Внуков Николай. Энтомоптер

   - Я не могу больше. Я скажу, что это мы. Я все расскажу. И сам пойду к Левицкому.
   - Он и так знает. Чего говорить? - прошептал я Борьке.
   - Идите! - повторил Инженер, продолжая смотреть в окно.
   - Надо сказать, - пробормотал Борька. - Обязательно надо. Теперь или никогда...
   Он крепко сжал мою руку и произнес дрожащим голосом:
   - Владимир Августович...
   Инженер, наконец, повернулся к нам и, глядя поверх наших голов на щит со стрекозами, сказал:
   - Не оправдывайтесь! Поздно.
   - Владимир Августович...
   - Убирайтесь к чертовой матери! - закричал вдруг Инженер, и лицо у него побагровело. - Чтобы ноги вашей здесь не было! Слышите? Чтобы ноги вашей здесь больше не было!..
   8. Есть небольшая надежда
   - Хотел бы я знать, когда он кончится, - сказал Борька, глядя в окно.
   По стеклу ползли мутные капли. Серые грустные дома присели вдоль улицы. Прохожих не было видно.
   Четвертый день подряд город поливало дождем. По тротуарам неслись ручьи. В их стремительных потоках кружились окурки, папиросные коробки и тополевые листья.
   Мы сидели у Юрки Блинова. Он единственный в нашей компании имел собственную комнату. В комнате стояли два стула, стол и кровать, покрытая коричневым пушистым одеялом. Над столом висела этажерка с книгами. Книги были спортивные: "Бокс", "Борьба самбо", "Основные стили плавания", "Судейство в футболе". Среди них затесался "Том Сойер" на английском языке. По этой книжке Юрка выучил английский за два месяца.
   По крыше звонко барабанил дождь. Нам было нечем заняться. Тошка предложил было сыграть в подкидного, но на него цыкнули, и он стушевался.
   День тянулся бесконечно и нудно.
   Юрка валялся на кровати, закинув руки за голову. Борька смотрел в окно. Мы с Тошкой зевали за столом.
   - Сейчас бы уже крылья делали, - сказал Юрка мечтательно. - Все из-за тебя, рыжий. Из-за твоего дурацкого ножика.
   - Из-за меня? - Борька Линевский резко обернулся. - Если бы Дятел эти яблоки не достал там, на свалке, ничего не было бы.
   - Значит, на меня все валишь? - сказал Тошка. - Я вас честно предупредил: два раза в одно место не ходят.
   - Чепуха все это, - сказал Борька. - Один раз или десять. Все дело случая. Можно на первом разе засыпаться, а можно и вообще не попасться. Правда, Юра?
   - Я считаю, что вообще не надо попадаться, - сказал Юрка.
   - Правильно, - сказал Борька. - Я тоже считаю так.
   - В конце концов обязательно попадешься, - махнул рукой Тошка. - Как ни крутись.
   - Нет, - сказал Юрка. - Есть способ никогда не попадаться.
   - Какой?
   - Не заскакивать в чужие сады.
   - Э-э!.. - разочарованно протянул Борька. - Тогда жить будет неинтересно.
   - А ты хотел, чтобы сразу все - и яблоки и энтомоптер, да? Правильно говорят - за двумя зайцами погонишься...
   - Хватит! - сказал Борька. - И так тошно.
   - Зато интересно жить! - съехидничал Юрка. Поговорили мы - и опять нечего делать. Даже ссориться неохота.
   А за окном все льет и льет. Кажется, со всех концов земли собрались тучи над нашим городом, навсегда затянули небо, и оно больше никогда не станет голубым и высоким.
   Юрка вдруг сел на кровати.
   - Трубки-то так и остались, ребята, - сказал он.
   - Какие трубки?
   - Которые мне отец из гаража принес. Для крыльев.
   - Покажи! - попросил Тошка.
   Юрка полез под кровать и вытащил на середину комнаты связку алюминиевых трубок. Некоторые были толщиной с карандаш, а некоторые с большой палец. Мягкий серебряный блеск шел от них во все стороны.
   - Ух, красота какая! - воскликнул Тошка.
   - Все диаметры, какие заказал Инженер. От шестнадцати до пяти миллиметров.
   - Куда их теперь? - вздохнул Борька.
   - Пригодятся на что-нибудь, - сказал Тошка. - Можно, например, коробчатого змея сделать. Огромного. Чтобы человека поднял.
   - Иди ты со своим змеем, - уныло сказал Борька.
   Юрка вытянул из связки тонкую трубку, прикинул ее на руке и сделал глубокий выпад, будто шпагой.
   - Я вот что думаю, - сказал он. - Надо отнести их Инженеру. Я обещал? Обещал. Значит, нужно отдать.
   - Вам с Тошкой можно идти, - сказал Борька. - А нам с Колькой...
   - Слушай, - обрадовался Тошка, - идем завтра, да? Принесем трубки, скажем: так, мол, и так, дождик был, не могли раньше... Он скажет: "Ну, давайте, ребята, будем продолжать..." И мы будем продолжать... А потом я скажу: "Эх, жаль, нету Кольки. У нас вместе так здорово получалось..." Потом ты скажешь то же самое про Борьку. И он скажет: "Верно. Плохо без них..."
   - Хватит трепаться! - сказал Борька. - Нам теперь туда ни ногой... Вы идите, работайте, а мы уж как-нибудь...
   * * *
   На другой день дождь почти перестал. Он уже не лил, а оседал на город противным серым туманом.
   Я сидел дома и перелистывал подшивку старых журналов "Вокруг света". Я всегда брался за "Вокруг света", когда мне было скучно. На пожелтевших страницах гнулись под ветром пальмы, к далеким землям шли парусники, европейцы в белых тропических шлемах били из штуцеров крокодилов, шумела незнакомая, полная опасных приключений жизнь.
   Я мог без конца перечитывать рассказы Беляева, Джекобса и Де-Вэр-Стэкпул. Но сегодня даже они казались мне пресными и ненужными.
   Я думал о Юрке и Тошке, которые отправились к Инженеру.
   Они будут достраивать энтомоптер. А мы с Борькой навсегда останемся за бортом. Никогда Инженер не улыбнется нам так, как прежде. Никогда нам не подняться в воздух на чудесном летающем велосипеде. Никогда не увидеть с птичьей высоты наш зеленый город. Никогда не покачаться на синих воздушных струях...
   И каким ветром занесло меня в этот несчастный сад?..
   Инженер был в тысячу раз интереснее, чем охотники в белых тропических шлемах. Охотник убьет десяток крокодилов, продаст шкуры какой-нибудь фирме, изготовляющей женскую обувь, и делать ему больше нечего. Будет сидеть в бунгало под пальмовым навесом и зевать от скуки.
   А Инженер... Наш Инженер знал столько, сколько не знали все охотники мира. Он был настоящим исследователем и говорил такие вещи, которые не умел говорить больше никто.
   - Делайте что угодно! - говорил он. - Стройте вечные двигатели, изобретайте паровые машины и пулеметы. Только побольше думайте о том, что делаете. Знания дают вес, а поступки - блеск. Жаль, что большинство людей умеет только глядеть, а не взвешивать и поступать.
   - Свои способности вы можете узнать, только попытавшись применить их. Иной до конца жизни проходит, так и не узнав, что он - замечательный поэт или музыкант, потому что ни разу не попробовал. Вот отчего у нас так много посредственностей.
   - Чего не понимают, тем не владеют, черт возьми! Почему этот муравей ползет не в правый угол, а в левый? Думайте! Наблюдайте! Голова существует не для модных причесок!
   - Самое высокое счастье - сделать то, чего, по мнению других, вы не можете сделать!
   До Инженера мы не знали таких людей. Никто нами особенно не интересовался. Мы не интересовались тоже, потому что ковыряться в огороде или чинить крышу или забор, чем занимались наши родители по воскресным дням, было делом пустым и мелким.
   ... Трижды проклятые "бельфлеры"...
