1887 году закончил Казанскую духовную академию, а уже через год родилась Антонина Васильевна. Как она могла оказаться во Владимире, если отец ее вроде бы жил и преподавал в Казани? Кстати, проживавший в Москве накануне революции 1917 года статский советник и директор Ченстоховской мужской гимназии Михаил Васильевич Нарбеков вполне мог быть сыном Василия Андреевича, что говорит о том, что эта ветвь Нарбековых обладала достатком выше среднего.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента