Страница:
Владимир Вера
Медиа-киллер
Неудавшаяся революция есть мятеж.
Все описанные события являются плодом авторского воображения. Совпадения имен случайны, выводы незлонамеренны и носят рекомендательный характер.
Глава 1
Свободное время есть даже у тех, у кого нет свободы
Я стоял за кафедрой и машинально читал текст лекции для слушателей курсов телевидения. У меня появилось свободное время, и я согласился преподавать за мизерный гонорар в школе-студии «Останкино», сменяя в аудитории признанных мэтров. Чего стесняться, ведь здесь были Владимир Познер и Юрий Николаев, хотя на кафедре кто-то аккуратно выцарапал надпись, что здесь был Вася. И невзирая на то, что легендарного Николаева не сочли нужным поставить в известность об использовании его имени в рекламе курсов, стоимость которых обошлась каждому студенту в 10 500 евро, учиться здесь считалось престижным. Причем, заплатив эти деньги, любой студент был уверен на все сто, что попадет в «мастерскую Николаева». Так довольно нагло утверждалось в рекламе. Похоже, наглость была приватизирована именно здесь, на Королева, 12…
Студенты внимали с почтением, но без особого интереса, ожидая, когда я оторвусь от бумажек, оживлюсь и буду готов к дискуссии. Больше других этой дискуссии ждал мой постоянный оппонент – веснушчатый очкарик с оттопыренными ушами. Беспокойный пассажир – двойник Гарри Поттера… Я был сам виноват, когда сказал студентам о своем неприятии менторского тона лектора и готовности обсуждать те темы, которые им интересны, активно претворяя в жизнь американскую модель обучения. Наконец «Поттер» дождался…
– Спрашивайте. – Я окинул всех высокомерным взором и дал отмашку.
– Кризис – это заговор мирового закулисья или объективный экономический коллапс?
Придется опять корчить из себя биржевого аналитика. Я так и знал, что первым и, скорее всего, единственным будет сей тревожный очкарик. Кто-то говорил мне, что он нацбол[1]. Гибрид из взаимоисключающих идеологий уютно уместился в его мечущейся голове. Это все равно что скрестить кенгуру и коалу. Кавээнщики утверждают, что детеныш, полученный в результате этой случки, уснет в прыжке, на лету. Парадоксальная смесь интернационализма с нацизмом плодила вот таких дотошных очкариков с путаницей в голове и язвительной усмешкой на устах. Такие перед революцией бросали бомбы в царя, а после революции – в вождей пролетариата. В России всегда найдется неугомонный бомбист…
– А ты как думаешь? – Я позволил себе передышку, собираясь с мыслями.
– Думаю, это заговор против России. Медиа-война. Америкосы специально устроили у себя рецессию и кризис ипотеки, чтобы сбить цены на нефть и спасти свой доллар. Посеяли панику в мире с помощью СМИ, развалили национальные валюты и теперь в шоколаде.
– Значит, по-твоему, они самые умные? – снова спросил я.
– А вы думаете, что мы умнее? Они ведь добились своего – стабфонд тает, как снеговик весной. Скоро останется одна морковка, которую нам придется съесть! Не так? И безработица. Если б в России были независимые профсоюзы – люди давно бы вышли на улицы…
– Мне грешным делом кажется, что американцы меньше мечтают о дестабилизации России, чем ты о восстании. Не в одной ли вы упряжке? Неужто все так плохо? Единственное, с чем я могу согласиться, так это с тем, что медиавойна идет с переменным успехом. И с чем я не соглашусь никогда – что мы не научились противодействовать информационным угрозам извне. Просто были семь тучных лет, а теперь настали не самые лучшие времена…
– И это говорит информационный киллер номер один? – вызвал улыбки аудитории въедливый студент. И тут я заметил, что его мало интересует реакция всей аудитории. Он рассчитывал на плебисцит иного рода. Слева, на первой парте сидела довольно сексапильная брюнетка. Я, кажется, видел ее в минувшую пятницу в клубе «Сохо» в компании «мумифицированных» звезд, которые никак не могли понять двух вещей – что они постарели и что они уже ничего не решают. И что тут странного… Кто не тешит себя иллюзиями – пусть присматривается к погосту…
Да, это она щипала кумира 80-х за седой загривок, улыбаясь свежестью и упиваясь самой откровенной лестью своих конкуренток, коей является зависть. При всем при этом она успевала строить глазки и мне. Мне, а также никелевому магнату, бывшему футболисту, брянскому мяснику, кучерявому девелоперу, кредитующему девелопера банкиру, прикрывающему банкира девелопера чиновнику, икорному контрабандисту, известному комику и неизвестному драматургу. Непризнанный гений попал в поле ее зрения только потому, что был похож на влиятельного сенатора и птицевода, активно выступающего против вступления России в ВТО…
– Номер один? Вы мне льстите. К тому же я бывший, – поправил его я.
– А что бы вы посоветовали действующим? Как обезопаситься? – тренировался брать интервью очкарик.
– Способов тьма. Можно отвлечь – подменить главное событие. Можно исказить – извратить его суть. Можно дискредитировать источники информации противника и героизировать наши. Где-то опровергнуть, где-то умолчать. Или масштабировать нужные детали события. Или стать ньюсмейкером, сказать первым о том, что еще не стало новостью номер один, но наверняка вызовет общественный резонанс. Есть еще псевдоопровержение – это когда мы опровергаем то, чего нет, чтобы оно было. Дезинформация, наконец. Поверьте, в России есть специалисты по части организации паники и ее нивелирования.
– То есть народ всегда можно запутать, заболтать, обмануть, склонить общественное мнение на свою сторону. Мы что, и впрямь «медиасапиенс», планктон, амебы? Мы – безропотное быдло и нами так легко манипулировать?
– Я так не думаю. Есть одна вещь, которая все перечеркивает.
– Какая? – почти хором спросили студенты.
– Нет ничего тайного, что когда-нибудь не станет явным… Это ахиллесова пята любой медиавойны. Я не испытываю пиетета перед Геббельсом. Информационный киллер фюрера был успешен только в краткосрочной и среднесрочной перспективе. Его медиавойна в итоге была с треском проиграна союзникам… Хотя, безусловно, пропагандистская машина, построенная Третьим рейхом, была мощным инструментарием идеологии нацизма. Фюрер был блестящим оратором, и Геббельс виртуозно владел словом. Своим словом они пестовали свой миф и заставили поверить нацию, что этот миф – реальность. Потом миф был развенчан историей, но слово еще будоражит умы. И спустя время рождает новые мифы. Слово есть поступок. Это сказал Лев Николаевич Толстой.
Одно слово, сказанное в телеэфире, может изменить историю. И не всегда оно исходит от медиа-комбинаторов, заносчиво полагающих, что они оседлали общественное мнение и дергают его за ниточки… Есть что-то, что не подвластно манипуляции. Что умнее, могущественнее, влиятельнее медиаресурса. Я не знаю, что это – случайность, человеческая совесть, герой-одиночка или бог, но это есть…
– Снова эта детская сказка про героя-одиночку! – поправил очки неутомимый спорщик. – Будто нет системы, которая контролирует телевидение. Нет чекистов-цензоров. Нет суфлера, чей текст воспроизводит диктор. А может, скажете, что это инкубаторское вещание – лишь самоцензура?
– Это хорошо, что вы не верите в силу одиночки. Значит, детство закончилось, – согласился я, чем вызвал одобрительный смех аудитории. Лучший способ завоевать симпатию слушателей – уместная шутка.
– Значит ли это, что журналист вашего уровня не может быть неангажированным? – снял очки мой оппонент. При этом парень опустил глаза, достал платок и принялся бережно протирать линзы. Они запотели, а ему так хотелось наблюдать за темноволосой красоткой.
– Может… – после недолгой паузы ответил я. – Но тогда быть ему изгоем. Это трудно, экономически невыгодно, иногда вредно для здоровья. Но это тоже выбор – отказаться от гарантированного успеха, привилегий и популярности ради призрачной славы героя, а может быть, просто ради жизни… Ну, на этом все, лекция окончена. До следующей пятницы, друзья. Не забудьте – у вас практическое занятие. Подумайте на досуге над сценарием развлекательного телепроекта хронометражем 24 минуты.
– Ну вот, я же говорил, – вновь встрял парнишка, задержав на какое-то время часть группы, – развлекательное телевидение! Низкопробный юмор – отдушина для зомбированной публики! Ржать можно над всем! За этим ржанием не слышно стонов! А скоро и над стонами будут смеяться! Деградация! Пришли от ГУЛАГа до Аншлага!..
– Деградация везде, – согласился я, – это общемировая тенденция. Кризис ведь тоже глобален. На каждого их «Бората» мы отвечаем двумя «Самыми лучшими фильмами», а за каждую картину жестяной банки Энди Уорхолла, обильно орошенную мочой его любовников, наш Никас Сафронов нарисует целых два портрета собственными испражнениями, а русский клон Терри Роджера выдаст очередную фотографию за живопись… Ладно, тебе разрешаю работать по индивидуальной программе. Придумай что-нибудь свое вместо того, чтобы походя лягать чужие победы. Создай то, что покажется тебе полезным… А мы обсудим твой шедевр публично. Ищи аргументы, чтобы защититься. Готовься к экзекуции. Пенять потом будешь только на себя. Возможно, твоя идея сделает тебя знаменитым быстрее, чем прославился абсурдный «Летающий цирк Монти Пайтона», предтеча «Камеди клаба», где на десять сортирных скетчей все же найдется один убойный номер. Кстати, совет, ребята… Творить сподручнее в одиночку! Если, конечно, среди вас нет Ильфа и Петрова. На своем опыте знаю. Это королю нужна свита, а автору требуется уединение.
– А если автор – сам король? – Этот вопрос прозвучал из других уст, очерченных татуированным контуром соблазнительных губ. Брюнетка задержалась в конференц-зале, облокотившись на кафедру и пронзив меня нахальным взглядом.
– Автор должен быть голодным, – ответил я и уставился на загорелые ножки. Предварительно я оглядел помещение. На первый взгляд, в нем никого не было – ребята разошлись. Шкаф-купе, где на плечиках висело мое кашемировое пальто, был последним объектом, на котором я сосредоточил внимание. На двери было зеркало – непреложный атрибут для артистов, телеведущих и нарциссов.
– Голод бывает разным, – показала всю свою информированность красотка, не забыв продемонстрировать свои прелести неловким, но отрепетированным наклоном вперед. Вырез на топике пересекала ложбинка, указывающая на твердый второй размер. Юная леди была уверена в несокрушимой силе своего обаяния. Развенчание мифов и крушение идолов – моя специальность…
– Если ты окажешься в моей коллекции – обещаю только секс без любви. – Я беспардонно огорошил маленькую пиранью. – Здоровый, спортивный, приятный, быстрый или медленный – в зависимости от настроения. Лучше после еды, чтобы не отвлекаться. Если же ты рассматриваешь меня как спонсора или локомотив – это заблуждение. У меня нет денег, телепродюсеры и медиамагнаты на дух меня не переносят – у них сложился стереотип, что я слишком независим, несговорчив, а следовательно, опасен. Наверное, потому что не так молод. У меня даже свиты нет, да что там – агент сбежал – явный признак упадка. Свяжешься с явным аутсайдером – не сделаешь карьеры. Неудачники в списке твоих поклонников сделают тебя в глазах потенциальных спонсоров дешевкой. Или я нравлюсь тебе настолько, что ты готова рожать? Обещаю быть идеальным мужем, не тусоваться по ночам и сидеть дома. Это ли не счастье – быть счастливым у себя дома! Надеюсь, и ты устала от тусовок?
Я не дождался ответа, моя собеседница удалилась сразу после слова «рожать». Остальной спич я толкал в пустоту. Хотя… Я проследовал к шкафу-купе. Мне было интересно, ошибся я или нет, предположив, что там кто-то прячется.
Подойдя к нему, я посмотрел на себя в зеркало. Увиденное меня не поразило. Эти морщины у глаз, испещренные капиллярами белки, прямой, длинноватый нос и впалые щеки я уже видел. Меня радовало, что я не толстел. Однако это не являлось итогом продуманных восточных диет, это было результатом перманентной нервотрепки. У человека неподготовленного это постоянное истязание и нагромождение задач вызывало гнев. Я же наверняка знал, что прав Лев Толстой, определивший истинную силу человека. Она не в порывах, а в нерушимом спокойствии. Оттого не страшила меня моя седина, она мне шла, учитывая, что распределялась по всей голове равномерно, словно выкладывалась перышками, отщипанными с моих утраченных крыльев.
