Страница:
Из рода «богов» в живых осталась одна Фрейя. Она продолжала приносить жертвы и так прославилась у людей, что ее именем стали называть всех знатных женщин и хозяек, у которых было много добра. Так писал Снорри. В действительности все было наоборот, и имя «Фрейя» означало в древнескандинавских языках «Госпожа», как имя «Фрейр» – «Господин»; так обращались к богам, и имя «Господь» в древнеславянских языках также было обращением к божествам.
Однако с потомками скандинавских богов стали твориться странные вещи. Фьёльнир, сын Ингви-Фрейра, погиб странной смертью – он перепил на пиру у родича, датского конунга Фроди, и упал в чан с медом; может быть, этот рассказ Снорри отражает древний миф о жертвоприношении, но для читателей христиан это была, конечно, смерть, недостойная потомка настоящих богов. Его наследник Свейгдир дал обет найти Жилище Богов и отправился в Великую Швецию (так норвежец Эйрик хотел найти Одаинсак). Там, на краю земли, он увидел огромный камень – из него вышел карлик (альв) и пригласил Свейгдира войти, если он хочет увидеть Одина. Конунг послушал карлика и исчез навсегда под камнем. Жилище Богов осталось недосягаемым.
В Скандинавских странах, природный ландшафт которых изобилует скалами и валунами, сохранилось множество древних и старинных культовых сооружений из камней. К самым загадочными относятся лабиринты из камней, которые называются в скандинавской народной традиции «Троями». Лабиринт у разных народов символизирует путь на тот свет или в далекую чудесную страну. Этой далекой чудесной страной для Инглингов стал Асгард, который в средние века ученый исландец Снорри отождествил с Троей.
Последующие правители из рода Инглингов сами оказывались жертвами колдовства – одна из колдуний навела порчу на род, предсказав, что внутри его всегда будут совершаться убийства. Итак, потомки Фрейра Инглинги не могли равняться с Одином (он-то смог проникнуть и в каменную обитель великанши, когда добывал мед поэзии). Но его способности для Снорри не были сверхъестественны – просто он был мудр, удачлив и умел колдовать. Колдовство не считалось в средние века сверхъестественной божественной способностью – это было умение обманывать, вводить в заблуждение простаков или, что гораздо хуже, умение пользоваться кознями дьявола, вступать с ним в сговор.
Снорри не считал Одина слугой дьявола или бесом – ведь Один жил в дохристианскую эпоху. Средневековый историк и не смог бы ничего рассказать о мифологическом прошлом своего народа, если бы считал языческих богов бесами, а не людьми, жившими в древние времена, – бесов нужно было изгонять, а не рассказывать об их деяниях. Поэтому в русской летописи мы не найдем никаких мифов о Перуне и других богах – для монахов-летописцев это были бесы, обитавшие в идолах (с таким бесом, сидевшим в идоле Фрейра, сражался и знакомый нам норвежский плут, притворившийся богом).
Не таковым было отношение скандинавских средневековых писателей – наследников античной традиции, привычных к тому, что миф – это не только рассказ о деяниях богов, но и высокая литература. Писавший в XII веке на латыни датский хронист Саксон Грамматик получил такое прозвание потому, что он овладел латинским литературным искусством. Но свое искусство он использовал не для того, чтобы пересказывать античные мифы, а для того, чтобы написать «Деяния датчан». Саксон поныне знаменит потому, что один из его рассказов – историю о датском принце Гамлете – использовал сам Шекспир.
Но нас больше интересуют рассказы Саксона о богах. И здесь изложение мифов во многом напоминает Снорри. Некогда, пишет датский историк, жил человек, именуемый Один, и многие в Европе принимали его за бога. Больше всего любил он бывать в Упсале, в Швеции (там действительно существовал вплоть до XI века главный храм с идолами Одина, Тора и Фрейра). Но столица его, судя по дальнейшему рассказу, была в Византии: Константинополь-Царьград был для жителей Западной Европы таким же средоточием чудес, как Троя. Северные конунги почтили Одина тем, что сделали из чистого золота его идол, даже руки которого были изукрашены золотыми браслетами, и послали истукан в Византию. Один упивался своей божественной славой. Эта слава была, однако, омрачена семейным скандалом. Супруга Одина Фригг позавидовала драгоценностям, которыми был украшен истукан, и, наняв кузнецов, сняла украшения. Один не уступил жене и не только вернул сокровища, но, водрузив идол на постамент, устроил в статуе некий механизм, откликавшийся человеческим голосом на прикосновение.
Можно представить, откуда Саксон взял рассказ об этом чуде: византийские императоры, принимая варварские посольства, пользовались механизмом, поднимающим трон царя под потолок; при этом статуи львов у подножия трона издавали рычание.
Алчность и упрямство женщины – даже если ее муж претендует на божественный статус – не знает пределов: она сошлась с одним из слуг, который хитростью разрушил статую, так что украшения достались Фригг. Оскорбленный Один покинул свое оскверненное обиталище, а некий прохвост постарался занять его место, используя магические обряды, и учредил даже целый пантеон заговорщиков, принимавших, как и он, божественные почести. Однако после смерти Фригг Один вернулся, и лже-Один должен был бежать, а его сообщники были изгнаны.
Конечно, эта история рассказана не для того, чтобы прославить Одина: Саксон замечает, что сам ложный бог был достоин своей жены. Но под этой назидательной историей скрывается все же мифологический сюжет, вариант которого известен нам по рассказу Снорри: когда Один отправился в дальнее странствие, его братья овладели Фригг и разделили его царство. Более того, из истории о лангобардах мы знаем, что супружеская жизнь высших богов германского Олимпа была омрачена соперничеством из-за вполне земных дел. Саксону не нужно было стараться принизить образ Одина – у него для этого было достаточно мифологических «улик».
У поэта Снорри задачи были несколько иными: у него Один был мудр и искусен. Ученый исландец специально объяснял, почему он был так прославлен, что его принимали за бога. «Когда он сидел со своими друзьями, он был так прекрасен и великолепен с виду, что у всех веселился дух» – умение вести себя на пирах высоко ценилось в средневековой Скандинавии. «Но в бою он казался своим недругам ужасным. И все потому, что он умел менять свое обличие, как хотел». «Один мог сделать так, что в бою его недруги становились слепыми и глухими или наполнялись ужасом, а их оружие ранило не больше, чем хворостинки, и его воины бросались в бой без кольчуги, ярились, как бешеные собаки или волки, кусали свои щиты, и были сильными, как медведи или быки. Они убивали людей, и ни железо, ни огонь не причиняли им вреда». Мы уже знаем, что эти люди именовались берсерками – ведь с ними сражался в другом рассказе Снорри сам Тор, победитель чудовищ. Значит, Снорри не был поклонником доблести Одина и его воинов, полулюдей-полузверей.
Колдовство было самым «могущественным искусством», которым владел Один. Он научил ему своих двенадцать жрецов и других людей, так что прочие долго считали этих людей богами. Обвинение в колдовстве, способности воскрешать умерших и наводить порчу не было выдумкой Снорри – Один действительно, согласно древним песням, владел этим и другими магическими искусствами. Мы помним, что верховный бог германцев (как и прочие языческие божества) отнюдь не был добрым и благим богом. Но дело не только в этом.
Та часть «Младшей Эдды», где излагаются основные мифы скандинавов-язычников, названа Снорри «Видение Гюльви». Конунг Гюльви, сам сведущий в колдовстве и оборотничестве, превращается в старика и отправляется к асам в Асгард, чтобы выведать об их искусстве и знаниях о мире. Но асы прознали из прорицаний о его намерениях и приготовились к его встрече – послали ему видение. Гюльви увидел город и необычайно высокий чертог, крыша которого была устлана позолоченными щитами (мы узнаем, что такую кровлю имела Вальхалла Одина – воинский рай). У дверей его встретил человек, жонглировавший сразу семью ножами. Жонглер (как и шут) – фигура символическая в средние века: его занятия считались кощунственными (как игры скоморохов на Руси), ибо его фокусы были сродни колдовству. В популярном латинском сочинении XIII века сам апостол Петр спускается в ад, чтобы обыграть жонглера, который сторожит там грешников. Здесь христианин Снорри дает нам понять, что Ганглери входит не в райский чертог, а, скорее, в адское жилище, привратник которого – жонглер. Этот жонглер проводил странника в чертог, где было множество палат и людей, одни из них играли, другие – пировали, третьи – сражались. Три престола возвышались в чертоге, на нем сидели три властителя, именовавшиеся не настоящими именами, а прозвищами – Высокий, Равновысокий и Третий. Гюльви и сам скрыл свое имя и прозвался Ганглери – «Усталый от пути» или, точнее, «Потерявшийся в пути»; это не просто игра – имя имело магический смысл, знающий подлинное имя бога или человека обретал над ним особую власть.
Ганглери расспрашивает хозяев о главных событиях мифологической истории. Это не просто вопросы любопытного, а состязание в мудрости, обычное для героев скандинавской мифологии; тот, кто не сможет ответить на вопрос, считается побежденным. Ганглери получает подробные ответы и доходит до того вопроса, который больше всего волновал и язычников в эпоху гибели родового строя, и христиан в средние века – вопроса о конце света. Высокий завершает свой рассказ повествованием о гибели мира и возобновлении жизни и прекращает свои речи, ибо сам «не слыхивал, чтобы кому-нибудь поведали больше о судьбах мира». «В тот же миг, – пишет Снорри, – Ганглери услышал вокруг себя сильный шум и глянул вокруг. Когда же он хорошенько осмотрелся, видит: стоит он в чистом поле и нет нигде ни зала, ни города. Пошел он прочь своею дорогой, и пришел в свое государство, и рассказал все, что видел и слышал, а вслед за ним люди поведали те рассказы друг другу». Таинственное видение с повествованием о судьбах мира превращается в волшебную сказку о посещении того света, или тридевятого царства. Так видением оказался и вожделенный Одаинсак, найденный некогда Эйриком.
Снорри удалось, таким образом, изложить языческую мифологию, представив это изложение как некий морок, видение – оно не могло быть кощунственным и направленным против христианства. Сама троица богов была неким мороком, подражанием христианской Троице: ведь каждый исландец знал, что прозвище «Высокий» принадлежит самому Одину (одна из знаменитых песней «Старшей Эдды» называется «Речи Высокого»), как и имя «Равновысокий»; да и прозвище «Третий» тоже использовал сам Один, любивший менять имена и обличья.
Конечно, это изложение нужно было Снорри не потому, что он продолжал верить в языческих богов, хотя в подражании Одину его упрекали враги. В одной из саг рассказывается, как некая исландка набросилась на него с ножом, пытаясь выколоть Снорри глаз, со словами: «Почему бы мне не сделать тебя похожим на того, на кого ты больше всего хочешь быть похожим, на Одина!» В самом деле, согласно мифам, Один лишился одного глаза, обменяв его на тайные знания. Но все же этот эпизод свидетельствует больше о том, насколько сюжеты древних мифов были популярны в Исландии, а не о вере в древних богов. Снорри и его род участвовали в традиционных для Исландии распрях (сам ученый погиб во время этих распрей). Один также был сеятелем распрей, и этим на него походил (с точки зрения недругов) Снорри. Сам ученый даже свою палатку на альтинге именовал Вальхаллой, но это не было, конечно, свидетельством языческого культа. В действительности он был поклонником и продолжателем не магического, а совсем другого искусства древности, которым в совершенстве владел Один. Это было искусство слова, искусство поэзии.
Поэзия – искусство насквозь мифологическое, ведь оно заставляет весь мир, включая неживую природу, светила и стихии, сопереживать чувствам человека. Но древняя мифология и описывала весь мир, от его начала до конца света, как мир, созданный и населенный существами – богами и духами, подобными человеку, и способными поэтому сопереживать или вредить ему. Древнескандинавская поэзия – поэзия скальдов – была, конечно, далека от современной лирики. Ее сюжеты – битвы и победы эпохи викингов. Исландцы любили своих скальдов, но понять их стихи мог лишь тот, кто хорошо знал мифологию. Вот образец поэзии одного из самых древних и знаменитых скальдов IX века – Браги Старого, которого исландцы даже включили в число богов:
Борьба воина с чудовищем. Пластина VIII века
Не один Снорри любил древнюю культуру своего народа. Другие ученые исландцы-христиане собрали и записали мифологические и эпические песни языческой поры. Этот сборник получил название «Старшая Эдда», или «Поэтическая Эдда» (в отличие от прозаической «Младшей»), – его песни цитировал сам Снорри Стурлусон. Язык этих песен менее «зашифрован», чем язык поэзии скальдов, но, как и во всякой мифологической поэзии, в этом языке много неясного для современной науки. Напротив, прозаический язык Снорри представляется ясным и чистым, хотя мы и видели, что за его простотой скрываются серьезные проблемы, стоявшие перед средневековым человеком.
Читатель может обратиться к переводам «Старшей Эдды», «Младшей Эдды», поэзии скальдов и саг, а также к тем увлекательным работам, которые посвящены современному пониманию древней скандинавской литературы и культуры. Замечательная школа отечественных скандинавистов – книги и переводы М.И. Стеблин-Каменского, А.Я. Гуревича, Е.М. Мелетинского, О.А. Смирницкой – сделали эту культуру близкой нынешнему читателю.
Мир реальный и мир мифологический. Пространство и время: начало вселенной и космическая жертва
Однако с потомками скандинавских богов стали твориться странные вещи. Фьёльнир, сын Ингви-Фрейра, погиб странной смертью – он перепил на пиру у родича, датского конунга Фроди, и упал в чан с медом; может быть, этот рассказ Снорри отражает древний миф о жертвоприношении, но для читателей христиан это была, конечно, смерть, недостойная потомка настоящих богов. Его наследник Свейгдир дал обет найти Жилище Богов и отправился в Великую Швецию (так норвежец Эйрик хотел найти Одаинсак). Там, на краю земли, он увидел огромный камень – из него вышел карлик (альв) и пригласил Свейгдира войти, если он хочет увидеть Одина. Конунг послушал карлика и исчез навсегда под камнем. Жилище Богов осталось недосягаемым.
В Скандинавских странах, природный ландшафт которых изобилует скалами и валунами, сохранилось множество древних и старинных культовых сооружений из камней. К самым загадочными относятся лабиринты из камней, которые называются в скандинавской народной традиции «Троями». Лабиринт у разных народов символизирует путь на тот свет или в далекую чудесную страну. Этой далекой чудесной страной для Инглингов стал Асгард, который в средние века ученый исландец Снорри отождествил с Троей.
Последующие правители из рода Инглингов сами оказывались жертвами колдовства – одна из колдуний навела порчу на род, предсказав, что внутри его всегда будут совершаться убийства. Итак, потомки Фрейра Инглинги не могли равняться с Одином (он-то смог проникнуть и в каменную обитель великанши, когда добывал мед поэзии). Но его способности для Снорри не были сверхъестественны – просто он был мудр, удачлив и умел колдовать. Колдовство не считалось в средние века сверхъестественной божественной способностью – это было умение обманывать, вводить в заблуждение простаков или, что гораздо хуже, умение пользоваться кознями дьявола, вступать с ним в сговор.
Снорри не считал Одина слугой дьявола или бесом – ведь Один жил в дохристианскую эпоху. Средневековый историк и не смог бы ничего рассказать о мифологическом прошлом своего народа, если бы считал языческих богов бесами, а не людьми, жившими в древние времена, – бесов нужно было изгонять, а не рассказывать об их деяниях. Поэтому в русской летописи мы не найдем никаких мифов о Перуне и других богах – для монахов-летописцев это были бесы, обитавшие в идолах (с таким бесом, сидевшим в идоле Фрейра, сражался и знакомый нам норвежский плут, притворившийся богом).
Не таковым было отношение скандинавских средневековых писателей – наследников античной традиции, привычных к тому, что миф – это не только рассказ о деяниях богов, но и высокая литература. Писавший в XII веке на латыни датский хронист Саксон Грамматик получил такое прозвание потому, что он овладел латинским литературным искусством. Но свое искусство он использовал не для того, чтобы пересказывать античные мифы, а для того, чтобы написать «Деяния датчан». Саксон поныне знаменит потому, что один из его рассказов – историю о датском принце Гамлете – использовал сам Шекспир.
Но нас больше интересуют рассказы Саксона о богах. И здесь изложение мифов во многом напоминает Снорри. Некогда, пишет датский историк, жил человек, именуемый Один, и многие в Европе принимали его за бога. Больше всего любил он бывать в Упсале, в Швеции (там действительно существовал вплоть до XI века главный храм с идолами Одина, Тора и Фрейра). Но столица его, судя по дальнейшему рассказу, была в Византии: Константинополь-Царьград был для жителей Западной Европы таким же средоточием чудес, как Троя. Северные конунги почтили Одина тем, что сделали из чистого золота его идол, даже руки которого были изукрашены золотыми браслетами, и послали истукан в Византию. Один упивался своей божественной славой. Эта слава была, однако, омрачена семейным скандалом. Супруга Одина Фригг позавидовала драгоценностям, которыми был украшен истукан, и, наняв кузнецов, сняла украшения. Один не уступил жене и не только вернул сокровища, но, водрузив идол на постамент, устроил в статуе некий механизм, откликавшийся человеческим голосом на прикосновение.
