Волынская Илона. Донгар – великий шаман

   Сухой треск удара заставил пасущегося неподалеку оленя прыгнуть в сторону. Хорей резко вывернулся из рук, едва не вывихнув Аккаля плечо, и рухнул прямо на колени Пукы. Чужой шест со скоростью атакующего медведя прянул навстречу и с силой толкнул обидчика в грудь. Издав короткое «пуф!», Аккаля уселся в снег.
   – Ты чего, с деревом дерешься, Аккаля? – опуская свой хорей, поинтересовался нависший над ним Орунг. За его спиной медленно поднимался на ноги дрожащий Пукы. Мгновенным движением Орунг подцепил на кончик торбоза упавший хорей Аккаля и быстрым толчком ноги швырнул его владельцу. Тот едва успел подставить руки – иначе хорей угодил бы ему в нос. – Вставай, однако. – Хорей Орунга завертелся таким стремительным колесом, что порыв ветра взметнул вокруг вихрь снежинок. – Со мной подраться попробуй! – стоя в ореоле кружащих снежинок, процедил Орунг.
   Аккаля встал. Потопал торбозами, отряхивая прилипший к одежде снег. Заячьим скоком порскнул прочь, пригибаясь за деревцами и обходя Орунга по широкой дуге.
   – А ты, Пукы, не смей говорить, когда я рассказываю! И с девчонками нашими не заговаривай, понял? – донесся его голос сквозь сплетение ветвей. – Не то я тебя достану! Брат с тобой не всегда будет!
   Маленький Рап развел руками, словно извиняясь, и, раздвинув ветви сосны, нырнул следом за Аккаля. Послышался его громкий, возмущенно выговаривающий голосишко, потом звук затрещины – и удаляющийся басовитый рев. Похоже, Аккаля нашел, на ком сорвать злость.

Свиток 2
Про то, что хант-ман хант-ману – друг, товарищ и брат

   – Хант-ман, – опуская хорей, презрительно пробормотал Орунг. – Большой охотник! – Он стремительно повернулся – и ткнул брата хореем в грудь, снова опрокидывая его в снег. – Ты чего с ним не дрался? – нависая над упавшим, требовательно спросил Орунг. – Зачем себя бить позволил?
   – Неправильно хант-ману хант-мана бить, – отплевываясь от снега, прохрипел Пукы. – Обычай не велит, предки не позволяют…
   – Тебе не позволяют, Аккаля попросил – ему позволили? – в свете луны было видно, как насмешливо поползли вверх густые брови Орунга.
   – Аккаля еще за это поплатится, – потирая бок и грудь, простонал Пукы. – Помрет, попадет к ним, предки его спросят: зачем своего хореем бил?
   – Тебя он раньше к предкам отправит, – фыркнул Орунг и плюхнулся в снег рядом с братом. – Не хочешь с Аккаля драться – зачем перебиваешь, когда он байки рассказывает? Сам знаешь, не любит он, бешеный делается.
   – Неправильные его байки! – с непробиваемым упорством мотнул нечесаными волосами Пукы. – Постоянно он про черных шаманов говорит – то богатых они дурят, то стражников обманывают. Нехорошо это! Неправильно!
   – Ай-ой, Пукы! – досадливо передернул плечами Орунг. – Что ты за хант-ман такой? Как оленей в тундру гонят, всегда страшное рассказывают – про мэнквов-людоедов, про Донгара черного шамана…
   – Э, ты имени-то не называй! – опасливо оглядываясь по сторонам, пробормотал Пукы и упрямо добавил: – Страшное тоже правильно рассказывать надо. Как тысячи Дней назад жили в средней Сивир-земле черные шаманы, и не верхним, небесным, духам камлали, как Белые, а нижним, что в подземном царстве повелителя своего, Куль-отыра, живут! И дела те шаманы творили тоже, знамо, низкие да черные! А самым сильным и злобным среди них был Донгар Кайгал, прозванный Великим Черным. Тот самыми могучими из нижних духов повелевал, в царство Куль-отыра, как к себе в чум, ходил, в схватке шаманской никто против него устоять не мог, а побежденных Черный Донгар не щадил, даже своих же Черных. А уж простого сивирского люду погубил своим камланием – тысячу, нет, тысячу тысяч, нет, больше даже – тысячу тысяч многих тысяч!
   – Ох и людный же тогда Сивир был! – с насмешливой недоверчивостью протянул Орунг. – Под каждой елкой по человеку.
   Но Пукы не заметил насмешки.
   – Какой ты умный, Орунг, а я даже и не подумал! – он восторженно поглядел на брата. – Конечно! Это же все Донгар! Из-за него теперь от стойбища к стойбищу, от поселка к поселку по десять, двадцать переходов! И, глядя на ужасы, творимые Черными в темноте Долгой ночи, возрыдала Най-эква, матерь Огня, сестра Нуми-Торума, владыки верхних небес, – интонации Пукы стали заученно-напевными. – И от сверкающих слез ее, упавших на среднюю Сивир-землю, народился Голубой огонь, а с ним и первые жрицы, матери-основательницы Храма…
   – Если Огонь – из слез, то жрицы из чего-то другого должны были народиться, – снова рассудительно перебил его Орунг. – Я так думаю, что жрицы – из соплей. Наревелась Най-эква всласть, сморкнулась со своих верхних небес на нашу Среднюю землю, вот и заполучили мы… эдакое счастье!
   Пукы поглядел на него возмущенно:
   – Да если бы не жрицы, на всем Сивире, может, никого бы и не осталось! Там, где Голубого огня много от слез Най-эквы народилось, жрицы храмы построили! Весь Сивир храмами покрылся!
   – Угу, – мрачно согласился Орунг.
   – А как понял Кайгал, что побеждают его черное воинство… – Пукы опасливо понизил голос и свистящим шепотом закончил: – Говорят, друзей своих подземному повелителю в жертву принес! Чтоб помощь от него вызвать! – И уже нормальным голосом добавил: – Нашли тоже, с кем дружить, дурные, с Черным Донгаром! А воинство подземное жрицы все равно Голубым огнем пожгли! Бежал Кайгал невесть куда, в тундру-тайгу, и помер один, вдали от людей, как зверь дикий. И никто ему даже фигурку-иттерма не сделал, чтоб его душа могла в ней жить, пока не возродится! – торжественно закончил Пукы. – Победили Черных вчистую, так, что одни Белые остались!
   – И теперь по Ночам камлать некому – ни отвернувшуюся удачу обратно призвать, ни болезнь вылечить… – мрачно дополнил Орунг.
   – Да не лечили Черные! – затряс головой Пукы. – А если лечили, так только богатых! За плату!
   – Что-то не замечал я, чтоб Храм что забесплатно делал! – ухмыльнулся Орунг. – Эту историю про доблестных жриц и злобных Черных наш шаман по пять раз на День рассказывает! А вот мне… – Орунг понизил голос, как признаются в самом сокровенном: – мне Черный Донгар нравится даже. Не знаю, наверное, он и правда всякое страшное делал… – Орунг неловко замялся, его хорей раз за разом втыкался в снег, оставляя глубокие ямки. – Зато смелый был, как охотник! Как жрицы шаманов Голубому огню покоряли, Белые сразу струсили, а Донгар драться стал. А как проиграл – все равно не сдался.
   Пукы даже жалеть себя перестал. С каждым словом он все дальше отодвигался от брата, глядя на него испуганно расширившимися глазами:
   – Ты такое неправильное говоришь, Орунг, что мне от твоих слов на сердце жарко делается! – наконец не выдержав, перебил он. – Ничего Белые не струсили – они просто сразу поняли, что жрицы правильные! Тоже скажешь – Черный Донгар смелый! Смелый людей в жертву приносить не станет! Нет, Орунг, ты мне брат, конечно… – Пукы помотал головой, будто получивший удар олень. – Только придем в пауль, я твои глупые слова нашему шаману передам! Пусть он тебе объяснит, как думать правильно!
   – Тебе какой возраст, Пукы? – с насмешливой вкрадчивостью осведомился Орунг.
   Пукы немедленно растопырил обе пятерни и зашевелил губами, видно, производя сложные подсчеты. Порой он взглядывал на свои обутые в торбоза ноги, словно сожалея, что еще десять пальцев прячутся там и ими нельзя воспользоваться. Заметивший это Орунг откровенно ухмыльнулся и услужливо предложил брату свои десять пальцев. Пукы смутился, торопливо спрятал руки за спину.
   – Тринадцать Дней мне! – обиженно проворчал он и уточнил: – Тринадцать Долгих дней и Долгих ночей, если точно!
   – Шамана нашего слушаешь, предков слушаешь, жриц голубоволосых так слушаешь, как будто у тебя не два, а четыре уха! – вздохнул Орунг, осуждающе глядя на брата. – Себя слушать не пробовал? В тринадцать Дней хант-ман не должен уже такой правильный быть. Беда может выйти.
   Пукы словно подавился холодным воздухом, судорожно закашлялся, глядя на брата так, будто тот сознался, что он – злой дух милк и каждую ночь ходит кусать старую тетку Секак за попу.
   – Ты, может, у чувала заснул? Голову нагрел – мозги потекли? – откашливаясь, прохрипел Пукы. – Это если неправильно делать – тогда беда! Правильно надо жить – обычаи старинные соблюдать, запреты соблюдать, законы соблюдать, жриц слушаться, шамана слушаться, старших слушаться, предков почитать… – сосредоточенно перечислял он, загибая пальцы.
   – А кое-что не треснет? – хмыкнул Орунг.
   – А мы хоть пробуем? – завопил Пукы так, что с сосны обрушилась очередная порция снега. – Хант-маны почему плохо живут, бедно? Неправильно потому что!
   – Один ты правильно.
   – Я стараюсь, – прошептал Пукы, – Очень стараюсь.
   – Чего тогда… – вскипел Орунг и осекся, как поперхнувшись.
   – Чего?
   – Ничего. – Орунг отвернулся. Он мог бы спросить брата, почему весь малый достаток, который есть в их доме, приносит он, Орунг, а не старательный Пукы. И порадовался, что удержал язык. Нечестно бы вышло. Потому что Пукы действительно старался. Стрелять из лука, копье кидать, невод тянуть, ловушки ставить, охотничий чум ладить, по дереву резать… Пукы слушал наставников так, что, казалось, в рот им ушами залезал (отчего те бесились, как волками покусанные). А потом тренировался истово, до полусмерти, до изнеможения, пока непокорные лук и копье не начинали повиноваться ему. Только получалось почему-то хуже, чем у остальных парней, хотя делал все Пукы… правильно. Как наставники учили. Только Орунг ведь тоже не виноват, что все, дававшееся Пукы таким трудом, ему покорялось само, без всяких стараний. Будто все это он умел раньше, а теперь лишь вспоминал. И наставников особо не слушал – а зверь под его копье будто сам выскакивал. И олени у него не разбегались, и волки их обходили стороной, словно боясь приблизиться. А Пукы последнее время старики вовсе со стадом не хотели пускать – когда он оказывался поблизости, серые убийцы резали оленей одного за другим. По нынешним временам, когда за огорожу крохотного пауля на десяток домов хант-маны высовывались не дальше, чем на переход, да и то после долгой разведки, потеря даже одного оленя грозила голодом. Но когда сказали, что и Рап, и даже Тан идут, а он останется в поселке, у брата стало такое лицо, что Орунг стариков уговорил.
   – Хочешь, можешь сказать шаману, что я про Черного Донгара говорил, – великодушно согласился Орунг, поднимаясь.
   – Он тебя пороть будет! – предостерегающе сказал Пукы.
   – Ха! – небрежно отмахнулся Орунг, словно такие мелочи, как порка толстым жгутом из оленьих жил, его вовсе и не волновали. – Пошли, проверим оленей – и обратно, к ребятам. А то Тан одна осталась.
   – Как же это она от тебя отвязалась? – проворчал Пукы.