Незначительным усилием я сдвинул дверь вправо и почти не удивился, обнаружив в шкафу своего недавнего оппонента.
– Причина, по которой ты оказался здесь, может быть только одна – девушка. Кивни, если я прав.
Он кивнул.
– Мы никогда не задумываемся, что убивать свое время – все равно что ликвидировать себя по частям…
Парень смотрел на меня с тотальной ненавистью, но не вылез из шкафа, позволив мне расширить горизонты своей безудержной мысли.
– Если ты готов тратить свое время на тусовщицу, надо привыкать к режиму совы. Это значит – света белого тебе не видеть. Правда, тусоваться тебе придется лишь рядом с предметом своего обожания, ибо она будет тебя стесняться, читай – сторониться, ведь у тебя нет «Мерседеса». У тебя ведь нет «Мерседеса»? – уточнил я.
Парень отрицательно помахал головой.
– Ну, не переживай, когда она будет сидеть в салоне «Мерседеса», а мимо будет проезжать белый «Бентли Континенталь», она, возможно, свернет себе голову и останется лишь в твоих воспоминаниях.
Парень вышел из шкафа и попятился в сторону выхода из аудитории, сначала медленно, потом ускоренным шагом. Перед тем как захлопнуть за собой дверь, он бросил в мой адрес пару нелицеприятных эпитетов, обернув в них сообщение о том, что оставляет курсы:
– Лицемерные уроды! Фальшивые проповедники! Читаете мораль, а сами живете этой жизнью! У вас же все за бабки! Ради статуса и эфира вы готовы податься в говномесы! Трусливые, лживые и надменные! Прячете свои скабрезные мыслишки за своей эрудицией. Это не я, а ты в шкафу, – перешел он на «ты» в запале. – В ящике! И за то, чтобы в нем сидеть, ты заплатишь любую цену! И запомни, – бросил он напоследок, – я в своем шкафу сидел по собственной воле, в свое свободное время! Мне там нравилось! У меня есть мое свободное время, оно должно быть у свободного человека. И лучше я проведу его в шкафу, чем уставившись в телевизор, откуда будет толкать туфту умник вроде тебя! А ты в своем ящике будешь сидеть по чужой воле, по воле своего суфлера! Я был у тебя на паре в последний раз! У цензора большему научишься! Скажешь, его нет?! Есть! Даже если он у тебя в голове! – Тут он постучал пальцем по лбу, добавив: – Страх – твой цензор!
Дверь захлопнулась, и я долго стоял перед шкафом, прежде чем снять с плечиков свое пальто. Парню палец в рот не клади. По сути он поставил меня на место, опустил с небес на землю, сбил корону!
Возможно, я был слишком категоричен в своей оценке нынешних девиц, и именно это обидело моего «штатного» критика. Меня оправдывал только мой не слишком удачный семейный опыт, который превратил последнего романтика в новоиспеченного прагматика.
В любой красотке я видел потенциальную стрекозу. Если честно, я так и называл их, правда, по-английски – dragonflys[2]. Кто они, как не честолюбивые летающие драконы?! Я даже раскладывал это слово на части – drag on fly… Мои фривольные эксперименты с английским почему-то навевали перевести это словосочетание так – «оттянись на мухе». Иногда я производил замену слова drag на drug, чтобы притянуть за уши еще один убийственный и весьма актуальный в ночных клубах перевод – «колесо» (в смысле, наркотик) и «ты на мухе». Однако на самом деле drag означало «бремя», а drag on являлось глаголом «тянуться». Но переводить все правильно мне не хотелось. Я не был женоненавистником. Напротив. Я всего лишь разочаровался!
Это произошло не сразу, а лишь после того, как моя благоверная сперва изменила мне с моим приятелем, потом изменила моему приятелю с его приятелем, далее – его приятелю с приятельницей моего приятеля и в довершение прихватила в охапку ребенка вместе с накопленными исключительно мной сбережениями и отчалила в Иран с депортированным персом, у коего имелся богатый папа. Оттуда она сбежала так же быстро, как от меня, разведав, что с папой перса завести интрижку не получится хотя бы потому, что он неожиданно оказался убитым, а его наследство – поделенным не в пользу недоросля… Вся эта чехарда убедила меня в постулате, высказанном сыном Богдана Хмельницкого, зарубившего свою приемную мать, ту, что наставила рога грозе польской шляхты и татарского хана. В пылу своей ненависти сын гетмана произнес почти сакральное: «Есть на свете жены, которые могут чтить даже мертвых мужей, а есть такие, которые позорят живых!»
Закрыв шкаф, я на мгновение подумал, что мог своими словами ранить влюбленное сердце. Но ведь я намеревался обезопасить его, так что мои наставления следовало воспринять как прививку. Меня не поняли и оскорбили в ответ. Впредь не стоит вмешиваться в проявления чужих чувств! Мало ли. Бывают же исключения. Ведь с гулящими девицами тоже случаются метаморфозы. Иногда и они влюбляются. Я знавал стриптизерш из «Галстука» и «Эгоиста», которые содержали возлюбленных мальчиков на свои ночами заработанные в приватах гонорары. Воистину, тоска по любви – это ее разновидность.
Рассуждать об этом великом чувстве, прибегая к аргументам разума, могут только те, кто еще не влюблен. Или подобные мне, кто уже не влюблен. У которых вместо любви иная привязанность. О ней чуть ниже, сразу после того, как я задвину этот чертов шкаф! Шкаф… Может, парень был прав. Хотя бы в том, что именно в шкафу, подобном этому, находится самое светлое место в той кромешной мгле, которая зовется телевидением…
Студенты внимали с почтением, но без особого интереса, ожидая, когда я оторвусь от бумажек, оживлюсь и буду готов к дискуссии. Больше других этой дискуссии ждал мой постоянный оппонент – веснушчатый очкарик с оттопыренными ушами. Беспокойный пассажир – двойник Гарри Поттера… Я был сам виноват, когда сказал студентам о своем неприятии менторского тона лектора и готовности обсуждать те темы, которые им интересны, активно претворяя в жизнь американскую модель обучения. Наконец «Поттер» дождался…
– Спрашивайте. – Я окинул всех высокомерным взором и дал отмашку.
