Страница:
Владислав Кетат
Стать бессмертным
Антинаучный роман с прологом, но без послесловия
© ЭИ «@элита» 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Пролог
Если люди перестают праздновать собственные дни рождения, то, поверьте мне, это или попытка не обращать внимание на собственный возраст, или же следствие усталости от до смерти надоевшего ежегодного действа. Такое, обыкновенно, происходит с людьми чуть-чуть за тридцать, когда же им становится чуть-чуть за сорок, страх перед возрастом притупляется и всё возвращается на круги своя. Мне сегодня как раз стало чуть-чуть за тридцать, и я не справлял день рождения уже два года подряд.
С этого и начнём.
С этого и начнём.
1. Алексей Цейслер. Тридцать два
Итак, сегодня тридцать первое августа – мой день рождения. Я дома, смотрю по ящику новости, которые одна другой пакостней. День рождения выпал на воскресенье, а это значит, что все нормальные москвичи сегодня на дачах – больших и маленьких, деревянных и кирпичных, в одном, двух и даже трёх часах езды от Москвы. Один священник из ящика как-то на всю страну заявил, что дачи придумали коммунисты, дабы отвлечь людей от святого праздника Воскресения Господня. Получается, зря старались – оно таки осталось священным днём, хотя бы для приносящих в жертву неблагодарной подмосковной земле своё пошатнувшееся здоровье дендрофилов.
В любом случае, надеяться на то, что кто-то обо мне сегодня вспомнит, без толку. Может быть, завтра, после обеда, кто-нибудь и пришлёт письмо с поздравлениями, или даже позвонит. Единственный, кто меня поздравил сегодня – бездушный робот, приславший «Happy birthday» на «мыло», разрушив хрупкую иллюзию моего одиночества.
Выключаю телевизор и иду в бассейн. Я всегда так делаю, если не знаю, чем заняться. Это близко – десять минут ходьбы от дома – в тусклом здании а-ля гастроном, спорткомплексе Института инженеров водного транспорта. По дороге я захожу в магазин, где продают пиратские DVD диски. Покупать я ничего не собираюсь, просто там симпатичная продавщица.
Я не из тех, кто из ничего сооружает себе ритуалы, но если сорок первый шкафчик будет занят, у меня случится лёгкий приступ недовольства. Скажете, большое дело – шкафчик! Но если подумать, вся жизнь состоит из таких вот шкафчиков, занятых или свободных, размеры только у всех разные. Это я так, к слову.
Шкафчик свободен, я быстро раздеваюсь и закрываю его на pin-code моей кредитной карты. Это удобно, я всегда так делаю. Иду в душ. Там уже есть несколько человек – пара мужиков среднего возраста с лишним весом и один рано созревший мальчик, которому лет, должно быть, двенадцать – тринадцать, а взлохмаченные вторичные половые признаки уже покрыли его туловище спереди неприличного густо. И брюшко присутствует. Рядом с этими мне нормально. Как-то раз я пробовал ходить в бассейн по утрам, но после того, как попал на тренировку пловцов, перестал – среди широкоплечих подтянутых парней чувствуешь себя несколько ущербным.
Теперь – в «чашу». В воскресенье днём тут почти пусто, аншлаг обычно бывает около семи-восьми часов в будни – тогда бассейн натурально превращается в суп с клёцками: огромные тётки, застывшие в позиционном положении, полоумные мамаши с детьми, вот-вот готовые пойти ко дну пенсионеры… всё это несколько раздражает. Те, кто хочет спокойно поплавать, приходят к девяти, или как я сегодня – днём в выходные.
Прыгаю с бортика, вода освежает. Её здесь кварцуют, а не хлорируют, что выгодно отличает сей оазис физической культуры от множества подобных. Вообще-то бассейн для меня маловат, я больше люблю пятидесятиметровые, там можно получить больше приятных ощущений от заплыва.
В одну сторону я плыву брассом, обратно – кролем. Брасс полезен для сердца, а кроль для пресса, так сказал один доктор из ящика. Возможно, не все доктора из ящика переодетые актёры, потому что, когда я плыву кролем, чувствую, как напрягаются мышцы живота и поясницы. Приятная боль… Брасс нужен ещё и за тем, чтобы поглазеть вокруг. Главное в этом деле – хорошие очки. Те, что сейчас на мне – с диоптриями – стоили дурных денег, но дело того стоило, смотреть через них одно удовольствие. Хотя, допускаю, что люди с нормальным зрением, не разделят моих восторгов.
Туда – брассом, обратно – кролем… Я никогда не считаю, сколько проплыл. Когда устаю, отдыхаю у бортика, и, пока восстанавливается дыхание, можно получше рассмотреть соседей.
Слева – тётя средних лет. Пожалуй, старовата. В кильватере у неё рано созревший мальчик из душевой, должно быть, её сын. Фигуру тёте сохранить удалось, но возраст – есть возраст: чего ни выдумывай, а с шеей и руками ничего не сделаешь, они всегда выдают. И ещё лицо. И бёдра. И грудь. Короче – всё. Но при всём при этом, тётя пришла в купальнике с просвечивающим верхом. Ну, вот, почему, скажите вы мне, такие купальники носят не молодые девчонки, а только вот такие списанные подводные лодки? Может, в соответствующих магазинах существует ограничение по возрасту?
В общем, слева смотреть не на что.
Так, а что у нас справа? Тоже тётя, только помоложе, где-то моего возраста, может, чуть старше. Эта – совсем другое дело: фигурка, вроде бы, аккуратная, правда, лицо и грудь разглядеть как следует пока не получается. На ней закрытый чёрный купальник, белая шапочка и чёрные очки. Сбоку на шапочке какой-то логотипчик, не пойму, какой именно. Волосы, скорее всего, тёмные – под шапочкой не видно. Хотя нет, небольшая прядь всё же выбилась у виска; я угадал – она и правда брюнетка. Надо будет понаблюдать за ней повнимательнее…
Хлопает дверь, и из женской раздевалки появляются две подружки, похоже, студентки. Одна высокая и худая, другая, что характерно, маленькая и плотная. На обеих – открытые купальники эконом класса. Эти плавать не будут, просто потусуются в воде, потреплются. Для таких визит сюда не более чем повод для общения, ни о каком физическом совершенствовании они, похоже, не помышляют. Пока. Кстати, недавно я заметил, что в этот бассейн ходят либо совсем уж соплячки, либо тётки за тридцать. Самой вкусной возрастной категории отчего-то не бывает вовсе. Может, они все чем-то таким важным заняты? Не знаю… Понятное дело, на девчонок мне смотреть приятнее всего, даже если у них не всё в порядке с фигурой. Молодость бьёт класс, так сказать.
Я опять у бортика. Делаю вид, что качаю пресс, а сам наблюдаю за той, что справа – она как раз подплывает. Не быстро, но уверенно. Хорошая техника – к бабке не ходи, раньше занималась плаванием, но вряд ли серьёзно – фигура у неё совсем не как у профессиональных пловчих с их жутковатыми плечищами.
Она касается ладонями бортика и повисает на дорожке. Снимает очки. Бывают же такие серые глаза – загляденье!
Какое-то время мы висим рядом. Она в мою сторону не смотрит, а я украдкой на неё поглядываю. Делаю вид, что изучаю то часы, то большой термометр на стене. Что же у неё спросить-то, господи…
Ныряю, отталкиваюсь ногами от бортика и снова плыву. До противоположного бортика брассом, а обратно – ну, сами знаете…
Больше часа я обычно не задерживаюсь. Какой смысл себя изматывать, надо вылезать и идти в душ, тем более что та, что справа, уже ушла. Не выходит она у меня из головы…
Какое-то время я рассуждаю, не подождать ли мне её снаружи и не предложить ли ей свой вечер. Ведь ничего страшного не случится, если подойти к приятной женщине на улице и поинтересоваться её свободным временем. Это просто. Всего-то делов – перешагнуть через поднявшийся к горлу комок, подсочившее давление, взмокший затылок. Главное – угадать с первой фразой. Собственно, вариантов-то всего два: «Девушка, что вы делаете вечером?» или «Девушка, вы свободны?»
Постараюсь объяснить: с тех пор, как я развёлся, довольно большой кусок моего свободного времени уходит на поиски. Услугами уличных дам я, разумеется, не пользуюсь, чаще всего наведываюсь либо к старым (не в смысле возраста, разумеется) и не особо требовательным таким же, как и я, одиноким подругам, либо посещаю проверенные апартаменты. Первое проще, но приходится мириться с непрофессионализмом и периодическими скандалами, второе – дороже. Опыт в этом деле у меня небольшой – когда был женат, налево особенно не гулял. Бывало, конечно, но, просто со скуки. Об этой самой скуке может рассказать любой окольцованный – у всех всегда одно и тоже, если долго живёшь с одной женщиной. Это довольно безопасно, если соблюдать минимальные меры предосторожности. Жена меня, кстати, ни разу не застукала, мы развелись совсем по другому поводу. Точнее сказать, безо всякого повода. После развода, как и следовало ожидать, известный колорит исчез, осталась одна насущная потребность.
Я всё-таки принял решение и теперь тороплюсь – не хочется упустить ту, что справа. На мытьё, вытирание и переодевание у меня уходит не больше пяти минут. Но перед тем как выйти на улицу, надо ещё высушить голову при помощи унижающей мужское достоинство бабской сушилки. Единственный способ не испортить себе при этом настроение – лихо захлопнуть пластиковое забрало и представить себя гонщиком, хоккеистом или лётчиком – только так можно избавиться от ощущения себя клушей в бигудях. Пару минут сохну, и бегом на улицу.
Мы выходим из спорткомплекса одновременно. Её взгляд, короткий и цепкий, на долю секунды задерживается на мне (ровно на время срабатывания системы «свой – чужой») и уходит прочь. А я, так и не успевший выбрать, с какой же фразы начать, стою, как истукан и молчу. Возможно, если бы у меня было хоть чуть-чуть времени, наверное, я бы выдавил из себя что-нибудь, но тут – фактор внезапности… только и успел отметить, что ростом она почти с меня. Теперь остаётся либо плюнуть на всё и пойти домой, либо…
Аккуратно, соблюдая приличную дистанцию, метров, наверное, десять, должно быть, не слишком быстро для мужчины, я иду вслед за моей новой незнакомкой. Хотя, в принципе, мог бы этого и не делать – она не обернулась ни разу. Люди вообще редко оборачиваются, когда куда-то идут.
Минут за десять мы таким макаром доходим с ней до входа в метро «Коньково». Мне туда не надо, но я всё равно спускаюсь в запруженный людьми переход. Сокращаю дистанцию до минимума, потому что очень трудно преследовать человека в метрошной толпе. Между мной и рассыпающимся при каждом шаге её чёрным каре теперь всего один человек.
Она заходит в последний вагон поезда, который идёт в центр. Я захожу следом и встаю у дверей. Делаю вид, что изучаю схему метро. Вагон сильно дёргает, и мы начинаем карабкаться по рыжей ветке вверх, с юго-востока на северо-запад. Пробираюсь поближе и смотрю в окно. Там одна за другой мелькают «Беляево», потом «Калужская», «Новые черёмушки», «Профсоюзная» – похожие друг на друга, как сёстры от одной матери и разных отцов. Сороконожки[1], одно слово. Не люблю я их, в основном из-за дешёвой, кафельной их беспринципности. Отворачиваюсь от окна и снова пристально изучаю знакомый с детства узор из разноцветных линий.
Станция «Шаболовская». Чем ближе мы подъезжаем к центру, тем тише становится шум в вагоне, я даже слышу музыку из плеера парня, который стоит рядом – «Led Zepprlin», «Good Times, Bed Times». Украдкой поглядываю на… а вот как мне её теперь называть? Ведь всё должно иметь какое-то название – нет названия, нет и предмета, так? «Девушка из бассейна»? «Наяда моя»? «Купальщица Ренуара»? «Мадам баттерфляй»? Не знаю. Пусть пока будет просто «Она», а там посмотрим.
«Она» сидит в самом углу вагона и читает толстую книжку в мягкой обложке. Ветер теребит тот самый локон, который выбился у неё из-под шапочки в бассейне. С определением возраста я, похоже, ошибся в хорошую сторону – она меня моложе. Ей, может, лет двадцать шесть – двадцать семь, не больше. «Она» отрывает глаза от книги и рассеянно смотрит перед собой. Потом замечает меня, и наши глаза встречаются во второй раз. Теперь её взгляд задерживается на мне немного дольше, но через пару долгих секунд снова устремляется в раскрытую книгу. Чувствуя невероятный стыд, отвожу в сторону глаза. Чёрт меня дёрнул за ней пойти…
Станция «Октябрьская». Вагон облегчённо выдыхает людьми. Я прохожу почти в самую середину, чтобы пропустить выходящих. Оставшиеся пассажиры не спеша разбредаются по освободившимся сидячим местам, двери, наконец, закрываются, и поезд, без усилия тронувшись с места, катит дальше, на север.
