Внуков Николай. Энтомоптер

   Женщина внимательно посмотрела на меня.
   - Родственник?
   - Родственник, - кивнул я.
   - Их там еще трое, Надежда Ивановна. Тоже родственники. В канаве сидят. Ждут.
   - Пусть ждут, - сказала румяная. - Так вот насчет Тауриха. Очень тяжелый случай. Необходим абсолютный покой. Понятно?
   - Вы про какого Тауриха?
   - Про Владимира Августовича, конечно. Вашего родственника.
   - Да, да... - пробормотал я.
   Вот те раз! Значит, фамилия Инженера - Таурих. Я и не знал.
   - Инсульт. Кровоизлияние. Задеты многие важные области мозга. Ты меня понимаешь?
   - Понимаю, - сказал я. - А говорить он будет?
   - Говорить...
   Она провела розовыми пальцами по лбу и положила руку на стол.
   - Атаксия. Знаешь, что это такое? Это общее функциональное расстройство. Нарушение двигательных центров. Разлажено все.
   - Он без сознания?
   - В том-то и дело, что в сознании. Он у вас герой, мальчики. Железный, необыкновенный человек. Гордиться можете.
   - Ну, хоть немножечко он поправится?
   - Не могу и не хочу предугадывать. Мы врачи, дорогой мой. Мы никогда не строим иллюзий. В нашем деле они опасны и не нужны. Тебе не советую тоже. И тем, которые тебя ждут. Самообольщение - скверная вещь. Из-за нее не видно пути, по которому идешь.
   - Значит... он уже никогда не будет... как раньше?
   - Не знаю. Ничего не знаю, - покачала она головой. - А теперь я прошу вас вот о чем, мальчики: не ломайте, пожалуйста, казенное здание. Оно нам еще пригодится. Договорились? Лидочка, проводи молодого человека.
   - Разве это ответ? - сказал Юрка, выслушав мой рассказ. - Инженер никогда бы так не сказал. Никогда. Вот люди!
   9. Verba magistri2
   Второе крыло мы закончили самостоятельно.
   С утра до сумерек комната Инженера принадлежала нам. Комната превращалась в мастерскую. Вера Августовна показала место, куда прятать ключ от входной двери. Нам никто не мешал. Только однажды заглянул Славка, тот самый, который неправильно подключил батарейку к усилителю, и, узнав, что Владимир Августович в больнице, долго стоял, потрясенно глядя на нас.
   - Зачем он тебе? - спросил Борька.
   - Он обещал... про супергетеродин на транзисторах, - сказал Славка. - Вы все равно не поймете. Вы в радиотехнике ни шиша не понимаете. А он такой человек...
   Махнул рукой и ушел.
   Мы быстро сдружились с Верой Августовной. Она оказалась очень веселой, любила слушать наши рассказы и интересовалась всем на свете. Не могли мы привыкнуть только к сигарете в ее руке. Все-таки не особенно приятно, когда красивая женщина курит. А Вера Августовна была очень красивой, это признал даже Тошка, который никогда не доверял женщинам.
   Она летала на ИЛ-18.
   Как ни старался, я не мог представить себе Веру Августовну в кабине самолета с наушниками на голове перед черной, мерцающей приборами радиостанцией. Она была слишком... земная, что ли, слишком неподходящая для больших высот и рева самолетных двигателей.
   Когда у нее выдавался свободный от полетов день, она варила картошку и угощала нас великолепными винегретами.
   А один раз, когда Борька Линевский вымазал рукав своей белой рубашки тавотом, она приказала ему снять рубашку и за какой-нибудь час выстирала, высушила и выгладила ее, и рубашка засияла, как новенькая.
   Странным было ее отношение к энтомоптеру. Она внимательно наблюдала, как мы работаем, даже помогала резать и выгибать трубки. Но, когда мы начинали мечтать о небе и облаках, улыбалась и покачивала головой, будто не верила, что мы когда-нибудь оторвемся от земли.
   - Думаете, не полетит? - кипятился Тошка. - Ну, скажите по правде, думаете, ничего не получится?
   - Нет, почему же... - говорила она. - Обязательно полетит. - И переводила разговор на другое.
   С легкой руки Инженера, мы начали увлекаться латинскими изречениями. В последнем томе большого энциклопедического словаря я отыскал много ходких в литературе выражений, и мы заучили их наизусть. Теперь, при встрече, мы не говорили друг другу "привет!" или "здорово!", а употребляли красивое латинское слово "salve". Если кто-нибудь из нас ошибался, то поправляющий его обязательно добавлял: "Амикус Плято, сад магис амика эст вэритас", что значило "Платон мой друг, но еще больший друг - истина". Допустивший ошибку оправдывался на классическом латинском языке: "Эррарэ хуманум эст" - "Человеку ошибки свойственны".
   Тошка даже высказал идею, что хорошо бы каждому выколоть на руке, на видном месте, какое-нибудь блестящее изречение. Например, "Dinamis mobilis" или "Fidelis et fortis" ("Верный и смелый"), но его никто не поддержал, и идея умерла в зародыше. Юрка сказал, что портят руки люди низкого интеллекта и дикари, а мы как-никак живем в двадцатом столетии, и нам это ни к чему.
   Мы каждый день бегали в справочное бюро больницы узнать о здоровье Инженера, но ответ был один и тот же: состояние тяжелое.
   - Медицина атомного века! - цедил сквозь зубы молчаливый Борька Линевский. - Не могут справиться с каким-то паршивым инсультом! Ветеринары!
   Дело без Инженера двигалось медленно, но все-таки двигалось.
   Работать ультразвуковым паяльником оказалось совсем нетрудно.
   Детали приваривались к нужному месту как бы сами собой. А может быть, это руки у нас понемногу привыкли к настоящей работе?
   Крыло принимало нужную форму.
   Эскизы, начерченные Инженером, были настолько понятны, что совсем не приходилось ломать голову. Будто сам Владимир Августович стоял за спиной и подсказывал неслышным голосом. Или, может быть, за это время мы научились бегло читать чертежи?
   Шел июль. Солнце нещадно палило землю. Она ссыхалась и трескалась. Асфальт на городских улицах размяк, от него несло жаром и нефтью. Вечерами мы уходили в парк, к ближнему озеру, и купались до тех пор, пока не начинало ломить в ушах.
   Однажды после купанья мы лежали на травянистом берегу под кустами боярышника и лениво переговаривались. В темных деревьях ворочалась, посвистывала, устраиваясь на ночь, какая-то птица.
   Месяц белым корабликом всплывал над горами.
   Тошка начал рассказывать про то, как он прыгал с крыши своего дома с зонтиком вместо парашюта.
   Вдруг Юрка привстал и приложил к губам палец:
   - Т-с-с-с!
   По траве к озеру шли двое. Мужчина в белой рубашке с короткими рукавами и женщина в теннисной блузке и узкой черной юбке. Волосы у мужчины топорщились жестким ежиком. Квадратный боксерский подбородок выдавался вперед.
   - Т-с-с-с! - еще раз зашипел Юрка, и в женщине мы узнали Веру Августовну.
   - С кем это она? - прошептал Борька.
   Пара прошла мимо наших кустов и остановилась на берегу.
   - Красиво! - сказал мужчина и, оглянувшись, взял Веру Августовну за руку.
   Так они стояли несколько минут в тишине, любуясь озером и темно-фиолетовыми горами.
   Потом мужчина быстро притянул к себе Веру Августовну и охватил ее плечи руками. В следующий момент мы услышали короткий шлепок, и мужчина отпрянул от Веры Августовны.
   - За что? - спросил он глухо.
   - За то самое, - ответила Вера Августовна. - За то, что у тебя нет чувства меры.
   - Но мы знакомы два года.
   - Потому и обидно. Я думала, что ты другой.
   - Какой, например?
   - Не такой, как все остальные.
   - Господи, - сказал мужчина. - Ведь я человек. И летаю с тобой два года.
   - Вот гад, - прошептал Юрка, сжимая кулаки.
   - Почему обязательно руки? - спросила Вера Августовна.
   - Потому что они у меня есть.
   Вера Августовна засмеялась.
   - Как все примитивно! Давай лучше поговорим о чем-нибудь. Почему, когда мы встречаемся, ты молчишь и хватаешь меня за руки?
   - О чем будем говорить? - сказал мужчина с отчаяньем. - Ну, о чем?
   - Ты умеешь мечтать?
   - О чем?
   Вера Августовна помолчала, глядя на темно-фиолетовые горы.
   - Об энтомоптере, например.
   - Об энто... что это за чертовщина?
   - Энтомоптер? Это мечта.
   - Не знаю, - сказал он. - Не нуждаюсь ни в каких энтомоптерах.
   - Жалко, - сказала сказала Вера Августовна. - Я, кажется, ошиблась.
   Мужчина вздохнул.
   - Не ожидал я такого разговора.
   - Я тоже, - сказала Вера Августовна.
   - К чему она об энтомоптере? - прошептал Тошка.
   - Заткнись! - страшно прошипел Юрка.
   Мужчина еще раз вздохнул.
   - Я люблю мечтать о земных делах.
   - А я о невозможном.
   - Вера, неужели все так и кончится?
   - Не знаю. Ничего я не знаю, - сказала Вера Августовна.
   - Что такое энтомоптер?
   - Я уже сказала: мечта! Мечта о крыльях для всех.
   - Не понимаю.
   - Конечно. Тебе трудно понять. Да и не все ли равно, о чем мечтать. Главное - надо уметь мечтать.
   - Почему ты сегодня такая колючая?
   - Я, кажется, всегда такая.
   - Ты была другой раньше.
   - Люди меняются. Со временем они начинают понимать то, чего не понимали раньше.
   - Неужели мы встретились для того, чтобы ты высказала мне все это? сказал мужчина.
   - Может быть.
   - И ты не оставляешь мне никакой надежды?
   - Вот пристал, паразит, - прошептал Юрка.
   - Мне очень не хотелось сегодня встречаться с тобой, Игорь, - сказала Вера Августовна. - Но если уж я пришла...
   - Так, так... - сказал мужчина. - Спасибо за откровенность. Ну что ж, прощай.
   Он повернулся и пошел в сторону танцплощадки, откуда плыли медленные звуки танго.
   - Молодец! - прошептал Юрка.
   - Кто? - придвинулся к нему Тошка.
   - Она, конечно.
   - При чем здесь энтомоптер? Почему она говорила о нем?
   - Вот балда! - пробормотал Борька.
   Вера Августовна постояла немного в густеющих синих сумерках, а потом, неслышно ступая по траве, пошла к нижней аллее парка.
   На другой день мы закончили второе крыло. Оставалось обтянуть оба крыла полиэтиленовой пленкой. Инженер показывал нам, как приклеивать пленку к металлу, но Юрка, который теперь командовал всеми работами, сказал, что хорошо бы посмотреть, как будет выглядеть энтомоптер с необтянутыми крыльями.
   Мы поставили раму с двигателем на колеса и выкатили ее во двор. Туда же принесли тонкие, почти невесомые каркасы крыльев. Они были словно сотканы из матово-серебристых нитей. Они лежали на земле и тихонько гудели под легкими порывами ветра.
   Потом мы подняли крылья и закрепили их на раме шпильками из особо закаленной стали. Юрка подвел штанги кулисного механизма под средние нервюры, и крылья выпрямились и напряглись, и гул ветра в них стал громким, как в струнах рояля.
   Мы отошли в сторону.
   Огромная стрекоза с велосипедным туловищем и стреловидным плавником стабилизатора стояла, вздрагивая, посреди двора.
   Может быть, она была немного не такой, какой виделась мне во сне, и не такой, о какой я мечтал наяву. Может быть, эта машина напоминала не стрекозу, а первый в мире планер Лилиенталя или похожий на коробчатого змея самолет братьев Райт. Но каждая линия этой стрекозы была совершенна, каждый винт и каждая скоба - прекрасны.
   С удивлением посмотрел я на свои руки, поднес их поближе к лицу.
   Неужели они смогли сделать, наконец, кое-что настоящее?
   Руки были обыкновенные. Ничто в них не изменилось. Я хорошо помнил время появления каждого шрама, каждой царапины на пальцах. И все-таки что-то другое в них тоже было. Только я не мог понять - что.
   Я взглянул на ребят. Они улыбались.
   Никогда в жизни у меня не было лучших друзей, честное слово!
   - Сделали, а? - сказал вдруг Тошка. - Вот он какой - эн-то-моп-тер. Красота, а? Закачаешься!
   - Ну, сделали, - сказал Юрка. - Чего звенеть то? Должны были сделать. Безрукие мы, что ли?
   -Да я не про то, что безрукие, - сказал Тошка обиженно. - Я про то, что все-таки сумели. Понял?
   Мне вспомнились любимые слова Инженера:
   "Dinamis mobilis".
   Только Борька Линевский стоял, засунув руки в карманы смотрел и молчал. Он старался казаться сдержанным.
   - Нравится? - спросил у него Тошка.
   Борька пожал плечами:
   - А полетит?
   - Амеба! - сказал Тошка с великим презрением и отвернулся.
   - Хватит, насмотрелись. - Юрка подошел к энтомонтеру, приподнял крыло и взялся за штангу кулисного механизма.
   И тут нас окликнули:
   - Мальчики! Подождите!
   К нам от калитки шла высокая женщина в темно-синей форме гражданского воздушного флота. Из-под узкой пилотки с голубым кантом красиво выбивались золотистые волосы. На белоснежной кофточке лежала темная полоска галстука, завязанного по-мужски. Серебряные орлиные крылья - знак ГВФ - горели на лацкане жакета.
   - Я тоже хочу посмотреть, - сказала женщина и подошла к энтомоптеру.
   И только тут я узнал Веру Августовну. И, наверное, с этого момента навсегда влюбился во всех женщин-летчиц, радисток и стюардесс.
   Вера Августовна сказала, что ее рейс был задержан на два часа, она воспользовалась этим и забежала к нам, чтобы узнать, как двигается работа.
   Она обошла вокруг энтомоптера, потрогала кулисный механизм, штанги и кромки крыльев и спросила, когда мы его закончим.
   - Завтра, наверное, - сказал Юрка. - Пленку осталось натянуть. Вот если бы Владимир Августович был с нами...
   Вера Августовна опустила голову, и лицо ее стало грустным. Она стояла так, наверное, целую минуту, и мы тоже стояли, не зная, что говорить и что делать. Потом она посмотрела на нас и улыбнулась. Но улыбка получилась бледной, неестественной.
   - Да, если бы Володя был сейчас с нами... Дорогие мои, хорошие люди! сказала она вдруг и положила руку на плечо Юрке. - Счастливые вы! Умеете хорошо мечтать и претворять свои мечты в жизнь. А вот я не умею. Совсем не умею... Впрочем, это не относится к делу. Расскажите мне лучше, как работает механизм.
   Юрка начал рассказывать,
   Вера Августовна слушала внимательно, не перебивая.
   - Мне все не верилось, - сказала она, когда Юрка кончил. - А теперь верю. Верю! Вы понимаете?
   Через полчаса Вера Августовна ушла.
   - Эх! - сказал Тошка, глядя ей вслед. - Если бы у меня была такая сестра!..
   - Да-а... - протянул Юрка. - Если бы да кабы...
   Позже Борька Линевский признался мне, что это лучшая женщина из всех, с которыми он был знаком до сих пор.
   Мы разобрали энтомоптер и втащили его по частям в комнату.
   На другой день Инженер прислал нам записку. Мы нашли ее на алфавитном стеллаже в приемном покое. Она была адресована Юрке и лежала в ячейке на букву "Б". Первая записка с тех пор, как его забрали в больницу! На двойном листе тетрадочной бумаги валились вправо и влево зыбкие полупечатные буквы, вроде тех, которыми пишут дошкольники.
   "Порядок. Рука немного работает. Законч. крылья. Пленку клеить растворителем. В зелен. бут. письм. стол. Клейте внатяг. Бороться за мечту до конца".
   - Ура! - радостно закричал Тошка. - О крыльях вспомнил! Значит, лучше ему! Поправляется!
   Мы передавали записку друг другу, читали ее по нескольку раз, чуть ли не разглядывали на свет.
   Значит, неплохи дела у Инженера, если он снова думает об энтомоптере, да еще пишет, как надо обтягивать крылья. Правда, почерк у него изменился ужасно. Вон какие каракули! Но это неудивительно. Одной рукой, да еще лежа на спине, хорошо не напишешь. Главное, вспомнил о нас. Беспокоится.
   - А мне эта записка не нравится, - сказал Юрка. - Для чего он написал последнюю фразу? Или он в нас не верит, или себя подбадривает?
   - Почему не верит? Это он нам говорит на всякий случай. Чтобы, значит, бодро себя чувствовавши и строили, понимаешь? Чтобы не раскисали из-за того, что он в больнице лежит.
   - Нет, Тошка, тут все по-другому, - сказал Юрка задумчиво. - Смотри, сколько слов он сократил. Записка вроде телеграммы получилась. Ему очень трудно было писать. И все-таки он написал последнюю фразу. Это он ее не нам, а сам себе написал. Никакой не порядок, а плохо ему. Ясно?
   Я вдруг тоже подумал, что Инженеру не так хорошо, как он пытался представить в записке. Страшная это штука: быть влюбленным в небо, видеть облака сверху, парить свободно, как птица, а потом сразу, из-за глупого случая, на три года сесть в кресло с колесами, и вот теперь улечься в постель... И твое тело от тебя уходит. Сначала ноги, потом левая рука, потом ты перестаешь говорить... Ты все понимаешь, а сделать ничего не можешь... Даже плечом пошевелить... Даже мизинцем...
   В прохладном воздухе приемного покоя я вдруг начал различать раздражающие запахи каких-то лекарств, и белая тишина тяжело придавила меня к полу. Захотелось поскорее на улицу, в шум, в пеструю суету дня.
   Я посмотрел на Юрку.
   - Напишем ответ, - сказал он. - Пусть не волнуется.
   Мы попросили у дежурной в справочном карандаш и листок бумаги и сообща начали писать ответ.
   * * *
   ...Пулеметы системы Хайрэма, Максима и Гочкиса. Пистолеты Браунинга и Коровина. Парабеллумы, маузеры и кольты. Револьверы Пиппера, Нагана, Смита и Вессона... Я теперь сам не понимал, чем привлекали меня эти слова. Своей звучностью? Необыкновенностью? Внутренней силой?
   Не было в них ни того, ни другого, ни третьего. Самые заурядные слова. Простые фамилии и ничего больше.
   Оказывается, в мире существовали другие слова, слова, которые звенели, как туго натянутые струны, слова, рожденные солнцем, облаками и ветром: элерон; киль; траверс; вираж...
   Они захватили меня внезапно, целиком и навсегда. Никакие парабеллумы и Смиты и Вессоны не могли дать мне широты неба и того безграничного чувства свободы, от которого тревожно замирало в груди сердце. С того дня, как я услышал и понял эти слова, я ходил как во сне, не замечая ничего вокруг. Стоило мне поднять голову - и в небе я видел энтомоптер, с шелестом уходящий в глубокую синеву.
   Дома тетя Инна стала подозрительно на меня посматривать и по вечерам задавала разные каверзные вопросы. С самого начала я откровенно сказал ей, что мы строим летательный аппарат и что нами руководит Инженер, но тетя Инна, конечно, этому не поверила. Родные почему-то никогда не верят, если все им расскажешь начистоту. Так уж они устроены.
   В тот день, когда мы получили записку от Инженера, за ужином тетя Инна спросила:
   - Хотела бы я знать, как поживает твой приятель Оря Кириков.
   Я пожал плечами. Откуда я мог знать? Я не видел Орьку, наверное, целый месяц.
   Тогда тетя Инна забросила крючок в другую сторону.
   - Говорят, что в лесу поспела хурма. Это верно, Коля?
   Я снова пожал плечами. Так говорить могли только круглые идиоты. Хурма в начале августа! Где это видано?
   - А вчера мальчик опять утонул, - продолжала тетя. - В первом озере. Объявляли по городскому радио.
   - У плотины, наверное, утонул? - спросил я. - Так ему, дураку, и надо. Пусть не лезет, куда не следует. Там же водоворот. В жизни не стал бы там купаться.
   Тетя Инна выпила чашку чая, подумала и сказала, сокрушенно качая головой:
   - Скорей бы начался новый учебный год. На этих каникулах все будто с ума сошли. Все стали будто бешеные. Одни убиваются, другие тонут, третьи еще какое-нибудь хулиганство выдумывают. Давеча иду со службы по улице - навстречу мальчишка. Разогнался - не удержать. И, главное, бежит по проезжей части. Только я ему хотела предупреждение сделать, он как хлопнется! Видно, ногой зацепился за бортик тротуара. Батюшки, думаю, насмерть! Подбегаю к нему, а он встает, вытирает лицо ладонью и смеется! "Вот, - говорит, - ляпнулся! Аж сопли из носу!" А какие там сопли - кровь!
   Я засмеялся.
