Владимир Михановский. Дорога к Пушкину

Словно тень весла.
Дышит бриз напевно,
Жаркий полдень слеп.
Черная царевна,
Бронзовая цепь.
Молодой царевне
Нечего тужить!
Есть сценарий древний –
Суждено ей жить!
 
 
Море отступает,
Плещет невпопад,
На берег ступает
Саблезубый гад.
Слышен злобный клич нам –
Прокатился гром.
На песке античном –
Тень перед прыжком.
Где ж герой как птица –
Щит, копье, стилет?
Время появиться,
А его все нет.
Ну, как запоздает?
А судьба темна.
Медленно ступает
Хищная волна.
Кто марионеток
Дергает за нить,
Скок драконий меток,
Надо поспешить.
Верно, оказался
Режиссер плохим.
Видно, просчитался…
С гор сползает дым,
И судьба неверна,
Словно тень весла…
Черная царевна,
Белая скала.
 

Баллада о вине

 
Когда спускался я в каменоломни
И шел со свечкой в сумеречной мгле,
То каждый камень говорил мне: помни,
Ты лишь песчинка в мировом котле.
Тут винный склад. Туманский, мой приятель,
Спускался смело, как Орфей на дно.
Хмельной утехи страждущий искатель
Отыщет здесь желанное вино.
Не знают здесь восхода и заката.
Ряды бочонков – торсы тучных тел.
Историю, что услыхал когда-то,
Поведал мне одесский винодел.
…Вино, как человек, имеет сроки –
Играть; бродить; янтарно созревать.
Год выдержки – и золотые токи
Веселый нрав начнут приобретать.
Пять лет – они густеют и мужают,
Благоуханней солнечный букет.
А если век над ними пролетает?
А если два? А если тыщу лет?
Каков, должно быть, аромат столетий,
Какая крепость и какая страсть!
Чего, наверно, не отдашь на свете,
Лишь только бы таким упиться всласть!
Однако, друг, что можно знать заране?
Проникнись этой истиной простой.
…Центурион провинции Кампанья
Водился с франком – Рыжей Бородой.
И в память о походе самом ярком
Разбогатевший римлянин Турам
Трирему с запечатанным подарком
Послал к скалистым галльским берегам.
Мистраль на юте подвывал угрюмо,
Гребцы качались в ритме заводном.
Покойно капитану было в трюме,
Где амфоры покоились с вином.
Тайком спустился он, чтобы немного
Отведать знаменитого вина.
За дерзость эту здесь же, у порога,
Богам бедняга заплатил сполна!..
Подводный риф… И хохот пены дружен –
Стихии все, как видно, заодно.
У рыб на этот раз был славный ужин.
А груз хмельной отправился на дно.
И шли века, и горбились устало,
Соль разъедала хитрый такелаж.
На глину амфор глина оседала,
И грезилось вину сквозь сон: когда ж?..
 
 
…Недавно это было: водолазы
Нашли корабль у рифа на мели.
Никто такого не видал ни разу:
Подгнили деревянные рули,
 
 
Стремительные линии, чернея,
Охватывали контур корабля.
Ил разъедал и палубу, и реи,
И в трюм набилась рыжая земля.
В диковину здесь каждая вещица,
Все древнего значения полно.
Даль средиземноморская искрится…
– Гляди, сосуды!
– Неужель вино?!
И круг замкнулся. Прошлое вернулось.
Не утаило море ничего.
Посылка с адресатом разминулась
На два тысячелетия всего!..
Сардины и резина пахнут остро.
Грузила – прочь, и шланги – на места!
На палубе, вблизи резного ростра
Три амфоры – ровесницы Христа.
Целы сосуды, и печати целы,
Придется только слой веков отмыть.
Изделье древних, видно, не сумели
Косматые стихии повредить.
Но каково оно, вино столетий?
Нет, видно, в мире краше ничего.
Наверное, забудешь все на свете,
Коль в добрый час отведаешь его.
Но что это? Скривившиеся лица.
Прокисло? Не годится никуда?
Совсем другое: в амфорах томится
Не уксус, и не брага, а вода!..
Над сизой зыбью день стоял высокий,
Под волнами просвечивало дно.
…Вино, как человек, имеет сроки:
Иссякла жизнь – и умерло вино.
 

Быть гением

 
Быть гением – какие, видно, муки!
Стать с мировыми безднами на ты.
Ловить в себе миров далеких звуки…
К тебе толпа протягивает руки,
И вовсе не всегда они чисты.
 
 
Ты тоже человек, тебе не сладко
Под любопытством жадным пребывать.
И поглощает жизнь твою тетрадка,
И растворяет слово без остатка
Все, что желал ты с радостью обнять.
 
 
Но, звания высокого достоин,
Ты не скрываешь своего лица.
И снова в жизнь идешь, как в битву воин,
Чтоб тайный долг исполнить до конца.
 
 
Порой в пути застынешь на мгновенье,
Пот вытрешь и оглянешься окрест.
И вновь спешишь, векам на удивленье,
Таща на гору неподъемный крест.
 

Конь пророка

 
Не говори, что это конь, —
Скажи, что это сын.
Мой сын, мой порох, мой огонь
И свет моих седин.
Быстрее бури он бежит,
Опережая взгляд.
И прах летит из-под копыт,
И в каждом – гром победный скрыт
И молнии горят.
Умерит он твою тоску,
Поймет твои дела,
Газель настигнет на скаку,
Опередит орла.
Гуляет смерчем по песку,
Как тень нетерпелив,
Но чашу влаги на скаку
Ты выпьешь, не пролив.
 

Анна

1

 
Пасмурны пронзительные дни,
Не надейся – не дождешься клева.
Тишины осенней не спугни
Выстрелом бессмысленного слова.
Если хочешь – берегом пройдись,
По осколкам листьев обожженных.
Только, ради Бога, не коснись
Паутины нервов обнаженных.
 

2

 
Ты рядом, здесь, легка твоя рука,
И ясен взгляд – а день навылет ранен,
Смятенные теснятся облака –
Столикое подобие развалин.
Сентябрьский край пронзителен и чист,
Надежны крыши, добродушны стены,
И ты со мной – но пожелтелый лист
Уже дымит предчувствием измены.
 

3

 
Мне горько твое сожаленье,
И лет отгоревших зола,
И неутолимость сомненья –
Ты спрятать его не смогла,
И даже твое соучастье
Стоит над душой, как ненастье.
 

4

 
Будто не было в прошлом ни встреч, ни прощаний,
Будто все прощено и навек позабыто.
Может, не было впрямь в отшумевшие годы
Ни рассвета вдвоем, ни поющего леса,
Ни пруда, ни ракит, ни скитальцев, плывущих
По лазурным волнам предосеннего неба?
Может, это придумала хитрая память –
Голубые просторы, ресницы восхода,
И тебя целиком, озаренную грозно
Алым пламенем пляшущим – цветом надежды?
И остались лишь отзвуки, смутные тени,
Только соль на висках, только тусклые блики,
Что бегут по реке, ниспадающей к устью,
Только эта улыбка, что в сердце не тает.
 

5

 
Услышь, услышь меня сейчас,
Когда огонь в окне погас,
Когда сошелся клином свет,
Когда терпенья больше нет.
Услышь, услышь сейчас меня
В конце безрадостного дня,
Что, полумертв иль полужив,
Упал в песок, глаза смежив.
Услышь, услышь меня, услышь
Над скатами понурых крыш.
И если можешь, то ответь –
Ударь в простуженную медь!
 

6

 
Карьер заброшен. Натекло воды.
Вода на месте выбранной руды,
Но той водою мертвой не напиться.
По памяти свой выбирая путь,
Ходить – ходи, но осторожным будь:
Во тьме такой недолго зашибиться.
Старинная любовь не умерла,
Былая боль – она не отошла,
А лишь уснула – только б не навеки.
Иди наощупь – может, будешь жив,
А чиркнешь спичкой – и слепящий взрыв
Перетряхнет заброшенные штреки.
 