   – Велел ей, – пристально вглядываясь в темноту в надежде различить силуэты бредущих оленей, отмахнулся Орунг. В голосе его звучала абсолютная уверенность в том, что ослушаться его, да еще какой-то девчонке, просто невозможно.
   Пукы поглядел на брата с невольным восхищением и побрел следом, как всегда стараясь ступать в его следы. Ну что ты с ним будешь делать? Всегда он такой – неправильный. Нехорошо думает, нехорошо говорит, а сам – хороший. И любят его все. С тем, что брата в стойбище любят, а его, правильного Пукы, – нет, он уже давно смирился. Хотя понять, почему так, до сих пор не мог. И напрасно Орунг думал, что своим разрешением пересказать шаману глупые слова про Черного Донгара Кайгала он брату жизнь облегчил. Конечно, если знаешь, кто из соседей твоих или родичей плохое, противное Голубому огню говорит, делает или думает, – расскажи! Шаману или хотя бы ору-старосте. Ведь если никто про ошибки не узнает – никто и не поправит. Но мысль о том, как их шаман – хороший шаман, настоящий Белый! – поправляет ошибающихся, заставляла его невольно поджимать пальцы на ногах. Хотя шаман смеялся так радостно, когда Пукы ему рассказывал, где чего неправильное слышал. Всегда слушал Пукы, хвалил сильно. Старую Секак или других теток не слушал и не хвалил, ругал даже. Наверное, доверял Пукы больше всех, знал, что тот всегда правильное говорит, напрасно не станет. Рассказать про брата тоже правильно – но почему-то сильно не хотелось. Может, самому еще с ним поговорить, без шамана?

Свиток 3
В котором два брата идут по следу беды

   Идущий впереди Орунг резко остановился, пристально уставившись себе под ноги. Пукы невольно ткнулся ему в спину.
   – Гляди-ка, – напряженно сказал он.
   Пукы выглянул из-за плеча. Все-таки брат станет великим охотником. А может, даже величайшим из великих. Пукы ничего бы и не заметил в темноте Долгой ночи – плотно слежавшийся наст плохо держал следы. Но след, несомненно, был – мелкие хрусткие трещинки, похожие на отпечаток ноги.
   – Может, из наших кто? – жалобно пробормотал Пукы.
   Орунг даже отвечать не стал. Пукы прерывисто вздохнул – и сам все понимал. Своих, из пауля, он знал наперечет – и морды их наглые, неправильные, и следы в снегу. Этот был чужой. Чужой поблизости от пауля – и в мирные времена настораживало, а уж сейчас-то…
   Орунг растер в пальцах смерзшийся кусочек настовой корки:
   – Свежий, недавно шли. – Широко растопырил большой и указательный пальцы, замеряя след. – Маленький, – в голосе его звучало облегчение. – Не отморозки, значит.
   – Правильно говорить – древние великаны эрыг отыры, – наставительно поправил как всегда не любящий неправильностей Пукы. – И вообще их не бывает! Сказки все это! – настойчиво повторил он, уговаривая то ли брата, то ли себя.
   – А вот сейчас и узнаем, – бросил Орунг и рванул с места, то и дело наклоняясь к земле и высматривая едва заметные отметины на потревоженном насте.
   Мгновение помедлив, Пукы кинулся за ним. Наст хрустел под ногами. Братья бежали бок о бок, то появляясь в лунных лучах, то снова ныряя в глубокую тень. Петляющий меж низкорослых деревьев след уводил их все дальше от недавней стоянки, где при оленях остались Тан и ребята. Выглядел след странно. Иногда чужак явно сторожился, идя верным охотничьим шагом, прячущим отпечатки ног. Потом, словно забывая об осторожности, шагал как попало.
   – Кружат они, – пробормотал Орунг. – Заблудились. Их двое. Один что-то несет. Устали сильно.
   Не сбавляя шага, братья выскочили на высокий заснеженный берег реки. Последнее время шаман велел брать воду только у самого поселка, и старые проруби намертво затянуло льдом. Река сверкала под луной нетронутой белой дорогой, поперек которой неровной прерывистой цепочкой тянулись следы.
   Пукы тяжело уперся руками в колени и со свистом втянул в себя морозный воздух. В боку отчаянно кололо, колени подрагивали, слабость кружила голову. Нет, ну разве правильно, что другим такая пробежка – как плевком на морозе звякнуть, а он едва живой?
   – Они не догадываются, что наш пауль рядом! – дыша легко и свободно, будто не он только что мчался по проваливающемуся под ногами насту, сказал Орунг.
   Пукы обеспокоенно оглянулся. Позади белым полем слабо мерцал наст с темными пятнами жмущихся к земле сосен. Впереди, за рекой, поднималась череда невысоких скал, похожая на обломанный гребень какой-нибудь великанши.
   – Далеко мы ушли, – пробормотал Пукы, стараясь не выдать неприятной дрожи в голосе. Конечно, чужой след у пауля проверить – правильно, но… Может, правильнее не вперед за реку бежать, а назад в поселок – взрослых охотников звать? Сказать это Орунгу он не решился. Еще от него не хватало услышать насчет «в штаны наложил»! Неловко выдавил: – Оленей не видно совсем. И наши там одни остались.
   – По Аккаля заскучал? – Орунг фыркнул, сдувая с лица выбившуюся из косы длинную черную прядь. – Или боишься, что они… – Орунг захохотал, – в тундре заблудятся?
   Хохоча, он со всех ног понесся вниз по склону. С разбега перепрыгнул на белую речную гладь и, чуть согнув ноги в коленях и балансируя хореем, стремительно заскользил по льду.
   Пукы застонал. Никогда он так не умел! Никогда! Это Орунгу все просто, а у него крутой спуск вызывает настоящий ужас – когда тело вдруг начинает бежать быстрей ног, и ты летишь кубарем, впечатываясь лицом в твердую, как скала, поверхность реки. Пукы застонал еще раз – и взял разбег.
   Получилось! Лед больно ударил в ступни, Пукы замахал руками, едва не заехав собственным хореем себе по лбу. Невесть как удержав равновесие, понесся по поверхности реки. Скалистый берег мчал навстречу, ветер трепал волосы. Впереди длинными скользящими шагами подбирался к берегу Орунг. Гладкий, как булыжник, ледяной обломок подвернулся Пукы под ногу. Его волчком завертело на льду. Он беспорядочно замахал руками и рухнул плашмя. Мальчишку закружило, понесло, он на всей скорости въехал головой в снежный покров противоположного берега.
   Орунг грустно поглядел на него сверху вниз. Опять соплями, как елка лишайником, занавесится! Опять над ним всем паулем смеяться будут, сопливым-слюнявым дразнить! Он нагнулся и, ухватив брата за ворот старенькой парки, рванул. Вытащенный из снега Пукы затряс головой.
   – Быстрее меня добрался, однако, – серьезно сказал Орунг, протягивая брату оброненный хорей. Крепким толчком направил вверх по береговому склону. – Бегом! Чую, спешить надо.
   Опираясь на хорей и отплевываясь от набившегося в рот снега, Пукы полез наверх.
   Здесь, на другой стороне реки, почти не росло деревьев, лишь острые зубья камней выступали из-под слежавшегося снега. Покрытые сверкающей наледью каменные плиты поднимались все выше и выше, переходя в гигантские валуны у подножья скал. След петлял между камней, словно идущих шатало. Один не иначе как упал, поскользнувшись на обледенелом камне, – снег сбит и разворочен. Видно, второй путник помог товарищу подняться. Через несколько шагов упали уже оба. Кажется, сил у них не осталось, следы торбозов сменились широкой колеей – теперь двое ползли, волоча за собой нечто небольшое, плотно увязанное.
   Прыгая с камня на камень, Орунг рванул вперед, как унюхавшая четкий след собака, – прямо к расщелине у подножья темных скал. Исчез, словно растворившись в сгустившемся мраке. Наступила тишина. Казалось, расщелина просто проглотила его. Пукы завертел головой, прислушиваясь. Он был один в черных скалах. Ветер насмешливо посвистывал в камнях.
   – Орунг! – шепотом позвал Пукы. Тишина стала еще глубже. – Ну нельзя же Ночью кричать! – страдальчески простонал он. Испуганно озираясь и стараясь даже снегом не хрустеть, подкрался ко входу в расщелину. Сунул голову в сплошную тьму. – Ору-унг!
   – Пукы, скорее! Они здесь! – загрохотало навстречу.
   – Ох, Куль-отыр! – Пукы отпрянул. Сам себя хлопнул по губам – нашел время и место подземного хозяина поминать! – и, ощупывая на ходу вырастающие с двух сторон скальные стены, опасливо ступил в темноту.
   – Пошевеливайся! – нетерпеливо позвал из глубины Орунг.
   Расщелина сильно раздалась в стороны. Посветлело – сверху падали бледные лунные лучи, выхватывая из темноты подымающуюся уступами скалу и склонившегося у ее подножия Орунга.
   Прижимаясь к камню, под навесом скального уступа лежала… девочка. В первый момент ни Орунг, ни Пукы даже не поняли, что это именно девочка, не старше их самих – таким истощенным было ее лицо и такие страшные, совсем старушечьи морщины залегли у запавшего рта. Смуглое лицо с плоскими скулами и коротким носом белело, почти как снег вокруг. Веки плотно сомкнуты, и только по неровно вздымающейся груди можно распознать, что девочка еще жива. Новенькая светлая парка, подбитая пушистым соболем, изодрана и обожжена. Кое-где ее покрывали размоченные снегом разводы черной копоти, словно девочка побывала в пожаре. К ее боку, глядя на пришельцев отчаянными горячечными глазами, прижимался ребенок постарше – не понять, то ли мальчик, то ли девочка. Завидев стоящих над ними братьев, он только жалобно, без слов, заскулил и попытался спрятаться за девочку. На груди у нее, плотно замотанный в горелую шкуру, лежал совсем крохотный младенец.
   – Вы кто? – отрывисто спросил Пукы. – Откуда? Что с вами случилось?
   Ответом ему был только новый скулеж. Ребятенок слепо, беспомощно вытянул руки, словно прикрываясь от чего-то невыносимо страшного.
   – Смотри. – Орунг нагнулся и отвернул край рваной девчоночьей парки. Провел пальцем по остаткам некогда богатой вышивки. – Из нивхов они, по узорам видно. А что случилось… – Он постарался улыбнуться настороженно наблюдающему за ними малышу. – К вам отморозки приходили? Эрыг отыры? Большие такие мужики, страшные сильно? И еще чудища такие – с длинным-длинным носом? – Он выразительно потянул себя за нос.
   На лице ребятенка отразился дикий ужас. Он закричал – долго и протяжно – и ткнулся лицом в одежду девочки, сотрясаясь, как в лихорадке.
   Нивхская девочка медленно открыла глаза. Взгляд ее был мутным и бессмысленным, казалось, она вовсе не видит склонившихся над ней мальчишек. Сухие губы дрогнули, и она едва слышно прошептала:
   – Чэк-най… Огненный потоп… Рыжий… Рыжий огонь… Твари в огне… Смерть! – и снова провалилась в забытье.
   – Все понял? – поднимаясь на ноги, буркнул мрачный, как вода в полынье, Орунг. – Чэк-най сжег стойбища нивхов – а потом и отморозки от тепла из-под земли поперли. – Орунг скривился, как от зубной боли. – Они всегда голодные отмораживаются.
   – Не может такого быть, – с глубочайшей убежденностью в голосе возразил Пукы. – Шаман говорил, что жрицы говорили – нет никакого чэк-ная! Огонь может быть только Голубым, Рыжий огонь – это вредные бабушкины сказки! А отморозков, то есть эрыг отыров… и чудищ Вэс в нашей земле уже тысячи тысяч Дней как нету, спокойными можем быть!
   – Пукы! Вот дети, они нивхи. – Орунг снял с груди девочки младенца и сунул его брату в руки. – Они не в своей земле, они здесь, у них одежда паленая, они без вещей, старших с ними нет! Про чэк-най говорят, отморозков боятся. Или ты слепой-глухой?
   – Еще скажи, что я сопливый-слюнявый! – обиделся Пукы. – Ты своей головой подумай – стали б жрицы нас обманывать, если б нам и правда что грозило? – размахивая в запале младенцем, выпалил он.
   – Не тряси малого – он не деревянный!
   Смущенный Пукы немедленно зажал младенца под мышкой – как тючок. Орунг покачал головой – ну что с ним поделаешь!
   – Ты-то сам дойдешь? – он вопросительно поглядел на старшего ребятенка. Тот не ответил, но молча встал. Наверное, это означало, что дойдет. Уже легче. Орунг отложил свой хорей в снег и примерился…
   – Думаешь, это она так чувал растапливала? – пропыхтел он, хватая девчонку за обожженную парку.
   – Не знаю я! – гаркнул в ответ Пукы. – Раз жрицы сказали нет – значит, нет! Ни Вэс, ни отморозков, ни…
   Орунг поднатужился и одним плавным движением, будто добычу поднимал, вскинул девчонку себе на плечи. Выпрямился…
   Его нос уткнулся… тоже в чей-то… нос. Широкий и плоский – совсем как у Аккаля.
   Прямо на Орунга скалилась поросшая шерстью морда.

Свиток 4
Где оказывается, что люди далеко не самые страшные животные в тундре

   Сперва мальчишке показалось, что существо всего на голову выше его самого, но тут же понял, что оно просто сильно горбится. Будто непомерно широкие плечи сгибались под тяжестью перевитых, как жгуты, мышц. Одежды на великане не было, все тело покрывала слежавшаяся шерсть, лишь на плечах болтался обледеневший ветхий плащ из звериной шкуры.
   Придерживая болтающуюся на плечах девчонку, Орунг попятился.
   Припавшее к скальному уступу существо предостерегающе заворчало. Его верхняя губа вздернулась, угрожающе приоткрывая выщербленные желтые клыки. Покрытая густой клочковатой шерстью лапа шевельнулась, подтягивая поближе сучковатую дубину.
   – Это… кто? – прижимая к груди младенца, севшим голосом спросил Пукы.
   – Это те, которых нет, – с изумившим его самого задушенным хихиканьем пробормотал Орунг.
   – Древние великаны эрыг отыр? – тщательно, словно он очень сильно боялся ошибиться, уточнил Пукы.
   И тут впервые они услыхали голос нивхского ребятенка.
   – Отморозки! – заверещал тот. – Бегите! Отморозки! – отчаянно рванувшись, он заячьим скоком кинулся прочь.
   В прячущихся под низкими надбровными дугами глазах существа вспыхнул лютый Рыжий огонь. Тварь жутко зарычала – и сиганула со скалы прямо на Орунга. На мальчишку дохнуло смрадом из раззявленной слюнявой пасти. Здоровенная лапища ухватила его за плечо и стиснула с силой, какой не бывает даже у медведя. Острые когти разодрали парку. Желтые клыки приближались к шее…
   – На-а! – не выпуская зажатого под мышкой младенца, Пукы огрел тварь хореем по башке. Плашмя, как бьют оленей.
   Хорей с треском переломился. Существо остановилось. Задумчиво ворча, поглядело на обломки палки, валяющейся у его здоровенных, как снегоступы^[6], босых ножищ. Широкой, как оленья лопатка, ладонью отморозок потер низкую скошенную макушку, по которой пришелся удар, и озадаченно уставился на Пукы. Обиженно хрюкнул и небрежно отпихнул Орунга. Парня отнесло в сторону, он взвыл, ударившись спиной о валуны. Отморозок обеими руками ухватил свою здоровенную дубину… и со всего маху обрушил ее на голову Пукы. Тот с неожиданной прытью пригнулся. Дубина врезалась в скалу. Гул удара ухнул, отдаваясь в расщелинах, длинный язык снега сполз со скальной стены, обнажая черный камень.