Элементарный король! Он посылает волны, направляет матросов, смеется. Каждый день новый этир, и так прощальный месяц до наступления холодов. На девятнадцатый день — самум, совокупление среди круглых камней на двадцать четвертый. Шестьдесят семь, шестьдесят восемь, шестьдесят девять, туфли с загнутым хвостом, блестящие пряжки, песок.
Его наряд: синяя мантия, золотые обшлага, в левой руке — веретено. На сворке — треглавые крапчатые псы. Его рот, стальное кольцо в нижней губе. Четвертое ноября, пять ночей до юбилея.
Стеклянная баррикада висит над пропастью, охраняет чертоги. Линия матросов, тачанки и арбалеты. Убийство и расчленение Элизабет Шорт. Бразильские прииски, индейцы возятся в тщедушном песке. Ошибки надзирателей, восточное солнце. Карта «дебош», сулящая похмелье.
Зайчик рос в гинекее, ни с кем не дружил, ласкал медные провода, гладил белую кнопку, ходил в прискорбный французский клуб. Для инспирации, для лучшего чувства цвета, для драгоценных букв. Слушал шаги возмездия в далеких коридорах, шум африканской листвы, дыхание войлока, чавканье юных желез, гудки дорогих пароходов. Nov. 9, 1940, все впереди.
70
71
72
73
74
75
76
77
Его наряд: синяя мантия, золотые обшлага, в левой руке — веретено. На сворке — треглавые крапчатые псы. Его рот, стальное кольцо в нижней губе. Четвертое ноября, пять ночей до юбилея.
Стеклянная баррикада висит над пропастью, охраняет чертоги. Линия матросов, тачанки и арбалеты. Убийство и расчленение Элизабет Шорт. Бразильские прииски, индейцы возятся в тщедушном песке. Ошибки надзирателей, восточное солнце. Карта «дебош», сулящая похмелье.
Зайчик рос в гинекее, ни с кем не дружил, ласкал медные провода, гладил белую кнопку, ходил в прискорбный французский клуб. Для инспирации, для лучшего чувства цвета, для драгоценных букв. Слушал шаги возмездия в далеких коридорах, шум африканской листвы, дыхание войлока, чавканье юных желез, гудки дорогих пароходов. Nov. 9, 1940, все впереди.
70
Карма испорчена, вытекла из разбитой чашки, жирное пятно на паркете. Изобретение гимна, выпечка кирпичей, в сонном карьере возятся строители ХНД. Теплое братство, ложа кипящей глины, циркулем в лоб, мастерком в кадык. Где, среди каких корней зарыты серебряные страницы Книги Мольбы, сочиненной замученными детьми? Доктор выходит из операционной, хозяйничают злые птицы, нет сил слушать, ручка на белой двери разевает пасть. Капает воск. Тысяча шестьсот икс-икс, невредимые фолианты нашлись под краковской грушей.
Двадцать раз кипятить в соленой воде.
Кости для моста через пропасть, для его перил, фонарей, подпорок. Упущенные возможности. Романы, которые они читали сорок три года назад в день убийства и расчленения Элизабет Шорт, в день ареста колдуна Прелати, в день казни Нового Ирода, в день взрыва на опустошенном ранчо. Желтые твердые газеты, химический канадский снег. Сигналы в десять вечера, спящий все еще спит. Мальчики, которых не укусит Жан Донет.
— Что вы заказали?
— Potato skins, крестьянская пища, фонарик трясется на столбе.
Там еще столько, столько. Nice to see you around these parts. "Возлагал надежды". Temple area set up: holytable, sealoftruth, lamen (hidden away in the seven ensigns on the altar) and the ring on your finger. Играл гнома Грампи в арабском спектакле and the middle of the circle vibrating the call. After you're done vibrating just be quiet and look who comes to see you а это очевидно Баррон. Пришел, оставил берилловый штырь, сплясал под деревом близнецов на славянском подворье, плевал на горящие книги. Start at call one, проси прощения у невинной души, смущенной твоим богатством. No new m, знак unsubscribe в левом углу. Чужой в поленнице доброжелательных людей, уснувших в колыбелях зондеркоманды. Программа поиска внеземного разума, человекокрокодилов, start at call one and move upward one at a time. Ты, sodomitic sorcerer, не принятый на южно-мичиганском проспекте, ободравший залупу во французском клубе. Буквы, от которых хочется визжать, не успел до наступления новой эпохи, перетащил поклажу через сломанный ручей, попался под матросскую стрелу. Колючие ветки ноября, слабые гренландские цветы, вертолет над айсбергом. Esiach.
Хынек! Его пальцы-леденцы, бронзовый конус на мизинце. Свидетельство о смерти Элизабет Шорт читали перед аутодафе, вместо приговора. Повреждение атлантозатылочной мембраны… перерезан jejunum… асфиксия… три черных пятна на лодыжке, точно ядерная пирамида… вот, что вы наделали, мистер уилсон. Пародия на адский огонь, на сковородки с кипящим маслом, чугунные котлы, стальные крючья, сдирающие кожу с локтей, дагомейские иглы, протыкающие эфирное тело. Вчера я был ребенком, брошенным судьбой в глуши лесов. Сегодня я пламя — пожираемое и пожирающее.
Четвертое ноября, отец сломал печать простую. Грядет свидание в Брэ, влюбленные звери тянут колесницу, скарабей ползет, зажатый колоннами, сюда, сюда, молодые хуи. Проснулся под перескок ворон в замерзшем саду, чавканье воды в остывающей грелке. Вырос в гинекее, жил на южно-мичиганском проспекте, хранил под подушкой книгу Мольбы, 48 серебряных страниц. Портрет доктора, пляшущий Quimbanda, сангина (деталь), следы жирных пальцев в левом нижнем углу. Концентрические кружки на первом суставе, знак наследства: тучные пастбища в приходе Нотр-дам-де-Нант, доходный дом в Оверни, где крестьяне отловили и выебли дикого мальчика. Еще кружок — замечен на холме меркурия: писательский труд, любовь к буквам, уплотнение на пояснице, осталось жить тридцать семь с половиной лет, гибель в меблированных комнатах от удушья, череп швырнули в термитник, потом извлекли и смастерили ритуальную чашу: вот он, злодей, расчленивший Элизабет Шорт, дерните его за мокрые пейсы.
Двадцать раз кипятить в соленой воде.
