Воробей Таня. Жирафа

   - Прошу тебя, ну, сколько можно повторять! - она оторвала руки от лица. - Я уродина. Слоноподобная уродина. Прекрати снимать!
   Он посмотрел на неё с нежностью, но снимать не перестал.
   - Ты самая красивая, и сама знаешь об этом.
   Она хотела не улыбаться, но губы сами растянулись в польщённой улыбке.
   - Я не верю, что беременность - это естественное состояние женщины. Мне кажется, что это скорее похоже на болезнь.
   Он покорно подошёл ближе, чтобы снимать только её лицо - совсем не располневшее, не расплывшееся даже на девятом месяце.
   - Вот так-то лучше, - сказала она. - Пожалуйста - фас, профиль... - Она вертела головой из стороны в сторону. - А теперь посмотрим, что у нас в нашем походном рюкзаке...
   Она налила лимонада себе в стакан и протянула мужу квадратную фляжку.
   - Давай выпьем, - предложила она. - Сегодня особенный день.
   Да, он знал, что особенный. Он никогда не забывал годовщину их первой встречи. Они познакомились на дне рождения у её подруги, а он пришёл туда совершенно случайно, за компанию. Но как только её увидел, почувствовал, что уйти сможет только вместе с ней, а если нет, то вообще непонятно, зачем жить. Он почти физически ощутил, как его стройная и цельная жизнь распалась на мелкие куски, словно искусно сложенная мозаика, и только она светловолосая девушка с зелёными глазами - способна сложить эти куски как следует.
   - Скажи что-нибудь, - попросила она. - Обязательно нужно сказать что-то важное в такой день.
   Он не любил праздников. Не любил, когда его вынуждали говорить нежности. Он с детства считал, что мужчина должен быть суровым и немногословным.
   - Нет, лучше ты скажи. У меня не получается говорить тосты.
   - Ну, хорошо... - Она подняла глаза, (в светлой зелени её глаз отразилась голубизна неба), и заговорила медленно, обдумывая каждое слово. Я хочу выпить этот шипучий лимонад за моего мужа...
   Он перебил её.
   - Твой муж? - он стал оглядываться по сторонам. - Ты не говорила, что замужем.
   Она нахмурилась в притворном гневе.
   - Ты умеешь опошлить самые торжественные моменты.
   - Продолжай, извини, - поспешно проговорил он.
   - Так вот, я хочу выпить за человека, который всегда был мне лучшим другом. Да что там! Единственным другом.
   - Это я?
   - Да. Ты. И я хочу, чтобы ты знал одну вещь... - Она немного помолчала, стараясь усмирить своё волнение, ведь было бы глупо расплакаться в такой солнечный день. - Если случится так, что мы расстанемся...
   - Не говори глупостей. Этого не может быть!
   Она жестом попросила его молчать.
   - Если всё-таки так случится, я бы хотела, чтобы ты знал... Никто и никогда не заменит мне тебя. Ни частично, ни полностью. Я...всегда буду тебя любить, назло всему - обстоятельствам, жизни, смерти. Я буду тебя любить даже тогда, когда тебе это будет не нужно. А ты... Ты постарайся помнить обо мне, что бы ни случилось...
   И тут она не выдержала, расплакалась, по-детски закрыв лицо руками.
   Он отбросил в сторону камеру и кинулся к ней.
   - Всё эта дурацкая чувствительность, - оправдывалась она. - Правду говорят, что все беременные глупеют и становятся слезливыми...
   Вика так часто представляла себе этот диалог, что ей казалось, будто так и было на самом деле. Ей было очень жаль, что от мамы не осталось больше ни одной съёмки. Но со временем она смирилась и научилась даже из этих пятнадцати минут общения с мёртвой матерью видеть всё, что угодно: её любовь, её заботу о повзрослевшей дочери, её советы, её просьбы.
   А теперь она просила об одном. Просила защитить их хрупкий мир, которому грозит серьёзная опасность. И имя этой опасности - Жирафа.
   И снова у Вики было видение - вот она, маленькая, бежит по парковой дорожке, сжимая в руке цветной, переливающийся на свету, осколок и кричит, удаляющимся от неё родителям: "Постойте! Подождите! Смотрите, что у меня есть!" И папа оборачивается к ней и улыбается, а мама начинает медленно-медленно поворачивать голову, и от этой медлительности Вике становится смертельно страшно. Вот она повернула голову на четверть, вот на две четверти, на три, вот она уже смотрит на Вику... "Нет! - Вика захлёбывается собственным криком. - Нет!" Вместо мамы на неё смотрят распахнутые, чужие, пустые глаза Жирафы.
   - Вика! - Пал Палыч ласково коснулся её плеча. - Вика, ты что?
   Она тряхнула головой и оцепенело уставилась на историка. Дико озираясь, Вика пыталась понять, где она и чего от неё хотят. Оказалось, что она в кабинете истории, идёт урок, а она сама не заметила, как заснула, да ещё на первой парте.
   - Что с тобой? - допытывался Палыч. - Тебе плохо? Ты кричала.
   - Нет... - Вика смутилась и отвечала чуть слышно. - Мне просто что-то показалось. Что-то очень страшное.
   Палыч понимающе кивнул. И что самое странное - в классе никто не засмеялся, хотя обычно им хоть палец покажи - обхохочутся.
   А потом, на перемене, Наташа спросила Вику, пристально глядя в глаза:
   - Что тебе показалось? Ты так кричала, что все испугались.
   Вике не хотелось врать, но сказать правду тоже было невозможно.
   - Я заснула, - она постаралась улыбнуться. - Заснула, и мне приснился какой-то страшный сон. Что именно, я не помню, только было жутко.
   - Правда, не помнишь? - в голосе Наташи слышалось сомнение.
   - Правда. Зачем мне врать?
   Они немного помолчали.
   - Просто твои слова... Они были такими странными.
   Вика обмерла. Какие ещё слова? Она успела наговорить каких-то глупостей, и весь класс это слышал?
   - А что я говорила? - бледнея, спросила она.
   - Ты не говорила, - уточнила Наташа. - Ты кричала.
   - Хорошо. Что я кричала?
   - Только одну фразу. "Мамочка, это не ты!" И таким жутким голосом. Прямо мороз по коже. Кровь в жилах стынет, как вспомню.
   Вика ухмыльнулась и пожала плечами.
   - Даже не знаю, к чему это, - сказала она как можно небрежней. - А фраза действительно жуткая. Мороз по жилам, кровь по коже.
   Никто из Викиных друзей не знал, что у неё нет мамы. У неё язык не поворачивался сказать такую жуткую ложь, ведь мама была. Она была рядом с Викой каждую минуту её жизни, Вика чувствовала её присутствие и слышала её слабый, но внятный голос.
   Любовь умерла вместе с Ромео и Джульеттой
   У Женьки мама вернулась из командировки, и идти было решительно некуда. Вика обошла все центральные магазины, разглядывая предметы, которые ей не нужны: вертящиеся мобили, дорогую парфюмерию, телевизоры с огромными экранами. Потом, чтобы как-то скоротать время, она купила билет в кино.
   Покупать один билет, получать у гардеробщика один номерок, одной пялиться в экран - хуже этого ничего не бывает. Чувствуешь себя отверженной и никому не нужной. Да и впечатлениями поделиться не с кем. Некого толкнуть в бок и сказать: "Вот это да! Вот это съёмки!", не с кем переглядываться, когда смешно или страшно.
   А фильм, как назло, был о любви. О девушке, которая полюбила моряка, а он её бросил и уплыл в дальние дали. Между ними легли тысячи километров воды, но какими-то немыслимыми путями девушка переплыла океан, чтобы встретиться со своим возлюбленным. "Она примчалась сюда за тобой, - смеясь, сказали ему друзья. - Она ходит по улицам в мокрой одежде, как будто только что вышла из воды, и ищет тебя". И когда моряк понял, что она преодолела стихию, чтобы только увидеть его, он был так растроган, что вышел на улицы города и стал её искать. Но когда, наконец, он её встретил, и окликнул по имени, и протянул к ней руки, девушка только посмотрела на него мутным, безумным взглядом и прошла мимо. Она так долго искала свою любовь, что не узнала её при встрече. Она погрузилась в тёмный сон безумия - без памяти, без сновидений.
   Фильм был такой грустный, что Вика даже заплакала. Ей было жаль несчастную девушку, но ещё больше - себя. Она никого не любила так. А уж её и подавно никто не любил по-настоящему. Вся её жизнь - сплошное недоразумение. Сплетни, случайные взгляды, несколько поцелуев. Даже вспомнить не о чем.
   Она вышла на улицу, окунулась в промозглый весенний день, и её грусть неожиданно обернулась злостью. Она злилась на всех - на отца, на Жирафу, но больше всего - на писателей и режиссёров, которые пишут такие трогательные книги и снимают душераздирающие фильмы. В книгах всё по-другому, чем в жизни; в них говорится о том, что не всё измеряется деньгами, что люди способны совершать нелогичные поступки во вред себе, если кому-то другому это может принести счастье. Писатели как будто сговорились навязать всем мысль о том, что существует Большая Настоящая Любовь, ради которой люди бросаются на амбразуру, со скалы, в омут с головой. Только вот зачем они так изоврались? Зачем манят несбыточным? Зачем разрывают сердца читателей придуманными историями, когда в жизни есть всё, что угодно, кроме этой недосягаемой, фантастической любви?
   Если бы не было ни книг, ни фильмов, было бы легче. Тогда можно было бы не чувствовать своей обездоленности и убожества. Можно было бы сказать себе: "Ничего, что твоя жизнь проходит бездарно - у всех так".
   Так нет же - отравили мозг дурацкой мечтой, поманили и обманули.
   И вот все люди пыжатся, изо всех сил стараются из обрывков фраз, из случайных жестов слепить себе некое подобие Большой Настоящей Любви, чтобы быть не хуже, чем все остальные. Читают лирические стихи, воруют жесты и слова у героев фильмов, и думают, что молодцы.
   Нет, Вика решительно отказывается принимать участие в этом массовом, марафонском забеге за Большой Иллюзией. Ей хорошо известно, что любви нет, потому что любовь умерла вместе с Ромео и Джульеттой. Есть всё что угодно влечение, симпатия, иногда даже понимание, но любви - и след простыл.
   Замёрзшими руками она расстегнула сумку и достала телефонную карту. Ну и пусть любви нет, это не может ей помешать встретиться с Владом.
   - Алё? - сквозь сильные помехи донёсся его голос. Вике не нравилось, когда говорили "алё". Папа, снимая трубку, спрашивал "да?" или "я слушаю", а она сама говорила "алло".
   - Влад, привет. Это я.
   - Алё. Алё, - продолжал бессмысленно выкрикивать он.
   Вика совсем забыла, что нужно нажать на кнопку, чтобы её стало слышно.
   - Это я. Привет.
   Она старалась говорить весело, без напора, чтобы он не догадался, что ей больше некому позвонить.
   - Вика? - не понятно, чего больше в голосе - удивления или радости. Это ты?
   "Пожалуй, всё-таки удивления", - отметила про себя Вика.
   - Я. Ты занят?
   Пускай скажет, что занят. Чем хуже, тем лучше.
   - Нет, совсем нет. А ты где?
   - На улице. Гуляю.
   Мимо проехала красная машина, бибикая от радости быстрого передвижения, взвизгнула тормозами на повороте.
   - Слышу, что на улице, но где именно?
   - На улице Надежды, - ответила Вика, тревожно оглядываясь. В двух шагах от неё топтался какой-то мужчина с букетом гвоздик, нервно теребя в руках телефонную карту. - Тут хотят позвонить, не могу долго разговаривать.
   - Ладно, давай. - Вот сейчас они попрощаются, он повесит трубку, и всё. - А, может, зайдёшь?
   - К тебе?
   Он засмеялся.
   - К кому же ещё? Заходи. Слышу, как носом хлюпаешь. Ещё простудишься.
   - Уже иду, - она не могла, да и не хотела сдерживать свою радость. Ставь чайник, я совсем окоченела.
   Выходя из телефонной будки, она с непонятным превосходством посмотрела на мужчину с гвоздиками. Судя по взволнованному лицу, его никто не ждал. Даже наоборот - он ждал, а она не пришла. И с гвоздиками он никому не нужен. А её, Вику, ждали, да ещё как.
   Он открыл дверь сразу, она даже не успела нажать на кнопку звонка.
   - Ты меня в глазок увидел? - она стянула шапку, ища глазами зеркало, чтобы поправить примятые волосы.
   - Нет, - он помог ей снять куртку. - С чего ты взяла?
   - Не ври, - она достала из сумки расчёску и подошла к зеркалу. - Ты в глазок смотрел.
   - И не думал я в глазок смотреть, - он не улыбался.
   - А как тогда узнал, что я иду?
   - А-а, ты про это... - Он стоял у неё за спиной и смотрел в глаза её отражению. - Услышал, что кто-то топает, как слон. Топ, топ, топ. Ну, думаю, это моя лягушонка в коробчонке едет.
   Она приблизилась к зеркалу и щёлкнула по носу его зеркального двойника.
   - Сам ты лягушонка. Сам ты - топ, топ. Я так хожу, что и ступенек-то не касаюсь, а ты говоришь - слон.
   Она резко обернулась и уткнулась холодным носом в его шею.
   - Я замёрзла, - как маленькая пожаловалась она. - Смотри, какие руки холодные. - Она спрятала руки у него подмышками. - Прямо ледышки.
   - Тебе нужно выпить чая, - сказал он. - И поскорее.
   - Не хочу чая, - она прижалась к нему плотнее. - Тоже мне весна - такая холодрыга.
   Не размыкая объятий, они пошли на кухню. Он всё-таки усадил её на стул и, несмотря на протесты, напоил чаем с бутербродами. А Вика, хоть и говорила, что не хочет есть, с аппетитом умяла два с колбасой, два с паштетом и три с красной рыбой.
   - Вот глупость, - она кивнула в сторону телевизора, подвешенного на кронштейне в углу кухни. Телевизор работал с выключенным звуком, но обоим было приятно следить за мелькающими картинками.
   - Что - глупость?
   - Да реклама эта, - она сделала большой глоток и немного обожгла язык. - Только и слышно - "бойтесь седины, страшитесь кариозных монстров"! Можно подумать, что это действительно самое страшное.
   - А что самое страшное? - было непонятно, то ли он действительно хочет знать, то ли смеётся над ней.
   - Самое страшное - это когда тебе врут. Или предают. Или отказываются от своих слов. Почему об этом никто не говорит по телевизору?
   - Потому что от этих напастей нет лекарства, - улыбнулся Влад. - Нет ни такой пасты, ни такого шампуня, которыми можно было бы отмыться от этой гадости.
   - Иногда мне кажется, что хороших людей вообще не осталось, - грустно сказала Вика.
   - И куда же они подевались?
   - Да мало ли куда? - Вика наморщила лоб. - Может, на войне всех поубивало, а может, никогда их и не было.
   - Ну, неправда, - он выключил телевизор. - Хороших людей очень много. Очень много, только они редко встречаются.
   Вика кивнула и сказала:
   - А я из дома ушла.
   Это прозвучало так сиротливо и грустно, что Вика чуть не расплакалась. А Влад как будто даже не удивился. Только спросил:
   - Хочешь проучить родителей?
   Вика пожала плечами.
   - Наверное. Только проучила саму себя.
   - Не больно-то это здорово, - сказал Влад. - И давно?
   - Сутки. У Чижика ночевала.
   - А домой хоть звонила?
   - Звонила, - Вика вздохнула. - Они знают, что я жива-здорова.
   - Очень гуманно с твоей стороны, - усмехнулся Влад. - И долго собираешься им душу мытарить?
   - Не знаю, - Вика боялась признаться, что ей очень хочется вернуться домой, но обидно признавать себя побеждённой. - Как получится.
   - А, по-моему, пора возвращаться, - сказал он. - Глупо ходить по улицам, когда у тебя есть дом. Хочешь ещё чая?
