– Надо было мне внимательнее слушать Виги… Стольких закорючек я и не помню… Хен? Хоун? Хан?
Пес полувопросительно гавкнул.
– Пойдем, Хан, поможешь нам поймать пару куропаток, или тут гуси еще летали… Дай только скажу слова. Воин древних времен, не знаю твоего имени, я, Горм Хёрдакнутссон, беру этого пса у тебя в долг, и верну его или виру за него в твою могилу, дай только срок. Чудное дело – волшебная белая собака из полого холма, что ведется на морковку… Может, ты еще и говорящий? Хан?
В карих, слегка раскосых глазах зверя, обрамленных густыми белыми ресницами, снова отразилась мысль. Хан тронул передней лапой Гормово колено и оглушительно залаял.
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Пес полувопросительно гавкнул.
– Пойдем, Хан, поможешь нам поймать пару куропаток, или тут гуси еще летали… Дай только скажу слова. Воин древних времен, не знаю твоего имени, я, Горм Хёрдакнутссон, беру этого пса у тебя в долг, и верну его или виру за него в твою могилу, дай только срок. Чудное дело – волшебная белая собака из полого холма, что ведется на морковку… Может, ты еще и говорящий? Хан?
В карих, слегка раскосых глазах зверя, обрамленных густыми белыми ресницами, снова отразилась мысль. Хан тронул передней лапой Гормово колено и оглушительно залаял.
Глава 7
Ладья с опущенной мачтой, уключинами, смазанными тюленьим салом, и веслами, обернутыми размочаленными тряпками, чтоб тише плескали, пряталась за небольшим островом в устье одного из несчитанных фьордов, изрезавших восставший из-под ледников крутой берег западной оконечности Свитьи. Вода во фьорде была гладкой и пронзительно синей – в ней отражалось стиснутое высокими скалистыми берегами небо. По другую сторону от острова, по морю шли небольшие волны.
– Наврал тебе Гуннлауг! Где кнорр, где нарвальи бивни! Третий день здесь стоим, – возмущался Миклот. – Недаром его прозвали «Змеиный язык!»
– «Змеиный язык» его прозвали за то, что кончик языка у него разрезан вдоль. Рубился с кем-то, высунул язык невесть с какой блажи, и получил мечом по языку и по подбородку. Он верно все сказал, просто ветер не по поре слабый, да не туда дует. Кнорр и бакштагом-то идет ни шатко, ни валко, а тут ему вполветра идти надо, – Годлав сплюнул за борт и отхлебнул из меха кислого и изрядно отдававшего козой вина.
– Все, ждем еще день, на следующем рассвете уходим. На островах у доней уже бы двум купцам точно груз облегчили, – Миклот протянул руку к меху.
Годлав оттопырил нижнюю губу и отправил винный мех обратно под лавку.
– На островах у доней, ты бы уже от двух драккаров успел удрать. Если б тебе повезло. Нешто сам не помнишь, как мы проливом ночью шли, без луны, и то этот клятый снеккар с фонарем на щегле[33] чуть нас не приметил, пошли им Погода шквал с ледяной крупой!
– Эй, кнорр с севера идет! – сказал Челодрыг, стоявший у зрительной трубы на подставе.[34]
– Так-то! А здесь один кнорр, тяжело груженый, и чем – топленым китовым жиром и одиннадцатью нарвальими бивнями! Всем тихо, – приказал Годлав. – Челодрыг, дай знать, когда кнорр поравняется с той скалой с двумя соснами. Когда Челодрыг слово скажет, ставьте мачту. Наши будут бивни, в Зверине продадим, будем как сыр в масле кататься, в мехах ходить, доброе вино пить!
На корме кнорра, Кьяр стоял, навалившись на прави́ло[35], и почтительно слушал Хёрдакнута, рассказывавшего про старые времена, когда любое плавание было непременно в шторм с градом размером в утиное яйцо, и галсами под обледенелым прямым парусом, хоть бы и посреди лета, а по рекам приходилось идти против течения в обе стороны. У ног ярла сидел, высунув язычок и пыхтя, Крысодавец Четвертый.
– Теперь представь еще, что тебе надо держать направление не прави́лом, а рулевым веслом из лиственницы, которое весит столько же, сколько и ты, и, кстати, тонет в воде, а весельный порт…
– Ладья нам наперерез! – закричал впередсмотрящий Гьюки.
– Ну копье ж мне под ребро, – сказал Хёрдакнут. – Откуда здесь взялись эти бодричи?[36]
На ладье, Годлав предвкушал легкую добычу, оглядывая кнорр. Семь портов для весел в борту, одна мачта с тяжеленным косым парусом из промасленной шерсти, бочки, видно, с китовым жиром, и какое-то угловатое, прикрытое запасным парусом сооружение ближе к корме. Трое воинов в кнорре возились у этого сооружения, развязывая ремни, проходившие поверх паруса. Мальчишка снимал с форштевня белый щит. На корме, высокий воин в кольчуге, подпоясанной широким и богато отделанным – даже на изрядном расстоянии уже был виден блеск золота – поясом, поднес к лицу рупор.
– Ближе подходите! Бодричи! Кошкоеды! Маму вашу лютичи у конюшни дрючили! Хотели с лошадью спознаться! Сподобилось им обознаться! – зычно закричал шкипер кнорра.
– Лютичи мою маму?! Готовьте крюки! Ты, на корме, мой! – проорал в ответ Миклот, тряся топором.
– Всем вам смерть придет! Ты, у трубы! Трубу спасешь – тебя одного вытащим!
– Чересчур они борзеют, и к бою вроде и не готовятся… – вслух задумался Годлав, всматриваясь в возню на корме кнорра. – Стой, «вытащим?»
Вдруг он закричал рулевому:
– Готовься к повороту фордевинд! У доней камнемет! Трави шкоты!
Годлав ударил зазевавшегося шкотового в ухо, сбив его с ног, и сам отдал шкот, готовясь к повороту.
– Руль на ветер! Выбираю! – Годлав подбирал шкот, с ненавистью смотря на кнорр. Его шкипер, видно, в досаде, хлопнул себя обеими руками по коленям, и что-то сказал воинам у камнемета. Один из них развел руками, и перекинул только что снятый им ремень обратно через парусную ткань.
– Поворот! – крикнул Годлав.
Рулевой положил руль под ветер. Со скрипом, рея передвинулась в новое положение. Ладья легла на курс, прочь от кнорра и убийственных летающих булыжников.
– Гуннлауг, змей лживый, точно смерти нашей хотел! Небось этот же, в поясе и со шрамом, его и подослал! Не верь доням, ни одному из них не верь! – Миклот все тряс топором. – Убью Гуннлауга! Вниз лицом закопаю! Стельную корову на его могилу приведу помочиться!
– На его могилу мочиться такая очередь с коровами соберется, ручей потечет, – Годлав уныло почесался, достал из-под лавки мех, откупорил, и отхлебнул. Удалявшийся кнорр продолжал медлено идти вполветра. С его кормы блеснуло что-то светлое.
– Они нам задницы показывают! – совсем без нужды объяснил Челодрыг у трубы.
На кнорре, Кьяр спросил Хёрдакнута:
– Верно Гуннлауг нас выдал?
– Кому ж еще, копье ему под ребро! Зря я его там же и не убил. Во-первых, от Само, может, меньше был бы откуп за его непотребства, во-вторых, этот сквернавец на своем дырявом снеккаре к бодричам бы не подался. А им, не иначе, до нарвальих бивней охота, – ярл потер шрам на лице.
– Вот что, не повезем мы эти бивни в Бирку, а возьмем мамонта, пару дюжин конников, и берегом пойдем в Зверингард, бодричам их и продадим, за серебро или за янтарь. Лихой народ, нетерпеливый, покупают не торгуясь, а не боятся никакой смерти, кроме утопления. И вот еще утопления посредством камнемета… Двести марок серебра берет кузнец в Хроарскильде за камнемет, но он того стоит. В следующий раз на север пойдем, точно надо будет купить, – сказал Хёрдакнут, заглядывая под парусную ткань, под которой на жердях досушивались пять ушкуевых шкур.
– Наврал тебе Гуннлауг! Где кнорр, где нарвальи бивни! Третий день здесь стоим, – возмущался Миклот. – Недаром его прозвали «Змеиный язык!»
– «Змеиный язык» его прозвали за то, что кончик языка у него разрезан вдоль. Рубился с кем-то, высунул язык невесть с какой блажи, и получил мечом по языку и по подбородку. Он верно все сказал, просто ветер не по поре слабый, да не туда дует. Кнорр и бакштагом-то идет ни шатко, ни валко, а тут ему вполветра идти надо, – Годлав сплюнул за борт и отхлебнул из меха кислого и изрядно отдававшего козой вина.
– Все, ждем еще день, на следующем рассвете уходим. На островах у доней уже бы двум купцам точно груз облегчили, – Миклот протянул руку к меху.
Годлав оттопырил нижнюю губу и отправил винный мех обратно под лавку.
– На островах у доней, ты бы уже от двух драккаров успел удрать. Если б тебе повезло. Нешто сам не помнишь, как мы проливом ночью шли, без луны, и то этот клятый снеккар с фонарем на щегле[33] чуть нас не приметил, пошли им Погода шквал с ледяной крупой!
– Эй, кнорр с севера идет! – сказал Челодрыг, стоявший у зрительной трубы на подставе.[34]
– Так-то! А здесь один кнорр, тяжело груженый, и чем – топленым китовым жиром и одиннадцатью нарвальими бивнями! Всем тихо, – приказал Годлав. – Челодрыг, дай знать, когда кнорр поравняется с той скалой с двумя соснами. Когда Челодрыг слово скажет, ставьте мачту. Наши будут бивни, в Зверине продадим, будем как сыр в масле кататься, в мехах ходить, доброе вино пить!
На корме кнорра, Кьяр стоял, навалившись на прави́ло[35], и почтительно слушал Хёрдакнута, рассказывавшего про старые времена, когда любое плавание было непременно в шторм с градом размером в утиное яйцо, и галсами под обледенелым прямым парусом, хоть бы и посреди лета, а по рекам приходилось идти против течения в обе стороны. У ног ярла сидел, высунув язычок и пыхтя, Крысодавец Четвертый.
– Теперь представь еще, что тебе надо держать направление не прави́лом, а рулевым веслом из лиственницы, которое весит столько же, сколько и ты, и, кстати, тонет в воде, а весельный порт…
– Ладья нам наперерез! – закричал впередсмотрящий Гьюки.
– Ну копье ж мне под ребро, – сказал Хёрдакнут. – Откуда здесь взялись эти бодричи?[36]
На ладье, Годлав предвкушал легкую добычу, оглядывая кнорр. Семь портов для весел в борту, одна мачта с тяжеленным косым парусом из промасленной шерсти, бочки, видно, с китовым жиром, и какое-то угловатое, прикрытое запасным парусом сооружение ближе к корме. Трое воинов в кнорре возились у этого сооружения, развязывая ремни, проходившие поверх паруса. Мальчишка снимал с форштевня белый щит. На корме, высокий воин в кольчуге, подпоясанной широким и богато отделанным – даже на изрядном расстоянии уже был виден блеск золота – поясом, поднес к лицу рупор.
– Ближе подходите! Бодричи! Кошкоеды! Маму вашу лютичи у конюшни дрючили! Хотели с лошадью спознаться! Сподобилось им обознаться! – зычно закричал шкипер кнорра.
– Лютичи мою маму?! Готовьте крюки! Ты, на корме, мой! – проорал в ответ Миклот, тряся топором.
– Всем вам смерть придет! Ты, у трубы! Трубу спасешь – тебя одного вытащим!
– Чересчур они борзеют, и к бою вроде и не готовятся… – вслух задумался Годлав, всматриваясь в возню на корме кнорра. – Стой, «вытащим?»
Вдруг он закричал рулевому:
– Готовься к повороту фордевинд! У доней камнемет! Трави шкоты!
Годлав ударил зазевавшегося шкотового в ухо, сбив его с ног, и сам отдал шкот, готовясь к повороту.
– Руль на ветер! Выбираю! – Годлав подбирал шкот, с ненавистью смотря на кнорр. Его шкипер, видно, в досаде, хлопнул себя обеими руками по коленям, и что-то сказал воинам у камнемета. Один из них развел руками, и перекинул только что снятый им ремень обратно через парусную ткань.
– Поворот! – крикнул Годлав.
Рулевой положил руль под ветер. Со скрипом, рея передвинулась в новое положение. Ладья легла на курс, прочь от кнорра и убийственных летающих булыжников.
– Гуннлауг, змей лживый, точно смерти нашей хотел! Небось этот же, в поясе и со шрамом, его и подослал! Не верь доням, ни одному из них не верь! – Миклот все тряс топором. – Убью Гуннлауга! Вниз лицом закопаю! Стельную корову на его могилу приведу помочиться!
– На его могилу мочиться такая очередь с коровами соберется, ручей потечет, – Годлав уныло почесался, достал из-под лавки мех, откупорил, и отхлебнул. Удалявшийся кнорр продолжал медлено идти вполветра. С его кормы блеснуло что-то светлое.
– Они нам задницы показывают! – совсем без нужды объяснил Челодрыг у трубы.
На кнорре, Кьяр спросил Хёрдакнута:
– Верно Гуннлауг нас выдал?
– Кому ж еще, копье ему под ребро! Зря я его там же и не убил. Во-первых, от Само, может, меньше был бы откуп за его непотребства, во-вторых, этот сквернавец на своем дырявом снеккаре к бодричам бы не подался. А им, не иначе, до нарвальих бивней охота, – ярл потер шрам на лице.
– Вот что, не повезем мы эти бивни в Бирку, а возьмем мамонта, пару дюжин конников, и берегом пойдем в Зверингард, бодричам их и продадим, за серебро или за янтарь. Лихой народ, нетерпеливый, покупают не торгуясь, а не боятся никакой смерти, кроме утопления. И вот еще утопления посредством камнемета… Двести марок серебра берет кузнец в Хроарскильде за камнемет, но он того стоит. В следующий раз на север пойдем, точно надо будет купить, – сказал Хёрдакнут, заглядывая под парусную ткань, под которой на жердях досушивались пять ушкуевых шкур.
Глава 8
Осенью, лесные кабаны разожрались и обнаглели – некоторые из них не только лопали водившиеся в лесу в обилии дикие орехи и каштаны, но и наведывались в сады и огороды на выселках. Возле одного из садов, за дальним хутором Скулистофт, Хельги и Аса и подстерегли стадо после одного из первых снегопадов. Следы на свежем снегу читались, как руны на рунном камне, и охотникам ничего не стоило приготовить засаду на пути кабанов, пока темнело. Едва зашла Сунна, тут же выкатилась полная луна, освещая заснеженный лес, величествовавший в тишине и безветрии.
Тишина, впрочем, держалась недолго – скоро замершие за деревьями или в наскоро собранных из ветвей схронах свиноловцы услышали шорохи, трески, пыхтение, и хрюканье стада, идущего на жировку. Впереди шла матерая свинья, за ней – три рюхи помельче. За самками увязался, скорее всего, чуя их скорую течку, что бывала раз в два года, здоровенный секач с клыками, друг другу навстречу загибавшимися дугами из мощных челюстей. Хельги пять раза проухал филином, обозначив секача как свою цель. Аса ответила одним криком неясыти: «Кувитт!» – заказав матерую свинью. «Гхук, гхук» сыча раздались из-за дуба, за которыс прятался ловчий Ламби. За ним, молодой гаевщик Карли ни на лепту неправдоподобно трижды свистнул козодоем – козодои еще за три недели улетели зимовать южнее. Кабаны, похоже, были знакомы с повадками козодоев не лучше, чем Карли, и продолжали безучастно брести к засаде. Когда матерая свинья оказалась шагах в пятнадцати от первой схроны, ловчий ху-хуукнул самкой филина.
Трое лучников встали, натянули луки, и пустили стрелы. У Асы не было сил управляться с охотничьим тисовым луком в ее рост, и она выстрелила из самострела. Самострельный болт поразил матерую свинью в глаз, и она упала, как подкошенная. Хельги меньше повезло с его выстрелом – стрела, хоть и попала клыкачу в грудь, только его разозлила. Злобно хрюкая, секач устремился к вязу, у которого стоял средний Хёрдакнутссон, в последний возможный миг, отскочивший в сторону и полоснувший кабана мечом. Густая щетина на боку защитила секача от нешуточной раны. Стоявший чуть за Хельги ватажник Гизур встретил зверя рогатиной. Рогатина, один конец которой был уперт в землю, сломалась под натиском тяжелой щетинистой туши, но Гизур замедлил кабана достаточно для того, чтобы Хельги поравнялся со зверем и погрузил меч ему в ухо. Вепрь завизжал, из его уха и ран на шее, оставленных рогатиной, хлынула кровь, и он упал на землю, судорожно дергая ногами. Свинья, подстреленная Ламби, пробежала к старому дубу, где ловчий добил ее копьем в горло. Предпоследняя свинья со стрелой Карли в боку обратилась в бегство, и за ней пришлось идти с четверть рёсты по казавшемуся черным в свете луны кровавому следу. Третья мелкая рюха, единственная, оставшаяся в живых, благоразумно дала деру.
Первая зимняя охота удалась, охотники никого не потеряли, и единственное ранение было небольшим – отскочивший кусок рогатины рассадил Гизуру ногу. С рассветом, ватага отправилась в Ноннебакке. Карли вел в поводу пару оленей, тащивших волокушу с двумя рюхами. За ним, на грузовых санях, в которые веером были впряжены четыре оленя, ехал Ламби, и вез клыкача и матерую свинью. За санями по умятому следу брели ватажники с Гизуром, гордо опиравшимся на копье и преувеличенно хромавшим, во главе. Впереди победоносного шествия и чуть поодаль ехали верхом Хельги и Аса и о чем-то беседовали.
Карли смотрел им вслед. Дети Хёрдакнута Рагнарссона были непохожи на светловолосого, голубоглазого, широкоплечего, кряжистого ярла. От матери им досталась диковинная порода – тонкая кость, бледная кожа, большие фиалковые глаза, и прямые темные волосы. Но Рагнхильд была невелика ростом, а ее дети выросли гораздо выше своих сверстников. Жены карлов поговаривали, что Хильдигунна, мать Рагнхильд, верно, изменила своему мужу с альвом, и альвовы внуки получились, как им и положено, заговоренные – зараза к ним не пристает, грязь не липнет, беда сторонится, и даже блохи вроде реже кусают.
Карли решил, что Аса и впрямь похожа на хофдингу[37] альвов – только заменить лисью шапку на алмазный венец, – и принялся в который раз думать безнадежную, но сладкую думу. Вот сейчас из леса выбежит медведь-шатун, бросится на лошадь Асы, и Карли сразит его копьем. Медведь из последних сил ударит его лапой, и Карли со смертельной раной от медвежьих когтей умрет на руках у дочери ярла, и она прольет слезу благодарности на его холодеющее чело. Или, например, из леса выскочат разбойники, схватят Асу, похитят ее, а Карли найдет их по следам, одного за другим застрелит из лука или перережет горло, а под конец, в лагере разбойников, вступит с их вожаком в поединок на копьях… Дума Карли дошла до особенно приятной части, каково будет почувствовать этот гибкий и стройный стан в объятиях, когда Аса бросится ему на шею, но тут Хельги поднял руку. Ватага остановилась. Тропа спускалась вниз к реке, и в открывшемся прогале в лесу виднелись три столба жирного черного дыма.
– Кром… Конюшня, маслобойня, обе уже почти дотла сгорели, и что это там с западной стороны? – Хельги встал в стременах, всматриваясь в даль. Как назло ему, начал идти снег.
– Водяная мельница, – Аса нахмурилась. – Надо быстро послать кого-нибудь разведать, чья это работа и здесь ли они еще.
Карли очень хотел сказать: «Пошли меня!» Увы, пока он набирался смелости, Хельги кивнул Ламби, и тот спрыгнул с саней и начал выпрягать самого крупного оленя. Этот олень-учак был обучен ходить под седлом, по образцу верховых оленей саамо. Ламби надел учаку на морду мягкий недоуздок из лосиной ровдуги, провел один ремешок под шеей, другой над глазами, пропустил оба через резную пряжку из мамонтовой кости, и завязал концы ремешков вокруг внушительных рогов, каждый из которых имел более дюжины отростков. Потом он снял с саней и положил оленю на спину у лопаток верховое седло без стремян. Пока Ламби возился с подпругой, Хельги взглянул на Карли и сказал:
– Обмотай оленю копыта тряпками, чтоб тише шел.
Карли бросился выполнять. Скоро Ламби, вооруженный копьем, с разбега запрыгнул в седло, тронул поводья, и олень побежал с тропы в лес, с ловчим, отчаянно раскачивавшимся в седле. Ватага ждала его возвращения, спрятавшись в лесу по обе стороны пути.
Очень скоро, Ламби вернулся, не лесом, а по тропе, и не один, а в сопровождении Виги, ехавшего верхом на почти слепой пятидесятилетней кобыле.
– Виги нам навстречу за помощью ехал! – крикнул Ламби.
– Что было-то? – Хельги подъехал к Виги навстречу и обнял старика.
– Набег, пришли, вроде, с запада, незнамо чьи, но видно, не дураки. Стрелами с огнем зажгли в ночи маслобойню, карлы побежали тушить, тут их ватага конюшню подпалила, и на усадьбу за круговой стеной пошла. Хорошо, в конюшне только Оскадис стояла, – Виги потрепал кобылу по шее, и его суровое морщинистое лицо на мгновение зажглось чем-то подозрительно похожим на нежность. – Я прямо на ней выехал из горящей конюшни, двух налетчиков стоптал, и едва успел въехать в ворота и освободить веревку, что решетку держала. Как они кинулись решетку рубить, тут из главного покоя четыре лучника подоспели. А то они бы и покой разграбили. Вот тех, кто маслобойню тушил, кого изрубили, кого увели. И по дороге мельницу зажгли, чтоб погоню задержать.
– Мельник и семья живы? – Хельги не на шутку озаботился.
– Мельника я видел, он одного налетчика копьем с коня снять успел, но разрубили его от плеча до живота. Мельничиха жива, над ним голосила, ее и дочку в увод взяли, видно. Пока мы зерно от огня спасали, Сунна взошла, а их и след простыл.
– Кто же и как же так наглости-то набрался? – Хельги бросил поводья и сжал руки в кулаки.
– Как – это просто, – голос Асы сочился гневом. – Хёрдакнут с Рагнхильд и дружиной в Зверингарде, с ними все лучшие следопыты, мы на охоте. Они, видно, следили сперва за мостом, а потом, когда дружина на юг и на восток пошла, за Ноннебакке. А вот кто, и куда они пошли… Если это кто со Свитьи, или рароги, сейчас погрузятся на корабль, и только их и видели!
– Надо быстро погоню снарядить, пока они далеко не ушли. Виги, сколько их было? Едем в усадьбу, расскажешь по дороге. Вот что, садись в сани, так скорее будет, а Оскадис привяжи к волокуше. – Хельги с сомнением посмотрел на древнюю кобылу, потом на оленя под седлом. – Ламби, впрягай этого рогатого мыша обратно… Само меньше, чем мы, им верхом на них ездить сподручнее, а с нашим народом даже нелепо как-то выходит – вроде, верхом едешь, а ноги по земле волочатся. И далеко так не поедешь – спина у скотины уже вот-вот переломится. Снег этот еще валить стал некстати… Как мы их догоним теперь, с двумя-то конями?
– С тремя, – возмутился было Виги, привязывая третьего, если можно было так выразиться в отношении полуслепой кобылы с отвислой нижней губой, обнажавшей стертые резцы, сходившиеся под острым углом, коня к волокуше, но счел за лучшее не развивать мысль. – Налетчиков было с две дюжины, и угнали они нашего народу дюжины с полторы, все дев да детей.
– Нидбьорг точно увели? – спросил Хельги.
– Вроде да, если она с мельницей не сгорела, – сказал Виги.
У Хельги от лица отхлынула кровь. Аса дернула его за рукав надетого поверх кольчуги медвежьего полушубка и полушепотом что-то спросила. Хельги поперхнулся, побагровел, положил руку Асе на руку, и так же полушепотом ей ответил. Глаза Асы расширились, ее щеки, до того едва тронутые румянцем от легкого мороза, тоже покраснели. Карли прислушался, и смог разобрать, что Аса спросила брата:
– И давно ты знал?
– Отец предупредил, когда в Зверингард собирался. – развел руками Хельги. – Ладно, ватага! Все готовы? В Ноннебакке! Тушить уже верно нечего, но как-то надо догнать этих сквернавцев, пока след их совсем снегом не завалило…
– Со следом собаки помогут. А вот с нашей ватагой из четырнадцати против двух дюжин идти… – засомневался Ламби, залезая в сани.
– Из пятнадцати, – Аса похлопала по наборному луку в притороченном к седлу налучье.
– Надо бы еще нескольких воинов взять, Но надо бы нескольких воинов и добавить в усадьбу для охраны… – Хельги прибавил голос, чтобы его слышали ватажники за санями. – Гизур, останешься в Ноннебакке!
– Да я в порядке!
– Знаю, что ты в порядке, потому и оставляю! Усадьбе защита нужна! Виги, пойдешь с нами!
– И не жаль тебе старца? – спросила Аса, опять вполголоса, так что ее услышали только Хельги и Карли.
– Старый конь борозды… – начал было так же негромко Хельги, потом посмотрел опять на Оскадис и осекся. – Он нам нужен не мечом махать, а советы давать, и раненых лечить. Да и удаль у Виги еще осталась – кто решетку-то закрыл? Одно меня тревожит – как мы все-таки их догоним? В сани можно еще троих посадить, за покоем в ухоже другие сани есть, остальных-то куда девать? Верхом на олене далеко не уедешь, мамонт в Зверингарде…
– Кх, кх, – Карли пришла в голову мысль, но он сробел и закашлялся.
– Чего ты там кхекаешь, Карли? – спросила Аса.
«Смолчать ли, сказать ли, все одно за дурака сойду,» – подумал Карли, и вслух сказал:
– А если остальную ватагу на лыжи поставить?
– Так это только для охоты или разведки по глубокому снегу, по-ровному медленно, снег липнет, а в гору вообще никак, – Хельги был явно не в восторге от предложения Карли.
– Нет, это на голицах, а к камусным лыжам снег не липнет, а по торенному следу, лыжник может втрое быстрее пешего идти! – ответил Карли, сам дивясь своей речистости.
– А есть у нас достаточно лыж? Ламби?
– Пар шесть камусных, может, найдем… можно еще наскоро из голиц переделать, пара-тройка лосиных шкур на камус тоже найдется.
– Так мы их, может, и догоним! Хорошая мысль, Карли, – Аса кивнула головой.
«Она меня похвалила!» – Карли пришлось приложить изрядное усилие, чтобы не спрыгнуть с волокуши и не пуститься в пляс.
Тишина, впрочем, держалась недолго – скоро замершие за деревьями или в наскоро собранных из ветвей схронах свиноловцы услышали шорохи, трески, пыхтение, и хрюканье стада, идущего на жировку. Впереди шла матерая свинья, за ней – три рюхи помельче. За самками увязался, скорее всего, чуя их скорую течку, что бывала раз в два года, здоровенный секач с клыками, друг другу навстречу загибавшимися дугами из мощных челюстей. Хельги пять раза проухал филином, обозначив секача как свою цель. Аса ответила одним криком неясыти: «Кувитт!» – заказав матерую свинью. «Гхук, гхук» сыча раздались из-за дуба, за которыс прятался ловчий Ламби. За ним, молодой гаевщик Карли ни на лепту неправдоподобно трижды свистнул козодоем – козодои еще за три недели улетели зимовать южнее. Кабаны, похоже, были знакомы с повадками козодоев не лучше, чем Карли, и продолжали безучастно брести к засаде. Когда матерая свинья оказалась шагах в пятнадцати от первой схроны, ловчий ху-хуукнул самкой филина.
Трое лучников встали, натянули луки, и пустили стрелы. У Асы не было сил управляться с охотничьим тисовым луком в ее рост, и она выстрелила из самострела. Самострельный болт поразил матерую свинью в глаз, и она упала, как подкошенная. Хельги меньше повезло с его выстрелом – стрела, хоть и попала клыкачу в грудь, только его разозлила. Злобно хрюкая, секач устремился к вязу, у которого стоял средний Хёрдакнутссон, в последний возможный миг, отскочивший в сторону и полоснувший кабана мечом. Густая щетина на боку защитила секача от нешуточной раны. Стоявший чуть за Хельги ватажник Гизур встретил зверя рогатиной. Рогатина, один конец которой был уперт в землю, сломалась под натиском тяжелой щетинистой туши, но Гизур замедлил кабана достаточно для того, чтобы Хельги поравнялся со зверем и погрузил меч ему в ухо. Вепрь завизжал, из его уха и ран на шее, оставленных рогатиной, хлынула кровь, и он упал на землю, судорожно дергая ногами. Свинья, подстреленная Ламби, пробежала к старому дубу, где ловчий добил ее копьем в горло. Предпоследняя свинья со стрелой Карли в боку обратилась в бегство, и за ней пришлось идти с четверть рёсты по казавшемуся черным в свете луны кровавому следу. Третья мелкая рюха, единственная, оставшаяся в живых, благоразумно дала деру.
Первая зимняя охота удалась, охотники никого не потеряли, и единственное ранение было небольшим – отскочивший кусок рогатины рассадил Гизуру ногу. С рассветом, ватага отправилась в Ноннебакке. Карли вел в поводу пару оленей, тащивших волокушу с двумя рюхами. За ним, на грузовых санях, в которые веером были впряжены четыре оленя, ехал Ламби, и вез клыкача и матерую свинью. За санями по умятому следу брели ватажники с Гизуром, гордо опиравшимся на копье и преувеличенно хромавшим, во главе. Впереди победоносного шествия и чуть поодаль ехали верхом Хельги и Аса и о чем-то беседовали.
Карли смотрел им вслед. Дети Хёрдакнута Рагнарссона были непохожи на светловолосого, голубоглазого, широкоплечего, кряжистого ярла. От матери им досталась диковинная порода – тонкая кость, бледная кожа, большие фиалковые глаза, и прямые темные волосы. Но Рагнхильд была невелика ростом, а ее дети выросли гораздо выше своих сверстников. Жены карлов поговаривали, что Хильдигунна, мать Рагнхильд, верно, изменила своему мужу с альвом, и альвовы внуки получились, как им и положено, заговоренные – зараза к ним не пристает, грязь не липнет, беда сторонится, и даже блохи вроде реже кусают.
Карли решил, что Аса и впрямь похожа на хофдингу[37] альвов – только заменить лисью шапку на алмазный венец, – и принялся в который раз думать безнадежную, но сладкую думу. Вот сейчас из леса выбежит медведь-шатун, бросится на лошадь Асы, и Карли сразит его копьем. Медведь из последних сил ударит его лапой, и Карли со смертельной раной от медвежьих когтей умрет на руках у дочери ярла, и она прольет слезу благодарности на его холодеющее чело. Или, например, из леса выскочат разбойники, схватят Асу, похитят ее, а Карли найдет их по следам, одного за другим застрелит из лука или перережет горло, а под конец, в лагере разбойников, вступит с их вожаком в поединок на копьях… Дума Карли дошла до особенно приятной части, каково будет почувствовать этот гибкий и стройный стан в объятиях, когда Аса бросится ему на шею, но тут Хельги поднял руку. Ватага остановилась. Тропа спускалась вниз к реке, и в открывшемся прогале в лесу виднелись три столба жирного черного дыма.
– Кром… Конюшня, маслобойня, обе уже почти дотла сгорели, и что это там с западной стороны? – Хельги встал в стременах, всматриваясь в даль. Как назло ему, начал идти снег.
– Водяная мельница, – Аса нахмурилась. – Надо быстро послать кого-нибудь разведать, чья это работа и здесь ли они еще.
Карли очень хотел сказать: «Пошли меня!» Увы, пока он набирался смелости, Хельги кивнул Ламби, и тот спрыгнул с саней и начал выпрягать самого крупного оленя. Этот олень-учак был обучен ходить под седлом, по образцу верховых оленей саамо. Ламби надел учаку на морду мягкий недоуздок из лосиной ровдуги, провел один ремешок под шеей, другой над глазами, пропустил оба через резную пряжку из мамонтовой кости, и завязал концы ремешков вокруг внушительных рогов, каждый из которых имел более дюжины отростков. Потом он снял с саней и положил оленю на спину у лопаток верховое седло без стремян. Пока Ламби возился с подпругой, Хельги взглянул на Карли и сказал:
– Обмотай оленю копыта тряпками, чтоб тише шел.
Карли бросился выполнять. Скоро Ламби, вооруженный копьем, с разбега запрыгнул в седло, тронул поводья, и олень побежал с тропы в лес, с ловчим, отчаянно раскачивавшимся в седле. Ватага ждала его возвращения, спрятавшись в лесу по обе стороны пути.
Очень скоро, Ламби вернулся, не лесом, а по тропе, и не один, а в сопровождении Виги, ехавшего верхом на почти слепой пятидесятилетней кобыле.
– Виги нам навстречу за помощью ехал! – крикнул Ламби.
– Что было-то? – Хельги подъехал к Виги навстречу и обнял старика.
– Набег, пришли, вроде, с запада, незнамо чьи, но видно, не дураки. Стрелами с огнем зажгли в ночи маслобойню, карлы побежали тушить, тут их ватага конюшню подпалила, и на усадьбу за круговой стеной пошла. Хорошо, в конюшне только Оскадис стояла, – Виги потрепал кобылу по шее, и его суровое морщинистое лицо на мгновение зажглось чем-то подозрительно похожим на нежность. – Я прямо на ней выехал из горящей конюшни, двух налетчиков стоптал, и едва успел въехать в ворота и освободить веревку, что решетку держала. Как они кинулись решетку рубить, тут из главного покоя четыре лучника подоспели. А то они бы и покой разграбили. Вот тех, кто маслобойню тушил, кого изрубили, кого увели. И по дороге мельницу зажгли, чтоб погоню задержать.
– Мельник и семья живы? – Хельги не на шутку озаботился.
– Мельника я видел, он одного налетчика копьем с коня снять успел, но разрубили его от плеча до живота. Мельничиха жива, над ним голосила, ее и дочку в увод взяли, видно. Пока мы зерно от огня спасали, Сунна взошла, а их и след простыл.
– Кто же и как же так наглости-то набрался? – Хельги бросил поводья и сжал руки в кулаки.
– Как – это просто, – голос Асы сочился гневом. – Хёрдакнут с Рагнхильд и дружиной в Зверингарде, с ними все лучшие следопыты, мы на охоте. Они, видно, следили сперва за мостом, а потом, когда дружина на юг и на восток пошла, за Ноннебакке. А вот кто, и куда они пошли… Если это кто со Свитьи, или рароги, сейчас погрузятся на корабль, и только их и видели!
– Надо быстро погоню снарядить, пока они далеко не ушли. Виги, сколько их было? Едем в усадьбу, расскажешь по дороге. Вот что, садись в сани, так скорее будет, а Оскадис привяжи к волокуше. – Хельги с сомнением посмотрел на древнюю кобылу, потом на оленя под седлом. – Ламби, впрягай этого рогатого мыша обратно… Само меньше, чем мы, им верхом на них ездить сподручнее, а с нашим народом даже нелепо как-то выходит – вроде, верхом едешь, а ноги по земле волочатся. И далеко так не поедешь – спина у скотины уже вот-вот переломится. Снег этот еще валить стал некстати… Как мы их догоним теперь, с двумя-то конями?
– С тремя, – возмутился было Виги, привязывая третьего, если можно было так выразиться в отношении полуслепой кобылы с отвислой нижней губой, обнажавшей стертые резцы, сходившиеся под острым углом, коня к волокуше, но счел за лучшее не развивать мысль. – Налетчиков было с две дюжины, и угнали они нашего народу дюжины с полторы, все дев да детей.
– Нидбьорг точно увели? – спросил Хельги.
– Вроде да, если она с мельницей не сгорела, – сказал Виги.
У Хельги от лица отхлынула кровь. Аса дернула его за рукав надетого поверх кольчуги медвежьего полушубка и полушепотом что-то спросила. Хельги поперхнулся, побагровел, положил руку Асе на руку, и так же полушепотом ей ответил. Глаза Асы расширились, ее щеки, до того едва тронутые румянцем от легкого мороза, тоже покраснели. Карли прислушался, и смог разобрать, что Аса спросила брата:
– И давно ты знал?
– Отец предупредил, когда в Зверингард собирался. – развел руками Хельги. – Ладно, ватага! Все готовы? В Ноннебакке! Тушить уже верно нечего, но как-то надо догнать этих сквернавцев, пока след их совсем снегом не завалило…
– Со следом собаки помогут. А вот с нашей ватагой из четырнадцати против двух дюжин идти… – засомневался Ламби, залезая в сани.
– Из пятнадцати, – Аса похлопала по наборному луку в притороченном к седлу налучье.
– Надо бы еще нескольких воинов взять, Но надо бы нескольких воинов и добавить в усадьбу для охраны… – Хельги прибавил голос, чтобы его слышали ватажники за санями. – Гизур, останешься в Ноннебакке!
– Да я в порядке!
– Знаю, что ты в порядке, потому и оставляю! Усадьбе защита нужна! Виги, пойдешь с нами!
– И не жаль тебе старца? – спросила Аса, опять вполголоса, так что ее услышали только Хельги и Карли.
– Старый конь борозды… – начал было так же негромко Хельги, потом посмотрел опять на Оскадис и осекся. – Он нам нужен не мечом махать, а советы давать, и раненых лечить. Да и удаль у Виги еще осталась – кто решетку-то закрыл? Одно меня тревожит – как мы все-таки их догоним? В сани можно еще троих посадить, за покоем в ухоже другие сани есть, остальных-то куда девать? Верхом на олене далеко не уедешь, мамонт в Зверингарде…
– Кх, кх, – Карли пришла в голову мысль, но он сробел и закашлялся.
– Чего ты там кхекаешь, Карли? – спросила Аса.
«Смолчать ли, сказать ли, все одно за дурака сойду,» – подумал Карли, и вслух сказал:
– А если остальную ватагу на лыжи поставить?
– Так это только для охоты или разведки по глубокому снегу, по-ровному медленно, снег липнет, а в гору вообще никак, – Хельги был явно не в восторге от предложения Карли.
– Нет, это на голицах, а к камусным лыжам снег не липнет, а по торенному следу, лыжник может втрое быстрее пешего идти! – ответил Карли, сам дивясь своей речистости.
– А есть у нас достаточно лыж? Ламби?
– Пар шесть камусных, может, найдем… можно еще наскоро из голиц переделать, пара-тройка лосиных шкур на камус тоже найдется.
– Так мы их, может, и догоним! Хорошая мысль, Карли, – Аса кивнула головой.
«Она меня похвалила!» – Карли пришлось приложить изрядное усилие, чтобы не спрыгнуть с волокуши и не пуститься в пляс.
Глава 9
– Странная все-таки с Ханом охота на птиц.
Хан посмотрел на Горма в легком недоумении, наклонив большую кудлатую голову чуть вбок и приподняв одно ухо.
– Мне как раз нравится, – сказал, обернувшись назад, Кнур. – Чем странная-то?
– Обычная охота такая. Идешь ты с собакой, собака чует птицу, встает в стойку, ты готовишь лук, посылаешь собаку вперед, та поднимает птицу, ты стреляешь, собака приносит птицу.
– Так с Ханом гораздо лучше! Идешь с собакой, собака убегает, прибегает, приносит птицу. И никакой возни с луком.
– Он приносит только последнюю, которую не может сожрать, потому что от первой перья у него уже из-под хвоста торчат, но нет, я не жалуюсь, ты умный песик, Хан, – Горм потрепал «песику» белую гриву. – Пропали б мы без тебя. Но кто же и на кого тебя учил охотиться?
– Курган мы затворили справно, не найдет никто, пока я туда не вернусь. Надо мне выведать, как же эта машина работает, а заодно, и кто ее сделал. Если б его еще сподобило какие указания записать, и рядом оставить… Вот он же, поди, и пса выучил – тоже незнамо чему. Я тут думал… Ты, Горм, вроде звериное слово знаешь, скажи – у слона или у собаки больше понятия?
– На разные вещи по-разному. Потом, зависит от того, что за слон, и что за собака. А ты все в печали про Гмура?
– И да, и нет. Вот что я тебе расскажу. Некрыс, эйландгардский тысяцкий лет сорок тому, держал четырех слонов. Зимовали они в слоновнике, печь в нем топилась, все равно, один вдруг кашлять стал. То пробовали, другое, слону все хуже. Наконец, жрец Яросвета сказал: «Дайте твари бочку зимнего пива – пусть хоть подохнет навеселе.» Выхлебал слон бочку, а наутро оклемался и кашлять перестал. Едва Некрыс взвеселился, три других слона кашлять стали!
– Слоны понятие имеют, не чудо, что и до зимнего пива они горазды, – Горм кивнул. – Слоны и морковку любят, почти так же сильно как некоторые еще звери.
Горм порылся в суме, лежавшей рядом с ним на лавке саней, извлек из нее морковчатый корень, взял его в рот, и наклонился вперед. Хан приподнялся, раскрыл пасть и, соприкоснувшись с Гормом носами, осторожно взял овощ. Опустившись, он принялся самозабвенно его грызть.
– Да не про то я, поди, – Кнур поерзал на облучке саней, пытаясь устроиться так, чтобы ветер не задувал ему под шубу. – Альдейгья рёст на сто севернее, чем Эйландгард, а слон и эйландгардскую-то зиму может не пережить. Слон – животное чувствительное, это не ваши мамонты волосатые, которым все одно, что зимнего пива исхлебать, что из камнемета булыжником облобаниться – лишь бы с ног валило. Ты слона не замай, слон – это наше всё!
– Это я уже слышал, как у вас в степях дальше на юг, за ледником, столько слонов слоняется, что окоёма не видно – слоны заслоняют, отдохнуть надо – к слону прислоняешься, снопы в сенокос об слона сосланивают, Сунну и ту слонцем зовут, но к чему ты это все-таки?
– Ах, да… Вот к чему. На кривых нас, конечно, Гмур-жадоба объехал, но куда б мы делись со слоном-то в эту холодину? А тут сани, шубы добрые, четыре оленя, пять марок серебра, наковальня, меха, мед, обратно же…
– Ты только на меха с наковальней-то и купился. Да я не спорю, вообще, теперь тебя послушать, можно подумать, это я намыливался этого слона хавать несколько месяцев назад…
– Но это тебе в Альдейгью надо, а то пошли бы поезд[38] на Самкуш охранять, серебра заработали бы, там же перезимовали, и слон бы при нас остался.
– Будь по-твоему, моя вина, что слона на четырех оленей променяли, но в Альдейгью мне и вправду надо.
– Не во гнев тебе скажу, но с какой грусти тебя в Альдейгью-то так влечет?
– Вот именно что с печали. Матушку мою оттуда отец привез, умерла она давно, но думаю, может, родню с ее стороны найду. Она мне много про Альдейгью рассказывала – про стены белокаменные, про капища богов, про палату, где свитки древние хранятся…
– Спора нет, на Альдейгью и я подивиться горазд. Говорят, там еще есть кран паровой, кнорр в три приема разгружает, и часы на одной башне, каждый час, из двери в стене заводные медведь и коза выходят и песню играют. На водопровод я бы тоже посмотрел. Мне куда угодно теперь, только пока не домой. А родня твоя, поди, окажется кончанский староста или пошлый купец, а то и сам посадник…[39]
Горм, сидевший позади Кнура на ларе со снедью, грел ноги, засунув их под брюхо Хану, который, схрупав морковку, уютно спал за облучком. По Гормовой прикидке, до озера и Альдейгьи оставалось дней восемь хода по зимнику посреди замерзшей реки.
Хан посмотрел на Горма в легком недоумении, наклонив большую кудлатую голову чуть вбок и приподняв одно ухо.
– Мне как раз нравится, – сказал, обернувшись назад, Кнур. – Чем странная-то?
– Обычная охота такая. Идешь ты с собакой, собака чует птицу, встает в стойку, ты готовишь лук, посылаешь собаку вперед, та поднимает птицу, ты стреляешь, собака приносит птицу.
– Так с Ханом гораздо лучше! Идешь с собакой, собака убегает, прибегает, приносит птицу. И никакой возни с луком.
– Он приносит только последнюю, которую не может сожрать, потому что от первой перья у него уже из-под хвоста торчат, но нет, я не жалуюсь, ты умный песик, Хан, – Горм потрепал «песику» белую гриву. – Пропали б мы без тебя. Но кто же и на кого тебя учил охотиться?
– Курган мы затворили справно, не найдет никто, пока я туда не вернусь. Надо мне выведать, как же эта машина работает, а заодно, и кто ее сделал. Если б его еще сподобило какие указания записать, и рядом оставить… Вот он же, поди, и пса выучил – тоже незнамо чему. Я тут думал… Ты, Горм, вроде звериное слово знаешь, скажи – у слона или у собаки больше понятия?
– На разные вещи по-разному. Потом, зависит от того, что за слон, и что за собака. А ты все в печали про Гмура?
– И да, и нет. Вот что я тебе расскажу. Некрыс, эйландгардский тысяцкий лет сорок тому, держал четырех слонов. Зимовали они в слоновнике, печь в нем топилась, все равно, один вдруг кашлять стал. То пробовали, другое, слону все хуже. Наконец, жрец Яросвета сказал: «Дайте твари бочку зимнего пива – пусть хоть подохнет навеселе.» Выхлебал слон бочку, а наутро оклемался и кашлять перестал. Едва Некрыс взвеселился, три других слона кашлять стали!
– Слоны понятие имеют, не чудо, что и до зимнего пива они горазды, – Горм кивнул. – Слоны и морковку любят, почти так же сильно как некоторые еще звери.
Горм порылся в суме, лежавшей рядом с ним на лавке саней, извлек из нее морковчатый корень, взял его в рот, и наклонился вперед. Хан приподнялся, раскрыл пасть и, соприкоснувшись с Гормом носами, осторожно взял овощ. Опустившись, он принялся самозабвенно его грызть.
– Да не про то я, поди, – Кнур поерзал на облучке саней, пытаясь устроиться так, чтобы ветер не задувал ему под шубу. – Альдейгья рёст на сто севернее, чем Эйландгард, а слон и эйландгардскую-то зиму может не пережить. Слон – животное чувствительное, это не ваши мамонты волосатые, которым все одно, что зимнего пива исхлебать, что из камнемета булыжником облобаниться – лишь бы с ног валило. Ты слона не замай, слон – это наше всё!
– Это я уже слышал, как у вас в степях дальше на юг, за ледником, столько слонов слоняется, что окоёма не видно – слоны заслоняют, отдохнуть надо – к слону прислоняешься, снопы в сенокос об слона сосланивают, Сунну и ту слонцем зовут, но к чему ты это все-таки?
– Ах, да… Вот к чему. На кривых нас, конечно, Гмур-жадоба объехал, но куда б мы делись со слоном-то в эту холодину? А тут сани, шубы добрые, четыре оленя, пять марок серебра, наковальня, меха, мед, обратно же…
– Ты только на меха с наковальней-то и купился. Да я не спорю, вообще, теперь тебя послушать, можно подумать, это я намыливался этого слона хавать несколько месяцев назад…
– Но это тебе в Альдейгью надо, а то пошли бы поезд[38] на Самкуш охранять, серебра заработали бы, там же перезимовали, и слон бы при нас остался.
– Будь по-твоему, моя вина, что слона на четырех оленей променяли, но в Альдейгью мне и вправду надо.
– Не во гнев тебе скажу, но с какой грусти тебя в Альдейгью-то так влечет?
– Вот именно что с печали. Матушку мою оттуда отец привез, умерла она давно, но думаю, может, родню с ее стороны найду. Она мне много про Альдейгью рассказывала – про стены белокаменные, про капища богов, про палату, где свитки древние хранятся…
– Спора нет, на Альдейгью и я подивиться горазд. Говорят, там еще есть кран паровой, кнорр в три приема разгружает, и часы на одной башне, каждый час, из двери в стене заводные медведь и коза выходят и песню играют. На водопровод я бы тоже посмотрел. Мне куда угодно теперь, только пока не домой. А родня твоя, поди, окажется кончанский староста или пошлый купец, а то и сам посадник…[39]
Горм, сидевший позади Кнура на ларе со снедью, грел ноги, засунув их под брюхо Хану, который, схрупав морковку, уютно спал за облучком. По Гормовой прикидке, до озера и Альдейгьи оставалось дней восемь хода по зимнику посреди замерзшей реки.
Глава 10
– Совсем Гнупа соображения лишился, – рассуждал Тинд, вертя в руках девятихвостую плеть. – Зачем ему одних рабов в Свитью продавать, а других из Свитьи везти?
– Стыда он лишился, а не соображения. Он нам на всех платит по восемнадцать скиллингов с головы. В Бирке на рынке вот такой мальчишка, – Гаука выудил со дна возил перепачканный кровью, соплями, и сажей, и дрожащий от холода образец. – Не кусайся, гаденыш, а то в связке за возилами пойдешь босиком по снегу… Вот такой шустрый мальчишка, которого любому ремеслу можно научить, стоит сорок пять, если не больше. А эта, например, девка… Ты бы сколько скиллингов дал за такую девку?
Предмет внимания Гауки, связанный по рукам и ногам, безуспешно попытался извернуться в санях, чтобы в него плюнуть.
– За такую, нисколько. Это какая-то росомаха дикая. Вот за эту, – Тинд плетью поднял подбородок пленницы, по личику которой ручьями текли слезы. – За эту дал бы пятьдесят-шестьдесят…
– А двести новых блестящих не хочешь? За одну рабыню – больше, чем нам обоим достанется за весь налет! Перекупщик из Бирки, ему, конечно, меньше даст, и только часть серебром. Гнупа у него сразу заимеет со скидкой десятка три дешевых рабов, годных только стойла чистить или гусей пасти. А ему такие и нужны. Опять, эти рабы, небось, со Свитьи, из Лох Фойла, или еще откуда подальше. Наших рабов тоже далеко свезут. И тем, и другим бежать будет некуда. Гнупе выгода, перекупщику выгода, а нам неблагодарный тяжкий труд.
– А откуда подальше? Из Гардара? – Тинд, стоявший на полке возил, поковырял в носу.
– Из Гардара? Это навряд ли. Тех сколько раз пробовали угонять в рабство, но они как на воле не работают, так и в рабстве работать отказываются. Девки там красивые, их, бывает, покупают. Эх, как бы нам самим напрямую с перекупщиком сойтись…
– Стыда он лишился, а не соображения. Он нам на всех платит по восемнадцать скиллингов с головы. В Бирке на рынке вот такой мальчишка, – Гаука выудил со дна возил перепачканный кровью, соплями, и сажей, и дрожащий от холода образец. – Не кусайся, гаденыш, а то в связке за возилами пойдешь босиком по снегу… Вот такой шустрый мальчишка, которого любому ремеслу можно научить, стоит сорок пять, если не больше. А эта, например, девка… Ты бы сколько скиллингов дал за такую девку?
Предмет внимания Гауки, связанный по рукам и ногам, безуспешно попытался извернуться в санях, чтобы в него плюнуть.
– За такую, нисколько. Это какая-то росомаха дикая. Вот за эту, – Тинд плетью поднял подбородок пленницы, по личику которой ручьями текли слезы. – За эту дал бы пятьдесят-шестьдесят…
– А двести новых блестящих не хочешь? За одну рабыню – больше, чем нам обоим достанется за весь налет! Перекупщик из Бирки, ему, конечно, меньше даст, и только часть серебром. Гнупа у него сразу заимеет со скидкой десятка три дешевых рабов, годных только стойла чистить или гусей пасти. А ему такие и нужны. Опять, эти рабы, небось, со Свитьи, из Лох Фойла, или еще откуда подальше. Наших рабов тоже далеко свезут. И тем, и другим бежать будет некуда. Гнупе выгода, перекупщику выгода, а нам неблагодарный тяжкий труд.
– А откуда подальше? Из Гардара? – Тинд, стоявший на полке возил, поковырял в носу.
– Из Гардара? Это навряд ли. Тех сколько раз пробовали угонять в рабство, но они как на воле не работают, так и в рабстве работать отказываются. Девки там красивые, их, бывает, покупают. Эх, как бы нам самим напрямую с перекупщиком сойтись…