Кости для моста через пропасть, для его перил, фонарей, подпорок. Упущенные возможности. Романы, которые они читали сорок три года назад в день убийства и расчленения Элизабет Шорт, в день ареста колдуна Прелати, в день казни Нового Ирода, в день взрыва на опустошенном ранчо. Желтые твердые газеты, химический канадский снег. Сигналы в десять вечера, спящий все еще спит. Мальчики, которых не укусит Жан Донет.
— Что вы заказали?
— Potato skins, крестьянская пища, фонарик трясется на столбе.
Там еще столько, столько. Nice to see you around these parts. "Возлагал надежды". Temple area set up: holytable, sealoftruth, lamen (hidden away in the seven ensigns on the altar) and the ring on your finger. Играл гнома Грампи в арабском спектакле and the middle of the circle vibrating the call. After you're done vibrating just be quiet and look who comes to see you а это очевидно Баррон. Пришел, оставил берилловый штырь, сплясал под деревом близнецов на славянском подворье, плевал на горящие книги. Start at call one, проси прощения у невинной души, смущенной твоим богатством. No new m, знак unsubscribe в левом углу. Чужой в поленнице доброжелательных людей, уснувших в колыбелях зондеркоманды. Программа поиска внеземного разума, человекокрокодилов, start at call one and move upward one at a time. Ты, sodomitic sorcerer, не принятый на южно-мичиганском проспекте, ободравший залупу во французском клубе. Буквы, от которых хочется визжать, не успел до наступления новой эпохи, перетащил поклажу через сломанный ручей, попался под матросскую стрелу. Колючие ветки ноября, слабые гренландские цветы, вертолет над айсбергом. Esiach.
Хынек! Его пальцы-леденцы, бронзовый конус на мизинце. Свидетельство о смерти Элизабет Шорт читали перед аутодафе, вместо приговора. Повреждение атлантозатылочной мембраны… перерезан jejunum… асфиксия… три черных пятна на лодыжке, точно ядерная пирамида… вот, что вы наделали, мистер уилсон. Пародия на адский огонь, на сковородки с кипящим маслом, чугунные котлы, стальные крючья, сдирающие кожу с локтей, дагомейские иглы, протыкающие эфирное тело. Вчера я был ребенком, брошенным судьбой в глуши лесов. Сегодня я пламя — пожираемое и пожирающее.
Четвертое ноября, отец сломал печать простую. Грядет свидание в Брэ, влюбленные звери тянут колесницу, скарабей ползет, зажатый колоннами, сюда, сюда, молодые хуи. Проснулся под перескок ворон в замерзшем саду, чавканье воды в остывающей грелке. Вырос в гинекее, жил на южно-мичиганском проспекте, хранил под подушкой книгу Мольбы, 48 серебряных страниц. Портрет доктора, пляшущий Quimbanda, сангина (деталь), следы жирных пальцев в левом нижнем углу. Концентрические кружки на первом суставе, знак наследства: тучные пастбища в приходе Нотр-дам-де-Нант, доходный дом в Оверни, где крестьяне отловили и выебли дикого мальчика. Еще кружок — замечен на холме меркурия: писательский труд, любовь к буквам, уплотнение на пояснице, осталось жить тридцать семь с половиной лет, гибель в меблированных комнатах от удушья, череп швырнули в термитник, потом извлекли и смастерили ритуальную чашу: вот он, злодей, расчленивший Элизабет Шорт, дерните его за мокрые пейсы.
71
Пальцы Хынека, отрубленные в Сан-Хосе. "Это был чистый секс, секс в таблетках". Познакомились на далеком полустанке, по пути в Брэ, Хынек с туеском и котомкой, легкомысленный, как фельдфебель, с крепким крестьянским хуем, озорными ушами, мраморным мясом, серебряной стрелкой в левой брови. Гарпократ, палец прижат к губам: силянс, дети убиты. Доктор выходит, негодуя, ручка двери изгибается змеей из гуаньчжоу, маленькое сердце брошено в кипящую глину.
— Джек Андерсон Уилсон, убийца.
— Рад познакомиться. Так это вы загнали квадратный клин в круглую дырку?
Отошли, поцеловались. There is a theory that claims that high and low magick can't be joined, but this theory is rubbish I think, one can perceive the angels and the demons (Зеботтендорф, Хаусхофер) as entities in a macrocosm surrounding us like Moses and the Burning Bush (я не могу стараться, голову наполнили священной водой, дребезжит купель), the Seven Ensigns on the Altar, Ensigns of Semen, Jean Donete's semen to be correct. Новый Ирод пирует в "Отеле де ля Сюз". 24 июня 1438, праздник святого Иоанна. Два дня спустя в операционной — Жан Юбер. Окно благоприятных лат. На руинах шато Machecoul мы встречаемся с Хынеком, в кармане халата деньги — три тысячи, инфляция. Ибо сказано: "Будь трудолюбив и терпелив, как Гномы". Сюда, сюда, за алтарь, расстегни штаны, спой сироте "my monkey".
— А где лежали скелеты?
Детский плач за окном. Они будут жить в новом веке, прятать червей в китайских сырниках, глумиться над колдовством Прелати. Помнишь тот единственный сон, когда Айвасс ожидает за бронзовой дверью, но ручку не повернуть: сломано колесико, застрял камень, хулиганы залепили скважину пластилином? Дело было в парижской опере, в укромном закулисье, где брызжут невидимые ручьи. И вот приговор: Бернар ле Камю, красивый разумный юноша 15 лет покидает дом своего дяди в Нанте (прибыл из Брэ учиться французской речи, найти место пажа), и исчезает навсегда — без обуви, носильных вещей, без циркуля и мастерка. Его босые ноги, Хынек, три радиоактивных пятна на левой лодыжке. Это важный знак, барбос пометил нас в аду. Теперь смети осколки. "To travel within ourselves, penetrating our depths and finding lost human resources", кончил на склизкие кишки в раздавленный, как бутон, живот. Работник остался в операционной записывать голоса на серебряных страницах дыхательной иглою. То, что мы изобрели в болотах. Camus, пятибуквенные имена матросов, теперь он служит элементарному королю в отряде защитников Пропасти. Подкупить мертвого Бернара, посулить ему золотые горы. "Пропусти нас, сынок, будем снимать этиры один за другим". Девятнадцатый ключ повторять запрещено: "нам-угрожает-опасность". Вышел в майке «trouble», гордая дагомейская спина, бровь пробита серебряной стрелкой. "Предпочитал своих друзей, танцоров из французских клубов, тратил на них приданое".
Сын простого машиниста, надо же.
Умелые губы, траурный сок.
— Джек Андерсон Уилсон, убийца.
— Рад познакомиться. Так это вы загнали квадратный клин в круглую дырку?
Отошли, поцеловались. There is a theory that claims that high and low magick can't be joined, but this theory is rubbish I think, one can perceive the angels and the demons (Зеботтендорф, Хаусхофер) as entities in a macrocosm surrounding us like Moses and the Burning Bush (я не могу стараться, голову наполнили священной водой, дребезжит купель), the Seven Ensigns on the Altar, Ensigns of Semen, Jean Donete's semen to be correct. Новый Ирод пирует в "Отеле де ля Сюз". 24 июня 1438, праздник святого Иоанна. Два дня спустя в операционной — Жан Юбер. Окно благоприятных лат. На руинах шато Machecoul мы встречаемся с Хынеком, в кармане халата деньги — три тысячи, инфляция. Ибо сказано: "Будь трудолюбив и терпелив, как Гномы". Сюда, сюда, за алтарь, расстегни штаны, спой сироте "my monkey".
— А где лежали скелеты?
Детский плач за окном. Они будут жить в новом веке, прятать червей в китайских сырниках, глумиться над колдовством Прелати. Помнишь тот единственный сон, когда Айвасс ожидает за бронзовой дверью, но ручку не повернуть: сломано колесико, застрял камень, хулиганы залепили скважину пластилином? Дело было в парижской опере, в укромном закулисье, где брызжут невидимые ручьи. И вот приговор: Бернар ле Камю, красивый разумный юноша 15 лет покидает дом своего дяди в Нанте (прибыл из Брэ учиться французской речи, найти место пажа), и исчезает навсегда — без обуви, носильных вещей, без циркуля и мастерка. Его босые ноги, Хынек, три радиоактивных пятна на левой лодыжке. Это важный знак, барбос пометил нас в аду. Теперь смети осколки. "To travel within ourselves, penetrating our depths and finding lost human resources", кончил на склизкие кишки в раздавленный, как бутон, живот. Работник остался в операционной записывать голоса на серебряных страницах дыхательной иглою. То, что мы изобрели в болотах. Camus, пятибуквенные имена матросов, теперь он служит элементарному королю в отряде защитников Пропасти. Подкупить мертвого Бернара, посулить ему золотые горы. "Пропусти нас, сынок, будем снимать этиры один за другим". Девятнадцатый ключ повторять запрещено: "нам-угрожает-опасность". Вышел в майке «trouble», гордая дагомейская спина, бровь пробита серебряной стрелкой. "Предпочитал своих друзей, танцоров из французских клубов, тратил на них приданое".
Сын простого машиниста, надо же.
Умелые губы, траурный сок.
72
Помнишь, как было в городе мертвых под Палермо? Вот элементы: заглавная G, глобус на колонне, открывшийся в туче глаз, маленькая стремянка, якорь, пагода и рой звезд над нею, дымящийся кувшин, шпага, долгий трехэтажный дом, укрытая циркулем звезда, сабля на бархатной тряпице, песочные часы с крылами, три свечи на шахматной доске, мастерок и колотушка.
День Доктора, собрались в уютном саду, ломаем сухие ветки. Apo pantos kakodaimonos. Видели крошку Пана в аллее, against the light, звенел привязанным к ноге колокольцем. Для инспирации — желтая пилюля, помазать волосы, три дня не мыть. "Seven Ensigns", — шепчет Маркопулос. "Seal of Truth", — посылает сигнал Гриф, всего три секунды, хуй запеленгуешь. Еще два слова вытекли из неведомых проводов: «евреи» и «сестра». Указательный палец переплетается с безымянным, точно пасхальные ветки. Месяц — ноябрь, ничего живого. Потрогал горло линейкой. Хынек, ты хотел разглядеть голден-гейт. Да, кьют, ничего не скажешь. Были почти счастливы среди красных деревьев на приморском холме, в ебливых песках.
Зашли в приют, беглые мальчишки лежат на нарах, тянутся к долине смерти, выбирай любого. Подпись на приговоре: De Touscheronde, Coppegorge. Триста пятьдесят лье от Вевельсберга, вплавь через пролив до киблы. Мускулистое плечо среди мелких волн, упрямая рука. Или на пиратском корабле, где матросы корчатся от молний элементарного короля, лижут хрустящую чешую, пускают ядовитые слюни. Отряды защитников Пропасти, образцовые батальоны: вывихнуты ключицы, продавлены ногти, разворочены бедра. "We were robbed by several masked gunmen", — шепнул в hypogeum, и эхо откликнулось блядским фальцетом, расколов доспехи, умертвив коня, задув факелы охраны.
— Отец сломал печать простую.
— И дьявол изувечил мир. Проходите. Девушку уже привели.
Да, она привязана к креслу-качалке, губы в дерьме, синее бархатное платье испятнано белым, чулки разорваны, в ладонях занозы, на запястьях царапины, словно волокли по пищащему вереску. Эти путы, уилсон ободрал похотливую штору — белые шнуры с кокетливыми кистями. Карта Valour, стой на своем, грызи исполинские орехи, расскажи, как погибла Andrea Doria, как подстрелить мертвого матроса, перешагнуть Пропасть, вступить в Wandervogel, стереть карту смiрть, заглянуть в красный словарь. 22:11, никаких просветов.
Вот мы подтягиваем к Пропасти жестяную лодку, полную рвоты. В седло, наездник! Готовь тетиву, готовь щуп и наперсток, готовь отрубленные пальцы. Помнишь Джеффа Страттона?
— Да, у него был нарыв, пистолет, форма, кровь текла из жопы. Его растерзали агенты А-е.
Встретились на далеком меридиане, в тамбуре электрички, жили на подьяческой улице среди весеннего хлама, менялись одеждой, бледно-синие джинсы с рваным левым коленом. Катались на самокате, пили пиво, воровали траву. Москва с ручейками и трамплинами. Потом одного выхватила невидимая рука, палец, тронувший белую кнопку. Встретились пять лет спустя во французском клубе, узнали друг друга на ощупь. Пришивали собачьи головы к телам казненных, видели, как тонет Andrea Doria, лакали сонное зелье, нюхали между ног, смеялись.
Сестра говорит: мечтаю, чтобы гробница была открыта. Намеченное осуществилось через 45 лет, 9-го ноября. "Смерть в водосточных трубах".
День Доктора, собрались в уютном саду, ломаем сухие ветки. Apo pantos kakodaimonos. Видели крошку Пана в аллее, against the light, звенел привязанным к ноге колокольцем. Для инспирации — желтая пилюля, помазать волосы, три дня не мыть. "Seven Ensigns", — шепчет Маркопулос. "Seal of Truth", — посылает сигнал Гриф, всего три секунды, хуй запеленгуешь. Еще два слова вытекли из неведомых проводов: «евреи» и «сестра». Указательный палец переплетается с безымянным, точно пасхальные ветки. Месяц — ноябрь, ничего живого. Потрогал горло линейкой. Хынек, ты хотел разглядеть голден-гейт. Да, кьют, ничего не скажешь. Были почти счастливы среди красных деревьев на приморском холме, в ебливых песках.
Зашли в приют, беглые мальчишки лежат на нарах, тянутся к долине смерти, выбирай любого. Подпись на приговоре: De Touscheronde, Coppegorge. Триста пятьдесят лье от Вевельсберга, вплавь через пролив до киблы. Мускулистое плечо среди мелких волн, упрямая рука. Или на пиратском корабле, где матросы корчатся от молний элементарного короля, лижут хрустящую чешую, пускают ядовитые слюни. Отряды защитников Пропасти, образцовые батальоны: вывихнуты ключицы, продавлены ногти, разворочены бедра. "We were robbed by several masked gunmen", — шепнул в hypogeum, и эхо откликнулось блядским фальцетом, расколов доспехи, умертвив коня, задув факелы охраны.
— Отец сломал печать простую.
— И дьявол изувечил мир. Проходите. Девушку уже привели.
Да, она привязана к креслу-качалке, губы в дерьме, синее бархатное платье испятнано белым, чулки разорваны, в ладонях занозы, на запястьях царапины, словно волокли по пищащему вереску. Эти путы, уилсон ободрал похотливую штору — белые шнуры с кокетливыми кистями. Карта Valour, стой на своем, грызи исполинские орехи, расскажи, как погибла Andrea Doria, как подстрелить мертвого матроса, перешагнуть Пропасть, вступить в Wandervogel, стереть карту смiрть, заглянуть в красный словарь. 22:11, никаких просветов.
Вот мы подтягиваем к Пропасти жестяную лодку, полную рвоты. В седло, наездник! Готовь тетиву, готовь щуп и наперсток, готовь отрубленные пальцы. Помнишь Джеффа Страттона?
— Да, у него был нарыв, пистолет, форма, кровь текла из жопы. Его растерзали агенты А-е.
Встретились на далеком меридиане, в тамбуре электрички, жили на подьяческой улице среди весеннего хлама, менялись одеждой, бледно-синие джинсы с рваным левым коленом. Катались на самокате, пили пиво, воровали траву. Москва с ручейками и трамплинами. Потом одного выхватила невидимая рука, палец, тронувший белую кнопку. Встретились пять лет спустя во французском клубе, узнали друг друга на ощупь. Пришивали собачьи головы к телам казненных, видели, как тонет Andrea Doria, лакали сонное зелье, нюхали между ног, смеялись.
Сестра говорит: мечтаю, чтобы гробница была открыта. Намеченное осуществилось через 45 лет, 9-го ноября. "Смерть в водосточных трубах".
73
Всего лишь двадцать. Надо спешить, там уже трясется пресс, роятся буквы, богатые парни собрались дрочить, черные быки тащат колесницу. Матросы сгибают этиры. Сентябрь 1438 г. — убийство сына Перонна Лёссарта. Перебили запястья, не царапайся, прострелили лодыжки, не прыгай. "Неужто вы думаете, что Ангелы пишут земными чернилами?". Выбросили разделенное тулово на свалку иллюзий, угол западной тридцать девятой и бронсон или нортон или криншоу, на карте хуй поймешь. Обломок кружевной дощечки, может быть от королевских перил или нежного кресла. Жирная птица глядит из приблизительной шпалеры, куплено за сорок рупий у калеки, вышли из автобуса, и сразу симпатичный базарчик.
— Открытка для мсье Хаусхофера, он ведь тут обитает?
Да, они уехали, растворились в песках, пьют чай в probe & thimble, драят перекладины, ловят сияние чернил, собирают трупы казненных, раскладывают слово esiasch: сорок четвертый, судя по спектру. Евреи, сестра, ХНД, 9-е ноября, все сходится. Следы соли на щупе, злодей входил в операционную, пока доктор плакал. Крест из пятибуквенных имен управляет моряками низших сфер.
Вышли, порозовели. Могли бы остаться в гнусном Клаттау, лакать кофейный напиток по утрам, жевать засохший прецль, хлопать комаров на щеках. Спящий все еще спит, зона заполнена душистым газом, вроде резеда или ноготки или карликовые георгины, путаются под ногами, поют маленькие песни. "Каловые массы в горле" (занес коронер LAPD в страшную тетрадку).
Если засунешь палец, чувствуешь что-то вроде живой подушки, как она там бьется, точно робин-красная-шапка. Секреты хынека. Отказался от варенья, мандаринов, смотрел словацкими глазами. Мальчишеский язык: plavy — белокурый, slza — слеза, nevadza — василек, plachta — простыня, schodzka — встреча, samec — клиент, piliny — опилки. Оtec — отец. Ударил его по плечу в мастерской, когда запорол ножку для кресла. Синяк — в центре фиолетовый, по бокам — цвета яшмы из Гуанчжоу. Учили своим словам: Mtdi — ангел, его спутник — Tdim. Mop — какодемон, противник ангела Opmn. Iahl — ангел, искусный в добывании металлов и драгоценных камней. Yalpamb — повелитель третьего дивизиона этира Зен. Ca-no-quoda — о вы, народ. Cacocasb — в иные времена. Смiрть — сам знаешь. 1 декабря 1947 — случилось то, что случилось. Книга Велиара, два мотка бечевы. Не/изучен, не/понят, не/облизан, не/отсосан.
— Ты будешь в клубе, Ю-ю?
Привык, проникает в чужие дома, нажимает на белые кнопки, водит мизинцем по узорам ковра, спит на шелковой подушке, шевелит языком, пьет напиток из вереска, мажет волосы медом, переставляет фигуры, складывает джинсы, вынимает пояс, кидает майку на стул. Жрет витамины, железо, селен, таблетки с травкой святого Иоанна от печальных мыслей. Изредка пляшет, задирая похотливые ноги.
Сеанс в Вевельсберге, луч протыкает портьеру: он хотел всех любить, служил в канадском мотеле, выдавал ключи от грязных кабинок. Воспользовались негодяи, отпиздили табуреткой, разорвали рубашку, стряхивали пепел на нежную кожу, отобрали деньги. Пришлось перебираться через апрельскую реку по горло в воде (порез на скуле — садист полоснул бритвой). Такая история любви, загнутая, как папоротник. Матросы целятся в каждого, кто хочет пробраться к элементарному королю. Сразу показывай им ладони, таращи глаза. Хотя все равно ничего не выйдет. А что думаете вы, парни?
Уселись, расстегнули пиджаки, закурили.
— Открытка для мсье Хаусхофера, он ведь тут обитает?
Да, они уехали, растворились в песках, пьют чай в probe & thimble, драят перекладины, ловят сияние чернил, собирают трупы казненных, раскладывают слово esiasch: сорок четвертый, судя по спектру. Евреи, сестра, ХНД, 9-е ноября, все сходится. Следы соли на щупе, злодей входил в операционную, пока доктор плакал. Крест из пятибуквенных имен управляет моряками низших сфер.
Вышли, порозовели. Могли бы остаться в гнусном Клаттау, лакать кофейный напиток по утрам, жевать засохший прецль, хлопать комаров на щеках. Спящий все еще спит, зона заполнена душистым газом, вроде резеда или ноготки или карликовые георгины, путаются под ногами, поют маленькие песни. "Каловые массы в горле" (занес коронер LAPD в страшную тетрадку).
Если засунешь палец, чувствуешь что-то вроде живой подушки, как она там бьется, точно робин-красная-шапка. Секреты хынека. Отказался от варенья, мандаринов, смотрел словацкими глазами. Мальчишеский язык: plavy — белокурый, slza — слеза, nevadza — василек, plachta — простыня, schodzka — встреча, samec — клиент, piliny — опилки. Оtec — отец. Ударил его по плечу в мастерской, когда запорол ножку для кресла. Синяк — в центре фиолетовый, по бокам — цвета яшмы из Гуанчжоу. Учили своим словам: Mtdi — ангел, его спутник — Tdim. Mop — какодемон, противник ангела Opmn. Iahl — ангел, искусный в добывании металлов и драгоценных камней. Yalpamb — повелитель третьего дивизиона этира Зен. Ca-no-quoda — о вы, народ. Cacocasb — в иные времена. Смiрть — сам знаешь. 1 декабря 1947 — случилось то, что случилось. Книга Велиара, два мотка бечевы. Не/изучен, не/понят, не/облизан, не/отсосан.
— Ты будешь в клубе, Ю-ю?
Привык, проникает в чужие дома, нажимает на белые кнопки, водит мизинцем по узорам ковра, спит на шелковой подушке, шевелит языком, пьет напиток из вереска, мажет волосы медом, переставляет фигуры, складывает джинсы, вынимает пояс, кидает майку на стул. Жрет витамины, железо, селен, таблетки с травкой святого Иоанна от печальных мыслей. Изредка пляшет, задирая похотливые ноги.
Сеанс в Вевельсберге, луч протыкает портьеру: он хотел всех любить, служил в канадском мотеле, выдавал ключи от грязных кабинок. Воспользовались негодяи, отпиздили табуреткой, разорвали рубашку, стряхивали пепел на нежную кожу, отобрали деньги. Пришлось перебираться через апрельскую реку по горло в воде (порез на скуле — садист полоснул бритвой). Такая история любви, загнутая, как папоротник. Матросы целятся в каждого, кто хочет пробраться к элементарному королю. Сразу показывай им ладони, таращи глаза. Хотя все равно ничего не выйдет. А что думаете вы, парни?
Уселись, расстегнули пиджаки, закурили.
74
Конец шпаргалки: "in the middle of the circle vibrating the call". И еще: "There is a theory that high and low magick can't be joined, but this theory is rubbish I think, one can perceive the demons and the angels in a macrocosm surrounding us, or as inner guides and traps within ourselves, thus we being the macrocosm and the inner beings the microcosm". Таковы сведения из Берлина, гонец приволок письмо в зверской шкатулке. "Вчера я был ребенком, брошенным в глуши лесов, всадник взял мое сердце в полон, раздвинул зубы. На ночь к тщедушному запястью привязывали колокольчик. Потом заметили волшебные пятна на лодыжке, повторяли Malkut! Serpent! Destroyer! но было уже поздно, остановилась печень".
— Remove his vocal cords, — шепнул в горячее ухо.
— Ему девятнадцать лет, его планета — уран.
Подушечка доверительно бьется под жадным пальцем. Готов на все, подарил заветный кусочек, раскрылся, как на распятии жабы в потайной галерее. Lost human resources. Увезти его в Брэ, спрятать в брошенной квартире на южно-мичиганском проспекте, смотреть в больные глаза. Заяц в доме любви.
Жан Донет! Рыцарь разрезал щенку живот, кончил на блестящие кишки. Слабость, сон артерий. Визг проводов, бегущих в Экстернштайн, Данциг, Бремен, туда, где притаился Quimbanda. Туда, где бьет хвостом тынский колодец. Туда, где булькнул пузырек в ритуальной чаше. Где закрылись глаза хынека-штрих, где дрожали его утренние пальцы. Завязать ленточки отношений: фиолетовую, желтую, бордовую. Листать Книгу Велиара возле его подушки. Повторять: "Будь трудолюбив и терпелив, как Гномы". Щекотать ключицу шахтерским гвоздем.
Самый подходящий день для церемонии — beltane, а ночь — с 18 на 19 число каждого месяца или с 28 на 29, как придется. Лучший год — нечетный. Лучший знак — треугольник. Лучший ветер, с юга, из Нанта. Лучший цветок — бальзамин на окне. Лучший стук — два раза — пауза — три раза.
Ткнули угольником в безоружную шею: хватит, слишком много золы.
Вот она сидит, пухлая мать лунного младенца, девушка без пизды, разрежь ее пополам. Насри ей в рот, отрежь губы. Выброси на траву на западной тридцать девятой, чтобы попалась на глаза мальчишке-велосипедисту, сыну лекальщика. Спляши канкан на ее объедках. Потом запрись в "Отеле де ля Сюз", не выходи из номера, не открывай на стук, не пускай горничных, не звони, не встречайся, не пиши, жди спасительного пожара. Жди, когда пудель элементарного короля начнет облизывать шипящие раны. Жди, когда выпадет "принцесса дисков", карта беременности и материнства.
Держит алый диск в левой руке, в центре — червь китайского единства. Копье в правой руке нацелено вниз, жужжит кристалл. Алмаз распух в земле, темнейшем из всех элементов. Голова принцессы увенчана бараньими рогами, грузные косы. В чреве ворчит лунный младенец. Ее трон — роща священного бамбука у подножья великих гор, деревья горюют на шаткой почве, светятся желтым, точно рана углекопа. Дыши мягко, не отрывай глаза от китайского диска. Что-то новое входит в твою жизнь, готовься.
— Remove his vocal cords, — шепнул в горячее ухо.
— Ему девятнадцать лет, его планета — уран.
Подушечка доверительно бьется под жадным пальцем. Готов на все, подарил заветный кусочек, раскрылся, как на распятии жабы в потайной галерее. Lost human resources. Увезти его в Брэ, спрятать в брошенной квартире на южно-мичиганском проспекте, смотреть в больные глаза. Заяц в доме любви.
Жан Донет! Рыцарь разрезал щенку живот, кончил на блестящие кишки. Слабость, сон артерий. Визг проводов, бегущих в Экстернштайн, Данциг, Бремен, туда, где притаился Quimbanda. Туда, где бьет хвостом тынский колодец. Туда, где булькнул пузырек в ритуальной чаше. Где закрылись глаза хынека-штрих, где дрожали его утренние пальцы. Завязать ленточки отношений: фиолетовую, желтую, бордовую. Листать Книгу Велиара возле его подушки. Повторять: "Будь трудолюбив и терпелив, как Гномы". Щекотать ключицу шахтерским гвоздем.
Самый подходящий день для церемонии — beltane, а ночь — с 18 на 19 число каждого месяца или с 28 на 29, как придется. Лучший год — нечетный. Лучший знак — треугольник. Лучший ветер, с юга, из Нанта. Лучший цветок — бальзамин на окне. Лучший стук — два раза — пауза — три раза.
Ткнули угольником в безоружную шею: хватит, слишком много золы.
Вот она сидит, пухлая мать лунного младенца, девушка без пизды, разрежь ее пополам. Насри ей в рот, отрежь губы. Выброси на траву на западной тридцать девятой, чтобы попалась на глаза мальчишке-велосипедисту, сыну лекальщика. Спляши канкан на ее объедках. Потом запрись в "Отеле де ля Сюз", не выходи из номера, не открывай на стук, не пускай горничных, не звони, не встречайся, не пиши, жди спасительного пожара. Жди, когда пудель элементарного короля начнет облизывать шипящие раны. Жди, когда выпадет "принцесса дисков", карта беременности и материнства.
Держит алый диск в левой руке, в центре — червь китайского единства. Копье в правой руке нацелено вниз, жужжит кристалл. Алмаз распух в земле, темнейшем из всех элементов. Голова принцессы увенчана бараньими рогами, грузные косы. В чреве ворчит лунный младенец. Ее трон — роща священного бамбука у подножья великих гор, деревья горюют на шаткой почве, светятся желтым, точно рана углекопа. Дыши мягко, не отрывай глаза от китайского диска. Что-то новое входит в твою жизнь, готовься.
75
Они выползают из далеких нор, продажные дети А-е, их царапают в городах, выколачивают эмали и камеи, трут драгоценным песком, штукатурят ладони. Утром: фабричные трубы, провода в радужной оплетке, seven ensigns on the altar, seal of truth, центр круга с вудуистским порошком — толченый маис и слезы Жанны Дегрепи.
Их колченогие фрикции, надутые страхом ключицы, крылатые пятки вестников эпидемий. Вот хынек-штрих: слепой словацкий глаз, рюкзак из фальшивой кожи, бывалые винтики и пружинки. Нассал на пол, ерзал в пятнистых трусах, целовал ноги Доктору и Работнику. Бесплодные усилия любви, пчелы и трутни. Здесь выстроились нападающие: Зеботтендорф, Хаусхофер, Прелати, тень Баррона в берилловой глыбе, обугленные кости Нового Ирода в кипарисовом ларце. Шестнадцать дней волнений, встреч на ненасытных меридианах, скрипа велосипедной цепи на западной тридцать девятой. Он проделал долгий путь с южно-мичиганского проспекта, гнал всю ночь, стирая завитки на пальцах. Бился мухой в благовонной масти, разодрал терниями покрышки. Вот оно, тулово красавицы, зреет на росе, как сталагмит.
Вырезал маникюрными ножницами буквы из вечерней газеты, наклеил три слова на мармеладный конверт: "Пожитки Элизабет Шорт", левой рукой приписал с завитушками: «Ловите». Отпечатки пальцев, высвеченные марганцевой пылью. Вспышки пинцетов, беготня серых плащей, цокот клавиш. А там: шейный платок, измазанный рвотой, пузырек с перламутром для ногтей, дешевая расческа, блокнотик с чепухой и покинутыми адресами. Ночной клуб Melody Lane, кафе Джека О'Брайена, дансинг "Улицы Парижа". Здесь она плясала с убийцей уилсоном, здесь ее высмотрели отцы лунного младенца, знахари из ракетных окопов. Сломался каблук, пока волокли к машине. Маркопулос видит неоновые лужи, слышит цокот пивной бутылки и смех ебущихся в белом форде. Здесь правильная программа, в левую руку берешь щуп, наперсток придерживаешь зубами, готово. Это как у теплых братцев: они срослись боками, кровь и лимфа все время булькали, перетекали.
Приготовили щипцы, кандалы, канистры лунных консервов, гинекологическое седло — все впустую. Пропасть откликается звенящим воем, лианы оплетают камни, элементарный король ласкает пуделя, невидимый за матросским щитом.
Путнику не вырваться из сладкого поля, укутывает фланелью, хлюпает теплой глиной, трет поясницу похотливым пальцем. Тут лежала серебряная книга, видишь чешуйки? Захочу — достану, захочу — спрячу. Отворил картонный саркофаг, поскрипел, захлопнул. Ах ты, мой цветочек.
Крест тау в старческой спальне. Чайник на изгибе, копия шлюхи со скрипичной спиной, глазастый метроном, мозаичная тарелка и золотая вилка, синие простыни, баночка с тушью. Носил кружевные чулки, удлинял ресницы, странно смеялся. Это был подарок Гвидо фон Листа, на похоронах повернулся соседний камень, 1895–1918, лейтенант погиб на бельгийском фронте, в пляшущем Брэ, так и не дождавшись встречи. Хороший мальчик: ствол, родинки, гольфы, каскетка, локомобиль утюжит дали.
"Ты меня любишь?" — "Я всех люблю. Люблю всех".
А что думаете вы, парни?
Их колченогие фрикции, надутые страхом ключицы, крылатые пятки вестников эпидемий. Вот хынек-штрих: слепой словацкий глаз, рюкзак из фальшивой кожи, бывалые винтики и пружинки. Нассал на пол, ерзал в пятнистых трусах, целовал ноги Доктору и Работнику. Бесплодные усилия любви, пчелы и трутни. Здесь выстроились нападающие: Зеботтендорф, Хаусхофер, Прелати, тень Баррона в берилловой глыбе, обугленные кости Нового Ирода в кипарисовом ларце. Шестнадцать дней волнений, встреч на ненасытных меридианах, скрипа велосипедной цепи на западной тридцать девятой. Он проделал долгий путь с южно-мичиганского проспекта, гнал всю ночь, стирая завитки на пальцах. Бился мухой в благовонной масти, разодрал терниями покрышки. Вот оно, тулово красавицы, зреет на росе, как сталагмит.
Вырезал маникюрными ножницами буквы из вечерней газеты, наклеил три слова на мармеладный конверт: "Пожитки Элизабет Шорт", левой рукой приписал с завитушками: «Ловите». Отпечатки пальцев, высвеченные марганцевой пылью. Вспышки пинцетов, беготня серых плащей, цокот клавиш. А там: шейный платок, измазанный рвотой, пузырек с перламутром для ногтей, дешевая расческа, блокнотик с чепухой и покинутыми адресами. Ночной клуб Melody Lane, кафе Джека О'Брайена, дансинг "Улицы Парижа". Здесь она плясала с убийцей уилсоном, здесь ее высмотрели отцы лунного младенца, знахари из ракетных окопов. Сломался каблук, пока волокли к машине. Маркопулос видит неоновые лужи, слышит цокот пивной бутылки и смех ебущихся в белом форде. Здесь правильная программа, в левую руку берешь щуп, наперсток придерживаешь зубами, готово. Это как у теплых братцев: они срослись боками, кровь и лимфа все время булькали, перетекали.
Приготовили щипцы, кандалы, канистры лунных консервов, гинекологическое седло — все впустую. Пропасть откликается звенящим воем, лианы оплетают камни, элементарный король ласкает пуделя, невидимый за матросским щитом.
Путнику не вырваться из сладкого поля, укутывает фланелью, хлюпает теплой глиной, трет поясницу похотливым пальцем. Тут лежала серебряная книга, видишь чешуйки? Захочу — достану, захочу — спрячу. Отворил картонный саркофаг, поскрипел, захлопнул. Ах ты, мой цветочек.
Крест тау в старческой спальне. Чайник на изгибе, копия шлюхи со скрипичной спиной, глазастый метроном, мозаичная тарелка и золотая вилка, синие простыни, баночка с тушью. Носил кружевные чулки, удлинял ресницы, странно смеялся. Это был подарок Гвидо фон Листа, на похоронах повернулся соседний камень, 1895–1918, лейтенант погиб на бельгийском фронте, в пляшущем Брэ, так и не дождавшись встречи. Хороший мальчик: ствол, родинки, гольфы, каскетка, локомобиль утюжит дали.
"Ты меня любишь?" — "Я всех люблю. Люблю всех".
А что думаете вы, парни?
76
Правота принцессы дисков: суббота посылает нового друга, синяк на шее, царапину на щиколотке чуть выше пятки. Чилийские вина все лучше и лучше. Очень хотел понравиться, преуспел.
— Что это, хорст хорст?
— Деревянная фишка.
— Положи под язык.
Марсианские вельможи, псы войн и восстаний, им не нужны провода, не нужна белая кнопка, не нужны щуп и наперсток. Их ловят лучи равноденствия в Экстернштайне. В "Отеле де ля Сюз" их приветствует бальзамин, cмiрть поджидает в библиотечных утесах, протыкая брови серебряными стрелками, останавливая грузовик на тунисской дороге; асфальт расколот, в колеях нежная вода. Они презирают сигналы из Берлина и Бремена, в их папках не рассыпаются бумаги, таинственные сети обходят их в океанах, локатор ловит окраины блестящих тел.
— Ушел, и на полу остался дешевый конверт, пустой. Даже не конверт, а такая маленькая упаковка, фунтик, точно от леденца. Это был его знак, как приворотное зелье, как радиоактивная пирамида на лодыжке. Шы ше сдуфк?
Да, и еще программа: cream live show barrel dancing алькатраз. Булькали, перетекали. В среду позвонил: мне плохо, не смогу появиться, кадр засвечен. Ждал появления почтальона, никого не было, игла протыкает запястье. Что у тебя с кожей?
— Это не опасно, волокли по тропинке. Наткнулся на флотский патруль.
— Приходи в пятницу?
— Будешь ждать?
— Да, на вокзале в Брэ.
Пятница, шестое ноября. Легко досталось. Кошачий L'Empereur предсказывает судьбу, увитая лентами обезьянка дрожит в руке титана. Захлебнулся в глаголах: ukryt' — спрятаться, pretrhnut' — разорвать, posepnut' — шепнуть. Так мы развлекались весной.
Гладить того, кто решился сесть за руль, сдвинуть рычаг, включить звуки. Он — повелитель элементалей, на пальце скулит грошовый перстень, под майкой надувается мышца. Лег на спину, руки под головой, колени, засмеялся, "мой первый крючок", согнул там, где надо, расстегнул письмо с американской маркой, шхуна на красно-белом фоне, appropriate, высунул язык. Что это хорст хорст? Утром — мигрень.
Сезон катастроф. Ураганы, метели, козни итальянской гниды, синие простыни, мятая трава, деньги на такси, последний билет до бремена; поезд забит беженцами, верхняя полка с блестящей лесенкой. Список злыдней: Adraman, Arzulgh, Belmagel, Githgulcag; притаились в пробных скважинах алфавита, лакают нефть. От проказ распухает левое веко, заплетаются колоски, до срока жеребятся кобылы, падают статуи, корчатся гвозди, горит песок. На острове, в слоеном тесте этиров, растет ХНД. Велиар, серебряная книга Мольбы среди дельфиниума в неаккуратном саду, арабская музыка на опушке; мы видели Пана в луче света, магическое кровотечение, разрубленную элизабет шорт, мертвую голову жана донета, его запах, створки и иглы. Свидетельство о гибели французского гражданина, выдано в мэрии, печати, тесьма. Он жив это ошибка хорст он жив.