   Эх, закинуть бы сейчас за спину походный мешок и уйти из города куда глаза глядят. Перебраться через речушку и удариться по Черекской дороге на Бабугент, к Голубым озерам. Построить в укромном месте шалаш из веток орешника и жить отшельником вдали от людей и всяких переживаний. По утрам ловить в озере рыбу и печь картошку в костре, днем уходить высоко в горы, где воздух сух и прозрачен и камни нагреты солнцем, а вечерами спускаться в долину и долго лежать, не засыпая, у шалаша, глядя на звезды, мерцающие в страшной высоте...
   Или махнуть к отцу на Крайний Север.
   Вот так, запросто, в один из дней собрать в небольшой чемодан самое необходимое, последний раз пройти по знакомым улицам, сесть на поезд и укатить навсегда из нашего тихого города.
   ... Поезд бежит все дальше и дальше на восток, и вот, наконец, тот таежный поселок, где работает мой отец. Редкие лиственницы и лысые сопки, и кругом веселые сильные люди в мохнатых меховых унтах. И среди них мой отец, тоже веселый, счастливый. Он кладет мне на плечи тяжелые свои ладони и радостно смотрит в лицо.
   - Приехал? Ну, молодец! Мы здесь такие дела начнем, только держись!..
   Я захлопнул подшивку и повалился на диван.
   В комнате стояла тишина, от которой можно было сойти с ума.
   Нет, нет, нет! Никогда такого не будет! Я знаю это наверняка.
   - Колька! Соколов!
   Меня будто пружиной подбросило. Подлетел к окну. Перед домом на тротуаре стоял Тошка и, как сумасшедший, махал рукой.
   - Полный порядок... - сказал Тошка, задыхаясь, как лошадь. - Быстрее давай... к Инженеру! Мы только пришли... а он сам спросил... почему вас нет. Я значит... сразу к тебе... Двигай! А я - к Борьке...
   - Вместе сбегаем! Я сейчас...
   - Не нужно. Он сказал, чтобы побыстрее!
   Я мигом набросил на плечи куртку, запер квартиру и помчался на Баксанскую.
   В жизни я так не бегал. В глазах темнело, не хватало воздуха.
   У калитки знакомого дома я долго не мог отдышаться. Наконец голова перестала кружиться, и я вошел.
   Все было по-старому. На полу, на газетных листах, лежали детали передающего механизма. Инженер и Юрка разглядывали какие-то чертежи. Они разом подняли головы, когда я отворил дверь, и Инженер сказал так, будто я выходил на минутку во двор:
   - Чудесно. Сегодня начнем выгибать каркас. Разложи пока трубки по диаметрам.
   Вскоре пришли Тошка и Борька, и Инженер снова сказал:
   - Чудесно!
   За каких-нибудь два часа мы собрали передающий механизм, отрегулировали его и поставили на велосипедную раму. Потом Инженер рассказал, как нужно гнуть алюминиевые трубки, чтобы они не пережимались в месте сгиба. Оказывается, с одной стороны трубку нужно закрыть деревянной пробкой, насыпать доверху песком и закрыть такой же пробкой с другой стороны. Теперь можно трубку сгибать как хочешь - она никогда не пережмется.
   Мы принесли со двора ведро песку и начали. Казалось, все шло нормально. Инженер командовал, лавировал на своем кресле между деталями, разложенными на полу, и даже шутил.
   Однако я заметил, что он почти не смотрит в нашу сторону и в разговоре обращается только к Тошке и Юрке.
   Горько мне стало. Значит, для него мы все-таки были не такие, как прежде. И наше мнение для него - ничто. И вообще мы ему нужны, наверное, как рабочая сила. Ему надо поскорее закончить энтомоптер, вот он и послал за нами.
   И еще одно я заметил. Он, который так не любил торопливость, очень торопился. Если у кого что-нибудь не ладилось, он подъезжал, хмурился, показывал, как надо делать, и повторял:
   - Дорога каждая минута, ребята. Нам нельзя терять время на пустяки.
   А раньше он всегда предупреждал нас: "Хорошо делается то, что делается не торопясь. Большая спешка - большие потери".