Можно представить, откуда Саксон взял рассказ об этом чуде: византийские императоры, принимая варварские посольства, пользовались механизмом, поднимающим трон царя под потолок; при этом статуи львов у подножия трона издавали рычание.
Алчность и упрямство женщины – даже если ее муж претендует на божественный статус – не знает пределов: она сошлась с одним из слуг, который хитростью разрушил статую, так что украшения достались Фригг. Оскорбленный Один покинул свое оскверненное обиталище, а некий прохвост постарался занять его место, используя магические обряды, и учредил даже целый пантеон заговорщиков, принимавших, как и он, божественные почести. Однако после смерти Фригг Один вернулся, и лже-Один должен был бежать, а его сообщники были изгнаны.
Конечно, эта история рассказана не для того, чтобы прославить Одина: Саксон замечает, что сам ложный бог был достоин своей жены. Но под этой назидательной историей скрывается все же мифологический сюжет, вариант которого известен нам по рассказу Снорри: когда Один отправился в дальнее странствие, его братья овладели Фригг и разделили его царство. Более того, из истории о лангобардах мы знаем, что супружеская жизнь высших богов германского Олимпа была омрачена соперничеством из-за вполне земных дел. Саксону не нужно было стараться принизить образ Одина – у него для этого было достаточно мифологических «улик».
У поэта Снорри задачи были несколько иными: у него Один был мудр и искусен. Ученый исландец специально объяснял, почему он был так прославлен, что его принимали за бога. «Когда он сидел со своими друзьями, он был так прекрасен и великолепен с виду, что у всех веселился дух» – умение вести себя на пирах высоко ценилось в средневековой Скандинавии. «Но в бою он казался своим недругам ужасным. И все потому, что он умел менять свое обличие, как хотел». «Один мог сделать так, что в бою его недруги становились слепыми и глухими или наполнялись ужасом, а их оружие ранило не больше, чем хворостинки, и его воины бросались в бой без кольчуги, ярились, как бешеные собаки или волки, кусали свои щиты, и были сильными, как медведи или быки. Они убивали людей, и ни железо, ни огонь не причиняли им вреда». Мы уже знаем, что эти люди именовались берсерками – ведь с ними сражался в другом рассказе Снорри сам Тор, победитель чудовищ. Значит, Снорри не был поклонником доблести Одина и его воинов, полулюдей-полузверей.
Колдовство было самым «могущественным искусством», которым владел Один. Он научил ему своих двенадцать жрецов и других людей, так что прочие долго считали этих людей богами. Обвинение в колдовстве, способности воскрешать умерших и наводить порчу не было выдумкой Снорри – Один действительно, согласно древним песням, владел этим и другими магическими искусствами. Мы помним, что верховный бог германцев (как и прочие языческие божества) отнюдь не был добрым и благим богом. Но дело не только в этом.
Та часть «Младшей Эдды», где излагаются основные мифы скандинавов-язычников, названа Снорри «Видение Гюльви». Конунг Гюльви, сам сведущий в колдовстве и оборотничестве, превращается в старика и отправляется к асам в Асгард, чтобы выведать об их искусстве и знаниях о мире. Но асы прознали из прорицаний о его намерениях и приготовились к его встрече – послали ему видение. Гюльви увидел город и необычайно высокий чертог, крыша которого была устлана позолоченными щитами (мы узнаем, что такую кровлю имела Вальхалла Одина – воинский рай). У дверей его встретил человек, жонглировавший сразу семью ножами. Жонглер (как и шут) – фигура символическая в средние века: его занятия считались кощунственными (как игры скоморохов на Руси), ибо его фокусы были сродни колдовству. В популярном латинском сочинении XIII века сам апостол Петр спускается в ад, чтобы обыграть жонглера, который сторожит там грешников. Здесь христианин Снорри дает нам понять, что Ганглери входит не в райский чертог, а, скорее, в адское жилище, привратник которого – жонглер. Этот жонглер проводил странника в чертог, где было множество палат и людей, одни из них играли, другие – пировали, третьи – сражались. Три престола возвышались в чертоге, на нем сидели три властителя, именовавшиеся не настоящими именами, а прозвищами – Высокий, Равновысокий и Третий. Гюльви и сам скрыл свое имя и прозвался Ганглери – «Усталый от пути» или, точнее, «Потерявшийся в пути»; это не просто игра – имя имело магический смысл, знающий подлинное имя бога или человека обретал над ним особую власть.
Ганглери расспрашивает хозяев о главных событиях мифологической истории. Это не просто вопросы любопытного, а состязание в мудрости, обычное для героев скандинавской мифологии; тот, кто не сможет ответить на вопрос, считается побежденным. Ганглери получает подробные ответы и доходит до того вопроса, который больше всего волновал и язычников в эпоху гибели родового строя, и христиан в средние века – вопроса о конце света. Высокий завершает свой рассказ повествованием о гибели мира и возобновлении жизни и прекращает свои речи, ибо сам «не слыхивал, чтобы кому-нибудь поведали больше о судьбах мира». «В тот же миг, – пишет Снорри, – Ганглери услышал вокруг себя сильный шум и глянул вокруг. Когда же он хорошенько осмотрелся, видит: стоит он в чистом поле и нет нигде ни зала, ни города. Пошел он прочь своею дорогой, и пришел в свое государство, и рассказал все, что видел и слышал, а вслед за ним люди поведали те рассказы друг другу». Таинственное видение с повествованием о судьбах мира превращается в волшебную сказку о посещении того света, или тридевятого царства. Так видением оказался и вожделенный Одаинсак, найденный некогда Эйриком.
