Во Ивлин. Испытание Гилберта Пинфолда

   – Это всегда сюрприз. Можно вроде бы знать головой. Но в жизни все по-другому, когда доходит до дела. Отступать некуда. Зайди ко мне, когда все будет позади. Я буду ждать отчета. Вперед, и помогай тебе Бог.
   Но девушка медлила.
   – Гилберт, Гилберт. Я правда вам нужна? – спросила она.
   – Ну, конечно. Идите же.
   – Скажите мне что-нибудь ласковое.
   – В этом не будет недостатка, когда вы придете.
   – Заберите меня.
   – Где вы?
   – Здесь. Около вашей каюты.
   – Так входите. Я не запер.
   – Я не могу, не могу. Вы должны забрать меня.
   – Не дурите. Я уже вечность здесь сижу. Если вы идете – идите. Если нет, я буду спать.
   Маргарет в ответ захныкала, а ее мать сказала: – Гилберт, у вас нет жалости. Это не похоже на вас. Вы любите ее. Она любит вас. Неужели вы не можете понять? Молодая девушка, впервые – мягче надо, Гилберт, тоньше. Она еще дичок, пташка лесная.
   – Что, к черту, происходит? – встрял генерал. – Я сижу без сводки. Она еще на рубеже?
   – Папа, папа, я не могу, не могу, не могу. Думала, что могу, а не могу.
   – Что-то не выгорело, Гилберт. Выясняйте. Высылайте дозор.
   – Разыщите ее, Гилберт. Приручите ее лаской, по-мужски. Она ведь ждет вас там.
   Сдерживая себя, мистер Пинфолд вышел в пустой коридор. Он слышал, как храпел Главер. Он слышал, как совсем рядом хнычет Маргарет. Он заглянул в ванную: никого. Он заглянул во все углы, обошел все сходни: никого. Он даже заглянул в туалеты, мужской и женский: никого. Жалобные всхлипы не смолкали. Он вернулся в каюту, оставил дверь полуоткрытой и опустил занавеску на окне. Он умирал от усталости и скуки.
   – Извините меня, Маргарет, – сказал он. – Староват я играть в прятки со школьницами. Если вам хочется переспать со мной, приходите и ложитесь.
   Он надел пижаму и лег, укрывшись одеялом до подбородка. Потом он протянул руку и выключил свет. Потом ему стал мешать свет из коридора, он закрыл дверь. Он повернулся на бок и лежал в полусне. И уже проваливаясь в сон, он услышал, как дверь открылась – и тут же закрылась. Открыв глаза, он успел только заметить полоску света из коридора. Он услышал поспешно удалявшееся шарканье туфель и неутешный плач Маргарет.
   – Я ходила к нему, я ходила. А когда вошла, он храпел в темноте.
   – Ах, Маргарет, ах, доченька. Не надо было тебе ходить. Это отец виноват.
   – Прости, Пегг, – сказал генерал. – Ошибка в расчетах.
   Последнее, что слышал засыпавший мистер Пинфолд, был голос Гонерильи: – Храпел? Да притворялся он. Гилберт знал, что оплошает. Он же импотент, правда, Гилберт?
   – Это Главер храпел, – сказал мистер Пинфолд, но никто, похоже, его не слышал.

7. Негодяи разоблачены, но не сокрушены

   Утром мистер Пинфолд не заспался. Как обычно, он проснулся, когда у него над головой начали швабрить палубу. Проснулся с твердым решением перебраться в другую каюту. Его узы с Маргарет были порваны. Он желал освободиться от них всех и спокойно спать в каюте, не подверженный капризам радио. Он решил также пересесть с капитанского стола. Ему и никогда не хотелось там сидеть. Если кто-то домогается этого места – сделайте одолжение. В оставшееся время мистер Пинфолд намерен был вести сугубо приватное существование.
   Последние сведения, поступившие к нему в каюту, укрепили его в этом решении.