– Кризис – это заговор мирового закулисья или объективный экономический коллапс?
Придется опять корчить из себя биржевого аналитика. Я так и знал, что первым и, скорее всего, единственным будет сей тревожный очкарик. Кто-то говорил мне, что он нацбол[1]. Гибрид из взаимоисключающих идеологий уютно уместился в его мечущейся голове. Это все равно что скрестить кенгуру и коалу. Кавээнщики утверждают, что детеныш, полученный в результате этой случки, уснет в прыжке, на лету. Парадоксальная смесь интернационализма с нацизмом плодила вот таких дотошных очкариков с путаницей в голове и язвительной усмешкой на устах. Такие перед революцией бросали бомбы в царя, а после революции – в вождей пролетариата. В России всегда найдется неугомонный бомбист…
– А ты как думаешь? – Я позволил себе передышку, собираясь с мыслями.
– Думаю, это заговор против России. Медиа-война. Америкосы специально устроили у себя рецессию и кризис ипотеки, чтобы сбить цены на нефть и спасти свой доллар. Посеяли панику в мире с помощью СМИ, развалили национальные валюты и теперь в шоколаде.
– Значит, по-твоему, они самые умные? – снова спросил я.
– А вы думаете, что мы умнее? Они ведь добились своего – стабфонд тает, как снеговик весной. Скоро останется одна морковка, которую нам придется съесть! Не так? И безработица. Если б в России были независимые профсоюзы – люди давно бы вышли на улицы…
– Мне грешным делом кажется, что американцы меньше мечтают о дестабилизации России, чем ты о восстании. Не в одной ли вы упряжке? Неужто все так плохо? Единственное, с чем я могу согласиться, так это с тем, что медиавойна идет с переменным успехом. И с чем я не соглашусь никогда – что мы не научились противодействовать информационным угрозам извне. Просто были семь тучных лет, а теперь настали не самые лучшие времена…
– И это говорит информационный киллер номер один? – вызвал улыбки аудитории въедливый студент. И тут я заметил, что его мало интересует реакция всей аудитории. Он рассчитывал на плебисцит иного рода. Слева, на первой парте сидела довольно сексапильная брюнетка. Я, кажется, видел ее в минувшую пятницу в клубе «Сохо» в компании «мумифицированных» звезд, которые никак не могли понять двух вещей – что они постарели и что они уже ничего не решают. И что тут странного… Кто не тешит себя иллюзиями – пусть присматривается к погосту…
Да, это она щипала кумира 80-х за седой загривок, улыбаясь свежестью и упиваясь самой откровенной лестью своих конкуренток, коей является зависть. При всем при этом она успевала строить глазки и мне. Мне, а также никелевому магнату, бывшему футболисту, брянскому мяснику, кучерявому девелоперу, кредитующему девелопера банкиру, прикрывающему банкира девелопера чиновнику, икорному контрабандисту, известному комику и неизвестному драматургу. Непризнанный гений попал в поле ее зрения только потому, что был похож на влиятельного сенатора и птицевода, активно выступающего против вступления России в ВТО…
– Номер один? Вы мне льстите. К тому же я бывший, – поправил его я.
– А что бы вы посоветовали действующим? Как обезопаситься? – тренировался брать интервью очкарик.
– Способов тьма. Можно отвлечь – подменить главное событие. Можно исказить – извратить его суть. Можно дискредитировать источники информации противника и героизировать наши. Где-то опровергнуть, где-то умолчать. Или масштабировать нужные детали события. Или стать ньюсмейкером, сказать первым о том, что еще не стало новостью номер один, но наверняка вызовет общественный резонанс. Есть еще псевдоопровержение – это когда мы опровергаем то, чего нет, чтобы оно было. Дезинформация, наконец. Поверьте, в России есть специалисты по части организации паники и ее нивелирования.
– То есть народ всегда можно запутать, заболтать, обмануть, склонить общественное мнение на свою сторону. Мы что, и впрямь «медиасапиенс», планктон, амебы? Мы – безропотное быдло и нами так легко манипулировать?
– Я так не думаю. Есть одна вещь, которая все перечеркивает.
– Какая? – почти хором спросили студенты.
– Нет ничего тайного, что когда-нибудь не станет явным… Это ахиллесова пята любой медиавойны. Я не испытываю пиетета перед Геббельсом. Информационный киллер фюрера был успешен только в краткосрочной и среднесрочной перспективе. Его медиавойна в итоге была с треском проиграна союзникам… Хотя, безусловно, пропагандистская машина, построенная Третьим рейхом, была мощным инструментарием идеологии нацизма. Фюрер был блестящим оратором, и Геббельс виртуозно владел словом. Своим словом они пестовали свой миф и заставили поверить нацию, что этот миф – реальность. Потом миф был развенчан историей, но слово еще будоражит умы. И спустя время рождает новые мифы. Слово есть поступок. Это сказал Лев Николаевич Толстой.
Одно слово, сказанное в телеэфире, может изменить историю. И не всегда оно исходит от медиа-комбинаторов, заносчиво полагающих, что они оседлали общественное мнение и дергают его за ниточки… Есть что-то, что не подвластно манипуляции. Что умнее, могущественнее, влиятельнее медиаресурса. Я не знаю, что это – случайность, человеческая совесть, герой-одиночка или бог, но это есть…
– Снова эта детская сказка про героя-одиночку! – поправил очки неутомимый спорщик. – Будто нет системы, которая контролирует телевидение. Нет чекистов-цензоров. Нет суфлера, чей текст воспроизводит диктор. А может, скажете, что это инкубаторское вещание – лишь самоцензура?
– Это хорошо, что вы не верите в силу одиночки. Значит, детство закончилось, – согласился я, чем вызвал одобрительный смех аудитории. Лучший способ завоевать симпатию слушателей – уместная шутка.
– Значит ли это, что журналист вашего уровня не может быть неангажированным? – снял очки мой оппонент. При этом парень опустил глаза, достал платок и принялся бережно протирать линзы. Они запотели, а ему так хотелось наблюдать за темноволосой красоткой.
– Может… – после недолгой паузы ответил я. – Но тогда быть ему изгоем. Это трудно, экономически невыгодно, иногда вредно для здоровья. Но это тоже выбор – отказаться от гарантированного успеха, привилегий и популярности ради призрачной славы героя, а может быть, просто ради жизни… Ну, на этом все, лекция окончена. До следующей пятницы, друзья. Не забудьте – у вас практическое занятие. Подумайте на досуге над сценарием развлекательного телепроекта хронометражем 24 минуты.
– Ну вот, я же говорил, – вновь встрял парнишка, задержав на какое-то время часть группы, – развлекательное телевидение! Низкопробный юмор – отдушина для зомбированной публики! Ржать можно над всем! За этим ржанием не слышно стонов! А скоро и над стонами будут смеяться! Деградация! Пришли от ГУЛАГа до Аншлага!..
– Деградация везде, – согласился я, – это общемировая тенденция. Кризис ведь тоже глобален. На каждого их «Бората» мы отвечаем двумя «Самыми лучшими фильмами», а за каждую картину жестяной банки Энди Уорхолла, обильно орошенную мочой его любовников, наш Никас Сафронов нарисует целых два портрета собственными испражнениями, а русский клон Терри Роджера выдаст очередную фотографию за живопись… Ладно, тебе разрешаю работать по индивидуальной программе. Придумай что-нибудь свое вместо того, чтобы походя лягать чужие победы. Создай то, что покажется тебе полезным… А мы обсудим твой шедевр публично. Ищи аргументы, чтобы защититься. Готовься к экзекуции. Пенять потом будешь только на себя. Возможно, твоя идея сделает тебя знаменитым быстрее, чем прославился абсурдный «Летающий цирк Монти Пайтона», предтеча «Камеди клаба», где на десять сортирных скетчей все же найдется один убойный номер. Кстати, совет, ребята… Творить сподручнее в одиночку! Если, конечно, среди вас нет Ильфа и Петрова. На своем опыте знаю. Это королю нужна свита, а автору требуется уединение.
– А если автор – сам король? – Этот вопрос прозвучал из других уст, очерченных татуированным контуром соблазнительных губ. Брюнетка задержалась в конференц-зале, облокотившись на кафедру и пронзив меня нахальным взглядом.
– Автор должен быть голодным, – ответил я и уставился на загорелые ножки. Предварительно я оглядел помещение. На первый взгляд, в нем никого не было – ребята разошлись. Шкаф-купе, где на плечиках висело мое кашемировое пальто, был последним объектом, на котором я сосредоточил внимание. На двери было зеркало – непреложный атрибут для артистов, телеведущих и нарциссов.
– Голод бывает разным, – показала всю свою информированность красотка, не забыв продемонстрировать свои прелести неловким, но отрепетированным наклоном вперед. Вырез на топике пересекала ложбинка, указывающая на твердый второй размер. Юная леди была уверена в несокрушимой силе своего обаяния. Развенчание мифов и крушение идолов – моя специальность…
– Если ты окажешься в моей коллекции – обещаю только секс без любви. – Я беспардонно огорошил маленькую пиранью. – Здоровый, спортивный, приятный, быстрый или медленный – в зависимости от настроения. Лучше после еды, чтобы не отвлекаться. Если же ты рассматриваешь меня как спонсора или локомотив – это заблуждение. У меня нет денег, телепродюсеры и медиамагнаты на дух меня не переносят – у них сложился стереотип, что я слишком независим, несговорчив, а следовательно, опасен. Наверное, потому что не так молод. У меня даже свиты нет, да что там – агент сбежал – явный признак упадка. Свяжешься с явным аутсайдером – не сделаешь карьеры. Неудачники в списке твоих поклонников сделают тебя в глазах потенциальных спонсоров дешевкой. Или я нравлюсь тебе настолько, что ты готова рожать? Обещаю быть идеальным мужем, не тусоваться по ночам и сидеть дома. Это ли не счастье – быть счастливым у себя дома! Надеюсь, и ты устала от тусовок?
Я не дождался ответа, моя собеседница удалилась сразу после слова «рожать». Остальной спич я толкал в пустоту. Хотя… Я проследовал к шкафу-купе. Мне было интересно, ошибся я или нет, предположив, что там кто-то прячется.
Подойдя к нему, я посмотрел на себя в зеркало. Увиденное меня не поразило. Эти морщины у глаз, испещренные капиллярами белки, прямой, длинноватый нос и впалые щеки я уже видел. Меня радовало, что я не толстел. Однако это не являлось итогом продуманных восточных диет, это было результатом перманентной нервотрепки. У человека неподготовленного это постоянное истязание и нагромождение задач вызывало гнев. Я же наверняка знал, что прав Лев Толстой, определивший истинную силу человека. Она не в порывах, а в нерушимом спокойствии. Оттого не страшила меня моя седина, она мне шла, учитывая, что распределялась по всей голове равномерно, словно выкладывалась перышками, отщипанными с моих утраченных крыльев.
Незначительным усилием я сдвинул дверь вправо и почти не удивился, обнаружив в шкафу своего недавнего оппонента.
– Причина, по которой ты оказался здесь, может быть только одна – девушка. Кивни, если я прав.
Он кивнул.
– Мы никогда не задумываемся, что убивать свое время – все равно что ликвидировать себя по частям…
Парень смотрел на меня с тотальной ненавистью, но не вылез из шкафа, позволив мне расширить горизонты своей безудержной мысли.
– Если ты готов тратить свое время на тусовщицу, надо привыкать к режиму совы. Это значит – света белого тебе не видеть. Правда, тусоваться тебе придется лишь рядом с предметом своего обожания, ибо она будет тебя стесняться, читай – сторониться, ведь у тебя нет «Мерседеса». У тебя ведь нет «Мерседеса»? – уточнил я.
Парень отрицательно помахал головой.
– Ну, не переживай, когда она будет сидеть в салоне «Мерседеса», а мимо будет проезжать белый «Бентли Континенталь», она, возможно, свернет себе голову и останется лишь в твоих воспоминаниях.
Парень вышел из шкафа и попятился в сторону выхода из аудитории, сначала медленно, потом ускоренным шагом. Перед тем как захлопнуть за собой дверь, он бросил в мой адрес пару нелицеприятных эпитетов, обернув в них сообщение о том, что оставляет курсы:
– Лицемерные уроды! Фальшивые проповедники! Читаете мораль, а сами живете этой жизнью! У вас же все за бабки! Ради статуса и эфира вы готовы податься в говномесы! Трусливые, лживые и надменные! Прячете свои скабрезные мыслишки за своей эрудицией. Это не я, а ты в шкафу, – перешел он на «ты» в запале. – В ящике! И за то, чтобы в нем сидеть, ты заплатишь любую цену! И запомни, – бросил он напоследок, – я в своем шкафу сидел по собственной воле, в свое свободное время! Мне там нравилось! У меня есть мое свободное время, оно должно быть у свободного человека. И лучше я проведу его в шкафу, чем уставившись в телевизор, откуда будет толкать туфту умник вроде тебя! А ты в своем ящике будешь сидеть по чужой воле, по воле своего суфлера! Я был у тебя на паре в последний раз! У цензора большему научишься! Скажешь, его нет?! Есть! Даже если он у тебя в голове! – Тут он постучал пальцем по лбу, добавив: – Страх – твой цензор!
Дверь захлопнулась, и я долго стоял перед шкафом, прежде чем снять с плечиков свое пальто. Парню палец в рот не клади. По сути он поставил меня на место, опустил с небес на землю, сбил корону!
Возможно, я был слишком категоричен в своей оценке нынешних девиц, и именно это обидело моего «штатного» критика. Меня оправдывал только мой не слишком удачный семейный опыт, который превратил последнего романтика в новоиспеченного прагматика.
В любой красотке я видел потенциальную стрекозу. Если честно, я так и называл их, правда, по-английски – dragonflys[2]. Кто они, как не честолюбивые летающие драконы?! Я даже раскладывал это слово на части – drag on fly… Мои фривольные эксперименты с английским почему-то навевали перевести это словосочетание так – «оттянись на мухе». Иногда я производил замену слова drag на drug, чтобы притянуть за уши еще один убийственный и весьма актуальный в ночных клубах перевод – «колесо» (в смысле, наркотик) и «ты на мухе». Однако на самом деле drag означало «бремя», а drag on являлось глаголом «тянуться». Но переводить все правильно мне не хотелось. Я не был женоненавистником. Напротив. Я всего лишь разочаровался!
Это произошло не сразу, а лишь после того, как моя благоверная сперва изменила мне с моим приятелем, потом изменила моему приятелю с его приятелем, далее – его приятелю с приятельницей моего приятеля и в довершение прихватила в охапку ребенка вместе с накопленными исключительно мной сбережениями и отчалила в Иран с депортированным персом, у коего имелся богатый папа. Оттуда она сбежала так же быстро, как от меня, разведав, что с папой перса завести интрижку не получится хотя бы потому, что он неожиданно оказался убитым, а его наследство – поделенным не в пользу недоросля… Вся эта чехарда убедила меня в постулате, высказанном сыном Богдана Хмельницкого, зарубившего свою приемную мать, ту, что наставила рога грозе польской шляхты и татарского хана. В пылу своей ненависти сын гетмана произнес почти сакральное: «Есть на свете жены, которые могут чтить даже мертвых мужей, а есть такие, которые позорят живых!»
Закрыв шкаф, я на мгновение подумал, что мог своими словами ранить влюбленное сердце. Но ведь я намеревался обезопасить его, так что мои наставления следовало воспринять как прививку. Меня не поняли и оскорбили в ответ. Впредь не стоит вмешиваться в проявления чужих чувств! Мало ли. Бывают же исключения. Ведь с гулящими девицами тоже случаются метаморфозы. Иногда и они влюбляются. Я знавал стриптизерш из «Галстука» и «Эгоиста», которые содержали возлюбленных мальчиков на свои ночами заработанные в приватах гонорары. Воистину, тоска по любви – это ее разновидность.
Рассуждать об этом великом чувстве, прибегая к аргументам разума, могут только те, кто еще не влюблен. Или подобные мне, кто уже не влюблен. У которых вместо любви иная привязанность. О ней чуть ниже, сразу после того, как я задвину этот чертов шкаф! Шкаф… Может, парень был прав. Хотя бы в том, что именно в шкафу, подобном этому, находится самое светлое место в той кромешной мгле, которая зовется телевидением…
Глава 2
Телевидение
Мне нравилось, когда меня называли информационным киллером номер один, хоть я так и не думал, продолжая считать самым лучшим Сергея Доренко. Но… мне было приятно. К тому же поговаривали, что Доренко не просто увлекся даосизмом, а реально превратился в китайца и пиарит в радиоэфире РСН какие-то тибетские амулеты, а чтобы ему никто не мешал их пиарить, он сделал кадровую рокировку. Это уже был не тот Доренко. Надобность в том Доренко давно отпала.
Политтехнологи из администрации не собирались реанимировать коршуна. Как изрек Виктор Гюго: вылечив подбитое крыло коршуна, становишься ответственным за его когти… Они просто подкармливали подбитую птицу, требуя взамен самую малость – верноподданичество. Ничего, кроме него, ведь подобострастие в исполнении Доренко выглядело бы лицемерием.
Доренко дали долю. То же сделали с Александром Любимовым и другими. Как? О, это раньше кремлевские пиарщики были слепыми котятами. Они многому научились.
Сперва выстругали эталон, похожий на профиль небритого геостратега Леонтьева, а потом стали всех по нему мерить. Геостратег Леонтьев в свою очередь был уверен, что теперь он телекиллер № 1. Однако… Спровоцировать кого-то каверзным вопросом, а потом не дать на него ответить, бесцеремонно перебив, – такова была драматургия нового психолингвистического дискурса. Жанр естественным путем сузился до рамок зловещего монолога со вставками исторических хроник и заставками небритого профиля.
Доренко в былые годы исполнял свои (правда, частные) заказы куда брутальнее, несмотря на отсутствие недельной щетины. Но теперь он немного устал (не боялся же) и наелся (не проголодался же). А что еще нужно звезде, чтобы достойно встретить старость…
Хотя… Разве может человек остановиться?! Разве может журналист остепениться… Его награда – слава. Ее приходится пестовать, и она почти никогда не спускается сверху. Иногда слава приходит снизу, часто слева, то есть с Запада. Реже – с Востока. С Севера и Юга она почти не является. Она всегда желанна и всегда скоротечна. Она утекает сквозь пальцы и расщепляется на молекулы. Испаряется словно дым и крошится как песок. Слава не есть популярность. Ее готовы принять в ущерб здоровью и рискуя самой жизнью. Но долговечной она бывает лишь для тех, кто ею пренебрегает. Только такие получают славу сверху. Не с того верху, который находится в столицах государств, а с того, что пребывает на небесах…
Мне стукнуло сорок. Гюго утверждал, что именно сорок – это старость юности, а пятьдесят – юность старости. Мне нравилась такая трактовка. Я пока не перешел в десятилетний интервал зрелости, и мне многого еще хотелось. Мое честолюбие удваивало мою природную активность. Моей пассионарности нужен был выход. Моей отдушиной было творчество. Моей наградой могло быть только признание… Да, признание моего призвания.
Симптомы звездной болезни таковы: ты ждешь к себе особого отношения даже от парковщика, ты уверен в своей неотразимости, даже если постарел, ты сторонишься плебеев и в итоге теряешь друзей.
Все вышеперечисленное присутствовало во мне. И это замечали все, кроме больного. Мой друг и партнер по телебизнесу Миша Зеленгольц говорил мне об этом, но я его не слушал, и он прекратил меня увещевать, ведь я был вроде как звездой, а он моим импресарио. К тому же чего слушать человека, который не выпускает из рук бутылочку с дурью и ходит от этого с вечно расширенными зрачками. На after-party в клубе «Крыша» такие зрачки сгодились бы вместо клубной карты, но в коридорах «Останкина» их стоило прикрывать солнцезащитными очками. И пусть Миша говорит, что подружился с «буратино» только потому, что у очеловеченного полена водились пять золотых, я же прекрасно знал – эти тусовщики-олигархи доведут Мишу до синдрома абстиненции. Но молчал, потому что мне тоже позарез нужны были деньги, а выпросить их мог только Зеленгольц.
После того как меня задвинули на неопределенное время с модного политического ток-шоу, не посчитавшись с моими амбициями, я не мог сидеть без дела. Мы придумали проект и сняли пилот. Идея была великолепной. Она созрела в моей гениальной голове спонтанно. Мне казалось, что меня осенило, и я недолго вынашивал планы по реализации моей очередной мечты… Возможно, это было обычным замещением. Мозг спасается от разрушения тем, что сам себя отвлекает. Говорят, японский император после сброса бомбы на Хиросиму принялся за изучение океанской фауны…
Сперва я разведал обстановку в Театре кукол имени Сергея Образцова и быстро понял, что там творится невообразимый кавардак. Театр раздирали склоки между группировками, они понятия не имели о шоу-бизнесе, о раскрученных брендах, промоутерах и трендсеттерах. Этим можно было воспользоваться.
Я стал приглашать артистов-кукольников на халтуры в клубы и казино, что дало мне основания убедиться в скромных запросах актеров. Но меня мало интересовали их гонорары. Главное, что их можно было легко переманить. За 200 баксов они могли вынести из театра любую куклу, включая знаменитого конферансье Эдуарда Апломбова. Но и это мне было без надобности. С помощью кукольных дел мастеров мы изготовили куклы по собственным эскизам. Они стоили недешево – по 3000 евро за штуку, но затея того стоила.
Готовились к съемкам долго, но сняли все с трех камер и с одним краном всего за три дня. В арендованном павильоне «Мосфильма». За деньги спонсора, пожелавшего остаться инкогнито по причине чиновничьего статуса. Предмастеринговая картинка получилась что надо. Оставалась озвучка и продвижение пилота на канале.
Я попросил Зеленгольца вступить в предварительные переговоры с СТС.
Слава Муругов – функционер СТС, бывший кавээнщик, друг, не станет лукавить и переливать из пустого в порожнее, он не будет медлить, он скажет сразу и без обиняков – вставит наше «Образцовое королевство» в сетку вещания после Нового года или нет.
Слава пообещал рассмотреть предложение, и я, довольный, поехал в Черногорию со специалисткой по саунду и сексу Лизой Палкиной. Сразу по возвращении я кинул Палкину. Но вскоре понял, что меня кинул Зеленгольц. В учредительных документах договора телепроизводящей студии моя фамилия не значилась. Это устроил генеральный партнер проекта, тот самый спонсор-инкогнито, в лицо которого знал только Зеленгольц, чтоб его!
Ладно, у меня оставалось мое лицо, и я отправился к Муругову. Слава сказал, что ничего поделать не может, вовсе не обрадовав меня тем, что вставил проект в сетку. А чего тут радоваться, если на твоей идее наживутся другие? Я не альтруист и люблю деньги. Как же я лоханулся, не зарегистрировав свое ноу-хау в патентном бюро на Бережковской набережной! Хотя туда я бы тоже отправил Зеленгольца, а он все оформил бы на себя. Воистину, нельзя никому доверять.
Москва улыбается неискренне… В этом городе любят только успешных и зубастых. И здесь ты считаешься успешным только в одном случае – если тебя показывают по телевизору. Здесь успешные тусуются с успешными, а неудачники с неудачниками. Яппи никогда не пересечется с лузером. Но каково же будет удивление продвинутого парня, когда на выходе из какого-нибудь клуба его атакуют гопники, а за него никто не вступится… Ведь у яппи нет друзей!
Политтехнологи из администрации не собирались реанимировать коршуна. Как изрек Виктор Гюго: вылечив подбитое крыло коршуна, становишься ответственным за его когти… Они просто подкармливали подбитую птицу, требуя взамен самую малость – верноподданичество. Ничего, кроме него, ведь подобострастие в исполнении Доренко выглядело бы лицемерием.
Доренко дали долю. То же сделали с Александром Любимовым и другими. Как? О, это раньше кремлевские пиарщики были слепыми котятами. Они многому научились.