Снорри удалось, таким образом, изложить языческую мифологию, представив это изложение как некий морок, видение – оно не могло быть кощунственным и направленным против христианства. Сама троица богов была неким мороком, подражанием христианской Троице: ведь каждый исландец знал, что прозвище «Высокий» принадлежит самому Одину (одна из знаменитых песней «Старшей Эдды» называется «Речи Высокого»), как и имя «Равновысокий»; да и прозвище «Третий» тоже использовал сам Один, любивший менять имена и обличья.
Конечно, это изложение нужно было Снорри не потому, что он продолжал верить в языческих богов, хотя в подражании Одину его упрекали враги. В одной из саг рассказывается, как некая исландка набросилась на него с ножом, пытаясь выколоть Снорри глаз, со словами: «Почему бы мне не сделать тебя похожим на того, на кого ты больше всего хочешь быть похожим, на Одина!» В самом деле, согласно мифам, Один лишился одного глаза, обменяв его на тайные знания. Но все же этот эпизод свидетельствует больше о том, насколько сюжеты древних мифов были популярны в Исландии, а не о вере в древних богов. Снорри и его род участвовали в традиционных для Исландии распрях (сам ученый погиб во время этих распрей). Один также был сеятелем распрей, и этим на него походил (с точки зрения недругов) Снорри. Сам ученый даже свою палатку на альтинге именовал Вальхаллой, но это не было, конечно, свидетельством языческого культа. В действительности он был поклонником и продолжателем не магического, а совсем другого искусства древности, которым в совершенстве владел Один. Это было искусство слова, искусство поэзии.
Поэзия – искусство насквозь мифологическое, ведь оно заставляет весь мир, включая неживую природу, светила и стихии, сопереживать чувствам человека. Но древняя мифология и описывала весь мир, от его начала до конца света, как мир, созданный и населенный существами – богами и духами, подобными человеку, и способными поэтому сопереживать или вредить ему. Древнескандинавская поэзия – поэзия скальдов – была, конечно, далека от современной лирики. Ее сюжеты – битвы и победы эпохи викингов. Исландцы любили своих скальдов, но понять их стихи мог лишь тот, кто хорошо знал мифологию. Вот образец поэзии одного из самых древних и знаменитых скальдов IX века – Браги Старого, которого исландцы даже включили в число богов:
В этой строфе запечатлен один из основных мифов скандинавского язычества – о борьбе громовержца Тора с Мировым змеем, главным противником богов. Только человек, знающий, что оружие громовержца – это молот, а Мировой змей вырос до таких размеров, что кольцом обернулся вокруг земного круга – «обсел все страны» – догадается о содержании строфы. Но это еще не все. Нужно догадаться, что «ведьмин враг» – это Тор, потому что он сражается с нечистой силой; такие словосочетания, нарочито «зашифровывающие» имена мифологическим «шифром», назывались в Исландии кеннингами. Другой такой кеннинг относится к Мировому змею, который назван «рыбой (ведь он обитает в океане), страны все обсевшей». Объяснению этих кеннингов посвящена специальная часть «Младшей Эдды» – «Язык поэзии».
Ведьмин враг десницей
Взял тяжелый молот,
Как узрил он рыбу,
Страны все обсевшу.
Не один Снорри любил древнюю культуру своего народа. Другие ученые исландцы-христиане собрали и записали мифологические и эпические песни языческой поры. Этот сборник получил название «Старшая Эдда», или «Поэтическая Эдда» (в отличие от прозаической «Младшей»), – его песни цитировал сам Снорри Стурлусон. Язык этих песен менее «зашифрован», чем язык поэзии скальдов, но, как и во всякой мифологической поэзии, в этом языке много неясного для современной науки. Напротив, прозаический язык Снорри представляется ясным и чистым, хотя мы и видели, что за его простотой скрываются серьезные проблемы, стоявшие перед средневековым человеком.
Читатель может обратиться к переводам «Старшей Эдды», «Младшей Эдды», поэзии скальдов и саг, а также к тем увлекательным работам, которые посвящены современному пониманию древней скандинавской литературы и культуры. Замечательная школа отечественных скандинавистов – книги и переводы М.И. Стеблин-Каменского, А.Я. Гуревича, Е.М. Мелетинского, О.А. Смирницкой – сделали эту культуру близкой нынешнему читателю.
Мир реальный и мир мифологический. Пространство и время: начало вселенной и космическая жертва
Снорри начинает свое повествование в прологе к «Младшей Эдде» с христианского мифа о сотворении мира, Адама и Евы и рассказа о потопе. Это нужно ему для того, чтобы объяснить, как люди придумали себе языческих богов.
Расселившиеся после потопа по всей земле люди не знали истинного Бога. Но они видели, что земля каждый год дает жизнь растениям. «Люди думали, что скалы и камни – это зубы и кости живых существ. И по всему этому они рассудили, что земля живая <…>, что она стара годами и могуча в своем естестве. Они питала все живое и завладевала всеми умершими. Поэтому они дали ей имя и возводили к ней свой род».
Мифы о матери-земле известны большинству народов мира. Собственно, это и не мифы, а вполне рациональное объяснение земного плодородия. Мы помним и германский миф об андрогине Туисто, рожденном землей. Но Снорри уже знал, что земля – это круг, разделенный на три континента. В центр круга он помещал Трою, или Асгард. И вот в этот Асгард является Гюльви, и первый вопрос, который он задает его обитателям: «Кто самый знатный или самый старший из богов?»
Христианин не задал бы такого вопроса, но Снорри рассказывал о древних временах. Гюльви получает от Высокого довольно уклончивый ответ: «Его называют Всеотец, но в древнем Асгарде было у него двенадцать имен». Все двенадцать имен перечисляются, и хотя имена Херран («Вождь войска») или Хникар («Сеятель раздора») ясно свидетельствуют, о ком идет речь, среди них нет имени Один. Дело не только в упомянутом магическом отношении к имени. Когда Равновысокий говорит, что Всеотец «создал небо, и землю, и воздух, и все, что к ним принадлежит», создается впечатление, что речь вообще идет о христианском Боге. Это впечатление усиливается, когда Третий дополняет ответ Равновысокого: «Всего важнее то, что он создал человека и дал ему душу, которая будет жить вечно и никогда не умрет, хоть тело и станет прахом иль пеплом. И все люди, достойные и праведные, будут жить с ним в месте, что зовется Гимле («Защита от огня») или Вингольв («Обитель блаженства»). А дурные пойдут в Хель (преисподняя), а оттуда в Нифльхель – «Туманную Хель» (глубины преисподней). Это внизу, в девятом мире». Из того, что мы уже знаем об Одине, ему трудно приписать заботу о душе человека и представление о ее праведности. Несмотря на скандинавские имена загробных обителей, речь идет о христианском рае и аде (его девяти «кругах»). Даже три божества, занимающих престолы в Асгарде, напоминают о христианской Троице, а двенадцать жрецов-диев – двенадцать апостолов. Но двенадцать богов было и на греческом Олимпе: из них трое – Зевс, Посейдон и Аид – были главными, правившими небом, землей и преисподней. Мы знаем, однако, что христианские и античные параллели – не главное для исландского писателя, и Снорри ждет от своих героев других ответов о судьбах мира.
И очередной вопрос Ганглери-Гюльви не заставляет себя ждать: «Каковы же были деяния его до того, как он сделал землю и небо?» И ответил Высокий: «Тогда он жил с инеистыми великанами»…
Здесь христианский миф кончается, и Гюльви начинает допытываться: «Что же было вначале?» И Высокий отвечает словами из первой и самой знаменитой песни «Старшей Эдды» – «Прорицания вёльвы», провидицы. Если под именем Высокого скрывался Один, то он хорошо знал эти слова – ведь они были адресованы самому Богу, когда тот спустился в преисподнюю Хель, чтобы поднять вёльву из могилы и узнать у нее о начале и грядущих судьбах мира.
Насколько это суровое «нордическое» начало мира непохоже на библейское повествование о рае – прекрасном саде, который насадил Бог на востоке! Из этого сада – земного рая – как верили в средневековой Европе, тоже во все стороны света вытекают реки, но это были не мрачные «Буря» или «Волчица», а плодородные Тигр и Евфрат, Инд и даже Дунай…
Изначальный холод и мрак скандинавской космогонии напоминает о суровой природе Исландии. Но из слов Третьего выясняется, что раньше этой холодной Бездны, расположенной где-то на севере, на юге существовала Страна огня, Мусспель (или Мусспельхейм), где «все горит и пылает». Конечно, исландцы могли живо представить такую страну нестерпимого жара и не отплывая со своего острова – исландские гейзеры с кипящей водой свидетельствовали об этом жаре, исходящем из преисподней. Но мы видим, что эта мифологическая предыстория вселенной соответствует представлениям Снорри о географии: холодной Великой Швеции на севере (северо-востоке) и Стране Черных Людей на юге. В Мусспель нет никому, кроме обитателей этой страны, доступа не только из-за зноя, но и потому, что на краю Мусспеля сидит великан Сурт, чье имя значит «Черный», в руке у него пылающий меч и в конце времен он должен спалить весь мир.
Но до конца времен еще далеко, и обитатели Асгарда рассказывают Гюльви о том, как пришли в соприкосновение изначальные области холода и жара. Потоки, несущие свои ядовитые волны из Мировой бездны, оледенели на холоде, яд выступил из них росой и превратился в иней, который заполнил бездну на севере. Но южнее шли дожди и дули ветры, а там, куда залетали искры из Мусспеля, было тепло и сухо. Иней стал таять от проникающего с юга теплого воздуха, и из стекающих капель и брызг ледяного потока Эливагар («Бурные волны») возник великан Имир. Недаром иное его имя – Аургельмир, «Шумящий в потоке».
Эта первая «натурфилософская» теория о самозарождении жизни на земле казалась бы почти материалистической, несмотря на чудовищность первого живого существа, если бы не дальнейшая его мифологическая эволюция… Это первое двуполое существо, андрогин, появившийся от взаимодействия двух стихий – жары и холода, вспотел во сне, и под мышками из его пота появились другие великаны – мужчина и женщина. Одна нога Имира зачала с другой шестиглавого сына. От них пошло племя инеистых великанов – хримтурсов, турсов или ётунов, злобных первобытных существ, самый облик которых был чудовищным.
Пытливый Гюльви продолжил свои расспросы – ему было интересно, чем питался Имир в начале времен. Оказывается, не только Имир возник из инея, с ним появилась и чудесная корова Аудумла, из вымени которой текли четыре молочных реки. Эти реки уже ближе представлениям о райских потоках – от молочных рек питался Имир. Сама же корова лизала соленые камни, покрытые инеем. К исходу дня на камне появились волосы, на другой день – голова и, наконец, весь человек. В отличие от ётуна Имира, он был не только могуч, но и хорош собой. Его прозывают Бури – «Родитель». У Родителя появился сын по имени Бор, «Рожденный», но жители Асгарда умолчали о том, кто была его мать. Видимо, время андрогинов еще не прошло, но прародителю богов уже неприлично было приписывать женские функции. Зато у Бора была уже жена Бестла, правда, из племени великанов – ведь других женщин не было в рождающемся мире. Она родила Бору трех сыновей – Одина, Вили и Ве (это имя значит «Жрец»), которые стали правителями на небе и земле – богами (теперь мы можем догадаться, кто сидел на трех престолах перед Гюльви).
