Страница:
Верим, что собор будет завершен. Он в верхней части монастыря, перед дорогой. И еще недавно территория и за дорогой была наша. На ней возвышалась башня, которая, как маяк, указывала путь в Горнюю. Теперь это Израиль. А госпиталь «Хадасса», выстроенный женской сионистской организацией, – прежде это тоже владения монастыря.
Снизу нас плотно подпирает католический монастырь «Целование». На границе с ним православный пещерный храм святого первомученика, первомонаха, первоапостола, последнего пророка Ветхого Завета, первого пророка Нового Завета, славного предтечи пришествия Иисуса Христа – Иоанна Крестителя. Здесь был дом святых праведных Захарии и Елисаветы. Очень трогательны и молитвенны службы в этом храме 7 июля, в день Рождества святого, и 11 сентября, в день Усекновения его главы.
Будем молиться за монахинь
Кирие, элейсон!
Место спасения души
«Да не усну во смерть!»
Гора Фавор – гора святая
Снизу нас плотно подпирает католический монастырь «Целование». На границе с ним православный пещерный храм святого первомученика, первомонаха, первоапостола, последнего пророка Ветхого Завета, первого пророка Нового Завета, славного предтечи пришествия Иисуса Христа – Иоанна Крестителя. Здесь был дом святых праведных Захарии и Елисаветы. Очень трогательны и молитвенны службы в этом храме 7 июля, в день Рождества святого, и 11 сентября, в день Усекновения его главы.
Будем молиться за монахинь
Жизнь в Горней очень нелегкая.
Ночами воют шакалы, и бесстрашный ночной сторож монастыря, собака Найда, гоняет их. Заползают змеи. Есть и тарантулы. По сеткам, закрывающим окна, бегают ящерки. Часто дует хамсин, горный ветер, приносящий мельчайшую пыль, вредную для легких. Зима – это влажность, вызывающая простудные заболевания.
И постоянная работа, несмотря ни на что.
Будем поминать матушку Георгию с сестрами. Дай Бог, чтобы от наших молитв им становилось немножко легче. Но когда начинаешь сочувствовать сестрам, они дружно возражают:
– Что вы! Здесь так хорошо. Здесь всегда что-то цветет.
– А что?
– Почти всегда бугенвиллея, бордовая, белая и розовая. А в феврале цветет бело-розовыми цветками миндаль… Это незабываемый аромат! Оливы цветут скромно, и запах скромный, а приглядишься – такая красота. В апреле – мае цветут кактусы – цветы у них огромные, листья колючие и толстые, как лопухи. А уж когда зацветают олеандры!.. Ой, анемоны забыла, это же почти зимой, в церкви на Прощеное воскресенье обязательно анемоны. А в марте – маки. Крупные, сантиметров двадцать в диаметре. Летом жарко, цветения меньше, но травы, когда сохнут, так дивно пахнут… солнцем, горами, небом.
– А смоковница как цветет?
– Очень незаметно. А поглядишь – уже и плоды. Наши смоковницы не обманывают, плодоносят.
– А вы давно здесь? – спрашиваю одну из монахинь.
– Ой, – говорит она, – по-земному-то, может, и давно, а у Бога хоть бы один денек.
Ночами воют шакалы, и бесстрашный ночной сторож монастыря, собака Найда, гоняет их. Заползают змеи. Есть и тарантулы. По сеткам, закрывающим окна, бегают ящерки. Часто дует хамсин, горный ветер, приносящий мельчайшую пыль, вредную для легких. Зима – это влажность, вызывающая простудные заболевания.
И постоянная работа, несмотря ни на что.
Будем поминать матушку Георгию с сестрами. Дай Бог, чтобы от наших молитв им становилось немножко легче. Но когда начинаешь сочувствовать сестрам, они дружно возражают:
– Что вы! Здесь так хорошо. Здесь всегда что-то цветет.
– А что?
– Почти всегда бугенвиллея, бордовая, белая и розовая. А в феврале цветет бело-розовыми цветками миндаль… Это незабываемый аромат! Оливы цветут скромно, и запах скромный, а приглядишься – такая красота. В апреле – мае цветут кактусы – цветы у них огромные, листья колючие и толстые, как лопухи. А уж когда зацветают олеандры!.. Ой, анемоны забыла, это же почти зимой, в церкви на Прощеное воскресенье обязательно анемоны. А в марте – маки. Крупные, сантиметров двадцать в диаметре. Летом жарко, цветения меньше, но травы, когда сохнут, так дивно пахнут… солнцем, горами, небом.
– А смоковница как цветет?
– Очень незаметно. А поглядишь – уже и плоды. Наши смоковницы не обманывают, плодоносят.
– А вы давно здесь? – спрашиваю одну из монахинь.
– Ой, – говорит она, – по-земному-то, может, и давно, а у Бога хоть бы один денек.
Кирие, элейсон!
Наши совместные службы с православными греками постоянны в Святой Земле. Монахини Горней знают многие греческие песнопения и, конечно, всю Литургию. Но уже и греки, взятые в плен красотой церковнославянского языка, понимают наши службы. Молитвенный припев на Литургии оглашенных и Литургии верных: «Кирие, элейсон» – «Господи, помилуй» сменяется благословением греческого епископа, которое он возглашает по-русски: «Мир всем!» И монахини отвечают также по-русски: «И духови твоему!»
Горненское пение – оно не какое-то особенное, оно – молитвенное, растворенное в молитве. Безыскусно, без каких-либо ухищрений, прямо из сердца льется ручеек молитвы. Очень нежно, трогательно, ангельски. Часто кажется, что с монахинями поют дети. Нет, это подпевают Ангелы.
Последний раз паломники слышат монашеское пение после прощальной трапезы. По традиции монахини поют в трапезной для паломников давний стих «Прощание с Иерусалимом»:
Горненское пение – оно не какое-то особенное, оно – молитвенное, растворенное в молитве. Безыскусно, без каких-либо ухищрений, прямо из сердца льется ручеек молитвы. Очень нежно, трогательно, ангельски. Часто кажется, что с монахинями поют дети. Нет, это подпевают Ангелы.
Последний раз паломники слышат монашеское пение после прощальной трапезы. По традиции монахини поют в трапезной для паломников давний стих «Прощание с Иерусалимом»:
Сердцу милый, вожделенный
Иерусалим – святейший град,
Ты прощай, мой незабвенный,
Мой поклон тебе у врат…
Правдой землю ты наполнил,
Возвестил Христов закон.