Сперва выстругали эталон, похожий на профиль небритого геостратега Леонтьева, а потом стали всех по нему мерить. Геостратег Леонтьев в свою очередь был уверен, что теперь он телекиллер № 1. Однако… Спровоцировать кого-то каверзным вопросом, а потом не дать на него ответить, бесцеремонно перебив, – такова была драматургия нового психолингвистического дискурса. Жанр естественным путем сузился до рамок зловещего монолога со вставками исторических хроник и заставками небритого профиля.
Доренко в былые годы исполнял свои (правда, частные) заказы куда брутальнее, несмотря на отсутствие недельной щетины. Но теперь он немного устал (не боялся же) и наелся (не проголодался же). А что еще нужно звезде, чтобы достойно встретить старость…
Хотя… Разве может человек остановиться?! Разве может журналист остепениться… Его награда – слава. Ее приходится пестовать, и она почти никогда не спускается сверху. Иногда слава приходит снизу, часто слева, то есть с Запада. Реже – с Востока. С Севера и Юга она почти не является. Она всегда желанна и всегда скоротечна. Она утекает сквозь пальцы и расщепляется на молекулы. Испаряется словно дым и крошится как песок. Слава не есть популярность. Ее готовы принять в ущерб здоровью и рискуя самой жизнью. Но долговечной она бывает лишь для тех, кто ею пренебрегает. Только такие получают славу сверху. Не с того верху, который находится в столицах государств, а с того, что пребывает на небесах…
Мне стукнуло сорок. Гюго утверждал, что именно сорок – это старость юности, а пятьдесят – юность старости. Мне нравилась такая трактовка. Я пока не перешел в десятилетний интервал зрелости, и мне многого еще хотелось. Мое честолюбие удваивало мою природную активность. Моей пассионарности нужен был выход. Моей отдушиной было творчество. Моей наградой могло быть только признание… Да, признание моего призвания.
Симптомы звездной болезни таковы: ты ждешь к себе особого отношения даже от парковщика, ты уверен в своей неотразимости, даже если постарел, ты сторонишься плебеев и в итоге теряешь друзей.
Все вышеперечисленное присутствовало во мне. И это замечали все, кроме больного. Мой друг и партнер по телебизнесу Миша Зеленгольц говорил мне об этом, но я его не слушал, и он прекратил меня увещевать, ведь я был вроде как звездой, а он моим импресарио. К тому же чего слушать человека, который не выпускает из рук бутылочку с дурью и ходит от этого с вечно расширенными зрачками. На after-party в клубе «Крыша» такие зрачки сгодились бы вместо клубной карты, но в коридорах «Останкина» их стоило прикрывать солнцезащитными очками. И пусть Миша говорит, что подружился с «буратино» только потому, что у очеловеченного полена водились пять золотых, я же прекрасно знал – эти тусовщики-олигархи доведут Мишу до синдрома абстиненции. Но молчал, потому что мне тоже позарез нужны были деньги, а выпросить их мог только Зеленгольц.
После того как меня задвинули на неопределенное время с модного политического ток-шоу, не посчитавшись с моими амбициями, я не мог сидеть без дела. Мы придумали проект и сняли пилот. Идея была великолепной. Она созрела в моей гениальной голове спонтанно. Мне казалось, что меня осенило, и я недолго вынашивал планы по реализации моей очередной мечты… Возможно, это было обычным замещением. Мозг спасается от разрушения тем, что сам себя отвлекает. Говорят, японский император после сброса бомбы на Хиросиму принялся за изучение океанской фауны…
Сперва я разведал обстановку в Театре кукол имени Сергея Образцова и быстро понял, что там творится невообразимый кавардак. Театр раздирали склоки между группировками, они понятия не имели о шоу-бизнесе, о раскрученных брендах, промоутерах и трендсеттерах. Этим можно было воспользоваться.
Я стал приглашать артистов-кукольников на халтуры в клубы и казино, что дало мне основания убедиться в скромных запросах актеров. Но меня мало интересовали их гонорары. Главное, что их можно было легко переманить. За 200 баксов они могли вынести из театра любую куклу, включая знаменитого конферансье Эдуарда Апломбова. Но и это мне было без надобности. С помощью кукольных дел мастеров мы изготовили куклы по собственным эскизам. Они стоили недешево – по 3000 евро за штуку, но затея того стоила.
Готовились к съемкам долго, но сняли все с трех камер и с одним краном всего за три дня. В арендованном павильоне «Мосфильма». За деньги спонсора, пожелавшего остаться инкогнито по причине чиновничьего статуса. Предмастеринговая картинка получилась что надо. Оставалась озвучка и продвижение пилота на канале.
Я попросил Зеленгольца вступить в предварительные переговоры с СТС.
Слава Муругов – функционер СТС, бывший кавээнщик, друг, не станет лукавить и переливать из пустого в порожнее, он не будет медлить, он скажет сразу и без обиняков – вставит наше «Образцовое королевство» в сетку вещания после Нового года или нет.
Слава пообещал рассмотреть предложение, и я, довольный, поехал в Черногорию со специалисткой по саунду и сексу Лизой Палкиной. Сразу по возвращении я кинул Палкину. Но вскоре понял, что меня кинул Зеленгольц. В учредительных документах договора телепроизводящей студии моя фамилия не значилась. Это устроил генеральный партнер проекта, тот самый спонсор-инкогнито, в лицо которого знал только Зеленгольц, чтоб его!
Ладно, у меня оставалось мое лицо, и я отправился к Муругову. Слава сказал, что ничего поделать не может, вовсе не обрадовав меня тем, что вставил проект в сетку. А чего тут радоваться, если на твоей идее наживутся другие? Я не альтруист и люблю деньги. Как же я лоханулся, не зарегистрировав свое ноу-хау в патентном бюро на Бережковской набережной! Хотя туда я бы тоже отправил Зеленгольца, а он все оформил бы на себя. Воистину, нельзя никому доверять.
Москва улыбается неискренне… В этом городе любят только успешных и зубастых. И здесь ты считаешься успешным только в одном случае – если тебя показывают по телевизору. Здесь успешные тусуются с успешными, а неудачники с неудачниками. Яппи никогда не пересечется с лузером. Но каково же будет удивление продвинутого парня, когда на выходе из какого-нибудь клуба его атакуют гопники, а за него никто не вступится… Ведь у яппи нет друзей!