На этом памятном камне IV–V веков с острова Готланд изображен вариант «картины мира» как ее представляли древние скандинавы: мировое древо с солнечными символами. В верхней части большой солнечный диск, в центре два малых диска, вокруг которых обвились драконы, они обозначают движение светила в пространстве и времени. В нижней части изображен корабль мертвых – ладья, которая перевозит их в загробный мир через воды мирового океана
Именно на такой ладье, сохранившейся до наших дней, отправлялись мертвые, по представлениям древних, в мир иной. Погребальная ладья норвежской королевы Осы
Шлем из королевского погребения в Саттон-Ху в Англии. На серебряных пластинах изображены ритуальные воинские танцы
Германский надгробный камень. Воин с боевым ножом изображен в окружениии чудовищ преисподней
Далее начинается драма сотворения мира. Сыны Бора убили Имира, и из его жил вытекло столько крови, что в ней утонули инеистые великаны. Лишь одному из них – Бергельмиру («Ревущий как медведь») с его семьей удалось спастись от этого потопа в ковчеге – и здесь библейский сюжет вторгается в языческую мифологию. Но потомство Бергельмира не было людьми, как потомство Ноя; это были инеистые великаны, ётуны. Тело же Имира бросили в Мировую бездну и сделали из него землю.
Но тело великана стало разлагаться и дало жизнь многочисленным существам, населяющих мир скандинавской мифологии. Из червей, размножившихся в теле Имира, возникли карлики. По воле богов они приняли человеческий облик и получили разум. В Прорицании вёльва говорит, что первые карлики были созданы богами из крови и костей Имира, а они уже налепили много себе подобных человечков из глины – плоти первого великана. Одни карлики, подобно червям, живут в земле, другие – в камнях (в один такой камень карлик заманил искателя Асгарда конунга Свейгдира); они – подземные хтонические (от греческого хтонос – земля) существа и боятся дневного света, недаром их дом именуется Нидавеллир – «Поля мрака» и стоит на севере. Правда, дом этот золотой – ведь карлики оказались владельцами подземных сокровищ (как гномы европейского фольклора).
Потоки крови великана Имира стали водами, которые боги сделали океаном, окружающим землю. Кости Имира стали горами, а в валуны и камни (ими полна Скандинавия и Исландия) превратились его зубы и осколки костей, мозг бросили в воздух и сделали облака. Читатель, должно быть, помнит «Песню варяжского гостя» из оперы «Садко»:
Расселившиеся после потопа по всей земле люди не знали истинного Бога. Но они видели, что земля каждый год дает жизнь растениям. «Люди думали, что скалы и камни – это зубы и кости живых существ. И по всему этому они рассудили, что земля живая <…>, что она стара годами и могуча в своем естестве. Они питала все живое и завладевала всеми умершими. Поэтому они дали ей имя и возводили к ней свой род».
Мифы о матери-земле известны большинству народов мира. Собственно, это и не мифы, а вполне рациональное объяснение земного плодородия. Мы помним и германский миф об андрогине Туисто, рожденном землей. Но Снорри уже знал, что земля – это круг, разделенный на три континента. В центр круга он помещал Трою, или Асгард. И вот в этот Асгард является Гюльви, и первый вопрос, который он задает его обитателям: «Кто самый знатный или самый старший из богов?»
Христианин не задал бы такого вопроса, но Снорри рассказывал о древних временах. Гюльви получает от Высокого довольно уклончивый ответ: «Его называют Всеотец, но в древнем Асгарде было у него двенадцать имен». Все двенадцать имен перечисляются, и хотя имена Херран («Вождь войска») или Хникар («Сеятель раздора») ясно свидетельствуют, о ком идет речь, среди них нет имени Один. Дело не только в упомянутом магическом отношении к имени. Когда Равновысокий говорит, что Всеотец «создал небо, и землю, и воздух, и все, что к ним принадлежит», создается впечатление, что речь вообще идет о христианском Боге. Это впечатление усиливается, когда Третий дополняет ответ Равновысокого: «Всего важнее то, что он создал человека и дал ему душу, которая будет жить вечно и никогда не умрет, хоть тело и станет прахом иль пеплом. И все люди, достойные и праведные, будут жить с ним в месте, что зовется Гимле («Защита от огня») или Вингольв («Обитель блаженства»). А дурные пойдут в Хель (преисподняя), а оттуда в Нифльхель – «Туманную Хель» (глубины преисподней). Это внизу, в девятом мире». Из того, что мы уже знаем об Одине, ему трудно приписать заботу о душе человека и представление о ее праведности. Несмотря на скандинавские имена загробных обителей, речь идет о христианском рае и аде (его девяти «кругах»). Даже три божества, занимающих престолы в Асгарде, напоминают о христианской Троице, а двенадцать жрецов-диев – двенадцать апостолов. Но двенадцать богов было и на греческом Олимпе: из них трое – Зевс, Посейдон и Аид – были главными, правившими небом, землей и преисподней. Мы знаем, однако, что христианские и античные параллели – не главное для исландского писателя, и Снорри ждет от своих героев других ответов о судьбах мира.
И очередной вопрос Ганглери-Гюльви не заставляет себя ждать: «Каковы же были деяния его до того, как он сделал землю и небо?» И ответил Высокий: «Тогда он жил с инеистыми великанами»…
Здесь христианский миф кончается, и Гюльви начинает допытываться: «Что же было вначале?» И Высокий отвечает словами из первой и самой знаменитой песни «Старшей Эдды» – «Прорицания вёльвы», провидицы. Если под именем Высокого скрывался Один, то он хорошо знал эти слова – ведь они были адресованы самому Богу, когда тот спустился в преисподнюю Хель, чтобы поднять вёльву из могилы и узнать у нее о начале и грядущих судьбах мира.
Зияющей бездне – Гиннунга гап – Равновысокий дает иное название – Нифльхейм, Мир тьмы. Он был создан в начале времен. В его середине бурлит поток, называемый Кипящий Котел, а из потока вытекают десять рек с мрачными именами – «Холодная», «Свирепая», «Буря», «Волчица»… Еще одна река течет у самых врат преисподней – Хель.