Нам же живо ты напомнил,
Что в тебе страдал Сам Он.
Этим сердцу ты дороже,
Выше всех мирских красот.
Надо ли говорить, что слезы льются из глаз и паломников, и монахинь. Невелик срок – десять или двенадцать дней, но как все сроднились, стали навсегда близкими душевно и сердечно.
Как я счастлив, дивный
Боже, видеть верх
Твоих щедрот.
И Иерусалим отвечает:
Прощай и ты, любимый, мой,
Счастливый тебе путь.
Когда приедешь ты домой,
Меня не позабудь.
Место спасения души
Диавол властвует над миром. Деньги, похоть, гордыня. Чрево вытесняет душу. Музыку небес глушит грохот преисподней. Но Господь не оставляет любящих Его. Такие места, как Горняя, – это места нашего спасения. Надо помогать Горней. Как? Как получится. Но главное – молиться за нее.
Небесный Ангел-Хранитель монастыря, конечно, святой Иоанн Креститель. Он являлся уже не одной игуменье, благословляя на труды и дни. А еще монастырь незримо хранят усопшие здесь и преданные здешней сухой земле монахини. Особенно почитается могилка двух монахинь, матери и дочери, Вероники и Варвары. На могилке их всегда горит золотистая лампад очка. Это мученицы уже нашего времени. Совсем недавно они были зверски убиты. Кем? Слугами сатаны, которые не пойманы доселе. Да вряд ли кто их и ловит.
В храме идет вечерняя служба. Подъезжает опоздавший мужчина. Он русский, женился несколько лет назад на еврейке. Уже дети.
– Конечно, тоскую по Родине, – говорит он. – А куда денешься, по любви женился. Езжу раз в два года. А сегодня опоздал, потому что жену на шабат отвозил. Я ж водила. Что в Союзе был, что тут. Но тут на дорогах больше хамства.
Да. Сегодня пятница, канун иудейской субботы. Это значит, что из еврейского селения, что за источником Пресвятой Девы, будет всю ночь доноситься гром и грохот музыки шабата.
– Так и живут, – весело говорит мужчина. – Тут один поэт еще из Союза приехал, сочинил фразу, теперь все повторяют: «От шабата до шабата брат обманывает брата». Я же здесь, если бы не монастырь, волком бы завыл.
Перед сном игумения благословляет одну из монахинь обойти монастырь по всему периметру. Монахиня идет с иконой Божией Матери. Встречные благоговейно прикладываются к святому образу.
В храме читается Псалтирь. Монахини расходятся по кельям. Легкий ветерок летит сквозь колокольню, едва слышно откликаются колокола. И только, может быть, голубочки слышат эти тихие звуки. Да Ангелы.
Небесный Ангел-Хранитель монастыря, конечно, святой Иоанн Креститель. Он являлся уже не одной игуменье, благословляя на труды и дни. А еще монастырь незримо хранят усопшие здесь и преданные здешней сухой земле монахини. Особенно почитается могилка двух монахинь, матери и дочери, Вероники и Варвары. На могилке их всегда горит золотистая лампад очка. Это мученицы уже нашего времени. Совсем недавно они были зверски убиты. Кем? Слугами сатаны, которые не пойманы доселе. Да вряд ли кто их и ловит.
В храме идет вечерняя служба. Подъезжает опоздавший мужчина. Он русский, женился несколько лет назад на еврейке. Уже дети.
– Конечно, тоскую по Родине, – говорит он. – А куда денешься, по любви женился. Езжу раз в два года. А сегодня опоздал, потому что жену на шабат отвозил. Я ж водила. Что в Союзе был, что тут. Но тут на дорогах больше хамства.
Да. Сегодня пятница, канун иудейской субботы. Это значит, что из еврейского селения, что за источником Пресвятой Девы, будет всю ночь доноситься гром и грохот музыки шабата.
– Так и живут, – весело говорит мужчина. – Тут один поэт еще из Союза приехал, сочинил фразу, теперь все повторяют: «От шабата до шабата брат обманывает брата». Я же здесь, если бы не монастырь, волком бы завыл.
Перед сном игумения благословляет одну из монахинь обойти монастырь по всему периметру. Монахиня идет с иконой Божией Матери. Встречные благоговейно прикладываются к святому образу.
В храме читается Псалтирь. Монахини расходятся по кельям. Легкий ветерок летит сквозь колокольню, едва слышно откликаются колокола. И только, может быть, голубочки слышат эти тихие звуки. Да Ангелы.
«Да не усну во смерть!»
Подарок монаха – темно-красные четки из крепких суровых ниток – был со мною на Святой Земле. Как они дивно благоухали, впитав в себя запахи Камня помазания, мироточивых икон, освященного масла Фавора. Они хранили прикосновение к камню Распятия на Голгофе, к граниту Сорокадневной горы, к прибрежному песку Иордана, к следу от стопы Спасителя на горе Вознесения. Они уже сами стали малой частичкой Святой Земли.
Но сколько ни живи в Иерусалиме, все будет мгновением. И вот уже самолет, как перелетная птица, летящая на север, возносит меня над Яффой и устремляется к синей воде Средиземного моря. Снежные облака остаются стеречь святые пределы. Вот и вода. В ней отражаются редкие тучки, стоящие над своей тенью. Какая грусть! Какая печаль ради Бога. Достаю из нагрудного кармана четки, вдыхаю их утешительный запах. Так отрадно, так спасительно перебирать узелочки. И читать наугад открытую Псалтирь: «Пойдут от силы в силу: явится Бог богов в Сионе. Господи Боже сил, услыши молитву мою. <…> Яко лучше день един во дворех Твоих паче тысящ… <…> Яви нам, Господи, милость Твою, и спасение Твое даждь нам» И вот это место, будто специально написанное для чтения в пространстве меж небесами и землей: «Истина от земли возсия, и правда с Небесе приниче, ибо Господь даст благость, и земля наша даст плод свой» (Пс. 83—84).
Да, так. Побывавший в Святой Земле уже больше никуда не хочет, как только снова вернуться сюда. Здесь – наше спасение, здесь – Святая Русь. Знающий Священное Писание, любящий Евангелие, Деяния и Послания святых апостолов, даже приехавший сюда впервые ощущает небывалое счастье оттого, что он не открывает Святую Землю, а вспоминает ее. Да, он был здесь, был сердечными очами, когда слушал в церкви Евангелие, читал его сам, когда вникал в творения святых отцов. Он вспоминает эти места, взирая на них очами телесными. Душа его была здесь и еще будет, когда, прощаясь с землей, навестит те места, где была безгрешна.
Молитвенный запах четок потихоньку истончается, улетучивается, и, хотя я понимаю, что это неизбежно, что его не убережешь, но все равно как-то вздыхается. Утешаю себя тем, что много у меня и других знаков пребывания на Святой Земле. Вот камешек со дна Иордана, вот веточка маслины с Елеонской горы, вот камешки с Фавора, вот листочек от дерева в Иерихоне, на которое вскарабкался маленький ростом Закхей, чтобы видеть Спасителя, вот пузырьки с маслом, освященным на Гробе Господнем, у погребальной пещеры Божией Матери, вот флакончик с хвойным маслицем из монастыря Святого Креста. И многое-многое другое. Рубашка, в которой уже несколько раз погружался в целебные воды Иордана, свечи, обожженные Благодатным Огнем, бутылочки с водой от источников Божией Матери в Назарете и в Горней, от источников святых Онуфрия и Георгия Хозевита, Герасима Иорданского. Ветки, листья, шишки. Что-то уже раздарил. Что-то уже убыло или куда-то исчезло…
И легко было бы сказать: вот так и проходит все, так исчезает память, заносится, как песком, новыми впечатлениями, суетой жизни, делами вроде бы важными. Но так говорить нельзя. Почему?
В моей жизни и вообще в жизни того, кто побывал на Святой Земле, свершилось главное событие. Может быть, ради этого я и жил: был на Голгофе, причащался у Гроба Господня. И это – в сердце. Это не понять головой. Она не может вместить всех впечатлений от пребы – вания на земле Спасителя. Никому не запомнить такого обилия имен, фактов, дат, событий, о которых узнаёшь, об этом даже и печалиться не надо. Вся надежда на сердце – оно вместит, оно сохранит. Оно спасет. Только бы самому не затемнить сердечную чистоту. Как?
– Молитвой чистить душу и сердце, молитвой, – говорит монахиня. – Чистые сердцем Бога узрят. И при жизни многие сподобились видеть то, что здесь всегда, на Святой Земле.
– Что всегда?
– Да вот, например, Благодатный Огонь или свет Фаворский. Мы его видим в ночь на Преображение, а он всегда над Фавором. Всегда. И молитвенники видят. И им не удивительно. Так и Благодатный Огонь, он всегда у Гроба Господня. Я еще помню старца Игнатия, он всегда служил Литургию в Хевроне. Служил и видел Святую Троицу под Мамврийским дубом. Правда, еще дуб был зеленый. А в Горней матушка игумения Софрония видела старца с посохом, так изображают Иоанна Крестителя. Спрашивает его: «Кто вы?» Отвечает: «Я здесь хозяин». Благословил, исчез. Она смотрит на икону – он!
– Да, – осмеливаюсь сказать монахине. – Вот я очень грешный человек, первый раз на Святой Земле жил в Вифлееме. Ночью выбегал из гостиницы, смотрел. Однажды гляжу – звезда идет от Поля пастушков, от Бет-Сахура к храму Рождества. Ну, может, спутник какой или самолет далеко вверху, но показалось – звезда.
– А в последние времена, – говорит матушка, – все звезды сойдут с мест. Все. И все покажут один путь.
В Святой Земле всего за один срок пребывания паломники встречают все двунадесятые праздники: от Рождества Христова до Его Вознесения и Сошествия на апостолов Духа Святого. Все Богородичные праздники, от Рождества Пречистой Девы до Ее Успения. И все время с паломниками Воскресение Христово, Пасха, Господня Пасха сияет все дни. Ибо, какие бы маршруты ни были по расписанию, но чаще всего они проходят в Иерусалиме и всегда приводят ко Гробу Господню. Здесь – истинная благодать, здесь не иссякает благословенный свет. Сошествие его с небес видел я, грешный, в последнюю субботу Великого поста. Как отблагодарить Господа за такую несказанную милость?
Когда это было, в каком году, уже неважно. Здесь, на Святой Земле, свершилось главное событие мировой истории – приход Сына Божия к людям для их спасения, Вознесение Сына к Отцу Небесному, и здесь, во всем и везде, ожидание Второго пришествия Христова. Здесь даже обычное время идет иначе. Иногда день летит как минута: только поехали, только запели «Царю Небесный», только матушка взяла микрофон – вот уже и вечер, вот уже в монастыре читаем молитву перед трапезой. Но вспомнишь этот день – и он, пролетевший за краткий миг жизни, становится вдруг огромным, как целая жизнь. В глазах – просторы Тивериады, тропинки на воде, по которым ходил «аки посуху» Иисус Христос, гора Блаженств, гора насыщения пятью хлебами пяти тысяч, Кана Галилейская, нескончаемые дороги… Вот здесь срывали колосья ученики в день субботний, здесь набросились на них иудеи, в глазах нежное, розово-белое здание церкви Двенадцати апостолов, источник святой Марии Магдалины-мироносицы… А какой был огромный день вчера: Вифлеем, Вифания. Завтра – Яффа, апостольские деяния Петра, праведная Тавифа, ветхозаветные места, над которыми остановилось солнце по молитве Иисуса Навина. Нет, не запомнить всего, надо записывать. И не записать, не успеть. Еще же и Иудейская пустыня, монастыри преподобных Герасима Иорданского и Георгия Хозевита, гора Соблазна, может быть, доберемся до монастырей преподобных Саввы Освященного и Феодосия Великого.
Да, мы в Святой Земле, мы дышим горним молитвенным воздухом, видим такие же деревья, что росли и в евангельские времена, поднимаем взгляд и пытаемся запомнить очертания гор и холмов, ведь они все те же, именно их видел и Спаситель, и Его Пречистая Матерь. Сколько раз Они ходили от Назарета в Иерусалим на праздник Пасхи! Это мы несемся на автобусе с кондиционером, а Они? Правда, и нам достается иногда пройти пешком по Святой Земле. Идешь и надеешься, чтоб хоть однажды попасть подошвой на то место, которого коснулись Его пречистые стопы.
В программе пребывания паломников предусмотрен свободный день. Каждый волен заполнять его своими делами. Но все, как сговорясь, идут в храм Воскресения Господня. Да, были тут с матушкой, да, обходили святые места, все утолки храма, спускались в храм обретения Креста, слушали глухие удары у места бичевания Христа, кланялись гробнице Никодима и Иосифа, стояли в приделе Ангела, вползали на коленях в Гроб Господень, торопливо молились, потому что торопят, шли к приделу Лонгина Сотника, припадали к тому месту, на котором стояла Божия Матерь, поднимались по крутой лестнице к Голгофе… всё прошли. Но хочется все повторить и усилить своими молитвами, так, чтобы никто не торопил, помолиться за родных и близких, за Россию, подать записочки греческим монахам…
И все надежды сбываются. А что-то купить памятное для подарков на Родине? Ну это успеется, и это никуда не денется. Тут пройти невозможно, чтоб что-то не купить, тут со всех сторон хватают тебя и просят обратить внимание на пестрый восточный товар. На кого ж и надеяться торговцам, как не на русских.
И конечно, пройти самому, в одиночестве, Скорбный Путь, последний земной путь Спасителя, узкую и незабываемую Виа Долороза. Лучше сделать это рано утром, до открытия лавочек по обеим сторонам, или после их закрытия. Хотя, когда ты в молитвенном состоянии, когда настроен сердцем идти за Христом, тогда ни крики торговцев, ни толкотня туристов не помешают тебе.
В этот свободный день я решил исполнить давнюю свою мечту – обойти Иерусалим, Старый город. По схемам и картам я уже мысленно примерялся и думал, что часа за два обойду. Так и сбылось. Перекрестясь на Троицкий собор Русской Духовной Миссии, подошел к Яффским воротам, к тем, в которые входили во все времена паломники из России, приплывавшие в Яффу, и, под грохот машин и отбойных молотков, под громкие крики муэдзина из уличного репродуктора, пошел справа налево, навстречу солнцу, так, как ходят у нас крестные ходы вокруг Божиих храмов на Пасху и в престольные праздники.
Бегущие навстречу дети, солдаты – в том числе и женщины с автоматами… велосипеды и тележки с зеленью, рев машин, синие облака выхлопных газов – вот сегодняшний Иерусалим. Но слева возвышались стены Старого города. За ними, я знал, здания армянского квартала. Вот и армяне, двое юношей, выдирающие из щелей стены колючую, еще зеленую траву. Вот колокольня Русская Свеча на Елеоне, от взгляда на которую стало спокойно. Тут пошли бесчисленные надгробные камни – мечта о помиловании на Страшном Суде: есть древнее поверье, что если кто будет похоронен у стен Старого города, у Иосафатовой долины, то при Страшном Суде спасен будет. Вряд ли это православное поверье. Как же тогда верующей старухе, не бывавшей в Иерусалиме и упокоившейся на деревенском погосте в далекой России?
Справа, на склоне Елеонской горы, – место, на котором Иисус Христос оплакал Вечный город. Там теперь католическая часовня в виде слезы.
Очень хотелось коснуться остатков лестницы, по которой, совсем девочкой, поднималась в Иерусалимский храм Пресвятая Дева, но к ним было не подойти – из-за ограды.
Запустение, мусор на могилах. Некоторые могилы покрыты высохшими пальмовыми ветвями. Ветви и в проходах, трещат под ногами. Перекрестился на Гефсиманский сад, хорошо видный от стен, на церковь Святой Марии Магдалины. Вот и Золотые ворота. Тоже решетка, но подойти можно. Через эти ворота входил Спаситель в Иерусалим, здесь кричали «Осанна!» те, кто всего через пять дней будет кричать: «Распни Его!»
Мальчишки издали кидают камешки, кто дальше. Встал на колени, молился о Втором Пришествии, о милости к России, о себе, грешном, о родных.
Жара стояла египетская. У Львиных ворот нашел немного тени, отдышался. Да-а, грязища кругом была такая, что очень хотелось перенести весь Иерусалим в Россию, в любое ее место, уж православные все бы прибрали, устелили бы коврами цветов. Поднялся ветер, но не облегчающий, жаркий, понесло пылью. Поднял голову – летает надо мною огромная стая птиц, больших, темных и белых. Пригляделся – да это же мусор: целлофановые пакеты подняло ветром и носит в воздухе… И снова шел среди могил, и мусора, и торговцев, сидящих на могильных плитах и разложивших сувенирную мелочевку. Повернул налево, по-прежнему стараясь идти ближе к стене. На траве у стены много людей. Спят, пьют, едят, играют, опять же торгуют. Но видно, что сегодня было жарко не только мне, бедному северянину, но и этим смуглым южанам.
Перед Дамасскими воротами и за ними было все же как-то облагорожено, больше зелени, значит, и прохлады.
Но вот, пройдя мимо Новых ворот, вернулся к грохоту отбойных молотков. Посмотрел на небо – белесое, не растворяющее, а отражающее жар. Да что же это я черствый такой – одну жару чувствую. Но как вообразить, как представить все бывшее, если все – другое? Читаю справочник, ориентируюсь по нему: «В результате раскопок под воротами были найдены остатки ворот второго века». Но ведь, значит, и те – после Христа. То есть все земные свидетельства поглощены землей? И незачем держаться за них. Спаситель ушел к Отцу Небесному, оставив обетование вернуться. И паки грядет со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца. Кто спасется? Претерпевший до конца. Ведь все другое, даже небо, забитое дымом и копотью. Долго шел по улицам Иерусалима, уже не Старого. Безконечные торговые ряды, обжорки, нищие: «Шекель, шекель!» Молодые понаглее: «Уан доллар! Руськи, как дила?» Мотоциклы, люди, на ходу говорящие по мобильным телефонам с кем-то далеким, но непременно что-то устраивающие. Измучившись, сел на каменную скамью, и показалось, что сижу среди непрерывно двигающихся по заданным программам роботов. Жива Россия, думал я, жива: она – идет за Христом. Конечно, и здесь, среди синтетики и электроники, есть живые люди, редко, но есть.
