Петр Воробьев
Горм, сын Хёрдакнута
http://www.me.unm.edu/~kalmoth/toc, имя kotko, пароль krakodill.
Му!
Горм, сын Хёрдакнута
…псу, которому я верен
Горм конунг
оставил эту память
о Тире, своей жене
Танемарка украшении
(надпись на малом Йеллингском рунном камне, Дания, X век)
Глава 1
– Боги нарушили свои клятвы. А на этих клятвах держалось равновесие круга земного, изрезанного заливами, где живет наш народ[1]. И наступила зима великанов, Фимбулвинтер. Мороз сковал землю. Льды погребли под собой реки, моря и озера. Три года продолжалась зима, пока льды не треснули и море не вышло из берегов – это всплыл из глубин великий змей Йормунгард. А за ним по бурной ледяной воде поплыл корабль Нагльфар, сработанный в Хель из ногтей мертвецов.
– Ногти были с рук, или и с ног тоже? – спросил Хельги.
– Я думаю, что и с рук, и с ног. Как известно, ногти у мертвецов под землей могут вырасти до жутких размеров, так что из них вполне можно сработать корабль. Наверное, те что с ног, пошли на киль и шпангоуты, а из тех, что с рук… Тьфу, опять ты меня сбил, – обреченно сказал Горм. – Ладно… На корабле Нагльфар йотуны, родня Йормунгарда, поплыли биться с богами. На мосту Бифрост стоял Хеймдаль, сын Одина, страж богов. Завидев йотунов, он затрубил в свой рог, который назывался Гьяллархорн. Так началась великая битва богов и чудовищ, которую боги накликали на себя своими изменами и распрями.[2]
– А какие еще там были чудовища? – раздался голосок Асы из-под видавшей лучшие времена волчьей шкуры.
– Был змей Йормунгард, волк Фенрир, огненный великан Сурт, пес Гарм… Фенрир и Йормунгард, кстати, были сыновьями Ангрбоды, йотунши из Железного леса. У них еще была сестра Хель, но я не уверен, что она тоже была чудовищем. Хотя половина тела у нее была снежно-белая, а другая половина черно-синяя, вся в трупных пятнах, по которым ползали черви…
– Не надо больше про Хель, – запищала Аса.
– Сама же просила про чудовищ… Ну, будь по-твоему. Едва боги успели собрать свое войско, к мосту Бифрост прискакала рать великанов из Муспельхейма, родичей Сурта. Они вступили на мост, и он рухнул под их поступью. У рухнувшего моста началось сражение между Фенриром и Одином. Вместе с Одином напали на Фенрира два ворона и два волка, служившие Одину. Всех их Фенрир сожрал, а самого Одина не защитило его копье Гунгнир – Фенрир перегрыз Одину горло. Видар, сын Одина, не подоспел вовремя на помощь отцу, но убил Фенрира, обессиленного поединком с Одином. В то же время, Сурт убил Фрейра, Одинова шурина. Фрейра из этой ватаги мне единственного жалко, он был добрый, в распрях богов особенно не мешался, но что ж – с кем поведешься… Хеймдалль и Локи пронзили друг друга мечами, Тор проломил Йормунгарду-змею череп своим молотом, но сам умер от его яда. Однорукий Тир и Гарм тоже друг друга прикончили, в общем, к концу битвы не осталось ни богов, кроме всякой мелюзги, ни чудовищ, Валгаллу, чертог Одина, Сурт своим огненным мечом превратил в головешки… кстати, Хельги, подкинь-ка вон то бревешко в костер.
От добавленного Хельги смолистого бревна поднялся столб искр, ненадолго осветив поляну между сосен, волокушу со шкурами, под одной из которых пряталась Аса, и навес из сосновых веток, под которым сидели Хельги и Горм. В темноте леса на мгновение блеснули три пары красных отсветов, но сидевшие рядом с огнем дети их не заметили.
– Так и случились сумерки богов. Их клятвы – на ветер, их ведовство – в забвение, их чертоги – в пепелище. А удел смертных был ненамного веселее. Столицы великих королевств стерли в песок ледники, земледельцы умерли от голода у пустых амбаров, скотоводы замерзли насмерть вместе со стадами, рыбаков затерли льды. Мало кто пережил сумерки богов, и большей частью те, кто до начала их распрей жил на северной кромке земного круга и был привычен к холодам. И то, без собак, мамонтов, и оленей, и наши предки вряд ли бы выжили. Но верно говорят, пока есть жизнь, есть и надежда. В логове под снегом, у собаки без имени, чьи хозяева замерзли и чьи тела она охраняла, родились щенки. На востоке, тот, кого в Гардаре называют Сварог[3], молотом разбил голову змеенышу, отродью змеев, убитых богами. Кром въехал на рыжем панцирном единороге в Логр, железным мечом перебил волков, и их мясом накормил голодных детей. О, мясо, голодные дети, – Горм встал, и, порывшись в различной ерунде на краю волокуши, извлек горшок, запечатанный блином из липкого теста. – Запечем в горшке или пожарим на прутьях?
– На прутьях, – ответили три голоса.
– Что-то мне нехорошее мерещится, – сказал Горм. – Аса, ты сказала: «На прутьях?»
– Да, в горшке слишком долго.
– Хельги, ты тоже?
– Ха… Я уже не такой маленький, я твои шутки знаю. «Что это мы услышали?» Сейчас ты нам начнешь рассказывать про души пропавших в лесу и замерзших детей, как в тихую ночь можно услышать, как они пищат и просят поесть и согреться. В шесть лет ты меня этими мюлингами[4] так запугал, я две ночи спал со щенками на псарне. А еще брат называется. Пока не придумал что поновее, рассказывай дальше про сумерки богов, а я мясо нанизаю.
Горм подбросил в руке сакс с обухом толщиной в мизинец, и, немного успокоенный привычной увесистостью орудия, обошел поляну. Потрескивал костер, поодаль, в реке кто-то плескался – может, пресноводный дельфин гонял форель, может, сом лопал лягушек. Еще дальше вдруг отрывисто прочистила горло и загудела выпь. Звуки ночного леса были не громче и не тише, чем обычно.
«Может, нехорошее и вправду только мерещится,» – решил Горм, и продолжил:
– Про маленьких плачущих мюлингов вам страшно, а про гибель богов и зиму великанов не страшно? Попробуй расскажи вам что, все время сбиваете…Собака, Сварог, Кром… Пока продолжалась битва у разрушенного радужного моста Бифрост, Хель никто не охранял, и оттуда вернулся Бальдер. Бальдера по случайности убил Хед, когда начались распри богов…
– Копьем из омелы?
– Именно копьем из омелы, Аса, которое ему подсунул кто?
– Локи.
– Хоть кто-то в этой семье будет помнить завет предков. На Хельги у меня надежды мало, ему лишь бы, как йотуну или троллю, нажраться сырого мяса. На прутья, а не себе в брюхо, злопастный ты тролльчонок, ты ж теперь будешь этой овцекоровой три дня вонять… – Горм махнул рукой. – А когда Бальдер простил Хеда, круг земной начал возвращаться в равновесие. Только теперь это равновесие держится не на клятвах богов и их ведовстве, а на правде и законе в делах всех живущих. Пока правда прирастает и закон соблюдается, льды отступают, за зимой приходит весна, у зверей родятся детеныши, потом лето, рожь и ячмень колосятся, за летом осень, урожай, снова зима. Так круг земной и катится вокруг огня Сунны. А если кто живет по лжи, его дела могут вернуть зиму великанов и голод назад, поэтому попуску лжецам и клятвопреступникам давать нельзя.
– А боги и богини? – спросила Аса.
– Кое-какие пережили сумерки, как Видар, Хед, или Магни, сын Тора. Кое-какие появились во время сумерек, как Кром или Собака Без Имени. На востоке, в Гардаре, тоже завелись новые боги – Яросвет, его пламя топит снега, и Свентана[5], невеста надмирного сияния. Некоторые говорят, что они вместе с Семарглом Свароговы дети. Собака помогает детенышу родиться на свет – будь он щенок, олененок, крольчонок, или тролльчонок, как Хельги, Кром дает некоторым из этих детенышей смелость при рождении[6]. Но чем боги тебя наделили, то тебе и дано. Просить добавки или жаловаться бесполезно, и кто хочет от богов нежданной радости, дождется нежданной гадости[7]. Да и не ходят нынче боги по земле, как ходил Один, и до наших дел им дела нет. Кстати, Хельги… Обугленное мясо сырым не считается, так что можешь начинать есть. Что у нас еще было…
– Сушеные яблоки, – Аса откинула край шкуры и подняла в воздух корзинку, – сыр, и хлеб. Кто хочет яблочко?
– Я хофю! – весьма невнятно (ему мешал полный рот мяса) и вполне предсказуемо завопил Хельги.
Горм, уже тянувшийся было к костру за прутком с тремя дымящимися кусками крепко отдававшего мускусом мяса, резко развернулся и встал – выхваченная из костра головня в одной руке, сакс в другой. Второе невнятное «Я хофю!» определенно раздалось со стороны леса. В свете костра и вспыхнувшей головни зловеще зажглись красным огнем чьи-то глаза. Вековая жуть пробрала Горма. У тех, кто умеет говорить и ходит под светом Сунны среди живых, глаза не должны светиться в темноте. С другой стороны, неповадно всякой нежити пугать детей ярла Хёрдакнута и отнимать у них яблоки…
– А ну яви себя, говорящая тварь! – Горм сделал шаг в сторону загадочного голоса, увидел, что его владелец был ростом едва ему по пояс, меньше Асы, и невольно опустил нож.
– А яблофько?
К костру на задних лапах подошел диковинный пушистый зверь, белый, с темными пятнами вокруг глаз, и с темным чепраком на спине. Его большая голова с подвижным черным носом была чем-то похожа на голову то ли торфяной собаки, то ли медвежонка, а лапы казались немного велики для покрытого густой шерстью туловища. Странный зверь протянул одну из этих преувеличенных лап в направлении корзинки, в которую вцепилась Аса, и повторил:
– Хофю!
За первым диковинным зверем на поляну вышли еще два. Второй, с маленькими черными ушками и черными лапами, шел на четвереньках, тоже попытался встать на задние лапы, но толстое пузо перевесило, и он повалился на спину. Третий, такой лохматый, что он был похож на серо-белый шарик, еле увернулся. Толстый зверь некоторое время барахтался лапами в воздухе и дрыгал смешным тоненьким хвостиком, потом перевернулся на живот, понюхал воздух, посмотрел на Горма и сказал, не очень понятно, но очень убедительно:
– Мсяко бю.
– Хельги, убери нож, сиди тихо, и смотри внимательно!
Одно дело, когда из тьмы леса лезут всякие наваждения, другое, когда к костру подходит странник (пусть даже вислоухий и мохнатый) и просит поделиться чем боги послали. Горм сунул сакс за пояс, взял уже было облюбованный прут с тремя кусками мяса и протянул его толстому существу. Существо схватило холодную сторону прута в лапу, напоминавшую маленькую руку, с коготками и черными подушками на пальцах, втянуло носом запах, и прикрыло глаза. Из его полураскрытой пасти с острыми, как иголки, зубами закапали слюни.
– Яблочко хочешь, бедная капелька? – Аса положила сморщенное от сушки яблоко на вытянутую ладонь. Первый зверь запрыгнул на волокушу рядом с Асой, взял угощение в обе лапы, и громко зачавкал.
– Горм, что это? – только и спросил Хельги.