   Странным мне это показалось. Но скоро я увлекся работой так, что забыл обо всем на свете. Из толстой трубки мы выгнули переднюю кромку крыла, затем из пятимиллиметровок по шаблону согнули нервюры и заднюю кромку. После этого начали паять.
   Инженер достал из письменного стола большой черный пистолет, похожий на парабеллум. Из ствола пистолета торчало толстое медное жало, заточенное на конце лопаточкой, а из рукоятки тянулся длинный голубой шнур.
   - Это ультразвуковой паяльник, - сказал он. - Алюминий нельзя паять обыкновенным, потому что на алюминии на воздухе мгновенно образуется плотная пленка окисла. Припой к окислу не пристает. Ультразвуковой же паяльник непрерывно счищает, сдирает окисную пленку, и на чистый металл сразу же ложится припой, закрывая доступ кислороду. Пайке поддается что надо. Начнем. Антон, включи!
   Тошка воткнул вилку голубого шнура в розетку. Паяльник в руке Инженера тонко зажужжал, будто оса, запутавшаяся в траве.
   - Это работает магнитострикционный вибратор, - объяснил Инженер. - Юра, дай мне припой из нижнего ящика и вон ту фанерину из угла.
   Инженер пристроил фанерину на колени, на фанерину мы положили концы трубок, которые нужно было спаять, и Инженер, взяв в левую руку палочку припоя, тронул жалом паяльника алюминий. Ртутным шариком собрался припой на медной лопаточке, потом соскользнул с нее и ровно обтек место стыка трубок. Инженер отвел паяльник в сторону.
   - Все! - сказал он.
   Поясок пайки жемчужно поблескивал. Казалось, трубки не спаяны, а плавно переходят одна в другую.
   - Здорово! - вздохнул Юрка. - Можно, я попробую?
   - Возьми, - Инженер протянул Юрке паяльник.
   У Юрки с первого раза как-то пошло, приладилось, и он с увлечением начал припаивать нервюры в те места, куда указывал Инженер.
   Нам тоже очень хотелось поработать паяльником, но попросить у Инженера мы не решались. Было страшно услышать отказ.
   Тошка тоже почему-то не попросил.
   Так и получилось, что Юрка паял, а мы насыпали песок в трубки и сгибали их по шаблону.
   Постепенно на полу вырисовался контур большого, слегка расширяющегося к концу крыла, похожего на увеличенное раз в пятьдесят стрекозиное. Только у стрекозиного жилки шли вдоль и поперек, образуя красивую сетку, а у нашего были тонкие поперечные нервюры, похожие на лесенку.
   К вечеру каркас крыла был готов. Оставалось только поставить шарниры у основания и обтянуть каркас полиэтиленовой пленкой, которая была припасена у Инженера.
   Работа была трудная и ответственная, поэтому ее оставили на самый конец.
   Мы с Борькой нарезали по размеру трубки для нервюр на завтра и начали убирать в комнате. Юрка спросил, как устроен ультразвуковой паяльник. Инженер начал объяснять.
   Я прислушался.
   Странным мне показался голос Инженера.
   Не было в нем прежней четкости, появились какие-то незнакомые глухие нотки, будто Инженер что-то ел и не прожевал до конца.
   Он начал рассказывать, как работает магнитострикционный вибратор, собранный из пластинок чистого никеля. Вдруг остановился, нервно потер руки одна о другую и сказал:
   - Хватит. Завтра закончим. Не могу больше. Устал.
   Откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
   Мы быстро прибрали комнату и ушли.
   На улице я спросил Юрку, что утром Инженер говорил про нас.
   - Ничего не говорил, - сказал Юрка. - Просто сказал: "Вас двое? Ну что ж, начнем". И мы начали. Только после обеда велел вас позвать.
   Значит, простил! Значит, он все-таки простил нас, а не разговаривал потому, что еще немного сердился!
   И тут вся тяжесть, которая давила меня эти долгие четыре дня, мгновенно исчезла. Стало очень спокойно и хорошо. И вечер наплывал на город такой тихий, прозрачный, что не хотелось идти домой, и мы сговорились и пошли в парк, и долго сидели там на нашей любимой скамейке у озера.