И пошел на прощание к погребальной пещере Божией Матери, поднялся к Гефсиманскому саду, католический сторож не пустил. Заторопился вновь в Старый город, почти бежал по Скорбному Пути и успел ко Гробу до закрытия. Уже знакомые греческие монахи пропустили поклониться трехдневному ложу. Слава Тебе, Господи! Медленно шел по Старому городу. Из открытых окон малой Гефсимании слышалась молитва, мальчики играли на деньги под окнами, гремели засовы лавок. Скрежетали раздвижные железные двери магазинов, заводились и уезжали узкие грузовые тележки. Но вот и тихо стало. Поднял голову – неба нет, вся улица перекрыта изогнутой пластмассой. Ну и что? Это Иерусалим, птенцов которого так хотел собрать Спаситель, но «вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Лк. 13, 34—35). А для нас Иерусалим – Святая Русь. Мы ее вымолили, зная, что Господь там, где молитва. А там, где Господь, там и бессмертие.
Шел, и как-то невольно вдруг вспомнились, не знаю чьи, стихи, одна строфа: «Духовный меч острее бритвы и закаленнее клинка. И тихий стих простой молитвы – надежный щит на все века». И утешал себя тем, что никакими словами не выразить силу впечатления от Святой Земли. Да и один ли такой стих?.. Какая высокая молитва и поэзия в наших акафистах! Но ведь во всех почти акафистах говорится о том, что никаким витиям многовещающим, никому не возмочь выразить сердечный жар, сердечную боль любви ко Христу, Пресвятой Божией Матери и к угодникам Божиим. Яко рыбы безгласные, яко камни, немотствуют уста витий. Одна надежда – на память сердца. На память душевного зрения. А слова, что наши слова! Язык будущего века – молчание. И земной Иерусалим – только ожидание Иерусалима небесного, Града взыскуемого, Строитель которого – Сам Господь.
А еще и в земной жизни дано счастье – возможность приехать к месту воскресения Сына Божия. Дай Бог, чтобы это счастье испытало как можно больше из тех, кто понимает: без Христа не спастись.
Главный итог паломничества в Святую Землю – легче становится жить. То, что мы знаем из пасхального тропаря: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», – это знание подкрепляется виденным. Мы уверились, как апостол Фома, в воскресении Христа и восклицаем вслед за апостолом: «Господь мой и Бог мой!»
И еще верю, что вернется к моим четкам спасительный, молитвенный запах Камня помазания…
Но сколько ни живи в Иерусалиме, все будет мгновением. И вот уже самолет, как перелетная птица, летящая на север, возносит меня над Яффой и устремляется к синей воде Средиземного моря. Снежные облака остаются стеречь святые пределы. Вот и вода. В ней отражаются редкие тучки, стоящие над своей тенью. Какая грусть! Какая печаль ради Бога. Достаю из нагрудного кармана четки, вдыхаю их утешительный запах. Так отрадно, так спасительно перебирать узелочки. И читать наугад открытую Псалтирь: «Пойдут от силы в силу: явится Бог богов в Сионе. Господи Боже сил, услыши молитву мою. <…> Яко лучше день един во дворех Твоих паче тысящ… <…> Яви нам, Господи, милость Твою, и спасение Твое даждь нам» И вот это место, будто специально написанное для чтения в пространстве меж небесами и землей: «Истина от земли возсия, и правда с Небесе приниче, ибо Господь даст благость, и земля наша даст плод свой» (Пс. 83—84).
Да, так. Побывавший в Святой Земле уже больше никуда не хочет, как только снова вернуться сюда. Здесь – наше спасение, здесь – Святая Русь. Знающий Священное Писание, любящий Евангелие, Деяния и Послания святых апостолов, даже приехавший сюда впервые ощущает небывалое счастье оттого, что он не открывает Святую Землю, а вспоминает ее. Да, он был здесь, был сердечными очами, когда слушал в церкви Евангелие, читал его сам, когда вникал в творения святых отцов. Он вспоминает эти места, взирая на них очами телесными. Душа его была здесь и еще будет, когда, прощаясь с землей, навестит те места, где была безгрешна.
Молитвенный запах четок потихоньку истончается, улетучивается, и, хотя я понимаю, что это неизбежно, что его не убережешь, но все равно как-то вздыхается. Утешаю себя тем, что много у меня и других знаков пребывания на Святой Земле. Вот камешек со дна Иордана, вот веточка маслины с Елеонской горы, вот камешки с Фавора, вот листочек от дерева в Иерихоне, на которое вскарабкался маленький ростом Закхей, чтобы видеть Спасителя, вот пузырьки с маслом, освященным на Гробе Господнем, у погребальной пещеры Божией Матери, вот флакончик с хвойным маслицем из монастыря Святого Креста. И многое-многое другое. Рубашка, в которой уже несколько раз погружался в целебные воды Иордана, свечи, обожженные Благодатным Огнем, бутылочки с водой от источников Божией Матери в Назарете и в Горней, от источников святых Онуфрия и Георгия Хозевита, Герасима Иорданского. Ветки, листья, шишки. Что-то уже раздарил. Что-то уже убыло или куда-то исчезло…
И легко было бы сказать: вот так и проходит все, так исчезает память, заносится, как песком, новыми впечатлениями, суетой жизни, делами вроде бы важными. Но так говорить нельзя. Почему?
В моей жизни и вообще в жизни того, кто побывал на Святой Земле, свершилось главное событие. Может быть, ради этого я и жил: был на Голгофе, причащался у Гроба Господня. И это – в сердце. Это не понять головой. Она не может вместить всех впечатлений от пребы – вания на земле Спасителя. Никому не запомнить такого обилия имен, фактов, дат, событий, о которых узнаёшь, об этом даже и печалиться не надо. Вся надежда на сердце – оно вместит, оно сохранит. Оно спасет. Только бы самому не затемнить сердечную чистоту. Как?
– Молитвой чистить душу и сердце, молитвой, – говорит монахиня. – Чистые сердцем Бога узрят. И при жизни многие сподобились видеть то, что здесь всегда, на Святой Земле.
– Что всегда?
– Да вот, например, Благодатный Огонь или свет Фаворский. Мы его видим в ночь на Преображение, а он всегда над Фавором. Всегда. И молитвенники видят. И им не удивительно. Так и Благодатный Огонь, он всегда у Гроба Господня. Я еще помню старца Игнатия, он всегда служил Литургию в Хевроне. Служил и видел Святую Троицу под Мамврийским дубом. Правда, еще дуб был зеленый. А в Горней матушка игумения Софрония видела старца с посохом, так изображают Иоанна Крестителя. Спрашивает его: «Кто вы?» Отвечает: «Я здесь хозяин». Благословил, исчез. Она смотрит на икону – он!