   - Хороший мальчишка!
   - Не смешно, а грустно, - сказала тетя Инна. - Что из него получится? Хулиган, и ничего больше!
   - Хороший человек получится, - сказал я. - Смелый.
   - Боже, как ты похож на своего отца! - сказала тетя Инна.
   Она выпила еще чашку чая и опять подозрительно посмотрела на меня.
   - Полина Васильевна каждый день в слезах. Аллочка совсем отбилась от рук. Тройка по математике, тройка по истории, а она и не думает о занятиях. Каждый вечер танцульки, прогулки по улицам, какие-то мальчишки...
   Я поморщился. Мне никакого дела не было ни до Аллочки, ни до Полины Васильевны, ее матери.
   Когда-то мне нравилась Аллочка, и я даже несколько раз провожал ее домой из школы, но она оказалась на редкость глупой и вздорной девчонкой, и я быстро потерял к ней всякий интерес. Позже я убедился, что чем красивее девчонка, тем хуже у нее характер.
   Мне было неприятно, что тетя Инна вспомнила Аллочку и подозревает, будто я до сих пор встречаюсь с ней. И насчет каникул она тоже зря! О, как мне хотелось, чтобы в этом году они вообще не кончались!
   ...Через открытое окно в комнату впорхнул энтомоптер и повис под потолком легкой тенью.
   А тетя Инна продолжала забрасывать удочку с хитроумными крючками.
   Бедная! Она не понимала, что ловит на пустом месте.
   Мы обтянули крылья одиннадцатого и собрали энтомоптер тринадцатого августа.
   Каждый день мы отправляли Инженеру большую записку, в которой рассказывали о том, что нами сделано. И каждый день получали ответ - десять - двенадцать слов, нацарапанных дрожащими буквами на листке ученической тетради.
   Инженер умел писать так, что в десяти словах у него вмещалось больше мыслей, чем в тридцати наших. И каждая записка неизменно начиналась фразой: "Я в порядке".
   В последней записке Инженер даже набросал чертеж, как нужно крепить крылья к поворотным фланцам на корпусе. Под чертежом написал: "Если правильно соберете, обязательно полетит".
   - Обязательно полетит, - повторил Юрка. - Verba magistri. Слова учителя. Ребята, только не торопитесь!
   Мы возились часов до двух. Тщательно осматривали каждый винт, каждый шарнир, каждую ось. Еще раз подтянули гайки и смазали кулисный механизм, и вдруг оказалось, что больше нечего делать, все на своих местах, все в порядке.
   - Ну, вот, - сказал Юрка, вытирая со лба пот. - Можно попробовать.
   Уже?
   Пробовать?
   От этого стало даже как-то не по себе.
   Значит, можно сесть на мягкий желтый треугольник седла, поставить ноги на педали двигателя, сбросить ограничитель крыльев с нейтрального положения и...
   - Давайте я попробую! - заторопился Тошка и, перекинув ногу через раму, хотел было сесть на седло, но Юрка схватил его за шиворот.
   - Стой! Почему обязательно ты? Всем хочется.
   - Так что, всем сразу садиться, что ли?
   - Бросим жребий.
   - Давайте морским? - предложил Тошка и сжал кулаки, готовясь выбрасывать пальцы по счету "три".
   - Морским! По-твоему, это игра в чижика? - презрительно усмехнулся Юрка.
   - Не все ли равно как, - проворчал Тошка. - Подумаешь!
   Но спорить на этот раз не стал.
   Мы стояли в уютном дворике Инженера, отгороженном от улицы кустами желтой акации. Солнце просвечивало тонкую пленку крыльев энтомоптера. Лежала на земле прозрачная тень, пересеченная темными поперечинами нервюр. Длинными искрами вспыхивали спицы велосипедных колес. Легонько вздрагивало перо отнесенного назад стабилизатора.
   А над городом шли облака. Они были похожи на снежные горы. Синели между ними глубокие ущелья и бездонные пропасти. Мягко обрушивались лавины. Наверное, там, наверху, был ветер.
   - Напишем четыре билетика, - сказал Юрка. - Так будет вернее. И никому не обидно.
   Мы написали четыре билетика. На трех слово "нет" и на четвертом - "полет".
   Я тащил билетик из Борькиной кепки вторым. Тошке досталось "нет", он состроил плаксивую рожу и разорвал бумажку, пустив лепестки по двору.