   На другой день к десяти утра мы подходили к домику Инженера. Окно, как всегда, было открыто, но Владимира Августовича не было видно.
   - Паяет, наверное. Без нас начал, - сказал Юрка.
   Мы вошли в сени, и тут дверь из комнаты отворилась и навстречу нам вышла Вера Августовна в пестром халате. Глаза у нее были испуганные. В руке носовой платок.
   - Большое несчастье, мальчики, - сказала она. - Володя в больнице. У него отнялась левая рука и пропала речь.
   В сенях остро запахло жжеными перьями. На секунду я перестал видеть все.
   Вера Августовна прижала к щеке платок и пошла в комнату.
   Мы поплелись следом.
   Пустое кресло стояло у окна. На письменном столе лежала небесно-голубая тетрадь. В углу жемчужно светился контур большого, выше человеческого роста крыла. Оно касалось потолка расширяющимся концом.
   Вера Августовна села на табурет.
   Мы остались у двери.
   Будильник на тумбочке чеканил короткие стальные секунды.
   - Что случилось? - спросил, наконец, Юрка.
   - Повторное кровоизлияние в мозг. Врачи называют это инсультом.
   - Когда?
   - Вчера вечером. У него разболелась голова. Так сильно, что пришлось вызвать "Скорую помощь". Его сразу же забрали в больницу. А ночью... Ночью это и произошло...
   Мы стояли оглушенные, будто над нашими головами взорвалась граната. Мир стал холодным и пустым. За окном жестяными листьями скрежетала липа. На картонном щите тускло отсвечивали крылья проколотых булавками стрекоз.
   - А как же теперь энтомоптер? - пробормотал Тошка.
   Юрка ткнул его кулаком в бок:
   - Балда!
   Потом деловито спросил:
   - Он в каком корпусе?
   - Во втором. Палата номер семь. Только допуска к нему не дают.
   - Палата на каком этаже?
   Вера Августовна испуганно взглянула на Юрку.
   - Не знаю. Только ничего не выдумывайте. Ради бога! Его нельзя беспокоить.
   - Мы не будем его беспокоить, - сказал Юрка. - Что мы, не понимаем? Это я просто так спросил. На всякий случай.
   - А почему у него паралич? Что у него со спиной? - спросил Тошка.
   - Это планер, - сказала Вера Августовна. - Планер остался без управления и упал на землю.
   - Какой планер? - встрепенулся Тошка.
   - Так вы ничего не знаете? Володя был инструктором в кружке планеристов на своем заводе. Он и основал этот кружок. И планеры они строили сами.
   - Строили планеры? - повторил Тошка. - А он говорил, что он просто монтажник.
   - Он и был монтажником. А планеры - это увлечение.
   - Он полетел без парашюта, да? И не смог выброситься? - допытывался Тошка.
   - У него был парашют, - сказала Вера Августовна. - Но не всегда парашют помогает пилоту.
   - Расскажите! - попросил Тошка. - Пожалуйста!
   - Чего вы стоите? Берите стулья.
   Вера Августовна встала, сняла с книжной полки небольшой красный альбом и вынула из него фотографию.
   - Это сделано в тот самый день.
   С фотографии нам улыбался летчик в кожаном шлеме и в комбинезоне, перехлестнутом ремнями парашюта. Он совсем не был похож на Инженера. Только глаза немного, да еще губы и подбородок напоминали Владимира Августовича. Он стоял на ветру - один клапан шлема был отдут в сторону. За его спиной вдаль уходило огромное травяное поле, на котором присели два тренировочных самолета Р-5, а над горизонтом вспухало белое облако.
   - Вот он какой... - прошептал Юрка.
   - Да, он такой, - вздохнула Вера Августовна...
   ... В тот день он искал восходящие токи воздуха, которые подняли бы машину как можно выше.
   Шли соревнования на дальность полета по замкнутому маршруту. В город съехались планеристы со всей республики. С зеленого поля одна за другой поднимались узкокрылые разноцветные машины.
   Самые сильные воздушные потоки возникают под грозовыми тучами. Он отыскал такую тучу и пошел под нее. Планер подхватило и повело вверх. Через пять минут альтиметр показал высоту три километра. Теперь нужно было выйти из потока и спокойно планировать, охватывая город большими скользящими кругами. Но, куда бы он ни направил машину, его везде продолжало поднимать. Краев тучи уже не было видно. Она росла, со страшной быстротой закрывая небо. Он взглянул на альтиметр и замер. Высота была пять тысяч, а скорость подъема увеличилась до пятнадцати метров в секунду.
   Снаружи, за фонарем кабины, серые струи тумана стремительно обтекали крылья. Планер пробивал тучу. Ей не было конца. На высоте шести тысяч началось удушье. Сюда никогда не поднимались без кислородных масок. Он продолжал искать нисходящие токи воздуха, но их не было. Последнее, что он увидел, - стрелка альтиметра, ползущая к семитысячной отметке.
   Когда вернулось сознание, не было ни тумана, ни тучи. Ярко светило солнце, и внизу бешеными кругами летели цветные пятна. Он понял, что машина штопором идет к земле. Высота - шестьсот. Жить остается тридцать секунд. Он сделал все, что мог, но вывести машину из смертельной карусели не удалось.
   Его нашли в двадцати восьми километрах от города среди обломков серебристого планера. Контрольная стрелка альтиметра застыла на отметке семь тысяч двести. Только благодаря чуду, которое называется счастливым случаем, осталась жизнь. Видимо, он пробыл в разреженных слоях атмосферы всего несколько десятков секунд. И планер, наверное, не сразу вошел в штопор...
   - Почему вы все знаете? - не выдержал Тошка. - Вы тоже летали на планерах?
   Вера Августовна пожала плечами.
   - Я и сейчас летаю. Не на планерах только, а на пассажирских самолетах.
   - Пилотом? - потрясенно воскликнул Тошка.
   - Нет. Всего-навсего бортрадистом.
   Тошка удовлетворенно кивнул.
   - Я так и знал, что вы не просто... женщина.
   Вера Августовна улыбнулась. Впервые за все утро.
   - Чудак человек. Ну что во мне непростого? Я самая обыкновенная, которая даже умеет реветь.
   - Нет, - помотал головой Тошка. - Не всякая женщина может бортрадистом.
   Вера Августовна встала и вложила в альбом фотографию.
   - Будем надеяться на хорошее. У меня рейс на Ростов в четырнадцать двадцать. В девятнадцать я буду дома. Если хотите, продолжайте работать. Ключи я оставлю. Только ничего не выдумывайте, не тревожьте его сейчас. В больницу мы пойдем вместе.
   * * *
   В вестибюле стыла белая больничная тишина. У стены, словно на смотру, вытянулась шеренга стульев. Их ножки до половины отражались в серых плитках кафельного пола. И ни одного человека вокруг.
   Мы на цыпочках подошли к стеклянной матовой перегородке и заглянули в приоткрытую дверь.
   Вправо и влево уходил длинный, очень высокий коридор. Он упирался в огромные окна, через которые водопадом рушился на паркет белый ослепительный свет. Пронизанная этим светом, справа, прямо на нас, шла белая девушка.
   Мы нырнули обратно в вестибюль, но она уже заметила. Распахнула дверь настежь.
   - Что вы здесь делаете? Как вы сюда попали?
   - Там вход, - показал Борька большим пальцем через плечо.
   - Это служебный. Немедленно уходите!
   - А мы думали, что приемный покой.
   Девушка с презрением посмотрела на нас.
   - Думали! Приемный покой с другой стороны.
   - Извините, пожалуйста, - сказал Юрка. - Седьмая палата здесь?
   - Здесь, - сказала девушка и захлопнула дверь.
   Юрка подмигнул нам.
   - Порядок. Нужна вежливость. Тебе это ничего не стоит, а людям приятно.
   Мы выкатились на площадку перед корпусом.
   - А вдруг она на втором этаже?