Я оборачиваюсь, чтобы ещё раз на «Неё» посмотреть, но «Её» уже нет. Там, где секунду назад сидела моя незнакомка, расположилась полная мадам с коричневой таксой на руках. Такса пытается вырваться и задорно тявкает.
«Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Третьяковская», – говорит женщина из репродуктора.
«Что я вообще, здесь делаю? – думаю я. – У меня же сегодня день рождения… Зачем я попёрся за ней? За-че-м?» «Затем, что тебе сегодня просто нечего делать ни дома, ни в каком другом месте, – отвечает мне мой собственный голос, – и ещё, потому что у тебя уже два года никого нет…»
А ведь правду говорит, стервец.
Выхожу на «Третьяковской». Перебегаю на другую сторону платформы, заскакиваю в вагон… но «Третьяковская» – это такая станция, где, чтобы вернуться назад, мало просто перейти на другую сторону платформы.
«Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Марксистская», – говорит женщина из репродуктора.
«А, может, не так уж и плохо отметить свой день рождения в метро? – думаю я. – Как-никак, несколько миллионов приглашённых…»
В любом случае, надеяться на то, что кто-то обо мне сегодня вспомнит, без толку. Может быть, завтра, после обеда, кто-нибудь и пришлёт письмо с поздравлениями, или даже позвонит. Единственный, кто меня поздравил сегодня – бездушный робот, приславший «Happy birthday» на «мыло», разрушив хрупкую иллюзию моего одиночества.
Выключаю телевизор и иду в бассейн. Я всегда так делаю, если не знаю, чем заняться. Это близко – десять минут ходьбы от дома – в тусклом здании а-ля гастроном, спорткомплексе Института инженеров водного транспорта. По дороге я захожу в магазин, где продают пиратские DVD диски. Покупать я ничего не собираюсь, просто там симпатичная продавщица.
Я не из тех, кто из ничего сооружает себе ритуалы, но если сорок первый шкафчик будет занят, у меня случится лёгкий приступ недовольства. Скажете, большое дело – шкафчик! Но если подумать, вся жизнь состоит из таких вот шкафчиков, занятых или свободных, размеры только у всех разные. Это я так, к слову.
Шкафчик свободен, я быстро раздеваюсь и закрываю его на pin-code моей кредитной карты. Это удобно, я всегда так делаю. Иду в душ. Там уже есть несколько человек – пара мужиков среднего возраста с лишним весом и один рано созревший мальчик, которому лет, должно быть, двенадцать – тринадцать, а взлохмаченные вторичные половые признаки уже покрыли его туловище спереди неприличного густо. И брюшко присутствует. Рядом с этими мне нормально. Как-то раз я пробовал ходить в бассейн по утрам, но после того, как попал на тренировку пловцов, перестал – среди широкоплечих подтянутых парней чувствуешь себя несколько ущербным.
Теперь – в «чашу». В воскресенье днём тут почти пусто, аншлаг обычно бывает около семи-восьми часов в будни – тогда бассейн натурально превращается в суп с клёцками: огромные тётки, застывшие в позиционном положении, полоумные мамаши с детьми, вот-вот готовые пойти ко дну пенсионеры… всё это несколько раздражает. Те, кто хочет спокойно поплавать, приходят к девяти, или как я сегодня – днём в выходные.
Прыгаю с бортика, вода освежает. Её здесь кварцуют, а не хлорируют, что выгодно отличает сей оазис физической культуры от множества подобных. Вообще-то бассейн для меня маловат, я больше люблю пятидесятиметровые, там можно получить больше приятных ощущений от заплыва.
В одну сторону я плыву брассом, обратно – кролем. Брасс полезен для сердца, а кроль для пресса, так сказал один доктор из ящика. Возможно, не все доктора из ящика переодетые актёры, потому что, когда я плыву кролем, чувствую, как напрягаются мышцы живота и поясницы. Приятная боль… Брасс нужен ещё и за тем, чтобы поглазеть вокруг. Главное в этом деле – хорошие очки. Те, что сейчас на мне – с диоптриями – стоили дурных денег, но дело того стоило, смотреть через них одно удовольствие. Хотя, допускаю, что люди с нормальным зрением, не разделят моих восторгов.
Туда – брассом, обратно – кролем… Я никогда не считаю, сколько проплыл. Когда устаю, отдыхаю у бортика, и, пока восстанавливается дыхание, можно получше рассмотреть соседей.
Слева – тётя средних лет. Пожалуй, старовата. В кильватере у неё рано созревший мальчик из душевой, должно быть, её сын. Фигуру тёте сохранить удалось, но возраст – есть возраст: чего ни выдумывай, а с шеей и руками ничего не сделаешь, они всегда выдают. И ещё лицо. И бёдра. И грудь. Короче – всё. Но при всём при этом, тётя пришла в купальнике с просвечивающим верхом. Ну, вот, почему, скажите вы мне, такие купальники носят не молодые девчонки, а только вот такие списанные подводные лодки? Может, в соответствующих магазинах существует ограничение по возрасту?
В общем, слева смотреть не на что.
Так, а что у нас справа? Тоже тётя, только помоложе, где-то моего возраста, может, чуть старше. Эта – совсем другое дело: фигурка, вроде бы, аккуратная, правда, лицо и грудь разглядеть как следует пока не получается. На ней закрытый чёрный купальник, белая шапочка и чёрные очки. Сбоку на шапочке какой-то логотипчик, не пойму, какой именно. Волосы, скорее всего, тёмные – под шапочкой не видно. Хотя нет, небольшая прядь всё же выбилась у виска; я угадал – она и правда брюнетка. Надо будет понаблюдать за ней повнимательнее…
Хлопает дверь, и из женской раздевалки появляются две подружки, похоже, студентки. Одна высокая и худая, другая, что характерно, маленькая и плотная. На обеих – открытые купальники эконом класса. Эти плавать не будут, просто потусуются в воде, потреплются. Для таких визит сюда не более чем повод для общения, ни о каком физическом совершенствовании они, похоже, не помышляют. Пока. Кстати, недавно я заметил, что в этот бассейн ходят либо совсем уж соплячки, либо тётки за тридцать. Самой вкусной возрастной категории отчего-то не бывает вовсе. Может, они все чем-то таким важным заняты? Не знаю… Понятное дело, на девчонок мне смотреть приятнее всего, даже если у них не всё в порядке с фигурой. Молодость бьёт класс, так сказать.
Я опять у бортика. Делаю вид, что качаю пресс, а сам наблюдаю за той, что справа – она как раз подплывает. Не быстро, но уверенно. Хорошая техника – к бабке не ходи, раньше занималась плаванием, но вряд ли серьёзно – фигура у неё совсем не как у профессиональных пловчих с их жутковатыми плечищами.
Она касается ладонями бортика и повисает на дорожке. Снимает очки. Бывают же такие серые глаза – загляденье!
Какое-то время мы висим рядом. Она в мою сторону не смотрит, а я украдкой на неё поглядываю. Делаю вид, что изучаю то часы, то большой термометр на стене. Что же у неё спросить-то, господи…
Ныряю, отталкиваюсь ногами от бортика и снова плыву. До противоположного бортика брассом, а обратно – ну, сами знаете…
Больше часа я обычно не задерживаюсь. Какой смысл себя изматывать, надо вылезать и идти в душ, тем более что та, что справа, уже ушла. Не выходит она у меня из головы…
Какое-то время я рассуждаю, не подождать ли мне её снаружи и не предложить ли ей свой вечер. Ведь ничего страшного не случится, если подойти к приятной женщине на улице и поинтересоваться её свободным временем. Это просто. Всего-то делов – перешагнуть через поднявшийся к горлу комок, подсочившее давление, взмокший затылок. Главное – угадать с первой фразой. Собственно, вариантов-то всего два: «Девушка, что вы делаете вечером?» или «Девушка, вы свободны?»
Постараюсь объяснить: с тех пор, как я развёлся, довольно большой кусок моего свободного времени уходит на поиски. Услугами уличных дам я, разумеется, не пользуюсь, чаще всего наведываюсь либо к старым (не в смысле возраста, разумеется) и не особо требовательным таким же, как и я, одиноким подругам, либо посещаю проверенные апартаменты. Первое проще, но приходится мириться с непрофессионализмом и периодическими скандалами, второе – дороже. Опыт в этом деле у меня небольшой – когда был женат, налево особенно не гулял. Бывало, конечно, но, просто со скуки. Об этой самой скуке может рассказать любой окольцованный – у всех всегда одно и тоже, если долго живёшь с одной женщиной. Это довольно безопасно, если соблюдать минимальные меры предосторожности. Жена меня, кстати, ни разу не застукала, мы развелись совсем по другому поводу. Точнее сказать, безо всякого повода. После развода, как и следовало ожидать, известный колорит исчез, осталась одна насущная потребность.
Я всё-таки принял решение и теперь тороплюсь – не хочется упустить ту, что справа. На мытьё, вытирание и переодевание у меня уходит не больше пяти минут. Но перед тем как выйти на улицу, надо ещё высушить голову при помощи унижающей мужское достоинство бабской сушилки. Единственный способ не испортить себе при этом настроение – лихо захлопнуть пластиковое забрало и представить себя гонщиком, хоккеистом или лётчиком – только так можно избавиться от ощущения себя клушей в бигудях. Пару минут сохну, и бегом на улицу.
Мы выходим из спорткомплекса одновременно. Её взгляд, короткий и цепкий, на долю секунды задерживается на мне (ровно на время срабатывания системы «свой – чужой») и уходит прочь. А я, так и не успевший выбрать, с какой же фразы начать, стою, как истукан и молчу. Возможно, если бы у меня было хоть чуть-чуть времени, наверное, я бы выдавил из себя что-нибудь, но тут – фактор внезапности… только и успел отметить, что ростом она почти с меня. Теперь остаётся либо плюнуть на всё и пойти домой, либо…
Аккуратно, соблюдая приличную дистанцию, метров, наверное, десять, должно быть, не слишком быстро для мужчины, я иду вслед за моей новой незнакомкой. Хотя, в принципе, мог бы этого и не делать – она не обернулась ни разу. Люди вообще редко оборачиваются, когда куда-то идут.
Минут за десять мы таким макаром доходим с ней до входа в метро «Коньково». Мне туда не надо, но я всё равно спускаюсь в запруженный людьми переход. Сокращаю дистанцию до минимума, потому что очень трудно преследовать человека в метрошной толпе. Между мной и рассыпающимся при каждом шаге её чёрным каре теперь всего один человек.
Она заходит в последний вагон поезда, который идёт в центр. Я захожу следом и встаю у дверей. Делаю вид, что изучаю схему метро. Вагон сильно дёргает, и мы начинаем карабкаться по рыжей ветке вверх, с юго-востока на северо-запад. Пробираюсь поближе и смотрю в окно. Там одна за другой мелькают «Беляево», потом «Калужская», «Новые черёмушки», «Профсоюзная» – похожие друг на друга, как сёстры от одной матери и разных отцов. Сороконожки[1], одно слово. Не люблю я их, в основном из-за дешёвой, кафельной их беспринципности. Отворачиваюсь от окна и снова пристально изучаю знакомый с детства узор из разноцветных линий.
Станция «Шаболовская». Чем ближе мы подъезжаем к центру, тем тише становится шум в вагоне, я даже слышу музыку из плеера парня, который стоит рядом – «Led Zepprlin», «Good Times, Bed Times». Украдкой поглядываю на… а вот как мне её теперь называть? Ведь всё должно иметь какое-то название – нет названия, нет и предмета, так? «Девушка из бассейна»? «Наяда моя»? «Купальщица Ренуара»? «Мадам баттерфляй»? Не знаю. Пусть пока будет просто «Она», а там посмотрим.
