Страница:
Проплыли холмы и жилые кварталы Севастополя, остался слева Примбуль — так моряки называли Приморский бульвар… Из-за холмов, точно любопытствуя, выглянуло красное солнце, окрасило башню Константиновского равелина в нежно-розовый цвет, рельефно высветило наверху несколько фигурок краснофлотцев-сигнальщиков, один из которых, издали, замахал флажками. Стоявший на мостике рядом с Мошенским командир отделения сигнальщиков Михаил Бойченко прочел текст:
— Товарищ командир! Константиновский желает счастливого плавания.
— Передайте: «Благодарю!», — бросил Мошенский.
Он смотрел по ходу движения плавбатареи, туда, где специальный буксир бойко оттягивал в сторону одно из «крыльев» стальной, с грязно-зелеными буями наверху сети, которой наглухо запиралась бухта от визитов вражеских подлодок…
Миновали боны. Стало покачивать. Море! Свежий ветер заставил поплотнее натянуть фуражки и бескозырки.
— Командир! Может, людям надеть каски?.. — спросил комиссар Середа.
— Пожалуй… — согласился Мошенский и распорядился: — Лейтенант Хигер! Палубным боевым расчетам надеть каски!
Звонким голосом лейтенант тотчас же продублировал команду.
— Правый сектор чист! Левый сектор чист! — время от времени докладывали сигнальщики.
Старшина 2-й статьи Куликов, ссутулившись над трубою дальномера, пританцовывал неподалеку от боевой рубки, скользя по горизонту голубой оптикой. Дальномер позволял видеть намного дальше, чем бинокли сигнальщиков.
Повернули вправо. Дым от буксиров накрыл «Квадрат». Стоящие на мостике заволновались.
— Даньшин! — сложив рупором ладони, прокричал Мошенский находившемуся на носу плавбатареи лейтенанту.
— Есть, Даньшин! — отозвался сквозь дым лейтенант.
— Передайте на буксиры: пусть поубавят дыму! Неба не видно!
— Есть! — принял команду Даньшин.
Стоявший на левом крыле мостика лейтенант Хигер удивленно подумал: «А что могут сделать буксиры? Убавят дым — значит, упадет ход. А ветер все равно будет класть дым на плавбатарею. Не лучше ли менять галсы? Идти зигзагами. Это дольше, но дым будет поочередно то по левому, то по правому борту…»
Мошенский и сам понял, что отданное им приказание видимость не улучшило. Он нервно покашливал, вытягивал шею, стараясь разглядеть, что там впереди…
Хигер поделился с командиром своей идеей. Мошенскпй нахмурился. Буркнул:
— Хорошо.
Подал команду изменять курс. Дым стало относить в сторону… Хигер ликовал. Морская жилка в нем есть, и это было приятно. Бодрый, готовый ко всему, стоял он на мостике и думал:
«Наконец-то кончилось наше бездействие. Я — настоящий боевой командир. Мне доверена батарея 76-мнллиметровых орудий и сорок человек личного состава! Здорово, черт подери, я догадался сбить дым изменением курсов! Нет, что ни говори, а мичманская практика на лидере «Москва» не прошла даром…»
Радость сменилась короткой колкой болью. Лидер «Москва»… Один из быстроходных кораблей Черноморского флота. 25 июня, на четвертый день войны, он подорвался на мине возле Констанцы… После смелого набега на порт королевской Румынии, когда уже горел порт, в море, за дымзавесой, поставленной нашими кораблями, раздался подводный взрыв… Ребята с «Харькова» рассказывали, что подобрать плавающих в воде товарищей не было никакой возможности… Ни один человек из экипажа «Москвы» не вернулся из того похода…
Хигер явственно припомнил лицо командира корабля капитана 3-го ранга Тухова, его последний с Хигером разговор о том, что практикой мичмана он доволен и что будет рад видеть его на борту «Москвы» после окончания училища. «Глядишь, к тому времени и вакансия образуется».
Судьбу не угадаешь…
Вакансий на «Москве» не оказалось, и лейтенант Хигер вместе с однокашниками — лейтенантами Михаилом Лопатко и Николаем Даньшиным — получил назначение на строящуюся плавбатарею… За три недели, что прошли со дня вступления в должность, Хитер успел втянуться в напряженный ритм морзаводских будней, но, как ни выматывала заводская работа, хотелось дела настоящего, боевого. А сегодня наконец-то — море, открытое море! Стоять на якорях впереди всего Севастополя… Непривычная, ответственная служба.
В отличие от лейтенанта Хигера настроение командира плавбатареи было куда более прозаическим. Кто-кто, а он, Сергей Мошенский, знал, что стоит сейчас он, все его орудия и люди, не сделавшие ни единого боевого выстрела, не проведшие ни одного общего учения со стрельбой по воздушным целям… Успеть бы дойти. Успеть бы стать на якоря. А главное, самое главное — поскорее бы прилетел самолет МБР с конусом. Успеть бы провести стрельбу всеми орудиями и пулеметами, дать людям почувствовать силу оружия…
В расчетах было около двадцати кадровых опытных моряков-зенитчиков с боевых кораблей, но почти половина людей все же пришла из запаса… Тренировки и тренажи, «тихая» стрельба в бухте у стенки морзавода, конечно, дали некоторую слаженность, но разве можно ее сравнить с филигранной отточенностью действий зенитных корабельных расчетов?
Нет, никому бы на свете не признался Сергей Мошенский, что было у него на душе. Скверно чувствовал он себя в первые минуты после выхода плавбатареи в открытое море! Однако заставил себя успокоиться и внешне ничем не выдать своих сомнений, охватившей было неуверенности.
Движение к месту якорной стоянки, начавшаяся боевая жизнь захватили Мошенского, он даже вполне искренне пошутил по какому-то поводу. Лейтенант Хигер не без удивления воспринял шутку командира: еще недавно ему показалось, что после его предложения сбивать дым изменением курса Мошенский вроде бы обиделся.
Сигнальщик взволнованно доложил, что справа по борту, на высоте четыре тысячи метров, идет самолет противника.
Командир отделения сигнальщиков тотчас же классифицировал цель. В отличие от своих подчиненных, молодых сигнальщиков, старшина 2-й статьи Бойченко чувствовал себя уверенно и свободно. Голос его звучал, как на учениях:
— «Фокке-Вульф-189»! Разведчик!
Мошенский и Хигер вскинули бинокли. Оптика приблизила серый, хищно поблескивавший в лучах солнца корпус самолета, сделала отчетливо видным его раздвоенный фюзеляж.
«Рама» не обратила на батарею внимания. Возможно, немецкие летчики отметили для себя, что в одну из бухт буксируется баржа. В море баржи, как известно, не ходят… Фашисты еще не гонялись за каждым мало-мальски видимым на воде суденышком.
«Рама» улетела. С буксира прокричали:
— Командир плавбатареи! По моим расчетам, мы в точке! Прошу свериться!
Мошенский подошел к пеленгатору, попросил комиссара стать чуть в сторонке, не заслонять кромку берега… Сдвинул на затылок фуражку, приник к визиру.
Знакомые очертания берега. Кача. Ее пеленг. Правее еще ориентир… И еще. Пересечение трех пеленгов на карте дает точку нахождения корабля. В данном случае — точку якорной стоянки плавбатареи.
Все правильно. Широта 44°40'. Долгота 33°З0'.
— Точку сверил! Благодарю! — прокричал командирам буксиров Мошенский. Он чувствовал себя несколько скованно, но положение старшего из командиров кораблей обязывало его к решительным, четким действиям. Мошенский скомандовал: — Отдать швартовы! Буксирам отойти!
Буднично, вернее, как можно спокойнее сказал лейтенанту Хигеру, чтобы тот взял на себя наблюдение за воздушной обстановкой. Надо было становиться на якорь. Дело это несложное для любого корабля, на котором есть устройство для отдачи и выбора из воды якорь-цепи. Плавбатарея таких устройств не имела.
Старинный адмиралтейский якорь, одна лапа которого толстой изогнутой стрелой нависала над бортом, был временно закреплен пеньковыми тросами.
Боцман Бегасинский бросил лот на дно. По узелкам-отметкам высчитал глубину. Взметнув мокрую ладонь, доложил:
— Глубина восемьдесят метров!
Якорь-цепи хватит. Мошенский распорядился отдать якорь. Бегасинский и взятые в помощь матросы замерли с топорами возле канатов, под которые заранее подложили деревянные бруски. Боцман по-мужицки поплевал на корявые ладони, взял поудобнее топор. Предупредил матросов, чтобы не мешкали; едва якорь плюхнется в воду — возле якорь-цепи никого не должно быть! Говорили, что этот якорь некогда принадлежал трагически погибшему в Северной бухте Севастополя линкору «Императрица Мария». Во всяком случае, теперь он должен был начать свою новую службу, уже на военном Красном флоте, как давно уже несли ее бывшие царские корабли.
— Руби! — зычно крикнул Бегасинский, и блеснувшие лезвия нескольких топоров одновременно пересекли толстые канаты. Матросы кинулись врассыпную. — Поберегись! — Бегасинский с удивительным для своих лет проворством отбежал от якорь-цепи. И вовремя: по железной палубе, громыхая и лязгая, помчались за борт звенья. Возле борта взлетел фонтан брызг — якорь устремился в глубину.
Через какое-то время бешеный бег цепи замедлился. Звенья еще ползли по палубе, а Бегасинский со знанием дела, вразвалочку, подошел к ним, подождал, пока цепь замрет, остановится. Постучал ногой. Приложил ухо, прислушался. Громко доложил:
— Якорь держит!
— Хорошо, боцман! — с облегчением ответил Мошенский.
На плавбатарее не было даже примитивного брашпиля, и в случае ошибки с глубиной, в случае необходимости выбрать якорь не представлялось возможным. Мошенский вспомнил, как председатель комиссии довольно внятно сказал: «Станут на мертвые якоря».
Нестор Степанович Середа — военком плавбатареи — находился на мостике рядом с командиром. Вернее, старался находиться рядом, но постоянно ловил себя на том, что места своего на мостике, в прямом смысле этого слова, он еще не нашел. Еще не обвыкся среди флотских команд и действий людей. То вдруг заслонял обзор сигнальщикам, и те тактично огибали его, извинялись, когда ненароком задевали локтями; то занимал место, которое по штатному расписанию принадлежало лейтенанту Хигеру — командиру 76-миллиметровой батареи, и тот теснился рядом; то наступал ногой на провод переносной гарнитуры радиста… Словом, чувствовал себя непривычно.
Нестор Середа начал свою службу краснофлотцем на Амурской военной флотилии. Непродолжительное время был комендором, но затем его назначили в зенитную артиллерию ПВО, и с тех пор служил он только на сухопутье.
Полученные когда-то флотские навыки постепенно поутратил, а перейдя на политработу, стал больше вникать в души людей, чем в технику…
На плавбатарею получил назначение неожиданно. Служил военкомом на 54-й зенитной батарее, когда вызвали к члену Военного совета флота и тот сказал, что создается плавучая зенитная батарея, нужен комиссар. Нестор Степанович честно признался, что со спецификой военно-морских кораблей знаком слабо. Но член Военного совета, стоя под портретом товарища Сталина, спросил: «А что говорит товарищ Сталин о воле коммуниста?»
Старший политрук Середа, конечно, знал крылатые слова вождя о том, что на свете нет таких крепостей, которые бы не взяли большевики.
Следовательно, теперь Нестору Степановичу Середе предстояло «взять эту крепость» и заново освоить морскую службу.
Здесь, на «Квадрате», Середа увидел Мошенского несколько иными глазами, чем на берегу, где старший лейтенант был, в общем-то, обычным, привычным для психологии Середы командиром. Он говорил о вещах знакомых, делал понятную работу, а теперь… «Мошенский умеет брать пеленги, определять на карте точку стоянки плавбатареи, свободно ориентируется во флотских командах и терминах. Надо мне больше наблюдать, слушать. Поменьше говорить. Особенно там, где дело касается морской службы. А пока моя забота — политическое воспитание бойцов и командиров».
Начальник политотдела ОВРа полковой комиссар Бобков не зря, видимо, предупреждал, что работы будет очень много. Экипаж пестрый, несколоченный. А сколачивать надо срочно: иначе просто-напросто утопят, разбомбят. Сложную военную обстановку военком Середа понимал и потому взялся за дело энергично, без раскачек. Тем более ему было на кого опереться: каждый десятый боец плавбатареи был коммунистом.
…Тяжелая кожаная кобура флотского, на ремешках, пистолета оттягивала пояс; придерживая кобуру рукой, Середа неспешно спустился по трапу на палубу. Решил не мешаться на мостике, пройтись по орудийным расчетам.
…На прощание погудев, заспешили в Севастополь буксиры. Едва они скрылись из виду, как сигнальщики доложили, что справа по борту па высоте четыре тысячи метров идет шестерка Ю-88.
— Курсом на нас! — в голосе Бойченко прозвучала тревога.
Мошенский в бинокль следил за самолетами. «Думай! Решай! — сказал себе Мошенский. — Теперь никто над тобой не властен, надеяться не на кого… Связь с берегом только еще устанавливается. Берег на вызов радиста не отвечает. Что будешь делать? Медлить нельзя. Надо встретить огнем».
Мошенский обратился к председателю госкомиссии:
— Прошу разрешения открыть огонь!
Капитан 1-го ранга помедлил, покрутил колесико бинокля. Ему не хотелось поднимать стрельбу на все море, привлекать к не обстрелянной еще батарее внимание фашистских самолетов. Куда проще, спокойнее дождаться своего морского разведчика, с чувством, с толком пострелять по конусу, подписать после стрельбы акт и покинуть «Квадрат». Нет, пожилой капитан 1-го ранга не был трусом. В Гражданскую войну он хлебнул лиха: дважды тонул, лежал в лазаретах и госпиталях; но и ему, бывалому моряку, давшему путевку в жизнь многим боевым кораблям, теперь, по прошествии стольких мирных лет, приходилось заново перестраивать себя на военный лад.
Похоже, что немецкие самолеты действительно летели на плавбатарею. Капитан 1-го ранга знал, чем грозит промедление. Надо было действовать, и он с какой-то юношеской лихостью вдруг подумал: «А где, как не в реальных боевых условиях, в конце концов, по-настоящему испытать технику?!» Риск был огромный… Отобьется ли плавбатарея от шести «юнкерсов»?
Но не открыть огонь — взять на себя не меньшую ответственность за последствия, которые трудно предвидеть…
— Действуйте, командир! Только внимательнее!
Мошенский уверенно скомандовал:
— Батарея, к бою! По группе Ю-88 …
На левом крыле мостика лейтенант Хитер, на баке — Даньшин, на юте — старшина Самохвалов тотчас же повторили эту команду для расчетов орудий, автоматов и зенитных пулеметов. Все десять стволов повернулись в сторону летящих «юнкерсов».
Странное ощущение владело людьми… Ясное, солнечное утро. Словно и не для боя, а для обычных испытаний вышло в море громоздкое сооружение — «Квадрат». Работали возле орудий расчеты. Устанавливали нужное возвышение орудий, брали необходимые упреждения. В казенники орудий были досланы боевые снаряды. Никогда еще в своей жизни эти люди не стреляли по реальным целям.
Немецкие самолеты агрессивности не проявляли, не разомкнули строя, не приняли боевого порядка. Шли двумя тройками. Два треугольничка из самолетов… Шли прежним курсом, чуть правее плавбатареи. Только гул, назойливый, все более явственный и сильный гул чужих моторов холодком вползал в души людей.
— Летят, как на параде! — весело изумился наводчик Румянцев. Прищурившись, крутил рукоять наводки орудия: постоянно совмещал прицел по горизонту.
— Ничего… Сейчас мы им дадим под дых! — отозвался второй наводчик Бондарь…
— Разговорчики! — оборвал зенитчиков командир орудия старшина Камынин.
С мостика донеслось:
— По самолетам, наводить в головной, прицел… целик… трубка… Правый борт… залп!
Громыхнули, выплеснули огонь орудия. По курсу и чуть ниже летящих «юнкерсов» выросли, распустились три кучных белых облачка — разрывы зенитных снарядов…
Почему три разрыва? На правом борту, как и на левом, только два 76-миллиметровых орудия!
Видно, кто-то из командиров орудий левого борта не расслышал команду. А может, просто нервы сдали…
Лейтенант Хигер краем глаза заметил пороховую гарь возле орудия краснофлотца Лебедева, расчет которого наполовину укомплектован запасниками. «Растяпы!» — в сердцах подумал лейтенант. Расчет Лебедева тем временем торопливо перезаряжал орудие…
Мошенский, точно не видя «лишнего» разрыва, ввел поправку и тотчас скомандовал:
— Левый борт… залп!
К удивлению Хигера, слаженно ударили оба орудия. «Успели!» Разрывы легли позади первой тройки «юнкерсов»… Непонятно, почему самолеты не ломали строй… Казалось, залп плавбатареи был для них неожиданностью, и они, возможно, сразу не поняли, в чем дело. В какой-то степени это так и было. Но уже следующий залп лег почему-то позади «юнкерсов». Самолеты резко увеличили скорость. Тот, кто вел их, знал толк в противозенитных маневрах. На плавбатарее ждали, что «юнкерсы» развернутся для атаки, но шестерка, чуть изменив курс, направилась в сторону берега, к Севастополю. Немецкие летчики четко выполняли приказ и на посторонние объекты не отвлекались. Вскоре стало слышно, как на берегу часто застучали зенитки…
— Что ж, малость поразмялись, — бодро сказал председатель комиссии. — Постреляли хотя и вполсилы, но с пользой для дела.
Мошенский деликатно кивнул, но про себя подумал, что если в следующий раз его батарейцы будут стрелять так же метко, то немцам, пожалуй, незачем менять боевой курс — достаточно сманеврировать скоростью. «Надо учесть и отработать с лейтенантами и вычислителями этот прием немецких летчиков, как только выкроится время. «Юнкерсы» должны возвратиться. Кто знает, что затеяли они. Может, давно по радио вызвали других». В напряженном ожидании текли минуты…
Наконец «юнкерсы» появились. Они стороной обходили плавбатарею.
— Товарищ старший лейтенант! — радостно доложил Бойченко. — А немцев-то пятеро! Одного нету!
Действительно, «юнкерсы» возвращались впятером. Плавбатарейцы заулыбались, послышались шутки в адрес расчета Лебедева: «Вот, Леша, что значит добавить свой залп к нашему борту. У одного фрица горючее из дырявого бака вытекло…» Лебедеву было не до шуток. Как он опростоволосился, не расслышал команду? Наводчики подсказали, да поздно… Кто-кто, но он, Лебедев, не имел права ошибаться. В его флотской службе однажды случилось такое, что требовалось и теперь выправлять, заглаживать примерной службой. Что именно? Об этом Лебедев вспоминать не любил. Никогда. Ни при друзьях, ни наедине…
Против фамилии Лебедева в блокноте комиссара Середы стояла пометка: «Был в дисциплинарном батальоне». Между командирами еще при комплектовании орудийных расчетов был разговор, можно ли доверить зенитчику Лебедеву расчет. Во время строительства плавбатареи и при тренировках боевых расчетов Лебедев хорошо себя проявил. Да и дисциплинарный батальон был в прошлом… Сколько можно помнить плохое? «Давайте доверим», — предложил тогда Мошенский. Лейтенанты Хигер и Лопатко его поддержали. Лейтенант Даньшин промолчал. Середа осторожничал: «Я бы не рисковал, но можно попробовать…»
Назначили Лебедева командиром орудия. И вот в первом же бою он «отличился»…
«Ах, Лебедев, Лебедев, — досадовал Хигер. — Вроде бы расторопный краснофлотец. Наверное, от напряжения… Посмотрим, как дальше дела пойдут».
«Говорил же я им!» — сокрушался комиссар Середа.
«Переволновался Лебедев… И от чрезмерного старания такое случается. Надо будет поддержать парня, чтобы не надломился», — думал после боя Мошенский.
Команды «Отбой» не было. Люди по-прежнему находились в готовности возле орудий.
На мостике «заседала»» госкомиссия. По установленной наконец с берегом радиосвязи узнали, что обещанный самолет МБР-2 с конусом для стрельбы прилетит только завтра.
— Откладывают, как будто нет войны… — недовольно проворчал один из членов комиссии.
— У авиаторов тоже дела есть, — возразил председатель. От его негромкого, с хрипотцой голоса, от попыхивания трубкой исходила сама уверенность, и командиры на мостике успокоились, заулыбались.
Хигер пошутил:
— Ничего. У нас и без них «мишеней» хватит! Все летающие немцы — наши.
— Молодец, лейтенант! — похвалил Хигера председатель госкомиссии. — Отстреляемся еще разок-другой, и порядок. Желательно, конечно, чтобы пострелять по ним до трех тысяч метров. Надо автоматы проверить. Тогда с легким сердцем поставим вам зачет, и воюйте во славу русского оружия.
Мошенского несколько покоробило это «желательно до трех тысяч метров…».
Будто плавбатарея вольна выбирать высоты для стрельбы по противнику. Попросил Середу еще раз пройтись по расчетам, побеседовать, чтобы люди не расслаблялись.
— То, что мы постреляли по немцам, Нестор Степанович, значит пока одно: им стала известна наша точка якорного стояния. Сегодня же они доложат об этом своему начальству, и надо ждать «гостей». С воздуха и из-под воды.
При последних словах Середа удивленно взглянул на Мошенского: очевидно, до него не сразу дошел смысл слов о подводном противнике. Он заторопился с мостика.
Бегать по трапам комиссар еще не умел — спускался лицом к ступеням.
Кок Иван Кийко приготовил ужин, и присланные из расчетов бачковые веселой группкой толпились возле люка на камбуз.
Кийко показался из люка. Приветливо махнул — прошу, мол, братцы. От фигуры кока веяло силой. Надетый на тельник белый фартук не мог скрыть его богатырские плечи, руки в шарах мускулов. Глядя на него, можно было подумать: такому силачу пудовые тяжести таскать, а не на камбузе работать. Но стоило увидеть, как легко, играючи, без подсобных и помощников управляется Иван с сорокалитровыми кастрюлями и бачками, стоило хоть раз отведать приготовленный им флотский борщ, как становилось ясно: Иван Кийко был на своем, не менее трудном месте.
Над палубой аппетитно пахло наваристым флотским борщом, макаронами с тушенкой. Краснофлотцы работали ложками, уплетали с тройным аппетитом. Насытившись, судачили. Поглядывали на море. Солнце только-только исчезло за горизонтом. По морским приметам, назавтра ожидалась хорошая погода: «Солнце красно с вечера — моряку бояться нечего».
Нечего ли?
Шло 9 августа 1941 года…
ИСПЫТАНИЕ
— Товарищ командир! Константиновский желает счастливого плавания.
— Передайте: «Благодарю!», — бросил Мошенский.
Он смотрел по ходу движения плавбатареи, туда, где специальный буксир бойко оттягивал в сторону одно из «крыльев» стальной, с грязно-зелеными буями наверху сети, которой наглухо запиралась бухта от визитов вражеских подлодок…
Миновали боны. Стало покачивать. Море! Свежий ветер заставил поплотнее натянуть фуражки и бескозырки.
— Командир! Может, людям надеть каски?.. — спросил комиссар Середа.
— Пожалуй… — согласился Мошенский и распорядился: — Лейтенант Хигер! Палубным боевым расчетам надеть каски!
Звонким голосом лейтенант тотчас же продублировал команду.
— Правый сектор чист! Левый сектор чист! — время от времени докладывали сигнальщики.
Старшина 2-й статьи Куликов, ссутулившись над трубою дальномера, пританцовывал неподалеку от боевой рубки, скользя по горизонту голубой оптикой. Дальномер позволял видеть намного дальше, чем бинокли сигнальщиков.
Повернули вправо. Дым от буксиров накрыл «Квадрат». Стоящие на мостике заволновались.
— Даньшин! — сложив рупором ладони, прокричал Мошенский находившемуся на носу плавбатареи лейтенанту.
— Есть, Даньшин! — отозвался сквозь дым лейтенант.
— Передайте на буксиры: пусть поубавят дыму! Неба не видно!
— Есть! — принял команду Даньшин.
Стоявший на левом крыле мостика лейтенант Хигер удивленно подумал: «А что могут сделать буксиры? Убавят дым — значит, упадет ход. А ветер все равно будет класть дым на плавбатарею. Не лучше ли менять галсы? Идти зигзагами. Это дольше, но дым будет поочередно то по левому, то по правому борту…»
Мошенский и сам понял, что отданное им приказание видимость не улучшило. Он нервно покашливал, вытягивал шею, стараясь разглядеть, что там впереди…
Хигер поделился с командиром своей идеей. Мошенскпй нахмурился. Буркнул:
— Хорошо.
Подал команду изменять курс. Дым стало относить в сторону… Хигер ликовал. Морская жилка в нем есть, и это было приятно. Бодрый, готовый ко всему, стоял он на мостике и думал:
«Наконец-то кончилось наше бездействие. Я — настоящий боевой командир. Мне доверена батарея 76-мнллиметровых орудий и сорок человек личного состава! Здорово, черт подери, я догадался сбить дым изменением курсов! Нет, что ни говори, а мичманская практика на лидере «Москва» не прошла даром…»
Радость сменилась короткой колкой болью. Лидер «Москва»… Один из быстроходных кораблей Черноморского флота. 25 июня, на четвертый день войны, он подорвался на мине возле Констанцы… После смелого набега на порт королевской Румынии, когда уже горел порт, в море, за дымзавесой, поставленной нашими кораблями, раздался подводный взрыв… Ребята с «Харькова» рассказывали, что подобрать плавающих в воде товарищей не было никакой возможности… Ни один человек из экипажа «Москвы» не вернулся из того похода…
Хигер явственно припомнил лицо командира корабля капитана 3-го ранга Тухова, его последний с Хигером разговор о том, что практикой мичмана он доволен и что будет рад видеть его на борту «Москвы» после окончания училища. «Глядишь, к тому времени и вакансия образуется».
Судьбу не угадаешь…
Вакансий на «Москве» не оказалось, и лейтенант Хигер вместе с однокашниками — лейтенантами Михаилом Лопатко и Николаем Даньшиным — получил назначение на строящуюся плавбатарею… За три недели, что прошли со дня вступления в должность, Хитер успел втянуться в напряженный ритм морзаводских будней, но, как ни выматывала заводская работа, хотелось дела настоящего, боевого. А сегодня наконец-то — море, открытое море! Стоять на якорях впереди всего Севастополя… Непривычная, ответственная служба.
В отличие от лейтенанта Хигера настроение командира плавбатареи было куда более прозаическим. Кто-кто, а он, Сергей Мошенский, знал, что стоит сейчас он, все его орудия и люди, не сделавшие ни единого боевого выстрела, не проведшие ни одного общего учения со стрельбой по воздушным целям… Успеть бы дойти. Успеть бы стать на якоря. А главное, самое главное — поскорее бы прилетел самолет МБР с конусом. Успеть бы провести стрельбу всеми орудиями и пулеметами, дать людям почувствовать силу оружия…
В расчетах было около двадцати кадровых опытных моряков-зенитчиков с боевых кораблей, но почти половина людей все же пришла из запаса… Тренировки и тренажи, «тихая» стрельба в бухте у стенки морзавода, конечно, дали некоторую слаженность, но разве можно ее сравнить с филигранной отточенностью действий зенитных корабельных расчетов?
Нет, никому бы на свете не признался Сергей Мошенский, что было у него на душе. Скверно чувствовал он себя в первые минуты после выхода плавбатареи в открытое море! Однако заставил себя успокоиться и внешне ничем не выдать своих сомнений, охватившей было неуверенности.
Движение к месту якорной стоянки, начавшаяся боевая жизнь захватили Мошенского, он даже вполне искренне пошутил по какому-то поводу. Лейтенант Хигер не без удивления воспринял шутку командира: еще недавно ему показалось, что после его предложения сбивать дым изменением курса Мошенский вроде бы обиделся.
Сигнальщик взволнованно доложил, что справа по борту, на высоте четыре тысячи метров, идет самолет противника.
Командир отделения сигнальщиков тотчас же классифицировал цель. В отличие от своих подчиненных, молодых сигнальщиков, старшина 2-й статьи Бойченко чувствовал себя уверенно и свободно. Голос его звучал, как на учениях:
— «Фокке-Вульф-189»! Разведчик!
Мошенский и Хигер вскинули бинокли. Оптика приблизила серый, хищно поблескивавший в лучах солнца корпус самолета, сделала отчетливо видным его раздвоенный фюзеляж.
«Рама» не обратила на батарею внимания. Возможно, немецкие летчики отметили для себя, что в одну из бухт буксируется баржа. В море баржи, как известно, не ходят… Фашисты еще не гонялись за каждым мало-мальски видимым на воде суденышком.
«Рама» улетела. С буксира прокричали:
— Командир плавбатареи! По моим расчетам, мы в точке! Прошу свериться!
Мошенский подошел к пеленгатору, попросил комиссара стать чуть в сторонке, не заслонять кромку берега… Сдвинул на затылок фуражку, приник к визиру.
Знакомые очертания берега. Кача. Ее пеленг. Правее еще ориентир… И еще. Пересечение трех пеленгов на карте дает точку нахождения корабля. В данном случае — точку якорной стоянки плавбатареи.
Все правильно. Широта 44°40'. Долгота 33°З0'.
— Точку сверил! Благодарю! — прокричал командирам буксиров Мошенский. Он чувствовал себя несколько скованно, но положение старшего из командиров кораблей обязывало его к решительным, четким действиям. Мошенский скомандовал: — Отдать швартовы! Буксирам отойти!
Буднично, вернее, как можно спокойнее сказал лейтенанту Хигеру, чтобы тот взял на себя наблюдение за воздушной обстановкой. Надо было становиться на якорь. Дело это несложное для любого корабля, на котором есть устройство для отдачи и выбора из воды якорь-цепи. Плавбатарея таких устройств не имела.
Старинный адмиралтейский якорь, одна лапа которого толстой изогнутой стрелой нависала над бортом, был временно закреплен пеньковыми тросами.
Боцман Бегасинский бросил лот на дно. По узелкам-отметкам высчитал глубину. Взметнув мокрую ладонь, доложил:
— Глубина восемьдесят метров!
Якорь-цепи хватит. Мошенский распорядился отдать якорь. Бегасинский и взятые в помощь матросы замерли с топорами возле канатов, под которые заранее подложили деревянные бруски. Боцман по-мужицки поплевал на корявые ладони, взял поудобнее топор. Предупредил матросов, чтобы не мешкали; едва якорь плюхнется в воду — возле якорь-цепи никого не должно быть! Говорили, что этот якорь некогда принадлежал трагически погибшему в Северной бухте Севастополя линкору «Императрица Мария». Во всяком случае, теперь он должен был начать свою новую службу, уже на военном Красном флоте, как давно уже несли ее бывшие царские корабли.
— Руби! — зычно крикнул Бегасинский, и блеснувшие лезвия нескольких топоров одновременно пересекли толстые канаты. Матросы кинулись врассыпную. — Поберегись! — Бегасинский с удивительным для своих лет проворством отбежал от якорь-цепи. И вовремя: по железной палубе, громыхая и лязгая, помчались за борт звенья. Возле борта взлетел фонтан брызг — якорь устремился в глубину.
Через какое-то время бешеный бег цепи замедлился. Звенья еще ползли по палубе, а Бегасинский со знанием дела, вразвалочку, подошел к ним, подождал, пока цепь замрет, остановится. Постучал ногой. Приложил ухо, прислушался. Громко доложил:
— Якорь держит!
— Хорошо, боцман! — с облегчением ответил Мошенский.
На плавбатарее не было даже примитивного брашпиля, и в случае ошибки с глубиной, в случае необходимости выбрать якорь не представлялось возможным. Мошенский вспомнил, как председатель комиссии довольно внятно сказал: «Станут на мертвые якоря».
Нестор Степанович Середа — военком плавбатареи — находился на мостике рядом с командиром. Вернее, старался находиться рядом, но постоянно ловил себя на том, что места своего на мостике, в прямом смысле этого слова, он еще не нашел. Еще не обвыкся среди флотских команд и действий людей. То вдруг заслонял обзор сигнальщикам, и те тактично огибали его, извинялись, когда ненароком задевали локтями; то занимал место, которое по штатному расписанию принадлежало лейтенанту Хигеру — командиру 76-миллиметровой батареи, и тот теснился рядом; то наступал ногой на провод переносной гарнитуры радиста… Словом, чувствовал себя непривычно.
Нестор Середа начал свою службу краснофлотцем на Амурской военной флотилии. Непродолжительное время был комендором, но затем его назначили в зенитную артиллерию ПВО, и с тех пор служил он только на сухопутье.
Полученные когда-то флотские навыки постепенно поутратил, а перейдя на политработу, стал больше вникать в души людей, чем в технику…
На плавбатарею получил назначение неожиданно. Служил военкомом на 54-й зенитной батарее, когда вызвали к члену Военного совета флота и тот сказал, что создается плавучая зенитная батарея, нужен комиссар. Нестор Степанович честно признался, что со спецификой военно-морских кораблей знаком слабо. Но член Военного совета, стоя под портретом товарища Сталина, спросил: «А что говорит товарищ Сталин о воле коммуниста?»
Старший политрук Середа, конечно, знал крылатые слова вождя о том, что на свете нет таких крепостей, которые бы не взяли большевики.
Следовательно, теперь Нестору Степановичу Середе предстояло «взять эту крепость» и заново освоить морскую службу.
Здесь, на «Квадрате», Середа увидел Мошенского несколько иными глазами, чем на берегу, где старший лейтенант был, в общем-то, обычным, привычным для психологии Середы командиром. Он говорил о вещах знакомых, делал понятную работу, а теперь… «Мошенский умеет брать пеленги, определять на карте точку стоянки плавбатареи, свободно ориентируется во флотских командах и терминах. Надо мне больше наблюдать, слушать. Поменьше говорить. Особенно там, где дело касается морской службы. А пока моя забота — политическое воспитание бойцов и командиров».
Начальник политотдела ОВРа полковой комиссар Бобков не зря, видимо, предупреждал, что работы будет очень много. Экипаж пестрый, несколоченный. А сколачивать надо срочно: иначе просто-напросто утопят, разбомбят. Сложную военную обстановку военком Середа понимал и потому взялся за дело энергично, без раскачек. Тем более ему было на кого опереться: каждый десятый боец плавбатареи был коммунистом.
…Тяжелая кожаная кобура флотского, на ремешках, пистолета оттягивала пояс; придерживая кобуру рукой, Середа неспешно спустился по трапу на палубу. Решил не мешаться на мостике, пройтись по орудийным расчетам.
…На прощание погудев, заспешили в Севастополь буксиры. Едва они скрылись из виду, как сигнальщики доложили, что справа по борту па высоте четыре тысячи метров идет шестерка Ю-88.
— Курсом на нас! — в голосе Бойченко прозвучала тревога.
Мошенский в бинокль следил за самолетами. «Думай! Решай! — сказал себе Мошенский. — Теперь никто над тобой не властен, надеяться не на кого… Связь с берегом только еще устанавливается. Берег на вызов радиста не отвечает. Что будешь делать? Медлить нельзя. Надо встретить огнем».
Мошенский обратился к председателю госкомиссии:
— Прошу разрешения открыть огонь!
Капитан 1-го ранга помедлил, покрутил колесико бинокля. Ему не хотелось поднимать стрельбу на все море, привлекать к не обстрелянной еще батарее внимание фашистских самолетов. Куда проще, спокойнее дождаться своего морского разведчика, с чувством, с толком пострелять по конусу, подписать после стрельбы акт и покинуть «Квадрат». Нет, пожилой капитан 1-го ранга не был трусом. В Гражданскую войну он хлебнул лиха: дважды тонул, лежал в лазаретах и госпиталях; но и ему, бывалому моряку, давшему путевку в жизнь многим боевым кораблям, теперь, по прошествии стольких мирных лет, приходилось заново перестраивать себя на военный лад.
Похоже, что немецкие самолеты действительно летели на плавбатарею. Капитан 1-го ранга знал, чем грозит промедление. Надо было действовать, и он с какой-то юношеской лихостью вдруг подумал: «А где, как не в реальных боевых условиях, в конце концов, по-настоящему испытать технику?!» Риск был огромный… Отобьется ли плавбатарея от шести «юнкерсов»?
Но не открыть огонь — взять на себя не меньшую ответственность за последствия, которые трудно предвидеть…
— Действуйте, командир! Только внимательнее!
Мошенский уверенно скомандовал:
— Батарея, к бою! По группе Ю-88 …
На левом крыле мостика лейтенант Хитер, на баке — Даньшин, на юте — старшина Самохвалов тотчас же повторили эту команду для расчетов орудий, автоматов и зенитных пулеметов. Все десять стволов повернулись в сторону летящих «юнкерсов».
Странное ощущение владело людьми… Ясное, солнечное утро. Словно и не для боя, а для обычных испытаний вышло в море громоздкое сооружение — «Квадрат». Работали возле орудий расчеты. Устанавливали нужное возвышение орудий, брали необходимые упреждения. В казенники орудий были досланы боевые снаряды. Никогда еще в своей жизни эти люди не стреляли по реальным целям.
Немецкие самолеты агрессивности не проявляли, не разомкнули строя, не приняли боевого порядка. Шли двумя тройками. Два треугольничка из самолетов… Шли прежним курсом, чуть правее плавбатареи. Только гул, назойливый, все более явственный и сильный гул чужих моторов холодком вползал в души людей.
— Летят, как на параде! — весело изумился наводчик Румянцев. Прищурившись, крутил рукоять наводки орудия: постоянно совмещал прицел по горизонту.
— Ничего… Сейчас мы им дадим под дых! — отозвался второй наводчик Бондарь…
— Разговорчики! — оборвал зенитчиков командир орудия старшина Камынин.
С мостика донеслось:
— По самолетам, наводить в головной, прицел… целик… трубка… Правый борт… залп!
Громыхнули, выплеснули огонь орудия. По курсу и чуть ниже летящих «юнкерсов» выросли, распустились три кучных белых облачка — разрывы зенитных снарядов…
Почему три разрыва? На правом борту, как и на левом, только два 76-миллиметровых орудия!
Видно, кто-то из командиров орудий левого борта не расслышал команду. А может, просто нервы сдали…
Лейтенант Хигер краем глаза заметил пороховую гарь возле орудия краснофлотца Лебедева, расчет которого наполовину укомплектован запасниками. «Растяпы!» — в сердцах подумал лейтенант. Расчет Лебедева тем временем торопливо перезаряжал орудие…
Мошенский, точно не видя «лишнего» разрыва, ввел поправку и тотчас скомандовал:
— Левый борт… залп!
К удивлению Хигера, слаженно ударили оба орудия. «Успели!» Разрывы легли позади первой тройки «юнкерсов»… Непонятно, почему самолеты не ломали строй… Казалось, залп плавбатареи был для них неожиданностью, и они, возможно, сразу не поняли, в чем дело. В какой-то степени это так и было. Но уже следующий залп лег почему-то позади «юнкерсов». Самолеты резко увеличили скорость. Тот, кто вел их, знал толк в противозенитных маневрах. На плавбатарее ждали, что «юнкерсы» развернутся для атаки, но шестерка, чуть изменив курс, направилась в сторону берега, к Севастополю. Немецкие летчики четко выполняли приказ и на посторонние объекты не отвлекались. Вскоре стало слышно, как на берегу часто застучали зенитки…
— Что ж, малость поразмялись, — бодро сказал председатель комиссии. — Постреляли хотя и вполсилы, но с пользой для дела.
Мошенский деликатно кивнул, но про себя подумал, что если в следующий раз его батарейцы будут стрелять так же метко, то немцам, пожалуй, незачем менять боевой курс — достаточно сманеврировать скоростью. «Надо учесть и отработать с лейтенантами и вычислителями этот прием немецких летчиков, как только выкроится время. «Юнкерсы» должны возвратиться. Кто знает, что затеяли они. Может, давно по радио вызвали других». В напряженном ожидании текли минуты…
Наконец «юнкерсы» появились. Они стороной обходили плавбатарею.
— Товарищ старший лейтенант! — радостно доложил Бойченко. — А немцев-то пятеро! Одного нету!
Действительно, «юнкерсы» возвращались впятером. Плавбатарейцы заулыбались, послышались шутки в адрес расчета Лебедева: «Вот, Леша, что значит добавить свой залп к нашему борту. У одного фрица горючее из дырявого бака вытекло…» Лебедеву было не до шуток. Как он опростоволосился, не расслышал команду? Наводчики подсказали, да поздно… Кто-кто, но он, Лебедев, не имел права ошибаться. В его флотской службе однажды случилось такое, что требовалось и теперь выправлять, заглаживать примерной службой. Что именно? Об этом Лебедев вспоминать не любил. Никогда. Ни при друзьях, ни наедине…
Против фамилии Лебедева в блокноте комиссара Середы стояла пометка: «Был в дисциплинарном батальоне». Между командирами еще при комплектовании орудийных расчетов был разговор, можно ли доверить зенитчику Лебедеву расчет. Во время строительства плавбатареи и при тренировках боевых расчетов Лебедев хорошо себя проявил. Да и дисциплинарный батальон был в прошлом… Сколько можно помнить плохое? «Давайте доверим», — предложил тогда Мошенский. Лейтенанты Хигер и Лопатко его поддержали. Лейтенант Даньшин промолчал. Середа осторожничал: «Я бы не рисковал, но можно попробовать…»
Назначили Лебедева командиром орудия. И вот в первом же бою он «отличился»…
«Ах, Лебедев, Лебедев, — досадовал Хигер. — Вроде бы расторопный краснофлотец. Наверное, от напряжения… Посмотрим, как дальше дела пойдут».
«Говорил же я им!» — сокрушался комиссар Середа.
«Переволновался Лебедев… И от чрезмерного старания такое случается. Надо будет поддержать парня, чтобы не надломился», — думал после боя Мошенский.
Команды «Отбой» не было. Люди по-прежнему находились в готовности возле орудий.
На мостике «заседала»» госкомиссия. По установленной наконец с берегом радиосвязи узнали, что обещанный самолет МБР-2 с конусом для стрельбы прилетит только завтра.
— Откладывают, как будто нет войны… — недовольно проворчал один из членов комиссии.
— У авиаторов тоже дела есть, — возразил председатель. От его негромкого, с хрипотцой голоса, от попыхивания трубкой исходила сама уверенность, и командиры на мостике успокоились, заулыбались.
Хигер пошутил:
— Ничего. У нас и без них «мишеней» хватит! Все летающие немцы — наши.
— Молодец, лейтенант! — похвалил Хигера председатель госкомиссии. — Отстреляемся еще разок-другой, и порядок. Желательно, конечно, чтобы пострелять по ним до трех тысяч метров. Надо автоматы проверить. Тогда с легким сердцем поставим вам зачет, и воюйте во славу русского оружия.
Мошенского несколько покоробило это «желательно до трех тысяч метров…».
Будто плавбатарея вольна выбирать высоты для стрельбы по противнику. Попросил Середу еще раз пройтись по расчетам, побеседовать, чтобы люди не расслаблялись.
— То, что мы постреляли по немцам, Нестор Степанович, значит пока одно: им стала известна наша точка якорного стояния. Сегодня же они доложат об этом своему начальству, и надо ждать «гостей». С воздуха и из-под воды.
При последних словах Середа удивленно взглянул на Мошенского: очевидно, до него не сразу дошел смысл слов о подводном противнике. Он заторопился с мостика.
Бегать по трапам комиссар еще не умел — спускался лицом к ступеням.
Кок Иван Кийко приготовил ужин, и присланные из расчетов бачковые веселой группкой толпились возле люка на камбуз.
Кийко показался из люка. Приветливо махнул — прошу, мол, братцы. От фигуры кока веяло силой. Надетый на тельник белый фартук не мог скрыть его богатырские плечи, руки в шарах мускулов. Глядя на него, можно было подумать: такому силачу пудовые тяжести таскать, а не на камбузе работать. Но стоило увидеть, как легко, играючи, без подсобных и помощников управляется Иван с сорокалитровыми кастрюлями и бачками, стоило хоть раз отведать приготовленный им флотский борщ, как становилось ясно: Иван Кийко был на своем, не менее трудном месте.
Над палубой аппетитно пахло наваристым флотским борщом, макаронами с тушенкой. Краснофлотцы работали ложками, уплетали с тройным аппетитом. Насытившись, судачили. Поглядывали на море. Солнце только-только исчезло за горизонтом. По морским приметам, назавтра ожидалась хорошая погода: «Солнце красно с вечера — моряку бояться нечего».
Нечего ли?
Шло 9 августа 1941 года…
ИСПЫТАНИЕ
Незаметно спустилась тихая ночь. Не плескались возле темных бортов волны; натянутая якорь-цепь казалась впаянной в темную воду; вокруг, насколько хватал глаз, расстилалось величественное, тускло-лунное и тревожное море. Высоко в небе, где-то над самой головой, нудно и долго гудел чужой самолет, и сколько ни всматривались люди, ничего, кроме бело-голубых, наполненных лунным светом перистых облаков, увидеть не могли…
Молодому сигнальщику померещился перископ подводной лодки — сыграли боевую тревогу…
На горизонте возникли очертания корабля. Только и на этот раз ошиблись. То было обыкновенное темное облако…
Взбудораженные ложными тревогами, свободные от вахты люди не спали. Подсаживались к дежурным расчетам, негромко, почти шепотом, вели неспешные беседы…
Мошенский несколько раз делал строгое внушение лейтенантам за то, что люди не отдыхают, «шляются по палубе, а от нормального отдыха, в конце концов, зависит боевая готовность».
Лейтенанты сердито выговаривали своим подчиненным, отправляли их спать, но через некоторое время «лунатики» снова появлялись на палубе.
Мошенский и Середа всю ночь провели на мостике. Здесь, наверное, впервые явственно проявилась общая черта их характера — немногословие. Несколько часов простояли они рядом локоть к локтю, промолчали, но думали наверняка об одном.
Придут ли завтра тральщики, поставят ли противоторпедные сети? «Квадрат» должен быть огражден сетями. Их положено поставить вместе с «Квадратом», но почему-то не поставили.
К утру увеличили число наблюдателей за морем. Однако опасность пришла не оттуда, откуда ее ждали… Едва занялся рассвет, сигнальщики обнаружили группу самолетов противника, державших курс на плавбатарею. Ревун боевой тревоги выплеснул на палубу боевые расчеты плавбатареи. «Юнкерсов» было девять. Вытянувшись цепочкой и как бы привязавшись по радиусу к точке якорного стояния «Квадрата», они описывали широкую дугу, постепенно смещаясь к восточному направлению. Девять черных зловещих точек…
Малиновое полушарие солнца выкатилось из-за горизонта, и нетрудно было догадаться, что с его первыми слепящими лучами немецкие летчики намеревались атаковать.
Не отрывая от глаз бинокля, Мошенский прокричал:
— Лейтенант Лопатко! Внимательно следить за морем! Не исключена одновременная с ними атака подводной лодки!
— Есть, следить за морем! — откликнулся Лопатко. Стволы его стотридцаток «обнюхивали» горизонт…
«Юнкерсы» стали круто «затягивать» дугу, нацеливая острие ее на плавбатарею…
«Будет хуже, если они пойдут с разных направлений… — подумал Мошенский. — По высотам у нас огонь относительно отработан: 76-миллиметровые пушки будут бить свыше трех тысяч метров, а малокалиберные и пулеметы — до трех тысяч… Пока не похоже, чтобы немцы разделялись на группы… Пора!»
— Высота две пятьсот! — выкрикнул дальномерщик. Гул моторов наползал на плавбатарею, накатывался, подобно огромной невидимой лавине…
— Батарее Хигера открыть огонь по головному! — скомандовал Мошенский, и это означало, что огнем своих 76-миллиметровых орудий будет управлять лейтенант Хигер.
Молодому сигнальщику померещился перископ подводной лодки — сыграли боевую тревогу…
На горизонте возникли очертания корабля. Только и на этот раз ошиблись. То было обыкновенное темное облако…
Взбудораженные ложными тревогами, свободные от вахты люди не спали. Подсаживались к дежурным расчетам, негромко, почти шепотом, вели неспешные беседы…
Мошенский несколько раз делал строгое внушение лейтенантам за то, что люди не отдыхают, «шляются по палубе, а от нормального отдыха, в конце концов, зависит боевая готовность».
Лейтенанты сердито выговаривали своим подчиненным, отправляли их спать, но через некоторое время «лунатики» снова появлялись на палубе.
Мошенский и Середа всю ночь провели на мостике. Здесь, наверное, впервые явственно проявилась общая черта их характера — немногословие. Несколько часов простояли они рядом локоть к локтю, промолчали, но думали наверняка об одном.
Придут ли завтра тральщики, поставят ли противоторпедные сети? «Квадрат» должен быть огражден сетями. Их положено поставить вместе с «Квадратом», но почему-то не поставили.
К утру увеличили число наблюдателей за морем. Однако опасность пришла не оттуда, откуда ее ждали… Едва занялся рассвет, сигнальщики обнаружили группу самолетов противника, державших курс на плавбатарею. Ревун боевой тревоги выплеснул на палубу боевые расчеты плавбатареи. «Юнкерсов» было девять. Вытянувшись цепочкой и как бы привязавшись по радиусу к точке якорного стояния «Квадрата», они описывали широкую дугу, постепенно смещаясь к восточному направлению. Девять черных зловещих точек…
Малиновое полушарие солнца выкатилось из-за горизонта, и нетрудно было догадаться, что с его первыми слепящими лучами немецкие летчики намеревались атаковать.
Не отрывая от глаз бинокля, Мошенский прокричал:
— Лейтенант Лопатко! Внимательно следить за морем! Не исключена одновременная с ними атака подводной лодки!
— Есть, следить за морем! — откликнулся Лопатко. Стволы его стотридцаток «обнюхивали» горизонт…
«Юнкерсы» стали круто «затягивать» дугу, нацеливая острие ее на плавбатарею…
«Будет хуже, если они пойдут с разных направлений… — подумал Мошенский. — По высотам у нас огонь относительно отработан: 76-миллиметровые пушки будут бить свыше трех тысяч метров, а малокалиберные и пулеметы — до трех тысяч… Пока не похоже, чтобы немцы разделялись на группы… Пора!»
— Высота две пятьсот! — выкрикнул дальномерщик. Гул моторов наползал на плавбатарею, накатывался, подобно огромной невидимой лавине…
— Батарее Хигера открыть огонь по головному! — скомандовал Мошенский, и это означало, что огнем своих 76-миллиметровых орудий будет управлять лейтенант Хигер.