7

 
Нет ни долга, ни дома,
Ни огня, ни тоски,
Ни в разводьях парома,
Ни зовущей руки,
Ни погасшего леса,
Ни огней за рекой.
Может, сыграна пьеса
И пора на покой?
Нет ни горя, ни писем,
Ни любви, ни мечты,
И стою, независим,
У последней черты.
Все растаяло, скрылось,
Словно утром звезда.
Все в тебе растворилось,
Ледяная вода.
 

8

 
Заозерье. Захолустье.
Красный праздник увяданья.
Твоего участья устье,
Полдень, полный состраданья.
Блеклый благовест прощальный,
Опадающие дали…
Мир осенний, мир опальный,
Утоли моя печали!
Осени прохладной сенью,
Листопадовою данью.
Научи меня прощенью,
Научи меня прощанью.
 

9

 
Словно дымное дрогнуло пламя
На текучем апрельском ветру –
Развернулось зеленое знамя
И полощет, поет поутру.
Но промчалась, прошла, отгорела
Жаркой жизни простая игра.
Отзвенело высокое тело,
Ранних дней золотая пора.
Гнезда брошены в стынущей кроне,
Ветви инеем сведены.
Голова бесшабашна в короне
Развевающейся седины.
 
 
Морщинистый ствол сосны
Под солнцем горячим плачет.
Весенние дни ясны,
Путь осени только начат.
Пройдут облака, легки,
Роняя дожди без счета.
Слезинки смолы горьки,
И каждая – значит что-то.
И каждой – услышать гром,
Увидеть, как день смеется.
Да только вот янтарем
Не каждая обернется.
 

10

 
Долгие тени на влажной траве,
Слитки лучей в первозданной листве.
Ветви колышутся сонно и робко,
В лес убегает пугливая тропка.
После грозы воскресают слова,
После дождя оживает трава, —
Та, по которой ногами прошлись,
Выпростав голову, тянется ввысь.
Мокрой, растрепанной – хочется ей
Тяжесть сапог позабыть поскорей.
 

11

 
Прости мою любовь, несправедливость
И суетность, сводящую с ума.
Ненужной правды ласковую лживость
И камни слов, тяжелых как зима.
Я ухожу с душой неутолимой,
Поблекшей и надломленной в борьбе.
А ты, земля, будь легкой для любимой:
Она легко ступала по тебе.
 

12

 
Иду по сельскому погосту,
Шепчу прощальные слова.
Выстраивается по росту
Жизнелюбивая трава.
И мне тревожно поздним летом
Искать следы прошедших лет.
Всему есть место в мире этом,
И только смерти места нет.
 

13

 
Негаснущей памяти ради
По улицам древним хожу,
Листаю чужие тетради
И строки на память твержу.
Веди меня, чуткое эхо,
Сквозь каменный долгий покой.
Далекого плача и смеха
Хочу я коснуться рукой.
 

Исток

 
Переплет – таинственная дверца,
А за ней – начало ста дорог.
Путь, еще неведомый, пролег
Из страны в страну, из сердца в сердце.
Словно бы края сведенных крыл,
По краям обуглилась бумага.
Сколько лет назад засохла влага
Едких фиолетовых чернил?
И в каком истоке отразится
Истины неуловимый лик?
Путешествуй, странница-страница,
Под стеклом уснувший черновик.
Помнишь, над тобой склонялся гений.
Час был краток и неистов труд.
Колоски грядущих устремлений,
Колоски далеких поколений
В свой черед над пашнею взойдут.
Из страны в страну, из сердца в сердце
Путь твой неизведанный пролег.
Скрипнула разбуженная дверца
И на волю кличут сто дорог.
 