«Она» сидит в самом углу вагона и читает толстую книжку в мягкой обложке. Ветер теребит тот самый локон, который выбился у неё из-под шапочки в бассейне. С определением возраста я, похоже, ошибся в хорошую сторону – она меня моложе. Ей, может, лет двадцать шесть – двадцать семь, не больше. «Она» отрывает глаза от книги и рассеянно смотрит перед собой. Потом замечает меня, и наши глаза встречаются во второй раз. Теперь её взгляд задерживается на мне немного дольше, но через пару долгих секунд снова устремляется в раскрытую книгу. Чувствуя невероятный стыд, отвожу в сторону глаза. Чёрт меня дёрнул за ней пойти…
Станция «Октябрьская». Вагон облегчённо выдыхает людьми. Я прохожу почти в самую середину, чтобы пропустить выходящих. Оставшиеся пассажиры не спеша разбредаются по освободившимся сидячим местам, двери, наконец, закрываются, и поезд, без усилия тронувшись с места, катит дальше, на север.
Я оборачиваюсь, чтобы ещё раз на «Неё» посмотреть, но «Её» уже нет. Там, где секунду назад сидела моя незнакомка, расположилась полная мадам с коричневой таксой на руках. Такса пытается вырваться и задорно тявкает.
«Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Третьяковская», – говорит женщина из репродуктора.
«Что я вообще, здесь делаю? – думаю я. – У меня же сегодня день рождения… Зачем я попёрся за ней? За-че-м?» «Затем, что тебе сегодня просто нечего делать ни дома, ни в каком другом месте, – отвечает мне мой собственный голос, – и ещё, потому что у тебя уже два года никого нет…»
А ведь правду говорит, стервец.
Выхожу на «Третьяковской». Перебегаю на другую сторону платформы, заскакиваю в вагон… но «Третьяковская» – это такая станция, где, чтобы вернуться назад, мало просто перейти на другую сторону платформы.
«Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Марксистская», – говорит женщина из репродуктора.
«А, может, не так уж и плохо отметить свой день рождения в метро? – думаю я. – Как-никак, несколько миллионов приглашённых…»
2. Рыжов. Растяжение и сжатие
Евгению Ивановичу снилась холодная аудитория № 410, в которой толпились одетые в телогрейки, пальто и шинели его однокурсники. В училище не топили уже неделю, и студентам было велено являться на занятия в верхней одежде.
Обсуждали вчерашний ночной налёт, самый крупный с начала осени. Спорили. Ровно в одиннадцать сорок прикрытая от сквозняков дверь с характерным скрипом-щелчком открылась, и в аудиторию вошёл маленький и круглый, словно капустный вилок, декан факультета Николай Михайлович Масленников. На нём были высокие валенки, чёрные мешковатые штаны и длинная тужурка поверх пошитого, вероятно ещё до революции, зелёного штучного пиджака. Правой рукой за самый краешек, будто то был только что вскипевший чайник, декан держал небольшой, сложенный вчетверо, листок. Вслед за Масленниковым, громыхая сапожищами, в открытую дверь вошёл абсолютно лысый, с широким ассиметричным лицом офицер в длинной, почти до полу, грязноватой снизу шинели.
В аудитории стало тихо. Студенты без команды встали, восемнадцать пар глаз впились в военного, который остановился около преподавательского стола и, выполнив команду «Налево!», повернулся к аудитории лицом. В левой руке у военного была ушанка, а вместо правой – пустой, подшитый на расстоянии примерно двух третей длины от плеча, рукав.
Масленников прокашлялся и жалобно посмотрел на военного, судя по петлицам, майора. Военный коротко кивнул.
– Ну что, ребятишки, – начал декан после прерывистого вдоха, – у меня по ваши души приказ. От сегодняшнего числа, первого ноября одна тысяча девятьсот сорок первого года. Вот.
Масленников развернул и поднял вверх бумажку, с которой вошёл.
– И список группы вот, – он достал из кармана вторую, – так что… от А до К – на завод № 22, танки чинить, танки. А от Л до Я – вот, с товарищем майором пойдёте, с товарищем… – Масленников вдруг закрыл лицо ладонями и зашёлся кашлем.
Плачет декан или просто кашель у него такой, будто плачь, было непонятно. Майор молчал. Студенты молчали тоже. Никто просто ещё не понял, что здесь и сейчас в сапогах и майорских петлицах за ними пришла Судьба. А может, просто никак не могли сообразить, в каком месте алфавита находится буква, с которой начинается их фамилия, и в какую из дверей им теперь нужно входить…
Евгений Иванович проснулся. Шея его от долгого лежания на плоской вагонной подушке ныла необычайно, отдавая при каждом повороте головы в затылок. Поезд катился небыстро, вагон легонько раскачивало, и Евгений Иванович подумал, не поспать ли ему ещё, но потом всё же решил, что уже хватит, и свесил голову со своей верхней полки вниз, чтобы оценить обстановку. Внизу болтали, видимо севшие где-то ночью, двое молодых мужчин (военный и штатский) и женщина от тридцати с хвостом до сорока с хвостиком. Довольно пикантная.
Евгений Иванович сразу понял, что в купе происходит поединок (ну, как было не понять с его-то опытом). С деланным усилием он спустился вниз, поздоровался с соседями, взял со своей полки полотенце и мыльно-рыльные принадлежности и пошёл по качающемуся коридору в самый конец вагона. Отстояв небольшую очередь в туалет, он умылся, выкурил в тамбуре сигаретку (на сегодня первую и потому самую приятную), проследовал в другой конец вагона, заглянул к полной, обвешанной дешёвыми цацками проводнице, и попросил стакан чаю. После чего вернулся в своё купе.
Вербальная битва за даму к его приходу была в разгаре. Каждый из кавалеров спешил поведать что-нибудь смешное, при этом упаси господи, не похабное, и, уж конечно, без использования нецензурной лексики. Расклад был таков: военный – крупный мужчина северо-славянской внешности – давал штатскому сто очков вперёд в смысле экстерьера, но этим все его преимущества и заканчивались. Штатский – бородатый шатен в очках – хоть и был гораздо субтильнее своего соперника, благодаря лучше подвешенному языку лидировал.
Евгений Иванович не стал забираться обратно наверх, а уселся на нижнюю полку, рядом с военным, предварительно слегка откинув уголок застеленного матраца. Такое его поведение вызвало небольшое замешательство среди дуэлянтов. Некоторое время оба молча оценивали нового попутчика, но, решив, что как соперник он не представляет никакой опасности, продолжили.
