Луня подбросил дров в очаг, достал из мешка горсть лущеных орехов, вываренных в меду, всыпал в отцову руку. Знал - сам есть не будет, он вообще ничего не ест сам, кормить надо, но очень хотелось Луне хоть как-то одарить того, кто его на свет породил.
   - Я, батя, в далеком походе был, вот... - запинаясь, нескладно рассказчик-то из него никакой, начал говорить Луня: - С Шыком, с волхвом нашим. Вож мне Красный меч дал, теперь я - как вой настоящий, и ратиться мне довелось, и с корья, и с берами, и с хурами, а от зулов поганых еле-еле ноги унесли! Мы теперя в новый поход отправились, за Могуч-камнем, в дальние дали, а иначе кончится род людской на земле, слышь, бать? А ещё на драгоне-птице мы летали, и в подземелья к невиличникам я лазил. Ты за меня не боись, меня Зугур, он вагас, мечевому делу учит, вож одобрил, так что меня теперь забидеть трудно! А еще, бать, приглянулась мне дочка Корча, что в Доме на Великом Ходу Хозяином. Ее Руной звать... У неё мать гремка, но это ничего, Корч, он наш, род он, значит и она - родка, ведь правда? Вот только не знаю я, живы ли они сейчас...
   Луня умолк, помрачнев, тоже уставился в огонь. Воспоминания о Руне разбередили душу, заныло сердце - почему я не птица, почему слетать не могу, глянуть, как там она, что с ней?
   Говоря с отцом, Луня словно бы говорил сам с собой. Будь отец в себе, в уме и в здоровии, вряд ли стал бы Луня с ним откровенничать, среди мужей не принято такое, это только девки с матерями всеми своими немудреными тайнами делятся - кто на кого поглядел, да как. У мужчин разговор другой, да только и отец уж боле не охотник и не вой, да и Луня, он ведь как никак - волхв, хоть и молодой совсем. Словом, всегда все рассказывал о себе сын отцу, каждый раз, когда приходил сюда, в Большую пещеру под Лысой горой.
   - Ну все, пора мне, батя! Поесть с дороги надо, Шык с Зугуром ждут меня, поди. А потом к Мертвому Омуту мы пойдем, в глубь горы - Шык, слышь-ка, с Алконостом говорить хочет, во как! Ты это, бать, орешков-то поешь, они сладкие... Вот. Я зайду еще, попрощаться зайду!
   Луня подхватил с лавки свои вещи и решительно шагнул к выходу из клетушки, а за его спиной у неподвижно сидящего возле очага человека вдруг дернулась рука и орехи с веселым стуком раскатились по каменному полу. Но Луня этого не увидел...
   * * *
   Шыка и Зугура Луня нашел у Главного Очага, что горел в конце Большой пещеры, у ног Мокоши. Волхв и вагас разулись, поставили катанки и меховые липты ближе к огню - сохнуть, а сами не спеша ели деревянными долблеными ложками похлебку из большой глиняной мисы, заедали ломтями свежего жита, да отрезали от здоровенного шмата розоватое сало.
   - Как Мочаг? - спросил Шык. Луня молча разулся, поставил сушиться свою обувку, подсел к столу, кивнул наконец:
   - Ничего, дяденька, жив, хвала Роду. А в остальном - все также...
   Путники молча ели. Шык с Зугуром, уже насытившиеся похлебкой, жевали сало с житом, а Луне пододвинули мису - давай, мол, после холодов горячее да жидкое, из мяса сверенное - само то, что надо.
   Появившаяся у стола старуха принесла кувшин с травяным настоем, плошку с блинками, залитыми медом, подхватила опустошенную Луней мису и ушла. Путники поели блинков, и Шык встал:
   - Блага дарим столу этому и хозяйкам его заботливым и хлебосольным! Будьте здоровы, бабушки, зело вкусен и сытен был обед наш!
   Из полумрака выступила, словно соткалась из воздуха, Незванна, покивала, хехекнула:
   - Знаешь, Шык, чем баб улестить - стряпню похвалишь, и баба тает уже. А если скажешь, что она ещё и красавица писанная, так она вообще поплывет, замлеет от радости...
   - Так, а отчего не сказать. - усмехнулся Шык: - Скажу: таких красавиц, как у вас тут, в Лысой горе, отродясь встречать мне не приходилось! А то, что красивы вы не обликом внешним, а душой своей, так это дела не меняет!
   Незванна покивала, мол, услыхали мы слова твои, волхв, а потом махнула рукой:
   - Пора к омуту иттить, Стана там уже, и другие тож.
   К пещерке, где находился омут, вела извилистая и тесная нора, вроде той, по которой Луне за драгоновой смертью идти пришлось. Рослый Зугур еле-еле продирался через прихотливые изгибы норы, обдирая плечами покрытые плесенью камни стен. Наконец добрались.
   Луня увидел почти круглую пещеру, в центре которой располагался Мертвый омут, словно вбил кто в каменный пол бочку с черной водой, вбил по самый край. Вот только не было, Луня знал, у той бочки дна...
   Над мертвой водой курился желтоватый в свете лучин дымок, завивался спиралью и уходил вверх, в сереющее маленьким пятнышком сквозь пролом в горе где-то далеко наверху небо. Здесь, у Мертвого омута, Седые вверяли души свои Алконосту, творили обряды, приносили жертвы. Сюда же приводили тех, кто желал с вещуном поговорить, будущность узнать. Не всех приводили, разборчивы были старухи, но вот их - привели...
   Седые стояли вдоль стен, закутанные в серые шерстяные платки, Луне даже показалось, что это не живые люди, а идолы, накрытые покрывалами. Чей-то заунывный голос тянул чаровную песню:
   ...И закрылися очи ясные,
   Очи ясные, зоркоглядные.
   Перестало тут биться сердушко,
   Опустилися белы рученьки.
   Пал на земь сыру славен Стра, яр вой,
   Муж среди мужей, Пера-бога сын.
   И душа его белой зирочкой
   Понеслась отсель в небо дальнее,
   Понеслася она в небо дальнее,
   Запредельное, заповедное.
   Там встречал её Алконост-Вещун,
   Алконост-Вещун, Зирок проводник.
   Брал он зирочку Стра Перовича,
   Брал за крылушко белоперое.
   "Ты скажи-скажи, зирка-зирочка,
   Что за жизнь была у тебя внизу?
   Коль забыла ты чтить богов людских,
   Коль губила ты жизни людские,
   Полетишь тогда ты в далекий путь,
   Вкруг земли большой, в пекло Ныево!
   Ну, а коль жила по укладу ты,
   Улетишь тогда в светел Ирий-сад,
   Там среди других предков родовых
   Будешь жить всегда светло-благосно!"
   Отвечала тут зирка-зирочка:
   "Я богов людских чтила истово.
   Не губила я жизни людовы,
   А губила лишь погань лютую,
   Защищая род, землю-матушку,
   Защищая жен, малых детушек!"
   Как взъяриться тут Алконост-Вещун:
   "Почто хочешь ты обмануть меня?!
   Когда молод бы Стра свет-Перович,
   Утопил же он деву в омуте!
   Вся вина её лишь в одном была
   В ней любовь зажгла Лада-Ладонька!"
   Отвечала тут зирка-зирочка:
   "Стра свет-Перович не виновен в том!
   Замышлял та девка бесстыжая
   Извести жену Стра свет-Перовича,
   Извести его малых детушек,
   И самой возлечь возле мужа Стра!
   Вот за то её темной ноченькой
   И пустил он в омут на реченьке,
   А теперь же ты, Алконост-Вещун,
   Навсегда сгубить хочешь зирочку!"
   Не задумался Алконост-Вещун,
   Ни на миг един не замыслился.
   Он повел крылом и сказал тогда:
   "То, что дева та неразумная
   Сотворить хотела ужасное,
   То её вина, ей за то платить,
   И она расплатилась уж - смертушкой.
   А вот зирочка славна мужа Стра
   За СВОЮ вину в пекло Ныево
   Станет путь держать, вкруг земли лететь,
   Чтобы сгинуть там в веки вечныя!"
   Так сказал-пропел Алконост-Вещун,
   Затворил небеса недолетные,
   И помчалася зирка мужа Стра
   Прямо в жар-огонь пекла Ныева...
   Былинная песнь кончилась. Луня уже слышал её раньше, но тут невольно ещё раз подивился той необъяснимой прихотливости, с которой устроен мир за то, что хотел сделать один человек, потом расплачивается другой. А вот если бы не убил Стра свет-Перович воспылавшую к нему любовью деву, она извела бы его жену и детей - и поплатилась бы за это посмертием своим, зато земную жизнь провела в любви и счастии. В былине же все случилось наоборот...
   Тут один из завернутых в ткань идолов у стены зашевелился, выступил из полумрака на свет, и Луня узнал Стану.
   - Не передумал ли, Шык? - спросила она, обращаясь к волхву: - Готов ли? С Алконостом говорить, сам знаешь, непростое дело...
   - Не передумал, бабушка. - твердо сказал Шык: - Поганств подлых сроду я не делал, а уж если что другое в жизни моей Алконосту не глянется, так тому и быть, пусть сам решает.
   Стана покивала седой головой, выпростала из складок плата сморщенную, коричневую руку, скрюченными, на птичьи когти похожими пальцами подала волхву деревянный рог, вроде коровьего, и мешочек с травами.
   Шык начал забивать травы в широкий раструб рожка. Луня по запаху определил: дурман-трава, цветки конопли, белена, грибы какие-то сушеные. Зугур шепотом спросил в самое Лунино ухо:
   - Что это, зачем?
   - Чтобы тело уснуло, а душа освободилась на время, в иномировое небо, к Алконосту, улететь смогла!
   - А-а-а! - все так же шепотом протянул вагас: - А у нас шаманы траву степную, коноплю сухую, в костер охапкой кидают, и дымом дышат. Тогда они богов видят и говорят с ними.
   Шык забил рожок травяной смесью, подхватил пальцами уголек с лучинки, положил на травы, сунул узкий конец рожка в рот, потянул, раз, другой, третий, выдохнул синевато-желтый, пряно и дурманяще пахнущий дым, кивнул Стане:
   - Можно начинать! Только это... ты манку вон ему, Луньке, дай! Пусть он стучит.
   Стана зло сверкнула выпученным глазом, но перечить не стала. Луня принял из её рук манку - деревянный, пустой внутри чурбачок и обшитую кожей летучей мыши колотушку. Когда душа к Алконосту уходит, ей потом дорогу назад найти надо. Поэтому сидит рядом с тем, кто с вещуном говорит, человек и в манку стучит, с сердцем своим удары сверяя. На звук манки душа назад летит, в тело возвращается, а иначе нельзя, иначе помрет без души человек, к Маре отправиться...
   Шык сильно и глубоко втянул в себя чародейный дым из рожка, опустился на низкую деревянную скамеечку, кивнул Стане - давай, начинай, и закрыл глаза.
   Стана уселась поудобнее и завела тонким голос древний напев, взывая к Алконосту, провожая Шыкову душу в далекий путь.
   "Ты, Алконост-вещун, ночной летун, меня услышь, не отвратись, не покинь, не сгинь. Летит к тебе душа, летит не спеша, ты на небе её прими, спроводи, все, что ей надо, покажи, где надоть, поддержи, где надо, подскажи. Слово мое к тебе услышь, Алконост-вещун, летучая мышь..."
   Голос Станы постепенно затих, и в наступившей тишине раздались удары колтушки в манку: Тук-дук. Тук-дук. Тук-дук.
   Глуховато, не спешно, не очень громко, но и не то, чтобы тихо, звучит манка. Вьется в застоявшемся воздухе сизо-желтый дым, мешаются его летучие, прозрачные пряди с дымком, что поднимается из Мертвого омута. Засыпает тело волхва, отлетает душа. Что увидит она, что ждет её в иных мирах? Про то Шык после расскажет, а пока важно не сбиться, сердце слушать: тук-дук. Тук-дук. Тук-дук.
   Зугур, потянув пару раз носом, тоже прикрыл глаза - чародейный дым успокаивает, усыпляет. Вон, и Седые прилегли у стен, и Стана села, уткнувшись носом в колени. Только ему, Луне, спать никак нельзя - пропадет Шык, если манка замолкнет, совсем пропадет, а вместе с ним исчезнет и последняя надежда Землю спасти, Великое Лихо отвести от людей. Но дым так сладок, навевает такую дрему... И манка звучит усыпляюще: Тук-дук. Тук-дук. Тук-дук.
   - Луня-я! - зашипела рассерженной кошкой Стана, ткнула ученика волхва невесть как очутившимся у неё в руке острым веретеном в лоб: - Сердце слушай, соня!
   Луня вскинулся, дернул головой, стряхивая сонную одурь, и манка зазвучала иначе: тук-дук-тук-дук-тук-дук!
   - Успокойся! - Стана вытерла Луне кровь со лба, дунула в расширенные глаза: - Дыши медленно, и борись, борись с чарами, а то пропадет Шык-то, потом сам себе не простишь! Он не зря тебе манку дать велел - испытывает тебя волхв, во как!
   Луня, чтоб взбодриться, закусил губу нижнюю, так зубами прижал - аж кровь во рту почуял, а спать все одно хочется, спасу нет. Тук-дук. Тук-дук. Тук-дук.
   Наконец все закончилось. Растаял, развеялся без следа в воздухе колдовской, омутный дым, проснулся Зугур, спросоня едва не за меч схватился, не понимая, где он и что с ним. Пробудились Седые, и Стана, повертев носом, объявила:
   - Пора!
   - Тук-дук! Тук-дук! Тук-дук! - громче и настойчивее зазвучала манка в Луниных руках, приманивая душу волхва обратно, зовя её возвратиться в тело. Вот Шык пошевелился, дрогнули сомкнутые веки, волхв сделал глубокий вдох, за ним второй, третий...
   - Славно почивали, дяденька! - откладывая манку, улыбнулся проснувшемуся Шыку Луня, но тут же осекся - судя по мрачному лицу волхва, по ярости и злобе, стоявшей в глазах, ничего хорошего его душа в иных мирах не увидела.
   Шык, пошатываясь, поднялся, опершись на руку Зугура, поклонился Седым до земли, глухо сказал:
   - Спасибо вам, бабушки, пусть дадут вам здоровья все боги светлые, да пусть заберут себе ваши немочи все боги темные! Блага дарю вам за помощь, а теперь пора нам!
   Луня, несколько опешив от таких скорых прощаний, сам-то он надеялся хотя бы в тепле переночевать, шагнул вслед за Шыком и Зугуром из пещерки, поклонившись напоследок старушкам, и по пути в Большую пещеру, ухитрившись протиснуться в одном более-мение широком месте вперед Зугура, нагнал волхва и спросил:
   - Чего там увидал-то, дяденька? Никак помрем мы все, упаси нас Влес?
   - После скажу. Времени у нас нет, Лунька, поспешать надо, зело поспешать. Чеши, с отцом простись, да к выходу давай!
   Луня знал - когда Шык говорит ВОТ ТАК, лучше и не встревать поперек. Змейкой проскользнув в тесной норе вперед волхва, он бегом бросился в Большую пещеру, похватал вещи и кинулся к отцовой клетушке. Там все было по прежнему - отец все также сидел, глядя в огонь, и в тишине было слышно лишь потрескивание дров в очаге.
   - Батя, прощаться я пришел! - присев возле отца, сказал Луня: - Пора нам, спешить надо. Ты эта... Выздоравливай, а? Бать, слышь, ведь нету у меня боле никого! Я за тебя всех богов тресветлых молить стану, ты только давай... эта... ну, сам понимаешь. Все, бать, пошел я. Свидимся еще, я вернусь, скоро вернусь!
   Луня вскочил, еле удерживая слезы, шмыгнул носом и опрометью бросился к выходу. И опять он не увидел, как шевельнул рукой отец, складывая пальцы в охранный знак, что должен был отпугнуть все нечисть злую, что сыну его могла на долгом и трудном пути встретиться.
   Глава вторая.
   Дар Вокуи.
   Когда бежишь на лызунках по лесу, не очень-то поговоришь. Всю дорогу надо глядеть, куда лызины направляешь, от веток уклоняться, деревины объезжать, то в горку бежать, то под горку катиться. Словом, не до разговоров. Поэтому, как не мучало Зугура и Луню любопытство, а выяснить, что же увидел волхв в иных мирах, они не могли, как и не могли даже догнать Шыка.
   Ну, ладно, Зугур, он с лызунками познакомился семидицу назад, трудно ему управляться. Но Луня-то, со своими длинными "махалками", он-то в городище чуть не лучшим бегуном был. Однако далеко не молодой уже Шык несся по сиреневым в вечерних сумерках сугробам так, словно за ним сам Владыка, чтоб его лихоманка скрутила, поспевал. И сколько ни старался Луня, догнать волхва он не мог.
   Лишь после заката, в серой зимней лесной темноте остановился Шык, скинул лызины и принялся споро раскидывать снег, готовя яму для костра и ночлега.
   Луня подъехал, когда Шык уже запалил Зничев цвет и топил в бронзовом котелке воду для взвара, подбрасывая туда изредка комки снега. Зугур тащился где-то сзади, идя по Луниному следу.
   - Уф! Загнал ты нас совсем, дяденька! - Луня сплюнул в снег дымящуюся паром на морозе слюну, выпростал ноги из кожаных лямок лызунков, плюхнулся в сугроб, умыл лицо снегом, отдышался: - Чего бежали-то так, а? Что видал-то ты тама, у Мертвого омута?
   - Зугура подождем, потом расскажу. - угрюмо буркнул Шык: - Ты давай, Лунька, в снегу не сиди, Лихие Радены вон за каждой елкой сидят, чуть околохнешь посля беготни, тут и вцепятся! Вставай, за дровами сходи.
   Луня послушно встал, воткнул лызины в снег и принялся собирать сучья и крупные ветки, нет-нет да и прислушиваясь - не слыхать ли припозднившегося Зугура.
   * * *
   Зугур приплелся, когда уже вызвездило. К тому времени Шык с Луней сгоношили ужин, приготовили все к ночлегу. Поели молча, а потом Луня и Зугур выжидательно уставились на волхва. Тот уселся поудобнее и заговорил, глядя на пламя костра:
   - Когда тело мое уснуло, душа вылетела вон, и я увидел со стороны и себя, лежащего на полу у омута, и Луню с манкой, и Седых. А потом чародейный ветер повлек меня вверх, на небо, и куда-то выше, в иные миры и иные межзвездные бездны. И вот увидел я Алконоста, и походил он на плат черный, тряпицу рваную, на лоскут мрака, а посреди того мрака личина старушечья на меня глядела.
   Я сказать хочу Алконосту, мол, приветствую тебя, и здравия желаю, и блага получать желаю, а душа уст не имеет, молчит она, но он, Алконост, понял, дохнул на меня, легонько так, и понесло меня, понесло, закружило по небесам, по мирам и временам, пока не выкинуло раз туда, куда мне и надобно было - в будущность нашу, в весну грядущую.
   И увидал я, други, страшное! Такого ещё ни один смертный не видел, и не увидит, Род даст, никогда, а коли увидит, то последнее это будет из видений его пожизненных.
   В устье большой реки, Обура, видать по всему, на высоком берегу, только от снега освободившимся, стояли мы, трое все, и в небо, задрав головы, глядели. А в небе, в синеве васильковой, разыгралась Битва Богов, сошлись там на ратовище Владыка с прислужнями своими, и наши боги, те, кто за людей постоять решил.
   Понял я это, или подсказал мне кто - точно не знаю, потому как ликов божеских увидать нельзя было, просто сошлись в синеве стрелы огненные, дымы черные, молоньи светлые, искры багряные, туманы сизые, огни зеленые, и все это в миг в чародейскую круговерть смешалось, и загрохотало кругом, и земля затряслась, и небо почернело, и воды реки на дыбы встали, и померкло солнце...
   Долго они бились. От жара и огня, что полыхал в небе, занялась пожухлая прошлогодняя трава, земля покрылась трещинами, а мы, пав в ужасе ниц, закрывались плащами от пепла, падавшего повсюду. Время от времени на земь то там, то тут низвергались огненные шары и взрывались с ужасным грохотом, окутываясь дымами. То поверженные боги разбивали свою сущность о твердь земную. Не мог я понять, что за боги гибли, наши или супротивные, как не мог понять, как вообще может погибнуть бог, но душа моя чувствовала - каждый огненный шар нес в себе божественную суть, а взрываясь, терял её без возврата.
   И тут случилось самое страшное. Неожиданно разошлись небеса, и из слепящего марева разрыва глянули в мою душу глаза самого Владыки! И задрожал я в страхе, и понесся прочь, ибо Владыка узнал меня, узнал, и тут же прочел в душе моей, зачем я здесь.
   Но прежде чем моя душа сумела ускользнуть от Владыкова Ока, заметил я, как в тот холмик, где стояли мы с вами, други, и откуда зрили за Битвой Богов, ударил небесный молот, и обратил плоть нашу в кровавое месиво из мяса и костей. Словом, погибли мы...
   В ужасе необычайном возвал я к Алконосту, умоляя вернуть меня назад, в наши времена, в тело мое, но прежде чем это случилось, я услышал глас Владыки: "Ты бессилен против меня, человек! И ты, и все остальные люди все вы умрете, ибо так хочу я, Владыка Мира, и никто не сможет противиться моей воли!.."
   Долго мчалась моя душа сквозь тьму и свет, сквозь пламя и дождь, прежде чем в каком-то сумрачном месте, где лишь тени колышутся среди теней, не встретился мне кто-то, похожий на слабой подобие человеческой души, горящей тусклым пламенем, и он сказал мне: "Беги! Беги из Лысой горы не медля, иначе погибнешь, и дело, тобой и твоими спутниками начатое, уж некому будет закончить!".
   Подумал я, что это дух, посланный Хорсом или ещё кем из светлых богов, явился упредить меня, и кинулся дальше, и услыхав звук манки, вернулся в тело свое...
   Вот так все было, други.
   Волхв замолчал, глотнул из баклаги остывшего ягодного взвара, пошебуршил кривым березовым суком прогорающие поленья в костре.
   - Ну Владыка, ну сын шелудивой суки шакала! Добрался он, значит, до нас! - рявкнул в наступившей тишине Зугур, плюнул в снег и с мрачным упорством принялся точить лезвия секиры, да так, что искры из-под оселка летели.
   - Покуда не добрался. - поправил вагаса Шык: - Но может статься, что доберется...
   - Что ж за напасть должна приключиться с Лысой горой? - угрюмо спросил Луня: - Ведь люди там, Седые, и отец мой, и другие еще! Что ж мы не упредили их, дяденька?
   - Думаю я, Луня, что опасность не Лысой горе, а нам, мне, тебе, Зугуру, угрожала, а может, и по сию пору грозит. Понял Владыка, что я к Алконосту взывал из пещеры у Мертвого Омута, понял и мог ТАМ нас истребить! Ну, а коли нас там нет теперь, он снова на поиски кинется и слуг своих пошлет. Крепко надеюсь я на Хорса и других богов наших - авось прикроют, дадут до Могуч-Камня добраться, если только...
   - Что - если только? - насторожено спросил Зугур.
   - Если только та битва в устье Обура, которую я в будущности видел, не истребит их до последнего! И нас, без поддержки оставшихся, заодно. - Шык встал, подбросил дров в костер, поплотнее запахнул надетый поверх лисьей шубы подбитый оленьим мехом плащ - морозец к полуночи изрядно придавил и пробирал до костей.
   - Так раз видел ты эту битву, волхв, значит будет она? И смерть наша тож? - спросил Зугур, тоже заворачиваясь в плащ по самые брови.
   - Не обязательно... - покачал головой Шык: - Будущность, что Алконост показывает, она лишь МОЖЕТ случиться. Если сейчас, в нашем времени, что-то изменится, по другому пойдет, то будущность поменяется. Все связано, всегда одно из другого вытекает, как вода из крынки, и никогда - наоборот.
   Битва Богов и смерть наша в том случае сбудется, если мы все так, как задумано, делать будем, и до Обура этого треклятого в срок, что назначили, дойдем. А если раньше мы поспеем, или вовсе то место стороной обойдем, то ведь не будет нас там, так?
   - Ну. - кивнул Зугур.
   - Вот и получается, что это уже не то, а другое будущее, а в нем все по другому случится! Не по Владыкиному!
   - Так спешить тогда надо! - вагас хлопнул кулаком в рукавице о другую руку: - Спешить, торопиться, ещё по снегу проскочить Обур, и не через устье идти, а ниже. Вот и обманем плохое будущее!
   Шык покивал молча, потом сказал уже про другое:
   - Спать давайте, други, пора уже. Время позднее, а если мы торопиться решили, то завтра пораньше вставать надо, и днем привалы сократить до малости.
   Путники споро приготовили в снежной яме логово из лапника и шкур, улеглись, тесно прижавшись друг к другу, укрылись плащами. Вскоре Шык и Зугур уснули, а Луне все не спалось. Мерещились какие-то видения, проплывали чередой лица виденных в Лысой горе людей, то и дело являлся отец, молчаливый и кроткий, как всегда. Потом Луня представил себе Межзвездную Бездну, огромную, бескрайнюю, черную и холодную. Представил, как летит в ней Небесная Гора, приближаясь к Земле, и ещё представил, как рассыпается она вдруг в прах, исчезает, сохраняя людям жизнь. Эх, кабы можно было её вот так легко, одной мечтой развеять, на сколько проще все бы оказалось!
   С тем и уснул Луня.
   * * *
   Утром путники проснулись под толстым слоем снега - оказалось, что после полуночи начался снегопад, заваливший все вокруг свежим пушистым снежком. По такому быстро бежать трудно - лызины проваливаются, а в мех на их нижней стороне набиваются снежинки и мешают идти.
   Быстро перекусили, увязали мешки, Шык достал Чертеж и прикинул, сколько им ещё идти до земель чудей. Выходило - всего ничего, день-два, не больше. Путники встали на лызунки и гуськом двинулись на полуночь и закат, а по правую руку от них, ещё не видимое за заснеженными деревьями, вставало в морозной дымке багровое неяркое солнце.
   * * *
   На брошенное чудское селение, заваленное снегом по самые крыши, маленький отряд напоролся к середине следующего дня. Два десятка корой крытых избушек, выстроенных на огромных пнях, пара балаганов, изгородь вкруг - вот и все городище. И ни следа, ни зарубки - нет людей, ушли, давно и навсегда, судя по тому, что все, что можно было унести, с собой забрали.
   - Вот так так! - удивленно протянул Зугур, сгибаясь в три погибели и заглядывая в крайнюю избу: - Одни стены! Кто ж их спугнул, сынов заячих? Уж мест-то - глуше не придумаешь, леса кругом чащобные, пеший еле-еле пройдет, а уж конному и вовсе не пролезть.
   - А летом тут ещё и болотина везде! - кивнул Шык: - Тут чудей точно никто не достал бы. Что ж за напасть, хотел бы я знать? Ладно, дальше побежим - больше узнаем. Нам, пожалуй, и все равно, встретим мы тех чудей, нет ли...
   - В тепле-то хорошо бы переночивать хоть разок, а, дяденька? - Луня зябко повел плечами: - Да и припас, что из дома прихватили, к концу подходит.
   - Лунька, тебе пожрать бы только! - хохотнул Зугур: - По мне так: чем меньше мы кого на пути нашем встретим, тем лучше!
   Тут уж против сказать было нечего, и Луня, сердито сопя, первым двинулся дальше, бороздя лызинами снежную гладь.
   Лес мало по-малу менялся. Совсем исчезли родные дубы, стало меньше липы и березы, зато появился густой подлесок из ольхи, тальника, вербы. "По болотам идем!", - смекнул Луня. Шык говорил, что земли чудей вдоль всего морского побережья болотистые и мокрые, летом гнуса полно, а от гнилой воды поднимается дурной дух, что вызывает болезни души и тела. Еще водится в болотах прорва всяческой нечисти, и ночью по чудским лесам лучше даже отрядно не ходить - добром не кончится. Хорошо, хоть зимой промерзают топи, и нет ни гнуса, ни тварей окоянных - спят под корягами да в омутах, злобу копят.