Скуластый бог

 
Какой кипел на нивах труд,
Где хлеб и виноград!
Кто скажет, что же было тут
Две тыщи лет назад?
…Упали пыльные лучи
На каменный порог.
Истлели скифские мечи,
Уснул скуластый бог.
Потоку дам себя увлечь,
Переступлю порог –
К ладони прирастает меч
И оживает бог.
Кем был ты в жизни? Рыбаком?
Грабителем могил?
Зеленоглазым пастухом,
Что девушек любил?
Парная юная земля,
Тяжелый виноград
И неоглядные поля
Вокруг меня лежат.
Полдневный чад, и жар, и дым,
Довольство и порок.
Ведет по улочкам крутым
Меня скуластый бог.
Во всю по сторонам гляжу:
Который это век?
По главной улице спешу,
Приезжий человек.
Руби, прибой! Базар, шуми!
Винца и я возьму.
Эй, оружейник, меч прими,
А мне он ни к чему.
Но оружейник не глядит,
Он жмурится хитро.
По наковаленке стучит,
Узорит серебро.
Спадает жар, клубится прах,
А вот он и порог.
И меч ржавеет на глазах,
И каменеет бог.
 

Помощь ближнему

 
Трава поемная – услада,
Особенно – после дождя.
Ее щипало мирно стадо,
К леску не ближнему бредя.
День разгорался синеокий.
И тут – не видное почти –
Болото, скрытое осокой,
Им повстречалось по пути.
Одна буренка замычала
И стала медленно тонуть.
Ее нирвана принимала
С копытами, потом – по грудь.
Она ревела трубным гласом,
Зловонную взбивала грязь
И всем с ума сошедшим мясом
Из мутной гибели рвалась.
Но кто услышит, кто поможет,
Когда такая вот беда?
Спокойно бездна жертву гложет,
Ее вбирая навсегда.
А рядышком ее товарки,
Не повернув и головы,
По прежнему паслись на травке,
На сытном пастбище травы.
 

Сон

 
То ль прикрыли рано вьюшки,
И заснул я в тяжком сне?
То ли соскользнул с подушки,
Расскажи-ка, няня, мне!
 
 
Дрогнул запад лисьей бровью,
Город каменный гудит.
Я вхожу в средневековье,
Сердцу чужд окрестный вид.
Под мостом шныряют лодки,
Песни льются на ходу.
Крутобедрые красотки
Щеголяют на виду.
Балаганы. Балагуры.
Копья, латы и мечи.
Озирайся, оступайся,
Только слушай да молчи.
Площадь яростно палима.
Торг. Попойка, Циркачи.
Пантомима.
Мимо, мимо…
Озирайся и молчи.
Капуцин, лохмат и красен,
Словно туча в вышине.
И шагаю я, безгласен,
Озираясь в смутном сне.
Кто увидит? Кто услышит?
Чем пропитан жаркий день?
Мир узором странным вышит —
Или это свет и тень?
 
 
Дальше, дальше… Домик сонный,
Я и улочка сам-друг.
И резной овал оконный,
И тоска воздетых рук.
Чьих-то судеб рвутся нити
И душа тоски полна.
– Помогите… Помогите…
И сомкнулась тишина.
 
 
Мир становится неясен,
Тучи пухнут в тишине,
И шагаю я безгласен
Мимо, мимо в смутном сне.
 

Дон Кишот

 
Глядит в окно михайловская ель.
Утихла после полудня метель.
О рыцарских победах речь ведет
Со мной сегодня рыцарь Дон Кишот.
Сошел с ума – на мельницу с копьем!
Ему порядок общий нипочем.
От рыцарского зелья одичав,
Он против всех – и тем уже не прав.
Да и какое право у него?
Давно известно – право большинство.
Ему порядок общий нипочем,
Он ищет справедливости мечом.
Испания и мир ему тюрьма…
Дон Долговязый впрямь сошел с ума!
Идут века, а Дон, все так же лих,
Пронзает крылья мельниц ветряных.
Глуха, темна вселенская тюрьма;
Он мудр один – весь мир сошел с ума.
 

Цель

 
Воздели руки колкие кусты,
За тучами в Михайловском грохочет.
Но то не гром, а муки немоты:
Гроза сказать, наверно, что-то хочет,
А не дано. Свиваются века,
Но не дается темное наречье.
И корчится река без языка,
И в ней тоска почти что человечья.
До – ничего, и после – ничего,
Но сущее – и это ведь немало.
Мы созданы природой для того,
Чтобы она сама себя познала.
 

Мысль

   Чаадаеву

 
Она бывает и зыбка,
Как мир, где мы живем.
Изменчива, как облака,
Как этот звездный дом.
Переливаться ей и рдеть
Сквозь годы и века.
Но в споре может затвердеть
До ярости клинка.
Но мысль я более ценю,
Которая зыбка,
Как ночь, идущая ко дню,
Лес, травы, облака.
 

Раздумье

 
Сегодня на душе светло,
Как будто некий грех отпущен.
Но чувство радости прошло:
Третьеводни уехал Пущин.
А нынче Библию читал
И чуял вечности дыханье.
Времен давно прошедших вал
Привел всю душу в трепетанье.
…Блуждает ветер по полям,
Воспалено светила веко.
И вот уже я сердцем там
И вижу Богочеловека.
Поджарых туч неспешный бег
И храм, глядящийся убого.
Пред ним обычный человек
Сидел на камне у порога.
Его ученики вокруг,
Присев на плоские каменья,
Речей ловили каждый звук,
Стремясь постичь его ученье.
По одному они пришли
Высоких истин причаститься.
Светились в солнечной пыли
Простых людей простые лица.
Он по земле водил перстом,
Земле горячей и горючей.
Под ветром реял прах летучий,
Полдневным опален огнем.
 
 
Вдруг запылила колея
И чей-то крик донесся, тонок.
Глядят, дыханье затая:
Толпа, а в ней – полуребенок.
Истомой смертною полна
Не девочка и не жена.
Блуждает взор ее далече,
Сбегают волосы на плечи.
– На эту грешницу гляди! –
Толкнул ее первосвященник. –
Суди ее и осуди,
Поскольку честь дороже денег!
– Суди ее! – толпа кричит. –
Подай урок заблудшим душам.
Мы приговор твой не порушим.
Она забыла честь и стыд!
И он негромко произнес:
– Кто снисхождения не просит,
В нее пусть первый камень бросит! –
И враз молчанье разлилось.
Качнулись времени мосты,
Дохнула кровля небосвода,
И поняла в тот миг природа:
Нет Бога, кроме доброты.
 

После покрова

 
Шагают шагом осторожным
Верст потемнелые столбы,
И веет холодом острожным
От осени¸ как от судьбы.
Истоптанные ветром лозы,
Растрепанные облака,
Состарившиеся березы
И загустевшая река.
Озер внимательные лица,
Не наглядеться, не избыть…
Неповоротливые птицы,
Нервущаяся жизни нить.
 

Осень

 
Опять стоит за окнами ненастье,
Ноябрьский дождик моросит с утра.
Но для меня любая осень – счастье,
Душе моей желанная пора.
Повсюду – в роще, у реки и в поле –
В наивной обнаженности своей
Осенний мир пронзителен до боли
Под знаком облетевших тополей.
Заветный край преданий и пословиц!
И сердце ожиданием полно:
Вот встретится знакомый незнакомец,
Которого ищу давным давно.
И ухожу в тускнеющие дали.
Благослови меня, моя земля!
Кого ищу? Да полно, не себя ли?..
Вечерние дымятся тополя.
 

Путь

 
До Тригорского дорога –
Топь и талая вода.
От щербатого порога
Я спешу к друзьям, туда,
Где пылает жарко жженка,
Где покой от долгих дум,
Где хохочут девы звонко
И стоит веселый шум.
Сны весны ясны и сини,
Гроз угрозы далеки,
По утрам ложится иней,
Ветки голы и легки.
Выйдет солнце, напророчит
Свет и радость навсегда,
Сладко-сладко забормочет
Пробужденная вода.
Наливаются закаты,
Жить готовится трава.
Выбежишь на мост покатый –
Закружится голова!
По утрам уходит иней,
Ветки волглые легки.
Сны весны ясны и сини,
Гроз угрозы далеки.
 

Память природы

 
Осень пророчит безумье –
Свой хоровод расписной.
Стынет природа в раздумье,
К спячке готовясь зимой.
Зорька над старой ветлою –
Не было в мире алей,
Ветер проходит с метлою
Вдоль царскосельских аллей.
Радостей или печали
Тяжкий неведом ей крест.
Только слова отзвучали –
Звук замирает окрест.
Что ни возникнет однажды –
Облики и облака,
Лица увядших от жажды
Отображает река.
Ив подведенные веки,
Летних ночей благодать… —
И забывает навеки,
Что довелось увидать.
Скажешь: есть память природы –
Капель апрельских трезвон…
Кольца древесные – годы…
Это не память, а сон.
 

Побудка

 
И долго еще Гулливер грохотал,
Аукал среди заблудившихся скал
И сыпал раскатистым смехом.
Как видно, побудку сыграли не зря!
Крылом перебитым взмахнула заря
И горы разбужены эхом.
Туда бы шагнуть, где лавины в огне,
Там страшно и весело стало бы мне,
Там льдины прозрачны и зорки.
Там я альпеншток свой на снег положу
И бережно-бережно перевяжу
Крыло перебитое зорьки.
 

Ночью

 
Путь звезд покоен и размерен,
Точны вселенские часы.
И мир в самом себе уверен –
Не дрогнут чуткие Весы.
Звезда в Тригорское упала –
Заранее расчислен путь.
Луна мерцает в полнакала.
Предчувствия стесняют грудь.
Нет, не покой и не блаженство
Сулят вселенские пути.
И даже в небе совершенство
Вовек не суждено найти.
 

Жажда

 
Жара жирует в средней полосе;
Лежит, как пес, у самого порога.
Давно забыли травы о росе.
Ведет во Псков иссохшая дорога,
Зовет поэта – но к чему мне Псков?
Не отпускает опустелый кров.
Тропинки задыхаются в пыли
И тени, как листы железа, плоски.
К дороге, словно к речке, подошли
От зноя разомлевшие березки.
А даль дрожит, и хмурится простор,
Все гуще синь, и контуры все строже.
Закат лучи прощальные простер,
Прощальные – и страждущие тоже.
Слепой грозе не нужен поводырь!
И молний синих набухают жилы.
На ждущий мир, на страждущую ширь
Идет стихия неизбывной силы.
 

Бородино

 
Вечный шепот молвы.
Опаленные дали.
Поколенья травы
Прошумели и пали.
Век прошел или пять?
В час дождя или зноя
Эта самая пядь
Сотрясалась от боя?
Что ж тебя привело
В край, где время застыло?
Все, твердишь ты, прошло,
Но ведь все это – было!
Кровь стекала к ручью.
Сумрак жаловал милость.
Бой закончив вничью,
Здесь войска расходились.
Месяц жатвы пылал.
В час отчаянный летний
Здесь погиб генерал
Двадцатишестилетний.
Жизнь права ль, не права,
Положившись на пушку?
Молодая вдова
Тут воздвигла церквушку.
Что могла – продала,
Что могла – одолжила.
А пора подошла –
Тут и веки смежила.
И плывут облака,
Даль обманчиво манит,
Но растают века –
И церквушки не станет.
Вот и вечер в село
Пробирается с тыла.
Да, что было – прошло,
Но ведь все это – было!
 

Прощание

 
Итак, прощай и ты, Одесса.
Ход пешкой сделал Воронцов.
В края Михайловского леса
Я завтра двинуться готов.
Закат златою поволокой
Даль окоема затянул.
И чудится такой далекий,
Такой невнятный моря гул.
Никак, готовит город к буре?
Теперь уж, братцы, без меня.
В волнах колеблемой лазури
Разливы лунного огня.
 