– Ехали мы как-то с полигона в вагоне СВ с гэдээровскими немцами, – нарушил неловкую тишину штатский, – да ещё в таком странном, что там купе, которые в середине вагона – с душем, а по краям – без. Мы как раз в середине ехали, а немцы в самом крайнем, у туалета. Так вот, заходит один из них как-то к нам в купе, тычет пальцем в моего напарника, Тимура, и говорит: – «Дженебеков? Астронавт?» А я ему: – «Найн, камрад. Хабибулин! Инженер!» Немец так и выпал – думал, что в купе с душем у нас может только космонавт ездить, представляете?
Дамочка благосклонно хихикнула, военный насупился.
– А вот у нас в полку случай был… – начал он, но Евгений Иванович не дослушал.
«Да не нужна она тут никому, просто каждый не хочет, чтобы она досталась соседу», – подумал он и вышел из купе в коридор. За закрытой дверью послышался хохот военного, вызванный, по-видимому, его же собственной шуткой.
Евгений Иванович устроился у окна и стал смотреть на мелькающую за окном листву. С каждым километром её становилось всё больше, а это означало, что поезд, в котором он ехал, уносил его всё дальше на Север, в Россию, оставляя далеко позади казахские степи, привозную воду, полигон, подземные сооружения, которые он проектировал, а заодно и его прежнюю жизнь.
Ему был пятьдесят один год. Два месяца назад он начал свою жизнь заново. Точнее, его жизнь сама по себе началась заново. Теперь, по прошествии этих самых двух месяцев, он совершенно чётко понимал, что всё, произошедшее с ним, не его натруженных, с длинными, как у пианиста пальцами, рук дело, а неких одушевлённых обстоятельств, которые ловко разыграли свою партию на его судьбе и после куда-то бесследно исчезли.
– Теперь ведь и виноватых не найдёшь, – незаметно для себя озвучил Евгений Иванович свою последнюю мысль.
– Ай, бросьте. Их ведь нет никогда, виноватых-то, – ответила ему будто бы соткавшаяся из душноватого вагонного воздуха проводница, – ваш чай, гражданин.
Евгений Иванович расплатился медяками, принял у грудастой хозяйки вагона дымящийся стакан в дюралевом подстаканнике, отхлебнул по железнодорожному обыкновению переслащённого до невозможности чаю и решил пока не возвращаться в купе.
На душе у Евгения Ивановича вдруг стало тяжело. Он закрыл глаза, и ему почудилось, будто его сейчас что-то растягивает в разные стороны; словно невидимой лонжей прикреплён он ко всему тому, что осталось там, у него за спиной, и чем дальше увозит его поезд, тем туже натягивается лонжа, и сильнее давит грудь…
«Это якорь, – подумал Евгений Иванович, – в таких историях обязательно есть якорь».
И навалились на него битюгами воспоминания. Евгений Иванович увидел перепачканную шоколадом Татку, серьёзного не по годам Илью и с ними рядом Татьяну, в последнее время располневшую, но очень привлекательную ещё женщину. Ему вдруг захотелось схватить дочку, поднять выше головы – полетели, полетели, полетели…, затем сыграть партию в шахматы с Ильёй, нарочно ему проиграть, а после обсудить его мелкие школьные катастрофы, сплетни и слухи… да и Татьяну он был бы не прочь сейчас обнять за плечи, поцеловать в шею, там, где начинаются волосы, тёмные и вьющиеся, с редкой сединой, запустить в них пальцы…
Евгений Иванович открыл глаза.
«А что впереди? – подумал он. – Что, или кто, тащит меня вперёд? За тысячи километров с насиженного годами места от семьи, друзей и работы?»
Евгений Иванович попытался представить себе точку, к которой стремился, цель своего путешествия, но, не смог различить ничего кроме маловыразительной серой мути.
– Да вы зайдите в купе, что же вы в коридоре-то чай пьёте, – услышал он позади женский голос.
От неожиданности Евгений Иванович вздрогнул, но быстро взял себя в руки, когда понял, что обращается к нему его попутчица, она же предмет дуэли, которая зачем-то вышла в коридор.
– Благодарю, барышня, мне и здесь удобно, – сказал он как можно мягче, чуть понизив голос, – у вас там компания, не хочу мешать.
– Вы нам ни капельки не помешаете, честное слово. Да и… они мне смертельно надоели, оба, – сказала женщина, и устало добавила: – Болваны.
Теперь она показалась Евгению Ивановичу совсем другой. Там, в купе он успел отметить про себя её женские достоинства, но только теперь разглядел карие с искорками озорные глаза и несколько родинок слева, над верхней губой.
– Хотите, чтобы я вас украл? – спросил Евгений Иванович ещё мягче и ещё ниже.
– Пожалуй, – ответила женщина, для вида подумав, – но куда, простите, вы меня можете здесь украсть?
– В вагон ресторан, больше некуда.
– А как же эти? – она показала большим пальцем на закрытую дверь купе.
– Они нас не найдут. Слишком тупые.
– Ну, Максим, положим, не совсем уж тупой…
– Пиджак?
– Что? Ах, да, пиджак, а вот Палыч – сапог, то есть, майор, этот – дуб дубом, – женщина вдруг посерьёзнела. – А вы не боитесь, что они вас потом побьют?
– Боюсь, ещё как боюсь, но по закону котёнка Гава, вместе бояться интереснее.
Женщина улыбнулась, естественно и открыто, без провинциального бабского жеманства.
– Нина, – сказала она и протянула Евгению Ивановичу правую руку, на которой не было колец.
– Евгений Иванович, – ответил Евгений Иванович и чуть коснулся губами её пальцев.
У Нины начали розоветь щёки.
– Ну что, в бега? Время дорого! – сказал Евгений Иванович, косясь на дверь купе, готовую в любой момент открыться и явить в коридор кого-нибудь из дуэлянтов.
– В бега! – ответила его без пяти минут похищенная соседка.
Их и в правду не нашли, может, потому, что не искали вовсе. Остаток дороги они просидели в пустом вагоне ресторане, разговаривали и пили боржом. Точнее, говорил в основном Евгений Иванович.
Он не стал уподобляться молодым конкурентам, а напротив, завёл беседу о вещах серьёзных и даже грустных и трагических. Он рассказывал Нине про войну, ополчение, голод и госпиталь; про послевоенную неустроенность, комнату в коммуналке и одну пару штанов на все случаи; про Байконур, вагончики в степи и аварии первых пусков; про своих жён, про жизнь с ними и про неизбежное расставание… Он наговорил ей столько всего личного и даже интимного, чего никогда не позволял себе рассказывать даже близким знакомым (настоящих друзей у него не было), не то, что дорожным попутчикам.