– Да, – осмеливаюсь сказать монахине. – Вот я очень грешный человек, первый раз на Святой Земле жил в Вифлееме. Ночью выбегал из гостиницы, смотрел. Однажды гляжу – звезда идет от Поля пастушков, от Бет-Сахура к храму Рождества. Ну, может, спутник какой или самолет далеко вверху, но показалось – звезда.
– А в последние времена, – говорит матушка, – все звезды сойдут с мест. Все. И все покажут один путь.
В Святой Земле всего за один срок пребывания паломники встречают все двунадесятые праздники: от Рождества Христова до Его Вознесения и Сошествия на апостолов Духа Святого. Все Богородичные праздники, от Рождества Пречистой Девы до Ее Успения. И все время с паломниками Воскресение Христово, Пасха, Господня Пасха сияет все дни. Ибо, какие бы маршруты ни были по расписанию, но чаще всего они проходят в Иерусалиме и всегда приводят ко Гробу Господню. Здесь – истинная благодать, здесь не иссякает благословенный свет. Сошествие его с небес видел я, грешный, в последнюю субботу Великого поста. Как отблагодарить Господа за такую несказанную милость?
Когда это было, в каком году, уже неважно. Здесь, на Святой Земле, свершилось главное событие мировой истории – приход Сына Божия к людям для их спасения, Вознесение Сына к Отцу Небесному, и здесь, во всем и везде, ожидание Второго пришествия Христова. Здесь даже обычное время идет иначе. Иногда день летит как минута: только поехали, только запели «Царю Небесный», только матушка взяла микрофон – вот уже и вечер, вот уже в монастыре читаем молитву перед трапезой. Но вспомнишь этот день – и он, пролетевший за краткий миг жизни, становится вдруг огромным, как целая жизнь. В глазах – просторы Тивериады, тропинки на воде, по которым ходил «аки посуху» Иисус Христос, гора Блаженств, гора насыщения пятью хлебами пяти тысяч, Кана Галилейская, нескончаемые дороги… Вот здесь срывали колосья ученики в день субботний, здесь набросились на них иудеи, в глазах нежное, розово-белое здание церкви Двенадцати апостолов, источник святой Марии Магдалины-мироносицы… А какой был огромный день вчера: Вифлеем, Вифания. Завтра – Яффа, апостольские деяния Петра, праведная Тавифа, ветхозаветные места, над которыми остановилось солнце по молитве Иисуса Навина. Нет, не запомнить всего, надо записывать. И не записать, не успеть. Еще же и Иудейская пустыня, монастыри преподобных Герасима Иорданского и Георгия Хозевита, гора Соблазна, может быть, доберемся до монастырей преподобных Саввы Освященного и Феодосия Великого.
Да, мы в Святой Земле, мы дышим горним молитвенным воздухом, видим такие же деревья, что росли и в евангельские времена, поднимаем взгляд и пытаемся запомнить очертания гор и холмов, ведь они все те же, именно их видел и Спаситель, и Его Пречистая Матерь. Сколько раз Они ходили от Назарета в Иерусалим на праздник Пасхи! Это мы несемся на автобусе с кондиционером, а Они? Правда, и нам достается иногда пройти пешком по Святой Земле. Идешь и надеешься, чтоб хоть однажды попасть подошвой на то место, которого коснулись Его пречистые стопы.
В программе пребывания паломников предусмотрен свободный день. Каждый волен заполнять его своими делами. Но все, как сговорясь, идут в храм Воскресения Господня. Да, были тут с матушкой, да, обходили святые места, все утолки храма, спускались в храм обретения Креста, слушали глухие удары у места бичевания Христа, кланялись гробнице Никодима и Иосифа, стояли в приделе Ангела, вползали на коленях в Гроб Господень, торопливо молились, потому что торопят, шли к приделу Лонгина Сотника, припадали к тому месту, на котором стояла Божия Матерь, поднимались по крутой лестнице к Голгофе… всё прошли. Но хочется все повторить и усилить своими молитвами, так, чтобы никто не торопил, помолиться за родных и близких, за Россию, подать записочки греческим монахам…
И все надежды сбываются. А что-то купить памятное для подарков на Родине? Ну это успеется, и это никуда не денется. Тут пройти невозможно, чтоб что-то не купить, тут со всех сторон хватают тебя и просят обратить внимание на пестрый восточный товар. На кого ж и надеяться торговцам, как не на русских.
И конечно, пройти самому, в одиночестве, Скорбный Путь, последний земной путь Спасителя, узкую и незабываемую Виа Долороза. Лучше сделать это рано утром, до открытия лавочек по обеим сторонам, или после их закрытия. Хотя, когда ты в молитвенном состоянии, когда настроен сердцем идти за Христом, тогда ни крики торговцев, ни толкотня туристов не помешают тебе.
В этот свободный день я решил исполнить давнюю свою мечту – обойти Иерусалим, Старый город. По схемам и картам я уже мысленно примерялся и думал, что часа за два обойду. Так и сбылось. Перекрестясь на Троицкий собор Русской Духовной Миссии, подошел к Яффским воротам, к тем, в которые входили во все времена паломники из России, приплывавшие в Яффу, и, под грохот машин и отбойных молотков, под громкие крики муэдзина из уличного репродуктора, пошел справа налево, навстречу солнцу, так, как ходят у нас крестные ходы вокруг Божиих храмов на Пасху и в престольные праздники.
Бегущие навстречу дети, солдаты – в том числе и женщины с автоматами… велосипеды и тележки с зеленью, рев машин, синие облака выхлопных газов – вот сегодняшний Иерусалим. Но слева возвышались стены Старого города. За ними, я знал, здания армянского квартала. Вот и армяне, двое юношей, выдирающие из щелей стены колючую, еще зеленую траву. Вот колокольня Русская Свеча на Елеоне, от взгляда на которую стало спокойно. Тут пошли бесчисленные надгробные камни – мечта о помиловании на Страшном Суде: есть древнее поверье, что если кто будет похоронен у стен Старого города, у Иосафатовой долины, то при Страшном Суде спасен будет. Вряд ли это православное поверье. Как же тогда верующей старухе, не бывавшей в Иерусалиме и упокоившейся на деревенском погосте в далекой России?