   Незадолго перед завтраком его подключили к радиорубке – по его разумению, первопричине всего, что здесь происходило. Он услышал не сведения по маршруту, как обычно, а болтовню радиста, причем этот господин развлекал тот веселый молодняк, читая им телеграммы мистера Пинфолда.
   «На пароходе всяческое понимание. С любовью. Гилберт».
   – Отличный текст.
   – Так-таки всяческое?
   – Интересно, что сейчас об этом думает бедняга Гилберт?
   – С любовью. Вот уж осчастливил. Смешно.
   – Покажите еще.
   – Строго говоря, не имею права. Это закрытая переписка.
   – Да ладно тебе, Спаркс.
   – Ну хорошо. Вот шикарный текст.
   «Окончательно здоров. С любовью».
   – Здоров? Ха, ха.
   – Окончательно причем.
   – Наш Гилберт окончательно здоров. Да, это восхитительно. Читайте, Спаркс.
   – Впервые вижу, чтобы человек отправил столько радиограмм. В основном, они по поводу денег, и часто он был такой пьяный, что я не мог разобрать написанное. Жуткое количество отказов на приглашения. А, вот хорошая пара. «Благоволите распорядиться отдельной ванной», «Благоволите разобраться безответственной небрежностию вашей службы». Он послал таких десятки.
   – Хвалим Господа за Гилберта. Что бы мы без него делали?
   – А что там за небрежность с отдельной ванной?
   – Услышать от Гилберта «безответственный» – это хорошо. Что безответственного вытворяет он у себя в ванне?
   Этот эпизод мистер Пинфолд даже сравнить не мог с прежними неприятностями. Веселая молодежь зашла слишком далеко. Одно дело разыгрывать его, и совсем другое дело нарушать тайну переписки. Они поставили себя вне закона. Мистер Пинфолд вышел из каюты, имея твердую цель: он привлечет их к суду.

 
   Он встретил капитана на утреннем обходе корабля.
   – Могу ли я переговорить с вами, капитан Стирфорт.
   – Конечно, – капитан остановился.
   – У вас в каюте?
   – Да, если хотите. Я освобожусь через десять минут. Тогда и подходите. Или это очень срочно?
   – Десять минут это подождет.
   Мистер Пинфолд поднялся в каюту за мостиком. Немногочисленные индивидуальные штрихи разнообразили табельную обстановку: семейные фотографии в кожаных рамках; гравюра английского собора на обшитой панелями стене – может, собственность капитана, а может, компании; трубки на подставке. Невозможно даже вообразить, что здесь устраивались оргии, творилось насилие и плелись заговоры.
   Вскоре вернулся капитан.
   – Итак, сэр, чем могу быть полезен?
   – Прежде всего я хотел бы знать, соблюдается ли тайна переписки в отношении радиограмм, отправленных с корабля?
   – Простите. Боюсь, я не понимаю вас.
   – Находясь на судне, капитан Стирфорт, я отправил значительное число депеш сугубо личного характера. А сегодня утром чуть свет целая группа пассажиров читала их вслух в радиорубке.
   – Это легко проверить. Сколько было радиограмм?
   – Точно не скажу. Около дюжины.
   – И когда вы отправили?
   – Каждую в свое время. В самые первые дни плавания.
   Капитан Стирфорт был озадачен.
   – Но мы всего пятый день в пути.
   – Да? – озадачился мистер Пинфолд. – Вы уверены?
   – Разумеется, уверен.
   – А кажется, что дольше.
   – Ну что ж, давайте пройдем в рубку и разберемся с этим делом.
   Рубка была через дверь от каюты капитана.
   – Это мистер Пинфолд, наш пассажир.
   – Я знаю, сэр. Мы виделись.
   – Он желает справиться насчет радиограмм, которые отсылал.
   – Это легко проверить. У нас практически нет личной корреспонденции. – Он открыл записи под рукой и сказал: – Вот, пожалуйста. Позавчерашний день. Получив текст, мы передали его в течение часа.
   Он показал собственноручную запись мистера Пинфолда: Окончательно здоров. С любовью.