   - Не думаю, - сказал Юрка и прищурился, оглядывая окна. Потом подошел к третьему от служебного входа и сказал Тошке:
   - Полезешь ты, ты самый легкий.
   Встал спиной к стене, сцепил руки петлей у колена.
   - Давай.
   Тошка ступил ногой в петлю, поднялся на Юркины плечи, и голова его оказалась на уровне нижнего края рамы.
   - Не достать! - сказал он.
   - Становись мне на голову! - приказал Юрка. - Поддержите его, ребята.
   Мы поддержали.
   Тошка заглянул в окно.
   - Ну?
   - Лежит, - сказал Тошка.
   - Кто? Инженер?
   - Не знаю. Один только нос видно. Он одеялом закрыт до самого подбородка.
   - Давай смотри лучше! - сказал Юрка, скорчив страшную рожу от напряжения.
   Тошка приподнялся на цыпочки, вытянулся струной. Тут ноги его соскользнули с Юркиной головы, он уцепился за выступающую ребром нижнюю планку окна и повис на стене. Юрка хотел подхватить его, но не успел. Со страшным треском планка оторвалась от рамы, и Тошка ухнул вниз.
   Потом мы сидели в кустах за оградой больницы, и Тошка, слюнями протирая ссадины на коленях, ворчал:
   - Зараза! Надо просто пойти в справочное и спросить. Понятно? А мы все время по задним дворам, как бродяги и жулики. Всегда какие-то ненормальные способы. Не полезу я больше. Идите к черту!
   - Так тебе в справочном и сказали! - огрызался Юрка. - Всегда лучше, когда глазами посмотришь.
   Я не выдержал:
   - Ребята, а что, если прямо к главному врачу? Я схожу.
   - Пустили тебя! - усмехнулся Юрка. - Раскрой карман шире!
   - Пустят!
   - Попробуй.
   - Попробую!
   Я вскочил и пошел в приемный покой. Меня распирала злость. В самом деле, почему у нас все получается наперекос? Почему мы выдумываем не как легче, а как труднее? Может быть, от этого проистекают все наши беды? А как его отыскать, этот легкий путь? Кто подскажет, какой путь легкий, а какой тяжелый, какой правильный, а какой неправильный?
   Во всяком случае, взрослые нам этого не подсказывали.
   Мы никогда не полезли бы в окно, если бы эта беленькая девица не захлопнула перед нами дверь.
   Почему, в конце концов, взрослые всегда считают, что они поступают правильно, а мы - неправильно?
   Вот от чего меня распирала злость.
   В приемном покое было так же прохладно и пусто, как и в служебном. Эмалированная табличка на стене предупреждала: "Впускные дни четверг и воскресенье". Мне было наплевать на табличку.
   Сразу за дверью стоял столик, покрытый толстым стеклом, и за столиком сидела накрахмаленная сестричка. Та самая, которая встретила нас у служебного входа.
   Она подняла голову, и глаза у нее стали дикими.
   - Опять вы? - спросила она почему-то шепотом.
   - Опять, - сказал я. - Где главный врач?
   - Главный? - переспросила она. - Нет сейчас главного. Есть дежурный.
   - Тогда мне к дежурному.
   Она, приоткрыв рот, уставилась на меня, а потом прошептала:
   - Почему без халата?
   - Потому что нету халата, - сказал я грубо. - Рубашка у меня есть. Штаны вот. Ботинки. А халата нет. Где я его достану?
   - В гардеробе у Серафимы Михайловны.
   Она не спросила, для чего мне нужен дежурный врач, она вообще ничего не спросила, и это было так хорошо, что я даже не понял сразу, что меня пропускают в больницу в неурочный день.
   - Ну, чего же стоишь? - сказала она.
   В гардеробной я накинул на плечи халат, такой длинный, что из-под него торчали только носки ботинок, и сестричка провела меня по коридору мимо закрытых высоких дверей с выпуклыми цифрами в кабинет дежурного врача.
   - Вот он хочет узнать о больном из седьмой палаты, - сказала она молодой женщине с очень румяным лицом.