В начале времен
не было в мире
ни песка, ни моря,
ни волн холодных (был лишь великан Имир).
Земли еще не было,
и небосвода
бездна сияла,
трава не росла.
Насколько это суровое «нордическое» начало мира непохоже на библейское повествование о рае – прекрасном саде, который насадил Бог на востоке! Из этого сада – земного рая – как верили в средневековой Европе, тоже во все стороны света вытекают реки, но это были не мрачные «Буря» или «Волчица», а плодородные Тигр и Евфрат, Инд и даже Дунай…
Изначальный холод и мрак скандинавской космогонии напоминает о суровой природе Исландии. Но из слов Третьего выясняется, что раньше этой холодной Бездны, расположенной где-то на севере, на юге существовала Страна огня, Мусспель (или Мусспельхейм), где «все горит и пылает». Конечно, исландцы могли живо представить такую страну нестерпимого жара и не отплывая со своего острова – исландские гейзеры с кипящей водой свидетельствовали об этом жаре, исходящем из преисподней. Но мы видим, что эта мифологическая предыстория вселенной соответствует представлениям Снорри о географии: холодной Великой Швеции на севере (северо-востоке) и Стране Черных Людей на юге. В Мусспель нет никому, кроме обитателей этой страны, доступа не только из-за зноя, но и потому, что на краю Мусспеля сидит великан Сурт, чье имя значит «Черный», в руке у него пылающий меч и в конце времен он должен спалить весь мир.
Но до конца времен еще далеко, и обитатели Асгарда рассказывают Гюльви о том, как пришли в соприкосновение изначальные области холода и жара. Потоки, несущие свои ядовитые волны из Мировой бездны, оледенели на холоде, яд выступил из них росой и превратился в иней, который заполнил бездну на севере. Но южнее шли дожди и дули ветры, а там, куда залетали искры из Мусспеля, было тепло и сухо. Иней стал таять от проникающего с юга теплого воздуха, и из стекающих капель и брызг ледяного потока Эливагар («Бурные волны») возник великан Имир. Недаром иное его имя – Аургельмир, «Шумящий в потоке».
Эта первая «натурфилософская» теория о самозарождении жизни на земле казалась бы почти материалистической, несмотря на чудовищность первого живого существа, если бы не дальнейшая его мифологическая эволюция… Это первое двуполое существо, андрогин, появившийся от взаимодействия двух стихий – жары и холода, вспотел во сне, и под мышками из его пота появились другие великаны – мужчина и женщина. Одна нога Имира зачала с другой шестиглавого сына. От них пошло племя инеистых великанов – хримтурсов, турсов или ётунов, злобных первобытных существ, самый облик которых был чудовищным.
Пытливый Гюльви продолжил свои расспросы – ему было интересно, чем питался Имир в начале времен. Оказывается, не только Имир возник из инея, с ним появилась и чудесная корова Аудумла, из вымени которой текли четыре молочных реки. Эти реки уже ближе представлениям о райских потоках – от молочных рек питался Имир. Сама же корова лизала соленые камни, покрытые инеем. К исходу дня на камне появились волосы, на другой день – голова и, наконец, весь человек. В отличие от ётуна Имира, он был не только могуч, но и хорош собой. Его прозывают Бури – «Родитель». У Родителя появился сын по имени Бор, «Рожденный», но жители Асгарда умолчали о том, кто была его мать. Видимо, время андрогинов еще не прошло, но прародителю богов уже неприлично было приписывать женские функции. Зато у Бора была уже жена Бестла, правда, из племени великанов – ведь других женщин не было в рождающемся мире. Она родила Бору трех сыновей – Одина, Вили и Ве (это имя значит «Жрец»), которые стали правителями на небе и земле – богами (теперь мы можем догадаться, кто сидел на трех престолах перед Гюльви).
Далее начинается драма сотворения мира. Сыны Бора убили Имира, и из его жил вытекло столько крови, что в ней утонули инеистые великаны. Лишь одному из них – Бергельмиру («Ревущий как медведь») с его семьей удалось спастись от этого потопа в ковчеге – и здесь библейский сюжет вторгается в языческую мифологию. Но потомство Бергельмира не было людьми, как потомство Ноя; это были инеистые великаны, ётуны. Тело же Имира бросили в Мировую бездну и сделали из него землю.
Но тело великана стало разлагаться и дало жизнь многочисленным существам, населяющих мир скандинавской мифологии. Из червей, размножившихся в теле Имира, возникли карлики. По воле богов они приняли человеческий облик и получили разум. В Прорицании вёльва говорит, что первые карлики были созданы богами из крови и костей Имира, а они уже налепили много себе подобных человечков из глины – плоти первого великана. Одни карлики, подобно червям, живут в земле, другие – в камнях (в один такой камень карлик заманил искателя Асгарда конунга Свейгдира); они – подземные хтонические (от греческого хтонос – земля) существа и боятся дневного света, недаром их дом именуется Нидавеллир – «Поля мрака» и стоит на севере. Правда, дом этот золотой – ведь карлики оказались владельцами подземных сокровищ (как гномы европейского фольклора).
Потоки крови великана Имира стали водами, которые боги сделали океаном, окружающим землю. Кости Имира стали горами, а в валуны и камни (ими полна Скандинавия и Исландия) превратились его зубы и осколки костей, мозг бросили в воздух и сделали облака. Читатель, должно быть, помнит «Песню варяжского гостя» из оперы «Садко»:
Автор оперного либретто создавал свой вариант мифа, противоположный тому, что был известен древним скандинавам. Но суть мифа им была уловлена верно в соответствии с русским духовным стихом о Голубиной книге: мир был создан из человекоподобного существа, человек – из стихий и элементов космоса. Значит, этот космос можно было понять, описать в мифах и освоить…
От скал тех каменных
У нас варягов кости,
От той воды морской
В нас кровь руда пошла…