   Вика помотала головой.
   - Лучше покажи мне фотографии, - попросила она.
   - Фотографии? Но у меня мало школьных.
   - А ты не школьные покажи. Покажи свои детские, а?
   Он удивлённо поднял левую бровь, вышел из кухни и вернулся с толстым, старым альбомом.
   - Вот, - он протянул альбом Вике. - Только не понимаю - зачем тебе. По-моему, нет ничего скучнее, чем разглядывать чужие фотографии.
   - Чужие, может быть, и скучно, - сказала она, вглядываясь в первую страницу, - а твои - нет. Это что, ты?
   Он подсел поближе.
   - Ну, вроде того. Я, только совсем маленький.
   - Такой толстый и совсем блондин! - удивилась Вика. - Никогда бы не подумала!
   - Да уж, - Влад провёл рукой по своим тёмным волосам. - Это я почернел от горя.
   - О господи! - он перелистнула страницу и смотрела на рыдающего малыша. - Кто обидел эти глазки?
   - А-а, это, - он усмехнулся. - Это я сам порвал свою любимую книжку и расстроился.
   - Бедный, - сокрушённо покачала головой Вика. - Надо же так убиваться...
   Они досмотрели альбом до конца, и Влад рассказывал о каждой фотографии. Вот они в Анапе, а папа обгорел, поэтому в такую жару в брюках и водолазке. А вот мама строит смешные рожицы, потому что папа её обманул - сказал, что закончилась плёнка. А вот и сам Влад - торжественный и с цветами - идёт в первый класс.
   - Ну, а дальше я знаю, - ласково улыбнулась Вика. - Мы ведь знакомы с тобой тысячу лет.
   Ему хотелось сказать, что нет, не было у них никакой тысячи лет. Только недавно она стала для него близкой и важной, а раньше он о ней и не думал, но он благоразумно промолчал.
   - Ты был славным малышом, - сказала она, с нежностью глядя на него. Такой забавный!
   Ей всегда нравились малыши. Ещё бы - они редко бывают по-настоящему противными, не то, что взрослые. Ей нравилось брать их пухлые руки в свои, нравилось слушать их несвязное бормотание, нравилось тормошить и тискать.
   И теперь она сделала маленькое открытие - Влад тоже был маленьким. И у него тоже были формочки, и совочек, и слюнявчики. И ходил он нетвёрдо на своих крепеньких ножках, и лепетал что-то про "уронили-мишку-на-пол". И от этого открытия она почувствовала к нему щемящую, удушающую нежность, как будто он был её собственным, ещё не рождённым ребёнком.
   - Ты лучше скажи, почему ушла из дома, - попросил он. - Какая муха тебя укусила? Какой бес в тебя вселился?
   Сначала Вика молчала, не желая говорить правду. Потом отшучивалась, раскачиваясь на шатком стуле и сильно закидывая назад голову с блестящими волосами. А потом сбивчиво говорила совсем о другом и чертила на салфетке тошнотворные изгибы лабиринта, из которого никогда не выбраться.
   Владу стало тревожно за неё, и вслед за этой тревогой пришло полузабытое воспоминание. Он вспомнил, как над ней смеялась вся школа, и он тоже. Всё оттого, что дома нужно было прочесть щемящий рассказ об утопшей дворняге, а она этого не сделала, и когда в классе стали читать вслух каждый по отрывку - ей достался тот самый - самый маленький и значительный кусок. Она волновалась, построчно отслеживая трагедию измученной закладкой, и старалась сдержаться, чтобы не заплакать, но ничего не вышло. Буквы вздрогнули и, взмахнув куцыми хвостиками, поплыли в унылом хороводе. Неумелая чтица была разоблачена, литераторша, конечно же, поняла, что домашнее задание не выполнено, и грозно провозгласила: "Все приличные дети дома отплакали!" Закраснело замечание в дневнике, и кобра, готовая к прыжку, замерла навытяжку в клеточке напротив урока литературы.
   Вику утешал всяк на свой лад: кто советовал вырвать пару страниц из дневника, кто втискивал ей в руку размякший плавленый сырок, а кто просто ободряюще щипал. Но она не могла успокоиться, потому что Муму утонула навсегда, и не сто лет назад в Москве реке, а только что в её слезах на странице библиотечного учебника.
   И вдруг это случилось. Как будто огромное, жаркое солнце спустилось на уровень его глаз и осветило всё вокруг. Внезапно он увидел её всю - от макушки до пяток, и не только увидел, но и понял. Ему открылась её тайна, её сокровенная сущность, недоступная для чужих глаз. Он понял, что вот, перед ним сидит не роковая блондинка, успешная, не знающая ни в чём отказа, а маленькая, испуганная девочка, которая хочет, чтобы её пожалели.
   "Я знаю тебя, - захотелось сказать ему. - И поэтому люблю. Всё неизвестное пугает, но ты мне понятна, поэтому..."
   Но, конечно, ничего такого он не сказал. Даже наоборот - посмотрел на часы и произнёс:
   - Ты должна вернуться домой. Я тебя провожу.
   И она послушалась. Ей нравилось, что он говорит так властно, как будто имеет на это право.
   Все обманщики с виду такие милые и обаятельные
   Если его не было в школе, всё вокруг становилось скучным, ненужным и противным.
   Если он не предлагал проводить её после школы, ей казалось, что день потерян.
   Если он не выражал желания её поцеловать, она целовала его сама.
   "Я люблю его?" - спрашивала она сама себя. И искренне отвечала: "Нет, не люблю".
   Любовь - это что-то совсем другое. Когда любишь, считаешь этого человека самым лучшим на земле; думаешь, что он самый умный и талантливый; хочешь провести с ним всю свою жизнь.
   С любимым человеком всегда есть о чём говорить, с ним никогда не бывает скучно, потому что вы любите и ненавидите одно и то же.
   А с Владом всё было иначе.
   Она знала, что он - не Антонио Бандерас, и даже не Рики Мартин, а всего лишь Влад Ляпустин, её одноклассник. И нет у него никаких особых талантов, и умом он не блещет. А провести с ним всю жизнь - это вообще абсурд. Вика знала, что ей уготована какая-то особенная и необычная судьба. Если она и выйдет замуж, то за актёра, известного учёного или, в крайнем случае, за правителя маленькой африканской республики.
   Да к тому же, и говорить с ним было почти не о чем. Особенно это чувствовалось в телефонных разговорах. По телефону непременно нужно что-то рассказывать, потому что телефонное молчание - особенно тяжёлое. Вика старалась изо всех сил, но он был очень немногословен - "да", "нет", "не знаю". Говорит, как на допросе, как будто всё время боится взболтнуть что-то лишнее.
   А если всё-таки выведет его Вика на разговор о чём-то серьёзном, то они обязательно поспорят. Ему нравится наша музыка и песни на русском языке, а она их терпеть не может.
   - Ну, как ты не понимаешь, на английском всё звучит совсем по другому, - говорит она. - Тексты на иностранном языке кажутся не такими тупыми.
   - Ерунда, - не соглашается он. - Тупость на всех языках звучит тупо. Надо слушать "Наше радио", все вменяемые люди его слушают.
   - А вот и нет. Слышала я это радио, у них всего песен сорок, и крутят их без остановки. Все нормальные люди смотрят МTV.
   Он кривит лицо в презрительной ухмылке.
   - Это что? Бритни Спирс?
   - Ну, хотя бы.
   - Ах, извини, - как будто спохватывается он. - Я и забыл, что спорить с девушками бессмысленно. Многие вещи они просто не способны понять.
   - Это какие такие вещи? - начинает возмущаться Вика.
   - Разные, - уклончиво отвечает он. - Они от природы не наделены даром понимания. Почувствовать что-то - это да. Это они могут. Но понять никогда.
   Как ни крути, нет у Влада с Викой того, что принято называть "духовной близостью". Нет ни общих интересов, ни увлечений.
   Но когда он обнимает её, и его губы встречались с её губами, всё это становилось неважным. Тогда ей плевать на то, какую музыку он слушает, какие книги читает. Ей всё равно, во что он верит, а в чём сомневается. Она и себя почти не чувствует. Она растворяется в чёрном, мерцающем редкими звёздами, космосе, и ей не хочется ни помнить о прошлом, ни знать своего будущего.
   - Ну, как тебе Жирафа? - спросила его Вика на следующий день после спектакля.
   Он пожал плечами, но она молчала, ожидая ответа.
   - Противная, правда?
   Влад вспомнил о том, как Олеся говорила: "Позвоним ей во время антракта. И правда, было бы жалко пропустить мюзикл. Она так хотела на него пойти... Хотя бы будет, что ей рассказать..." Вспомнил, как люди - и мужчины и женщины - оглядывались ей вслед. Вспомнил, какое растерянное у неё было лицо, когда она увидела мужчину по ту сторону стекла.
   - Ты почему молчишь? - прервала его раздумья Вика.
   - Знаешь, что самое смешное? - медленно проговорил он. - Она мне понравилась.
   - Как понравилась? - ревность зашевелилась в её душе. Ну и что, что она его не любит, это ничуть не мешает ей ревновать. - Она тебя старше чёрте на сколько!
   - Да не в этом смысле! - он посмотрел на неё с упрёком. - Она хорошая, вот что. И она о тебе волновалась.
   - Подумаешь - волновалась! Это она специально. Хотела показать, какая она сердобольная. Но только я на такие фокусы не поддаюсь.
   Влад пожал плечами.
   - Она не похожа на врушку.
   - Да никто не похож! - горячилась Вика. - Все обманщики с виду такие милые и обаятельные, так и хочется им поверить.
   - Такие как ты? - тихо спросил он. Не хотел обидеть, а просто спрашивал. И в его голосе промелькнула лёгкая тень упрёка и разочарования.
   Вика даже не нашлась, что ответить. Да, ей приходится врать. Но разве она делает это для себя? Она хочет, чтобы всем было лучше. И папе, и маме, и даже этой несчастной Жирафе, которая обязательно будет страдать, потому что рано или поздно почувствует, что заняла чужое место.
   - Ты жалеешь, что мне помог? - спросила Вика, уже догадываясь, каким будет ответ.
   - Жалею, - кивнул Влад. - Не думаю, что действительно тебе помог. А то, что расстроил двух хороших людей - это точно.
   - А, значит, я плохая? - с вызовом спросила Вика.
   Влад внимательно посмотрел на неё, как будто увидел впервые.
   - Не знаю, Вика. Не знаю. - Он задумался, тщательно подбирая слова. Ты - разная. Но в любом случае, я был дураком, что пошёл у тебя на поводу. Даже не знаю, почему поверил, что твой отец встречается с каким-то чудовищем.
   "Зато я знаю, - со злостью подумала она. - Когда ты рядом со мной, ты ни черта не соображаешь, вот почему!"
   - Если ты такой совестливый, можешь хоть сейчас пойти к моему отцу и рассказать правду! Пусть он узнает, как ему не повезло с дочерью.
   Влад покачал головой.
   - Я не сделаю ничего, что могло бы задеть тебя, - сказал он. - И к тому же, у меня есть надежда.
   - Какая надежда? - подозрительно спросила она.
   - Я надеюсь, что ты сама ему всё расскажешь.
   Вика расхохоталась деланным, недобрым смехом.
   - А вот этого они не дождутся! - выкрикнула она. - И ты! Ты тоже не дождёшься!
   Вика больше не казалась ему красивой. Её черты, как будто расплавились от крика: сузились глаза, расширился нос, скривились губы...
   - Ты мне больше не нужен! - Она прочитала в его глазах, что выглядит дурно, и ей захотелось разбить своё отражение ударом руки. - Всё! Вот и сказочке конец!
   - Как скажешь, дорогая, - эту фразу он когда-то услышал во второсортном фильме, и она ему очень понравилась своей оскорбительной вежливостью. Поэтому он со вкусом повторил ещё раз: - Как скажешь, дорогая.
   Такие слова не произносятся по заказу