— Что это, хорст хорст?
— Деревянная фишка.
— Положи под язык.
Марсианские вельможи, псы войн и восстаний, им не нужны провода, не нужна белая кнопка, не нужны щуп и наперсток. Их ловят лучи равноденствия в Экстернштайне. В "Отеле де ля Сюз" их приветствует бальзамин, cмiрть поджидает в библиотечных утесах, протыкая брови серебряными стрелками, останавливая грузовик на тунисской дороге; асфальт расколот, в колеях нежная вода. Они презирают сигналы из Берлина и Бремена, в их папках не рассыпаются бумаги, таинственные сети обходят их в океанах, локатор ловит окраины блестящих тел.
— Ушел, и на полу остался дешевый конверт, пустой. Даже не конверт, а такая маленькая упаковка, фунтик, точно от леденца. Это был его знак, как приворотное зелье, как радиоактивная пирамида на лодыжке. Шы ше сдуфк?
Да, и еще программа: cream live show barrel dancing алькатраз. Булькали, перетекали. В среду позвонил: мне плохо, не смогу появиться, кадр засвечен. Ждал появления почтальона, никого не было, игла протыкает запястье. Что у тебя с кожей?
— Это не опасно, волокли по тропинке. Наткнулся на флотский патруль.
— Приходи в пятницу?
— Будешь ждать?
— Да, на вокзале в Брэ.
Пятница, шестое ноября. Легко досталось. Кошачий L'Empereur предсказывает судьбу, увитая лентами обезьянка дрожит в руке титана. Захлебнулся в глаголах: ukryt' — спрятаться, pretrhnut' — разорвать, posepnut' — шепнуть. Так мы развлекались весной.
Гладить того, кто решился сесть за руль, сдвинуть рычаг, включить звуки. Он — повелитель элементалей, на пальце скулит грошовый перстень, под майкой надувается мышца. Лег на спину, руки под головой, колени, засмеялся, "мой первый крючок", согнул там, где надо, расстегнул письмо с американской маркой, шхуна на красно-белом фоне, appropriate, высунул язык. Что это хорст хорст? Утром — мигрень.
Сезон катастроф. Ураганы, метели, козни итальянской гниды, синие простыни, мятая трава, деньги на такси, последний билет до бремена; поезд забит беженцами, верхняя полка с блестящей лесенкой. Список злыдней: Adraman, Arzulgh, Belmagel, Githgulcag; притаились в пробных скважинах алфавита, лакают нефть. От проказ распухает левое веко, заплетаются колоски, до срока жеребятся кобылы, падают статуи, корчатся гвозди, горит песок. На острове, в слоеном тесте этиров, растет ХНД. Велиар, серебряная книга Мольбы среди дельфиниума в неаккуратном саду, арабская музыка на опушке; мы видели Пана в луче света, магическое кровотечение, разрубленную элизабет шорт, мертвую голову жана донета, его запах, створки и иглы. Свидетельство о гибели французского гражданина, выдано в мэрии, печати, тесьма. Он жив это ошибка хорст он жив.
77
Вот этот снимок, вклеен в досье Lv-Lux-Light, обесцвечен химией гуанчжоу, чернильное пятно в левом углу. Пациент: на стуле с игривой спинкой, китовый ус, фабричные счеты. Ребристые брюки жмут в паху, волосы разделены, фиксатуар или иудейская смола, левый рукав рубашки закатан, дрожит второстепенный мускул. Да, рубашка-апаш. Краешек цепочки на белой груди. Доктор: лаковый сапожок, щегольской сюртук, челка адриатической волной, игла на проводе. Пол: линолеум, медвежья шкура. Столик сзади: ларец с застежками, латунные столбики, замочная скважина сердечком. Слева: парижский морг в 1883 году, пустой холл, у стеклянных дверей — коротыш в сером костюме. За матовым стеклом — незримые трупы. Чек-закладка: количество — 300; курс — 34, 101; комиссионные — 307, клиент — присутствует, вытирает глаза платком, ищет ручку, теребит банкноты, размышляет о колеснице зверя.
Рюмка слева — чистая, на правой — разводы хиромантии, концентрические кружки, намеки на неправедный заработок, растрату наследства.
— Почему, Хынек? У нас ведь получалось раньше.
— Не могу. Кровотечение с прошлой субботы.
Суббота, 30 октября. Если написать письмо, дойдет к сроку. Черная тушь, истерика росчерка, буква «аш» торчит виселицей во дворе военного трибунала. Пришивали собачьи головы к туловищам казненных, ловили сигналы сириуса-б. Избиты и изнасилованы патрулем.
Жан Донет воскресший. Смотрит на белую кнопку — безвольный рот, продажная перистальтика, драгоценный мизинец с тибетским штампом. Верба в левой руке. Красная печать дансинга на запястье. Знак солнца и аполлона — кружок с точкой, грозит потерей зрения. Привыкнуть к чужому телу, ко всем ошибкам и оползням, клинописи ресторанов, сигналам печени, наветам рукоблудия. Кормить его сердцами артишоков и пыльцой гречихи, поливать розовой водой. Варум, Хынек?
Рюмка слева — чистая, на правой — разводы хиромантии, концентрические кружки, намеки на неправедный заработок, растрату наследства.
— Почему, Хынек? У нас ведь получалось раньше.
— Не могу. Кровотечение с прошлой субботы.
Суббота, 30 октября. Если написать письмо, дойдет к сроку. Черная тушь, истерика росчерка, буква «аш» торчит виселицей во дворе военного трибунала. Пришивали собачьи головы к туловищам казненных, ловили сигналы сириуса-б. Избиты и изнасилованы патрулем.
Жан Донет воскресший. Смотрит на белую кнопку — безвольный рот, продажная перистальтика, драгоценный мизинец с тибетским штампом. Верба в левой руке. Красная печать дансинга на запястье. Знак солнца и аполлона — кружок с точкой, грозит потерей зрения. Привыкнуть к чужому телу, ко всем ошибкам и оползням, клинописи ресторанов, сигналам печени, наветам рукоблудия. Кормить его сердцами артишоков и пыльцой гречихи, поливать розовой водой. Варум, Хынек?