 
Горит на западе багряно
Граница неба и воды.
На узкой полосе песчаной
Ищу знакомые следы.
Железным сваям штормы снятся,
И чайки стонут на беду.
Мне тяжко с морем расставаться.
Авось, к нему еще приду!..
Мой долгий путь еще не начат.
Бегут, бегут мгновенья прочь.
Волна ревет – а это значит,
Что будет штормовая ночь.
Пусть хватит сил мне без обмана
Взглянуть в лицо своей судьбы.
Пусть для меня цветут багряно
Цвета надежды и борьбы!
 

Вечер

 
Выпь в болоте ухает протяжно,
Меркнет свет ромашковых полян.
Дышит лес и сумрачно и влажно,
К горлу подбирается туман.
Что я должен городу и миру,
Что ему с лихвою возверну?
Что еще мою встревожит лиру,
Трогая звенящую струну?
Пахнет медом, грешною гречихой,
Нет пространству края и конца,
И ложится на дорогу тихо
Медленная звездная пыльца.
 

Гармония

 
В природе, как в клавиатуре,
В железном распорядке гамм
До времени уснули бури,
И плеск реки, и птичий гам.
Их может пробудить лишь гений,
Являя нам простую суть,
Чтобы гармонию явлений
Фальшивой нотой не спугнуть.
 

Поэт и царь

 
Отмечено не нами встарь –
Извивы времени коварны.
Но что б там ни было – полярны
Певец и князь, поэт и царь.
Самодержавный попугай,
К поэту злобой пламенея,
Его, едва не из Лицея,
Швыряет в ссылку, в чуждый край.
Вольнолюбивая строка
Острее тайного оружья.
Степей молдавских полукружья
Шагами меряет тоска.
По трактам тягостным летят
Доносы в Третье отделенье,
И Дубельт им дает движенье
И строит козней длинный ряд.
Скользит, скользит судьбины нить,
С другой сплетается при этом.
Но никогда не примирить
Певца с царем, царя с поэтом.
Из вороненого ствола
Дохнула стынущая мгла.
Как сгусток ненависти, смерть
Вломилась в Пушкина незряче.
И долго осыпалась твердь
В сугроб у Комендантской дачи.
На белый снег упал поэт,
Стал для России день тот черным.
Но и погибнув, много лет
Он оставался поднадзорным.
2.45… Последний миг –
И гаснет как свеча страданье.
Еще предсмертное дыханье
Не заблудилось среди книг,
Еще жена от слез слепа
И дышит Петербург морозно,
Еще растерянно и грозно
На Мойку движется толпа,
Еще бессмертие грядет
Своей дорогою неторной,
И вихрь никак не заметет
Кровавый след у речки Черной…
 
 
Хлеб царский Дубельт ест не зря –
Начканц, исполненный отваги.
Служебным рвением горя,
Он нумерует все бумаги.
Клеймит, клеймит листы рука,
Важнее нет на свете дела,
Чтоб только ни одна строка
К тем, за окном, не улетела.
Но новый времени излом
Перед потомками явился,
И отпрыск Дубельта потом
На дочке Пушкина женился.
 
 
О время, странный лицедей!
Как разгадать твою личину,
Явлений истую причину,
Поступки и пути людей?
Что ж, пусть потомки, как хотят,
Путь ищут свой – душа свободна.
Вольно им строить, как угодно,
Свой дом, свой быт и свой уклад.
Еще немного протащился
Десятилетий ржавый плуг, —
И вот самодержавный внук
На внучке Пушкина женился!..
Но только ныне, как и встарь, —
Пусть волны времени коварны, —
Два полюса вовек полярны:
Певец и князь, поэт и царь.
 

Над бездной

 
Декабрь в упор расстрелян на Сенатской.
Маячат за метелью залихватской
Пять виселиц, сто двадцать каторжан.
Ползет к Неве пороховой туман.
Бьют пушки со сноровкою солдатской.
А Пушкин был далеко от столицы
И стать в каре с друзьями он не мог.