   – А другие радиограммы? – озадаченно спросил мистер Пинфолд.
   – Других не было.
   – Была дюжина, если не больше.
   – Только эта. Я бы знал, уверяю вас.
   – Одну я дал в Ливерпуле, вечером, когда всходил на корабль.
   – Она, должно быть, ушла по. телеграфу из почтового отделения, сэр.
   – Ее копии у вас нет?
   – Нет, сэр.
   – Каким же образом группа пассажиров могла читать ее здесь в 8 часов утра?
   – Никоим образом не могла. Я в это время дежурил. Здесь не было пассажиров. – Он обменялся с капитаном взглядами.
   – Вы удовлетворены этими ответами, мистер Пинфолд? – спросил капитан.
   – Не совсем. Мы можем вернуться к вам в каюту?
   – Если желаете.
   Когда они уселись, мистер Пинфолд сказал:
   – Капитан Стирфорт, я стал жертвой розыгрыша.
   – Да что-то в этом роде.
   – И не в первый раз. С самого моего появления на корабле… вы говорите это только пять дней?
   – Вообще говоря, четыре.
   – С самого моего появления на корабле я подвергаюсь мистификациям и угрозам. Поверьте, я никого не обвиняю. Я не знаю, как зовут этих людей. Я даже не знаю, как они выглядят. Я не прошу об официальном расследовании – пока. Я знаю только, что заводилами выступает семейка из четырех человек.
   – По-моему, у нас нет едущих всей семьей, – сказал капитан, беря со стола список пассажиров, – за исключением Ангелов. Я не смею даже подумать, что они способны кого бы то ни было разыгрывать. Очень мирная семья.
   – Некоторые пассажиры отсутствуют в этом списке.
   – Это исключено, уверяю вас.
   – Фоскер, хотя бы.
   Капитан Стирфорт поворошил страницы.
   – Нет, – сказал он. – Никакого Фоскера нет.
   – И еще тот смуглый человечек, что сидел за отдельным столом в кают-компании.
   – Кто, кто? Я хорошо его знаю. Он часто плавает с нами. Это мистер Мердок – вот он в списке.
   Сбитый с толку, мистер Пинфолд перешел к другой теме, подсказанной одиночными трапезами мистера Мердока.
   – И еще одно, капитан. Я воспринимаю как огромную честь, что вы пригласили меня сидеть за вашим столом в кают-компании. Но дело в том, что именно сейчас мне трудно переносить общество. Я принимал пилюли – серые такие, очень сильное средство, от ревматизма, и мне сейчас лучше быть одному. Если вы не сочтете невежливостью с моей стороны…
   – Сидите, где вам хочется, мистер Пинфолд. Только предупредите главного стюарда.
   – Но имейте в виду, что я отсаживаюсь не из уступки какому-либо давлению. Просто я нездоров.
   – Я все понимаю, мистер Пинфолд.
   – Я оставляю за собой право вернуться, если буду чувствовать себя лучше.
   – Сидите, где вам только пожелается, мистер Пинфолд. Это все, что вы хотели мне сказать?
   – Нет. Есть еще одно. Моя каюта. Вам следовало бы проверить в ней проводку. Не знаю, известно ли вам это, но я часто слышу все, что говорится здесь, на мостике, и в других частях на корабле.
   – Мне это неизвестно, – сказал капитан Стирфорт. – Это что-то совершенно небывалое.
   – И разыгрывая меня, они пользуются этим повреждением проводки. Это чрезвычайно нервирует. Я бы хотел переменить каюту.
   – Это нетрудно сделать. У нас есть две-тре свободные. Договоритесь, пожалуйста, с кассиром. У вас все теперь, мистер Пинфолд?
   – Да, – сказал мистер Пинфолд. – Премного вам благодарен. Чрезвычайно признателен вам. Но вы правильно поняли, почему я отсаживаюсь за отдельный стол? Не считаете меня невежей?
   – Я ничуть не в претензии, мистер Пинфолд. Всего вам доброго.
   Мистер Пинфолд вышел из каюты, далеко не удовлетворенный разговором. Ему казалось, что он наговорил лишнего – или наоборот не выговорился до конца. Но определенных целей он добился, и он решительно взял в оборот кассира и главного стюарда. Ему отвели тот самый стол, за которым сидел мистер Мердок. Каюту он себе выбрал с выходом прямо на верхнюю палубу недалеко от бара. Он был уверен, что тут он застрахован от физической расправы. Он вернулся в старую каюту распорядиться насчет переезда. Тут же включились голоса. Но все его силы ушли на англоговорящего стюарда, и он не слушал, пока не упаковали и не унесли все его пожитки. Потом он окинул взглядом эту юдоль страданий и наконец прислушался. Его порадовало, что его утренние хлопоты, хотя и не до конца удавшиеся, внесли смятение в ряды его врагов.
   – Жалкий трус, – в ненавидящем голосе Гонерильи сквозил страх, – что ты наговорил капитану? Мы тебе это припомним. Забыл ритм три восьмых? Ты назвал ему наши имена? Назвал? Назвал?
   Брат Маргарет был настроен примирительно.
   – Послушайте, Гилберт, старина, зачем тянуть других людей в наши дела? Мы сами разберемся между собой, а, Гилберт?
   В голосе Маргарет звучал укор; не по поводу ночной драмы, нет; вся эта чувственная буря пронеслась без следа и небо по-прежнему оставалось голубым. Общаясь с ним в последующие дни, она никогда не напомнит ему об этом фиаско; она выговаривала ему сейчас за то, что он ходил к капитану. – Это против правил, дорогой, неужели вы не понимаете? Мы все должны играть по правилам.
   – Я вообще ни во что не играю.
   – Нет, дорогой, играете. Мы все играем. Не можем не играть – это правило, которое никому, кроме вас, не приходится напоминать. Если вы чего не понимаете, спрашивайте меня.
   Некому за ней приглянуть, думал мистер Пинфолд. Попала девочка в скверную компанию и испортилась. После ночной сумятицы Маргарет лишилась его доверия, но теплое чувство осталось, и он считал непорядочным делом бросить ее в таком состоянии, хотя раньше он именно так хотел поступить. Вообще это оказалось просто – стать для них недосягаемым. Они слишком полагались на свою механическую игрушку, эти настырные молодые люди. А он взял и все поломал.
   – Маргарет, – сказал он, – я ничего не знаю о ваших правилах и ни с кем из вас ни во что не играю. Но вас мне хотелось бы увидеть. Подойдите ко мне на палубе, когда захотите.
   – Вы же знаете, как я хочу, дорогой. Но я не могу. И вы сами это понимаете.
   – Нет, – сказал мистер Пинфолд, – скажу откровенно, не понимаю. Решайте сами. А сейчас я ухожу. – И он навсегда ушел из этого обиталища призраков.
   Был полдень – самое людное время, когда объявляются выигрыши на скачках и заказываются коктейли. В его новую каюту, где новый стюард распаковывал вещи, доносился гомон из бара. Он стоял и размышлял о том, как гладко прошел его переезд.
   Он перебирал про себя разговор в каюте у капитана… «У нас нет на борту семей, кроме Ангелов». Ангел. И тут мистеру Пинфолду открылось если не все, то самая суть тайны. Ангел, тот пересмешник с Би-би-си. «…не провода, дорогой. Это беспроволочное» – у Ангела хватит технических знаний, чтобы использовать барахлившую связь на «Калибане», а то и самому ее разладить. У Ангела есть борода – «Что делают парикмахеры, кроме стрижки?»
   У Ангела есть тетка неподалеку от Личпола, и он мог слышать от нее безбожно перевранные сплетни. Ангел почти ждал, что Седрик Тори покончит жизнь самоубийством; выставив себя в жалком виде в Личполе, Ангел затаил зло, и вот он случайно встречает мистера Пинфолда, едущего в одиночестве, больного и беззащитного, – как же тут не отомстить? Злодеи выявлены – это Ангел и его зловещая пособница – любовница? коллега? – которую мистер Пинфолд окрестил Гонерильей. И Ангел слишком заигрался. Теперь он боится, что его лондонское начальство может прознать о его художествах. И оно несомненно прознает: мистер Пинфолд позаботится об этом, когда вернется в Англию. А может, стоит написать прямо с парохода. Если он тут при исполнении служебных обязанностей – а похоже, так оно и есть, – Би-би-си найдет, что сказать молодому Ангелу с бородой или без оной.
   Еще многие страницы свежей истории не прояснил новообретенный свет. У мистера Пинфолда было такое чувство, словно он домучивает хитроумный, по старинке скроенный детективный роман, прочитанный к тому же невнимательно. Зная теперь имя злодея, он стал листать книгу вспять, ища прозеванные намеки.

 
   Не впервые на «Калибане» полдень лишь обманчиво поманил безоблачными буднями.
   Перемена каюты не принесла тактической победы, в которую было уверовал мистер Пинфолд. Он был в положении командира, чья атака ушла в «молоко». Захваченная им позиция, казавшаяся ключевой на вражеском рубеже, оказалась обманкой, оберегавшей продуманную сильную оборону; силы, которые он полагал разбитыми наголову, вдруг возросли числом и готовили контратаку.
   Не успев еще первый раз вкусить свой ленч в одиночестве, мистер Пинфолд обнаружил, что возможности Ангела не исчерпываются его прежней каютой и углом в гостиной. Благодаря некоему передвижному контрольному пункту он высказывался сам и принимал сообщения в самых разных местах корабля. И все последующие дни, где бы мистер Пинфолд ни находился, он мог слышать, то есть не мог не слышать всего, что говорилось в штаб-квартире Ангела. Обретаясь теперь в полном одиночестве, одиноко гуляя, питаясь, едва раскланиваясь с Главером и с миссис Скарфилд, мистер Пинфолд общался только со своими врагами и час за часом, день за днем, ночь за ночью терпеливо распутывал нити этого новейшего сюжета, перед которым бледнеют ужасы криминальной классики.
   Переезд мистера Пинфолда в другую каюту посеял замешательство в стане Ангела (их было с полдюжины, юношей и девушек, даже говоривших на три восьмых); больше того, похоже, непритворной была позавчерашняя паника, когда на пароходе распространился слух что он-де упал за борт. Во всяком случае первой заботой Ангела было установить постоянное наблюдение за мистером Пинфолдом. О каждом его шаге немедленно докладывалось в штаб-квартиру. Доклады были четкими и по существу дела.
   – Гилберт сел за стол… Читает меню… Заказывает вино… Заказал порцию холодной ветчины. – Когда же он перемещался, соглядатаи передавали его из рук в руки.
   – Гилберт поднимается на верхнюю палубу. Принимай, Второй.
   – О'кей, Первый. Гилберт приближается к двери с левого борта, выходит на палубу. Принимай, Третий.
   – О'кей, Второй. Гилберт движется по палубе против часовой стрелки. Приближается к главному входу с правого борта. Принимай, Второй.
   – Сидит с книгой в руках.
   – О'кей, Второй. Оставайся дежурить в гостиной, докладывай о каждом шаге. В три я тебя сменю.
   Обводя взглядом сидевших в гостиной, мистер Пинфолд гадал, кто из них Второй. Позже выяснилось, что к наблюдению за ним Ангел склонил едва ли не каждого второго пассажира. Все они считали себя участниками безобидной салонной игры. Из остальных кто вообще не представлял себе, что происходит – среди них Главер, супруги Скарфилд, а кто видел во всем этом просто глупость. Заводилы же составили своего рода штаб, где сопоставлялись донесения и направлялось дальнейшее дознание. Каждые несколько часов собиралось совещание, на котором Ангел обсуждал поступившие от осведомителей сводки, набрасывал что-то вроде сводного отчета и передавал его девушке перепечатать. Энергия и наплевательский задор его не покинули.
   – Отлично. Превосходно… Вот тебе на, тут Гилберт себя выявил… Чрезвычайно ценно… На этот счет неплохо бы разживиться подробностями.
   Что бы ни сказал и ни сделал мистер Пинфолд только что или в прошлой жизни, все представлялось важным. Ангел балагурил, но брал на заметку. Время от времени два господина постарше – не генералы, но тяготеющие, скорее, к ним, чем к шумному молодняку – подвергали мистера Пинфолда форменному допросу. Ради этого расследования, представляется, и была затеяна вся эта история. Всякий раз, когда мистер Пинфолд устраивался в гостиной или ложился у себя в каюте, с него снимался допрос. И его до такой степени заинтриговали мотивы этого мероприятия и сама процедура, что в первые сутки он даже пошел им навстречу. Похоже, следователи располагали колоссальным досье на мистера Пинфолда, однако неполным и с вопиющими ошибками. Их задачей было заполнить пробелы. В их подходе соединились стряпчий и бюрократ.
   – Где вы были в январе 1929 года, Пинфолд?
   – Не могу знать.
   – Тогда я освежу вашу память. Вот у меня письмо, которое вы написали в отеле «Мена-Хаус», в Каире. Вы были в Египте в 1929 году?
   – Да, наверное, был.
   – Что вы там делали?
   – Ничего.
   – Ничего. Так не пойдет, Пинфолд. Такой ответ меня не удовлетворяет.
   – Я путешествовал.
   – Конечно, вы путешествовали. Как бы вы попали в Египет, не путешествуя? Мне нужно знать правду, Пинфолд. Что вы делали в Египте в 1929 году?
   В другой раз: – Сколько у вас пар обуви?
   – Не могу знать.
   – Должны знать. Дюжина есть?
   – Пожалуй.
   – А тут записано, что десять.
   – Может быть.
   – Тогда почему вы сказали мне: дюжина? Ведь он сказал: дюжина?
   – Несомненно.
   – Мне это не нравится, Пинфолд. Вы должны быть искренни. Только правда поможет вам.
   Иногда они касались более близких событий.
   – Вы не раз и не два жаловались на скверное действие неких серых пилюль. Откуда они взялись?
   – От моего врача.
   – Вы считаете, он их сам делает?
   – Нет, этого я не считаю.
   – Так отвечайте же на вопрос. Откуда взялись эти пилюли?
   – Не могу знать. Из аптеки, я полагаю.
   – Вот именно. Вас не удивит, если я скажу, что их изготовители Вилкокс и Бредворт?
   – Не очень.
   – Не очень, Пинфолд? Будете осмотрительны в своих высказываниях. Разве вам не известно, что «Вилкокс и Бредворт» принадлежит к числу самых уважаемых фирм?
   – Известно.
   – А вы обвиняете их в том, что они поставляют опасные снадобья.
   – Я полагаю, они в огромном количестве производят отраву.
   – Надо ли вас понимать так, что вы обвиняете «Вилкокс и Бредворт» в намерении отравить вас, сговорившись с вашим врачом?
   – Разумеется, нет.
   – Тогда как прикажете вас понимать?
   Они сурово и внятно бросали ему дикие обвинения, достойные тех хулиганов и палубных болтунов. Они требовали сведений о самоубийстве штабного офицера на Дальнем Востоке, приписывая его злым козням мистера Пинфолда, хотя человек этот, насколько ему было известно, окончил войну благополучно и в полном здравии. Ему снова ставились в вину изгнание Хилла и бедняцкие похороны старшей миссис Пинфолд. Его проверяли на предмет претензий, которых он никогда не объявлял, – что он племянник англиканского епископа.
   Раз-другой Ангел устраивал провокации, но поскольку мистер Пинфолд узнавал о них заблаговременно, он уже не терялся, как прежде.
   Как-то рано утром он услышал распоряжение Ангела: – Сегодня проводим операцию «Шторм», – и едва корабль ожил и пассажиры начали свои хождения, все разговоры вблизи мистера Пинфолда свелись к штормовому предупреждению. -…Капитан говорит, мы лезем в самое пекло.