Справа, на склоне Елеонской горы, – место, на котором Иисус Христос оплакал Вечный город. Там теперь католическая часовня в виде слезы.
Очень хотелось коснуться остатков лестницы, по которой, совсем девочкой, поднималась в Иерусалимский храм Пресвятая Дева, но к ним было не подойти – из-за ограды.
Запустение, мусор на могилах. Некоторые могилы покрыты высохшими пальмовыми ветвями. Ветви и в проходах, трещат под ногами. Перекрестился на Гефсиманский сад, хорошо видный от стен, на церковь Святой Марии Магдалины. Вот и Золотые ворота. Тоже решетка, но подойти можно. Через эти ворота входил Спаситель в Иерусалим, здесь кричали «Осанна!» те, кто всего через пять дней будет кричать: «Распни Его!»
Мальчишки издали кидают камешки, кто дальше. Встал на колени, молился о Втором Пришествии, о милости к России, о себе, грешном, о родных.
Жара стояла египетская. У Львиных ворот нашел немного тени, отдышался. Да-а, грязища кругом была такая, что очень хотелось перенести весь Иерусалим в Россию, в любое ее место, уж православные все бы прибрали, устелили бы коврами цветов. Поднялся ветер, но не облегчающий, жаркий, понесло пылью. Поднял голову – летает надо мною огромная стая птиц, больших, темных и белых. Пригляделся – да это же мусор: целлофановые пакеты подняло ветром и носит в воздухе… И снова шел среди могил, и мусора, и торговцев, сидящих на могильных плитах и разложивших сувенирную мелочевку. Повернул налево, по-прежнему стараясь идти ближе к стене. На траве у стены много людей. Спят, пьют, едят, играют, опять же торгуют. Но видно, что сегодня было жарко не только мне, бедному северянину, но и этим смуглым южанам.
Перед Дамасскими воротами и за ними было все же как-то облагорожено, больше зелени, значит, и прохлады.
Но вот, пройдя мимо Новых ворот, вернулся к грохоту отбойных молотков. Посмотрел на небо – белесое, не растворяющее, а отражающее жар. Да что же это я черствый такой – одну жару чувствую. Но как вообразить, как представить все бывшее, если все – другое? Читаю справочник, ориентируюсь по нему: «В результате раскопок под воротами были найдены остатки ворот второго века». Но ведь, значит, и те – после Христа. То есть все земные свидетельства поглощены землей? И незачем держаться за них. Спаситель ушел к Отцу Небесному, оставив обетование вернуться. И паки грядет со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца. Кто спасется? Претерпевший до конца. Ведь все другое, даже небо, забитое дымом и копотью. Долго шел по улицам Иерусалима, уже не Старого. Безконечные торговые ряды, обжорки, нищие: «Шекель, шекель!» Молодые понаглее: «Уан доллар! Руськи, как дила?» Мотоциклы, люди, на ходу говорящие по мобильным телефонам с кем-то далеким, но непременно что-то устраивающие. Измучившись, сел на каменную скамью, и показалось, что сижу среди непрерывно двигающихся по заданным программам роботов. Жива Россия, думал я, жива: она – идет за Христом. Конечно, и здесь, среди синтетики и электроники, есть живые люди, редко, но есть.
И пошел на прощание к погребальной пещере Божией Матери, поднялся к Гефсиманскому саду, католический сторож не пустил. Заторопился вновь в Старый город, почти бежал по Скорбному Пути и успел ко Гробу до закрытия. Уже знакомые греческие монахи пропустили поклониться трехдневному ложу. Слава Тебе, Господи! Медленно шел по Старому городу. Из открытых окон малой Гефсимании слышалась молитва, мальчики играли на деньги под окнами, гремели засовы лавок. Скрежетали раздвижные железные двери магазинов, заводились и уезжали узкие грузовые тележки. Но вот и тихо стало. Поднял голову – неба нет, вся улица перекрыта изогнутой пластмассой. Ну и что? Это Иерусалим, птенцов которого так хотел собрать Спаситель, но «вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Лк. 13, 34—35). А для нас Иерусалим – Святая Русь. Мы ее вымолили, зная, что Господь там, где молитва. А там, где Господь, там и бессмертие.
Шел, и как-то невольно вдруг вспомнились, не знаю чьи, стихи, одна строфа: «Духовный меч острее бритвы и закаленнее клинка. И тихий стих простой молитвы – надежный щит на все века». И утешал себя тем, что никакими словами не выразить силу впечатления от Святой Земли. Да и один ли такой стих?.. Какая высокая молитва и поэзия в наших акафистах! Но ведь во всех почти акафистах говорится о том, что никаким витиям многовещающим, никому не возмочь выразить сердечный жар, сердечную боль любви ко Христу, Пресвятой Божией Матери и к угодникам Божиим. Яко рыбы безгласные, яко камни, немотствуют уста витий. Одна надежда – на память сердца. На память душевного зрения. А слова, что наши слова! Язык будущего века – молчание. И земной Иерусалим – только ожидание Иерусалима небесного, Града взыскуемого, Строитель которого – Сам Господь.
А еще и в земной жизни дано счастье – возможность приехать к месту воскресения Сына Божия. Дай Бог, чтобы это счастье испытало как можно больше из тех, кто понимает: без Христа не спастись.
Главный итог паломничества в Святую Землю – легче становится жить. То, что мы знаем из пасхального тропаря: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», – это знание подкрепляется виденным. Мы уверились, как апостол Фома, в воскресении Христа и восклицаем вслед за апостолом: «Господь мой и Бог мой!»
И еще верю, что вернется к моим четкам спасительный, молитвенный запах Камня помазания…
Гора Фавор – гора святая
И вот снова я на святой Фаворской горе. За что мне, грешному, такая милость? А нынче и вовсе полное счастье – быть на Фаворе в ночь Преображения Господня. Взойти на святую гору своими ногами – не жалко ни шекелей, ни долларов на такси, главное – почувствовать усталость и счастье восхождения на Фавор.
Ведь все-все в мире свершается преображением. Преображается яйцо в птенца, семечко в травинку, облако – в дождь, тропинка – в дорогу, надежда – в свершение, мальчик – в мужчину, жизнь земная – в жизнь вечную… – все преображается и приближается ко Престолу Божию. И как было бы славно, думал я, чтобы тысячи обветшавших ступеней Фавора, его серпантинное шоссе помогли мне постигнуть это великое слово – преображение, по-гречески – метанойя!