   Я развернул свою.
   - Эх! - сказал Юрка и взял у меня листок. - Вот повезло!
   Борька молча отошел к кустам акации, а Тошка в сердцах поддал ногой ни в чем не повинную консервную банку.
   Я подошел к энтомоптеру, перекинул ногу через раму и сел в мягко спружинившее седло.
   Между колен у меня оказался рычажок ограничителя крыльев. Он стоял в среднем положении. Я повернул его вправо, и концы крыльев опустились, чуть не коснувшись земли.
   Ладони плотно легли на рукоятки руля, и ноги безошибочно отыскали педали.
   Юрка забежал вперед, зачем-то пощупал покрышку переднего колеса, потом махнул рукой и сказал:
   - Давай, Коля!
   ...Неужели взлетит?..
   Я нажал на педали.
   Они пошли очень туго. Мне пришлось даже привстать в седле, как при подъеме на гору, когда потеряешь разгон.
   Крылья поднялись, на мгновенье заслонив от меня солнце, потом сильно пошли вниз, и из-под них вымахнуло облако пыли, в котором закружились обрывки Тошкиного билетика.
   Я нажал изо всех сил.
   Кулисный механизм под рулем застрекотал, как большая швейная машина, громко фыркнули крылья, энтомоптер дернулся вперед, и передо мной мелькнули плечи отскочившего в сторону Юрки.
   А потом меня слегка наклонило вправо, и кусты, у которых стоял Борька, вдруг провалились вниз, сам Борька странно укоротился, и его тотчас закрыла красная чешуя черепичной крыши, которую я увидел сверху. Крыша стремительно скользнула в сторону, щеки мне лизнул ветерок, под ногами мелькнули прямоугольники дворов, пушистые вершины яблонь, все это ушло куда-то вбок и вверх; сильно поддало снизу, и энтомоптер, прокатившись несколько шагов по дороге, замер, раскинув неподвижные крылья.
   Я оглянулся и медленно, словно просыпаясь, сообразил, что машина огромным прыжком перенеслась через дом Инженера, пролетела над всем кварталом и опустилась посреди Баксанской улицы. Опустилась потому, что я, нажав несколько раз на педали, перестал их крутить - и крылья автоматически перешли на планирование!
   От дома ко мне уже мчались ребята, крича и размахивая руками, и какая-то женщина стояла у водоразборной колонки, позабыв про ведро, через край которого хлестала вода, и, обалдело раскрыв рот, глядела на меня и на энтомоптер.
   10. Последний отчет
   Вот что мы написали в тот вечер Инженеру, истратив на черновики листов двадцать бумаги:
   "Владимир Августович!
   Сегодня мы, наконец, собрали машину. Шпильки закрепили корончатыми гайками и зашплинтовали, как вы нам велели.
   Потом оросили жребий, чтобы все было по-честному. Полет вытащил Коля Соколов. Он перелетел через дом и сел на дорогу. Всего пролетел двести семнадцать шагов. Для верности мы измерили два раза. Взяли среднее.
   Сбежалось много народу, особенно мальчишек, и нам пришлось увезти энтомоптер во двор и ничего больше не предпринимать, потому что ваша соседка через два дома, Андреиха, криком кричала, что мы хулиганы и можем даже спалить дом. Некоторые за нас заступались, говорили, что эта машина большое изобретение, но Андреиху никто не мог перекричать.
   Мы сидели до темноты в комнате, а потом вывели энтомоптер за поселок, туда, где начинается кукурузное поле, и там выпало лететь Антону. Он крутил педали изо всех сил, но энтомоптер только подпрыгивал на месте, примерно на полметра в высоту, и никак не взлетал. Потом сел Боря Линевский, за ним Юра Блинов, но ничего не получилось. Мы осмотрели энтомоптер, проверили крылья и все соединения. Все было в полном порядке. Пробовали раз десять, но от земли так и не удалось оторваться. Почему - до сих пор не знаем.
   Юрка говорит, что, наверное, нарушилась координация движения крыльев.
   Нам очень хочется, чтобы вы поскорее поправились и увидели, какая замечательная машина знтомоптер, и порадовались бы, что все расчеты оказались правильными.
   Николай, Борис, Юрий, Антон".
   Мы не написали, что человек десять мальчишек выследили, как мы катили энтомоптер к кукурузному полю и наблюдали за нашими неудачными попытками взлететь.
   Не написали и о том, что неведомо откуда опять появилась Андреиха и снова кричала про хулиганство, про наших родителей, которые неизвестно куда смотрят, и про милицию.
   Эти мелочи теперь не имели значения. Главным было то, что у человечества, наконец, появился аппарат, о котором оно жадно мечтало больше двадцати столетий.
   Все оказалось очень просто, так же просто, как в изобретении маски для нырянья. Сначала думали, что можно надеть специальные водонепроницаемые очки, взять в рот конец длинной трубки, другой конец укрепить на поплавке и плавать под водой, сколько душе угодно. Пробовали, но ничего не получилось. Оказалось, что под водой давление больше, чем давление воздуха снаружи, и воздух на глубину не идет. Долго ломали головы, прежде чем догадались укоротить трубку и сделать ее жесткой.
   Так вот этот шаг от длинной трубки к короткой люди не могли сделать четыреста лет!
   С энтомоптером получилось то же самое. Прежде чем люди поняли, что полет стрекозы проще, чем полет птицы, и даже проще, чем принудительно-парящий полет современного самолета, прошло шестьдесят лет.
   И человеком, который понял это первым, был наш Инженер!
   Вот почему мы несли в больницу нашу записку, как знамя победы.
   Опять над землей стоял синий сверкающий день и по небу разлеглись ленивые облака. Только теперь они не казались такими далекими. Можно было запросто прогуляться между ними, похлопать их по мягким рыхлым бокам, заглянуть в голубые, клубящиеся провалы, и даже отпихнуть в сторону какое-нибудь путающееся под ногами облачко.
   Все в мире светилось праздничной красотой: деревья, крыши домов, лица прохожих и скромные булыжники мостовой. Никогда еще наш город не был таким красивым.
   Когда впереди показался светло-серый больничный корпус, мы не выдержали и помчались к нему, обгоняя друг друга.
   Я представил себе, как будет рад Инженер, как откинется он на подушку, прочитав наше послание, и на его бледном лице появится светлая улыбка, которую мы так любили.
   Тяжелая дверь приемного покоя гулко хлопнула - ее не успел придержать Борька.
   Из справочного окошечка выглянула дежурная сестра и погрозила нам пальцем.
   - Тише! Вы что, с ума сошли?!
   Юрка протянул ей синий конверт.
   - Вот. Передайте в седьмую палату.
   Дежурная взяла конверт, прочитала фамилию и покачала головой.
   - В седьмую палату ничего не принимаем.
   - Почему? - сунулся вперед Тошка. - Всегда передавали, а сегодня не принимаете? Знаете, какая это записка? Ее обязательно нужно передать.
   - Не передам ничего, - повторила сестра и возвратила конверт Юрке.
   - Может быть, все-таки скажете, почему? - спросил Юрка, оттесняя Тошку и всовывая голову в окошечко.
   Мы навалились на его плечи и тоже заглянули в стеклянную клетку дежурной.
   Сестра ворошила какие-то бумаги на своем столике. Лицо у нее было сердитое.
   - Почему? - спросил Борька и оперся на мою шею с такой силой, что я ткнулся в Юркину спину подбородком.
   Сестра, наконец, подняла голову и посмотрела на нас.
   - Приказ такой, понимаете? Ничего не передавать. Сегодня у него был кризис.
   - Что, что? - переспросил Юрка.
   - Кризис, - повторила сестра. - Человек из могилы выцарапался. Теперь необходим абсолютный покой. Чтобы никаких передач, никаких записок. А теперь идите. Некогда мне с вами разговаривать.
   Она приподнялась на стуле и захлопнула окошко.
   В то время мы еще не знали, что никогда больше не увидим Инженера.
   Сначала его увезли в Пятигорск в бальнеологическую клинику, потом в Крым на окончательное излечение, а потом мы окончили школу, и наша компания разлетелась по всей стране.
   Прошло много лет. Но до сих пор я вспоминаю нашего Инженера, и когда у меня что-нибудь не ладится, не выходит, я повторяю его слова:
   - Самое высокое счастье - сделать то, чего, по мнению других, вы не можете сделать!
   1 In optima forma (латинск.) - В наилучшей форме.
   2 Verba magistri (латинск.) - Слова учителя.