Карманники вместе с Хрящом залегли у забора слева от вокзала. Тут были сложены дрова. Конопатый забрался на высокую поленницу и следил за привокзальной площадью. Все зависело от него. Нужно каким-то образом узнать офицера связи. Только тогда могли вступить в дело карманники, на которых Конопатый не очень надеялся.
Он действительно был глазастый мальчишка, с цепкой памятью, с врождённым уменьем наблюдать и запоминать. Он не знал, видел ли когда-нибудь хотя бы одного курьера или офицера связи, но был уверен, что узнает его. Какой-то смутный образ возникал в его воображении, когда он думал о документах и о человеке, который повезёт их. Не случайно Конопатый ещё в подвале разыскал тряпку и завязал в неё увесистый булыжник. Этот с виду безобидный узелок и сейчас лежал рядом с ним на дровах.
Было уже темно. Привокзальная площадь освещалась только окнами окружавших её домов, да горели три фонаря у входа в вокзал. Состав давно стоял у платформы. Подходили и подъезжали на извозчиках пассажиры. Гражданских мало. Все шинели и шинели — офицерские, солдатские…
Конопатого не мучили обычные в таком случае сомнения. Он не гадал: вот не этот ли офицер с чемоданом? Не тот ли с ярко блеснувшими погонами? Он смотрел и твёрдо знал: нет, не эти, тот ещё не появлялся! Так же уверенно сказал он себе: «Вот он!», когда увидел подъехавших на извозчике офицера с портфелем и двух солдат с винтовками. Именно таким представлялся Конопатому военный курьер. Мальчишка понял: карманникам к нему не подступиться — солдаты с винтовками надёжно охраняют его.
Объясняться с Хрящом было некогда. Конопатый спрыгнул с поленницы, сказал, чтобы царёк и карманники забрались под платформу и ловили портфель, а сам побежал к путям.
До отхода поезда оставалось минут пятнадцать. Офицер с портфелем спокойно шёл к середине состава. Два солдата шагали чуть сзади, по бокам. У дверей вагона — обычная проверка. Офицер показал документы и левой рукой взялся за поручень. В тот момент, когда он перешагивал с платформы в тамбур, сверху упал какой-то узелок.
«Глаз — как шило!» — похвалил себя Конопатый, увидев, что булыжник, завёрнутый в тряпицу, точно ударил по портфелю, вышиб его из руки и вместе с ним провалился в щель между вагоном и платформой.
Офицер, выкатив глаза, взглянул на руку, в которой только что был портфель, и, наливаясь яростью, обернулся. Ему показалось, что кто-то выхватил портфель сзади. Оба солдата в растерянности и страхе смотрели куда-то вверх — в тёмное осеннее небо. Они тоже не понимали, что случилось. Но под коленками Конопатого предательски хрустнула железная крыша вагона.
— Стой! — услышал он. — Держи-и-и…
Громыхнул выстрел. Таиться больше не было смысла. Конопатый вскочил на ноги и побежал по крышам вагонов к паровозу. За ним по платформе бросилось сразу несколько солдат. Переполошился весь вокзал. Кто-то полез под платформу. С тендера перепрыгнул на первый вагон высокий молодой унтер-офицер и, растопырив руки, пошёл навстречу Конопатому.
А портфель с документами уже летел на перекладных к развалинам лесопилки. Вместе с портфелем мальчишки передавали друг другу тревожное известие: схватили Конопатого!
Он действительно был глазастый мальчишка, с цепкой памятью, с врождённым уменьем наблюдать и запоминать. Он не знал, видел ли когда-нибудь хотя бы одного курьера или офицера связи, но был уверен, что узнает его. Какой-то смутный образ возникал в его воображении, когда он думал о документах и о человеке, который повезёт их. Не случайно Конопатый ещё в подвале разыскал тряпку и завязал в неё увесистый булыжник. Этот с виду безобидный узелок и сейчас лежал рядом с ним на дровах.
Было уже темно. Привокзальная площадь освещалась только окнами окружавших её домов, да горели три фонаря у входа в вокзал. Состав давно стоял у платформы. Подходили и подъезжали на извозчиках пассажиры. Гражданских мало. Все шинели и шинели — офицерские, солдатские…
Конопатого не мучили обычные в таком случае сомнения. Он не гадал: вот не этот ли офицер с чемоданом? Не тот ли с ярко блеснувшими погонами? Он смотрел и твёрдо знал: нет, не эти, тот ещё не появлялся! Так же уверенно сказал он себе: «Вот он!», когда увидел подъехавших на извозчике офицера с портфелем и двух солдат с винтовками. Именно таким представлялся Конопатому военный курьер. Мальчишка понял: карманникам к нему не подступиться — солдаты с винтовками надёжно охраняют его.
Объясняться с Хрящом было некогда. Конопатый спрыгнул с поленницы, сказал, чтобы царёк и карманники забрались под платформу и ловили портфель, а сам побежал к путям.
До отхода поезда оставалось минут пятнадцать. Офицер с портфелем спокойно шёл к середине состава. Два солдата шагали чуть сзади, по бокам. У дверей вагона — обычная проверка. Офицер показал документы и левой рукой взялся за поручень. В тот момент, когда он перешагивал с платформы в тамбур, сверху упал какой-то узелок.
«Глаз — как шило!» — похвалил себя Конопатый, увидев, что булыжник, завёрнутый в тряпицу, точно ударил по портфелю, вышиб его из руки и вместе с ним провалился в щель между вагоном и платформой.
Офицер, выкатив глаза, взглянул на руку, в которой только что был портфель, и, наливаясь яростью, обернулся. Ему показалось, что кто-то выхватил портфель сзади. Оба солдата в растерянности и страхе смотрели куда-то вверх — в тёмное осеннее небо. Они тоже не понимали, что случилось. Но под коленками Конопатого предательски хрустнула железная крыша вагона.
— Стой! — услышал он. — Держи-и-и…
Громыхнул выстрел. Таиться больше не было смысла. Конопатый вскочил на ноги и побежал по крышам вагонов к паровозу. За ним по платформе бросилось сразу несколько солдат. Переполошился весь вокзал. Кто-то полез под платформу. С тендера перепрыгнул на первый вагон высокий молодой унтер-офицер и, растопырив руки, пошёл навстречу Конопатому.
А портфель с документами уже летел на перекладных к развалинам лесопилки. Вместе с портфелем мальчишки передавали друг другу тревожное известие: схватили Конопатого!
БЕССОННАЯ НОЧЬ
Платайс уже собирался ложиться спать. Он прошёлся по пустому темному дому. Запер двери. Войдя со свечой в спальню, откинул одеяло и замер: кто-то постучал в окно. С той стороны к стеклу приплюснулся Микин нос.