– Тихо, тихо, потом расскажу… А ты чего хочешь? – спросил Горм у третьего зверя.
– Ом ном ном, – сказал третий зверь. От избытка шерсти, его глаз почти не было видно, а голос был отчетливее, чем у первых двух существ. – Дорасскажи сказку.
– Сказку? Ну, сказка уже близится к концу. Льды отступают, жизнь возвращается, из-подо льдов встают новые земли, непохожие на те, какими они были до зимы великанов. А может, земли и похожи, просто позабыты совсем. К северу от нас, за морем, лежит Свитья, к востоку – Янтарное Море и земли поморцев, еще дальше – Гардар. В Янтарное море впадают несколько рек, одна вытекает из огромного озера, которое оставил ледник. На юге озера стоит великий город Альдейгья. За Свитьей – льды и снега, по краю которых живут Само, ездоки на собаках. Еще дальше – снова открытое море, а в нем гористый остров Туле, весь скованный льдом, ушкуи, и ушкуйники, которые на них охотятся. Пить хотите, гости? У нас есть молоко и слабое пиво.
– Дай молока, – сказал серо-белый и лохматый.
Горм налил в деревянную кружку молока из глиняного кувшина. Лохматый тоже взял кружку в обе лапы – утварь была для него великовата – и стал лакать из нее молоко, более или менее по-собачьи. Три странных гостя успели уютно устроиться у костра, и вели себя почти в полном соответствии с правилами гостеприимства, только что не представились. Аса сидела вместе с первым зверем на волокуше, и чесала его за ухом. Горм и Хельги, стоя рядом, принялись есть мясо. Какие бы диковинные дела ни творились, а мясо вещь такая, что будешь моргать – всё сожрут…
– Так кто это? – шепнул Хельги.
– Погоди, и пока не делай резких движений – за нами смотрят.
Горм скорее почувствовал, чем услышал, движение в лесу, за сосновыми лапами навеса. Кто-то споро шел к поляне, да так, что ни одна ветка не треснула под ногой. У Хёрдакнута в дружине были разведчики с таким знанием леса, но чередование шагов в почти неслышной поступи было очень странным. Странным было и направление звуков – как будто ноги шли не по земле, а над землей… уже почти над головами детей и говорящих зверюшек. Горм опустил пальцы к рукояти сакса.
С деревьев спрыгнули и встали по краю поляны восемь пушистых привидений. В их глазах огонь костра тоже отсвечивал красным, и отблески играли на металле причудливых клинков и странного снаряжения. Одно из привидений издало сложный чирикающий звук, его тут же подхватил сосед, голосом пониже. Лохматый зверь рядом с Гормом с явным сожалением перестал вылизывать кружку и ответил похожим чириканьем, с той разницей, что его настрой показался Горму знакомым – Хельги каждый банный день точь-в-точь так же канючил, что ему еще не пора идти мыться.
Один из призраков приблизился к костру. Его семейное сходство с таинственными гостями было очевидно, но этот зверь был размером с матерого волка, с крупной большелобой головой, мощными плечами, и серебристой гривой. Он опирался на вычурный посох, расширенный снизу, сужающийся и трубчатый сверху, с торчащими с боков металлическими выростами, и увенчанный тонким листовидным лезвием слегка побоку от трубчатой части. В матером звере были видны черты не только собаки, но и росомахи и, может быть, барсука.
– Пусть твои сети будут полны рыбы, – вежливо сказал крупный зверь. Его речь была безукоризненно четкой, но звучала неопределенно по-чудному.
– Пусть твое копье разит верно, – так же вежливо сказал Горм и поклонился. Следование обычаю знакомства сильно помогает даже в очень странных обстоятельствах, и гораздо предпочтительнее, чем остолбенелое стояние с разинутым ртом или бегство с воплями ужаса.
– Эти трое еще не всю вашу еду слопали?
– Отнюдь, они чинные гости. Я Горм, сын Хёрдакнута, а это мои кровные брат и сестра, Хельги и Аса. Кто ты, незнакомец?
– Я вижу, ты гостеприимный хозяин, Горм сын Хёрдакнута. Это пригодится тебе в жизни. Вот маленький дар тебе и родичам.
Еще один матерый зверь, этот без гривы и в странной сбруе с притороченными сзади и спереди туесами, подошел к Горму и положил у его ног кожаный сверток.
– У нас может не хватить на всех на вас угощения, но садитесь к огню…
– Не беда, нам пора.
Крупный зверь с посохом выразительно посмотрел на трех детенышей. Любитель яблок с кругами вокруг глаз ткнулся носом Асе в щечку, соскочил с волокуши и ловко запрыгнул вожаку с посохом на спину, ухватившись за гриву. Толстого детеныша бережно взял за шкирку серогривый зверь, и посадил в открытый туес, висевший у него на груди. Лохматый звереныш поставил кружку на землю, учтиво рыгнул, пошел в направлении шести зверей у леса, вдруг остановился, повернулся к Горму, и сказал:
– Хорошая сказка.
Один из шести оставшихся поодаль шагнул серо-белому малышу навстречу и подхватил его обеими лапами. Не обменявшись ни звуком, ни движением, все восемь зверей взвились вверх и затерялись среди ветвей.
– Так кто вы, и как вас зовут? – крикнул Горм вслед.
В ответ, ветер донес голосок лохматого звереныша, сообщавший или «Хючки хычас гыш,[8]» или, может быть, «Саем сию дуб,» или что-то совершенно другое.
Некоторое время дети пребывали в молчании.
– Горм, Горм! – Хельги дернул Горма за рукав. – Так что это было?
– Есть у меня одна догадка, но давайте сначала исключим другие возможности. Никаких стрёмных грибов мы не ели, нет?
– А что такое стрёмные грибы? – полюбопытствовала Аса.
– Стой, никаких грибов мы вообще не ели. Какие к свиньям грибы, колесница Сунны только с весны на лето поворотила. Так. Хельги, это не снова твои выкрутасы с дурман-травой в огне?
– Нет, на тот раз вся и ушла.
– И вроде хлеб со спорыньей нам не попадался. Что еще могло случиться? Бывает, путникам в лесу тролли глаза отводят. Но тогда обычно что-то знакомое мерещится, например, ты пришел на свой хутор, зашел в дом, сел за стол, и стал есть хлеб с медом. А на самом деле ты сидишь в пещере у троллей и мажешь дохлую крысу лягушачьей икрой. Но нам-то увиделось совсем не знакомое?
– А это не могла быть новая порода троллей повышенной пушистости? – усомнился Хельги.
– Знаешь, всяко может быть. Давай-ка посмотрим, что они нам оставили. Если, например, это жаба в старинном золотом венце, или та же дохлая крыса, то точно тролли.
Хельги распутал дратву, которой была связана кожа. По поляне разнесся дивный дух. Внутри оказался свернутый кольцом здоровенный копченый угорь.
– Ну что ж. Если нам до сих пор не мерещится, значит, действительно кто-то принес этого угря, так?
– Так. – ответили Хельги и Аса вместе.
– Раз не жаба, стало быть то были не тролли, так? Тогда глаза нам никто не отвел, и ни с какой дури нам все это не примерещилось. Если так, вот какая у меня догадка. Знаете, жены карлов говорят про лесной народец? Они их еще называют ниссе? Если за дверью на ночь оставить кувшин молока или булку хлеба, кто-то молоко выпьет, хлеб съест, а взамен что-то будет сделано по хозяйству – или у лошади грива заплетена в косички, или у овцебыков шерсть очесана и сложена. Есть, говорят, на выселках карлы, которые с лесным народцем даже торгуют – приносят в лес в тайное место, например, сырную голову или горшок сметаны, кладут на пень, уходят ненадолго, а вернутся – на пне лежит верша не нашей работы, или стальной наконечник для копья. А как лесовики выглядят, толком мало кто знает – они себя так просто не показывают. Это рассказы недавние, в сагах их нет. Сказать правду, я в них не очень и верил, да вот нам они себя вдруг показали.
– Это были их детишки! – обрадовалась Аса.
– Да. Наверное, без спроса к нам пришли, из любопытства.
– Хорошенькие, как щеночки. Хочу такого.
– Вряд ли его отец и мать с ним расстанутся. Еще я слышал, что лесовики никогда не ходят в одиночку – их всегда три или больше. Кто с ними знается, у тех, говорят, меньше скотины пропадает, и охота лучше идет. А чтоб кто лесовика обидел, про это я ни разу не слышал.
– Раз от них удача, зачем же их обижать? – возмутился Хельги.
– Народ-то разный – есть и злыдни, и жадины, которым лучше отнять, чем сменять. Так что я думаю, может, кто лесовика и попробовал обидеть, только некому оказалось рассказать, что из этого вышло.
– Как это?
– Ты сам видел – они ростом с волков, и в стае, как волки. Стал бы ты волчью стаю обижать?
– Нет, но на волков мы же охотимся, если их слишком много разведется?
– А теперь научи каждого волка говорить, дай ему оружие лучше нашего, да сподобь его скакать по деревьям, как рысь. И еще, ты видел, как они все вместе прыгнули? Говорят, что один лесовик подумал, все другие вмиг знают. Так что я думаю, кто с лесовиком не по правде обойдется – дня не проживет.
– Ой… Так то, что жены карлов про мюлингов рассказывают – тоже правда? – ужаснулся Хельги.
– Ну, как тебе сказать… В нашей усадьбе жены карлов еще теперь рассказывают, что в кухне появляется привидение Хьордисы, дочери Эйлима, с переломленной спиной, без головы, и с ногтями, как кухонные ножи, мечется на четвереньках из угла в угол, и завывает.
Хельги гордо выпрямился.
– Столько приготовлений на это ушло. Сначала я собирал и сушил дурман-траву. Потом спер из ларя старый мамин сарафан. Зашил у сарафана ворот. Потом спер с псарни баранью похлебку. Заманил волкодава Хоппа в пустой ларь для муки и набросил на него и миску сарафан, пока женщины ходили за водой. Залез с дурман-травой на крышу. Когда женщины вернулись, высыпал траву в дымоход над очагом. А тут как раз Хопп доел похлебку и вылез из ларя…
– Да, это было сделано с большим вниманием к мелочам. – признал Горм. – Но надо было Хоппу еще чего-нибудь дать, когда ты снимал с него сарафан. Бегать, ничего не видя, в этом наряде сильно ему не понравилось…
– А ты откуда знаешь?
– Если бы понравилось, вряд ли он бы тебе какнул на подушку на следующий вечер… А ты мог бы эту каку заметить и прежде, чем плюхаться с разбегу мордой вниз на полати… Так что Хопп вышел тоже не дурак на розыгрыши. Но это мелочи – визг в тот вечер с кухни был отменный, и главное – никто ничего так и не понял. Добрую ты сработал подковырку, брат. Память на годы.
– Что правда, то правда, но к чему ты сейчас-то про это?
– А вот к чему. Жены карлов просто так про что-то болтать не станут, но могут перепутать, например, собаку в платье с привидением. А может, услышат писк и возню совенка или барсучонка и решат, что это привидение поменьше. Хотя, с другой стороны, может, мы-то сейчас думаем, что это сова ухает, а это черно-синий драугр[9] дерет какую-нибудь еще дохлость когтями и хохочет, перемазав свои гнилые зубы в протухшей крови… – Горм задумался. – Что-то мне расхотелось ночевать в лесу. Давайте-ка мы этого угря съедим, выпьем слабое пиво, и пойдем обратно в Ноннебакке. Кстати, и мать ваша все-таки может вас хватиться. Вы, конечно, сделали очень хорошие чучела на полатях из мешков с крупой, горшков и пакли, но я подозреваю, что она сможет их от вас отличить, если сильно постарается. И про лесной народец, знаете что? Я бы никому ничего не рассказывал. Во-первых, все равно не поверят, а во-вторых, что мы, жены карлов, чтоб языками трепать?
– Ногти были с рук, или и с ног тоже? – спросил Хельги.
– Я думаю, что и с рук, и с ног. Как известно, ногти у мертвецов под землей могут вырасти до жутких размеров, так что из них вполне можно сработать корабль. Наверное, те что с ног, пошли на киль и шпангоуты, а из тех, что с рук… Тьфу, опять ты меня сбил, – обреченно сказал Горм. – Ладно… На корабле Нагльфар йотуны, родня Йормунгарда, поплыли биться с богами. На мосту Бифрост стоял Хеймдаль, сын Одина, страж богов. Завидев йотунов, он затрубил в свой рог, который назывался Гьяллархорн. Так началась великая битва богов и чудовищ, которую боги накликали на себя своими изменами и распрями.[2]
– А какие еще там были чудовища? – раздался голосок Асы из-под видавшей лучшие времена волчьей шкуры.
– Был змей Йормунгард, волк Фенрир, огненный великан Сурт, пес Гарм… Фенрир и Йормунгард, кстати, были сыновьями Ангрбоды, йотунши из Железного леса. У них еще была сестра Хель, но я не уверен, что она тоже была чудовищем. Хотя половина тела у нее была снежно-белая, а другая половина черно-синяя, вся в трупных пятнах, по которым ползали черви…
– Не надо больше про Хель, – запищала Аса.
– Сама же просила про чудовищ… Ну, будь по-твоему. Едва боги успели собрать свое войско, к мосту Бифрост прискакала рать великанов из Муспельхейма, родичей Сурта. Они вступили на мост, и он рухнул под их поступью. У рухнувшего моста началось сражение между Фенриром и Одином. Вместе с Одином напали на Фенрира два ворона и два волка, служившие Одину. Всех их Фенрир сожрал, а самого Одина не защитило его копье Гунгнир – Фенрир перегрыз Одину горло. Видар, сын Одина, не подоспел вовремя на помощь отцу, но убил Фенрира, обессиленного поединком с Одином. В то же время, Сурт убил Фрейра, Одинова шурина. Фрейра из этой ватаги мне единственного жалко, он был добрый, в распрях богов особенно не мешался, но что ж – с кем поведешься… Хеймдалль и Локи пронзили друг друга мечами, Тор проломил Йормунгарду-змею череп своим молотом, но сам умер от его яда. Однорукий Тир и Гарм тоже друг друга прикончили, в общем, к концу битвы не осталось ни богов, кроме всякой мелюзги, ни чудовищ, Валгаллу, чертог Одина, Сурт своим огненным мечом превратил в головешки… кстати, Хельги, подкинь-ка вон то бревешко в костер.
От добавленного Хельги смолистого бревна поднялся столб искр, ненадолго осветив поляну между сосен, волокушу со шкурами, под одной из которых пряталась Аса, и навес из сосновых веток, под которым сидели Хельги и Горм. В темноте леса на мгновение блеснули три пары красных отсветов, но сидевшие рядом с огнем дети их не заметили.
– Так и случились сумерки богов. Их клятвы – на ветер, их ведовство – в забвение, их чертоги – в пепелище. А удел смертных был ненамного веселее. Столицы великих королевств стерли в песок ледники, земледельцы умерли от голода у пустых амбаров, скотоводы замерзли насмерть вместе со стадами, рыбаков затерли льды. Мало кто пережил сумерки богов, и большей частью те, кто до начала их распрей жил на северной кромке земного круга и был привычен к холодам. И то, без собак, мамонтов, и оленей, и наши предки вряд ли бы выжили. Но верно говорят, пока есть жизнь, есть и надежда. В логове под снегом, у собаки без имени, чьи хозяева замерзли и чьи тела она охраняла, родились щенки. На востоке, тот, кого в Гардаре называют Сварог[3], молотом разбил голову змеенышу, отродью змеев, убитых богами. Кром въехал на рыжем панцирном единороге в Логр, железным мечом перебил волков, и их мясом накормил голодных детей. О, мясо, голодные дети, – Горм встал, и, порывшись в различной ерунде на краю волокуши, извлек горшок, запечатанный блином из липкого теста. – Запечем в горшке или пожарим на прутьях?
– На прутьях, – ответили три голоса.
– Что-то мне нехорошее мерещится, – сказал Горм. – Аса, ты сказала: «На прутьях?»
– Да, в горшке слишком долго.
– Хельги, ты тоже?
– Ха… Я уже не такой маленький, я твои шутки знаю. «Что это мы услышали?» Сейчас ты нам начнешь рассказывать про души пропавших в лесу и замерзших детей, как в тихую ночь можно услышать, как они пищат и просят поесть и согреться. В шесть лет ты меня этими мюлингами[4] так запугал, я две ночи спал со щенками на псарне. А еще брат называется. Пока не придумал что поновее, рассказывай дальше про сумерки богов, а я мясо нанизаю.
Горм подбросил в руке сакс с обухом толщиной в мизинец, и, немного успокоенный привычной увесистостью орудия, обошел поляну. Потрескивал костер, поодаль, в реке кто-то плескался – может, пресноводный дельфин гонял форель, может, сом лопал лягушек. Еще дальше вдруг отрывисто прочистила горло и загудела выпь. Звуки ночного леса были не громче и не тише, чем обычно.
«Может, нехорошее и вправду только мерещится,» – решил Горм, и продолжил:
– Про маленьких плачущих мюлингов вам страшно, а про гибель богов и зиму великанов не страшно? Попробуй расскажи вам что, все время сбиваете…Собака, Сварог, Кром… Пока продолжалась битва у разрушенного радужного моста Бифрост, Хель никто не охранял, и оттуда вернулся Бальдер. Бальдера по случайности убил Хед, когда начались распри богов…
– Копьем из омелы?
– Именно копьем из омелы, Аса, которое ему подсунул кто?
– Локи.
– Хоть кто-то в этой семье будет помнить завет предков. На Хельги у меня надежды мало, ему лишь бы, как йотуну или троллю, нажраться сырого мяса. На прутья, а не себе в брюхо, злопастный ты тролльчонок, ты ж теперь будешь этой овцекоровой три дня вонять… – Горм махнул рукой. – А когда Бальдер простил Хеда, круг земной начал возвращаться в равновесие. Только теперь это равновесие держится не на клятвах богов и их ведовстве, а на правде и законе в делах всех живущих. Пока правда прирастает и закон соблюдается, льды отступают, за зимой приходит весна, у зверей родятся детеныши, потом лето, рожь и ячмень колосятся, за летом осень, урожай, снова зима. Так круг земной и катится вокруг огня Сунны. А если кто живет по лжи, его дела могут вернуть зиму великанов и голод назад, поэтому попуску лжецам и клятвопреступникам давать нельзя.
– А боги и богини? – спросила Аса.
– Кое-какие пережили сумерки, как Видар, Хед, или Магни, сын Тора. Кое-какие появились во время сумерек, как Кром или Собака Без Имени. На востоке, в Гардаре, тоже завелись новые боги – Яросвет, его пламя топит снега, и Свентана[5], невеста надмирного сияния. Некоторые говорят, что они вместе с Семарглом Свароговы дети. Собака помогает детенышу родиться на свет – будь он щенок, олененок, крольчонок, или тролльчонок, как Хельги, Кром дает некоторым из этих детенышей смелость при рождении[6]. Но чем боги тебя наделили, то тебе и дано. Просить добавки или жаловаться бесполезно, и кто хочет от богов нежданной радости, дождется нежданной гадости[7]. Да и не ходят нынче боги по земле, как ходил Один, и до наших дел им дела нет. Кстати, Хельги… Обугленное мясо сырым не считается, так что можешь начинать есть. Что у нас еще было…
– Сушеные яблоки, – Аса откинула край шкуры и подняла в воздух корзинку, – сыр, и хлеб. Кто хочет яблочко?
– Я хофю! – весьма невнятно (ему мешал полный рот мяса) и вполне предсказуемо завопил Хельги.
Горм, уже тянувшийся было к костру за прутком с тремя дымящимися кусками крепко отдававшего мускусом мяса, резко развернулся и встал – выхваченная из костра головня в одной руке, сакс в другой. Второе невнятное «Я хофю!» определенно раздалось со стороны леса. В свете костра и вспыхнувшей головни зловеще зажглись красным огнем чьи-то глаза. Вековая жуть пробрала Горма. У тех, кто умеет говорить и ходит под светом Сунны среди живых, глаза не должны светиться в темноте. С другой стороны, неповадно всякой нежити пугать детей ярла Хёрдакнута и отнимать у них яблоки…
– А ну яви себя, говорящая тварь! – Горм сделал шаг в сторону загадочного голоса, увидел, что его владелец был ростом едва ему по пояс, меньше Асы, и невольно опустил нож.
– А яблофько?
К костру на задних лапах подошел диковинный пушистый зверь, белый, с темными пятнами вокруг глаз, и с темным чепраком на спине. Его большая голова с подвижным черным носом была чем-то похожа на голову то ли торфяной собаки, то ли медвежонка, а лапы казались немного велики для покрытого густой шерстью туловища. Странный зверь протянул одну из этих преувеличенных лап в направлении корзинки, в которую вцепилась Аса, и повторил:
– Хофю!
За первым диковинным зверем на поляну вышли еще два. Второй, с маленькими черными ушками и черными лапами, шел на четвереньках, тоже попытался встать на задние лапы, но толстое пузо перевесило, и он повалился на спину. Третий, такой лохматый, что он был похож на серо-белый шарик, еле увернулся. Толстый зверь некоторое время барахтался лапами в воздухе и дрыгал смешным тоненьким хвостиком, потом перевернулся на живот, понюхал воздух, посмотрел на Горма и сказал, не очень понятно, но очень убедительно:
– Мсяко бю.
– Хельги, убери нож, сиди тихо, и смотри внимательно!
Одно дело, когда из тьмы леса лезут всякие наваждения, другое, когда к костру подходит странник (пусть даже вислоухий и мохнатый) и просит поделиться чем боги послали. Горм сунул сакс за пояс, взял уже было облюбованный прут с тремя кусками мяса и протянул его толстому существу. Существо схватило холодную сторону прута в лапу, напоминавшую маленькую руку, с коготками и черными подушками на пальцах, втянуло носом запах, и прикрыло глаза. Из его полураскрытой пасти с острыми, как иголки, зубами закапали слюни.
– Яблочко хочешь, бедная капелька? – Аса положила сморщенное от сушки яблоко на вытянутую ладонь. Первый зверь запрыгнул на волокушу рядом с Асой, взял угощение в обе лапы, и громко зачавкал.
– Горм, что это? – только и спросил Хельги.
– Тихо, тихо, потом расскажу… А ты чего хочешь? – спросил Горм у третьего зверя.
– Ом ном ном, – сказал третий зверь. От избытка шерсти, его глаз почти не было видно, а голос был отчетливее, чем у первых двух существ. – Дорасскажи сказку.
– Сказку? Ну, сказка уже близится к концу. Льды отступают, жизнь возвращается, из-подо льдов встают новые земли, непохожие на те, какими они были до зимы великанов. А может, земли и похожи, просто позабыты совсем. К северу от нас, за морем, лежит Свитья, к востоку – Янтарное Море и земли поморцев, еще дальше – Гардар. В Янтарное море впадают несколько рек, одна вытекает из огромного озера, которое оставил ледник. На юге озера стоит великий город Альдейгья. За Свитьей – льды и снега, по краю которых живут Само, ездоки на собаках. Еще дальше – снова открытое море, а в нем гористый остров Туле, весь скованный льдом, ушкуи, и ушкуйники, которые на них охотятся. Пить хотите, гости? У нас есть молоко и слабое пиво.
– Дай молока, – сказал серо-белый и лохматый.
Горм налил в деревянную кружку молока из глиняного кувшина. Лохматый тоже взял кружку в обе лапы – утварь была для него великовата – и стал лакать из нее молоко, более или менее по-собачьи. Три странных гостя успели уютно устроиться у костра, и вели себя почти в полном соответствии с правилами гостеприимства, только что не представились. Аса сидела вместе с первым зверем на волокуше, и чесала его за ухом. Горм и Хельги, стоя рядом, принялись есть мясо. Какие бы диковинные дела ни творились, а мясо вещь такая, что будешь моргать – всё сожрут…
– Так кто это? – шепнул Хельги.
– Погоди, и пока не делай резких движений – за нами смотрят.
Горм скорее почувствовал, чем услышал, движение в лесу, за сосновыми лапами навеса. Кто-то споро шел к поляне, да так, что ни одна ветка не треснула под ногой. У Хёрдакнута в дружине были разведчики с таким знанием леса, но чередование шагов в почти неслышной поступи было очень странным. Странным было и направление звуков – как будто ноги шли не по земле, а над землей… уже почти над головами детей и говорящих зверюшек. Горм опустил пальцы к рукояти сакса.
С деревьев спрыгнули и встали по краю поляны восемь пушистых привидений. В их глазах огонь костра тоже отсвечивал красным, и отблески играли на металле причудливых клинков и странного снаряжения. Одно из привидений издало сложный чирикающий звук, его тут же подхватил сосед, голосом пониже. Лохматый зверь рядом с Гормом с явным сожалением перестал вылизывать кружку и ответил похожим чириканьем, с той разницей, что его настрой показался Горму знакомым – Хельги каждый банный день точь-в-точь так же канючил, что ему еще не пора идти мыться.
Один из призраков приблизился к костру. Его семейное сходство с таинственными гостями было очевидно, но этот зверь был размером с матерого волка, с крупной большелобой головой, мощными плечами, и серебристой гривой. Он опирался на вычурный посох, расширенный снизу, сужающийся и трубчатый сверху, с торчащими с боков металлическими выростами, и увенчанный тонким листовидным лезвием слегка побоку от трубчатой части. В матером звере были видны черты не только собаки, но и росомахи и, может быть, барсука.
– Пусть твои сети будут полны рыбы, – вежливо сказал крупный зверь. Его речь была безукоризненно четкой, но звучала неопределенно по-чудному.
– Пусть твое копье разит верно, – так же вежливо сказал Горм и поклонился. Следование обычаю знакомства сильно помогает даже в очень странных обстоятельствах, и гораздо предпочтительнее, чем остолбенелое стояние с разинутым ртом или бегство с воплями ужаса.
– Эти трое еще не всю вашу еду слопали?
– Отнюдь, они чинные гости. Я Горм, сын Хёрдакнута, а это мои кровные брат и сестра, Хельги и Аса. Кто ты, незнакомец?
– Я вижу, ты гостеприимный хозяин, Горм сын Хёрдакнута. Это пригодится тебе в жизни. Вот маленький дар тебе и родичам.
Еще один матерый зверь, этот без гривы и в странной сбруе с притороченными сзади и спереди туесами, подошел к Горму и положил у его ног кожаный сверток.
– У нас может не хватить на всех на вас угощения, но садитесь к огню…
– Не беда, нам пора.
Крупный зверь с посохом выразительно посмотрел на трех детенышей. Любитель яблок с кругами вокруг глаз ткнулся носом Асе в щечку, соскочил с волокуши и ловко запрыгнул вожаку с посохом на спину, ухватившись за гриву. Толстого детеныша бережно взял за шкирку серогривый зверь, и посадил в открытый туес, висевший у него на груди. Лохматый звереныш поставил кружку на землю, учтиво рыгнул, пошел в направлении шести зверей у леса, вдруг остановился, повернулся к Горму, и сказал:
– Хорошая сказка.
Один из шести оставшихся поодаль шагнул серо-белому малышу навстречу и подхватил его обеими лапами. Не обменявшись ни звуком, ни движением, все восемь зверей взвились вверх и затерялись среди ветвей.
– Так кто вы, и как вас зовут? – крикнул Горм вслед.
В ответ, ветер донес голосок лохматого звереныша, сообщавший или «Хючки хычас гыш,[8]» или, может быть, «Саем сию дуб,» или что-то совершенно другое.
Некоторое время дети пребывали в молчании.
– Горм, Горм! – Хельги дернул Горма за рукав. – Так что это было?
– Есть у меня одна догадка, но давайте сначала исключим другие возможности. Никаких стрёмных грибов мы не ели, нет?
– А что такое стрёмные грибы? – полюбопытствовала Аса.
– Стой, никаких грибов мы вообще не ели. Какие к свиньям грибы, колесница Сунны только с весны на лето поворотила. Так. Хельги, это не снова твои выкрутасы с дурман-травой в огне?
– Нет, на тот раз вся и ушла.
– И вроде хлеб со спорыньей нам не попадался. Что еще могло случиться? Бывает, путникам в лесу тролли глаза отводят. Но тогда обычно что-то знакомое мерещится, например, ты пришел на свой хутор, зашел в дом, сел за стол, и стал есть хлеб с медом. А на самом деле ты сидишь в пещере у троллей и мажешь дохлую крысу лягушачьей икрой. Но нам-то увиделось совсем не знакомое?
– А это не могла быть новая порода троллей повышенной пушистости? – усомнился Хельги.
– Знаешь, всяко может быть. Давай-ка посмотрим, что они нам оставили. Если, например, это жаба в старинном золотом венце, или та же дохлая крыса, то точно тролли.
Хельги распутал дратву, которой была связана кожа. По поляне разнесся дивный дух. Внутри оказался свернутый кольцом здоровенный копченый угорь.
– Ну что ж. Если нам до сих пор не мерещится, значит, действительно кто-то принес этого угря, так?
– Так. – ответили Хельги и Аса вместе.
– Раз не жаба, стало быть то были не тролли, так? Тогда глаза нам никто не отвел, и ни с какой дури нам все это не примерещилось. Если так, вот какая у меня догадка. Знаете, жены карлов говорят про лесной народец? Они их еще называют ниссе? Если за дверью на ночь оставить кувшин молока или булку хлеба, кто-то молоко выпьет, хлеб съест, а взамен что-то будет сделано по хозяйству – или у лошади грива заплетена в косички, или у овцебыков шерсть очесана и сложена. Есть, говорят, на выселках карлы, которые с лесным народцем даже торгуют – приносят в лес в тайное место, например, сырную голову или горшок сметаны, кладут на пень, уходят ненадолго, а вернутся – на пне лежит верша не нашей работы, или стальной наконечник для копья. А как лесовики выглядят, толком мало кто знает – они себя так просто не показывают. Это рассказы недавние, в сагах их нет. Сказать правду, я в них не очень и верил, да вот нам они себя вдруг показали.
– Это были их детишки! – обрадовалась Аса.
– Да. Наверное, без спроса к нам пришли, из любопытства.
– Хорошенькие, как щеночки. Хочу такого.
– Вряд ли его отец и мать с ним расстанутся. Еще я слышал, что лесовики никогда не ходят в одиночку – их всегда три или больше. Кто с ними знается, у тех, говорят, меньше скотины пропадает, и охота лучше идет. А чтоб кто лесовика обидел, про это я ни разу не слышал.
– Раз от них удача, зачем же их обижать? – возмутился Хельги.
– Народ-то разный – есть и злыдни, и жадины, которым лучше отнять, чем сменять. Так что я думаю, может, кто лесовика и попробовал обидеть, только некому оказалось рассказать, что из этого вышло.
– Как это?
– Ты сам видел – они ростом с волков, и в стае, как волки. Стал бы ты волчью стаю обижать?
– Нет, но на волков мы же охотимся, если их слишком много разведется?
– А теперь научи каждого волка говорить, дай ему оружие лучше нашего, да сподобь его скакать по деревьям, как рысь. И еще, ты видел, как они все вместе прыгнули? Говорят, что один лесовик подумал, все другие вмиг знают. Так что я думаю, кто с лесовиком не по правде обойдется – дня не проживет.
– Ой… Так то, что жены карлов про мюлингов рассказывают – тоже правда? – ужаснулся Хельги.
– Ну, как тебе сказать… В нашей усадьбе жены карлов еще теперь рассказывают, что в кухне появляется привидение Хьордисы, дочери Эйлима, с переломленной спиной, без головы, и с ногтями, как кухонные ножи, мечется на четвереньках из угла в угол, и завывает.
Хельги гордо выпрямился.
– Столько приготовлений на это ушло. Сначала я собирал и сушил дурман-траву. Потом спер из ларя старый мамин сарафан. Зашил у сарафана ворот. Потом спер с псарни баранью похлебку. Заманил волкодава Хоппа в пустой ларь для муки и набросил на него и миску сарафан, пока женщины ходили за водой. Залез с дурман-травой на крышу. Когда женщины вернулись, высыпал траву в дымоход над очагом. А тут как раз Хопп доел похлебку и вылез из ларя…
– Да, это было сделано с большим вниманием к мелочам. – признал Горм. – Но надо было Хоппу еще чего-нибудь дать, когда ты снимал с него сарафан. Бегать, ничего не видя, в этом наряде сильно ему не понравилось…
– А ты откуда знаешь?
– Если бы понравилось, вряд ли он бы тебе какнул на подушку на следующий вечер… А ты мог бы эту каку заметить и прежде, чем плюхаться с разбегу мордой вниз на полати… Так что Хопп вышел тоже не дурак на розыгрыши. Но это мелочи – визг в тот вечер с кухни был отменный, и главное – никто ничего так и не понял. Добрую ты сработал подковырку, брат. Память на годы.
– Что правда, то правда, но к чему ты сейчас-то про это?
– А вот к чему. Жены карлов просто так про что-то болтать не станут, но могут перепутать, например, собаку в платье с привидением. А может, услышат писк и возню совенка или барсучонка и решат, что это привидение поменьше. Хотя, с другой стороны, может, мы-то сейчас думаем, что это сова ухает, а это черно-синий драугр[9] дерет какую-нибудь еще дохлость когтями и хохочет, перемазав свои гнилые зубы в протухшей крови… – Горм задумался. – Что-то мне расхотелось ночевать в лесу. Давайте-ка мы этого угря съедим, выпьем слабое пиво, и пойдем обратно в Ноннебакке. Кстати, и мать ваша все-таки может вас хватиться. Вы, конечно, сделали очень хорошие чучела на полатях из мешков с крупой, горшков и пакли, но я подозреваю, что она сможет их от вас отличить, если сильно постарается. И про лесной народец, знаете что? Я бы никому ничего не рассказывал. Во-первых, все равно не поверят, а во-вторых, что мы, жены карлов, чтоб языками трепать?