Увы, увы, увы! У нас было время, чтобы пойти на гору Фавор пешим ходом, было. И наш водитель, молчаливый палестинец, забыл его имя, обещал остановиться внизу, чтобы нас выгрузить. Но вот, гляжу, мы едем и едем, уже внизу огни Иерихона, а там дальше огни Заиорданья.
– Матушка! – взмолился я. – Тех, кому трудно, пусть везут, но кто в силах, оставьте. На вершине встретимся.
Везущая нас матушка Ирина адресовалась к водителю, тот воздел к небесам руки, оторвав их от руля (автобус в эти секунды сам управлялся с поворотами), и что-то сказал. Матушка перевела:
– Он сказал: зачем же мучить ноги, когда еще полиция не перекрыла въезд?
Так что в пятый раз, поднимаясь на Фавор, я не мучил ноги. Но мучил сознание. Вот, думал я, вспоминая предыдущие посещения Фавора, сейчас умотают на серпантинах, вывалят у ворот в монастырь, скажут: на всё двадцать минут, и обратно. И вдруг ликующая мысль охватила меня: сегодня же служба Преображения Господня, август, шестое число. По-современному – девятнадцатое. Я не говорю: по новому и по старому стилю, благодарный одной старухе-паломнице. Когда я сказал именно эти слова: «По старому стилю сегодня шестое августа», – она сурово поправила: «Не по старому, а по Божескому».
Итак, палестинец завез нас почти на вершину Фавора. Остановленные полицейскими, мы вышли из автобуса. Матушка предупредила: далее будет такая давка, что непременно «растеряемся», но чтобы мы помнили, что в пять утра собираемся у автобуса, запомните номер и облик, а если кто желает спуститься с горы сам, то – в полшестого внизу.
Я остался один. Но странно сказать – один, когда вокруг столпотворение. Я продирался сквозь разноязыкое нашествие, вспоминал предыдущие приезды. Они всегда были малолюдными. Успевал отойти ото всех, побыть в одиночестве, подышать запахами сухой травы и перегретой земли. Сейчас главным запахом был запах жареного мяса. Пылали, особенно справа от дороги, костры, гремели гитары, звякало стекло винных и пивных емкостей. Сзади и спереди наезжали машины, пикали и бибикали. Как они продирались? Здесь и всегда-то узко, а тут еще по обеим сторонам были припаркованы.
Я пробился к площадке перед входом в монастырь. где то место, на котором мы выпили за Святую Русь вина из Каны Галилейской? Под этой сосной? У этого ограждения? Но тогда мы были одни, а сейчас здесь целый город торговли и удовольствий. Крики, запах костров и еды. Но над всем этим из репродукторов лилось: «Кирие, елейсон!» То есть служба праздника Преображения началась. Я заторопился, шел к храму подпевая: «Агиос о Теос, агиос исхирос, агиос атанатос!» – «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный».
Ведь все-все в мире свершается преображением. Преображается яйцо в птенца, семечко в травинку, облако – в дождь, тропинка – в дорогу, надежда – в свершение, мальчик – в мужчину, жизнь земная – в жизнь вечную… – все преображается и приближается ко Престолу Божию. И как было бы славно, думал я, чтобы тысячи обветшавших ступеней Фавора, его серпантинное шоссе помогли мне постигнуть это великое слово – преображение, по-гречески – метанойя!
Увы, увы, увы! У нас было время, чтобы пойти на гору Фавор пешим ходом, было. И наш водитель, молчаливый палестинец, забыл его имя, обещал остановиться внизу, чтобы нас выгрузить. Но вот, гляжу, мы едем и едем, уже внизу огни Иерихона, а там дальше огни Заиорданья.
– Матушка! – взмолился я. – Тех, кому трудно, пусть везут, но кто в силах, оставьте. На вершине встретимся.
Везущая нас матушка Ирина адресовалась к водителю, тот воздел к небесам руки, оторвав их от руля (автобус в эти секунды сам управлялся с поворотами), и что-то сказал. Матушка перевела:
– Он сказал: зачем же мучить ноги, когда еще полиция не перекрыла въезд?
Так что в пятый раз, поднимаясь на Фавор, я не мучил ноги. Но мучил сознание. Вот, думал я, вспоминая предыдущие посещения Фавора, сейчас умотают на серпантинах, вывалят у ворот в монастырь, скажут: на всё двадцать минут, и обратно. И вдруг ликующая мысль охватила меня: сегодня же служба Преображения Господня, август, шестое число. По-современному – девятнадцатое. Я не говорю: по новому и по старому стилю, благодарный одной старухе-паломнице. Когда я сказал именно эти слова: «По старому стилю сегодня шестое августа», – она сурово поправила: «Не по старому, а по Божескому».
Итак, палестинец завез нас почти на вершину Фавора. Остановленные полицейскими, мы вышли из автобуса. Матушка предупредила: далее будет такая давка, что непременно «растеряемся», но чтобы мы помнили, что в пять утра собираемся у автобуса, запомните номер и облик, а если кто желает спуститься с горы сам, то – в полшестого внизу.
Я остался один. Но странно сказать – один, когда вокруг столпотворение. Я продирался сквозь разноязыкое нашествие, вспоминал предыдущие приезды. Они всегда были малолюдными. Успевал отойти ото всех, побыть в одиночестве, подышать запахами сухой травы и перегретой земли. Сейчас главным запахом был запах жареного мяса. Пылали, особенно справа от дороги, костры, гремели гитары, звякало стекло винных и пивных емкостей. Сзади и спереди наезжали машины, пикали и бибикали. Как они продирались? Здесь и всегда-то узко, а тут еще по обеим сторонам были припаркованы.
Я пробился к площадке перед входом в монастырь. где то место, на котором мы выпили за Святую Русь вина из Каны Галилейской? Под этой сосной? У этого ограждения? Но тогда мы были одни, а сейчас здесь целый город торговли и удовольствий. Крики, запах костров и еды. Но над всем этим из репродукторов лилось: «Кирие, елейсон!» То есть служба праздника Преображения началась. Я заторопился, шел к храму подпевая: «Агиос о Теос, агиос исхирос, агиос атанатос!» – «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный».