— Вы трогали воду из лурдского источника?
— Святой Герасимос, покровитель душевнобольных. Его день — 16 августа.
— Знаете, как погибла Andrea Doria?
— Пересаживали на собачьи тела головы казненных.
— Подмышки школьника.
— Вступил в Wandervogel.
— Из отрядов Бальдура фон Шираха.
— Dios de las muertas.
Расстройство зрения, слуха, дыхания. Толстые ставни "Отеля де ля Сюз". Доктор выходит из комнаты, "Книга мольбы" нашлась под старой грушей, чего еще желать? Там, за каменной дверью, беснуются обреченные мальчишки.
Вечер перитонита. 9-е ноября, гибель и воскресение тевтонов, вопли музыкальной шкатулки у постели зарезанного штурмовика. Дождь за пуленепробиваемым стеклом. Шоколадная стружка из шведского магазина. Средства для поездки в тибет, шорох ритуальных колокольцев. Завершение цикла. "Другая биография". Непонятные probe & thimble, их встреча на мраморном столе. Песни неврастении: мне девятнадцать лет, моя планета — уран, я хочу ебаться. Лукаво провел плотницкой ладонью по вихрам, стрекот дешевой камеры. "Как заяц". Движение вниз, по изогнутому желобу, смазанному жиром пленников, скрип уключин на поворотах, лодка уберменша, венецианский коврик на влажном дне, цоканье менестреля. Финальная баркарола.
Познакомились в тамбуре пригородной электрички, выгрызли печень и сердце. "Стержень расцеплен". Ноль-шесть-четыре. 28-е июня, решение принято. Копался, разглядывал свой портрет, каждую морщинку, изгиб, скважину. Scotophilia, лампочка лопнула, нехваток средств, "Я болен, ты должен мне помочь", за рулем позорного трактора, растопил воск. Крошка кокосового торта, наперсток молока, рыжие кумкваты на блюдце. "Наверное, мудак". Пропущенный звонок, no new messages, шы ше сдуфк, камень во рту, омерта. Маркопулос бежит, за дверью подвала шум, таран врывается в фальшивую жесть. Смерть проникшим в наши сети. На экране вопит предательское письмо: "Нам. Угрожает. Опасность".
Бесчувственного, набитого прозрачными бусинами веронала, отнесли в hypogeum, швырнули на цементное ложе. Вопли археологов наутро. "Рвут наши ячейки". Щуки последних сновидений.
Мечтал ебнуть веслом по голове. Варвары испоганили протоки, тремя меньше. Прислал все, что надо. Смета расходов полевой лаборатории. Фотографировал прохожих, зазывал в палаццо, напаивал, сдирал трусы, лизал нищие дыры. Бородавки передающиеся при рукопожатии последние откровения диверсанта: встречал поезда из зоны боевых действий предлагал переночевать расспрашивал про дивизионные будни кашеварку больницу вшей ловил каждое слово словно жемчужину ожерелья разорванного нервным пальцем. Нам. Угрожает. Опасность. Темная глыба берилла на похоронах Гвидо фон Листа, руны, начертанные на могильной плите, присыпанные черноземом, стянутые корнями нюренбергских маргариток. Распухшие лимфатические узлы, пункция обреченных тканей. Зонд проникает в двенадцатиперстную кишку, холодеет в щекотке жидкого азота.
— Святой Герасимос, пошли избавление от недуга.
Стояли на августовской жаре в зловонии визжащих паломников, ловили отблеск целительного луча на ларце с мощами.
Зеботтендорф и Хаусхофер.
56
57
58
59
60
61
62
— Святой Герасимос, покровитель душевнобольных. Его день — 16 августа.
— Знаете, как погибла Andrea Doria?
— Пересаживали на собачьи тела головы казненных.
— Подмышки школьника.
— Вступил в Wandervogel.
— Из отрядов Бальдура фон Шираха.
— Dios de las muertas.
Расстройство зрения, слуха, дыхания. Толстые ставни "Отеля де ля Сюз". Доктор выходит из комнаты, "Книга мольбы" нашлась под старой грушей, чего еще желать? Там, за каменной дверью, беснуются обреченные мальчишки.
Вечер перитонита. 9-е ноября, гибель и воскресение тевтонов, вопли музыкальной шкатулки у постели зарезанного штурмовика. Дождь за пуленепробиваемым стеклом. Шоколадная стружка из шведского магазина. Средства для поездки в тибет, шорох ритуальных колокольцев. Завершение цикла. "Другая биография". Непонятные probe & thimble, их встреча на мраморном столе. Песни неврастении: мне девятнадцать лет, моя планета — уран, я хочу ебаться. Лукаво провел плотницкой ладонью по вихрам, стрекот дешевой камеры. "Как заяц". Движение вниз, по изогнутому желобу, смазанному жиром пленников, скрип уключин на поворотах, лодка уберменша, венецианский коврик на влажном дне, цоканье менестреля. Финальная баркарола.
Познакомились в тамбуре пригородной электрички, выгрызли печень и сердце. "Стержень расцеплен". Ноль-шесть-четыре. 28-е июня, решение принято. Копался, разглядывал свой портрет, каждую морщинку, изгиб, скважину. Scotophilia, лампочка лопнула, нехваток средств, "Я болен, ты должен мне помочь", за рулем позорного трактора, растопил воск. Крошка кокосового торта, наперсток молока, рыжие кумкваты на блюдце. "Наверное, мудак". Пропущенный звонок, no new messages, шы ше сдуфк, камень во рту, омерта. Маркопулос бежит, за дверью подвала шум, таран врывается в фальшивую жесть. Смерть проникшим в наши сети. На экране вопит предательское письмо: "Нам. Угрожает. Опасность".
Бесчувственного, набитого прозрачными бусинами веронала, отнесли в hypogeum, швырнули на цементное ложе. Вопли археологов наутро. "Рвут наши ячейки". Щуки последних сновидений.
Мечтал ебнуть веслом по голове. Варвары испоганили протоки, тремя меньше. Прислал все, что надо. Смета расходов полевой лаборатории. Фотографировал прохожих, зазывал в палаццо, напаивал, сдирал трусы, лизал нищие дыры. Бородавки передающиеся при рукопожатии последние откровения диверсанта: встречал поезда из зоны боевых действий предлагал переночевать расспрашивал про дивизионные будни кашеварку больницу вшей ловил каждое слово словно жемчужину ожерелья разорванного нервным пальцем. Нам. Угрожает. Опасность. Темная глыба берилла на похоронах Гвидо фон Листа, руны, начертанные на могильной плите, присыпанные черноземом, стянутые корнями нюренбергских маргариток. Распухшие лимфатические узлы, пункция обреченных тканей. Зонд проникает в двенадцатиперстную кишку, холодеет в щекотке жидкого азота.
— Святой Герасимос, пошли избавление от недуга.
Стояли на августовской жаре в зловонии визжащих паломников, ловили отблеск целительного луча на ларце с мощами.
Зеботтендорф и Хаусхофер.
56
— Ритуал воссоздания магического сына — мясо-тартар, осина, бук, латунь, laudanum.
— Вертолет разбился под лхасой. Среди погибших — мистер уилсон, 36-ти лет, член ложи агапе, убийца.
— Но он же сгорел в отеле?
— Нет. Так лучше. Предположим, в комнату был подброшен муляж, дабы сбить полицию с толку.
Уловки телемитов. Двадцатицентовая кровать, дешевле не бывает. Великая депрессия, раздирают кожу непальской иглой. Мускулы козерога. Знак на левой лодыжке, "пометили в саду пыток". Так юн, а уже грызет хуи, ирокез. Их встречи на трафальгарской площади, зуд в паху, готовность кончать шестнадцать раз в день, бриолин, кулаки в цыпках.
В день изгнания далай-ламы. Катастрофа прошла незамеченной, останки пришельцев собрали в тисовый кузов. "Не мог прижиться на новом месте". Сломанный вентилятор, морщинистые локти туземцев, жук, суетящийся в проволочных волосах.
Повадки бекки шарп. Пришлось сломать пальцы правильных людей (записано в ночь на 22 февраля). Отрезали пуповину, вытянули jejunum. В лубяной избушке оглашен приговор: "Зачатки эмфиземы". Коверкал слова, умильно гримасничал. На лбу — зеркальце с дыркой. Отоларинголог, отравитель сетчатки.
Кондуит с чернильными пятнами, перечень латинских хворей, поворот винта.
— У меня грудная жаба. Не могу петь.
— У меня блестят губы.
— У меня не хватает фрагмента теменной кости.
— У меня багровый шрам на пояснице.
— У меня заражение пупочной раны.
— У меня клеймо на лодыжке.
Объект запеленгован, программа SETI (казенный омофон). Три футболиста из юношеской сборной (вратарь, нападающий, полузащитник) приближаются к шато Machecoul. Воображение: во сне зрачок растекся красным пятном, гибель левого глаза, его "радужной оболочки". Страница шесть. Пляска чернил: Khonsu. Новые волхвы. Команда "Орленок".
Пересаживали собачьи головы на тела казненных.
Хлопоты: забыл обналичить чек, поправить аспидистру на окне "Отеля де ля Сюз", извлечь отравленную занозу. Экспедиция возвращается из Ньюкастлтона ни с чем, робин не появился, на стенах сизый мох, дождя не было три месяца, пересох ручей. Полустертая могила за оградой. Похоронили, как язычника, справедливость. Книга проклятий на чугуне погоста, стальная калитка. Трепет флагов над ХНД. Оставили подвесной мост на ночь, день святого Иоанна, приказание Ирода, его фланелевые ноты. Probe & Thimble, незаметная корчма в долине С., килкенни, горячая лососина со шпинатом, свет фар на потолке в убогом мотеле, ночевали втроем.
Шепот на соседней кровати: видишь, как он стонет, отсоси. А надо было помыть залупу. Просто "дурные сны". Мертвые принадлежат нам, мы можем делать все, что взбредет в голову, вставлять от их имени любые буквы, "юс большой", "юс малый" и это невозможное эр с аксондегю, впивающееся в челюсть. Парламентский корреспондент «известий». Вкололи гельвеловую кислоту под ноготь большого пальца. Пока ты спал.
Возвращались сентябрьским утром, похмелье, сочащийся мак в рюкзачках, остановка сердца, плазма не подходит, четвертая группа, отрицательный резус, множественные переломы бедра, мизерикордия, оплетенная пятьюдесятью змеями. Скрип жандармов, суетящихся в ложбине. Он что-то бросил я не заметил сначала потом только обернулся а там в луже прыгал крошечный шприц "как заяц" "как заяц".
Хемпстед. Странные мужики шныряют под елизаветинскими кленами. Скоротечная ебля. Хотел что-то пояснить, "счастливые путешествия", вовремя передумал.
Называли это bent wrist. И еще — "манометр".
Oh groom, do not feel sad
We will make you Queen of Jerba.
В песках растет ХНД. Кубики ирода — белый, красный, зеленый.
— Вертолет разбился под лхасой. Среди погибших — мистер уилсон, 36-ти лет, член ложи агапе, убийца.
— Но он же сгорел в отеле?
— Нет. Так лучше. Предположим, в комнату был подброшен муляж, дабы сбить полицию с толку.
Уловки телемитов. Двадцатицентовая кровать, дешевле не бывает. Великая депрессия, раздирают кожу непальской иглой. Мускулы козерога. Знак на левой лодыжке, "пометили в саду пыток". Так юн, а уже грызет хуи, ирокез. Их встречи на трафальгарской площади, зуд в паху, готовность кончать шестнадцать раз в день, бриолин, кулаки в цыпках.
В день изгнания далай-ламы. Катастрофа прошла незамеченной, останки пришельцев собрали в тисовый кузов. "Не мог прижиться на новом месте". Сломанный вентилятор, морщинистые локти туземцев, жук, суетящийся в проволочных волосах.
Повадки бекки шарп. Пришлось сломать пальцы правильных людей (записано в ночь на 22 февраля). Отрезали пуповину, вытянули jejunum. В лубяной избушке оглашен приговор: "Зачатки эмфиземы". Коверкал слова, умильно гримасничал. На лбу — зеркальце с дыркой. Отоларинголог, отравитель сетчатки.
Кондуит с чернильными пятнами, перечень латинских хворей, поворот винта.
— У меня грудная жаба. Не могу петь.
— У меня блестят губы.
— У меня не хватает фрагмента теменной кости.
— У меня багровый шрам на пояснице.
— У меня заражение пупочной раны.
— У меня клеймо на лодыжке.
Объект запеленгован, программа SETI (казенный омофон). Три футболиста из юношеской сборной (вратарь, нападающий, полузащитник) приближаются к шато Machecoul. Воображение: во сне зрачок растекся красным пятном, гибель левого глаза, его "радужной оболочки". Страница шесть. Пляска чернил: Khonsu. Новые волхвы. Команда "Орленок".
Пересаживали собачьи головы на тела казненных.
Хлопоты: забыл обналичить чек, поправить аспидистру на окне "Отеля де ля Сюз", извлечь отравленную занозу. Экспедиция возвращается из Ньюкастлтона ни с чем, робин не появился, на стенах сизый мох, дождя не было три месяца, пересох ручей. Полустертая могила за оградой. Похоронили, как язычника, справедливость. Книга проклятий на чугуне погоста, стальная калитка. Трепет флагов над ХНД. Оставили подвесной мост на ночь, день святого Иоанна, приказание Ирода, его фланелевые ноты. Probe & Thimble, незаметная корчма в долине С., килкенни, горячая лососина со шпинатом, свет фар на потолке в убогом мотеле, ночевали втроем.
Шепот на соседней кровати: видишь, как он стонет, отсоси. А надо было помыть залупу. Просто "дурные сны". Мертвые принадлежат нам, мы можем делать все, что взбредет в голову, вставлять от их имени любые буквы, "юс большой", "юс малый" и это невозможное эр с аксондегю, впивающееся в челюсть. Парламентский корреспондент «известий». Вкололи гельвеловую кислоту под ноготь большого пальца. Пока ты спал.
Возвращались сентябрьским утром, похмелье, сочащийся мак в рюкзачках, остановка сердца, плазма не подходит, четвертая группа, отрицательный резус, множественные переломы бедра, мизерикордия, оплетенная пятьюдесятью змеями. Скрип жандармов, суетящихся в ложбине. Он что-то бросил я не заметил сначала потом только обернулся а там в луже прыгал крошечный шприц "как заяц" "как заяц".
Хемпстед. Странные мужики шныряют под елизаветинскими кленами. Скоротечная ебля. Хотел что-то пояснить, "счастливые путешествия", вовремя передумал.
Называли это bent wrist. И еще — "манометр".
Oh groom, do not feel sad
We will make you Queen of Jerba.
В песках растет ХНД. Кубики ирода — белый, красный, зеленый.
57
Once home I have the chance for some serious masturbation. There is a theory that claims that high and low magick ca (calls? помехи) but this theory is rubbish I think.
Он наклонился над раковиной: можем мылом или зубной пастой. Я не понял: зачем? Мне было икс лет, ни хуя не соображал. Плюшевый июль 28 a. s., бросались друг на друга, грызлись, как овцы. Синяки на еврейской коже. Стянул штаны, армейский пояс с медной бляхой. Какие-то руны, надо посмотреть у фон Листа.
И да, и нет.
Страница 67: Calls have various structures, but none really suggests that proposed approach is best though best is currently available. That's what I call "jockstrap roulette". I've proposed it for a couple of reasons. The first of which is that it fits the best — not with what Barron says — but with what D. was to (помехи) the Calls by the Sailors.
Проводник залез в чужую посылку. Полчаса до Брэ. Сонные танцы.
Вот простая история: большевик Маринус ван дер Люббе. Шагнул в неведомое, в слепящую известь, в лужу с червями. Ожидания: напечатают памфлет, вырвут язык, запихнут жирную тряпицу в горло. Звонил, звонил. Но там три дня никто не откликался, только один раз что-то звякнуло, будто из обессилевшей руки выпал флакон. Пришлось вызывать зондеркоманду. Это будет то, чего мы покорно ждали: суд инквизиции, конфискация ленных владений, костер на соборной площади, колбасная копоть. № 5, душистый диаметр дров. Постепенно перелопатили всё. Держи себя достойно, keep your head, не позволяй им выгрызть молекулы. Расшифровал письмо ("А что скажете вы, парни?"), ничтожные циркуляры, праздничный ящик с опиумным ломтиком, монпансье. Вот итоги того, что. Понимаешь, хорст хорст? Вечером — полицейский звонок.
Третьестепенный фратер с его неспешной возней, побывавшим в арабских тисках голеностопным суставом. Толчет селитру. LAPD вызывает инспектора, крысята пожирают вырезанные прозектором кишки, шматки сизого мяса, мочку уха с дешевой серьгой. Исчезновение Элизабет Ш. с лица земли. Мизинец лунного младенца торчит из цементной пизды. Зюйд-вест. Мальчик на велосипеде решил, что раздавлена исполинская кукла. Мистер Уилсон, его смерть в огне.
Полуночное появление хынека, брезентовая сумка с боеприпасами, сразу бросается к аппарату, вводит пароль, теребит обожженными пальцами щуп. Начали мировую революцию в кампусе, соорудили в дортуаре тайный алтарь с гипсовой фигуркой Кали. Бей их, сверни им шеи, вырви шелковые платки из карманов. Растревожь оксфордские холсты.
Умер от страха. Вышел на мостовую летним утром в бутоне гадкого квартала, сердце непоправимо щелкнуло. Таким не нужна эпидемия. Возле «Садко», в двух июльских шагах.
"Вы все — обломки истории, мы вас выдернем, как осоку". Обернулся нахально. Слышишь? И тебя не пощадим, Студент.
Пощекотал ему шею кисточкой маньчжурского халата. Ты "переходишь границы".
One afternoon (November 9) I dug a shallow pit in the gravel of the floor at the Chateau de Machecoul. I loaded all the jocks into a plastic bag, took them downstairs, and emptied them into the pit. As a final send-off, I stood over them and jacked off onto them one last time. Then, I set fire.
(The ritualism of this purification by flames was realized later).
Он наклонился над раковиной: можем мылом или зубной пастой. Я не понял: зачем? Мне было икс лет, ни хуя не соображал. Плюшевый июль 28 a. s., бросались друг на друга, грызлись, как овцы. Синяки на еврейской коже. Стянул штаны, армейский пояс с медной бляхой. Какие-то руны, надо посмотреть у фон Листа.
И да, и нет.
Страница 67: Calls have various structures, but none really suggests that proposed approach is best though best is currently available. That's what I call "jockstrap roulette". I've proposed it for a couple of reasons. The first of which is that it fits the best — not with what Barron says — but with what D. was to (помехи) the Calls by the Sailors.
Проводник залез в чужую посылку. Полчаса до Брэ. Сонные танцы.
Вот простая история: большевик Маринус ван дер Люббе. Шагнул в неведомое, в слепящую известь, в лужу с червями. Ожидания: напечатают памфлет, вырвут язык, запихнут жирную тряпицу в горло. Звонил, звонил. Но там три дня никто не откликался, только один раз что-то звякнуло, будто из обессилевшей руки выпал флакон. Пришлось вызывать зондеркоманду. Это будет то, чего мы покорно ждали: суд инквизиции, конфискация ленных владений, костер на соборной площади, колбасная копоть. № 5, душистый диаметр дров. Постепенно перелопатили всё. Держи себя достойно, keep your head, не позволяй им выгрызть молекулы. Расшифровал письмо ("А что скажете вы, парни?"), ничтожные циркуляры, праздничный ящик с опиумным ломтиком, монпансье. Вот итоги того, что. Понимаешь, хорст хорст? Вечером — полицейский звонок.
Третьестепенный фратер с его неспешной возней, побывавшим в арабских тисках голеностопным суставом. Толчет селитру. LAPD вызывает инспектора, крысята пожирают вырезанные прозектором кишки, шматки сизого мяса, мочку уха с дешевой серьгой. Исчезновение Элизабет Ш. с лица земли. Мизинец лунного младенца торчит из цементной пизды. Зюйд-вест. Мальчик на велосипеде решил, что раздавлена исполинская кукла. Мистер Уилсон, его смерть в огне.
Полуночное появление хынека, брезентовая сумка с боеприпасами, сразу бросается к аппарату, вводит пароль, теребит обожженными пальцами щуп. Начали мировую революцию в кампусе, соорудили в дортуаре тайный алтарь с гипсовой фигуркой Кали. Бей их, сверни им шеи, вырви шелковые платки из карманов. Растревожь оксфордские холсты.
Умер от страха. Вышел на мостовую летним утром в бутоне гадкого квартала, сердце непоправимо щелкнуло. Таким не нужна эпидемия. Возле «Садко», в двух июльских шагах.
"Вы все — обломки истории, мы вас выдернем, как осоку". Обернулся нахально. Слышишь? И тебя не пощадим, Студент.
Пощекотал ему шею кисточкой маньчжурского халата. Ты "переходишь границы".
One afternoon (November 9) I dug a shallow pit in the gravel of the floor at the Chateau de Machecoul. I loaded all the jocks into a plastic bag, took them downstairs, and emptied them into the pit. As a final send-off, I stood over them and jacked off onto them one last time. Then, I set fire.
(The ritualism of this purification by flames was realized later).
58
Вступил в Wandervogel, лизал укромные дыры, "если ты этим увлекаешься" (произнес с концертной запинкой). Орел из отверженных селений, выклевал мясо на правом бедре, всё ниже и ниже, down and out. Мертвый отпрыск. Жанна Дегрепи, мать уродов. Сахарные кости. Там шифр: если подносить щуп к каждой восемнадцатой букве, откроется новое послание, католический вой. Так мы переписывались еще тогда, в пору макумбы. Учебные фильмы Бальдура фон Шираха, хитрый Квекс с дымящейся залупой. Отрада товарищей по ложе, готов выдирать седые волоски. "Коллекции нет равных", — раскромсал строчку из каталога, приладил в секретный альбом. Для вас, парни.
Переулок — алхимическая книга, дома — выступы жидовских букв, их дротики и шпили, новый свет. Зубы высокомерных надгробий, рифма с челюстью раввина, сожравшего черного козла. Аргентум. Корчма ass and lion, probe and thimble, настырный звонок колокольчика в двенадцать тридцать: последний заказ, джентльмены. Трогал буханку раздутой багровой рукой: синие язвы у суставов, атаковали гренландские черви. Параллельная линия сопровождает пояс венеры хныкающей дуэньей. "Я угощаю", — щипнул тапетку за бледный мизинец. Туфли с грустным кожаным бантом. Butt plug, калифорнийская сбруя. Несуществующие номера: вевельсберг вызывает данциг. Увидел всё, что нужно: шкатулку вождя, его посмертные раны, осколок напильника на канцелярском столе, волоски и обрезки ногтей в пепельнице, змеиное рукоделие в плетеной корзинке. Его ограниченность, его устаревшие песни, его мелкий хуй, дрыгающийся по утрам в кулаке. Место, где уснула белая кнопка, две дырочки от шурупов. Стояли в хулиганском душе, трогали друг друга. Семьдесят пять за час, божеские цены. Фривольный офорт на стене, левая нога короче правой, линия сердца скачет на холм сатурна, падение в distant creek второго ноября. Розовый от побоев, оплеух, затрещин, исполинских прищепок. Потеряли французские буквы. Рассыпанный набор: вертикальная линия на бугре юпитера — склонность к атеизму. Высунул язык, не упустить ни единой капли. Высокомерный жидовский гной. Засунул палец поглубже, но курсант только вздохнул, сжал подушку, даже не пискнул. Планшет с медной пряжкой на стуле, майка ловко сложена, придавлена портсигаром. Их представления о чудесном: «Альбом». Выпросил у товарища велосипед, далеко добираться: холмы, мост над ручьем, изумрудная скрижаль переулков, зеленый дракон в колодце. Здесь, прямо за приемной министерства иностранных дел.
Поздний звонок курьера, рассыпал накладные на лестнице, шнырял "как заяц". Прелати смотрит на секундную стрелку, главное — попасть в розовый пояс, стрела с королевским опереньем в тесной руке. Бездарный ослик, бить его батогами, провернуть в монгольских жерновах. Обычные глаза, обычные зубы, обычное бедро. Чуть длиннее: нос, ресницы. Чуть короче: пальцы на ногах. Хрупкие ногти: до сорока лет, как у мальчишки, потом каменеют. Знак ячменного зерна на связке, концентрические круги, синяя попона. Скрытый марокканским браслетом шрам. Встреча с инструктором перед поездкой в Альпы на шабаш. Паника Маринуса ван дер Люббе, его согбенная фигура в дверях приемной. "Словно принюхивается, ловит глазами изюм".
И все знают эти рваные нитки, плывущие перед глазами: сетчатка не восстанавливается, ебаный кошмар.
Вступил в Wandervogel: двусмысленные рукопожатия, лимонный сок, костер в Экстернштайне, инициалы на березах, ловля смысловых ошибок, "многие понимают неверно". Круглый рот парашютиста, свалка арийских костей. Арестанты с синими залупами, плоскими затылками, стертыми ногами.
(Отвлек голос из Берлина — приглашение на девятое ноября, проформа). Их петушьи ужимки, bent wrist, манометр, некроз.
— Неважно себя чувствую. Взрыв аорты, линия печени прервана в трех местах. Уснул на третий день после смерти любимого львенка, как и предсказывал "Тихо Браге". На паруснике, пойманном штормом. Ноги в цементной бочке на крымском дне. Прокололи заднюю шину, пока он хрюкал в ванной: не уезжай, курсант.
Переулок — алхимическая книга, дома — выступы жидовских букв, их дротики и шпили, новый свет. Зубы высокомерных надгробий, рифма с челюстью раввина, сожравшего черного козла. Аргентум. Корчма ass and lion, probe and thimble, настырный звонок колокольчика в двенадцать тридцать: последний заказ, джентльмены. Трогал буханку раздутой багровой рукой: синие язвы у суставов, атаковали гренландские черви. Параллельная линия сопровождает пояс венеры хныкающей дуэньей. "Я угощаю", — щипнул тапетку за бледный мизинец. Туфли с грустным кожаным бантом. Butt plug, калифорнийская сбруя. Несуществующие номера: вевельсберг вызывает данциг. Увидел всё, что нужно: шкатулку вождя, его посмертные раны, осколок напильника на канцелярском столе, волоски и обрезки ногтей в пепельнице, змеиное рукоделие в плетеной корзинке. Его ограниченность, его устаревшие песни, его мелкий хуй, дрыгающийся по утрам в кулаке. Место, где уснула белая кнопка, две дырочки от шурупов. Стояли в хулиганском душе, трогали друг друга. Семьдесят пять за час, божеские цены. Фривольный офорт на стене, левая нога короче правой, линия сердца скачет на холм сатурна, падение в distant creek второго ноября. Розовый от побоев, оплеух, затрещин, исполинских прищепок. Потеряли французские буквы. Рассыпанный набор: вертикальная линия на бугре юпитера — склонность к атеизму. Высунул язык, не упустить ни единой капли. Высокомерный жидовский гной. Засунул палец поглубже, но курсант только вздохнул, сжал подушку, даже не пискнул. Планшет с медной пряжкой на стуле, майка ловко сложена, придавлена портсигаром. Их представления о чудесном: «Альбом». Выпросил у товарища велосипед, далеко добираться: холмы, мост над ручьем, изумрудная скрижаль переулков, зеленый дракон в колодце. Здесь, прямо за приемной министерства иностранных дел.
Поздний звонок курьера, рассыпал накладные на лестнице, шнырял "как заяц". Прелати смотрит на секундную стрелку, главное — попасть в розовый пояс, стрела с королевским опереньем в тесной руке. Бездарный ослик, бить его батогами, провернуть в монгольских жерновах. Обычные глаза, обычные зубы, обычное бедро. Чуть длиннее: нос, ресницы. Чуть короче: пальцы на ногах. Хрупкие ногти: до сорока лет, как у мальчишки, потом каменеют. Знак ячменного зерна на связке, концентрические круги, синяя попона. Скрытый марокканским браслетом шрам. Встреча с инструктором перед поездкой в Альпы на шабаш. Паника Маринуса ван дер Люббе, его согбенная фигура в дверях приемной. "Словно принюхивается, ловит глазами изюм".
И все знают эти рваные нитки, плывущие перед глазами: сетчатка не восстанавливается, ебаный кошмар.
Вступил в Wandervogel: двусмысленные рукопожатия, лимонный сок, костер в Экстернштайне, инициалы на березах, ловля смысловых ошибок, "многие понимают неверно". Круглый рот парашютиста, свалка арийских костей. Арестанты с синими залупами, плоскими затылками, стертыми ногами.
(Отвлек голос из Берлина — приглашение на девятое ноября, проформа). Их петушьи ужимки, bent wrist, манометр, некроз.
— Неважно себя чувствую. Взрыв аорты, линия печени прервана в трех местах. Уснул на третий день после смерти любимого львенка, как и предсказывал "Тихо Браге". На паруснике, пойманном штормом. Ноги в цементной бочке на крымском дне. Прокололи заднюю шину, пока он хрюкал в ванной: не уезжай, курсант.
59
— Кто это был?
— Так, адъютант из французского клуба.
Нахмурился, смотрит под ноги. Листья.
— Голос, как в "Rendez-vous a Bray".
— Помнишь Гийома ле Барбье?
— Поваренок?
— О да. Ангелы, ангелы в фартуках белых.
Развеселился.
— Как это называлось, "Philtre d'amour"?
Толстая подошва, идеальна для ноября. Гигантский хвощ скручивается, чернеет. Задрал клетчатую фланель, провел мизинцем по сонному шраму. Хынек хынек.
Крест из пятибуквенных имен управляет моряками низших сфер.
— Каждый день звонят детскими голосами, глумятся: бонбон, мсье, сильвупле бонбон. Кто подсказал им шифр?
— Офицеры?
— Знаете, какие чудеса вытворяют этиры?
Два глотка, немеют ноги, серебряная книга плывет в ручье детских воплей, cnila загибается, как заяц, прыгает, стучит кулачками в левую камеру, царапает лампочки jockstrap roulette. Не трогай склянку. Череп в кавказском круге, медицинская змея загляделась в чашу. "Даю вам на отсечение", — неуверенно расстегнул.
Шепот из отдушины: esiach. Закапывал мальчишек по византийскому обряду — ногами на восток. Знакомился в тамбурах пригородных электричек. Не найдется ли покурить, подпалить шерсть, расправить лепестки. Удар под локоть в главный момент. На взлете химической свадьбы.
— Вычеркни мой номер. Я этим больше не занимаюсь.
А ведь когда-то просил: "Не забывай меня, здесь мало платят. Много молодых, меня берут редко". Прожил девятнадцать лет, чтобы сказать вот это. Моя планета уран. Придавленный цементной плитой. Василеостровский колумбарий, реклама на немецком языке, отель «Duo», кнабенпарадиз. Третий поворот налево, работаем до четырех ночи, щекочем ресницами. В январе распилили заблудшую суку, бросили тулово на пустыре. Не смогла зачать лунного младенца.
Для чего они? Биол. ошибка, два случая гнусного отступления в месяц. Лишать холодных факелов и жезлов. Ссылать в Гайану, подвешивать пушечное ядро к распухшей лодыжке. Остров проклятого большинства, сдавленный, как банка иранской икры. Пришивали собачьи головы на тела казненных. Заливали черепа раствором. На вечную ласку. "Тот, кто не слышит этих согласных, глух к п".
— А что они кричали?
— "We can feel! We can feel!"
Он должен быть пуст, как кукла, без реплик, без воплей. A slave, an ape, a machine, a dead soul.
Пощупал пульс. Клокочет, словно тамбурин.
Здесь плясал Quimbanda, задирая похотливые ноги. Вот его следы на сцене, еще дымятся. Вот щипцы, тут он колол исполинские орехи.
Жертва гермесу-корофилу. Венок Гийома ле Барбье, аквамарин и охра, тибетские стяги. Видели детей, выскочивших из дыр в земле.
Сонный запах Хынека, тайный фонарь под подушкой, "как заяц". "Отчего ноет десна?" Не удивляйся, это только начало.
Во сне: черные звери тащат колесницу, глыба берилла вспыхивает колодезным огнем, зеленый дракон смотрит на восток, собачка бьет в микроскопический бубен. В судорогах плаценты сжимается мистер лэм: голова, как карельский строчок, сосуды и перепонки.
— Для посвященных его цвета…
— …синий и золотой.
Обнялись, засмеялись.
— Так, адъютант из французского клуба.
Нахмурился, смотрит под ноги. Листья.
— Голос, как в "Rendez-vous a Bray".
— Помнишь Гийома ле Барбье?
— Поваренок?
— О да. Ангелы, ангелы в фартуках белых.
Развеселился.
— Как это называлось, "Philtre d'amour"?
Толстая подошва, идеальна для ноября. Гигантский хвощ скручивается, чернеет. Задрал клетчатую фланель, провел мизинцем по сонному шраму. Хынек хынек.
Крест из пятибуквенных имен управляет моряками низших сфер.
— Каждый день звонят детскими голосами, глумятся: бонбон, мсье, сильвупле бонбон. Кто подсказал им шифр?
— Офицеры?
— Знаете, какие чудеса вытворяют этиры?
Два глотка, немеют ноги, серебряная книга плывет в ручье детских воплей, cnila загибается, как заяц, прыгает, стучит кулачками в левую камеру, царапает лампочки jockstrap roulette. Не трогай склянку. Череп в кавказском круге, медицинская змея загляделась в чашу. "Даю вам на отсечение", — неуверенно расстегнул.
Шепот из отдушины: esiach. Закапывал мальчишек по византийскому обряду — ногами на восток. Знакомился в тамбурах пригородных электричек. Не найдется ли покурить, подпалить шерсть, расправить лепестки. Удар под локоть в главный момент. На взлете химической свадьбы.
— Вычеркни мой номер. Я этим больше не занимаюсь.
А ведь когда-то просил: "Не забывай меня, здесь мало платят. Много молодых, меня берут редко". Прожил девятнадцать лет, чтобы сказать вот это. Моя планета уран. Придавленный цементной плитой. Василеостровский колумбарий, реклама на немецком языке, отель «Duo», кнабенпарадиз. Третий поворот налево, работаем до четырех ночи, щекочем ресницами. В январе распилили заблудшую суку, бросили тулово на пустыре. Не смогла зачать лунного младенца.
Для чего они? Биол. ошибка, два случая гнусного отступления в месяц. Лишать холодных факелов и жезлов. Ссылать в Гайану, подвешивать пушечное ядро к распухшей лодыжке. Остров проклятого большинства, сдавленный, как банка иранской икры. Пришивали собачьи головы на тела казненных. Заливали черепа раствором. На вечную ласку. "Тот, кто не слышит этих согласных, глух к п".
— А что они кричали?
— "We can feel! We can feel!"
Он должен быть пуст, как кукла, без реплик, без воплей. A slave, an ape, a machine, a dead soul.
Пощупал пульс. Клокочет, словно тамбурин.
Здесь плясал Quimbanda, задирая похотливые ноги. Вот его следы на сцене, еще дымятся. Вот щипцы, тут он колол исполинские орехи.
Жертва гермесу-корофилу. Венок Гийома ле Барбье, аквамарин и охра, тибетские стяги. Видели детей, выскочивших из дыр в земле.
Сонный запах Хынека, тайный фонарь под подушкой, "как заяц". "Отчего ноет десна?" Не удивляйся, это только начало.
Во сне: черные звери тащат колесницу, глыба берилла вспыхивает колодезным огнем, зеленый дракон смотрит на восток, собачка бьет в микроскопический бубен. В судорогах плаценты сжимается мистер лэм: голова, как карельский строчок, сосуды и перепонки.
— Для посвященных его цвета…
— …синий и золотой.
Обнялись, засмеялись.
60
Мышц, крови, лимфы. Immaculata meretrux распластана на посмертном столе LAPD, наблюдает за встречей зонтика и машинки. Вот как они предлагают лечиться от цепей эфира. Достал пневматичку, закурил, вздохнул, погладил генеральный щуп. Sodomitic sorcerer, нежный клок на макушке, «дьяволята». Балканская оперетта, ее волчьи позывные. Сигара отравлена, жирный локон в ларце, походный шприц. Ты видел, что у него с ноздрей?
Всхлипнул в углу. Несчастье в кнабенпарадизе, яблоко потерлось с боков. "Пахнут каштанами". Больше ничего не знаю, ласмихинрюе. Нагнулся, засмеялся: местный наркоз, видишь розовую точку. И рана на стволе, люэс, передается при рукопожатии, лоботомии, пункции. Цветок — гладиолус, голос — контральто.
Выбежали на улицу, дождь, смеялись. "Редкий портрет", рубашка-апаш, из школы дягилева, на четвереньках у входа в hypogeum, ждет вольных стрелков. Всё, что нам известно.
— No new messa…
Подпрыгнул, попытался схватить, рука соскользнула, пыльный след на указательном пальце. Ястреб. Теперь можешь идти в айэнди, на встречу с дотошным кабальеро. Педро, получил полтора доллара на чай, не открыл багажник. Бежал из Тиотихуакана, где скальпировали молодежь. Виллас археоложикас. Ничего не знаем.
Пора подвинуться, освободить место, заползти под мраморный стол. Шринк. Его причуды, его неправильный смех.
— У них была одежда из человеческой кожи. Вроде этих литовских кошельков. Знаешь, фестоны.
— Как же погибла Andrea Doria?
Вот видишь, кое-что все-таки застряло. Постарался Azt, лопотал за медной дверью, цокал когтями.
— Говорим на разных языках.
Время! Тычет пальцем в грудь, тормошит каверны. Полторы пачки в день, две пачки в день, две с половиной пачки в день. Даже ночью, когда остывают стропила. Ты ведь веришь, я всё доделаю, допишу.
— Видел ее разорванный рот?
— Йо, на обложке. Проказник-уилсон. Равенсбрюк, да и только.
— Представь, как испугался мальчик.
— Забавно было бы и его приспособить. Роскошно, симметрия. И свечи в глазницах.
— Да, фронтон. Прелати был бы доволен.
Оживлялись, когда встречали грязное слово. Одолейте кость с мослами, крупинками мяса. Знаешь эти аргентинские харчевни: раковина со словами, четыре реплики лакея. Матер долороса, сколько там! Нажал на белую кнопку — бережно, словно драгоценный пупок. Полость с ядом. Гибель в пузырьках спуманте. Удушье девяносто третьего года. Потом лето одиночества, а дальше то, о чем шепнул индус. "Была одна девочка, засохла, как папоротник".
Опять подошли к пруду. Монастырь, скамья на левом берегу, изгибы арт-нуво, сейчас это кажется безвкусным. Ледяной чай из турецкой фляги. Евреи. Пора решать. Святой Герасимос, покровитель душевнобольных.
Жить: там где люстры диваны зеркала гобелены лепнина медные прутья на лестнице охотничьи сцены в курительной комнате рог изобилия в столовой камин в гостиной выстрелы в роще китайский фонарик и флагшток. Любить: покладистого хынека, чтобы подносил огонь к сигарете, гладил колено. Купить ему зеленую вельветовую куртку. Ходить с ним по опавшим листьям. Заглядывать в глаза. Опираться на трость, прокалывать труху. Разговаривать о приливах и отливах. Научить его путешествовать по костям, научить тайному свисту, гипнотизирующему матросов. Пусть разгадывает кланы по шерстяным клеткам, пьет вересковый мед, переплывает ручьи на лодке из кожи зебу. З-д и М-д, их имена.
— Кто-то ведь собирался в бордель. Забыл?
— В субботу?
— В субботу.
Суббота, 30 октября.
Всхлипнул в углу. Несчастье в кнабенпарадизе, яблоко потерлось с боков. "Пахнут каштанами". Больше ничего не знаю, ласмихинрюе. Нагнулся, засмеялся: местный наркоз, видишь розовую точку. И рана на стволе, люэс, передается при рукопожатии, лоботомии, пункции. Цветок — гладиолус, голос — контральто.
Выбежали на улицу, дождь, смеялись. "Редкий портрет", рубашка-апаш, из школы дягилева, на четвереньках у входа в hypogeum, ждет вольных стрелков. Всё, что нам известно.
— No new messa…
Подпрыгнул, попытался схватить, рука соскользнула, пыльный след на указательном пальце. Ястреб. Теперь можешь идти в айэнди, на встречу с дотошным кабальеро. Педро, получил полтора доллара на чай, не открыл багажник. Бежал из Тиотихуакана, где скальпировали молодежь. Виллас археоложикас. Ничего не знаем.
Пора подвинуться, освободить место, заползти под мраморный стол. Шринк. Его причуды, его неправильный смех.
— У них была одежда из человеческой кожи. Вроде этих литовских кошельков. Знаешь, фестоны.
— Как же погибла Andrea Doria?
Вот видишь, кое-что все-таки застряло. Постарался Azt, лопотал за медной дверью, цокал когтями.
— Говорим на разных языках.
Время! Тычет пальцем в грудь, тормошит каверны. Полторы пачки в день, две пачки в день, две с половиной пачки в день. Даже ночью, когда остывают стропила. Ты ведь веришь, я всё доделаю, допишу.
— Видел ее разорванный рот?
— Йо, на обложке. Проказник-уилсон. Равенсбрюк, да и только.
— Представь, как испугался мальчик.
— Забавно было бы и его приспособить. Роскошно, симметрия. И свечи в глазницах.
— Да, фронтон. Прелати был бы доволен.
Оживлялись, когда встречали грязное слово. Одолейте кость с мослами, крупинками мяса. Знаешь эти аргентинские харчевни: раковина со словами, четыре реплики лакея. Матер долороса, сколько там! Нажал на белую кнопку — бережно, словно драгоценный пупок. Полость с ядом. Гибель в пузырьках спуманте. Удушье девяносто третьего года. Потом лето одиночества, а дальше то, о чем шепнул индус. "Была одна девочка, засохла, как папоротник".
Опять подошли к пруду. Монастырь, скамья на левом берегу, изгибы арт-нуво, сейчас это кажется безвкусным. Ледяной чай из турецкой фляги. Евреи. Пора решать. Святой Герасимос, покровитель душевнобольных.
Жить: там где люстры диваны зеркала гобелены лепнина медные прутья на лестнице охотничьи сцены в курительной комнате рог изобилия в столовой камин в гостиной выстрелы в роще китайский фонарик и флагшток. Любить: покладистого хынека, чтобы подносил огонь к сигарете, гладил колено. Купить ему зеленую вельветовую куртку. Ходить с ним по опавшим листьям. Заглядывать в глаза. Опираться на трость, прокалывать труху. Разговаривать о приливах и отливах. Научить его путешествовать по костям, научить тайному свисту, гипнотизирующему матросов. Пусть разгадывает кланы по шерстяным клеткам, пьет вересковый мед, переплывает ручьи на лодке из кожи зебу. З-д и М-д, их имена.
— Кто-то ведь собирался в бордель. Забыл?
— В субботу?
— В субботу.
Суббота, 30 октября.
61
Отслоил поверхностную фасцию, добрался до ременной мышцы шеи. Вот поперечно-остистая, подзатылочная, подвздошно-реберная, задняя атлантозатылочная мембрана, межпоперечные мышцы поясницы. Паховое кольцо над лобковой костью.
Улыбка Жана Донета, первозданная, в скудости "Отеля де ля Сюз". Свистит младенческими зубами: Ю-ю!
Ждет химическую супругу, дочь Бабалон, искупление новорожденного эона. Избраны три футболиста из юношеской сборной (вратарь, нападающий, полузащитник), их смешные разговоры, языки, пропитанные дешевым дымом, неумелые губы. Фантастические междометия. Родились, когда у нас уже подкашивались ноги. Когда каждый стакан, каждый вздох, каждый порошок кажется лишним. Mirror cracked from side to side. Потрогал место, где была белая кнопка. Дырки от шурупов все темнее. Груши "побил мороз". Кто остался, парни?
Прямой провод в кнабенпарадиз. Заржавевшие мембраны. There ain't no bones in the ice-cream. До-ми-соль — густые капли прощупывают мраморные плиты, ночью запихнул половинки в синий форд, tin-lizzie. Сладкий запах мертвого божества. Пять лет спустя вспыхнули в гараже.
Уилсон и Парсонс.
Царствует мачизм, яблоко превратилось в гирю, требуха в цинковом корыте. Кончил на бедные кишки, лизнул запотевший глаз. До утра скакал по полям, не разбирая дороги. Вернулся исхлестанный ветками, ссадина на шее. 26 июня 1483 года.
Понимаешь, хорст хорст.
Нагнулся к воронке, прошептал: esiach. Ему нужна сестра это как магнит они тянутся полюса очень просто вот фронтон вот две впадины вот факел вот цепной мост тогда все складывается как треугольник и заяц. Две линии на поясе венеры. Или вообще никаких линий. Придавил дикарской ладонью пресс-папье с бронзовой розой. Провожу за этим столом всю жизнь. Иногда во французский клуб.
Подозрительная трещина на нижней губе. Блядский хынек? Как раз две недели. И опасная тяжесть под левым веком.
В 10:17 звонок из Вевельсберга. Хотят уточнить списки. В первый раз приглашен Хаусхофер-фис. Карма, испорченная как позавчерашний персик. Ты — мразь, будешь прыгать по команде. Никчемный разговор про еврейские планы, заставим чистить зубными щетками парапет. Мост александра третьего, беглая конспиративная встреча. Элевсинские таинства. Директивы Вевельсберга, полужирный курсив.
— Эксперимент по пересадке прекращен.
— Но еще три головы остались.
— Пришейте, и на этом все.
Повесил трубку, не сразу легла, фашистские гудки. Ресивер. Бассейн, подрочить, спать.
Понемногу перерезают сухожилия, их невидимые бритвы, вроде секундной стрелки часов, что висят в канцелярии f.
День за днем. То тут, то там возникает течь. Где голландский мальчик, затыкающий пальцем? Где хынек? Сегодня день суеты, понаехали бюргеры, три минета за вечер. Его изможденное тело, укус на плече. "Ебешься, как тамплиер". Сложил на полу: часы, телефон, зажигалка, пакетик с порошком, зеркальце, трубка. Выглянул в сад, потрогал ногой мокрую землю, вернулся.
— Что у тебя?
— "Книга мольбы". 48 страниц, серебряная бумага, без тиража, без года, мюнхенские печатники туле.
— Четыреста марок.
Потайное слово в этой истории — «жалость». Видел бритву?
Его подмышка: пахнет францией, яхтой, лентой на бескозырке.
Улыбка Жана Донета, первозданная, в скудости "Отеля де ля Сюз". Свистит младенческими зубами: Ю-ю!
Ждет химическую супругу, дочь Бабалон, искупление новорожденного эона. Избраны три футболиста из юношеской сборной (вратарь, нападающий, полузащитник), их смешные разговоры, языки, пропитанные дешевым дымом, неумелые губы. Фантастические междометия. Родились, когда у нас уже подкашивались ноги. Когда каждый стакан, каждый вздох, каждый порошок кажется лишним. Mirror cracked from side to side. Потрогал место, где была белая кнопка. Дырки от шурупов все темнее. Груши "побил мороз". Кто остался, парни?
Прямой провод в кнабенпарадиз. Заржавевшие мембраны. There ain't no bones in the ice-cream. До-ми-соль — густые капли прощупывают мраморные плиты, ночью запихнул половинки в синий форд, tin-lizzie. Сладкий запах мертвого божества. Пять лет спустя вспыхнули в гараже.
Уилсон и Парсонс.