Мика помнил наказ: никогда не приходить к отцу в этот дом. Но, заглянув в портфель, он решил, что имеет право нарушить приказ. Так же подумал и Платайс, когда увидел оперативные планы и карту нового расположения семеновских войск. У него язык не повернулся обругать мальчишек за то, что они опять действовали без его разрешения.
Отложив документы, Платайс задумался над возможными последствиями операции, которую провели беспризорники. Все было бы хорошо, если бы не задержали Конопатого. На стойкость мальчишки он не надеялся. Под страхом смерти и не такие люди начинают говорить. Что же он может сказать семеновцам? Назовёт беспризорников, которые участвовали в этом деле. Значит, мальчишкам надо уйти из Читы.
И ещё: необходимо как можно скорее вернуть семеновцам документы. Получив документы в целости и сохранности и, главное, очень быстро, они могли подумать, что карта и планы не рассекречены, что беспризорники порылись в портфеле и, не найдя ничего ценного, выбросили его. Это, Возможно, облегчит и участь Конопатого.
Платайс дал Мике ещё денег и второй раз распростился с ним. Теперь они могли встретиться только на станции Ага. Туда приказал Платайс сыну увести беспризорников. Туда же и он сам должен был приехать к началу наступления красных войск.
Мика побежал к трактиру, чтобы предупредить Цыгана, но пробраться в центр города было трудно. Поднятые по тревоге солдаты прочёсывали прилегавшие к вокзалу улицы. На площади у трактира горел большой костёр, толпились семеновцы. Здесь был устроен временный штаб по розыску документов. Отсюда направлялись на облаву все новые группы солдат.
По задворкам, по канавам, за заборами Мика подползал к трактиру все ближе и ближе, пока не очутился на огороде напротив заднего крыльца трактира. Здесь он застрял надолго.
Во дворе у колодца стояли осёдланные кони, а на крыльце сидели кавалеристы, курили махорку. Мика зарылся в кучу подсохшей картофельной ботвы и стал ждать.
А Платайс уже заканчивал срочное донесение. Сведения были настолько важные, что он не побоялся нарушить правила конспирации и решил этой же ночью лично вручить донесение Лапотнику и заодно передать портфель с документами одному из железнодорожников, входивших в состав подпольной группы. Платайс знал, что в городе тревога, что пройти незамеченным почти невозможно. Но он должен был сделать это невозможное. Одевшись во все тёмное, он вышел за ворота особняка…
Не спал в ту ночь и Свиридов. Он приказал привести к нему пойманного на вокзале беспризорника. Конопатого так избили, что, прежде чем ввести в кабинет, его пришлось отливать водой. Подполковник наполнил коньяком стопку, заставил мальчишку выпить и не задал ни одного вопроса, пока не заметил, что хмель начал действовать. Левый глаз у мальчишки оживился и заблестел. Заблестел бы и правый, но его не было видно за бугристой фиолетовой опухолью.
— Ловко ты сработал! Снайпер! — похвалил беспризорника Свиридов.
— Глаз — как шило! — прошепелявил Конопатый разбитыми губами.
— Тебя, наверно, Шилом и прозвали? — поинтересовался подполковник.
— Конопатый я!
— А я бы тебя Снайпером прозвал! — льстил подполковник. — Хочешь, в армию возьму?.. Винтовку выдам с особым прицелом! Форму получишь — погоны, сапоги… А?
— Не ври! — сказал захмелевший беспризорник. — Знаю, чего хочешь!
— Знаешь! — согласился Свиридов. — Ты не дурак — вижу!.. Если отпущу, принесёшь портфель обратно?
— Принесу! — пообещал Конопатый и пьяно рассмеялся. — Только пустой! Идёт?
— А где же… — подполковник подумал и закончил: — Где же то, что в портфеле было?
— Разделили на всю бражку и режутся в очко!
— Где?
— За станцией… Там много землянок в лесу… Только б мою долю не просадили! — Конопатый с беспокойством поморгал единственным глазом и спросил у подполковника: — А сколько там было?.. Не надули бы меня!
— Чего сколько?
— Денег!
Свиридов не ответил, налил вторую стопку.
— На-ка, пей лучше!
Конопатый выпил с удовольствием, потому что хмель заглушал ноющую боль в боку. Ещё на платформе солдат ударил его по рёбрам носком сапога.
От второй стопки закружилась голова. Все быстрей, быстрей. Тело стало лёгким, а шея обмякла. Подбородок уткнулся в грудь.
Не рассчитал Свиридов — слишком большие были стопки. Подполковник крутил беспризорнику уши, бил наотмашь по пылавшим от коньяка щекам, но Конопатый уже ничего не чувствовал и бормотал что-то непонятное.
Свиридов вытер платком пальцы и подумал, что воровство портфеля — очень неприятное происшествие, но оно никак не связано с тем, чего он опасался больше всего.
Не мог этот грязный жалкий воришка выполнять чьё-то задание. Какое тут задание! Увидели беспризорники офицера с портфелем, заметили солдат-охранников и решили, что в портфеле деньги. О чем ещё могут думать эти оборванцы!
Зазвонил телефон. И словно подтверждая мысли подполковника, начальник вокзала сообщил, что в уборной нашли подброшенный кем-то портфель и что офицер связи повёз документы в штаб на проверку. Через полчаса, созвонившись с начальником штаба, Свиридов узнал, что документы в порядке. Вызвав адъютанта, он приказал унести мальчишку и пристрелить где-нибудь в лесу.
Рослый солдат взял Конопатого поперёк туловища, как мешок, перекинул через плечо и вынес на улицу. Голова и руки мальчишки постукивали солдата по животу. От Конопатого пахло спиртным.
— Никак напоили шкета? — удивился солдат и жадно втянул носом аромат коньячного перегара. — Добро переводят!..
Начало светать. Семеновец дошёл до кустов, за которыми начинался овраг. Там обычно расстреливали заключённых. Но он не сбросил Конопатого вниз, а положил под куст на жёлтые опавшие листья и, криво улыбаясь, смотрел, как мальчишка поёрзал по земле, потом сложил обе ладони вместе и, подложив их под щеку, затих.
Солдат снял винтовку, перекрестился, несколько раз переступил с ноги на ногу, прислушиваясь к прерывистому посапыванию беспризорника.
— Разве ж это война! — произнёс он хрипло и, выругавшись, пальнул в воздух…
С рассветом утихла, успокоилась Чита. Разошлись по домам участвовавшие в облаве солдаты. Только у трактира ещё дымил догоравший костёр и ржали лошади. Теперь их было много. Кавалеристы расположились и во дворе и на площади.
Из-за них Мика так и не смог попасть в трактир. Мальчишка не знал, что документы уже найдены, и боялся показаться кавалеристам на глаза. Теми же задворками и канавами, по которым он пробирался ночью, Мика отполз от трактира и, оказавшись за чертой города, побежал к развалинам лесопилки.
Тут он и догнал Конопатого, который очнулся от предутреннего холода под кустом и в полуобморочном состоянии брёл к «дому».
— Ты? — обрадовался Мика. — Живой?
Конопатый застонал и, чтобы не упасть, ухватился за него.
— Как тебя разделали! — ужаснулся Мика. — Гады!
— Но я им ничего… — Конопатый прохихикал слабо, как умирающий.
— Ничего не сказал… И про шляпу…
— Про какую шляпу? — спросил Мика.
Конопатого качало из стороны в сторону, говорил он еле-еле, но все-таки в голосе слышалась гордость.
— Про твою… — невнятно произнёс он распухшими губами. — В которой ты бегал… Глаз — как шило! — Конопатый попытался улыбнуться и, почувствовав, как вздрогнул Мика, успокоил его: — Не бойся!.. Забыл! Все забыл!.. Только и Хрящ, чует… Но ты и его не бойся…
— Ты бредишь! — сказал Мика. — Держись за меня крепче… Идём!
— Брежу! — согласился Конопатый. — Идём… Глаз — как шило!
Беспризорники не спали. Когда караульный просвистел один раз, вся орава высыпала из подвала. Конопатого на руках внесли в котельную и уложили на самом удобном месте. Его ни о чем не расспрашивали и не удивлялись, увидев распухшие губы, заплывший глаз. Мика задрал Конопатому рубаху, посветил огарком свечи. Грудь, спина, плечи — все было в синяках.
— Подорожник надо приложить!сказал Малявка и убежал за травой.
— Ребра целы? — спросил Хрящ,
— Не знаю, — ответил Конопатый. — Я ещё пьян. Меня коньяком угощали.
Ему не поверили, а он не стал спорить — больно было говорить.
Вернулся Малявка с пучком широких листьев и приклеил их ко всем синякам и ссадинам. Конопатого накрыли тряпьём. Он пригрелся и заснул. Беспризорники сидели вокруг, молчали, и каждому почему-то припомнилась своя короткая и такая несчастная жизнь.
Только Мика думал о другом. Беспризорников из Читы уводить нельзя: Конопатый не может сейчас отправляться в трудную дорогу. Не бросать же его здесь одного! Как же быть? Что бы сделал отец? Отменил бы свой приказ или нет? Наверно бы отменил! Да и опасность, вроде, миновала. Конопатого отпустили — значит, и других, мальчишек искать не будут. Можно переждать несколько дней. А пока надо подготовить беспризорников к переселению. Момент для решительного разговора, к которому Мика готовился давно, был подходящий. Он оглядел мальчишек.
Свечка скупо освещала невесёлые задумчивые лица. Снаружи завывал осенний ветер. Сквозняк раскачивал жёлтый язычок пламени. По стенам котельной метались большие косматые тени. Было тоскливо и холодно. А мальчишкам хотелось хоть чуточку тепла и ласки. Но впереди ничего этого не было видно, и они старались не думать о будущем.
Они думали о прошлом, о том далёком прошлом, в котором у каждого осталось что-то хорошее, казавшееся теперь сказочно прекрасным. Был дом, была своя кровать, были заботливые руки матери и были руки отца — сильные и добрые. Где все это? Куда исчезло?
— У меня мама ещё при царе умерла, — неожиданно произнёс Мика. Он отгадал, о чем думают ребята.
— А у меня обоих нету, — отозвался Малявка. — Они врачами были… Спрятали раненого партизана, а семеновцы пришли — и все… Мы на берегу жили… На обрыве расстреляли… И в воду…
— Кому ещё навредили семеновцы? — спросил Мика.
Сразу заговорили несколько мальчишек.
— Руки! — крикнул Мика. — Поднимайте руки!
Поднялось несколько рук.
— А унгерновцы кому?
Ещё поднялось три руки.
— А японцы?
Растопырив пальцы, вытянул руку Хрящ.
— А каппелевцы? — продолжал опрос Мика и подсчитал руки: — Пять!.. А Колчак?
Пострадавших от Колчака было больше всего.
— Ничего себе счетик, — сказал Мика и задал самый главный вопрос, ради которого он и затеял весь этот разговор: — А кого большевики обидели? Есть такие?
— Есть!
Все повернулись к одному из телохранителей Хряща.
— Врёшь! — крикнул Мика и подскочил к парню. — Говори честно!
— Красные моего старшего брата кокнули! — ответил мальчишка.
— За что? — вскипел Мика. — Врёшь!
— Не вру!.. Во ржи… Там бой был, а он убитых обшаривал. Его поймали — суд… Трое сбоку — ваших нет!
— Ну и правильно! — сказал Хрящ. — Воровать у мёртвых — последнее дело!.. И катись от меня! — царёк оттолкнул парня. — Ты больше не телохранитель!
— Вот я и спрашиваю, — опять заговорил Мика, — кого обидели большевики? — Он поднял свечу над головой и по очереди оглядел всех мальчишек. — Нет таких?.. И не будет!.. А мы что — так урками и останемся? Скоро красные сюда придут, а мы так и будем по подвалам прятаться? Не надоело?..
— Заговорил! — улыбнулся Хрящ. — Давно бы так, а то мутил да темнил… Мы народ дошлый — все понимаем!..
Мика помнил наказ: никогда не приходить к отцу в этот дом. Но, заглянув в портфель, он решил, что имеет право нарушить приказ. Так же подумал и Платайс, когда увидел оперативные планы и карту нового расположения семеновских войск. У него язык не повернулся обругать мальчишек за то, что они опять действовали без его разрешения.
Отложив документы, Платайс задумался над возможными последствиями операции, которую провели беспризорники. Все было бы хорошо, если бы не задержали Конопатого. На стойкость мальчишки он не надеялся. Под страхом смерти и не такие люди начинают говорить. Что же он может сказать семеновцам? Назовёт беспризорников, которые участвовали в этом деле. Значит, мальчишкам надо уйти из Читы.
И ещё: необходимо как можно скорее вернуть семеновцам документы. Получив документы в целости и сохранности и, главное, очень быстро, они могли подумать, что карта и планы не рассекречены, что беспризорники порылись в портфеле и, не найдя ничего ценного, выбросили его. Это, Возможно, облегчит и участь Конопатого.
Платайс дал Мике ещё денег и второй раз распростился с ним. Теперь они могли встретиться только на станции Ага. Туда приказал Платайс сыну увести беспризорников. Туда же и он сам должен был приехать к началу наступления красных войск.
Мика побежал к трактиру, чтобы предупредить Цыгана, но пробраться в центр города было трудно. Поднятые по тревоге солдаты прочёсывали прилегавшие к вокзалу улицы. На площади у трактира горел большой костёр, толпились семеновцы. Здесь был устроен временный штаб по розыску документов. Отсюда направлялись на облаву все новые группы солдат.
По задворкам, по канавам, за заборами Мика подползал к трактиру все ближе и ближе, пока не очутился на огороде напротив заднего крыльца трактира. Здесь он застрял надолго.
Во дворе у колодца стояли осёдланные кони, а на крыльце сидели кавалеристы, курили махорку. Мика зарылся в кучу подсохшей картофельной ботвы и стал ждать.
А Платайс уже заканчивал срочное донесение. Сведения были настолько важные, что он не побоялся нарушить правила конспирации и решил этой же ночью лично вручить донесение Лапотнику и заодно передать портфель с документами одному из железнодорожников, входивших в состав подпольной группы. Платайс знал, что в городе тревога, что пройти незамеченным почти невозможно. Но он должен был сделать это невозможное. Одевшись во все тёмное, он вышел за ворота особняка…
Не спал в ту ночь и Свиридов. Он приказал привести к нему пойманного на вокзале беспризорника. Конопатого так избили, что, прежде чем ввести в кабинет, его пришлось отливать водой. Подполковник наполнил коньяком стопку, заставил мальчишку выпить и не задал ни одного вопроса, пока не заметил, что хмель начал действовать. Левый глаз у мальчишки оживился и заблестел. Заблестел бы и правый, но его не было видно за бугристой фиолетовой опухолью.
— Ловко ты сработал! Снайпер! — похвалил беспризорника Свиридов.
— Глаз — как шило! — прошепелявил Конопатый разбитыми губами.
— Тебя, наверно, Шилом и прозвали? — поинтересовался подполковник.
— Конопатый я!
— А я бы тебя Снайпером прозвал! — льстил подполковник. — Хочешь, в армию возьму?.. Винтовку выдам с особым прицелом! Форму получишь — погоны, сапоги… А?
— Не ври! — сказал захмелевший беспризорник. — Знаю, чего хочешь!
— Знаешь! — согласился Свиридов. — Ты не дурак — вижу!.. Если отпущу, принесёшь портфель обратно?
— Принесу! — пообещал Конопатый и пьяно рассмеялся. — Только пустой! Идёт?
— А где же… — подполковник подумал и закончил: — Где же то, что в портфеле было?
— Разделили на всю бражку и режутся в очко!
— Где?
— За станцией… Там много землянок в лесу… Только б мою долю не просадили! — Конопатый с беспокойством поморгал единственным глазом и спросил у подполковника: — А сколько там было?.. Не надули бы меня!
— Чего сколько?
— Денег!
Свиридов не ответил, налил вторую стопку.
— На-ка, пей лучше!
Конопатый выпил с удовольствием, потому что хмель заглушал ноющую боль в боку. Ещё на платформе солдат ударил его по рёбрам носком сапога.
От второй стопки закружилась голова. Все быстрей, быстрей. Тело стало лёгким, а шея обмякла. Подбородок уткнулся в грудь.
Не рассчитал Свиридов — слишком большие были стопки. Подполковник крутил беспризорнику уши, бил наотмашь по пылавшим от коньяка щекам, но Конопатый уже ничего не чувствовал и бормотал что-то непонятное.
Свиридов вытер платком пальцы и подумал, что воровство портфеля — очень неприятное происшествие, но оно никак не связано с тем, чего он опасался больше всего.
Не мог этот грязный жалкий воришка выполнять чьё-то задание. Какое тут задание! Увидели беспризорники офицера с портфелем, заметили солдат-охранников и решили, что в портфеле деньги. О чем ещё могут думать эти оборванцы!
Зазвонил телефон. И словно подтверждая мысли подполковника, начальник вокзала сообщил, что в уборной нашли подброшенный кем-то портфель и что офицер связи повёз документы в штаб на проверку. Через полчаса, созвонившись с начальником штаба, Свиридов узнал, что документы в порядке. Вызвав адъютанта, он приказал унести мальчишку и пристрелить где-нибудь в лесу.
Рослый солдат взял Конопатого поперёк туловища, как мешок, перекинул через плечо и вынес на улицу. Голова и руки мальчишки постукивали солдата по животу. От Конопатого пахло спиртным.
— Никак напоили шкета? — удивился солдат и жадно втянул носом аромат коньячного перегара. — Добро переводят!..
Начало светать. Семеновец дошёл до кустов, за которыми начинался овраг. Там обычно расстреливали заключённых. Но он не сбросил Конопатого вниз, а положил под куст на жёлтые опавшие листья и, криво улыбаясь, смотрел, как мальчишка поёрзал по земле, потом сложил обе ладони вместе и, подложив их под щеку, затих.
Солдат снял винтовку, перекрестился, несколько раз переступил с ноги на ногу, прислушиваясь к прерывистому посапыванию беспризорника.
— Разве ж это война! — произнёс он хрипло и, выругавшись, пальнул в воздух…
С рассветом утихла, успокоилась Чита. Разошлись по домам участвовавшие в облаве солдаты. Только у трактира ещё дымил догоравший костёр и ржали лошади. Теперь их было много. Кавалеристы расположились и во дворе и на площади.
Из-за них Мика так и не смог попасть в трактир. Мальчишка не знал, что документы уже найдены, и боялся показаться кавалеристам на глаза. Теми же задворками и канавами, по которым он пробирался ночью, Мика отполз от трактира и, оказавшись за чертой города, побежал к развалинам лесопилки.
Тут он и догнал Конопатого, который очнулся от предутреннего холода под кустом и в полуобморочном состоянии брёл к «дому».
— Ты? — обрадовался Мика. — Живой?
Конопатый застонал и, чтобы не упасть, ухватился за него.
— Как тебя разделали! — ужаснулся Мика. — Гады!
— Но я им ничего… — Конопатый прохихикал слабо, как умирающий.
— Ничего не сказал… И про шляпу…
— Про какую шляпу? — спросил Мика.
Конопатого качало из стороны в сторону, говорил он еле-еле, но все-таки в голосе слышалась гордость.
— Про твою… — невнятно произнёс он распухшими губами. — В которой ты бегал… Глаз — как шило! — Конопатый попытался улыбнуться и, почувствовав, как вздрогнул Мика, успокоил его: — Не бойся!.. Забыл! Все забыл!.. Только и Хрящ, чует… Но ты и его не бойся…
— Ты бредишь! — сказал Мика. — Держись за меня крепче… Идём!
— Брежу! — согласился Конопатый. — Идём… Глаз — как шило!
Беспризорники не спали. Когда караульный просвистел один раз, вся орава высыпала из подвала. Конопатого на руках внесли в котельную и уложили на самом удобном месте. Его ни о чем не расспрашивали и не удивлялись, увидев распухшие губы, заплывший глаз. Мика задрал Конопатому рубаху, посветил огарком свечи. Грудь, спина, плечи — все было в синяках.
— Подорожник надо приложить!сказал Малявка и убежал за травой.
— Ребра целы? — спросил Хрящ,
— Не знаю, — ответил Конопатый. — Я ещё пьян. Меня коньяком угощали.
Ему не поверили, а он не стал спорить — больно было говорить.
Вернулся Малявка с пучком широких листьев и приклеил их ко всем синякам и ссадинам. Конопатого накрыли тряпьём. Он пригрелся и заснул. Беспризорники сидели вокруг, молчали, и каждому почему-то припомнилась своя короткая и такая несчастная жизнь.
Только Мика думал о другом. Беспризорников из Читы уводить нельзя: Конопатый не может сейчас отправляться в трудную дорогу. Не бросать же его здесь одного! Как же быть? Что бы сделал отец? Отменил бы свой приказ или нет? Наверно бы отменил! Да и опасность, вроде, миновала. Конопатого отпустили — значит, и других, мальчишек искать не будут. Можно переждать несколько дней. А пока надо подготовить беспризорников к переселению. Момент для решительного разговора, к которому Мика готовился давно, был подходящий. Он оглядел мальчишек.
Свечка скупо освещала невесёлые задумчивые лица. Снаружи завывал осенний ветер. Сквозняк раскачивал жёлтый язычок пламени. По стенам котельной метались большие косматые тени. Было тоскливо и холодно. А мальчишкам хотелось хоть чуточку тепла и ласки. Но впереди ничего этого не было видно, и они старались не думать о будущем.
Они думали о прошлом, о том далёком прошлом, в котором у каждого осталось что-то хорошее, казавшееся теперь сказочно прекрасным. Был дом, была своя кровать, были заботливые руки матери и были руки отца — сильные и добрые. Где все это? Куда исчезло?
— У меня мама ещё при царе умерла, — неожиданно произнёс Мика. Он отгадал, о чем думают ребята.
— А у меня обоих нету, — отозвался Малявка. — Они врачами были… Спрятали раненого партизана, а семеновцы пришли — и все… Мы на берегу жили… На обрыве расстреляли… И в воду…
— Кому ещё навредили семеновцы? — спросил Мика.
Сразу заговорили несколько мальчишек.
— Руки! — крикнул Мика. — Поднимайте руки!
Поднялось несколько рук.
— А унгерновцы кому?
Ещё поднялось три руки.
— А японцы?
Растопырив пальцы, вытянул руку Хрящ.
— А каппелевцы? — продолжал опрос Мика и подсчитал руки: — Пять!.. А Колчак?
Пострадавших от Колчака было больше всего.
— Ничего себе счетик, — сказал Мика и задал самый главный вопрос, ради которого он и затеял весь этот разговор: — А кого большевики обидели? Есть такие?
— Есть!
Все повернулись к одному из телохранителей Хряща.
— Врёшь! — крикнул Мика и подскочил к парню. — Говори честно!
— Красные моего старшего брата кокнули! — ответил мальчишка.
— За что? — вскипел Мика. — Врёшь!
— Не вру!.. Во ржи… Там бой был, а он убитых обшаривал. Его поймали — суд… Трое сбоку — ваших нет!
— Ну и правильно! — сказал Хрящ. — Воровать у мёртвых — последнее дело!.. И катись от меня! — царёк оттолкнул парня. — Ты больше не телохранитель!
— Вот я и спрашиваю, — опять заговорил Мика, — кого обидели большевики? — Он поднял свечу над головой и по очереди оглядел всех мальчишек. — Нет таких?.. И не будет!.. А мы что — так урками и останемся? Скоро красные сюда придут, а мы так и будем по подвалам прятаться? Не надоело?..
— Заговорил! — улыбнулся Хрящ. — Давно бы так, а то мутил да темнил… Мы народ дошлый — все понимаем!..
СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ
Владелец передвижного цирка проклинал тот день и час, когда он привёз свою труппу в Читу. Не вовремя приехали они сюда. Гвоздь программы — слон Оло выступал все хуже и хуже. У него никак не заживала нога, повреждённая в вагоне цепью. Ему бы надо дать передышку, но без слона зрителей в цирк не заманишь ничем. После каждого выступления раскрывался шов на задней ноге Оло. Слон возбуждался и не хотел подпускать к себе дрессировщика. Скучал Оло и по старому хозяину, который продал его и уехал в Китай.
Владелец цирка с радостью перебрался бы из Читы куда-нибудь на восток, но для переезда требовалось четыре грузовых вагона, а дорожная служба не могла предоставить ни одного. Застрял цирк в читинской «пробке». Чтобы не прогореть совсем, владелец не разрешил отменять представления. Он даже заботился о расширении актёрского состава. Узнав, что распалась одна из бродячих трупп, гастролировавших на станциях КВЖД (китайская восточная железная дорога, участок старой Транссибирской магистрали пролегающий через территорию Китая), он послал артистам приглашение и обещал хорошую плату, но ответа пока не получил.
Брезентовый купол шапито был раскинут там же, где когда-то стоял цирк, в котором выступали родители Цыгана. Рядом громоздились подсобные пристройки. В отдельном щитовом сарае с высокой дверью помещался слон.
Цыгана давно тянуло побывать в цирке. Но вечером, когда начинались представления, в трактире — самый наплыв посетителей, не выберешься. А днём в цирке делать нечего. Цыган по афишам определил, что это не та труппа, в которой он знал всех, начиная от хозяина и кончая глухим сторожем. Но все-таки он не вытерпел и пришёл днём к цирку.
Настроение у Цыгана было расчудесное. Он только что бегал к Мике и узнал, что операция с документами прошла удачно. Правда, избили Конопатого, но это не беда. Парень он жилистый — поправится дня через два.
Уходить из Читы вместе с беспризорниками Цыган не собирался. Они с Микой немножко поспорили, но потом и Мика согласился. Семеновцы успокоились, опасность миновала. Зачем же терять такой превосходный наблюдательный пункт, из которого можно читать самые секретные распоряжения врага?
