Страница:
Шык вышел из своей избушки, когда Луня уже закончил собирать припасы, оружился, привел из стойла шестерых арских коней-арпаков и теперь навьючивал им на широкие спины мешки с вещами. Вокруг стояла большая толпа любопытных, в основном детвора, бабы, старики да старухи – взрослых мужиков собрал на войском поле недовольный Скол и гонял до седьмого пота – а что, времена идут дурные, так готовым надо быть, и секиру в руках держать крепко! О мертвом аре и костяной грамотке знали все в городище, лишь пророчество Алконоста скрыл до поры вож от родичей.
Роды перешептывались, глядя на важного Луню, деловито управляющегося с походным скарбом. Девки хихикали в ладошку, а как же – жених растет, будет он волхвом или нет, там поглядим, а на сеновале в Яров день с таким пообжиматься любо – нравы у родов вольные…
Шык окинул взглядом Лунины приготовления, посмотрел на блестевшие начищенной бронзой доспехи, усмехнулся, и принялся сгружать с лошадей мешки и вытряхивать их содержимое на траву у дома.
В сторону полетели ночевники и шатровка, вертела и один из котелков, туески с жиром и медом, кожаные плащи, и еще много чего, собранного рачительным и любящим, как и каждый юнец, всласть вкусно подхарчится, Луней.
Сам Луня стоял, красный, как рак, и не знал, куда девать глаза. Вокруг уже откровенно хохотали, особенно старались бабули-болоболки, так и сыпали подначками, так и подковыривали Луню…
Шык отвел в сторону двух коней, на оставшихся повесил в четверо полегчавшие сумы, потом, как бы между прочим, проходя мимо, щелкнул желтоватым крепким ногтем по пластине брони и коротко бросил:
– Сними, оставь это! И копья с дротами тоже…
И вот, наконец, двое всадников, ведя в поводу двух заводных коней, подъехали к воротинам городища. Здесь их уже ждали – вож, воевода, старейшины, и толпа родичей. Шык спешился, не спеша подошел к вожу:
– Ну, Чур вас храни, Род защити! Лихом не поминайте, вида не насылайте! Прощевайте, родичи!
Нестройный хор голосов попрощался с волхвом. Шык вскочил в седло, но тут раздался голос Бора:
– Луня, погоди-ка!
Вож шагнул к пареньку и протянул ему что-то длинное, завернутое в черную турову кожу:
– Видел я тебя на воевом поле, стараешься! Молод ты, да нужда заставляет. На, носи, да чести дедовской не осрами! Ну все, защити вас Род!
И Шык с Луней выехали из ворот родного городища. Перед ними лежала дальняя дорога…
Меч и впрямь хорош: два с лишним локтя длиной, прямое темное бронзовое лезвие, добро заточенное, недлинные рога крестовины загнуты к острию – чтобы с коня рубить было сподручнее, рукоять оплетена мягкой замшей, а в шишак на конце вделан алый камень-самоцвет, из тех, что Цмок приносит. Смолевые сосновые ножны крашены красной охрой и окованы бронзовыми накладками. Луня завозился, подвешивая меч у пояса, с правой стороны, потом перевесил цогский кинжал слева – он теперь для левой руки будет.
Шык подъехал ближе, перегнулся с седла, разглядел меч и одобрительно цокнул языком:
– Хорош! Ты, Луня, на меня не серчай, что я тебе перед все родом на посмешище выставил. Больно много ты припасу взял, нам ехать быстро придется, не до возни со всем этим будет.
– Да-а! – уже забытая обида скребнула Луню: – А как без ночевников да шатровки спать-то? Чать, под крышей не скоро окажемся?
– Скоро не скоро, а не пропадем, Род даст! – уклончиво ответил волхв и шлепнул коня пятками: – Давай-ка на рысях пойдем, к ночи надо Синий камень минуть и на Ход выйти! Там балаган для торговых гостей есть, там и заночуем.
От городища Влеса до Хода было полдня конного пути. Луня уже бывал на Ходу, да и окрестные леса знал вдоль-поперек, и поэтому ехал спокойно, головой не вертел, – а чего вертеть, вон речка Звинь, вон Белкова Роща, с севера тянется Чахов бор, там сейчас как раз самая малинная пора…
Солнце палило с голубого летнего неба, бешено стрекотали кузнечики, свистели и перекликались птицы в перелесках, высоко-высоко над бором парил ястреб, выслеживающий на полянах тетерок. Благодать, тишь, покой.
«Куда едем, зачем едем?» – размышлял разомлевший Луня, крепко сжимая бока своего коня коленями: «Что ж беда там у аров приключилась, что всех волхвов со всех земель собрать понадобилось?»
– Дяденька, а что, много людей на земле живет? – спросил Луня у Шыка, поравнявшись с конем волхва.
– А как ты сочтешь их? – вопросом ответил тот: – Ты белок в бору сочтешь? Так и людей – всех не пересчитаешь! Хотя, слыхал я, что ары пробовали счесть народы Хода…
– И чего? – заинтересовался Луня.
– Много получилось… – уклончиво ответил Шык: – Сотни сотен, как звезд на небе. Вед, к которому мы едем, он лучше тебе объяснит, он магию чисел придумал, ею все счесть можно, не только пальцы на руках…
И снова замолчали. Когда кони на рысях идут, не больно-то поговоришь, а арские арпаки такой рысью цельный день бежать могут, хоть порожние, хоть со всадниками. Выносливы арские лошадки, густая шерсть их от мороза и от зноя одинаково защищает, да и кровососам, слепням, оводам и кусучим мухам-пивцам сквозь шерсть не пробиться.
Кони мчались над рекой, и Луня откровенно скучал, лениво озирая окрестности, примечая малейшие движения вокруг. Вон плеснула в воде щука, гоняя рыбью мелочь, вон вышел на той стороне к водопою сохатый, фыркнул, увидав людей, но быстро успокоился – далеко они, неопасно.
Вдруг Луня заметил на дальнем краю прилесной луговины крупного зайца, большими прыжками мчащегося по полю:
– Дяденька, чтой-то русак расшалился! – крикнул он Шыку, указывая рукой на зайца.
Шык только глянул – и тут же остановил своего коня. Следом послушно встали заводные лошади, что везли дорожный припас. Луня натянул повод, и недоуменно посмотрел на волхва, мол, что случилось?
– Не заяц это, Луня… – негромко проговорил тот, всматриваясь в прыжки серого зверька.
– А кто же?
– Арысь! Арыська, по полю скачет, беду кличет! Недобрый зверь, вещий! Тело – как у русака, а личина – бабья! Ох, быть беде, Луня!
– А может, его это… Стрелой! – Луня потянулся к саду за луком: – Я ближе подкрадусь, трава вона высоко стоит, и свалю!
Шык с улыбкой посмотрел на парня:
– А аспида ты стрелой свалишь?
– Нет! Так то аспид, он зачарованый…
– Арысь тоже не проста! Вреда от нее большого нету, но сама она – знак, и знак злой! Как Влес учил, м-м-м:
Шык сотворил из пальцев фиговину, повертел ею в сторону диковенного зверя, плюнул на четыре стороны и хлопнул коня ладонью по крупу:
– Вперед!
Глава третья
Роды перешептывались, глядя на важного Луню, деловито управляющегося с походным скарбом. Девки хихикали в ладошку, а как же – жених растет, будет он волхвом или нет, там поглядим, а на сеновале в Яров день с таким пообжиматься любо – нравы у родов вольные…
Шык окинул взглядом Лунины приготовления, посмотрел на блестевшие начищенной бронзой доспехи, усмехнулся, и принялся сгружать с лошадей мешки и вытряхивать их содержимое на траву у дома.
В сторону полетели ночевники и шатровка, вертела и один из котелков, туески с жиром и медом, кожаные плащи, и еще много чего, собранного рачительным и любящим, как и каждый юнец, всласть вкусно подхарчится, Луней.
Сам Луня стоял, красный, как рак, и не знал, куда девать глаза. Вокруг уже откровенно хохотали, особенно старались бабули-болоболки, так и сыпали подначками, так и подковыривали Луню…
Шык отвел в сторону двух коней, на оставшихся повесил в четверо полегчавшие сумы, потом, как бы между прочим, проходя мимо, щелкнул желтоватым крепким ногтем по пластине брони и коротко бросил:
– Сними, оставь это! И копья с дротами тоже…
И вот, наконец, двое всадников, ведя в поводу двух заводных коней, подъехали к воротинам городища. Здесь их уже ждали – вож, воевода, старейшины, и толпа родичей. Шык спешился, не спеша подошел к вожу:
– Ну, Чур вас храни, Род защити! Лихом не поминайте, вида не насылайте! Прощевайте, родичи!
Нестройный хор голосов попрощался с волхвом. Шык вскочил в седло, но тут раздался голос Бора:
– Луня, погоди-ка!
Вож шагнул к пареньку и протянул ему что-то длинное, завернутое в черную турову кожу:
– Видел я тебя на воевом поле, стараешься! Молод ты, да нужда заставляет. На, носи, да чести дедовской не осрами! Ну все, защити вас Род!
И Шык с Луней выехали из ворот родного городища. Перед ними лежала дальняя дорога…
* * *
Едва городище скрылось из виду, как горящий от нетерпения Луня развернул черную кожу. Развернул – и остолбенел! Меч! Настоящий мужеский меч, да не простой, а из славных, Красный меч воеводы Руга-Огневека, Луниного прадеда по матери! Воистину, дорогой подарок сделал ему вож!Меч и впрямь хорош: два с лишним локтя длиной, прямое темное бронзовое лезвие, добро заточенное, недлинные рога крестовины загнуты к острию – чтобы с коня рубить было сподручнее, рукоять оплетена мягкой замшей, а в шишак на конце вделан алый камень-самоцвет, из тех, что Цмок приносит. Смолевые сосновые ножны крашены красной охрой и окованы бронзовыми накладками. Луня завозился, подвешивая меч у пояса, с правой стороны, потом перевесил цогский кинжал слева – он теперь для левой руки будет.
Шык подъехал ближе, перегнулся с седла, разглядел меч и одобрительно цокнул языком:
– Хорош! Ты, Луня, на меня не серчай, что я тебе перед все родом на посмешище выставил. Больно много ты припасу взял, нам ехать быстро придется, не до возни со всем этим будет.
– Да-а! – уже забытая обида скребнула Луню: – А как без ночевников да шатровки спать-то? Чать, под крышей не скоро окажемся?
– Скоро не скоро, а не пропадем, Род даст! – уклончиво ответил волхв и шлепнул коня пятками: – Давай-ка на рысях пойдем, к ночи надо Синий камень минуть и на Ход выйти! Там балаган для торговых гостей есть, там и заночуем.
От городища Влеса до Хода было полдня конного пути. Луня уже бывал на Ходу, да и окрестные леса знал вдоль-поперек, и поэтому ехал спокойно, головой не вертел, – а чего вертеть, вон речка Звинь, вон Белкова Роща, с севера тянется Чахов бор, там сейчас как раз самая малинная пора…
Солнце палило с голубого летнего неба, бешено стрекотали кузнечики, свистели и перекликались птицы в перелесках, высоко-высоко над бором парил ястреб, выслеживающий на полянах тетерок. Благодать, тишь, покой.
«Куда едем, зачем едем?» – размышлял разомлевший Луня, крепко сжимая бока своего коня коленями: «Что ж беда там у аров приключилась, что всех волхвов со всех земель собрать понадобилось?»
– Дяденька, а что, много людей на земле живет? – спросил Луня у Шыка, поравнявшись с конем волхва.
– А как ты сочтешь их? – вопросом ответил тот: – Ты белок в бору сочтешь? Так и людей – всех не пересчитаешь! Хотя, слыхал я, что ары пробовали счесть народы Хода…
– И чего? – заинтересовался Луня.
– Много получилось… – уклончиво ответил Шык: – Сотни сотен, как звезд на небе. Вед, к которому мы едем, он лучше тебе объяснит, он магию чисел придумал, ею все счесть можно, не только пальцы на руках…
И снова замолчали. Когда кони на рысях идут, не больно-то поговоришь, а арские арпаки такой рысью цельный день бежать могут, хоть порожние, хоть со всадниками. Выносливы арские лошадки, густая шерсть их от мороза и от зноя одинаково защищает, да и кровососам, слепням, оводам и кусучим мухам-пивцам сквозь шерсть не пробиться.
Кони мчались над рекой, и Луня откровенно скучал, лениво озирая окрестности, примечая малейшие движения вокруг. Вон плеснула в воде щука, гоняя рыбью мелочь, вон вышел на той стороне к водопою сохатый, фыркнул, увидав людей, но быстро успокоился – далеко они, неопасно.
Вдруг Луня заметил на дальнем краю прилесной луговины крупного зайца, большими прыжками мчащегося по полю:
– Дяденька, чтой-то русак расшалился! – крикнул он Шыку, указывая рукой на зайца.
Шык только глянул – и тут же остановил своего коня. Следом послушно встали заводные лошади, что везли дорожный припас. Луня натянул повод, и недоуменно посмотрел на волхва, мол, что случилось?
– Не заяц это, Луня… – негромко проговорил тот, всматриваясь в прыжки серого зверька.
– А кто же?
– Арысь! Арыська, по полю скачет, беду кличет! Недобрый зверь, вещий! Тело – как у русака, а личина – бабья! Ох, быть беде, Луня!
– А может, его это… Стрелой! – Луня потянулся к саду за луком: – Я ближе подкрадусь, трава вона высоко стоит, и свалю!
Шык с улыбкой посмотрел на парня:
– А аспида ты стрелой свалишь?
– Нет! Так то аспид, он зачарованый…
– Арысь тоже не проста! Вреда от нее большого нету, но сама она – знак, и знак злой! Как Влес учил, м-м-м:
– Чур нас, чур от этой нечисти!
Всякой твари пить, кушать надобно,
За добычею гон устраивать.
Нет корысти в том, нету умысла.
Так устроилось испокон веков.
Лишь арысь одна не блюдет уклад,
Ей беда людска – вот и пиршество.
Она жрет ее, она пьет ее,
Пока та беда не убьет ее!
Шык сотворил из пальцев фиговину, повертел ею в сторону диковенного зверя, плюнул на четыре стороны и хлопнул коня ладонью по крупу:
– Вперед!
Глава третья
Северные бугры
Солнце стало клонится к закату, длинные тени от дальнего бора издали казались черными. Колыхалась впереди зыбкая марь от нагретой за жаркий день земли, пряно и сладко пахнуло ветром с приближающейся луговины. Там речка Звинь круто заворачивает к югу, бор на севере отступает, и раскинулся в этом месте широкий заливной луг, где самая сладкая трава, и где род Влеса косит после Ярова дня сено для скотины, для коней, турьих коров, что дают молоко, и для ездовых лосей, на которых зимой сподручнее всего ездить по лесам.
Посреди луговины лежит громадный камень, с добрую избу величиной. На рассвете и на закате отливате камень синим, за то так и прозвали – Синий камень. На боку камня, со стороны восхода высечены на камне две личины, пучеглазые и зубастые. Кем высечены, когда – того людская память не сохранила. Роды считают, что это духи, хозяева лугов, и перед косьбой мажут каменные рожи коровьей кровью, молоком и медом, чтобы не гневались хозяева, чтобы покос удался, чтобы травы не сгорели в стогах, не горчили и скотина с них не пухла.
У этого Синего камня и принял смерть гонец-ар, и Шык, едва впереди показалась округлая спина гигантского валуна, махнул Луне рукой – подъедем, поглядим.
У камня спешились. Луня сноровисто связал поводья коней, набросил кожаные ремени на ноги – арпаки норовисты, оставишь без присмотра – вихрем умчатся, и до ночи будут бродить окрест.
Шык подошел к камню, обошел его кругом, присел на корточки у жутких ликов, простер руки и закрыл глаза, а губы быстро-быстро забормотали слова наговора.
Луня в почтении замер наподалеку, внимательно вслушиваясь в наговор – волхв просил духов камня подсказать ему, что за злая беда приключилась тут прошлой ночью.
Место смерти ара искать было и не надо – в трех шагах от камня трава, уже поднявшаяся вновь после луну назад свершенной косьбы, была смята, вытоптана, а посредине чернела огромная лужа запекшейся, почерневшей крови. Рядом выпирал из травы уже вздувшийся на жарком солнце живот мертвого гонцова коня. Луня, вертя головой, чтобы вонь от мертвечины не лезла в нос, острожно обошел место гибели ара, зорко вглядываясь в траву – вдруг высланные вождем поутру вои, что привезли ара, чего-то пропустил, не нашли?
Смотрел-смотрел – и высмотрел, правда, не рядом, а в стороне, далеко от кровавого пятна. Заходящее солнце, благой Яр, бросил луч так, что он отразился от начищенной бронзы и уколол глаз Луни.
Луня подошел и нагнулся – в траве лежала остроконечная шапка белой кожи, с бронзовым бубенчиком гонца и красным значком-змейкой спереди. Далеко отлетела шапка, не иначе, гонца вышибли из седла на всем скаку, подбив коню ноги, и ар умер от удара о сырую земли еще до того, как неведомая тварь начала ломать и корежить его тело.
То, что гонца убила нелюдь, Луня знал, и не только ужасный вид мертвяка в горнице Мары говорил об этом. Нелюдь, не вся, конечно, не оставляет следов, не пахнет и выследить или учуять ее невозможно простому человеку, а все потому, что пользуется нелюдь чародейством, и чары те всегда людям во вред направлены.
Таковы и кики, и одноногие дивы, и лешья, что зверями оборачиваться умеют, и блудливые шишиги-срамницы, таковы все твари Черного леса, как говорил про них Шык, и много всякой мелкой и крупной нечисти, с которой у человека разговор короткий: на клинки да в огонь, Рарогу на радость…
Шык закончил ворожить, выпрямился и только развел руками:
– Молчат, чтоб им рожи перекосило. Боятся они, боятся! Духи, – а боятся. Крепко тут кто-то дрогов погонял, напустил на все живое страху, чуешь, Луня, тишина какая стоит?
Луня чуял: кроме всхрапывающих от соседства с убитым собратом коней ничего вокруге слышно не было. Не трещали кузнечики, не заливались луговые пичуги, и даже ветер умер, убитый зноем и страхом. Луню передернуло, он сотворил из пальцев войский знак против дрогов, чтобы не отнимали силу и смелость, и пошел распутывать коней – пора было ехать дальше.
Уже сидя на арпаке, Шык долго разглядывал поданную Луней шапку гонца, потом вернул парню:
– Сбереги, пригодится, чар на ней нет. Как я и думал, ар был из клана Молнистого Огня, клана воинов, разведчиков и гонцов. Не так-то просто застать такого врасплох…
До Великого Хода дорысили, когда солнце уже наполовину село в дальний бор. Ход появился из-за стены деревьев широкой прогалиной, на которой не росла трава. Прогалина-то прогалина, а Луня знал, что ни с той, ни с другой стороны нету у этой прогалины конца…
Шык говорил, что ары вложили в Ход немало своего чародейства, и трава теперь Ход не засоряет, и нежить не суется, да и лихие люди не балуют. Верно это или нет, но едва странники приблизились к пыльной полосе безтравяной земли, кони радостно заволновались, словно почуяли что-то родное, и уверено ударили копытами в пыль, зарысив по Ходу на север.
Дорога недолго шла лесом – солнце еще не совсем село, когда лесные стены слева и справа вдруг круто ушли в стороны, и перед Шыком и Луней открылись сильно холмистые просторы Северных Бугров. Холмы, рощи, овраги, кусты, ручьи и речушки, и так до самого горизонта во все стороны – и на полночь, и на восход, и на закат. Лишь с полудня темнели дубовые родские боры.
– Все, тут земли наши кончаются! – крикнул Луня Шык: – По Буграм три дня пути, а потом начнутся земли корья, а там и до чудей недалеко! Вон балаган, у ближнего холма, там и родник есть, и очаг. Там ночевать будем!
Балаган, длинный сарай, сложенный из половин тонких березовых стволов, крытый корьем и соломой, притулился возле самого Хода, гостеприимно распахнув широкую дверь на кожаных петлях.
Внутри действительно нашлись и очаг, и запас дров, и сено для коней. Луня высек огонь, сходил за водой на родник, что пел свою вечную песенку у подножья холма, приладил котелок на свисающей с закопченой потолка медной цепи, нарезал мяса, приготовил все для еды и позвал волхва.
Шык, обтерший коней сухим сеном, теперь наблюдал, как они хрупают пахучие стебли, прядя ушами. Не просто смотрел, а примечал – нравится тут коням или нет. Арпаки – не просто кони, дурное место они издалека чуют, чуют – и обходят стороной, ни есть, ни спать там не будут. Но тут, в балагане, коням нравилось, и Шык успокоился.
Поели, попили взвару с медом, пожевали сухих яблок, и собрались на боковую. У Люни все тело после полдневной скачки с непривычки болело и ломило, а уж о том, что поутру будет, и вообще думать не хотелось. Парень уже было совсем наладился завалится в душистое сено, но тут Шык дернул Луню за рукав:
– Пошли, охранный круг будем ставить и обереги вешать!
Луня, сплюнув с досады, встал, – а куда деваться? и пошел за волхвом.
Вышли на улицу. Шык взял свой знаменитый посох, обвел им вокруг себя, приговаривая: «Сила людская, Яр-огонь, Влес-Род, Чуры-заступы, оберегите, охороните, в беде не покиньте, душу не киньте…», и начал чертить посохом полосу, постепенно обводя ею весь балаган, оставляя себя и Луню внутри очерченного места.
Чертил бы себе и чертил, но Луню вдруг как подкинуло – полоса начала светиться! Зеленоватым, хорошо различимым в сумерках светом, каким горят кикины трухлявые кости под пнями в лесу! Вот так чародейство! А Луня-то, лопух, втайне думал, что Шык, как и любой волхв, только лишь Лихих Раден, будь они неладны, заговаривать умеет!
Шык покончил с кругом, завел Луню внутрь балагана, притворил дверь, достал из своей котомки несколько фигурок и велел Луне развесить из у входа.
Фигурки эти Луне были знакомы: Чуры, предки предков родов, духи-заступники, что защищают родовичей от зла и лиха…
Луня развесил Чуров на березовых сучках, сказал слово, положенное при этом, рухнул, зарылся с головой в мягкое сено и словно в болотину, провалился в сон…
Луня, крехтя, как старый дед-болотовик, разогнулся, встал, окинул взором внутренности балаган, освещенные пробивающимися сквозь щели в стенах лучами восходящего солнца, возблагодарил Яра, и Рода, и Влеса, и принялся за хозяйственные дела.
Шык, как и положено волхву, спал. Чем больше спит волхв, тем лучше, это всякий знает, а не то с недосыпу наворожит он такого, что сам Влес потом в год не развертит.
Дел у Луни по утру было много – коней напоить, огонь развести, сгоношить завтрак, утряню по-родски, уложить вещи, а уж потом разбудить Шыка.
Но это все – дела, а прежде был долг: снять с входа Чуров, приголубить, помянуть каждого и уложить в чародейскую котомку волхва.
Луня острожно снимал с сучков кожаные ремешки с фигурками предков, каждого ласково оглаживал, про себя называл имя, и бережно укладывал обереги в кожаную котомку.
Чуры лишь тогда силу имеют, когда их помнят, когда ласковое слово скажут, приголубят. На то они и предки, большого им и не надо. Имена их каждый род в душе носит, но вслух никогда не говорит – вдруг нечисть какая подслушает, и пойдет трепать доброе имя по всем сучкам и кочкам, по болотам да чащобам. Чур враз от этого силу потеряет – и уснет, пока сильный волхв, три на девять дней отпостившись, не сговориться с ним, очистив имя предка от скверны. С Чурами – первейшая из всех ворожб, ворожба Слова…
Когда основные дела были завершены, Луня не утерпел, выскочил из балагана, достал оружие и поупражнялся с клинками. Цогский кинжал, с широким листовидным лезвием, похожим на ивовый лист, удобно лежал в руке, и Луня долго вертел им, защищаясь и нападая на воображаемого противника.
А вот меч оказался тежеловат. Луня телом пошел не в материнскую родню, там все были кряжистыми, широкоплечими, а Луне от отца достался высокий рост, длинная шея, худоба, и та мужская стать, которую роды шутя называют «журавлиной». В тайне Луня страдал по этому поводу, стараясь до изнемождения упражнять худое тело на войском поле. Но там тяжелый учебный кол можно было взять двумя руками, а прадедов меч имел короткую рукоять для одной руки, и сделав несколько выпадов, Луня понял – не по нему пока этот клинок. Пока…
Парень сунул меч в ножны, и пошел будить волхва – вода в котелке уже закипала, пора было утрянить – и в путь.
По Луниным понятием, Яр уже высоко, на полладони с пальцем, поднялся над горизонтом, когда они покинули гостеприимный балаган и выехали по Ходу на полуночь.
Сегодня было не так жарко, как вчера. Налетавший временами с заката ветерок притащил длинные, взлохмаченные полосы облаков, похожие на нечесанные косы девок-нерях, солнце пряталось межь них, и тогда окрестные холмы приобретали какой-то загадочный, даже зловещий вид.
В Буграх рысью идти не удавалось – Великий Ход беспристанно крутил вокруг холмов, то нырял вниз, то полз вверх на склоны, часто приходилось бродом перебираться через неширокие и мелкие по летнему времени речушки.
Шык, отмахивась березовой веткой от слепней, всю дорогу рассказыал Луне про повадки нежити Черного леса. Волхв считал, что самым опасным местом на их пути будет именно этот клятый всеми путниками лес, и хотел, чтобы не только он сам, но и его молодой спутник был готов к неожиданностям и опастностям.
В полдень сделали дневку, напоили неуставших еще, бодрых коней, пожевали, что Род послал, и двинулись дальше. Луню весь день мучил один вопрос, и воспользовавшись молчанием волхва, он спросил:
– А тут, в Буграх, живет кто-нибудь, а, дяденька?
Шык блеснул выкаченным глазом по сторонам – с чего это парень спросил, уж не чужих людей ли приметил? Не заметив ничего опасного, смел с лица вытрепанную ветром седую прядь, заправил под кожанный ремешок, и кивнул:
– Живут, Луня, живут какие-то, да только мало их, и кто такие – неведомо. Наши дозоры и догляды вроде видали тут по ночам огни костровые, и кострища находили, и следы, но ловить нарочно никого не стали – земля тут уже не наша, местные нам не угрожают, врагам не помогают, живут сами по себе – ну и пусть живут…
Нельзя сказать, чтобы слова волхва успокоили Луню – с самого балагана чувствовал он на себе словно бы чей-то глаз, так бывает, когда ночью скрадываешь выдру у ручья, и вдруг понимаешь, что с ближайшей лесины на тебя глядит филин…
Потом Луня вспомнил бабку Вожу, которая заменила ему мать, вспоминл друзей и подружек, детские забавы, игры и праздники родов, и подивился вдруг нахлынувшему чувству острой тоски, тоски по дому, по родному городищу, где родился, вырос, где всегда чувствовал себя под защитой, где был покой…
Теперь, в одночасье, все переменилось. Еще вчера утром Луня и не помышлял, что покинет дом, а сегодня он уже далеко от него, в дороге, на пути в неведомые земли, а в попутчиках – знаменитый волхв Шык Костяная Игла, могучий чародей, знахарь и мудрец. Могучий-то могучий, да только теплого слова от него дождаться ох как трудно, все больше воркотня и поучения, а Луне сейчас именно тепла и недоставало…
Великий Ход меж тем начал забирать к восходу. Вскоре Луня увидел у дороги высокий, конному по плечо, каменный столб, даже не столб, а каменного истукана, с плоским лицом, сложенными на животе руками, на кривых, в калач заплетенных ногах.
– Это Ходов Страж! – пояснил волхв: – По всему Ходу стоят такие, в дне-двух пути друг от друга. Есть деревянные, есть каменные, есть костяные, есть из глины, и даже из шкур и ветвей. Дай ему напиться, и поедем дальше…
Луня соскочил с коня, подбежал к идолу, плеснул из баклаги в каменную миску у ног странного божества, и уже когда они отъехали порядочно шагов от Стража, понял – чужой глаз исчез, никто больше не следит за ним!
– Это Он за тобой смотрел! – усмехнулся Шык: – Стражи испокон веков на Ходу стоят, все-ех проезжих и прохожих запоминают. А за новыми следят – кто, что, и как. Ты ему напится дал, он тебя признал, запомнил, больше следить не будет.
– А следующий? – спросил Луня.
– Поглядим… – уклончиво ответил Шык, пуская коня рысью – впереди была большая ровная пустошь, холмы отступили, и лишь посреди плосковины возвышался небольшой пригорок, на котором росла корявая, причудливо изогнутая, необхватная луговая сосна.
Сосна, по родским повериям, – дерево Зевы, богини охоты, покровительницы охотников и рыбаков. Телом Зева крепка, как сосна, так же стройна и высока, волосы у нее цвета сосновых иголок, а кожа – цвета сосновой коры. Отважна Зева, быстра и беспощадно к тем, кто зверя или рыбу не по ее уложению промышляет.
Но не все сосны такие, как Зева. На луговинах, на больших полянах растут иные – крученные-перекрученные, с причудливо изогнутыми ветвями, с широкими, раскидистыми кронами. Про такие сосны говорят, что это те охотники, которые Зевовы законы не чтили, самовольно, без слов нужных и нужды особой зверя губили. Губили – и сгинули бесследно в глухих чащобах…
Грозная Зева обернула их корявыми луговыми соснами и выслал из родных лесов – на век стоять одиноко, устрашая взоры других людей.
У луговой сосны Шык и Луня спешились, подошли ближе и повязали на нижние, бронзой отливающие ветки, лоскуты ткани. Таких лоскутов, шнуров, ремешков, и плетеных травин немало накопилось на ветках дерева за долгую его жизнь. А вяжут их для того, чтобы хоть как-то скрасить тоскливую судьбину одревеневшего охотника. Поиграет ветерок с ленточками, лоскутами да ремешками, глядишь, и Зевову пленнику веселей будет.
– Дяденька, ктой-то там, в вершине, ворохтается? – вдруг удивленно спросил Луня, задрав голову.
В кроне великанши-сосны и впрямь слышался треск ветвей, летела вниз хвоя и корьевые шелушки, простучала по веткам и упала под ноги Шыку крупная шишка…
Волхв отошел на несколько шагов, глянул вверх, и внезапно потемнев лицом, зашипел на Луню:
– Никшни! Ползи ко мне, только тихо, а то спугнем!
Луня, ничего не понимая, пригнулся и мелкими шажками приблизился к Шыку, который пристально вглядывался в хитросплетение веток в вышине.
Сперва Луня ничего не увидел, потом разглядел крупное тело, явно крылатое – серые крылья, поболе лебединых, всплескивали в ветвях, хлопали, точно лняные полтнища, вывешенные для просушки. Луня уже наладился спросить у волхва, что за невидаль такая бьется в ветках, но тут таинственная птица перескочила на более толстый сук, уцепилась за него когтистыми лапами, сложила могучие крылья и Луня наконец разглядел ее. Разглядел – и обмер!
А обмереть было от чего – вовсе не птица сидела на сосне! Нет, крыльями, широким хвостом, выгнутыми лапами с мощными кривыми когтями она и впрямь походила на очень крупного орла, что водятся в степях южнее родских лесов. Но вот там, где у орлов полагалось быть оперенной шее и точеной гордой голове с желтоватым, крепким, хищно загнутым клювом, перья переходили в белую девичью кожу, украшенную ниткой бирюзовых бус, и на изящной шейке, которой позавидовала бы любая родская красавица, сидела неправдоподобно красивая женская головка: чуть капризный, кривящийся в усмешке рот, дугой выгнутый смоляные брови, огромные глаза в опушке длинных ресниц. Тяжелые косы, рыжевато-каштановые, спускались по обе стороны головы, свисая почти до лап, в их концы были вплетены голубые ленточки…
Все это Луня разглядел в считанные мгновения, пока чудо-птица устраивалась на ветке. Но вот она завертела головой, заметила людей и глянула на них своими глазищами. Луне обмер, волосы зашевелились на голове, выпал из рук лук, который он достал в самом начале, решив, что можно будет поохотится на крупную птаху…
В самое Лунино сердце заглянула птица, и глаза ее, синие-синие, как чащобные цветы-фиалки, запомнил он на всю жизнь.
– Зул-кадаш! – вдруг тонким девичьим голос сказала птица. Помолчала, склонив длинную шею, и вновь:
– Зул-кадаш! Зул-кадаш!
И взмыла в воздух, раскинув огромные крылья, понеслась над полем на закат, и еще несколько раз раздалось в вышине:
– Зул-кадаш! Зул-кадаш! Зул-када-аш!
Птица скрылась за дальними холмами, а Луня все еще стоял в оцепенении, пока Шык не встряхнул его.
– Что… это?… – еле ворочая языком, спросил Луня волхва.
Посреди луговины лежит громадный камень, с добрую избу величиной. На рассвете и на закате отливате камень синим, за то так и прозвали – Синий камень. На боку камня, со стороны восхода высечены на камне две личины, пучеглазые и зубастые. Кем высечены, когда – того людская память не сохранила. Роды считают, что это духи, хозяева лугов, и перед косьбой мажут каменные рожи коровьей кровью, молоком и медом, чтобы не гневались хозяева, чтобы покос удался, чтобы травы не сгорели в стогах, не горчили и скотина с них не пухла.
У этого Синего камня и принял смерть гонец-ар, и Шык, едва впереди показалась округлая спина гигантского валуна, махнул Луне рукой – подъедем, поглядим.
У камня спешились. Луня сноровисто связал поводья коней, набросил кожаные ремени на ноги – арпаки норовисты, оставишь без присмотра – вихрем умчатся, и до ночи будут бродить окрест.
Шык подошел к камню, обошел его кругом, присел на корточки у жутких ликов, простер руки и закрыл глаза, а губы быстро-быстро забормотали слова наговора.
Луня в почтении замер наподалеку, внимательно вслушиваясь в наговор – волхв просил духов камня подсказать ему, что за злая беда приключилась тут прошлой ночью.
Место смерти ара искать было и не надо – в трех шагах от камня трава, уже поднявшаяся вновь после луну назад свершенной косьбы, была смята, вытоптана, а посредине чернела огромная лужа запекшейся, почерневшей крови. Рядом выпирал из травы уже вздувшийся на жарком солнце живот мертвого гонцова коня. Луня, вертя головой, чтобы вонь от мертвечины не лезла в нос, острожно обошел место гибели ара, зорко вглядываясь в траву – вдруг высланные вождем поутру вои, что привезли ара, чего-то пропустил, не нашли?
Смотрел-смотрел – и высмотрел, правда, не рядом, а в стороне, далеко от кровавого пятна. Заходящее солнце, благой Яр, бросил луч так, что он отразился от начищенной бронзы и уколол глаз Луни.
Луня подошел и нагнулся – в траве лежала остроконечная шапка белой кожи, с бронзовым бубенчиком гонца и красным значком-змейкой спереди. Далеко отлетела шапка, не иначе, гонца вышибли из седла на всем скаку, подбив коню ноги, и ар умер от удара о сырую земли еще до того, как неведомая тварь начала ломать и корежить его тело.
То, что гонца убила нелюдь, Луня знал, и не только ужасный вид мертвяка в горнице Мары говорил об этом. Нелюдь, не вся, конечно, не оставляет следов, не пахнет и выследить или учуять ее невозможно простому человеку, а все потому, что пользуется нелюдь чародейством, и чары те всегда людям во вред направлены.
Таковы и кики, и одноногие дивы, и лешья, что зверями оборачиваться умеют, и блудливые шишиги-срамницы, таковы все твари Черного леса, как говорил про них Шык, и много всякой мелкой и крупной нечисти, с которой у человека разговор короткий: на клинки да в огонь, Рарогу на радость…
Шык закончил ворожить, выпрямился и только развел руками:
– Молчат, чтоб им рожи перекосило. Боятся они, боятся! Духи, – а боятся. Крепко тут кто-то дрогов погонял, напустил на все живое страху, чуешь, Луня, тишина какая стоит?
Луня чуял: кроме всхрапывающих от соседства с убитым собратом коней ничего вокруге слышно не было. Не трещали кузнечики, не заливались луговые пичуги, и даже ветер умер, убитый зноем и страхом. Луню передернуло, он сотворил из пальцев войский знак против дрогов, чтобы не отнимали силу и смелость, и пошел распутывать коней – пора было ехать дальше.
Уже сидя на арпаке, Шык долго разглядывал поданную Луней шапку гонца, потом вернул парню:
– Сбереги, пригодится, чар на ней нет. Как я и думал, ар был из клана Молнистого Огня, клана воинов, разведчиков и гонцов. Не так-то просто застать такого врасплох…
До Великого Хода дорысили, когда солнце уже наполовину село в дальний бор. Ход появился из-за стены деревьев широкой прогалиной, на которой не росла трава. Прогалина-то прогалина, а Луня знал, что ни с той, ни с другой стороны нету у этой прогалины конца…
Шык говорил, что ары вложили в Ход немало своего чародейства, и трава теперь Ход не засоряет, и нежить не суется, да и лихие люди не балуют. Верно это или нет, но едва странники приблизились к пыльной полосе безтравяной земли, кони радостно заволновались, словно почуяли что-то родное, и уверено ударили копытами в пыль, зарысив по Ходу на север.
Дорога недолго шла лесом – солнце еще не совсем село, когда лесные стены слева и справа вдруг круто ушли в стороны, и перед Шыком и Луней открылись сильно холмистые просторы Северных Бугров. Холмы, рощи, овраги, кусты, ручьи и речушки, и так до самого горизонта во все стороны – и на полночь, и на восход, и на закат. Лишь с полудня темнели дубовые родские боры.
– Все, тут земли наши кончаются! – крикнул Луня Шык: – По Буграм три дня пути, а потом начнутся земли корья, а там и до чудей недалеко! Вон балаган, у ближнего холма, там и родник есть, и очаг. Там ночевать будем!
Балаган, длинный сарай, сложенный из половин тонких березовых стволов, крытый корьем и соломой, притулился возле самого Хода, гостеприимно распахнув широкую дверь на кожаных петлях.
Внутри действительно нашлись и очаг, и запас дров, и сено для коней. Луня высек огонь, сходил за водой на родник, что пел свою вечную песенку у подножья холма, приладил котелок на свисающей с закопченой потолка медной цепи, нарезал мяса, приготовил все для еды и позвал волхва.
Шык, обтерший коней сухим сеном, теперь наблюдал, как они хрупают пахучие стебли, прядя ушами. Не просто смотрел, а примечал – нравится тут коням или нет. Арпаки – не просто кони, дурное место они издалека чуют, чуют – и обходят стороной, ни есть, ни спать там не будут. Но тут, в балагане, коням нравилось, и Шык успокоился.
Поели, попили взвару с медом, пожевали сухих яблок, и собрались на боковую. У Люни все тело после полдневной скачки с непривычки болело и ломило, а уж о том, что поутру будет, и вообще думать не хотелось. Парень уже было совсем наладился завалится в душистое сено, но тут Шык дернул Луню за рукав:
– Пошли, охранный круг будем ставить и обереги вешать!
Луня, сплюнув с досады, встал, – а куда деваться? и пошел за волхвом.
Вышли на улицу. Шык взял свой знаменитый посох, обвел им вокруг себя, приговаривая: «Сила людская, Яр-огонь, Влес-Род, Чуры-заступы, оберегите, охороните, в беде не покиньте, душу не киньте…», и начал чертить посохом полосу, постепенно обводя ею весь балаган, оставляя себя и Луню внутри очерченного места.
Чертил бы себе и чертил, но Луню вдруг как подкинуло – полоса начала светиться! Зеленоватым, хорошо различимым в сумерках светом, каким горят кикины трухлявые кости под пнями в лесу! Вот так чародейство! А Луня-то, лопух, втайне думал, что Шык, как и любой волхв, только лишь Лихих Раден, будь они неладны, заговаривать умеет!
Шык покончил с кругом, завел Луню внутрь балагана, притворил дверь, достал из своей котомки несколько фигурок и велел Луне развесить из у входа.
Фигурки эти Луне были знакомы: Чуры, предки предков родов, духи-заступники, что защищают родовичей от зла и лиха…
Луня развесил Чуров на березовых сучках, сказал слово, положенное при этом, рухнул, зарылся с головой в мягкое сено и словно в болотину, провалился в сон…
* * *
Проснулся Луня, как привык, с первыми лучами Яра. Выпутавшись из теплого, нагретого за ночь сена, парень потянулся и тут же скривился от ломоты во всем теле – вчерашняя скачка давала себя знать.Луня, крехтя, как старый дед-болотовик, разогнулся, встал, окинул взором внутренности балаган, освещенные пробивающимися сквозь щели в стенах лучами восходящего солнца, возблагодарил Яра, и Рода, и Влеса, и принялся за хозяйственные дела.
Шык, как и положено волхву, спал. Чем больше спит волхв, тем лучше, это всякий знает, а не то с недосыпу наворожит он такого, что сам Влес потом в год не развертит.
Дел у Луни по утру было много – коней напоить, огонь развести, сгоношить завтрак, утряню по-родски, уложить вещи, а уж потом разбудить Шыка.
Но это все – дела, а прежде был долг: снять с входа Чуров, приголубить, помянуть каждого и уложить в чародейскую котомку волхва.
Луня острожно снимал с сучков кожаные ремешки с фигурками предков, каждого ласково оглаживал, про себя называл имя, и бережно укладывал обереги в кожаную котомку.
Чуры лишь тогда силу имеют, когда их помнят, когда ласковое слово скажут, приголубят. На то они и предки, большого им и не надо. Имена их каждый род в душе носит, но вслух никогда не говорит – вдруг нечисть какая подслушает, и пойдет трепать доброе имя по всем сучкам и кочкам, по болотам да чащобам. Чур враз от этого силу потеряет – и уснет, пока сильный волхв, три на девять дней отпостившись, не сговориться с ним, очистив имя предка от скверны. С Чурами – первейшая из всех ворожб, ворожба Слова…
Когда основные дела были завершены, Луня не утерпел, выскочил из балагана, достал оружие и поупражнялся с клинками. Цогский кинжал, с широким листовидным лезвием, похожим на ивовый лист, удобно лежал в руке, и Луня долго вертел им, защищаясь и нападая на воображаемого противника.
А вот меч оказался тежеловат. Луня телом пошел не в материнскую родню, там все были кряжистыми, широкоплечими, а Луне от отца достался высокий рост, длинная шея, худоба, и та мужская стать, которую роды шутя называют «журавлиной». В тайне Луня страдал по этому поводу, стараясь до изнемождения упражнять худое тело на войском поле. Но там тяжелый учебный кол можно было взять двумя руками, а прадедов меч имел короткую рукоять для одной руки, и сделав несколько выпадов, Луня понял – не по нему пока этот клинок. Пока…
Парень сунул меч в ножны, и пошел будить волхва – вода в котелке уже закипала, пора было утрянить – и в путь.
По Луниным понятием, Яр уже высоко, на полладони с пальцем, поднялся над горизонтом, когда они покинули гостеприимный балаган и выехали по Ходу на полуночь.
Сегодня было не так жарко, как вчера. Налетавший временами с заката ветерок притащил длинные, взлохмаченные полосы облаков, похожие на нечесанные косы девок-нерях, солнце пряталось межь них, и тогда окрестные холмы приобретали какой-то загадочный, даже зловещий вид.
В Буграх рысью идти не удавалось – Великий Ход беспристанно крутил вокруг холмов, то нырял вниз, то полз вверх на склоны, часто приходилось бродом перебираться через неширокие и мелкие по летнему времени речушки.
Шык, отмахивась березовой веткой от слепней, всю дорогу рассказыал Луне про повадки нежити Черного леса. Волхв считал, что самым опасным местом на их пути будет именно этот клятый всеми путниками лес, и хотел, чтобы не только он сам, но и его молодой спутник был готов к неожиданностям и опастностям.
В полдень сделали дневку, напоили неуставших еще, бодрых коней, пожевали, что Род послал, и двинулись дальше. Луню весь день мучил один вопрос, и воспользовавшись молчанием волхва, он спросил:
– А тут, в Буграх, живет кто-нибудь, а, дяденька?
Шык блеснул выкаченным глазом по сторонам – с чего это парень спросил, уж не чужих людей ли приметил? Не заметив ничего опасного, смел с лица вытрепанную ветром седую прядь, заправил под кожанный ремешок, и кивнул:
– Живут, Луня, живут какие-то, да только мало их, и кто такие – неведомо. Наши дозоры и догляды вроде видали тут по ночам огни костровые, и кострища находили, и следы, но ловить нарочно никого не стали – земля тут уже не наша, местные нам не угрожают, врагам не помогают, живут сами по себе – ну и пусть живут…
Нельзя сказать, чтобы слова волхва успокоили Луню – с самого балагана чувствовал он на себе словно бы чей-то глаз, так бывает, когда ночью скрадываешь выдру у ручья, и вдруг понимаешь, что с ближайшей лесины на тебя глядит филин…
Потом Луня вспомнил бабку Вожу, которая заменила ему мать, вспоминл друзей и подружек, детские забавы, игры и праздники родов, и подивился вдруг нахлынувшему чувству острой тоски, тоски по дому, по родному городищу, где родился, вырос, где всегда чувствовал себя под защитой, где был покой…
Теперь, в одночасье, все переменилось. Еще вчера утром Луня и не помышлял, что покинет дом, а сегодня он уже далеко от него, в дороге, на пути в неведомые земли, а в попутчиках – знаменитый волхв Шык Костяная Игла, могучий чародей, знахарь и мудрец. Могучий-то могучий, да только теплого слова от него дождаться ох как трудно, все больше воркотня и поучения, а Луне сейчас именно тепла и недоставало…
Великий Ход меж тем начал забирать к восходу. Вскоре Луня увидел у дороги высокий, конному по плечо, каменный столб, даже не столб, а каменного истукана, с плоским лицом, сложенными на животе руками, на кривых, в калач заплетенных ногах.
– Это Ходов Страж! – пояснил волхв: – По всему Ходу стоят такие, в дне-двух пути друг от друга. Есть деревянные, есть каменные, есть костяные, есть из глины, и даже из шкур и ветвей. Дай ему напиться, и поедем дальше…
Луня соскочил с коня, подбежал к идолу, плеснул из баклаги в каменную миску у ног странного божества, и уже когда они отъехали порядочно шагов от Стража, понял – чужой глаз исчез, никто больше не следит за ним!
– Это Он за тобой смотрел! – усмехнулся Шык: – Стражи испокон веков на Ходу стоят, все-ех проезжих и прохожих запоминают. А за новыми следят – кто, что, и как. Ты ему напится дал, он тебя признал, запомнил, больше следить не будет.
– А следующий? – спросил Луня.
– Поглядим… – уклончиво ответил Шык, пуская коня рысью – впереди была большая ровная пустошь, холмы отступили, и лишь посреди плосковины возвышался небольшой пригорок, на котором росла корявая, причудливо изогнутая, необхватная луговая сосна.
Сосна, по родским повериям, – дерево Зевы, богини охоты, покровительницы охотников и рыбаков. Телом Зева крепка, как сосна, так же стройна и высока, волосы у нее цвета сосновых иголок, а кожа – цвета сосновой коры. Отважна Зева, быстра и беспощадно к тем, кто зверя или рыбу не по ее уложению промышляет.
Но не все сосны такие, как Зева. На луговинах, на больших полянах растут иные – крученные-перекрученные, с причудливо изогнутыми ветвями, с широкими, раскидистыми кронами. Про такие сосны говорят, что это те охотники, которые Зевовы законы не чтили, самовольно, без слов нужных и нужды особой зверя губили. Губили – и сгинули бесследно в глухих чащобах…
Грозная Зева обернула их корявыми луговыми соснами и выслал из родных лесов – на век стоять одиноко, устрашая взоры других людей.
У луговой сосны Шык и Луня спешились, подошли ближе и повязали на нижние, бронзой отливающие ветки, лоскуты ткани. Таких лоскутов, шнуров, ремешков, и плетеных травин немало накопилось на ветках дерева за долгую его жизнь. А вяжут их для того, чтобы хоть как-то скрасить тоскливую судьбину одревеневшего охотника. Поиграет ветерок с ленточками, лоскутами да ремешками, глядишь, и Зевову пленнику веселей будет.
– Дяденька, ктой-то там, в вершине, ворохтается? – вдруг удивленно спросил Луня, задрав голову.
В кроне великанши-сосны и впрямь слышался треск ветвей, летела вниз хвоя и корьевые шелушки, простучала по веткам и упала под ноги Шыку крупная шишка…
Волхв отошел на несколько шагов, глянул вверх, и внезапно потемнев лицом, зашипел на Луню:
– Никшни! Ползи ко мне, только тихо, а то спугнем!
Луня, ничего не понимая, пригнулся и мелкими шажками приблизился к Шыку, который пристально вглядывался в хитросплетение веток в вышине.
Сперва Луня ничего не увидел, потом разглядел крупное тело, явно крылатое – серые крылья, поболе лебединых, всплескивали в ветвях, хлопали, точно лняные полтнища, вывешенные для просушки. Луня уже наладился спросить у волхва, что за невидаль такая бьется в ветках, но тут таинственная птица перескочила на более толстый сук, уцепилась за него когтистыми лапами, сложила могучие крылья и Луня наконец разглядел ее. Разглядел – и обмер!
А обмереть было от чего – вовсе не птица сидела на сосне! Нет, крыльями, широким хвостом, выгнутыми лапами с мощными кривыми когтями она и впрямь походила на очень крупного орла, что водятся в степях южнее родских лесов. Но вот там, где у орлов полагалось быть оперенной шее и точеной гордой голове с желтоватым, крепким, хищно загнутым клювом, перья переходили в белую девичью кожу, украшенную ниткой бирюзовых бус, и на изящной шейке, которой позавидовала бы любая родская красавица, сидела неправдоподобно красивая женская головка: чуть капризный, кривящийся в усмешке рот, дугой выгнутый смоляные брови, огромные глаза в опушке длинных ресниц. Тяжелые косы, рыжевато-каштановые, спускались по обе стороны головы, свисая почти до лап, в их концы были вплетены голубые ленточки…
Все это Луня разглядел в считанные мгновения, пока чудо-птица устраивалась на ветке. Но вот она завертела головой, заметила людей и глянула на них своими глазищами. Луне обмер, волосы зашевелились на голове, выпал из рук лук, который он достал в самом начале, решив, что можно будет поохотится на крупную птаху…
В самое Лунино сердце заглянула птица, и глаза ее, синие-синие, как чащобные цветы-фиалки, запомнил он на всю жизнь.
– Зул-кадаш! – вдруг тонким девичьим голос сказала птица. Помолчала, склонив длинную шею, и вновь:
– Зул-кадаш! Зул-кадаш!
И взмыла в воздух, раскинув огромные крылья, понеслась над полем на закат, и еще несколько раз раздалось в вышине:
– Зул-кадаш! Зул-кадаш! Зул-када-аш!
Птица скрылась за дальними холмами, а Луня все еще стоял в оцепенении, пока Шык не встряхнул его.
– Что… это?… – еле ворочая языком, спросил Луня волхва.