Царствует мачизм, яблоко превратилось в гирю, требуха в цинковом корыте. Кончил на бедные кишки, лизнул запотевший глаз. До утра скакал по полям, не разбирая дороги. Вернулся исхлестанный ветками, ссадина на шее. 26 июня 1483 года.
Понимаешь, хорст хорст.
Нагнулся к воронке, прошептал: esiach. Ему нужна сестра это как магнит они тянутся полюса очень просто вот фронтон вот две впадины вот факел вот цепной мост тогда все складывается как треугольник и заяц. Две линии на поясе венеры. Или вообще никаких линий. Придавил дикарской ладонью пресс-папье с бронзовой розой. Провожу за этим столом всю жизнь. Иногда во французский клуб.
Подозрительная трещина на нижней губе. Блядский хынек? Как раз две недели. И опасная тяжесть под левым веком.
В 10:17 звонок из Вевельсберга. Хотят уточнить списки. В первый раз приглашен Хаусхофер-фис. Карма, испорченная как позавчерашний персик. Ты — мразь, будешь прыгать по команде. Никчемный разговор про еврейские планы, заставим чистить зубными щетками парапет. Мост александра третьего, беглая конспиративная встреча. Элевсинские таинства. Директивы Вевельсберга, полужирный курсив.
— Эксперимент по пересадке прекращен.
— Но еще три головы остались.
— Пришейте, и на этом все.
Повесил трубку, не сразу легла, фашистские гудки. Ресивер. Бассейн, подрочить, спать.
Понемногу перерезают сухожилия, их невидимые бритвы, вроде секундной стрелки часов, что висят в канцелярии f.
День за днем. То тут, то там возникает течь. Где голландский мальчик, затыкающий пальцем? Где хынек? Сегодня день суеты, понаехали бюргеры, три минета за вечер. Его изможденное тело, укус на плече. "Ебешься, как тамплиер". Сложил на полу: часы, телефон, зажигалка, пакетик с порошком, зеркальце, трубка. Выглянул в сад, потрогал ногой мокрую землю, вернулся.
— Что у тебя?
— "Книга мольбы". 48 страниц, серебряная бумага, без тиража, без года, мюнхенские печатники туле.
— Четыреста марок.
Потайное слово в этой истории — «жалость». Видел бритву?
Его подмышка: пахнет францией, яхтой, лентой на бескозырке.
62
Продажные дети: хынек-альфа, хынек-штрих, хынек-бис, хынек-раненые-ноги. Раскаленный прут Нового Ирода, побродил по юному мясу. Его стоны, его понимающие глаза: кончай скорее. Третий фюрер за ночь: пятница/суббота, все танцуют. Стыдная, зловонная хворь: кондиломатоз. Три тысячи. Лизнул нижнее веко, лизнул верхнее веко. То, что могло бы случиться просто так пятнадцать лет назад. Бесплатно. На дешевом порошке, на розовой капсуле, на треугольной таблетке. Их ценные чувства. "Ты милый человек, я знаю". Поведала рыба.
— Когда в Вевельсберг?
— Вечером в среду.
Шестерка жезлов, глаз коронованного младенца: виктори. Согрел в бархатном мешочке, прошептал полоумные слова. Вторая карта все сбила: старуха, спрятанная в лилиях, не разглядишь. Что-то про тайные знаки, нонсенс. А ведь было время, когда.
Запихнул выручку в освященный конверт. Прихлопнул машинкой.
— Твои руки нужно прятать. Сними кольца, не разжимай кулаки.
Негр и негритянка, розовые опухоли между пальцев, страшно прикоснуться. Но тем не менее.
Ветер северо-восточный, заморозки. "Фосфорная бомба", стержень расцеплен.
— Диагноз: кондиломатоз.
— Диагноз: эмфизема.
— Tell your own story.
— The calls of the Aethers are explicitly calling the parts of what seems to be angels and whose names are certainly found (помехи) in the Silver Grimoire (and yes, I know what you meant). Среда, вечер, билеты в сером конверте с короной. Just be quiet and look Who comes to see you, listen to the middle of the Circle vibrating the Call. I know him. His name is IAD BALT. His name is IAD BALT, I know him. You must assume his authority. Probe and Thimble, last call. Теперь: шы ше сдуфк? Тяжелый, вялый хуй, точно пожарный шланг. Как провод на пожаре, как сам этот «пожар». Забрались в виллу, пришлось выдавить стекло. "Канистра Маринуса", неловко стиснул клавишу большим пальцем, мелодии гестапо. Это была правильная карта, шестерка жезлов, victory, но она не сработала, не удалось ничего продать-купить. Марципаны из любека, бутерброд с сардинами, "это слишком жесткая щетка для моих чувствительных десен": так учили язык вагнера в бунтарские годы. Социальная помощь, плащ с прорехой, кожа потерпевшего кораблекрушение, скрюченного в трюме (Andrea Doria, мачты, туман). Спирали неудачника, его некрасивые мышцы. Сам виноват во всем. Хынек и иные продажные братья.
— Когда в Вевельсберг?
— Вечером в среду.
Шестерка жезлов, глаз коронованного младенца: виктори. Согрел в бархатном мешочке, прошептал полоумные слова. Вторая карта все сбила: старуха, спрятанная в лилиях, не разглядишь. Что-то про тайные знаки, нонсенс. А ведь было время, когда.
Запихнул выручку в освященный конверт. Прихлопнул машинкой.
— Твои руки нужно прятать. Сними кольца, не разжимай кулаки.
Негр и негритянка, розовые опухоли между пальцев, страшно прикоснуться. Но тем не менее.
Ветер северо-восточный, заморозки. "Фосфорная бомба", стержень расцеплен.
— Диагноз: кондиломатоз.
— Диагноз: эмфизема.
— Tell your own story.
— The calls of the Aethers are explicitly calling the parts of what seems to be angels and whose names are certainly found (помехи) in the Silver Grimoire (and yes, I know what you meant). Среда, вечер, билеты в сером конверте с короной. Just be quiet and look Who comes to see you, listen to the middle of the Circle vibrating the Call. I know him. His name is IAD BALT. His name is IAD BALT, I know him. You must assume his authority. Probe and Thimble, last call. Теперь: шы ше сдуфк? Тяжелый, вялый хуй, точно пожарный шланг. Как провод на пожаре, как сам этот «пожар». Забрались в виллу, пришлось выдавить стекло. "Канистра Маринуса", неловко стиснул клавишу большим пальцем, мелодии гестапо. Это была правильная карта, шестерка жезлов, victory, но она не сработала, не удалось ничего продать-купить. Марципаны из любека, бутерброд с сардинами, "это слишком жесткая щетка для моих чувствительных десен": так учили язык вагнера в бунтарские годы. Социальная помощь, плащ с прорехой, кожа потерпевшего кораблекрушение, скрюченного в трюме (Andrea Doria, мачты, туман). Спирали неудачника, его некрасивые мышцы. Сам виноват во всем. Хынек и иные продажные братья.