Евгений Иванович не имел целью ни разжалобить Нину, ни тем более, её шокировать, просто ему захотелось обо всём этом с кем-то поговорить. Возможно, такое его настроение было следствием сегодняшнего сна, а, может, просто очередной попыткой во всём разобраться. Сколько уже у него было уже этих попыток! Нина, кажется, всё поняла и потому слушала молча и не перебивала.
Их совместное возвращение в купе не вызвало ничего кроме косых взглядов и громкого молчания дуэлянтов. Поезд нехотя подползал к перрону Павелецкого вокзала с опозданием примерно в полчаса, за которые Евгений Иванович про себя горячо благодарил машиниста, начальника поезда, Господа Бога и вкупе с ними всех работников МПС. Он был уверен, что это маленькое ж/д приключение закончится прямо на перроне, где бесследно растворились оба его соперника, но Нина предложила поехать к ней в Черёмушки. И он согласился.
Обсуждали вчерашний ночной налёт, самый крупный с начала осени. Спорили. Ровно в одиннадцать сорок прикрытая от сквозняков дверь с характерным скрипом-щелчком открылась, и в аудиторию вошёл маленький и круглый, словно капустный вилок, декан факультета Николай Михайлович Масленников. На нём были высокие валенки, чёрные мешковатые штаны и длинная тужурка поверх пошитого, вероятно ещё до революции, зелёного штучного пиджака. Правой рукой за самый краешек, будто то был только что вскипевший чайник, декан держал небольшой, сложенный вчетверо, листок. Вслед за Масленниковым, громыхая сапожищами, в открытую дверь вошёл абсолютно лысый, с широким ассиметричным лицом офицер в длинной, почти до полу, грязноватой снизу шинели.
В аудитории стало тихо. Студенты без команды встали, восемнадцать пар глаз впились в военного, который остановился около преподавательского стола и, выполнив команду «Налево!», повернулся к аудитории лицом. В левой руке у военного была ушанка, а вместо правой – пустой, подшитый на расстоянии примерно двух третей длины от плеча, рукав.
Масленников прокашлялся и жалобно посмотрел на военного, судя по петлицам, майора. Военный коротко кивнул.
– Ну что, ребятишки, – начал декан после прерывистого вдоха, – у меня по ваши души приказ. От сегодняшнего числа, первого ноября одна тысяча девятьсот сорок первого года. Вот.
Масленников развернул и поднял вверх бумажку, с которой вошёл.
– И список группы вот, – он достал из кармана вторую, – так что… от А до К – на завод № 22, танки чинить, танки. А от Л до Я – вот, с товарищем майором пойдёте, с товарищем… – Масленников вдруг закрыл лицо ладонями и зашёлся кашлем.
Плачет декан или просто кашель у него такой, будто плачь, было непонятно. Майор молчал. Студенты молчали тоже. Никто просто ещё не понял, что здесь и сейчас в сапогах и майорских петлицах за ними пришла Судьба. А может, просто никак не могли сообразить, в каком месте алфавита находится буква, с которой начинается их фамилия, и в какую из дверей им теперь нужно входить…
Евгений Иванович проснулся. Шея его от долгого лежания на плоской вагонной подушке ныла необычайно, отдавая при каждом повороте головы в затылок. Поезд катился небыстро, вагон легонько раскачивало, и Евгений Иванович подумал, не поспать ли ему ещё, но потом всё же решил, что уже хватит, и свесил голову со своей верхней полки вниз, чтобы оценить обстановку. Внизу болтали, видимо севшие где-то ночью, двое молодых мужчин (военный и штатский) и женщина от тридцати с хвостом до сорока с хвостиком. Довольно пикантная.
Евгений Иванович сразу понял, что в купе происходит поединок (ну, как было не понять с его-то опытом). С деланным усилием он спустился вниз, поздоровался с соседями, взял со своей полки полотенце и мыльно-рыльные принадлежности и пошёл по качающемуся коридору в самый конец вагона. Отстояв небольшую очередь в туалет, он умылся, выкурил в тамбуре сигаретку (на сегодня первую и потому самую приятную), проследовал в другой конец вагона, заглянул к полной, обвешанной дешёвыми цацками проводнице, и попросил стакан чаю. После чего вернулся в своё купе.
Вербальная битва за даму к его приходу была в разгаре. Каждый из кавалеров спешил поведать что-нибудь смешное, при этом упаси господи, не похабное, и, уж конечно, без использования нецензурной лексики. Расклад был таков: военный – крупный мужчина северо-славянской внешности – давал штатскому сто очков вперёд в смысле экстерьера, но этим все его преимущества и заканчивались. Штатский – бородатый шатен в очках – хоть и был гораздо субтильнее своего соперника, благодаря лучше подвешенному языку лидировал.
Евгений Иванович не стал забираться обратно наверх, а уселся на нижнюю полку, рядом с военным, предварительно слегка откинув уголок застеленного матраца. Такое его поведение вызвало небольшое замешательство среди дуэлянтов. Некоторое время оба молча оценивали нового попутчика, но, решив, что как соперник он не представляет никакой опасности, продолжили.
– Ехали мы как-то с полигона в вагоне СВ с гэдээровскими немцами, – нарушил неловкую тишину штатский, – да ещё в таком странном, что там купе, которые в середине вагона – с душем, а по краям – без. Мы как раз в середине ехали, а немцы в самом крайнем, у туалета. Так вот, заходит один из них как-то к нам в купе, тычет пальцем в моего напарника, Тимура, и говорит: – «Дженебеков? Астронавт?» А я ему: – «Найн, камрад. Хабибулин! Инженер!» Немец так и выпал – думал, что в купе с душем у нас может только космонавт ездить, представляете?
Дамочка благосклонно хихикнула, военный насупился.
– А вот у нас в полку случай был… – начал он, но Евгений Иванович не дослушал.
«Да не нужна она тут никому, просто каждый не хочет, чтобы она досталась соседу», – подумал он и вышел из купе в коридор. За закрытой дверью послышался хохот военного, вызванный, по-видимому, его же собственной шуткой.
Евгений Иванович устроился у окна и стал смотреть на мелькающую за окном листву. С каждым километром её становилось всё больше, а это означало, что поезд, в котором он ехал, уносил его всё дальше на Север, в Россию, оставляя далеко позади казахские степи, привозную воду, полигон, подземные сооружения, которые он проектировал, а заодно и его прежнюю жизнь.
Ему был пятьдесят один год. Два месяца назад он начал свою жизнь заново. Точнее, его жизнь сама по себе началась заново. Теперь, по прошествии этих самых двух месяцев, он совершенно чётко понимал, что всё, произошедшее с ним, не его натруженных, с длинными, как у пианиста пальцами, рук дело, а неких одушевлённых обстоятельств, которые ловко разыграли свою партию на его судьбе и после куда-то бесследно исчезли.
– Теперь ведь и виноватых не найдёшь, – незаметно для себя озвучил Евгений Иванович свою последнюю мысль.
– Ай, бросьте. Их ведь нет никогда, виноватых-то, – ответила ему будто бы соткавшаяся из душноватого вагонного воздуха проводница, – ваш чай, гражданин.
Евгений Иванович расплатился медяками, принял у грудастой хозяйки вагона дымящийся стакан в дюралевом подстаканнике, отхлебнул по железнодорожному обыкновению переслащённого до невозможности чаю и решил пока не возвращаться в купе.
На душе у Евгения Ивановича вдруг стало тяжело. Он закрыл глаза, и ему почудилось, будто его сейчас что-то растягивает в разные стороны; словно невидимой лонжей прикреплён он ко всему тому, что осталось там, у него за спиной, и чем дальше увозит его поезд, тем туже натягивается лонжа, и сильнее давит грудь…
«Это якорь, – подумал Евгений Иванович, – в таких историях обязательно есть якорь».
И навалились на него битюгами воспоминания. Евгений Иванович увидел перепачканную шоколадом Татку, серьёзного не по годам Илью и с ними рядом Татьяну, в последнее время располневшую, но очень привлекательную ещё женщину. Ему вдруг захотелось схватить дочку, поднять выше головы – полетели, полетели, полетели…, затем сыграть партию в шахматы с Ильёй, нарочно ему проиграть, а после обсудить его мелкие школьные катастрофы, сплетни и слухи… да и Татьяну он был бы не прочь сейчас обнять за плечи, поцеловать в шею, там, где начинаются волосы, тёмные и вьющиеся, с редкой сединой, запустить в них пальцы…
Евгений Иванович открыл глаза.
«А что впереди? – подумал он. – Что, или кто, тащит меня вперёд? За тысячи километров с насиженного годами места от семьи, друзей и работы?»
Евгений Иванович попытался представить себе точку, к которой стремился, цель своего путешествия, но, не смог различить ничего кроме маловыразительной серой мути.
– Да вы зайдите в купе, что же вы в коридоре-то чай пьёте, – услышал он позади женский голос.
От неожиданности Евгений Иванович вздрогнул, но быстро взял себя в руки, когда понял, что обращается к нему его попутчица, она же предмет дуэли, которая зачем-то вышла в коридор.
– Благодарю, барышня, мне и здесь удобно, – сказал он как можно мягче, чуть понизив голос, – у вас там компания, не хочу мешать.
– Вы нам ни капельки не помешаете, честное слово. Да и… они мне смертельно надоели, оба, – сказала женщина, и устало добавила: – Болваны.
Теперь она показалась Евгению Ивановичу совсем другой. Там, в купе он успел отметить про себя её женские достоинства, но только теперь разглядел карие с искорками озорные глаза и несколько родинок слева, над верхней губой.
– Хотите, чтобы я вас украл? – спросил Евгений Иванович ещё мягче и ещё ниже.
– Пожалуй, – ответила женщина, для вида подумав, – но куда, простите, вы меня можете здесь украсть?
– В вагон ресторан, больше некуда.
– А как же эти? – она показала большим пальцем на закрытую дверь купе.
– Они нас не найдут. Слишком тупые.
– Ну, Максим, положим, не совсем уж тупой…
– Пиджак?
– Что? Ах, да, пиджак, а вот Палыч – сапог, то есть, майор, этот – дуб дубом, – женщина вдруг посерьёзнела. – А вы не боитесь, что они вас потом побьют?
– Боюсь, ещё как боюсь, но по закону котёнка Гава, вместе бояться интереснее.
Женщина улыбнулась, естественно и открыто, без провинциального бабского жеманства.
– Нина, – сказала она и протянула Евгению Ивановичу правую руку, на которой не было колец.
– Евгений Иванович, – ответил Евгений Иванович и чуть коснулся губами её пальцев.
У Нины начали розоветь щёки.
– Ну что, в бега? Время дорого! – сказал Евгений Иванович, косясь на дверь купе, готовую в любой момент открыться и явить в коридор кого-нибудь из дуэлянтов.
– В бега! – ответила его без пяти минут похищенная соседка.
Их и в правду не нашли, может, потому, что не искали вовсе. Остаток дороги они просидели в пустом вагоне ресторане, разговаривали и пили боржом. Точнее, говорил в основном Евгений Иванович.
Он не стал уподобляться молодым конкурентам, а напротив, завёл беседу о вещах серьёзных и даже грустных и трагических. Он рассказывал Нине про войну, ополчение, голод и госпиталь; про послевоенную неустроенность, комнату в коммуналке и одну пару штанов на все случаи; про Байконур, вагончики в степи и аварии первых пусков; про своих жён, про жизнь с ними и про неизбежное расставание… Он наговорил ей столько всего личного и даже интимного, чего никогда не позволял себе рассказывать даже близким знакомым (настоящих друзей у него не было), не то, что дорожным попутчикам.
Евгений Иванович не имел целью ни разжалобить Нину, ни тем более, её шокировать, просто ему захотелось обо всём этом с кем-то поговорить. Возможно, такое его настроение было следствием сегодняшнего сна, а, может, просто очередной попыткой во всём разобраться. Сколько уже у него было уже этих попыток! Нина, кажется, всё поняла и потому слушала молча и не перебивала.
Их совместное возвращение в купе не вызвало ничего кроме косых взглядов и громкого молчания дуэлянтов. Поезд нехотя подползал к перрону Павелецкого вокзала с опозданием примерно в полчаса, за которые Евгений Иванович про себя горячо благодарил машиниста, начальника поезда, Господа Бога и вкупе с ними всех работников МПС. Он был уверен, что это маленькое ж/д приключение закончится прямо на перроне, где бесследно растворились оба его соперника, но Нина предложила поехать к ней в Черёмушки. И он согласился.