   – Страшнее шторма он тут не припомнит. День был ясный и спокойный. Мистер Пинфолд не боялся бурного моря – скорее, оно было ему по душе. С час проваляв дурака. Ангел дал отбой: – Бесполезно, – сказал он. – Операция отменяется.
   – Гилберт не боится. Он хорошо переносит качку, – сказала Маргарет.
   – Он не возражает пожертвовать своим ленчем, – сказала Гонерилья, – еда ему, видишь ли, не по вкусу.
   – Операция «Фондовая биржа», – сказал Ангел. Эта операция была еще более бессмысленной, чем предыдущая. Методика была прежняя: заводить разговоры, предназначенные для его ушей. Темой был финансовый крах, ввергший в хаос мировые биржи. Прогуливаясь по палубам или склонившись над вязанием, пассажиры ответственно рассуждали о страшном падении акций и облигаций в мировых столицах, о самоубийствах финансистов, о закрывшихся банках и корпорациях. Они оперировали цифрами, они называли прогоревшие компании. Даже будь это правдой, мистер Пинфолд не испытывал к этому ни малейшего интереса.
   – Говорят, мистер Пинфолд потерял все свое состояние, – сообщала миссис Бенсон миссис Коксон (обе эти дамы перешли на родной язык).
   У мистера Пинфолда не было состояния. У него было несколько лугов, несколько картин, несколько ценных книг и авторские права. В банке у него было малое превышение кредита. За всю свою жизнь он ни единого пенса не вложил в дело. Элементарные финансовые операции были для него китайской грамотой. И очень странно, думал он, что эти люди кладут столько труда, чтобы разобраться в его делах, и так плохо их знают.
   – Операция отменяется, – объявил наконец Ангел.
   – А почему сорвалось?
   – Поди знай. Гилберт не поддается лечению. Раньше он – какой был живчик, а теперь совсем вареный.
   – Он стал какой-то чумной.
   – Он спит мало.
   Это была правда. С тех пор как мистер Пинфолд допил снотворное, у него редко-редко выдавался часок тревожного полусна. Ночи превратились в муку. Выделяясь смокингом, он засиживался в гостиной, разглядывая своих спутников и тем хоть на время отвлекаясь от вражеских голосов. Гадал, кто ему друг и кому он безразличен, и наконец оставался наверху в одиночестве и в темноте, после чего обреченно шел в свою каюту и раздевался. Он даже мысленно перестал молиться. Самые сокровенные слова вызывали у Гонерильи шквал издевательского богохульства.
   Он лежал и ждал малейшей передышки. В штаб-квартире Ангела имелся электрический прибор, точно показывавший состояние мистера Пинфолда. Как догадывался мистер Пинфолд, он представлял собой стеклянную трубку с двумя параллельными красными линиями, которые сближались и расходились, точно бегущие рядом с поездом телеграфные провода. Когда он задремывал, линии начинали сходиться и сливались в одну, когда он засыпал. За их колебаниями следил дежурный оператор.
   – …Бодрствует… теперь засыпает… почти смыкаются… порознь… почти сливаются… нет, опять бодрствует… – Приходя в сознание после своего недолгого отсутствия, он первым делом слышал голос дежурного:
   – Гилберт снова проснулся. Пятьдесят одна минута.
   – Лучше, чем в прошлый раз.
   – Но все равно недостаточно.
   Однажды они пытались усыпить его, поставив пластинку, специально записанную для этой цели швейцарскими учеными. Наблюдая в санатории для нервнобольных за промышленными рабочими, те пришли к заключению, что наибольшим снотворным действием обладают заводские шумы, и каюта мистера Пинфолда огласилась металлическим ревом и лязгом.
   – Уроды, – кричал он в сердцах. – Ведь я-то не рабочий. Вы сводите меня с ума.
   – Нет, нет, Гилберт. Вы уже сумасшедший, – сказал дежурный. – Мы приводим вас в рассудок.