Страница:
— Ага, понял, — Геничка посмотрел на худую и длинную Дольку.
Ах, так? Ладно, будь по-вашему. Я по-турецки уселась на пол и начала рассказ.
20
21
22
23
24
— Перемазалась-то как, — Стасик пересел к Аделине, достал парчовый носовой платок и стал стирать с ее лица сгущенку. Та стояла насмерть.
— Ты языком, — посоветовала А.
Тролль лизнул ее в милую мордочку.
— Щекотно, — хихикнула А и стала расстегивать на нем стильную рубашку стоимостью один доллар.
25
26
27
Ах, так? Ладно, будь по-вашему. Я по-турецки уселась на пол и начала рассказ.
20
Отпраздновав Светкины именины, Федя и Стасик вернулись в слесарку. Продвинутый Федя со знанием дела запустил руки в троллев дипломат и комментировал предлагаемое самым восторженным образом. Воздух вскоре заполнился наидичайшими ароматами и междометиями: «Ах!», «Ух!», «Ой-ойой!», «Э-ге-гей!» и «У-ю-юй!». Кое-что купили. Федя выбрал дезодорант для носков «Брызги недр»:
«Побалую себя с получки», и потащился провожать Стасика на проходную.
— Слушай, ох и баба у тебя! — не выдержал-таки слесарь, когда уже попрощались.
— Какая баба?
— Да Аделина из бухгалтерии, видел я, как она тебя целовала.
— А, эта. Это не баба. Это Душа.
— Я и говорю, душа, а не баба! Ну, ты мужик.
Тролль только улыбнулся. Он решил сегодня никуда больше не ходить, благо улов был немалый.
Подогретые фединым энтузиазмом работники бюстозавода порядком обогатили фирму «Тарго» в лице ее представителя. Тролль отправился домой готовить торжественный ужин к приходу Аделины, рабочий день которой заканчивался в шесть, и вспоминать ее первое появление. Где-то под ложечкой привычно зацарапались песенки.
«Побалую себя с получки», и потащился провожать Стасика на проходную.
— Слушай, ох и баба у тебя! — не выдержал-таки слесарь, когда уже попрощались.
— Какая баба?
— Да Аделина из бухгалтерии, видел я, как она тебя целовала.
— А, эта. Это не баба. Это Душа.
— Я и говорю, душа, а не баба! Ну, ты мужик.
Тролль только улыбнулся. Он решил сегодня никуда больше не ходить, благо улов был немалый.
Подогретые фединым энтузиазмом работники бюстозавода порядком обогатили фирму «Тарго» в лице ее представителя. Тролль отправился домой готовить торжественный ужин к приходу Аделины, рабочий день которой заканчивался в шесть, и вспоминать ее первое появление. Где-то под ложечкой привычно зацарапались песенки.
21
Тролль тем летом рыбачил. Мягкое нежное утро только-только распустилось. Зверье еще не успело закончить хлопоты, связанные с пробуждением. Вокруг чирикали, цвикали, попискивали, чуть слышно шлепали мохнатыми лапками по сырой траве, восторженно квакали и вовсю ели друг друга. Тролль давно забыл язык зверей, а может, те разучились разговаривать, но их утренняя суета будила в нем покой, была близка и понятна. Он стоял на носу лодки, беззвучно опуская длинный шест в податливую светлую воду, легко разводя ее носом суденышка, и гадал: много ли рыбы попалось за ночь в сеть, свитую пару дней назад? Вчера вечером он как раз решил опробовать ее и установил в хорошем, уловистом месте. Было самое лето, заготавливать рыбу на зиму время еще не приспело, но сеть уж очень хотелось проверить.
В привычном гомоне лесного народца услышал Тролль нервную нотку. Принюхался. Да, совершенно явно чувствовался в девственном воздухе запах, от которого Тролль бежал много лет назад: запах человека и его крови. Нельзя сказать, чтоб Тролль не терпел людей, он довольно часто жил среди них по их правилам, но их привычка убивать и мучить друг друга без необходимости тяготила его, лишала душевного равновесия. Тогда он уходил в дикие леса, благо их было еще без края, и жил, как тысячи лет назад, простой жизнью зверя. Но рано или поздно всегда возвращался к людям, будто что-то притягивало.
Ленивая речка никуда не торопилась, медленно и важно огибала естественные выступы: каменный ли мысок, кряжистый ли дуб, росший с незапамятных времен и не желавший покидать обжитого места из-за такой чепухи как спокойная водица. Уступчивый речкин характер поделил ее на множество рукавов и рукавчиков, и образовалась на ее неспешном пути масса мелких островков.
На одном из них Тролль увидел человеческое существо, голое, здорово исцарапанное, но живое.
Существо спало, свернувшись калачиком, укрытое вьющимися волосами удивительного цвета — цвета листвы осеннего клена. Вдруг оно почуяло что-то и вскочило. Оказалось, это самка, но какая-то чудная, Тролль не встречал еще такой породы. Страшно худая, высокая, с непомерно длинными ногами, слишком маленькой для такой взрослой особи грудью, с кожей совершенно белой, даже синей от холода.
В руках находка держала копье. Наизготовку.
— Хочешь есть? — спросил Тролль на местном наречии. Обычно это действовало.
— Ах, это ты, — сказала женщина непонятно, прошлепала к лодке, смешно задирая разодранные коленки, уселась на дно, положила рядом копье и скомандовала, — поплыли!
— Ты кто?
— Твоя Душа. Буду с тобой жить.
Женщина-Душа и взаправду поселилась в жилище у Тролля. Он сплел ей лежанку из ивовых прутьев, набросал сверху сухой травы, дал шкуру волка, чтобы укрыться, кое-какую одежонку. Первое время женщина помалкивала, только спала да ела до рвоты. Живот уже не прилипал к позвоночнику, но тело было по-прежнему худым и белым. Царапины ее Тролль замазал красным илом и они быстро зажили. Как-то Душа спросила:
— Почему ты все делаешь сам?
— Кто же за меня сделает? Ты вон помочь не торопишься.
— Заставь помощников.
— Нет у меня помощников, видишь же — живу один.
— Не ври. У Хозяина леса всегда есть помощники: духи воды, духи ветра, духи деревьев и зверей. А увидеть их я не могу, я же человек.
— Я тоже человек. Может, и есть у леса Хозяин, да я его никогда не видел.
— Почему тогда тебя звери не трогают? Утром хромой медведь приходил, ты ему лапу колдовским зельем мазал.
— Хозяина у леса нет, а законы есть. Кто их уважает, того зверь не обидит. А медведь — приятель мой, он медвежонком здесь жил, на твоем месте спал.
Душа разочарованно почесала рыжую гриву.
— Плохо, что ты не колдун. Мне с Большим Бубном расправиться надо. Тут без колдуна трудно.
Ладно, — решила она, — пойдешь вечером со мной, там видно будет.
— А если не пойду?
— Пойдешь-пойдешь, баздыкну копьем — бегом побежишь.
Тролль развеселился и согласился. Конечно, он не испугался, что его баздыкнут копьем, вид женщина имела довольно жалкий, но она была забавная. К тому же, интересно узнать: что за Большой Бубен и чем он провинился перед этой самкой?
Вечером собрались в путь. Взяв на плечо любимое копье, Душа затопала впереди, показывая дорогу.
Ее худые лопатки освещала Луна.
— Душа, кем ты была в своем племени?
— Охотницей.
— Женщины не охотятся.
— Меня женщиной не считают. Говорят, больно страшная.
— Ну, хорошо. Как ты зверя выслеживаешь? Если так топать, глухой тетерев в соседней роще с перепугу с ветки свалится.
— Не твое дело. И не смей звать меня Душой. Душа — жена Хозяина леса. Раз ты человек, значит я просто А.
— А?
— А! Имя такое. Будешь хихикать, баздыкну.
Она подергала лопатками, запнулась, зацепилась копьем и кувыркнулась в какую-то яминку. Он ее вытащил. Так и шли. Две ночи, два дня и еще пол-ночи.
В привычном гомоне лесного народца услышал Тролль нервную нотку. Принюхался. Да, совершенно явно чувствовался в девственном воздухе запах, от которого Тролль бежал много лет назад: запах человека и его крови. Нельзя сказать, чтоб Тролль не терпел людей, он довольно часто жил среди них по их правилам, но их привычка убивать и мучить друг друга без необходимости тяготила его, лишала душевного равновесия. Тогда он уходил в дикие леса, благо их было еще без края, и жил, как тысячи лет назад, простой жизнью зверя. Но рано или поздно всегда возвращался к людям, будто что-то притягивало.
Ленивая речка никуда не торопилась, медленно и важно огибала естественные выступы: каменный ли мысок, кряжистый ли дуб, росший с незапамятных времен и не желавший покидать обжитого места из-за такой чепухи как спокойная водица. Уступчивый речкин характер поделил ее на множество рукавов и рукавчиков, и образовалась на ее неспешном пути масса мелких островков.
На одном из них Тролль увидел человеческое существо, голое, здорово исцарапанное, но живое.
Существо спало, свернувшись калачиком, укрытое вьющимися волосами удивительного цвета — цвета листвы осеннего клена. Вдруг оно почуяло что-то и вскочило. Оказалось, это самка, но какая-то чудная, Тролль не встречал еще такой породы. Страшно худая, высокая, с непомерно длинными ногами, слишком маленькой для такой взрослой особи грудью, с кожей совершенно белой, даже синей от холода.
В руках находка держала копье. Наизготовку.
— Хочешь есть? — спросил Тролль на местном наречии. Обычно это действовало.
— Ах, это ты, — сказала женщина непонятно, прошлепала к лодке, смешно задирая разодранные коленки, уселась на дно, положила рядом копье и скомандовала, — поплыли!
— Ты кто?
— Твоя Душа. Буду с тобой жить.
Женщина-Душа и взаправду поселилась в жилище у Тролля. Он сплел ей лежанку из ивовых прутьев, набросал сверху сухой травы, дал шкуру волка, чтобы укрыться, кое-какую одежонку. Первое время женщина помалкивала, только спала да ела до рвоты. Живот уже не прилипал к позвоночнику, но тело было по-прежнему худым и белым. Царапины ее Тролль замазал красным илом и они быстро зажили. Как-то Душа спросила:
— Почему ты все делаешь сам?
— Кто же за меня сделает? Ты вон помочь не торопишься.
— Заставь помощников.
— Нет у меня помощников, видишь же — живу один.
— Не ври. У Хозяина леса всегда есть помощники: духи воды, духи ветра, духи деревьев и зверей. А увидеть их я не могу, я же человек.
— Я тоже человек. Может, и есть у леса Хозяин, да я его никогда не видел.
— Почему тогда тебя звери не трогают? Утром хромой медведь приходил, ты ему лапу колдовским зельем мазал.
— Хозяина у леса нет, а законы есть. Кто их уважает, того зверь не обидит. А медведь — приятель мой, он медвежонком здесь жил, на твоем месте спал.
Душа разочарованно почесала рыжую гриву.
— Плохо, что ты не колдун. Мне с Большим Бубном расправиться надо. Тут без колдуна трудно.
Ладно, — решила она, — пойдешь вечером со мной, там видно будет.
— А если не пойду?
— Пойдешь-пойдешь, баздыкну копьем — бегом побежишь.
Тролль развеселился и согласился. Конечно, он не испугался, что его баздыкнут копьем, вид женщина имела довольно жалкий, но она была забавная. К тому же, интересно узнать: что за Большой Бубен и чем он провинился перед этой самкой?
Вечером собрались в путь. Взяв на плечо любимое копье, Душа затопала впереди, показывая дорогу.
Ее худые лопатки освещала Луна.
— Душа, кем ты была в своем племени?
— Охотницей.
— Женщины не охотятся.
— Меня женщиной не считают. Говорят, больно страшная.
— Ну, хорошо. Как ты зверя выслеживаешь? Если так топать, глухой тетерев в соседней роще с перепугу с ветки свалится.
— Не твое дело. И не смей звать меня Душой. Душа — жена Хозяина леса. Раз ты человек, значит я просто А.
— А?
— А! Имя такое. Будешь хихикать, баздыкну.
Она подергала лопатками, запнулась, зацепилась копьем и кувыркнулась в какую-то яминку. Он ее вытащил. Так и шли. Две ночи, два дня и еще пол-ночи.
22
— На месте.
Тролль и А стояли на плоской вершине низкой горушки, у подножья которой спала по причине ночного времени суток деревня. Сюда доносился запах жилья. Горушку венчало сложенное из обтесанных камней святилище, похожее на небольшую пещерку. На пороге лежали подношения странным человеческим божествам: дурно пахнущая нога старого зайца, горсть орехов в плошке, мучнистые корешки амбариса. Скучновато.
— Он там, — дрожащим пальцем А ткнула внутрь святилища.
— Кто «он»?
— Большой Бубен. Ты должен его принести. Если пойду я, с небес ударит огненная стрела прямо мне в голову, — А выразительно постучала себя по темечку. — Ты мужчина, тебя не убьет. Может быть.
— Ладно, как выглядит этот Большой Бубен?
— Не знаю, Его никто не видел, кроме шамана. Зато все слышали, как он говорит: «Бум!» Колдун ходит советоваться с ним в новолуние.
Тролль, веривший только в то, что видел собственными глазами, покрутил головой и пропал в пещерке. Он шарился в полной темноте, пока не запнулся за что-то. Это что-то гулко ухнуло.
— Он! — пискнула А снаружи.
Вытащенный под яркий лунный свет Большой Бубен оказался огромным горшком для еды без дна.
Верхнее отверстие было затянуто выделанной и разрисованной уродливыми фигурками кожей. Бубен лежал рядом с пещеркой, посвечивал кожаной гладью, недовольно гудел, потревоженный столь беспардонным образом. Храбрая охотница на полусогнутых ногах обошла его кругом, потыкала копьем, потрогала пальцем. Небесная стрела не спешила бить охальницу по темечку. А ходила вокруг племенной святыни быстрее и быстрее, бормоча тихонько, но страстно что-то злобное, трясла лохматой гривой, ухала, а потом вдруг вскочила на затянутое кожей пузо и присела. В нос ударил характерный запах испражнений. Сделав дело, А спрыгнула с Бубна и некоторое время глядела вниз, пытаясь рассмотреть спящую под горой деревню.
— Пора идти. Догонят — убьют, — она развернулась и затопала обратно в лес, даже не взглянув в сторону поверженного врага, чье некогда надменное тело украшала ароматная кучка.
Они шли остаток ночи, утро и весь день, остановились передохнуть только к вечеру.
— Как тебя зовут? — спросила А, откинувшись спиной на теплый ствол старого клена и устало вытянув ноги.
— Вух. С чего вдруг тебя заинтересовало мое имя? До сих пор ты обходилась без него.
— Этой ночью я узнала, что ты смелый. Смелых следует звать по имени. Молодец, Вух, не испугался Большого Бубна.
— Может, расскажешь, чем он тебе насолил?
А сердито посопела и выдала следующую историю. Оказывается, люди ее племени вовсе не рыжие, а темноволосые и темнокожие. Они нашли ее в лесу младенцем, воспитали и вырастили. По местным меркам А считалась страшной уродиной, мужчины племени не хотели брать ее в жены, женщины чурались и не научили ведению хозяйства. Чтоб не дармоедничать, А стала ходить на охоту.
— Ты сказал, я плохая охотница. Но и другие у нас не лучше. Если зверья в какой-то год меньше обычного, племя голодает. Колдун идет к Большому Бубну испрашивать совета. Большой Бубен говорит, что нужно сделать, чтобы зверь ловился.
— Топать тише.
— Это ты колдуну скажи. Ну и вот, этим летом мы опять голодали, живность попряталась. И Большой Бубен приказал принести в жертву меня, потому что я рыжая и навлекаю на племя беду. Как только меня убьют, зверь вернется и сам в ловушки попрыгает. Ужасно жаль, конечно, голодных детишек, но себя мне жаль еще больше, и я удрала в лес, к Хозяину, хотела стать Душой. Помню, когда была девочкой, старухи шептались, мол, живет в лесу Хозяин, вечное существо, великий колдун. Ему суждено быть одиноким, пока не встретит и не спасет от смерти свою Душу, женщину из людей, которая станет его женой. Я, когда тебя увидела, подумала, ты Хозяин и есть, обрадовалась. Ну да ладно, ты и так ничего, — лицо А внезапно расплылось в широкой улыбке, обнажив широкие, как у бобра, верхние зубы. — Посплю пока, покарауль, — распорядилась она, бухнулась на бочок, нежно обняла копье и засопела.
Ночью отправились дальше. Тролль предпринял кое-какие меры, чтобы сородичи беглянки не нашли их по следам. Хотя против столь бестолковых существ, не могущих летом в хороший год прокормиться в богатом живностью и ягодами лесу, и эти предосторожности были излишни. До жилища добрались без хлопот, не считая нескольких синяков на теле А, постоянно куда-то падавшей. Наступил поздний вечер. Накануне отдохнули хорошо, спать еще не хотелось, но, как следует наевшись, улеглись, каждый в своем углу. Верный очаг тепло тлел, мягко освещал столь разные лица: белое, узкое, загадочное, сероглазое — это А, треугольное, с ярко-фиолетовыми глазами, хитрое и вместе с тем печальное — это Тролль.
— Вух, почему мужчины не хотят меня?
— Ты не похожа на женщин, которых они знают.
— Ты знал других?
— Я много чего повидал.
— И таких, как я?
— Таких, пожалуй, нет.
— Скажи, я тебе нравлюсь?
— Конечно, — соврал Тролль — Почему же ты не взял меня до сих пор? — В голосе ее что-то звенело. Слезы, что ли?
— Хочешь стать моей?
Она всхлипнула.
— Прыгай сюда, — позвал Вух, и А прыгнула. Прямо через очаг.
Перед рассветом Тролль отчего-то проснулся. В оконное отверстие заглядывали последние ночные звезды. И ярче их рядом с ним сияли в полутьме счастливые глаза А.
А прожила с ним до следующего лета. Однажды, возвратившись с рыбалки, он не застал дома ни ее, ни знаменитого копья. Она ушла, как уходили все женщины, когда-либо делившие с ним кров. Может, их не устраивал простой быт Тролля, а может, то, что от него не рождались дети. Тролль не искал А. Вскоре он и сам перебрался отсюда на новое место. Но это уже другая история.
Тролль и А стояли на плоской вершине низкой горушки, у подножья которой спала по причине ночного времени суток деревня. Сюда доносился запах жилья. Горушку венчало сложенное из обтесанных камней святилище, похожее на небольшую пещерку. На пороге лежали подношения странным человеческим божествам: дурно пахнущая нога старого зайца, горсть орехов в плошке, мучнистые корешки амбариса. Скучновато.
— Он там, — дрожащим пальцем А ткнула внутрь святилища.
— Кто «он»?
— Большой Бубен. Ты должен его принести. Если пойду я, с небес ударит огненная стрела прямо мне в голову, — А выразительно постучала себя по темечку. — Ты мужчина, тебя не убьет. Может быть.
— Ладно, как выглядит этот Большой Бубен?
— Не знаю, Его никто не видел, кроме шамана. Зато все слышали, как он говорит: «Бум!» Колдун ходит советоваться с ним в новолуние.
Тролль, веривший только в то, что видел собственными глазами, покрутил головой и пропал в пещерке. Он шарился в полной темноте, пока не запнулся за что-то. Это что-то гулко ухнуло.
— Он! — пискнула А снаружи.
Вытащенный под яркий лунный свет Большой Бубен оказался огромным горшком для еды без дна.
Верхнее отверстие было затянуто выделанной и разрисованной уродливыми фигурками кожей. Бубен лежал рядом с пещеркой, посвечивал кожаной гладью, недовольно гудел, потревоженный столь беспардонным образом. Храбрая охотница на полусогнутых ногах обошла его кругом, потыкала копьем, потрогала пальцем. Небесная стрела не спешила бить охальницу по темечку. А ходила вокруг племенной святыни быстрее и быстрее, бормоча тихонько, но страстно что-то злобное, трясла лохматой гривой, ухала, а потом вдруг вскочила на затянутое кожей пузо и присела. В нос ударил характерный запах испражнений. Сделав дело, А спрыгнула с Бубна и некоторое время глядела вниз, пытаясь рассмотреть спящую под горой деревню.
— Пора идти. Догонят — убьют, — она развернулась и затопала обратно в лес, даже не взглянув в сторону поверженного врага, чье некогда надменное тело украшала ароматная кучка.
Они шли остаток ночи, утро и весь день, остановились передохнуть только к вечеру.
— Как тебя зовут? — спросила А, откинувшись спиной на теплый ствол старого клена и устало вытянув ноги.
— Вух. С чего вдруг тебя заинтересовало мое имя? До сих пор ты обходилась без него.
— Этой ночью я узнала, что ты смелый. Смелых следует звать по имени. Молодец, Вух, не испугался Большого Бубна.
— Может, расскажешь, чем он тебе насолил?
А сердито посопела и выдала следующую историю. Оказывается, люди ее племени вовсе не рыжие, а темноволосые и темнокожие. Они нашли ее в лесу младенцем, воспитали и вырастили. По местным меркам А считалась страшной уродиной, мужчины племени не хотели брать ее в жены, женщины чурались и не научили ведению хозяйства. Чтоб не дармоедничать, А стала ходить на охоту.
— Ты сказал, я плохая охотница. Но и другие у нас не лучше. Если зверья в какой-то год меньше обычного, племя голодает. Колдун идет к Большому Бубну испрашивать совета. Большой Бубен говорит, что нужно сделать, чтобы зверь ловился.
— Топать тише.
— Это ты колдуну скажи. Ну и вот, этим летом мы опять голодали, живность попряталась. И Большой Бубен приказал принести в жертву меня, потому что я рыжая и навлекаю на племя беду. Как только меня убьют, зверь вернется и сам в ловушки попрыгает. Ужасно жаль, конечно, голодных детишек, но себя мне жаль еще больше, и я удрала в лес, к Хозяину, хотела стать Душой. Помню, когда была девочкой, старухи шептались, мол, живет в лесу Хозяин, вечное существо, великий колдун. Ему суждено быть одиноким, пока не встретит и не спасет от смерти свою Душу, женщину из людей, которая станет его женой. Я, когда тебя увидела, подумала, ты Хозяин и есть, обрадовалась. Ну да ладно, ты и так ничего, — лицо А внезапно расплылось в широкой улыбке, обнажив широкие, как у бобра, верхние зубы. — Посплю пока, покарауль, — распорядилась она, бухнулась на бочок, нежно обняла копье и засопела.
Ночью отправились дальше. Тролль предпринял кое-какие меры, чтобы сородичи беглянки не нашли их по следам. Хотя против столь бестолковых существ, не могущих летом в хороший год прокормиться в богатом живностью и ягодами лесу, и эти предосторожности были излишни. До жилища добрались без хлопот, не считая нескольких синяков на теле А, постоянно куда-то падавшей. Наступил поздний вечер. Накануне отдохнули хорошо, спать еще не хотелось, но, как следует наевшись, улеглись, каждый в своем углу. Верный очаг тепло тлел, мягко освещал столь разные лица: белое, узкое, загадочное, сероглазое — это А, треугольное, с ярко-фиолетовыми глазами, хитрое и вместе с тем печальное — это Тролль.
— Вух, почему мужчины не хотят меня?
— Ты не похожа на женщин, которых они знают.
— Ты знал других?
— Я много чего повидал.
— И таких, как я?
— Таких, пожалуй, нет.
— Скажи, я тебе нравлюсь?
— Конечно, — соврал Тролль — Почему же ты не взял меня до сих пор? — В голосе ее что-то звенело. Слезы, что ли?
— Хочешь стать моей?
Она всхлипнула.
— Прыгай сюда, — позвал Вух, и А прыгнула. Прямо через очаг.
Перед рассветом Тролль отчего-то проснулся. В оконное отверстие заглядывали последние ночные звезды. И ярче их рядом с ним сияли в полутьме счастливые глаза А.
А прожила с ним до следующего лета. Однажды, возвратившись с рыбалки, он не застал дома ни ее, ни знаменитого копья. Она ушла, как уходили все женщины, когда-либо делившие с ним кров. Может, их не устраивал простой быт Тролля, а может, то, что от него не рождались дети. Тролль не искал А. Вскоре он и сам перебрался отсюда на новое место. Но это уже другая история.
23
На коленях у Долли Геничка доедал малину (с медом он уже разобрался). На ковре вокруг меня собрались домашние: Светка с собакой, Манюня с Леней, матушка с вязанием и сама по себе кошка. С кухни тянуло подгорающей квашеной капустой.
— Понравилась сказка?
— Нет, — ответил честный сын, облизывая расписную ложку. — Больше не хочу про Тролля. Расскажи теперь про Бэтмана.
— Легко.
— Что за Бэтман? — удивился несовременный Леня.
— Герой. — Я потянулась. — Ладно, слушайте. Только история будет короткая, язык устал, — я потрясла языком. Он вяло мотнулся слева направо, точно хвост больной коровы. — В одной деревне жил-был хороший Бэтман. Круче его в округе парня не случилось. Как-то раз он встретился с Найтменом, главарем хороших из соседнего села, и у них вышел бой из-за Ватмана, но об этом узнал Клинтон, местный участковый, он прилетел на крыльях ночи, дал обоим по саксофону, и все само собой уладилось.
Правда, саксофоны целую неделю побаливали.
— Ну-у, — протянул Геничка, — это нечестная сказка. Больно коротенькая.
— Слазь! — Долька спихнула его на пол. — Ничего в сказках не понимаешь. Ленка, ты просто гений, тебе срочно в Москву надо переезжать, печататься во всех издательствах.
— Гений — я, — заявил с пола Геничка.
— Ладно, твоя мама не гений. У нее обычный талант. Что ты там с ним прозябаешь, в своем, как его?
— Малом Сургуче, так его. Не прозябаю, а живу на пользу обществу по специальности. Чтобы в Москву всех талантливых переселить, нужно сначала оттуда всех неталантливых выселить. А то места не хватит. Нас, таких, на десяток одиннадцать штук.
— Да, — авторитетно изрекла Манюня, — русский народ, знаете, какой одухотворенный? Про нашу семью уж молчу, вы любого прохожего возьмите — что-нибудь этакое творит. Да вот хоть сосед по площадке, Власий Давыдович, прекрасные стихи пишет. Он даже в заводской малотиражке печатается.
Мама, помнишь, я его поэму цитировала по ударника Завьялова? Как там?
Крыть Дольке было нечем. Но она не сдавалась.
— Ладно, не хочешь печататься — напиши для нас хит. Мы с ним, знаешь, как на весь мир прогремим?
И тебя прославим.
— Пусть на мир пустые молочные цистерны гремят по ухабам. Мне больше нравится унитазы ваять.
Бесшумно, и оплата гарантирована, — я встала. — Посмотрю: что там с капустой? Пытают ее что ли? — запах из кухни тянулся премерзостный.
Долли в рыбацких валенках протопала за мной в кухню, села на витой табурет и глядела непонятно.
Кажется, печально.
— Спросить хочешь? — подтолкнула я, мешая капусту.
— Нет, заявление сделать. Мне кажется, я должна быть с тобой.
— Как это? — вдруг стало неуютно — девочка говорила серьезно. — В качестве кого? Ты ведь не брошенный птенец, чтобы положить в сумку и унести домой. Ты для этого слишком длинная.
— Перестань обзываться. Мне нужно быть с тобой — и все. Почему ты этого не чувствуешь? Не хочешь жить в Москве — не надо, перееду в ваш Малый Сургуч.
— Да, там давно тебя ждут. Есть вакантное место в хоре ветеранов, они в прошлом месяце солистку схоронили, соловушку девяностодвухлетнюю. Очень тебе обрадуются. — Я подошла к Дольке, прижала к груди ее глупую лохматую голову и сказала мягко: — Вот балда! Что ты себе придумываешь? через неделю тебе будет стыдно вспоминать о том, что ты сейчас наговорила. А через месяц забудешь и меня, и тех сволочей из ленд-ровера.
— Мне нельзя с тобой? — голос ее звучал глухо, должно быть от того, что рот был заткнут моим животом.
— Нельзя. Завтра вместе домчим до Москвы на твоем авто, если его еще не угнали, попрощаемся и отправимся в разные стороны. Я вернусь к своим унитазам, ты — к своему «Бергамоту». Тьфу ты, чертова капуста опять горит…
— Понравилась сказка?
— Нет, — ответил честный сын, облизывая расписную ложку. — Больше не хочу про Тролля. Расскажи теперь про Бэтмана.
— Легко.
— Что за Бэтман? — удивился несовременный Леня.
— Герой. — Я потянулась. — Ладно, слушайте. Только история будет короткая, язык устал, — я потрясла языком. Он вяло мотнулся слева направо, точно хвост больной коровы. — В одной деревне жил-был хороший Бэтман. Круче его в округе парня не случилось. Как-то раз он встретился с Найтменом, главарем хороших из соседнего села, и у них вышел бой из-за Ватмана, но об этом узнал Клинтон, местный участковый, он прилетел на крыльях ночи, дал обоим по саксофону, и все само собой уладилось.
Правда, саксофоны целую неделю побаливали.
— Ну-у, — протянул Геничка, — это нечестная сказка. Больно коротенькая.
— Слазь! — Долька спихнула его на пол. — Ничего в сказках не понимаешь. Ленка, ты просто гений, тебе срочно в Москву надо переезжать, печататься во всех издательствах.
— Гений — я, — заявил с пола Геничка.
— Ладно, твоя мама не гений. У нее обычный талант. Что ты там с ним прозябаешь, в своем, как его?
— Малом Сургуче, так его. Не прозябаю, а живу на пользу обществу по специальности. Чтобы в Москву всех талантливых переселить, нужно сначала оттуда всех неталантливых выселить. А то места не хватит. Нас, таких, на десяток одиннадцать штук.
— Да, — авторитетно изрекла Манюня, — русский народ, знаете, какой одухотворенный? Про нашу семью уж молчу, вы любого прохожего возьмите — что-нибудь этакое творит. Да вот хоть сосед по площадке, Власий Давыдович, прекрасные стихи пишет. Он даже в заводской малотиражке печатается.
Мама, помнишь, я его поэму цитировала по ударника Завьялова? Как там?
Перед нами рабочий Завьялов,
еще тот трудолюб, э-ге-ге!
Всю-то жизнь у станка простоял он
на одной, понимаешь, ноге.
— Дальше не помню. Но каков язык! «Ему дали четыре медали», — Манюня в восторге закатила глаза и перестала дышать. Потом со свистом засосала в легкие очередную порцию воздуха и закончила, — Самородок!
А вторая нога — на педали,
и, товарищи если не врут,
ему дали четыре медали
и грамоту «За доблестный труд»…
Крыть Дольке было нечем. Но она не сдавалась.
— Ладно, не хочешь печататься — напиши для нас хит. Мы с ним, знаешь, как на весь мир прогремим?
И тебя прославим.
— Пусть на мир пустые молочные цистерны гремят по ухабам. Мне больше нравится унитазы ваять.
Бесшумно, и оплата гарантирована, — я встала. — Посмотрю: что там с капустой? Пытают ее что ли? — запах из кухни тянулся премерзостный.
Долли в рыбацких валенках протопала за мной в кухню, села на витой табурет и глядела непонятно.
Кажется, печально.
— Спросить хочешь? — подтолкнула я, мешая капусту.
— Нет, заявление сделать. Мне кажется, я должна быть с тобой.
— Как это? — вдруг стало неуютно — девочка говорила серьезно. — В качестве кого? Ты ведь не брошенный птенец, чтобы положить в сумку и унести домой. Ты для этого слишком длинная.
— Перестань обзываться. Мне нужно быть с тобой — и все. Почему ты этого не чувствуешь? Не хочешь жить в Москве — не надо, перееду в ваш Малый Сургуч.
— Да, там давно тебя ждут. Есть вакантное место в хоре ветеранов, они в прошлом месяце солистку схоронили, соловушку девяностодвухлетнюю. Очень тебе обрадуются. — Я подошла к Дольке, прижала к груди ее глупую лохматую голову и сказала мягко: — Вот балда! Что ты себе придумываешь? через неделю тебе будет стыдно вспоминать о том, что ты сейчас наговорила. А через месяц забудешь и меня, и тех сволочей из ленд-ровера.
— Мне нельзя с тобой? — голос ее звучал глухо, должно быть от того, что рот был заткнут моим животом.
— Нельзя. Завтра вместе домчим до Москвы на твоем авто, если его еще не угнали, попрощаемся и отправимся в разные стороны. Я вернусь к своим унитазам, ты — к своему «Бергамоту». Тьфу ты, чертова капуста опять горит…
24
На желтой и сырой траве
Лежу я, точно лист зимой,
И бродят мысли в голове
О том, что ах! и Боже мой!
Что рядом дождичек идет
И мочит мокрую траву,
А я уже который год,
Быть может, вовсе не живу,
Тролль и Аделина пили чай со слоеным тортом. Вечерело. Темнело. Веснело. Выло шальными кошками. Стучало в окно полуодетыми ветками клена. Пахло вареной сгущенкой. Аделина ела торт руками по старой привычке, застрявшей со времен средневековья. Между собой им было не обязательно играть в культурных, но Тролль старательно соблюдал те многочисленные правила, которыми люди умудрялись усложнять жизнь. Может, он подсознательно боялся отстать от них, а может, это был просто такой вид спорта.
И жизнь моя лишь чей-то сон,
Лишь чей-то бред, лишь чья-то блажь…
Но вдруг очнется этот «Он»,
И вмиг рассеется мираж?
— Перемазалась-то как, — Стасик пересел к Аделине, достал парчовый носовой платок и стал стирать с ее лица сгущенку. Та стояла насмерть.
— Ты языком, — посоветовала А.
Тролль лизнул ее в милую мордочку.
— Щекотно, — хихикнула А и стала расстегивать на нем стильную рубашку стоимостью один доллар.
25
Они отдыхали, лежа на полу на толстой шкуре. На кровати им показалось скучно.
— Между прочим, этого медведя я сам убил, — похвастался Стасик. — В наших уральских лесах кто только не шатается! Напал, понимаешь, ни с того, ни с чего. Совсем зверье одурело. Язык забыло, на людей бросается.
— И что ты с ним сделал?
— Вспомнил былую сноровку: затолкал палку в пасть, вскочил верхом и свернул шею.
— Ври больше! — Аделина фыркнула. — Мех-то искусственный, я же чую, — она засунула узкий нос глубоко в псевдо-шерсть и чихнула. — И давно не чищенный вдобавок. С утра займемся уборкой. Что только ты тут делал без меня!
— Жил. Ждал.
— Как жил? Расскажи.
— Нет. Не интересно. Давай я лучше сказку расскажу.
— Про нас?
— Не совсем. Про двух женщин. Одну зовут Лена, Елена Сергеевна.
— А другая пусть будет Долли, Доля.
— Идет. Стяни одеяло с кровати, дует. Значит, жила-была Елена Сергеевна.
— И Долли.
— Погоди, они еще не познакомились. Жила-была сама по себе Елена Сергеевна в провинциальном городе Малый Сургуч, что на широкой сибирской реке Сургуч Великий. Мужа у нее к 28 годам не случилось, а имелись: мама Тоня, папа Сергей Николаевич, боеспособный сыночек Геничка, маленькая квартирка в старом доме на шумной улице, жених восточной национальности, да работа по специальности, настолько узкой, что учили ей лишь в одном Лжедмитриевском политехе. Елена Сергеевна проектировала…
— Унитазы для самолетов.
— Почему это? — обиделся Тролль.
— Что ей, мужскую косметику продавать?
— Ладно, пусть унитазы. Дело она знала отлично, заказчики с пол-Сибири слетались. Особенно нравилось ей унитазировать гидросамолеты. Деньгами Лена не особенно интересовалась, отдавала большую часть папе-коллекционеру. Сергей Николаевич собирал картины, вернее, одну картину. Как автомобилист: купит машину, подкопит денежек, продаст и приобретет новую, более престижной модели.
Сейчас у них в туалете висел Айвазовский.
— Провинился?
— Наоборот, удостоился. В туалете подходящие условия для хранения старых полотен. Этим папа продемонстрировал маринисту, как он его ценит. В туалете Айвазовский пребывал давненько, пора бы его уж и поменять, да Сергей Николаевич на сей раз на Рембрандта нацелился, а тот стоил о-го-го!
Работал ленин папа дворником, помахивал метлой да помалкивал большую часть времени.
Мама Елены Сергеевны с некоторых пор из обыкновенной женщины превратилась в бабушку и засуществовала с единственной, но благородной целью: устремить человечество на путь служения внуку Геничке. Внук тоже был не прочь попользоваться человечеством, и вместе они составляли страшноватую парочку.
Лена все вышеописанное любила. Правда, слегка. Немножко родной Малый Сургуч, чуть-чуть — престижную работу, кое-как — жениха-коммерсанта, что-то перепадало на долю семейства, самая капелька доставалась себе и теплому морю. Последнее она любила, в основном, заочно.
— Скучновато получается, — А зевнула, почесала нос о плечо Стасика. — С ней что, никогда ничего не происходит?
— Может и происходит, да она не замечает. Слушай дальше. Однажды Лена поехала в гости через полстраны на совершенно дурацкую вечеринку в город своей Альма-матер — Лжедмитриевск. В Москве ей пришлось задержаться.
— Она встретила Долли?
— Конечно. Долли работала звездой эстрады. Юная, рыжая, чертовски талантливая, с кучей звездного мусора в голове.
— Как ему там не накопиться, мамочка ее в 5 лет на сцену определила.
— Вот именно. Долли как раз было ужасно хреново. Лена ее прижалела чуть-чуть, на свой обычный манер. А та возьми да и привяжись.
— У них случилась любовь?
— Ничего у них не случилось. Разъехались в разные стороны и зажили по-старому.
— Неправда! Может, твоя Елена Сергеевна зажила, а Долли сорвалась. Пропускала репетиции, проваливала концерты, ее почти выгнали из группы, она пошла по рукам, запила и, в конце концов, заболела. Русский вирус.
— Черт! Она позвонит Лене?
— Не скажу.
Аделина поднялась, тряхнула кудрями, отбрасывая их назад, прошла на кухню. Вода зло загремела о дно чайника.
— Эй, А! Так нечестно! У Долли хоть телефон-то ленин есть?
— Есть, — ответила А через паузу, и грохнула чайником по плите.
— Между прочим, этого медведя я сам убил, — похвастался Стасик. — В наших уральских лесах кто только не шатается! Напал, понимаешь, ни с того, ни с чего. Совсем зверье одурело. Язык забыло, на людей бросается.
— И что ты с ним сделал?
— Вспомнил былую сноровку: затолкал палку в пасть, вскочил верхом и свернул шею.
— Ври больше! — Аделина фыркнула. — Мех-то искусственный, я же чую, — она засунула узкий нос глубоко в псевдо-шерсть и чихнула. — И давно не чищенный вдобавок. С утра займемся уборкой. Что только ты тут делал без меня!
— Жил. Ждал.
— Как жил? Расскажи.
— Нет. Не интересно. Давай я лучше сказку расскажу.
— Про нас?
— Не совсем. Про двух женщин. Одну зовут Лена, Елена Сергеевна.
— А другая пусть будет Долли, Доля.
— Идет. Стяни одеяло с кровати, дует. Значит, жила-была Елена Сергеевна.
— И Долли.
— Погоди, они еще не познакомились. Жила-была сама по себе Елена Сергеевна в провинциальном городе Малый Сургуч, что на широкой сибирской реке Сургуч Великий. Мужа у нее к 28 годам не случилось, а имелись: мама Тоня, папа Сергей Николаевич, боеспособный сыночек Геничка, маленькая квартирка в старом доме на шумной улице, жених восточной национальности, да работа по специальности, настолько узкой, что учили ей лишь в одном Лжедмитриевском политехе. Елена Сергеевна проектировала…
— Унитазы для самолетов.
— Почему это? — обиделся Тролль.
— Что ей, мужскую косметику продавать?
— Ладно, пусть унитазы. Дело она знала отлично, заказчики с пол-Сибири слетались. Особенно нравилось ей унитазировать гидросамолеты. Деньгами Лена не особенно интересовалась, отдавала большую часть папе-коллекционеру. Сергей Николаевич собирал картины, вернее, одну картину. Как автомобилист: купит машину, подкопит денежек, продаст и приобретет новую, более престижной модели.
Сейчас у них в туалете висел Айвазовский.
— Провинился?
— Наоборот, удостоился. В туалете подходящие условия для хранения старых полотен. Этим папа продемонстрировал маринисту, как он его ценит. В туалете Айвазовский пребывал давненько, пора бы его уж и поменять, да Сергей Николаевич на сей раз на Рембрандта нацелился, а тот стоил о-го-го!
Работал ленин папа дворником, помахивал метлой да помалкивал большую часть времени.
Мама Елены Сергеевны с некоторых пор из обыкновенной женщины превратилась в бабушку и засуществовала с единственной, но благородной целью: устремить человечество на путь служения внуку Геничке. Внук тоже был не прочь попользоваться человечеством, и вместе они составляли страшноватую парочку.
Лена все вышеописанное любила. Правда, слегка. Немножко родной Малый Сургуч, чуть-чуть — престижную работу, кое-как — жениха-коммерсанта, что-то перепадало на долю семейства, самая капелька доставалась себе и теплому морю. Последнее она любила, в основном, заочно.
— Скучновато получается, — А зевнула, почесала нос о плечо Стасика. — С ней что, никогда ничего не происходит?
— Может и происходит, да она не замечает. Слушай дальше. Однажды Лена поехала в гости через полстраны на совершенно дурацкую вечеринку в город своей Альма-матер — Лжедмитриевск. В Москве ей пришлось задержаться.
— Она встретила Долли?
— Конечно. Долли работала звездой эстрады. Юная, рыжая, чертовски талантливая, с кучей звездного мусора в голове.
— Как ему там не накопиться, мамочка ее в 5 лет на сцену определила.
— Вот именно. Долли как раз было ужасно хреново. Лена ее прижалела чуть-чуть, на свой обычный манер. А та возьми да и привяжись.
— У них случилась любовь?
— Ничего у них не случилось. Разъехались в разные стороны и зажили по-старому.
— Неправда! Может, твоя Елена Сергеевна зажила, а Долли сорвалась. Пропускала репетиции, проваливала концерты, ее почти выгнали из группы, она пошла по рукам, запила и, в конце концов, заболела. Русский вирус.
— Черт! Она позвонит Лене?
— Не скажу.
Аделина поднялась, тряхнула кудрями, отбрасывая их назад, прошла на кухню. Вода зло загремела о дно чайника.
— Эй, А! Так нечестно! У Долли хоть телефон-то ленин есть?
— Есть, — ответила А через паузу, и грохнула чайником по плите.
26
Зима текущему году досталась снежная. Отвратительно снежная, как сказал бы папа Сергей Николаевич. Я гребла по утрам белую дрянь вместе с ним, а она валила, валила… Дрянь, то есть. Снег.
Старый противник, давно изученный до последней гадкой крупинки, и стабильно непобедимый. Отец дворничал лет этак двадцать, и каждую зиму, исключая годы учебы на специалиста, я вместо зарядки помогала ему, махала лопатой. Разогнав врага по сугробам, мы направились домой пить чай с мятой и традиционными субботними блинами матушки. Простите, забылась! — Бабани Тони. К блинам, кстати, прилагался демобилизованный из садика по случаю выходных Геничка. Так что застольная пастораль отменялась.
Мы с отцом устроили в углу утомленные лопаты и разделись. Шипели наливаемые на сковородку блины, утробно урчал сыночек, выгрызая в лицах их готовых собратьев дырочки-глазки. Зазвонил телефон. «Рановато», — подумала я и подняла трубку.
— Городской морг слушает.
— Значит, по адресу. Ленка, у меня R-вирус. Тебе нужно провериться, ты могла заразиться.
— Нет у меня никакого вируса. Недавно кровь сдавала, проходила городская акция «Не возьмешь!»
Прямо на улицах народ ловили, брали анализы и мораль читали. У меня все в порядке, — тут я заткнулась.
Она тоже молчала. Я тупо соображала. — Погоди, если у нас сейчас 8 утра, то в вашей дурацкой Москве — пять. Ты что не спишь?
— Пять? Утра?
По башке, наконец, стукнуло: у Дольки R-вирус. Она умрет. Она очень скоро умрет. Сердце взбеленилось, взбесилось, лопнуло и тысячью кусочков сползло вниз по клетке ребер. Лишь эхо взрыва гудело гулко: «Бумм…», «Бумм…» Только эхо.
— Когда ты узнала?
— Сегодня. То есть вчера, если уже пять.
— Ты там одна? Ты вообще откуда звонишь-то?
— Из дома звоню, и никаких сопливых утешителей звать не собираюсь.
— А меня?
Она молчала.
— Слушай, Долька, у тебя красный карандаш и бумага есть?
— Зачем? — она слегка удивилась.
— Я так люблю красных слонов, представить не можешь. Нарисуй, пожалуйста, для меня 500 штук.
— Почему не триста?
— Триста мало, доехать не успею.
— Правда приедешь? — спросила она чуть слышно.
— Прилечу. В этой Сибири столько аэропортов понастроили, в какую деревню пальцем ни тыкни — самолеты под кустами прячутся. Что им простаивать?
— Я встречу. В какой аэропорт?
— Не скажу. Не дергайся, сиди дома, рисуй слонов. Адрес помню. Все, побежала. До встречи.
— Ленка!
— Да?
— Побыстрее, ладно?
— Ага.
«Ум-рет», «ум-рет» стучало сердце. Смазались и уплыли назад озадаченные лица родителей, Геничка с блином в зубах, лестничный пролет, вражина-снег под ногами, витиеватый таксист с «извольте пристегнуться, сударыня», пустой аэровокзал. Погода, слава Богу, оказалась летная. Я сидела в «Ту», а перед глазами маячила картина: бледная Долли смертью мчит по Москве в аэропорт, сбивая доверчивые афишные тумбы и расползающихся по норам ночных маньяков. Слоны ее надолго не удержат.
Старый противник, давно изученный до последней гадкой крупинки, и стабильно непобедимый. Отец дворничал лет этак двадцать, и каждую зиму, исключая годы учебы на специалиста, я вместо зарядки помогала ему, махала лопатой. Разогнав врага по сугробам, мы направились домой пить чай с мятой и традиционными субботними блинами матушки. Простите, забылась! — Бабани Тони. К блинам, кстати, прилагался демобилизованный из садика по случаю выходных Геничка. Так что застольная пастораль отменялась.
Мы с отцом устроили в углу утомленные лопаты и разделись. Шипели наливаемые на сковородку блины, утробно урчал сыночек, выгрызая в лицах их готовых собратьев дырочки-глазки. Зазвонил телефон. «Рановато», — подумала я и подняла трубку.
— Городской морг слушает.
— Значит, по адресу. Ленка, у меня R-вирус. Тебе нужно провериться, ты могла заразиться.
— Нет у меня никакого вируса. Недавно кровь сдавала, проходила городская акция «Не возьмешь!»
Прямо на улицах народ ловили, брали анализы и мораль читали. У меня все в порядке, — тут я заткнулась.
Она тоже молчала. Я тупо соображала. — Погоди, если у нас сейчас 8 утра, то в вашей дурацкой Москве — пять. Ты что не спишь?
— Пять? Утра?
По башке, наконец, стукнуло: у Дольки R-вирус. Она умрет. Она очень скоро умрет. Сердце взбеленилось, взбесилось, лопнуло и тысячью кусочков сползло вниз по клетке ребер. Лишь эхо взрыва гудело гулко: «Бумм…», «Бумм…» Только эхо.
— Когда ты узнала?
— Сегодня. То есть вчера, если уже пять.
— Ты там одна? Ты вообще откуда звонишь-то?
— Из дома звоню, и никаких сопливых утешителей звать не собираюсь.
— А меня?
Она молчала.
— Слушай, Долька, у тебя красный карандаш и бумага есть?
— Зачем? — она слегка удивилась.
— Я так люблю красных слонов, представить не можешь. Нарисуй, пожалуйста, для меня 500 штук.
— Почему не триста?
— Триста мало, доехать не успею.
— Правда приедешь? — спросила она чуть слышно.
— Прилечу. В этой Сибири столько аэропортов понастроили, в какую деревню пальцем ни тыкни — самолеты под кустами прячутся. Что им простаивать?
— Я встречу. В какой аэропорт?
— Не скажу. Не дергайся, сиди дома, рисуй слонов. Адрес помню. Все, побежала. До встречи.
— Ленка!
— Да?
— Побыстрее, ладно?
— Ага.
«Ум-рет», «ум-рет» стучало сердце. Смазались и уплыли назад озадаченные лица родителей, Геничка с блином в зубах, лестничный пролет, вражина-снег под ногами, витиеватый таксист с «извольте пристегнуться, сударыня», пустой аэровокзал. Погода, слава Богу, оказалась летная. Я сидела в «Ту», а перед глазами маячила картина: бледная Долли смертью мчит по Москве в аэропорт, сбивая доверчивые афишные тумбы и расползающихся по норам ночных маньяков. Слоны ее надолго не удержат.
27
Я ошиблась. Никто не встречал меня у трапа с военным оркестром и корзинками роз. По дороге от Внуково до долькиного дома я маялась, пытаясь закончить фразу: «Если эта зараза во что-нибудь врезалась, то…» Что «то…» никак не придумывалось. По сравнению с R-вирусом четвертование, расстрел через повешение, публичная порка и прочие неприятности казались блошиными укусами.