Насвистывая какой-то цирковой мотивчик, Цыган раздвинул полотнища, закрывавшие вход под купол, и заглянул внутрь. Там был полумрак. Смутно виднелись круто подымавшиеся кверху ряды скамеек. На арене, посыпанной опилками, тускло поблёскивала металлом тренировочная перекладина. На Цыгана пахнуло неповторимым, знакомым цирковым запахом. Пусто. Тихо. Только хлопал на ветру брезент у вентиляционного люка. Да где-то за цирком у служебных помещений сердито кричали люди.
Цыган подбежал к снаряду, подпрыгнул, ухватился за перекладину, крутанул «солнце» и мягко приземлился на подушку из опилок. А крики за цирком все усиливались. Мальчишка нырнул под брезентовую стенку, очутился перед сараем слона и невольно рассмеялся. У открытой двери метались люди. Они подскакивали, приседали, кидались в сторону, увертываясь от вылетавших из сарая предметов. Кто-то с силой выбрасывал оттуда то табурет, то фонарь, то буханку хлеба. Красной картечью вылетела из сарая и рассыпалась по земле морковь. Затем из двери показался хобот и два бивня. Слон грозно протрубил. Люди отскочили ещё дальше. А Цыган не испугался. Он смотрел на слона и не верил глазам. Но ошибки быть не могло. Один бивень прямой, чуть загнутый кверху, а второй отогнут не вверх, а влево, и на нем — глубокая, заметная издали чёрная зазубрина.
— Оло! — крикнул Цыган. — Оло! Голубчик!
Слон перестал реветь, скосил злые маленькие глаза на мальчишку, пошевелил ушами и протянул к нему хобот.
— Оло! Слонище-дружище! — ласково приговаривал Цыган, приближаясь к слону. — Ну, узнай меня! Узнай!
Слон дотронулся до его плеча, скользнул по шее, по волосам, а потом обвил за плечи и подтянул к себе.
Цыган слышал, как ахнули сзади.
— Не бойтесь! — крикнул он и, подобрав валявшуюся под ногами буханку хлеба, подал её слону. — Ешь, Оло! Ешь!.. Что ты расшумелся?
Буханка исчезла во рту у слона.
— Узнал! — обрадовался Цыган и прижался щекой к хоботу. — А папку моего помнишь, Оло? А мамку?
Слон приподнял мальчонку хоботом и покачал его из стороны в сторону, издавая дружелюбное урчанье.
Трое мужчин стояли поодаль и с удивлением и страхом следили за этой сценой. Дрессировщик — бритоголовый человек в ермолке пожал плечами.
— Чертовщина какая-то!
Фельдшер снял пенсне, поморгал красными подслеповатыми глазами и рассудительно произнёс:
— Вы же видите — цыган. У них особый дар на животных. Они, как вы знаете, могут любую дикую лошадь образумить. Язык, вероятно, знают или некий подходец имеют, который позволяет им…
Третий мужчина — владелец цирка — прервал эти рассуждения.
— Не теряйте время! — сказал он, — Мальчик! Ты поласкай его пока! Поласкай!
Фельдшер засуетился. Схватил буханку, надрезал её ножом и насыпал из пакетика большую дозу снотворного. Фельдшер рассчитывал, что Оло, проглотив с хлебом этот порошок, станет на какое-то время вялым, безразличным и позволит наложить на больную ногу пластырь с лекарством.
Но перехитрить слона не удалось. Он взял буханку и закинул её за сарай. Цыган расхохотался.
— Заработать хочешь? — спросил у него хозяин цирка.
— Для Оло могу и бесплатно!
— Дайте ему! — приказал хозяин, и фельдшер отдал Цыгану пакетик с порошком, нож и новую буханку хлеба.
Мальчишка подумал, понюхал порошок и отказался.
— Отравится ещё!
— Это всего лишь снотворное! — пояснил фельдшер.
— Я и без него справлюсь!
Тогда фельдшер принёс большой кусок холста, покрытый толстым слоем мази.
— Этот пластырь надо приклеить к задней ноге. У него там рана.
Цыган отбросил нож, пакетик со снотворным порошком сунул в карман, буханку хлеба отправил в рот Оло и, взяв пластырь, наклонился и полез слону под брюхо. Оло протянул за ним хобот, но не остановил, только похлопал по спине, точно хотел предупредить, чтобы он не сделал больно.
Оло стоял в дверях. Задняя половина туловища находилась в сарае, и мужчины не видели, что делает Цыган. Они слышали только, как он сочувственно приговаривал:
— Ой, какая болячка!.. Но ничего, слонище-дружище, потерпи! Заживет! Вот та-ак!.. Потерпи ещё немножечко.
И Оло терпел, хлопал ушами-лопухами и ни разу не двинул ни одной ногой. Когда Цыган закончил перевязку и вышел из сарая, слон опять обнял его хоботом.
— Ап, Оло! Aп! — попросил мальчишка, и Оло послушно усадил его к себе на спину.
Хозяин с нескрываемым пренебрежением взглянул на дрессировщика, произнёс: «М-да-а!» — и сказал Цыгану:
— Слушай, парень! Оставайся у меня в цирке! Не обижу.
— Остался бы! — Цыган вздохнул с искренним сожалением. — Не могу… Работаю в другом месте.
— У меня лучше будет!
— Не могу! — повторил мальчишка. — А где старый дрессировщик?
— Ты его знал? — удивился хозяин.
— Нет! — соврал Цыган. — Просто вижу, что этот не того!..
— Ну-ну! — прикрикнул человек в ермолке. — Поговори мне!
— И поговорю! — не испугался Цыган. — Довёл слона!.. Тебя бы самого на цепь посадить надо! И чтобы она тёрла тебе ноги днём и ночью!
Человек в ермолке схватил палку с крючком и колючкой на конце — с этой палкой он выводил Оло на манеж — и замахнулся на мальчишку. Но слон так свирепо махнул головой, что дрессировщик отскочил.
Цыган, как с горки, съехал вниз по слоновьему хоботу и с достоинством сказал хозяину:
— Нужно будет — позовёшь. Меня в трактире найти можно.
Он ушёл, а Оло долго трубил — звал своего маленького друга.
С какой бы радостью вернулся мальчишка в цирк и остался бы в нем навсегда! Надоели ему грязные тарелки и пьяные голоса. Опротивел запах трактира. Но Цыган знал: если будет нужно, он не уйдёт из трактира до самой старости, до смерти.
Задумавшись, он шёл посередине улицы и не услышал приближающегося цокота лошадиных копыт.
— Посторонись! — крикнул Карпыч.
Цыган отскочил к забору и пропустил коляску. Платайс поднял руку в лайковой перчатке и погрозил ему пальцем. «Не ушёл! — подумал Платайс. — Наверно, и Мика с беспризорниками ещё в Чите…»
— Ему никак нельзя, — тихо, не оборачиваясь к седоку, сказал Карпыч, продолжая начатый до встречи с Цыганом разговор. — Он — телеграф твой! Сгинет по дурному случаю — и конец, однако! До партизан без него не достучишься! Ни ты, ни я ходов к ним не имеем… С этой бухалкой мне в самый раз идти будет! Только б она не трахнула безвременно, окаянная!..
Карпыч насторожённо взглянул под ноги — на пол коляски. Там, с обратной стороны, между колёс была прикреплена проволокой к днищу коляски самодельная мина с часовым механизмом. Её по просьбе Платайса смастерил партизанский умелец, славившийся на все Забайкалье. Лапотник, передав донесение, составленное по документам, добытым беспризорниками, взамен получил эту мину и привёз в Читу. Через Карпыча он сообщил также, что партизаны одобрили предложенный Платайсом план неожиданного захвата станции Ага. Оставалось теперь согласовать срок с командованием Амурского фронта.
Платайс предполагал, что, получив последние чрезвычайно важные сведения, командование ускорит подготовку общего наступления на читинскую «пробку». Поэтому и сам он должен поторопиться. Надо было побывать и на станции Ага. И здесь, в Чите, предстояло организовать взрыв склада с боеприпасами. Для этого и предназначалась мина с часовым механизмом. Но кто подложит её? Об этом и толковал Карпыч. Он считал, что Лапотника надо поберечь, потому что через него была налажена связь с партизанами.
— Моё это дело — и не спорь! — сказал он Платайсу и повторил: — Только не сыграла б она, однако, прохвостка!.. Коня жалко!
— Подумаем, Карпыч, подумаем, — ответил Платайс. — А мины не бойся. Езди спокойно по любым колдобинам — не сработает. Лучшего места не найти: и под рукой всегда, и никто не догадается.
Карпыч остановил коня у дома контрразведки.
— Приехали, господин Митряев!
Платайс заезжал сюда чуть ли не каждый день, как и положено отцу, потерявшему дочь. Но подполковник Свиридов не принимал его. Выходил вежливый адъютант и произносил одну из двух заученных фраз: либо подполковник в отъезде, либо подполковник просит извинить — он очень занят.
Владелец цирка с радостью перебрался бы из Читы куда-нибудь на восток, но для переезда требовалось четыре грузовых вагона, а дорожная служба не могла предоставить ни одного. Застрял цирк в читинской «пробке». Чтобы не прогореть совсем, владелец не разрешил отменять представления. Он даже заботился о расширении актёрского состава. Узнав, что распалась одна из бродячих трупп, гастролировавших на станциях КВЖД (китайская восточная железная дорога, участок старой Транссибирской магистрали пролегающий через территорию Китая), он послал артистам приглашение и обещал хорошую плату, но ответа пока не получил.
Брезентовый купол шапито был раскинут там же, где когда-то стоял цирк, в котором выступали родители Цыгана. Рядом громоздились подсобные пристройки. В отдельном щитовом сарае с высокой дверью помещался слон.
Цыгана давно тянуло побывать в цирке. Но вечером, когда начинались представления, в трактире — самый наплыв посетителей, не выберешься. А днём в цирке делать нечего. Цыган по афишам определил, что это не та труппа, в которой он знал всех, начиная от хозяина и кончая глухим сторожем. Но все-таки он не вытерпел и пришёл днём к цирку.
Настроение у Цыгана было расчудесное. Он только что бегал к Мике и узнал, что операция с документами прошла удачно. Правда, избили Конопатого, но это не беда. Парень он жилистый — поправится дня через два.
Уходить из Читы вместе с беспризорниками Цыган не собирался. Они с Микой немножко поспорили, но потом и Мика согласился. Семеновцы успокоились, опасность миновала. Зачем же терять такой превосходный наблюдательный пункт, из которого можно читать самые секретные распоряжения врага?
Насвистывая какой-то цирковой мотивчик, Цыган раздвинул полотнища, закрывавшие вход под купол, и заглянул внутрь. Там был полумрак. Смутно виднелись круто подымавшиеся кверху ряды скамеек. На арене, посыпанной опилками, тускло поблёскивала металлом тренировочная перекладина. На Цыгана пахнуло неповторимым, знакомым цирковым запахом. Пусто. Тихо. Только хлопал на ветру брезент у вентиляционного люка. Да где-то за цирком у служебных помещений сердито кричали люди.
Цыган подбежал к снаряду, подпрыгнул, ухватился за перекладину, крутанул «солнце» и мягко приземлился на подушку из опилок. А крики за цирком все усиливались. Мальчишка нырнул под брезентовую стенку, очутился перед сараем слона и невольно рассмеялся. У открытой двери метались люди. Они подскакивали, приседали, кидались в сторону, увертываясь от вылетавших из сарая предметов. Кто-то с силой выбрасывал оттуда то табурет, то фонарь, то буханку хлеба. Красной картечью вылетела из сарая и рассыпалась по земле морковь. Затем из двери показался хобот и два бивня. Слон грозно протрубил. Люди отскочили ещё дальше. А Цыган не испугался. Он смотрел на слона и не верил глазам. Но ошибки быть не могло. Один бивень прямой, чуть загнутый кверху, а второй отогнут не вверх, а влево, и на нем — глубокая, заметная издали чёрная зазубрина.
— Оло! — крикнул Цыган. — Оло! Голубчик!
Слон перестал реветь, скосил злые маленькие глаза на мальчишку, пошевелил ушами и протянул к нему хобот.
— Оло! Слонище-дружище! — ласково приговаривал Цыган, приближаясь к слону. — Ну, узнай меня! Узнай!
Слон дотронулся до его плеча, скользнул по шее, по волосам, а потом обвил за плечи и подтянул к себе.
Цыган слышал, как ахнули сзади.
— Не бойтесь! — крикнул он и, подобрав валявшуюся под ногами буханку хлеба, подал её слону. — Ешь, Оло! Ешь!.. Что ты расшумелся?
Буханка исчезла во рту у слона.
— Узнал! — обрадовался Цыган и прижался щекой к хоботу. — А папку моего помнишь, Оло? А мамку?
Слон приподнял мальчонку хоботом и покачал его из стороны в сторону, издавая дружелюбное урчанье.
Трое мужчин стояли поодаль и с удивлением и страхом следили за этой сценой. Дрессировщик — бритоголовый человек в ермолке пожал плечами.
— Чертовщина какая-то!
Фельдшер снял пенсне, поморгал красными подслеповатыми глазами и рассудительно произнёс:
— Вы же видите — цыган. У них особый дар на животных. Они, как вы знаете, могут любую дикую лошадь образумить. Язык, вероятно, знают или некий подходец имеют, который позволяет им…
Третий мужчина — владелец цирка — прервал эти рассуждения.
— Не теряйте время! — сказал он, — Мальчик! Ты поласкай его пока! Поласкай!
Фельдшер засуетился. Схватил буханку, надрезал её ножом и насыпал из пакетика большую дозу снотворного. Фельдшер рассчитывал, что Оло, проглотив с хлебом этот порошок, станет на какое-то время вялым, безразличным и позволит наложить на больную ногу пластырь с лекарством.
Но перехитрить слона не удалось. Он взял буханку и закинул её за сарай. Цыган расхохотался.
— Заработать хочешь? — спросил у него хозяин цирка.
— Для Оло могу и бесплатно!
— Дайте ему! — приказал хозяин, и фельдшер отдал Цыгану пакетик с порошком, нож и новую буханку хлеба.
Мальчишка подумал, понюхал порошок и отказался.
— Отравится ещё!
— Это всего лишь снотворное! — пояснил фельдшер.
— Я и без него справлюсь!
Тогда фельдшер принёс большой кусок холста, покрытый толстым слоем мази.
— Этот пластырь надо приклеить к задней ноге. У него там рана.
Цыган отбросил нож, пакетик со снотворным порошком сунул в карман, буханку хлеба отправил в рот Оло и, взяв пластырь, наклонился и полез слону под брюхо. Оло протянул за ним хобот, но не остановил, только похлопал по спине, точно хотел предупредить, чтобы он не сделал больно.
Оло стоял в дверях. Задняя половина туловища находилась в сарае, и мужчины не видели, что делает Цыган. Они слышали только, как он сочувственно приговаривал:
— Ой, какая болячка!.. Но ничего, слонище-дружище, потерпи! Заживет! Вот та-ак!.. Потерпи ещё немножечко.
И Оло терпел, хлопал ушами-лопухами и ни разу не двинул ни одной ногой. Когда Цыган закончил перевязку и вышел из сарая, слон опять обнял его хоботом.
— Ап, Оло! Aп! — попросил мальчишка, и Оло послушно усадил его к себе на спину.
Хозяин с нескрываемым пренебрежением взглянул на дрессировщика, произнёс: «М-да-а!» — и сказал Цыгану:
— Слушай, парень! Оставайся у меня в цирке! Не обижу.
— Остался бы! — Цыган вздохнул с искренним сожалением. — Не могу… Работаю в другом месте.
— У меня лучше будет!
— Не могу! — повторил мальчишка. — А где старый дрессировщик?
— Ты его знал? — удивился хозяин.
— Нет! — соврал Цыган. — Просто вижу, что этот не того!..
— Ну-ну! — прикрикнул человек в ермолке. — Поговори мне!
— И поговорю! — не испугался Цыган. — Довёл слона!.. Тебя бы самого на цепь посадить надо! И чтобы она тёрла тебе ноги днём и ночью!
Человек в ермолке схватил палку с крючком и колючкой на конце — с этой палкой он выводил Оло на манеж — и замахнулся на мальчишку. Но слон так свирепо махнул головой, что дрессировщик отскочил.
Цыган, как с горки, съехал вниз по слоновьему хоботу и с достоинством сказал хозяину:
— Нужно будет — позовёшь. Меня в трактире найти можно.
Он ушёл, а Оло долго трубил — звал своего маленького друга.
С какой бы радостью вернулся мальчишка в цирк и остался бы в нем навсегда! Надоели ему грязные тарелки и пьяные голоса. Опротивел запах трактира. Но Цыган знал: если будет нужно, он не уйдёт из трактира до самой старости, до смерти.
Задумавшись, он шёл посередине улицы и не услышал приближающегося цокота лошадиных копыт.
— Посторонись! — крикнул Карпыч.
Цыган отскочил к забору и пропустил коляску. Платайс поднял руку в лайковой перчатке и погрозил ему пальцем. «Не ушёл! — подумал Платайс. — Наверно, и Мика с беспризорниками ещё в Чите…»
— Ему никак нельзя, — тихо, не оборачиваясь к седоку, сказал Карпыч, продолжая начатый до встречи с Цыганом разговор. — Он — телеграф твой! Сгинет по дурному случаю — и конец, однако! До партизан без него не достучишься! Ни ты, ни я ходов к ним не имеем… С этой бухалкой мне в самый раз идти будет! Только б она не трахнула безвременно, окаянная!..
Карпыч насторожённо взглянул под ноги — на пол коляски. Там, с обратной стороны, между колёс была прикреплена проволокой к днищу коляски самодельная мина с часовым механизмом. Её по просьбе Платайса смастерил партизанский умелец, славившийся на все Забайкалье. Лапотник, передав донесение, составленное по документам, добытым беспризорниками, взамен получил эту мину и привёз в Читу. Через Карпыча он сообщил также, что партизаны одобрили предложенный Платайсом план неожиданного захвата станции Ага. Оставалось теперь согласовать срок с командованием Амурского фронта.
Платайс предполагал, что, получив последние чрезвычайно важные сведения, командование ускорит подготовку общего наступления на читинскую «пробку». Поэтому и сам он должен поторопиться. Надо было побывать и на станции Ага. И здесь, в Чите, предстояло организовать взрыв склада с боеприпасами. Для этого и предназначалась мина с часовым механизмом. Но кто подложит её? Об этом и толковал Карпыч. Он считал, что Лапотника надо поберечь, потому что через него была налажена связь с партизанами.
— Моё это дело — и не спорь! — сказал он Платайсу и повторил: — Только не сыграла б она, однако, прохвостка!.. Коня жалко!
— Подумаем, Карпыч, подумаем, — ответил Платайс. — А мины не бойся. Езди спокойно по любым колдобинам — не сработает. Лучшего места не найти: и под рукой всегда, и никто не догадается.
Карпыч остановил коня у дома контрразведки.
— Приехали, господин Митряев!
Платайс заезжал сюда чуть ли не каждый день, как и положено отцу, потерявшему дочь. Но подполковник Свиридов не принимал его. Выходил вежливый адъютант и произносил одну из двух заученных фраз: либо подполковник в отъезде, либо подполковник просит извинить — он очень занят.