Глава 3
Шеклтон на ближних подступах к цели
Когда любимый публикой актер,
Окончив роль, подмостки покидает,
На сцене появляется другой.
У. Шекспир
Тем временем Шеклтон в марте 1907 года опубликовал в лондонском Geographical Journal статью, где набросал общий план работ экспедиции. План этот состоял в следующем: из Новой Зеландии следовало выйти в начале 1908 года; собственное судно должно было доставить исследователей на Антарктический континент, где предполагалась зимовка; выгрузив весь состав экспедиции и запасы, судно возвращалось в Новую Зеландию. Береговой отряд из 9-12 человек при обладании надлежащим снаряжением должен был организовать три отдельные исследовательские группы, которые весной направились бы внутрь материка. Одна из них шла на восток, чтобы по возможности пересечь шельфовый ледник Росса и выйти к Земле Короля Эдуарда VII. Вторая группа направлялась на юг, маршрутом, которым шла южная группа экспедиции «Дискавери». Третья должна была пойти в западном направлении через горные хребты, но не строго на запад, а в строну магнитного полюса. Главная особенность экспедиции в плане средств передвижения заключалась в том, что в восточном и южном направлениях должны были использоваться маньчжурские лошади, а для путешествия на юг еще и специально приспособленный автомобиль. Вместе с тем предполагалось приложить все усилия, чтобы достичь Южного полюса. Автор статьи подчеркивал, что детали плана «были тщательно разработаны на основании моего собственного опыта, приобретенного во время экспедиции на «Дискавери», – таким образом его преемственность по отношению к экспедиции Скотта 1901–1904 годов была очевидной, в первую очередь по опыту полевых исследований.
Эрнст Шеклтон
Правда, как это обычно случается, «гладко было на бумаге, да забыли про овраги». Такими «оврагами» в плане Шеклтона оказалась Земля Эдуарда VII, крайне неудобная для создания там зимовочной базы. По соображениям безопасности пришлось отказаться от Китовой бухты на шельфовом леднике Росса, где произошли значительные изменения со времени посещения его Борхгревинком в 1900-м и Скоттом в 1902 году. Сам Шеклтон по этому поводу выразился так: «Для нас это было огромным разочарованием, но в то же время мы признательны судьбе, что Великий барьер обломился до того, как мы на нем поселились. Было бы весьма плохо, если бы мы устроили тихую пристань в точке, которой предстояло исчезнуть с лица Земли! Мысли о том, что могло бы случиться, устрой мы зимовку на Барьере, заставили меня принять твердое решение ни в коем случае не зимовать на льду, а поискать для лагеря надежную скалистую поверхность». В ходе разведок Шеклтон установил, что кромка шельфового ледника Росса значительно отступила к югу.
Волей-неволей пришлось вернуться к идее с Мак-Мёрдо, вызвавшей жесткую отповедь со стороны Маркхэма в письме к Скотту: «Я был чрезвычайно озадачен, но все же не мог предположить, что он действует не с вашего ведома. Я крайне возмущен, что он ведет себя столь двулично по отношению к вам. Поведение его постыдно, и мне несказанно тяжело, что в состав экспедиции, в которой царила полная гармония, затесалась все-таки паршивая овца.» Как говорится, без комментариев.
Поскольку Шеклтон ожидал чего-то подобного, то он отказался от использования построек Скотта 1901–1904 годов у мыса Эрмитедж и принял решение зимовать на мысе Ройдс, где вместе с ним остались на зимовку четырнадцать человек (из них трое участвовали в экспедиции Скотта на «Дискавери», включая Фрэнка Уайльда, не пропускавшего ни одного из антарктических мероприятий того времени). По сравнению с экспедицией Скотта среди зимовщиков было больше ученых с преобладанием геологов: профессор
Сиднейского университета Эджуорт Дэвид, Филип Броклхёрст, доцент Аделаидского университета Дуглас Моусон, а также Реймонд Пристли из школы в Тьюксбэри, не имевший научной степени. Из других специалистов отметим метеоролога Джеймсона Адамса, врача Алистера Маккея, топографа Эрика Маршалла, биолога Джеймса Мюррея. Определенно, с таким составом можно было ожидать значительного прогресса в изучении шестого континента. Уже впоследствии Пристли отметил, что за пятнадцать месяцев экспедиция Шеклтона проделала «неправдоподобно большой объем работы», что не является преувеличением.
Фрэнк Уайльд, Шеклтон, Эрик Маршалл и Джеймсон Адамс
Научные задачи экспедиции определялись рядом соображений. Так, по утверждению самого Шеклтона, «тайна ледяной стены Великого барьера (то есть современного шельфового ледника Росса. – Прим. авт.) оставалась невыясненной. Точно так же весьма существенным для науки было получить хотя бы некоторые сведения относительно ледяного покрова, образующего барьер. Затем мне хотелось выяснить, что находится за открытыми нами горами южнее 82° 17” ю. ш., и поднимается ли там Антарктический материк также в виде высокого плоскогорья, подобного тому, которое было найдено капитаном Скоттом за западными хребтами. Многое следовало еще сделать в области метеорологии, и эти работы имели особый интерес и значение для Австралии и Новой Зеландии – ведь погодные условия этих стран находятся под значительным влиянием Антарктического материка. В области зоологии при всей бедности фауны Антарктиды можно было сделать еще много интересного, а также особое внимание я хотел бы обратить на минералогические исследования, помимо общих геологических. Изучение южного полярного сияния, атмосферного электричества, приливных течений, гидрологии, воздушных течений, образования и движения льдов, вопросов биологических и геологических – все эти задачи представляли собой безграничное обширное поле исследований, и организация экспедиции с этими целями вполне оправдывалась бы уже из чисто научных соображений, независимо от желания достигнуть «возможно более высоких широт». Последнее заявление следовало расценивать как заявку на достижение Южного полюса.
Новое транспортное средство в виде автомобиля было испытано еще при разгрузке судна, не оправдав, однако, ожиданий. Оказавшись на льду, «ушла машина <…> недалеко, пройдя около сотни метров. Завязла в рыхлом снегу. Общими усилиями мы перетащили ее через трещину во льду. По другую стороны трещины машину снова запустили, и автомобиль тронулся, но вскоре опять увяз в снегу. С помощью нашего подталкивания и при некотором содействии собственного мотора автомобиль прошел примерно с полмили к югу от судна, но все наши надежды на будущее применение его на практике значительно упали».
Лагерь, разбитый на 82° 17” ю. ш. 30 декабря 1902 года
По собственному опыту в экспедиции Скотта 1901–1903 годов Шеклтон считал, что собаки не оправдали себя в походе на юг: «Опыт, который я приобрел в этой экспедиции <…> навел меня на мысль о пригодности <…> лошадей. Было известно, что маньчжурские пони могут тащить сани по очень неровной местности со скоростью 30–45 км в день при нагрузке не менее 600 кг. Мы доставили на нашу зимовку 8 лошадей, но, к несчастью, четыре из них погибли в течение первого же месяца по прибытии. Гибель лошадей была для нас обстоятельством, имевшим чрезвычайно важное значение». Таким образом, по сути, транспортная проблема в полной мере могла проявиться только по завершении зимовки в дальних маршрутах к Южному географическому полюсу и Южному магнитному полюсу.
До наступления зимы 1908 года одним из крупных событий экспедиции стало восхождение на вулкан Эребус, поскольку «наблюдения температуры и воздушных течений на вершине этой огромной горы могли бы иметь большую ценность для выяснения движения воздуха в верхних слоях, что является метеорологической проблемой, значение которой недостаточно еще оценивается в настоящее время. С точки зрения геологии изучение этой горы также могло дать ряд интересных фактов. В жизни экспедиции это соседство играло важную роль, особенно при проведении метеорологических наблюдений. Наблюдатели, производившие метеорологические отсчеты каждые два часа, постоянно видели перед собой Эребус и даже специально смотрели на него, так как он был нашей высокогорной обсерваторией – по его вершине мы определяли направление воздушных течений на данной высоте, а потому, конечно, видели и все его фазы внутренней вулканической деятельности <…> Мы смогли отметить почти непрерывную вулканическую деятельность горы. Очень часто приходилось слышать <…> что заметно сильное свечение вершины Эребуса. Временами это свечение было сильнее, иногда слабее. В одном специальном случае, когда барометр показывал чрезвычайное давление, свечение было особенно сильным. Оно то появлялось, то исчезало ночью, через каждые четверть часа, а в другое время нам приходилось наблюдать также и яркие вспышки пламени на вершине кратера.
Огромный столб дыма, поднимавшийся временами из кратера в холодный воздух, достигал высоты 900-1200 м, прежде чем начать распространяться в стороны и принимать определенное направление от тех воздушных течений, которые в данный момент обнаруживались в верхних слоях атмосферы <…> Пары проектировались на диске луны, и можно было видеть, что они направлялись вверх не спокойно и равномерно, а толчками, выбрасываемые снизу <…> Было очевидно, что расплавленная лава в кратере находится недалеко от его краев, так как заметно было ярко-красное отражение ее на облаках пара. Мы часто спрашивали себя, какое направление может принять лавовый поток и какое влияние он может оказать на колоссальные глетчеры и снежные поля, прилегающие к склонам горы, если попадет на них. Эти внезапные извержения были, очевидно, результатом сильнейших взрывов паров внутри вулкана и являлись доказательством того, что Эребус проявляет довольно сильную активность».
Одним словом, этот местный феномен требовал своего изучения со всех точек зрения, в первую очередь геологами и метеорологами.
Подъем к кратеру выполняли две группы исследователей. «Кратерный» отряд из геологов Дэвида и Моусона с врачом Маккеем должен был в любом случае добраться до кратера, с тем чтобы провести там геологические исследования. Отряду метеоролога Адамса (включавшему также топографа Маршалла и геолога Броклхёрста) первоначально отводилась функция обеспечения, причем именно Адамс отвечал за успех этого необычного предприятия в целом и должен был принимать окончательное решение на выдвижение собственного отряда к кратеру в зависимости от обстановки.
Вся операция, которая началась 5 марта, заняла (включая возвращение) почти неделю. Вечером того же дня в 11 км от зимовки на высоте всего 800 м участники восхождения остановились на ночевку, причем завтрак на следующее утро проходил при температуре -23 °C (на зимовочной базе температура оставалась на 10 °C выше). К вечеру 6 марта восходители достигли высоты 1716 м при температуре -33 C. На утро следующего дня Адамс принял решение подниматься к кратеру всем вместе. Еще через день общий отряд достиг высоты 2655 м при температуре -29 °C, затем метель задержала восходителей на сутки. Лежа под жестокими порывами ветра в трепыхавшейся палатке, они не имели возможности разжечь примус и были вынуждены всухомятку глотать шоколад и галеты. На стоянке в полдень 9 марта они оказались всего на 250 м ниже древнего кратера, проникнуть в который не составляло особого труда. Здесь они наткнулись на множество снежных изваяний над выходами паров из фумарол, нередко похожих на скульптуры необычных очертаний.
Кратер Эребуса
Утром следующего дня с помощью гипсотермометра они определили высоту стоянки – 3471 м и оценили, что до действующего кратера осталось еще 2,5 км. На самом деле путь по развалам пемзы с характерными серными выцветами занял с учетом обходов 4 км.
По описанию восходителей, кратер Эребуса представлял впечатляющую картину уже только своими грандиозными размерами: «Мы стояли на краю колоссальной пропасти и первоначально ничего не могли различить ни на дне ее, ни по другую сторону из-за массы паров, заполняющих кратер и поднимающихся вверх столбом в 150–300 м вышины. После непрерывного громкого шипящего звука, продолжавшегося несколько минут, внизу вдруг раздавался страшный грохот, и непосредственно вслед за тем колоссальные клубы пара взвивались вверх и увеличивали собою объем белого облака, стоящего над кратером. Это явление возобновлялось через некоторые промежутки все время, пока мы находились на кратере. Воздух, окружавший нас, был наполнен едким запахом горящей серы. Но вот удачный порыв северного ветра раздул облако пара, и кратер обнаружился под нами полностью на всем своем протяжении и во всю глубину. Моусон засечками определил глубину его в 275 м, а наибольшую ширину – примерно в 800 м. На дне пропасти виднелись не менее трех хорошо намеченных отверстий, из которых выбрасывался взрывами пар. Вблизи юго-западной части кратера был огромный прорыв в стене его глубиною в 100–120 м. Стена кратера против того места, на котором мы стояли, представляла некоторые интересные особенности. Слои темной пемзовой лавы или пемзы чередовались там с белыми полосами снега. Не было, правда, определенных доказательств, что на этот снег натекла непосредственно лава, но, возможно, дело было именно так. Сверху от одного из наиболее толстых слоев лавы или пемзы, как раз там, где этот слой соприкасался с полосой снега, поднимались мелкие струйки пара, вытянувшиеся в ряд. Их было слишком много, и они слишком близко находились одна от другой, чтобы можно было их принять за отдельные фумаролы. Внешний вид их скорее заставлял думать, что снег превращается в пар от действия теплоты слоя горной породы, расположенного под ним». Участники восхождения определили высоту вулкана с помощью гипсотермометра (то есть по температуре кипения воды) в 4073 м над уровнем моря.
Оставшиеся на базе у мыса Ройдс продолжали разбор имущества в связи с подготовкой к зимовке, когда Шеклтон, выбравшись из дома наружу, увидел вдали шесть заснеженных фигур, «медленно ползущих к хижине. Я бросился к ним, спрашиваю: – Что, добрались до вершины? – но ответа не было. Спрашиваю еще раз, и тогда Адамс в полном изнеможении поднимает вверх палец. Меня это не удовлетворило, и я снова пристал к нему с тем же вопросом. Наконец дождался от него ответа: – Да! Тогда я бросился в хижину, закричал другим, и все высыпали наружу, чтобы приветствовать вернувшихся и поздравить их с успехом. За рукопожатиями и криками последовало хлопанье пробок шампанского – оно для наших усталых путников казалось нектаром. Впрочем, Маршалл прописал некоторую порцию этой жидкости и оставшимся дома, чтобы они могли в более спокойном состоянии слушать рассказы вернувшихся с горы». Необходимо остановиться на научных результатах описанного первовосхождения, которые относились как к геологическому строению самого вулкана, так и к его роли в атмосферных процессах на основе тех сведений, которые Шеклтон привел в своей книге.
«Экспедиция пришла к выводу о существовании у него четырех находящихся один над другим кратеров.
Древнейший и в то же время наиболее низко расположенный и самый огромный из них находится на высоте 1780–2130 м над уровнем моря и имеет в диаметре 9,6 км.
Второй кратер поднимается до высоты 3459 м и в диаметре имеет 3,2 км; его край низвергается внутрь вертикальным обрывом, который первоначально опускался, без сомнения, на огромную глубину жерла. Этот второй кратер в настоящее время заполнен почти до краев частью снегом, частью крупными кристаллами полевого шпата и кусками пемзы, в нем же находятся многочисленные холмики-фумаролы.
Третий кратер поднимается до высоты 3758 м над уровнем моря, и его первоначальные очертания в настоящее время уничтожены благодаря образованию современного действующего конуса и кратера. Этот последний поднимается примерно на 240 м над третьим кратером и сложен главным образом из обломков пемзы размерами от нескольких сантиметров до метра в диаметре. С ними перемешано большое количество кристаллов полевого шпата, и как те, так и другие покрыты налетом серы.
Пары, поднимавшиеся из кратера в то время, когда мы в нем находились, имели сильный запах серы <…> Часто наблюдавшийся отблеск пламени на облаках паров над кратером, хорошо заметный с места нашей зимовки над кратером в зимние месяцы, доказывает, что расплавленная магма все же клокочет внутри кратера. Совершенно свежие вулканические бомбы, найденные километрах в шести от кратера, показывают, что Эребус очень незадолго перед тем извергал лаву и выбрасывал ее на большую высоту». Несомненно, это был существенный успех в части геологии Антарктиды в окрестностях залива Мак-Мёрдо. Теперь тем же самым специалистам предстояло увязать геологическое строение Эребуса с ситуацией в горах Земли Виктории, а в отдаленной перспективе – с вулканизмом на противоположном краю материка Антарктиды.
Теперь обратимся к результатам восхождения для характеристики атмосферного процесса, также на основе книги Шеклтона: «Я отмечу лишь четыре явления, которые произвели особое впечатление во время восхождения на вулкан.
Прежде всего заметили, что все снежное пространство внутри второго кратера покрыто резко выраженными застругами, тянущимися с запада на восток, с некоторым уклонением к северу. Крутой склон этих заструг направлен к западу, и, следовательно, именно из этого квадранта дуют господствующие ветры на вершине Эребуса.
Затем опыт Эребуса обнаружил, что юго-восточные снежные бури простираются в вышину от самого уровня моря по меньшей мере до вышины второго кратера, то есть более чем 3300 м <…>
В день, когда экспедиция достигла вершины Эребуса, именно 10 марта, она находилась сама на высоте 3400 м, на нижней границе верхнего ветра, который дул тогда слабо с севера <…> Это происходило всего через полтора дня после сильной юго-восточной снежной бури <…> После бури и, вероятно, в течение последних фаз ее средний промежуточный ток воздуха, обычно направлявшийся от Южного полюса к экватору, временно прекращается, поглощенный мощным током бури.
Далее необходимо отметить <…> следующий факт большого значения: от уровня моря, мыса Ройдс до вершины Эребуса, на протяжении первых 1800 м в вертикальном направлении температура падает на 2 °C на каждые 300 м, но за этим пределом падение температуры идет не так быстро, примерно на 0,5 °C на 300 м, а в одном случае температурная кривая на Эребусе обнаружила даже обратное направление <…>
Прежде всего, Эребус является одним из наиболее интересных мест для метеоролога из-за своего постоянного облака пара на вершине, развевающегося то в ту, то в другую сторону, подобно гигантскому флюгеру».
Не все из приведенных выводов и оценок были подтверждены позднее, но факт остается фактом: именно экспедиция Шеклтона первой обратилась к наблюдениям на Эребусе для характеристики процессов на разных атмосферных горизонтах задолго до того, как они стали широко использоваться с помощью радиозондов в авиации. Зимовка прошла вполне успешно, а первые весенние экскурсии в районе зимовочной базы показали, что здоровье участников экспедиции сохранилось на должном уровне.
При планировании полюсного маршрута Шеклтон исходил из соотношения его длины примерно в 1400 км и затрат времени на его прохождение. Разумеется, с учетом короткого антарктического лета и необходимости (во избежание риска зимовки) ухода экспедиционного судна на исходе февраля и возвращения к этому времени полюсного отряда. С учетом указанных обстоятельств полюсный отряд должен был отправиться к своей цели не позже 25 октября. «Выйти раньше, – рассуждал Шеклтон, – лошади будут страдать от холода, особенно по ночам, и мы ничего не выиграем. Они придут в негодное состояние раньше, чем мы сможем пройти далеко вперед». Тем не менее следовало убедиться в условиях, которые ожидали их на пути к цели, для чего Шеклтон решил посетить шельфовый ледник Росса в составе отряда из трех человек, отправившись в путь
13 августа при температуре ниже -40 °C, когда даже керосин для примуса становился густым и создавал проблемы.
Карта маршрутов экспедиции Шеклтона в 1908–1909 гг.
В непродолжительной рекогносцировке с 13 по 22 августа стало окончательно ясно, что автомобиль непригоден для шельфового ледника с его рыхлым снегом. Впервые зимовавшие в Антарктиде Дэвид и Бертран Эрмитедж (не путать со старпомом Скотта на «Дискавери» Альбертом Эрмитеджем) познакомились с особенностями зимнего маршрута. К середине сентября на мыс Хат было заброшено достаточно керосина и провианта для похода на юг. Лошадей приучили к работе на льду. «Я чувствовал, что эти лошадки, – утешал себя Шеклтон, – оправдают мое доверие, недаром я притащил их сюда в Антарктику из Маньчжурии, заставив проделать такой долгий путь». В ходе этих коротких забросок он убедился, что максимальный груз на каждую лошадь в санной упряжи не должен превышать 325 кг. Что касается собак, число которых за зиму увеличилось, то в них Шеклтон «не видел большой пользы для нашего южного путешествия». Немногим больше пользы при создании ближних складов было и от автомобиля. Так или иначе, но 6 октября главный склад на шельфовом леднике устроили на 79° 36’ ю. ш. в 190 км южнее зимовки. «Мы были 21 день в отсутствии, – констатировал Шеклтон, – и запасы наши кончились, но, правда, мы уменьшили порции только в самый последний день. Из этого времени можно было идти только 14 дней, но на обратном пути у нас было все-таки несколько хороших переходов, когда мы делали в день по 40 км <…> Нами было пройдено 512 км. Вернулись мы голодные и усталые. За время нашего отсутствия северный отряд, состоявший из профессора Дэвида, Моусона и Маккея, отправился в путешествие, имевшее целью достижение Южного магнитного полюса <…> Я решил, что на юг отправятся четыре человека, считая в том числе и меня, и что мы возьмем провизии на 91 день <…> Людьми, избранными мной для путешествия на юг, были Адамс, Маршалл и Уайльд. Мы должны были взять с собой четырех лошадей с четырьмя санями. Не без большого сожаления я решил, что наш автомобиль останется и не пойдет с нами. Опыты, которые мы проводили с ним вблизи зимовки, доказали, что он совершенно не может передвигаться по рыхлому снегу».
Разумеется, существовала и масса других проблем на пути к полюсу, из которых (помимо транспорта) главными оставались походные рационы и полевое снаряжение. «Мы решили, что ежедневный рацион наш будет 962 г на человека, при этих условиях общий вес провизии, которую мы должны были взять с собою на 91 день, составил бы примерно 350 кг <…> В ежедневный рацион на одного человека мы включили 453 г сухарей, 212 г пеммикана, 122 г сахара, 56 г шоколада или сыра и небольшое количество какао, плазмона и овсянки, в общей сложности 962 г. Чай, соль и перец не входили в этот вес. Чая было взято около 56 г на день на четверых <…> Из <…> снаряжения можно отметить две палатки с кольями и матерчатым полем, каждая весом в 15 кг со всеми принадлежностями, 4 спальных мешка, керосиновую кухню с запасными частями, два примуса, 59 литров керосина и 4,5 литра метилового спирта для разжигания <…> Научное снаряжение пришлось сократить до крайнего минимума, в видах экономии веса, но все же мы были не так уж плохо снабжены. У нас был 3-дюймовый теодолит со штативом, 3 хронометра, 3 карманных компаса, 6 термометров, 1 гипсотермометр, фотографическая камера с тремя дюжинами пластинок, ящик с чертежными принадлежностями, 2 призматических компаса, секстан с искусственным горизонтом, два экземпляра «Руководства для путешественников», карта и запас бумаги», а также медикаменты. Все это предстояло распределить по количеству лошадей на четырех трехметровых санях, снабженных счетчиками расстояний.
Руководство остающимися на мысе Ройдс на время отсутствия полюсного отряда и самого Шеклтона переходило к Мюррею. В начале декабря отряд из трех человек должен был отправиться на побережье Земли Виктории создавать склады для будущих исследований в этой части Антарктиды. Кроме того, первые десять дней полюсный отряд шел в сопровождении отряда обеспечения из пяти человек. Таковы были планы, осуществление которых требовало напряжения всех сил участников. Полюсный маршрут начался 29 октября 1908 года под прощальные крики провожающих. «Когда мы обернулись, – написал позднее Шеклтон, – в ответ на их крик и увидали их стоящими на льду около столь знакомых нам утесов, я проникся чувством, что и мы должны напрячь все силы к тому, чтобы экспедиция вышла удачной».
Первый этап полюсного маршрута пришелся на относительно ровный и спокойный (судя по опыту Скотта в 1901–1904 годах) шельфовый ледник Росса, южные пределы которого оставались неизвестными. 3 ноября 1908 года четверо саней, запряженных маньчжурскими пони, начали свой путь по леднику. «Была превосходная погода, но, уже пройдя небольшое расстояние, мы убедились в том, что снег страшно рыхл, лошади временами проваливались по брюхо и вязли в нем», – так описал Шеклтон первый день маршрута, в течение которого отряд прошел 20 км. Однако затем непогода задержала участников похода, что вызвало у его руководителя разнообразные мысли. С одной стороны, он пришел к выводу, что имевшихся запасов провианта из расчета на 91 день может при экономии хватить и на 110 суток, но, с другой, метель продолжалась. Вдали можно было видеть часть Белого острова и позади него Наблюдательный холм, зато перед нами простиралась совершенно сплошная белая стена, не видно даже ни малейшего облачка, по которому можно было бы направить свой путь». В результате получилось одолеть каких-то 1,5 км, удалившись от фронта шельфового ледника всего на 47 км, к исходу 9 ноября увеличив это расстояние до 70 км. Температура воздуха оставалась в пределах -15 °C, зато под свежим снегом оказались трещины, что мешало движению. Внимание людей к вечеру привлек отдаленный «глухой гул, продолжавшийся секунд пять и настолько сильный, что вибрировали воздух и лед <…> Мы предположили, что вызван он, скорее всего, отламыванием большой массы льда от стены барьера». В целом это были дни, когда люди и животные постепенно обретали должную форму, привыкая к особенностям маршрутной жизни, что, казалось бы, позволит уже в ближайшем будущем наращивать темп движения на юг. 15 ноября достигли первого склада, где оставили часть продовольствия, чтобы воспользоваться им на обратном пути. Хотя температура ночами опускалась до -30 °C, лошади продолжали тащить сани достаточно бодро, что вызвало следующий комментарий Шеклтона: «Главная задача – это продвинуть наши запасы продовольствия как можно далее на юг, пока нам могут служить еще лошади. Все спутники находятся в великолепном состоянии, глаза опять у всех в порядке, и пока нами испытываются только мелкие неприятности вроде потрескавшихся губ. Уайльд весь день шел впереди, мы ежечасно останавливались, я снимал с саней компас и выверял направление нашего пути, чтобы идти как можно точнее, прямо на юг. Китаец, или Вампир, как называет его Адамс, не совсем в порядке, у него что-то не сгибаются колени, и его часто приходится тащить. Квен, или иначе Цветочек, среди наших лошадей занимает самое первое место, но его нельзя оставить ни на минуту без надзора – того и гляди сжует свою сбрую <…> Пищеварение у него завидное, и он только толстеет от своего необыкновенного корма». Сравнивая собственные темпы движения с теми, что были у Скотта в 1902 году, Шеклтон сделал такой вывод: «Лошади наши, как видно, поработали неплохо!»
Однако дело обстояло сложнее, что отразили его следующие строки сутки спустя: «Надоело писать каждый день о трудностях пути и о рыхлом снеге, но ведь это самое существенное для нас теперь, и все время нам приходится думать и говорить о том, что еще встретим далее, когда продвинемся к югу. Вся эта местность и все окружающие условия так удивительны и непохожи на виденное ранее, что трудно найти для его описания подходящие слова». Видимо, все же временами Шеклтон преувеличивал собственные успехи, поскольку уже 21 ноября на 81° ю. ш. одна из лошадей настолько выбилась из сил, что ее пришлось пристрелить, а мясо пошло на питание людей. Случались и «приключения» другого рода, которые было невозможно предвидеть, – у Адамса, например, разболелся зуб мудрости, доставив работу врачу Маршаллу.
26 ноября Шеклтон вновь побывал на 82° 18” ю. ш., достигнутых в 1902 году со Скоттом. Дальше начинались места, неизвестные человечеству, и, таким образом, продолжение маршрута приобрело характер открытия, что в дневнике руководителя похода отражено следующими словами: «Мало кому из людей выпало на долю видеть страну, которую никогда не видал глаз человека; поэтому не только с захватывающим интересом, но и не без некоторого внутреннего трепета наблюдали мы эти новые хребты гор, возникавшие перед нами среди великой и неведомой страны, расстилавшейся впереди. Это были величественные пики, покрытые вечными снегами у основания и высоко поднимающиеся к небу. Кто скажет, что мы еще откроем на пути к югу, какие новые чудеса там встретятся, и воображение наше разыгралось вовсю.»
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента