Страница:
Малахов закрыл рот и вежливо отвел глаза, давая хозяину возможность ответить на звонок, но тот почему-то не стал брать трубку, а с некоторым удивлением посмотрел на генерала. Звонок повторился, и только тогда Малахов понял, что это звонит мобильник у него в кармане.
– Виноват, – сказал Малахов и принялся шарить по карманам в поисках трубки, – сейчас я его отключу.
– Зачем же, – сказал хозяин. – Ответьте. А вдруг это что-то важное.
Малахов с сомнением пожевал губами, поскольку сильно подозревал, что звонит его супруга, чтобы узнать, когда же ее благоверный наконец явится домой, но все же вынул трубку из кармана и ответил на вызов.
– Слушаю, – не слишком приветливо сказал он и вдруг подался вперед так стремительно, что сильно толкнул грудью стол. – Что?! – почти закричал он. – Ты? Откуда ты? Что происходит?
Хозяин кабинета, отошедший было к окну, чтобы не мешать разговору, стремительно обернулся и вопросительно поднял брови. Поймав его взгляд, Малахов яростно закивал головой и выставил большой палец, показывая, что был абсолютно прав в своих предположениях и предчувствиях. Хозяин с самым заинтересованным видом вернулся за стол и стал прислушиваться к разговору, хотя прислушиваться, строго говоря, было не к чему: Малахов теперь только кивал головой, время от времени издавая утвердительное мычание. Потом он прикрыл микрофон рукой и быстро сказал, опуская титулы, звания и прочую мишуру, при помощи которой подчиненные выражают свое уважение к начальству, особенно начальству столь высокого ранга:
– Нужно немедленно запеленговать звонок и выслать туда звено штурмовиков. Немедленно!
Это прозвучало почти как приказ, но ни сам Малахов, ни его собеседник этого даже не заметили. Когда генерал убрал от микрофона ладонь, оба услышали доносившееся из трубки прерывистое потрескивание, как будто внутри нее кто-то жарил воздушную кукурузу.
– Это вы зря, – сказал Слепой, поднял автомат с обломанным прикладом и дал короткую очередь.
Мелькнувшая в просвете между зданием мастерской и грузовиком, внутри которого все еще играла музыка, темная человеческая фигура запнулась и упала головой вперед. Со всех сторон в ответ ударили автоматы, коверкая стены котельной и наполняя воздух грохотом, визгом рикошетов, облаками известковой пыли и острыми осколками кирпича, летевшими как пули.
Глеб плашмя бросился на пол в дверном проеме, укрывшись за телом часового, которое все еще лежало здесь, выставив наружу ноги в порыжевших сапогах. Автомат он отложил в сторону, потому что острая треугольная щепка, торчавшая на месте обломанного приклада, мешала вести прицельный огонь, все время норовя вонзиться в плечо, а то и выколоть глаз. Рядом валялся автомат часового, но Глеб предпочел ему пулемет. Он так и не успел обтереть с пулемета налипшую на него глину, но, когда его палец нажал на спусковой крючок, древняя железяка басовито заухала, застучала, позвякивая стальной лентой, задергалась, больно отдавая в плечо и заставив вскочивших было боевиков снова залечь, вжимаясь в раскисшую глину двора и груды битого кирпича. Глеб с удовлетворением заметил, что двое из них залегли навсегда.
Он откинул крышку телефона и стал большим пальцем правой руки набирать номер Малахова, продолжая отстреливаться от наседавших боевиков и внимательно следя за их передвижениями. Больше всего он боялся, что кто-нибудь пальнет в него из гранатомета раньше, чем он успеет сделать свой звонок. Его опасения не были беспочвенными: один из боевиков высунулся из полуразрушенного оконного проема, вскинул автомат с подствольным гранатометом к плечу и сделал то, чего опасался Глеб. Он торопился, боясь схлопотать пулю, и граната ударила в стену котельной гораздо правее двери. Дверной проем заволокло дымом, посыпались кирпичи. Глеб выругался, набрал последнюю цифру номера и поднес трубку к уху, прижав ее плечом.
Дымовая завеса быстро поредела, и сквозь нее Глеб увидел, как не меньше десятка человек, поднявшись в полный рост и увязая ногами в грязи, бегут к котельной. Лица у них были озверелые, но это выражение быстро сменилось испугом, когда старый “МГ” загрохотал вновь. Атакующие оказались в очень скверном положении посреди открытого двора, где не за что было спрятаться. Они залегли и стали пятиться, распахивая животами жидкую грязь и оставив троих своих товарищей неподвижно лежать под серым небом. Прежде чем им удалось уползти с линии огня, еще один из них ткнулся головой в глиняную кашу и выпустил цевье автомата.
Кто-то бросил гранату. Глеб пригнул голову, пережидая шквал осколков, и подумал, что это скверно: ему не удалось заметить ловкача, который это сделал.
В телефонной трубке раздавались пощелкивания и отдаленные мелодичные трели автоматических соединений, пока его звонок кружным путем пробирался к Малахову через многочисленные подстанции. Потом там что-то щелкнуло, и один за другим потянулись длинные гудки.
Плотность огня вдруг возросла, несколько пуль С глухим неприятным звуком вонзились в труп, за которым укрывался Глеб. Слепой заметил, что в ворота вбегают все новые и новые боевики. Автоматчики палили длинными очередями, не давая ему поднять головы, и Глеб подумал, что, будь на их месте настоящие, более или менее обученные и обстрелянные солдаты, все давным-давно закончилось бы. Но на него наступали бандиты, привыкшие нападать из засады и никогда не принимавшие участия в настоящих боевых действиях, ограничиваясь патрулированием района и блокированием дорог и горных троп, и это до сих пор спасало его. Он даже ни разу не сменил позицию, продолжая отстреливаться и одного за другим отправляя людей Судьи на свидание с Аллахом.
Внезапно поднялся ветер, разгоняя тучи и прижимая к земле валивший из подвального окошка густой черный дым.
Двор мастерских заволокло непрозрачными клубами копоти, стало трудно дышать. В дыму сверкали вспышки выстрелов и перебегали сгорбленные темные фигуры. Глеб почувствовал, что бетонный пол под ним ощутимо нагрелся – внизу, в подвале, бушевало пламя, пожирая почти полтонны дизельного топлива и не меньше центнера бумаги.
Малахов наконец ответил. Тон, которым генерал произнес привычное “слушаю”, был недовольным, почти сварливым, но Глебу он показался музыкой с небес.
– Это Глеб, – лаконично представился он и срезал короткой очередью мелькнувшую в дыму фигуру, отметив про себя, что парень ухитрился подобраться чересчур близко, почти на расстояние удара штыком.
– Что?! – заорал Малахов так, что Глеб поморщился. – Ты?! Откуда ты? Что происходит?
– Некогда, Алексей Данилович, – сказал Глеб. – Мне нужны штурмовики. Засеките мой телефон на всякий случай. Это, – он произнес название аула, возле которого, как он чувствовал, его и похоронят. – Мастерские на окраине. Ориентир – дым. Они заметят его издалека. Пусть поторопятся. И пусть не экономят боекомплект. Это место надо смешать с землей, и чем скорее, тем лучше.
В трубке наступила тишина – видимо, Малахов отдавал распоряжения. Глеб воспользовался паузой в разговоре, чтобы тщательно, со знанием дела заставить обнаглевших боевиков снова вжаться носами в грязь. В пулемете кончились патроны, и он придвинул к себе автомат охранника, привычным жестом передернув затвор и снова поморщившись, потому что зажатая между плечом и ухом трубка безумно ему мешала.
В трубке вдруг щелкнуло, и снова послышался встревоженный голос Малахова.
– Твой звонок уже запеленговали, – сказал генерал. – Самолеты поднимутся в воздух через пару минут. Лету им до тебя минут десять, не больше. Четверть часа продержишься?
– Черт, как долго, – сказал Глеб и, не сдержавшись, закашлялся.
Он увидел возле тяжело осевшего на простреленных шинах грузовика затянутую в пятнистый камуфляж фигуру лысоватого майора, который гостил у Судьи. Майор размахивал зажатым в руке пистолетом и что-то кричал, отдавая распоряжения. То обстоятельство, что руководство атакой взял на себя кадровый военный, очень не понравилось Глебу, и он дал короткую очередь, целясь майору в живот. За мгновение до того, как автомат Слепого загрохотал, неся смерть, майор, словно что-то почувствовав, нырнул под прикрытие грузовика, и пули безобидно простучали по дощатому борту, оставив на темно-зеленой деревянной поверхности короткую цепочку пробоин.
– Что, так горячо? – спросил Малахов. Майор больше не высовывался. Сквозь треск автоматных очередей Глеб продолжал слышать его выкрики и все еще звучавшую в кабине грузовика музыку. “Ты бросил меня, ты бросил меня”, – под зажигательный ритм хором жаловались какие-то девицы. Глеб дал длинную очередь, веером разбросав все, что еще оставалось в автоматном рожке, по пространству двора, взял из лежавшего рядом “сидора” гранату, вырвал чеку и швырнул “лимонку” по высокой навесной траектории, стараясь сделать это так, чтобы она перелетела через тентоваяный кузов грузовика и взорвалась на другой стороне, где прятался майор. “Ты бросил меня!” – хором завопили безголосые девицы в кабине грузовика. “Лимонка”, вращаясь в воздухе, пролетела по пологой дуге, ударилась о брезент тента, отскочила и взорвалась в метре от машины, осыпав стену котельной градом осколков и брызгами грязи, в клочья изодрав тент и изрешетив деревянный борт. Несколько осколков ударило по кабине, и коллективная жалоба брошенных девиц оборвалась на полуслове.
Слепой выругался. Бросать гранату из лежачего положения было неудобно, да и верхний край дверного проема нависал над головой, затрудняя бросок. В результате одна из его и без того немногочисленных гранат была истрачена попусту. Вот разве что радио наконец-то заткнулось…
Он торопливо отложил в сторону телефонную трубку, которая, лежа на бетоне, продолжала издавать скрипучие неразборчивые звуки, и сменил магазин в автомате. Он сделал это очень быстро, потому что поблизости не было никого, кто прикрывал бы его в это время огнем, и, только закончив перезаряжать оружие, заметил, что стрельба прекратилась. Во дворе стало так тихо, что после грохота боя Глебу показалось, будто он оглох. Потом где-то тоненько звякнуло потревоженное стекло, стукнул, скатившись с верха полуразрушенной стены, обломок кирпича, и иллюзия разрушилась.
– Выходи оттуда, стрелок, – послышалось из-за грузовика. Голос говорил по-русски чисто, без намека на акцент, и Глеб понял, что к нему обращается лысый майор. – Ты же профессионал и должен понимать, что игра сделана. Учти, в моих силах сохранить тебе жизнь.
– Думаю, что смогу справиться без тебя, – крикнул Глеб и снова закашлялся. Черный удушливый дым заползал в котельную через исклеванный пулями и осколками дверной проем и выбивался из-под квадратной крышки люка, которая сейчас напоминала дверцу печи, в которой какой-то идиот развел огонь, забыв открыть заслонку. Глеб подумал, что будет очень смешно, если в самый ответственный момент он просто потеряет сознание, задохнувшись в дыму, как шахтерская канарейка.
– Врешь, капитан, – сказал майор. – Капитан Суворов, я ведь не ошибся? По крайней мере, так тебя звали, когда ты уезжал из Москвы.
– А, – сказал Глеб, – столичная штучка. Так я и думал.
– Я рад, что не ошибся в тебе, капитан, – прокричал майор. – Голова у тебя работает как надо. Тем более непонятно, почему ты с таким упорством делаешь все для того, чтобы ее прострелили. Тебе отсюда не выбраться, а все, что ты успел и еще можешь успеть сделать, очень легко исправить. Матрицы и клише находятся в надежном месте, а деньги напечатаются за пару дней. Чего ты добьешься, погибнув в этом нужнике?
Глеб посмотрел на часы и осторожно придвинул поближе телефон.
– Вы еще на проводе? – спросил он негромко. – Вам все слышно?
– Да, – напряженным голосом ответил Малахов. – Постарайся выбраться, Глеб Петрович. Может быть, действительно стоит сдаться?
– Шлепнут, – лаконично возразил Глеб и пристроил телефон так, чтобы наушник был обращен в сторону двери. – А чего я добьюсь, выйдя с поднятыми руками? – громко спросил он.
Его слезящиеся от дыма глаза безостановочно шарили по двору, чтобы засечь тот момент, когда боевики попытаются возобновить атаку.
– Ты будешь жить, – ответил майор. – И поверь мне, жить очень хорошо. Гораздо лучше, чем жил до сих пор.
– Откуда тебе знать, как я жил до сих пор? – спросил Глеб, снова покосившись на часы. Стрелки, казалось, прилипли к циферблату. Они двигались, но это движение было почти незаметным, словно часовому механизму приходилось с силой проталкивать их сквозь густое упругое желе.
– Нетрудно догадаться, – сказал майор. – Мы ведь с тобой из одного департамента, хоть и из разных отделов. Знаю я, что это такое – работать за благодарности в послужном списке и очередные звания, когда вокруг всякая сволочь просто лопается от жира. Выходи, капитан. У нас работы невпроворот, а ты капризничаешь как ребенок.
– Формирование общественного мнения? – крикнул Глеб, бросив быстрый взгляд на телефон. Контрольная лампочка тлела теплым зеленым огоньком, и Слепой позволил себе улыбнуться краешком губ: если Малахов и теперь не поймет того, что хотел довести до его сведения Глеб, то он даром ест свой хлеб. Но Малахов поймет, он был в этом абсолютно уверен. Значит, подумал Глеб, работу можно считать сделанной. Эх, закурить бы сейчас!
– Какая тебе разница? – откликнулся майор. – Скажи лучше, что ты решил. Мы не можем ждать до бесконечности.
– Интересное предложение, майор, – сказал Слепой. – Но есть одна загвоздка: ты здесь решаешь далеко не все. Если эти ишаки решат меня замочить, ты не сможешь им помешать. А я не люблю, когда меня мочат.
Вот такой я странный человек, – Если ты такой странный, какого черта тебя сюда занесло? – недовольно спросил майор. – Наворотят дел, а потом требуют гарантий.
– Вот-вот, – подхватил Глеб. Теперь он смотрел на часы все чаще. – Хорошее слово: гарантии. Судя по всему, никаких гарантий ты дать не можешь, а просто пудришь мне мозги, чтобы я вышел и подставился под пулю.
Он опять посмотрел на часы и понял, что почти выиграл это состязание в пустой болтовне. Можно было закрывать дискуссионный клуб, но у него оставалось еще одно незавершенное дело.
– Даже если бы все было именно так, у тебя все равно нет выбора, – слегка раздраженно заявил майор. – Выходи, или мы просто забросаем; тебя гранатами.
– У меня есть выбор, – сказал Глеб. – Пусть Судья пообещает, что меня не убьют. Здесь командует он, а не ты, майор.
– С чего ты взял, что он здесь? – заартачился майор. Глеб снова улыбнулся: лысый эмиссар из Москвы, сам того не ведая, помогал ему тянуть время.
– К черту, майор, – сказал он. – Или пусть говорит Судья, или бросайте свои трахнутые гранаты. Только учтите, что у меня они тоже есть.
– Сдавайся, русский, – послышался другой голос. Глеб сощурился, пытаясь поточнее определить место, из которого он доносился. Ему показалось, что говоривший прятался за составленными в углу двора ржавыми металлическими бочками. Бочек было штук пять или шесть, две из них валялись на боку. Судя по обилию пулевых пробоин и тому обстоятельству, что бочки до сих пор не взлетели на воздух, они были пусты уже много лет. – Выходи, и будешь жить. Мои люди не станут стрелять.
Глеб увидел, как над верхним краем одной из бочек мелькнуло что-то серое, издали действительно напоминавшее мозги. Он поморгал глазами, пытаясь понять, на самом ли деле видел краешек каракулевой папахи Судьи, или ему это только почудилось.
– Откуда я знаю, кто ты такой? – спросил он. – Любой может нарядиться в папаху и утверждать, что он Судья. Покажись!
– Может быть, мне прямо взять и застрелиться? – саркастически осведомился Судья.
– Ну, если тал такой лентяй, я сделаю это за тебя, – сказал Глеб и нажал на спусковой крючок подствольного гранатомета. В короткой толстой трубке оставалась всего одна граната, и Слепой очень надеялся, что не ошибся.
Взрыв разбросал пустые бочки, как пластиковые трубочки из-под таблеток. Тугая воздушная волна толкнула Глеба в лицо горячей ладонью, дым пожара отнесло в сторону, и Сиверов увидел, как на изрытую глубокими колеями и следами сапог глину двора, дымясь, упала истерзанная каракулевая папаха.
– Судья! – закричал кто-то не своим голосом. – Этот шакал убил Судью!
– Мочите его! – раздался металлический голос майора. – Раздавите этого придурка! Гранатометчики, вперед!
Глеб увидел возникшую словно бы ниоткуда в десятке метров от него темную фигуру с занесенной для броска рукой и вскинул автомат. Прогремела короткая очередь, чеченец с диким воплем боли и ярости схватился за раздробленный локоть, выронил гранату и исчез в дымной вспышке взрыва. Слепой тряхнул головой и с изумлением посмотрел на свой указательный палец, который еще не успел как следует лечь на спусковой крючок. Он все еще пытался понять, что произошло, когда в застилавших небо рваных клубах дыма мелькнули стремительные тени, и первый сокрушительный ракетный залп обрушился на мастерские. Свистящий рев реактивных двигателей почти потонул в грохоте взрывов, но Глеб все-таки расслышал его.
Земля вздыбилась, пытаясь стряхнуть с себя людей и постройки, где-то рядом с рассыпчатым грохотом посыпались кирпичи. Бетонный пол подпрыгнул, больно ударив Глеба по локтям и коленям, а труп в синей телогрейке, за которым он укрывался все это время, вдруг подскочил, как живой, и привалился плечом к стене, приняв полусидячее положение и уставившись куда-то в угол мутными мраморными шариками потухших глаз. Во дворе раздавались испуганные вопли, кто-то протяжно стонал, с неба сыпались водопады грязи, кирпичные обломки и куски горящего дерева.
Глеб вскочил на ноги и бросился из котельной, пригибаясь и строча из автомата по всему, что двигалось в дыму. Рожок автомата опустел, Слепой отбросил бесполезную железяку и метнулся к забору, щедро разбрасывая во все стороны свои последние гранаты. По нему почти не стреляли, потому что штурмовики, сделав круг, снова заходили на цель.
Из-за угла, буксуя в жидкой грязи и подпрыгивая, когда колеса наезжали на обломки и дела убитых, ревя глушителем, выехала темно-зеленая пятидверная “нива”. Глеб разглядел согнувшуюся над рулем фигуру в камуфляже, остатки русых волос, окружавшие раннюю лысину, и метнул свою последнюю гранату. “Лимонка” взорвалась под днищем “нивы”, опрокинув машину на бок, осколки вспороли грязь, расшвыривая липкие лепешки. Глеб был уже в нескольких шагах от кирпичной стены, окружавшей территорию мастерских. Он в последний раз оглянулся на перевернутую машину и не сдержал досадливого возгласа, увидев, как пятнистая фигура, пригнувшись, убегает в сторону ворот. Из оружия при нем оставались только кольт с пустой обоймой да охотничий нож Беслана, в данной ситуации такой же бесполезный, как электробритва или пилочка для ногтей.
Махнув рукой на майора. Слепой бросился к стене, и тут с неба опять обрушилась лавина огня. Кирпичный забор в двух метрах от Слепого страшно вспучился, покрываясь мелкой сеткой трещин, раздуваясь, как необъятное брюхо какого-нибудь любителя пива и свиных сосисок, а потом со страшным грохотом разлетелся в клочья, мгновенно исчезнув в оранжево-буром облаке взрыва.
Невидимая рука грубо подхватила Глеба Сиверова, оторвав его от земли, и со страшной силой швырнула куда-то спиной вперед. Тугая волна насыщенного тротиловой вонью воздуха забила ему легкие, почти разорвав их, мчащиеся со скоростью курьерского поезда кирпичи догоняли его в полете и били по ребрам. Глебу показалось, что он летел целую вечность, с отстраненным интересом наблюдая за тем, как навстречу ему косо опускается, рассекая клубы дыма и разваливаясь в падении, закопченная кирпичная труба котельной. Время замедлилось, как в кино, когда отснятую на высокой скорости пленку прокручивают в нормальном темпе. Он увидел, как целая цепочка разрывов накрыла котельную, подбросив падающую трубу и заставив ее изменить направление падения. Труба развалилась на три части, каждая из которых, в свою очередь, рассыпалась в воздухе на тысячи кусков. Эти куски падали в грязь, как шрапнель, фонтанами разбрызгивая жидкую глину. Паря в воздухе, как невиданная летучая мышь, Глеб подумал о том, что страх – очень странная штука. Он всегда донимает человека вплоть до того самого момента, когда изменить что бы то ни было уже не представляется возможным. А когда этот момент наступает, страх уходит, как ворчливый родственник, советов которого не послушались. Поступайте как знаете, говорит он, только потом не жалуйтесь, потому что я вас предупреждал…
Невидимая рука, устав нянчиться с Глебом, с размаху впечатала его в грязь, и ему показалось, что он слышит треск собственных ребер. В последнее мгновение в его стремительно ускользающем сознании промелькнула странная, небывалая фантазия: Малахов, сидящий в мягком кресле с телефонной трубкой возле уха и слушающий рвущуюся из наушника сокрушительную симфонию тотального уничтожения… Потом свет померк, а вместе с ним исчезла боль, и Глеб принял это с благодарностью.
Глава 16
– Виноват, – сказал Малахов и принялся шарить по карманам в поисках трубки, – сейчас я его отключу.
– Зачем же, – сказал хозяин. – Ответьте. А вдруг это что-то важное.
Малахов с сомнением пожевал губами, поскольку сильно подозревал, что звонит его супруга, чтобы узнать, когда же ее благоверный наконец явится домой, но все же вынул трубку из кармана и ответил на вызов.
– Слушаю, – не слишком приветливо сказал он и вдруг подался вперед так стремительно, что сильно толкнул грудью стол. – Что?! – почти закричал он. – Ты? Откуда ты? Что происходит?
Хозяин кабинета, отошедший было к окну, чтобы не мешать разговору, стремительно обернулся и вопросительно поднял брови. Поймав его взгляд, Малахов яростно закивал головой и выставил большой палец, показывая, что был абсолютно прав в своих предположениях и предчувствиях. Хозяин с самым заинтересованным видом вернулся за стол и стал прислушиваться к разговору, хотя прислушиваться, строго говоря, было не к чему: Малахов теперь только кивал головой, время от времени издавая утвердительное мычание. Потом он прикрыл микрофон рукой и быстро сказал, опуская титулы, звания и прочую мишуру, при помощи которой подчиненные выражают свое уважение к начальству, особенно начальству столь высокого ранга:
– Нужно немедленно запеленговать звонок и выслать туда звено штурмовиков. Немедленно!
Это прозвучало почти как приказ, но ни сам Малахов, ни его собеседник этого даже не заметили. Когда генерал убрал от микрофона ладонь, оба услышали доносившееся из трубки прерывистое потрескивание, как будто внутри нее кто-то жарил воздушную кукурузу.
* * *
Он поспел к дверям как раз вовремя, чтобы увидеть, как по одному и парами вбегавшие в ворота мастерских люди бросились врассыпную и залегли, услышав глухой взрыв в подвале котельной. Мгновение спустя они сообразили, что стреляли не по ним, и стали подниматься на ноги.– Это вы зря, – сказал Слепой, поднял автомат с обломанным прикладом и дал короткую очередь.
Мелькнувшая в просвете между зданием мастерской и грузовиком, внутри которого все еще играла музыка, темная человеческая фигура запнулась и упала головой вперед. Со всех сторон в ответ ударили автоматы, коверкая стены котельной и наполняя воздух грохотом, визгом рикошетов, облаками известковой пыли и острыми осколками кирпича, летевшими как пули.
Глеб плашмя бросился на пол в дверном проеме, укрывшись за телом часового, которое все еще лежало здесь, выставив наружу ноги в порыжевших сапогах. Автомат он отложил в сторону, потому что острая треугольная щепка, торчавшая на месте обломанного приклада, мешала вести прицельный огонь, все время норовя вонзиться в плечо, а то и выколоть глаз. Рядом валялся автомат часового, но Глеб предпочел ему пулемет. Он так и не успел обтереть с пулемета налипшую на него глину, но, когда его палец нажал на спусковой крючок, древняя железяка басовито заухала, застучала, позвякивая стальной лентой, задергалась, больно отдавая в плечо и заставив вскочивших было боевиков снова залечь, вжимаясь в раскисшую глину двора и груды битого кирпича. Глеб с удовлетворением заметил, что двое из них залегли навсегда.
Он откинул крышку телефона и стал большим пальцем правой руки набирать номер Малахова, продолжая отстреливаться от наседавших боевиков и внимательно следя за их передвижениями. Больше всего он боялся, что кто-нибудь пальнет в него из гранатомета раньше, чем он успеет сделать свой звонок. Его опасения не были беспочвенными: один из боевиков высунулся из полуразрушенного оконного проема, вскинул автомат с подствольным гранатометом к плечу и сделал то, чего опасался Глеб. Он торопился, боясь схлопотать пулю, и граната ударила в стену котельной гораздо правее двери. Дверной проем заволокло дымом, посыпались кирпичи. Глеб выругался, набрал последнюю цифру номера и поднес трубку к уху, прижав ее плечом.
Дымовая завеса быстро поредела, и сквозь нее Глеб увидел, как не меньше десятка человек, поднявшись в полный рост и увязая ногами в грязи, бегут к котельной. Лица у них были озверелые, но это выражение быстро сменилось испугом, когда старый “МГ” загрохотал вновь. Атакующие оказались в очень скверном положении посреди открытого двора, где не за что было спрятаться. Они залегли и стали пятиться, распахивая животами жидкую грязь и оставив троих своих товарищей неподвижно лежать под серым небом. Прежде чем им удалось уползти с линии огня, еще один из них ткнулся головой в глиняную кашу и выпустил цевье автомата.
Кто-то бросил гранату. Глеб пригнул голову, пережидая шквал осколков, и подумал, что это скверно: ему не удалось заметить ловкача, который это сделал.
В телефонной трубке раздавались пощелкивания и отдаленные мелодичные трели автоматических соединений, пока его звонок кружным путем пробирался к Малахову через многочисленные подстанции. Потом там что-то щелкнуло, и один за другим потянулись длинные гудки.
Плотность огня вдруг возросла, несколько пуль С глухим неприятным звуком вонзились в труп, за которым укрывался Глеб. Слепой заметил, что в ворота вбегают все новые и новые боевики. Автоматчики палили длинными очередями, не давая ему поднять головы, и Глеб подумал, что, будь на их месте настоящие, более или менее обученные и обстрелянные солдаты, все давным-давно закончилось бы. Но на него наступали бандиты, привыкшие нападать из засады и никогда не принимавшие участия в настоящих боевых действиях, ограничиваясь патрулированием района и блокированием дорог и горных троп, и это до сих пор спасало его. Он даже ни разу не сменил позицию, продолжая отстреливаться и одного за другим отправляя людей Судьи на свидание с Аллахом.
Внезапно поднялся ветер, разгоняя тучи и прижимая к земле валивший из подвального окошка густой черный дым.
Двор мастерских заволокло непрозрачными клубами копоти, стало трудно дышать. В дыму сверкали вспышки выстрелов и перебегали сгорбленные темные фигуры. Глеб почувствовал, что бетонный пол под ним ощутимо нагрелся – внизу, в подвале, бушевало пламя, пожирая почти полтонны дизельного топлива и не меньше центнера бумаги.
Малахов наконец ответил. Тон, которым генерал произнес привычное “слушаю”, был недовольным, почти сварливым, но Глебу он показался музыкой с небес.
– Это Глеб, – лаконично представился он и срезал короткой очередью мелькнувшую в дыму фигуру, отметив про себя, что парень ухитрился подобраться чересчур близко, почти на расстояние удара штыком.
– Что?! – заорал Малахов так, что Глеб поморщился. – Ты?! Откуда ты? Что происходит?
– Некогда, Алексей Данилович, – сказал Глеб. – Мне нужны штурмовики. Засеките мой телефон на всякий случай. Это, – он произнес название аула, возле которого, как он чувствовал, его и похоронят. – Мастерские на окраине. Ориентир – дым. Они заметят его издалека. Пусть поторопятся. И пусть не экономят боекомплект. Это место надо смешать с землей, и чем скорее, тем лучше.
В трубке наступила тишина – видимо, Малахов отдавал распоряжения. Глеб воспользовался паузой в разговоре, чтобы тщательно, со знанием дела заставить обнаглевших боевиков снова вжаться носами в грязь. В пулемете кончились патроны, и он придвинул к себе автомат охранника, привычным жестом передернув затвор и снова поморщившись, потому что зажатая между плечом и ухом трубка безумно ему мешала.
В трубке вдруг щелкнуло, и снова послышался встревоженный голос Малахова.
– Твой звонок уже запеленговали, – сказал генерал. – Самолеты поднимутся в воздух через пару минут. Лету им до тебя минут десять, не больше. Четверть часа продержишься?
– Черт, как долго, – сказал Глеб и, не сдержавшись, закашлялся.
Он увидел возле тяжело осевшего на простреленных шинах грузовика затянутую в пятнистый камуфляж фигуру лысоватого майора, который гостил у Судьи. Майор размахивал зажатым в руке пистолетом и что-то кричал, отдавая распоряжения. То обстоятельство, что руководство атакой взял на себя кадровый военный, очень не понравилось Глебу, и он дал короткую очередь, целясь майору в живот. За мгновение до того, как автомат Слепого загрохотал, неся смерть, майор, словно что-то почувствовав, нырнул под прикрытие грузовика, и пули безобидно простучали по дощатому борту, оставив на темно-зеленой деревянной поверхности короткую цепочку пробоин.
– Что, так горячо? – спросил Малахов. Майор больше не высовывался. Сквозь треск автоматных очередей Глеб продолжал слышать его выкрики и все еще звучавшую в кабине грузовика музыку. “Ты бросил меня, ты бросил меня”, – под зажигательный ритм хором жаловались какие-то девицы. Глеб дал длинную очередь, веером разбросав все, что еще оставалось в автоматном рожке, по пространству двора, взял из лежавшего рядом “сидора” гранату, вырвал чеку и швырнул “лимонку” по высокой навесной траектории, стараясь сделать это так, чтобы она перелетела через тентоваяный кузов грузовика и взорвалась на другой стороне, где прятался майор. “Ты бросил меня!” – хором завопили безголосые девицы в кабине грузовика. “Лимонка”, вращаясь в воздухе, пролетела по пологой дуге, ударилась о брезент тента, отскочила и взорвалась в метре от машины, осыпав стену котельной градом осколков и брызгами грязи, в клочья изодрав тент и изрешетив деревянный борт. Несколько осколков ударило по кабине, и коллективная жалоба брошенных девиц оборвалась на полуслове.
Слепой выругался. Бросать гранату из лежачего положения было неудобно, да и верхний край дверного проема нависал над головой, затрудняя бросок. В результате одна из его и без того немногочисленных гранат была истрачена попусту. Вот разве что радио наконец-то заткнулось…
Он торопливо отложил в сторону телефонную трубку, которая, лежа на бетоне, продолжала издавать скрипучие неразборчивые звуки, и сменил магазин в автомате. Он сделал это очень быстро, потому что поблизости не было никого, кто прикрывал бы его в это время огнем, и, только закончив перезаряжать оружие, заметил, что стрельба прекратилась. Во дворе стало так тихо, что после грохота боя Глебу показалось, будто он оглох. Потом где-то тоненько звякнуло потревоженное стекло, стукнул, скатившись с верха полуразрушенной стены, обломок кирпича, и иллюзия разрушилась.
– Выходи оттуда, стрелок, – послышалось из-за грузовика. Голос говорил по-русски чисто, без намека на акцент, и Глеб понял, что к нему обращается лысый майор. – Ты же профессионал и должен понимать, что игра сделана. Учти, в моих силах сохранить тебе жизнь.
– Думаю, что смогу справиться без тебя, – крикнул Глеб и снова закашлялся. Черный удушливый дым заползал в котельную через исклеванный пулями и осколками дверной проем и выбивался из-под квадратной крышки люка, которая сейчас напоминала дверцу печи, в которой какой-то идиот развел огонь, забыв открыть заслонку. Глеб подумал, что будет очень смешно, если в самый ответственный момент он просто потеряет сознание, задохнувшись в дыму, как шахтерская канарейка.
– Врешь, капитан, – сказал майор. – Капитан Суворов, я ведь не ошибся? По крайней мере, так тебя звали, когда ты уезжал из Москвы.
– А, – сказал Глеб, – столичная штучка. Так я и думал.
– Я рад, что не ошибся в тебе, капитан, – прокричал майор. – Голова у тебя работает как надо. Тем более непонятно, почему ты с таким упорством делаешь все для того, чтобы ее прострелили. Тебе отсюда не выбраться, а все, что ты успел и еще можешь успеть сделать, очень легко исправить. Матрицы и клише находятся в надежном месте, а деньги напечатаются за пару дней. Чего ты добьешься, погибнув в этом нужнике?
Глеб посмотрел на часы и осторожно придвинул поближе телефон.
– Вы еще на проводе? – спросил он негромко. – Вам все слышно?
– Да, – напряженным голосом ответил Малахов. – Постарайся выбраться, Глеб Петрович. Может быть, действительно стоит сдаться?
– Шлепнут, – лаконично возразил Глеб и пристроил телефон так, чтобы наушник был обращен в сторону двери. – А чего я добьюсь, выйдя с поднятыми руками? – громко спросил он.
Его слезящиеся от дыма глаза безостановочно шарили по двору, чтобы засечь тот момент, когда боевики попытаются возобновить атаку.
– Ты будешь жить, – ответил майор. – И поверь мне, жить очень хорошо. Гораздо лучше, чем жил до сих пор.
– Откуда тебе знать, как я жил до сих пор? – спросил Глеб, снова покосившись на часы. Стрелки, казалось, прилипли к циферблату. Они двигались, но это движение было почти незаметным, словно часовому механизму приходилось с силой проталкивать их сквозь густое упругое желе.
– Нетрудно догадаться, – сказал майор. – Мы ведь с тобой из одного департамента, хоть и из разных отделов. Знаю я, что это такое – работать за благодарности в послужном списке и очередные звания, когда вокруг всякая сволочь просто лопается от жира. Выходи, капитан. У нас работы невпроворот, а ты капризничаешь как ребенок.
– Формирование общественного мнения? – крикнул Глеб, бросив быстрый взгляд на телефон. Контрольная лампочка тлела теплым зеленым огоньком, и Слепой позволил себе улыбнуться краешком губ: если Малахов и теперь не поймет того, что хотел довести до его сведения Глеб, то он даром ест свой хлеб. Но Малахов поймет, он был в этом абсолютно уверен. Значит, подумал Глеб, работу можно считать сделанной. Эх, закурить бы сейчас!
– Какая тебе разница? – откликнулся майор. – Скажи лучше, что ты решил. Мы не можем ждать до бесконечности.
– Интересное предложение, майор, – сказал Слепой. – Но есть одна загвоздка: ты здесь решаешь далеко не все. Если эти ишаки решат меня замочить, ты не сможешь им помешать. А я не люблю, когда меня мочат.
Вот такой я странный человек, – Если ты такой странный, какого черта тебя сюда занесло? – недовольно спросил майор. – Наворотят дел, а потом требуют гарантий.
– Вот-вот, – подхватил Глеб. Теперь он смотрел на часы все чаще. – Хорошее слово: гарантии. Судя по всему, никаких гарантий ты дать не можешь, а просто пудришь мне мозги, чтобы я вышел и подставился под пулю.
Он опять посмотрел на часы и понял, что почти выиграл это состязание в пустой болтовне. Можно было закрывать дискуссионный клуб, но у него оставалось еще одно незавершенное дело.
– Даже если бы все было именно так, у тебя все равно нет выбора, – слегка раздраженно заявил майор. – Выходи, или мы просто забросаем; тебя гранатами.
– У меня есть выбор, – сказал Глеб. – Пусть Судья пообещает, что меня не убьют. Здесь командует он, а не ты, майор.
– С чего ты взял, что он здесь? – заартачился майор. Глеб снова улыбнулся: лысый эмиссар из Москвы, сам того не ведая, помогал ему тянуть время.
– К черту, майор, – сказал он. – Или пусть говорит Судья, или бросайте свои трахнутые гранаты. Только учтите, что у меня они тоже есть.
– Сдавайся, русский, – послышался другой голос. Глеб сощурился, пытаясь поточнее определить место, из которого он доносился. Ему показалось, что говоривший прятался за составленными в углу двора ржавыми металлическими бочками. Бочек было штук пять или шесть, две из них валялись на боку. Судя по обилию пулевых пробоин и тому обстоятельству, что бочки до сих пор не взлетели на воздух, они были пусты уже много лет. – Выходи, и будешь жить. Мои люди не станут стрелять.
Глеб увидел, как над верхним краем одной из бочек мелькнуло что-то серое, издали действительно напоминавшее мозги. Он поморгал глазами, пытаясь понять, на самом ли деле видел краешек каракулевой папахи Судьи, или ему это только почудилось.
– Откуда я знаю, кто ты такой? – спросил он. – Любой может нарядиться в папаху и утверждать, что он Судья. Покажись!
– Может быть, мне прямо взять и застрелиться? – саркастически осведомился Судья.
– Ну, если тал такой лентяй, я сделаю это за тебя, – сказал Глеб и нажал на спусковой крючок подствольного гранатомета. В короткой толстой трубке оставалась всего одна граната, и Слепой очень надеялся, что не ошибся.
Взрыв разбросал пустые бочки, как пластиковые трубочки из-под таблеток. Тугая воздушная волна толкнула Глеба в лицо горячей ладонью, дым пожара отнесло в сторону, и Сиверов увидел, как на изрытую глубокими колеями и следами сапог глину двора, дымясь, упала истерзанная каракулевая папаха.
– Судья! – закричал кто-то не своим голосом. – Этот шакал убил Судью!
– Мочите его! – раздался металлический голос майора. – Раздавите этого придурка! Гранатометчики, вперед!
Глеб увидел возникшую словно бы ниоткуда в десятке метров от него темную фигуру с занесенной для броска рукой и вскинул автомат. Прогремела короткая очередь, чеченец с диким воплем боли и ярости схватился за раздробленный локоть, выронил гранату и исчез в дымной вспышке взрыва. Слепой тряхнул головой и с изумлением посмотрел на свой указательный палец, который еще не успел как следует лечь на спусковой крючок. Он все еще пытался понять, что произошло, когда в застилавших небо рваных клубах дыма мелькнули стремительные тени, и первый сокрушительный ракетный залп обрушился на мастерские. Свистящий рев реактивных двигателей почти потонул в грохоте взрывов, но Глеб все-таки расслышал его.
Земля вздыбилась, пытаясь стряхнуть с себя людей и постройки, где-то рядом с рассыпчатым грохотом посыпались кирпичи. Бетонный пол подпрыгнул, больно ударив Глеба по локтям и коленям, а труп в синей телогрейке, за которым он укрывался все это время, вдруг подскочил, как живой, и привалился плечом к стене, приняв полусидячее положение и уставившись куда-то в угол мутными мраморными шариками потухших глаз. Во дворе раздавались испуганные вопли, кто-то протяжно стонал, с неба сыпались водопады грязи, кирпичные обломки и куски горящего дерева.
Глеб вскочил на ноги и бросился из котельной, пригибаясь и строча из автомата по всему, что двигалось в дыму. Рожок автомата опустел, Слепой отбросил бесполезную железяку и метнулся к забору, щедро разбрасывая во все стороны свои последние гранаты. По нему почти не стреляли, потому что штурмовики, сделав круг, снова заходили на цель.
Из-за угла, буксуя в жидкой грязи и подпрыгивая, когда колеса наезжали на обломки и дела убитых, ревя глушителем, выехала темно-зеленая пятидверная “нива”. Глеб разглядел согнувшуюся над рулем фигуру в камуфляже, остатки русых волос, окружавшие раннюю лысину, и метнул свою последнюю гранату. “Лимонка” взорвалась под днищем “нивы”, опрокинув машину на бок, осколки вспороли грязь, расшвыривая липкие лепешки. Глеб был уже в нескольких шагах от кирпичной стены, окружавшей территорию мастерских. Он в последний раз оглянулся на перевернутую машину и не сдержал досадливого возгласа, увидев, как пятнистая фигура, пригнувшись, убегает в сторону ворот. Из оружия при нем оставались только кольт с пустой обоймой да охотничий нож Беслана, в данной ситуации такой же бесполезный, как электробритва или пилочка для ногтей.
Махнув рукой на майора. Слепой бросился к стене, и тут с неба опять обрушилась лавина огня. Кирпичный забор в двух метрах от Слепого страшно вспучился, покрываясь мелкой сеткой трещин, раздуваясь, как необъятное брюхо какого-нибудь любителя пива и свиных сосисок, а потом со страшным грохотом разлетелся в клочья, мгновенно исчезнув в оранжево-буром облаке взрыва.
Невидимая рука грубо подхватила Глеба Сиверова, оторвав его от земли, и со страшной силой швырнула куда-то спиной вперед. Тугая волна насыщенного тротиловой вонью воздуха забила ему легкие, почти разорвав их, мчащиеся со скоростью курьерского поезда кирпичи догоняли его в полете и били по ребрам. Глебу показалось, что он летел целую вечность, с отстраненным интересом наблюдая за тем, как навстречу ему косо опускается, рассекая клубы дыма и разваливаясь в падении, закопченная кирпичная труба котельной. Время замедлилось, как в кино, когда отснятую на высокой скорости пленку прокручивают в нормальном темпе. Он увидел, как целая цепочка разрывов накрыла котельную, подбросив падающую трубу и заставив ее изменить направление падения. Труба развалилась на три части, каждая из которых, в свою очередь, рассыпалась в воздухе на тысячи кусков. Эти куски падали в грязь, как шрапнель, фонтанами разбрызгивая жидкую глину. Паря в воздухе, как невиданная летучая мышь, Глеб подумал о том, что страх – очень странная штука. Он всегда донимает человека вплоть до того самого момента, когда изменить что бы то ни было уже не представляется возможным. А когда этот момент наступает, страх уходит, как ворчливый родственник, советов которого не послушались. Поступайте как знаете, говорит он, только потом не жалуйтесь, потому что я вас предупреждал…
Невидимая рука, устав нянчиться с Глебом, с размаху впечатала его в грязь, и ему показалось, что он слышит треск собственных ребер. В последнее мгновение в его стремительно ускользающем сознании промелькнула странная, небывалая фантазия: Малахов, сидящий в мягком кресле с телефонной трубкой возле уха и слушающий рвущуюся из наушника сокрушительную симфонию тотального уничтожения… Потом свет померк, а вместе с ним исчезла боль, и Глеб принял это с благодарностью.
Глава 16
Он открыл глаза и немедленно зажмурил их снова, потому что яркий солнечный свет, голубизна неба, зелень начавшей распускаться листвы и расчерченная на четкие квадраты белизна облицованной кафелем стены ударили по зрачкам, как шипастая перчатка уличного хулигана. Это было почти больно, но распростертый на спине человек с бледным, казавшимся изможденным лицом, с которого совсем недавно сошли последние синяки и ссадины, улыбнулся солнечному свету, который окрашивал темноту под сомкнутыми веками в глубокий красный цвет и ощутимо пригревал его впалые щеки сквозь двойное стекло большого, почти во всю стену, квадратного окна.
Не открывая глаз, он протянул в сторону правую руку и нащупал лежавшие на тумбочке очки с дымчатыми стеклами. Очки были новые, в дорогой золоченой оправе, которая очень ему не нравилась и вдобавок ощутимо натирала переносицу. Надев очки, он привычно подумал, что позже надо будет как-нибудь незаметно сменить оправу, сказав, что очки опять разбились.
Теперь можно было открыть глаза, не боясь ослепнуть. Он знал, что не увидит вокруг ничего нового, и все-таки поднял веки с удовольствием. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как он оказался в этом выложенном кафелем, как общественный туалет, помещении с белоснежным потолком и желтыми шелковыми шторами на окнах, но каждое пробуждение доставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие, особенно с тех пор, как небо за окном стало голубым, а почки на ветвях деревьев наконец лопнули, в одну ночь выбросив клейкие зеленые флажки молодой листвы, словно вся растительность в городе, сговорившись, объявила “священную войну” – джихад – ослабевшей зиме.
В этот раз просыпаться было особенно приятно, потому что, еще не успев открыть глаза, он сразу вспомнил, что сегодня ему клятвенно обещали снять гипс и с ребер, и с ноги. Правда, это обещание было вырвано почти насильно, под угрозой побега через окно второго этажа, но это уже детали.
Он сел на кровати, кряхтя, как дряхлый старец. Кряхтеть тоже было приятно, тем более что он чувствовал, что отпущенное ему на это занятие время вот-вот истечет. Сейчас же тело блаженно впитывало в себя покой, как сухая губка впитывает воду, аккумулируя силы где-то глубоко внутри, и Глеб Сиверов позволял телу делать все, что тому заблагорассудится. Когда снимут гипс, будет время на то, чтобы привести расслабленные мускулы в порядок, а пока Слепой отдыхал. Омрачала его безоблачное растительное существование только санитарка Василиса Гавриловна, которая как раз в этот момент вошла в палату, громыхая ведром и с неприятным влажным шорохом волоча за собой по полу длинную швабру с намотанным на нее куском мокрой мешковины, игравшим роль половой тряпки.
– Доброе утро, – приветливо сказал Глеб, и Василиса Гавриловна, как всегда, угрюмо проворчала что-то неразборчивое в том смысле, что для бездельников все утра хороши, а вот иным-прочим приходится с утра пораньше дерьмо разгребать.
Глеб почесал согнутым пальцем левую бровь и с привычным удивлением уставился на санитарку, которая, громыхая и шаркая, тяжело передвигалась по палате, размазывая по полу грязноватую воду, издававшую неприятный запах лизола. Он никак не мог понять, было ли постоянное хамство Василисы Гавриловны природной чертой ее характера или проявлялось только тогда, когда ей поневоле приходилось общаться с пациентом из шестнадцатого бокса. “Шалишь, – подумал он, подстрекаемый поселившимся в его душе сегодня утром веселым бесом, – я тебя разговорю, старая перечница."
– Василиса Гавриловна, – дурашливо взмолился он, – милая, за что вы меня так не любите?
– Я тебе не милая, – проворчала санитарка, ожесточенно шуруя шваброй у него под кроватью и даже не подняв головы, – и любить мне тебя не за что. Тебя другие любят, а я тебе ни к чему. Пол вот помою, говно за тобой вынесу и уйду. На что тебе моя любовь? Тебе и так хорошо. Развели здесь.., родственнички, – совсем уже непонятно закончила она, подхватила ведро и вышла, тяжело ступая тумбообразными ногами.
Не открывая глаз, он протянул в сторону правую руку и нащупал лежавшие на тумбочке очки с дымчатыми стеклами. Очки были новые, в дорогой золоченой оправе, которая очень ему не нравилась и вдобавок ощутимо натирала переносицу. Надев очки, он привычно подумал, что позже надо будет как-нибудь незаметно сменить оправу, сказав, что очки опять разбились.
Теперь можно было открыть глаза, не боясь ослепнуть. Он знал, что не увидит вокруг ничего нового, и все-таки поднял веки с удовольствием. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как он оказался в этом выложенном кафелем, как общественный туалет, помещении с белоснежным потолком и желтыми шелковыми шторами на окнах, но каждое пробуждение доставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие, особенно с тех пор, как небо за окном стало голубым, а почки на ветвях деревьев наконец лопнули, в одну ночь выбросив клейкие зеленые флажки молодой листвы, словно вся растительность в городе, сговорившись, объявила “священную войну” – джихад – ослабевшей зиме.
В этот раз просыпаться было особенно приятно, потому что, еще не успев открыть глаза, он сразу вспомнил, что сегодня ему клятвенно обещали снять гипс и с ребер, и с ноги. Правда, это обещание было вырвано почти насильно, под угрозой побега через окно второго этажа, но это уже детали.
Он сел на кровати, кряхтя, как дряхлый старец. Кряхтеть тоже было приятно, тем более что он чувствовал, что отпущенное ему на это занятие время вот-вот истечет. Сейчас же тело блаженно впитывало в себя покой, как сухая губка впитывает воду, аккумулируя силы где-то глубоко внутри, и Глеб Сиверов позволял телу делать все, что тому заблагорассудится. Когда снимут гипс, будет время на то, чтобы привести расслабленные мускулы в порядок, а пока Слепой отдыхал. Омрачала его безоблачное растительное существование только санитарка Василиса Гавриловна, которая как раз в этот момент вошла в палату, громыхая ведром и с неприятным влажным шорохом волоча за собой по полу длинную швабру с намотанным на нее куском мокрой мешковины, игравшим роль половой тряпки.
– Доброе утро, – приветливо сказал Глеб, и Василиса Гавриловна, как всегда, угрюмо проворчала что-то неразборчивое в том смысле, что для бездельников все утра хороши, а вот иным-прочим приходится с утра пораньше дерьмо разгребать.
Глеб почесал согнутым пальцем левую бровь и с привычным удивлением уставился на санитарку, которая, громыхая и шаркая, тяжело передвигалась по палате, размазывая по полу грязноватую воду, издававшую неприятный запах лизола. Он никак не мог понять, было ли постоянное хамство Василисы Гавриловны природной чертой ее характера или проявлялось только тогда, когда ей поневоле приходилось общаться с пациентом из шестнадцатого бокса. “Шалишь, – подумал он, подстрекаемый поселившимся в его душе сегодня утром веселым бесом, – я тебя разговорю, старая перечница."
– Василиса Гавриловна, – дурашливо взмолился он, – милая, за что вы меня так не любите?
– Я тебе не милая, – проворчала санитарка, ожесточенно шуруя шваброй у него под кроватью и даже не подняв головы, – и любить мне тебя не за что. Тебя другие любят, а я тебе ни к чему. Пол вот помою, говно за тобой вынесу и уйду. На что тебе моя любовь? Тебе и так хорошо. Развели здесь.., родственнички, – совсем уже непонятно закончила она, подхватила ведро и вышла, тяжело ступая тумбообразными ногами.