Страница:
Это ему удалось. Тыква взвыл от боли и шарахнулся назад, во второй раз за сегодняшний вечер выронив обрез.
Активист стремительно обернулся и изо всех сил ударил его кулаком, снова угодив по пластырю. Набрякший кровью пластырь отклеился и криво повис на щеке. Тыква зарычал, но не упал, и тогда Активист, развернувшись всем корпусом, ударил его в челюсть локтем. Тыква пошатнулся, как бык под обухом мясника, и тяжело опустился на колени. Виктор занес ногу для последнего удара, но Дынников, снова качнувшись, мягко повалился ничком.
– Вот и ладно, – сказал Телескоп, снова наводя на Шараева револьвер. – Вот и славно. Теперь поедем за денежками, а эту падаль я сейчас пристрелю. Все равно нашумели, так что выстрелом больше, выстрелом меньше – не играет роли.
– Не пойдет, – тяжело дыша, возразил Активист. – Его надо взять с собой. Без него я не поеду.
– А кто тебя будет спрашивать?
– Эдя-бредя, – сказал Виктор. – ТЫ хочешь узнать, кто убил твоего брата и попятил твои бабки?
– Допустим.
– Я тоже хочу. Только прежде, чем начать задавать вопросы, мне нужно кое-что проверить. Берем его.
– Надеешься слинять? – недоверчиво спросил Телескоп.
– Послушай, – сказал Виктор. – Труп твоего брата лежит здесь уже несколько часов. Он же весь окоченел. В то время, когда ему раскроили череп, я был очень далеко отсюда. Кстати, эта монтировка тебе не знакома?
– Это наша монтировка, – угрюмо проворчал Телескоп. – Точнее, его Венькина.
– Вот видишь. Наш Мишель утверждает, что его отоварили по морде именно этой монтировкой. Боюсь, что он говорит правду.
Вот теперь Виктор почувствовал, что окончательно проснулся. Дурное предчувствие крепло в нем, выпускало метастазы и стремительно росло, как раковая опухоль, вызывая сосущее, почти болезненное ощущение под ложечкой. Он испытывал потребность в незамедлительном энергичном действии и леденящий, сковывающий страх: если его предчувствие было верно, то действовать было поздно.
Тыква зашевелился и попытался встать. Рука его потянулась к обрезу. Виктор наступил ему на запястье и поднял обрез. Продолжая стоять на вяло скребущей ногтями по полу руке, он наклонился, пошарил у Тыквы в карманах, выудил оттуда тугой картонный цилиндрик патрона и перезарядил обрез.
– Вставай, Мойша, – сказал он, отступая на шаг. – Нас ждут великие дела.
– Да пошел ты, – огрызнулся Тыква, садясь на полу и держась за разбитую щеку.
– Мишель, – серьезно проговорил Активист, – ты должен понять одну вещь: времена, когда ты мог дружески хлопнуть меня по плечу и послать подальше, увы, прошли. Теперь мы можем общаться исключительно с позиции силы.
– Чего? – не понял Тыква.
– Шевелись, или завалю, как оленя, – перевел Виктор. – Так понятнее? Встать!!!
Перед тем как закрыть за собой дверь квартиры, Телескоп обернулся, несильно размахнулся и швырнул керосиновую лампу в стену. Стекло с треском разлетелось на части, и керосин вспыхнул на обоях огненной залихватской дугой, Телескоп секунду смотрел на огонь, затем понюхал пальцы, поморщился и с грохотом захлопнул дверь.
…Виктор вел машину так, как не водил никогда прежде. Ему было плевать на возможность перевернуться и на милицейские посты: он знал, что его роль в этом спектакле сыграна еще не до конца, и это порождало в нем ощущение пусть временной, но полной, абсолютной безнаказанности. Он не сомневался, что гаишник, который попробует его остановить, будет просто сбит бампером его бешено мчащейся «Лады» или пристрелен в упор из смертоубойной «гармони» Дынникова, лежавшей сейчас у него на коленях. Он был готов на все, потому что очень спешил, пытаясь обогнать безнадежно упущенное время и исправить непоправимое.
Его никто не остановил. Был глухой предутренний час, в который даже московские дороги почти пустеют. Ночная смена гаишников в это время уже дремлет в теплых помещениях блокпостов или салонах своих патрульных машин, а дневная только-только начинает продирать глаза и, почесываясь, тащится в туалет, шаркая домашними тапочками.
Тыква угрюмо молчал, сидя рядом с ним, и упорно смотрел в сторону. Телескоп на заднем сиденье непрерывно и жутко скалил зубы, держа у виска Дынникова взведенный наган. Виктор курил, не ощущая вкуса табака и роняя пепел себе на колени. Кривые столбики пепла падали на казенник обреза и рассыпались на мельчайшие частицы, покрывая вороненую сталь беловатым, похожим на грязный московский снег налетом. Эти частицы двигались, ползли, мелко дрожа в такт вибрации, сотрясавшей несущийся на предельной скорости автомобиль.
Мимо проносились уже начинающие просыпаться пригородные поселки, вдали мелькнула цепочкой желтых и голубоватых огней ранняя электричка. Километрах в двадцати от города им встретился целый кортеж милицейских автомобилей: легковой «мерседес», фордовский микроавтобус и изо всех сил пытающийся поспеть за этими скороходами отечественный «луноход». Шараев стиснул зубы, но не уменьшил скорости, пулей просвистев мимо встречной колонны. Через несколько секунд навстречу им попался сплошь зарешеченный грузовик, отставший от колонны.
В грузовике наверняка было полным-полно омоновцев, и Виктор с замиранием сердца подумал, что знает, откуда они едут в такой ранний час.
Не снижая скорости, он перегнулся через Тыкву и порылся в бардачке. Нужная вещь словно сама прыгнула в руку – красная кожаная обложка с вытисненной золотом надписью: «Министерство внутренних дел». В обложке не было ничего, но Виктор положил ее во внутренний карман куртки – на худой конец, сойдет и это.
Через пятнадцать минут они прибыли на место.
Все было как в кошмарном сне, и Виктор никак не мог отделаться от навязчивого желания проснуться. Это было бы просто чудо: проснуться, открыть глаза, утереть со лба холодный пот и пойти в туалет облегчиться, по пути укоряя себя за чрезмерное количество выпитого вечером пива. Активист ненавидел пиво, этот напиток самодовольных бюргеров и опустившихся российских алкашей, но сейчас он согласился бы выпить ведро уксусной эссенции, лишь бы все это оказалось сном.
Дом уже догорел, но зеваки не разошлись. Самые стойкие все еще топтались у почерневшей от страшного жара изгороди, обмениваясь какими-то тихими замечаниями и кутаясь в телогрейки и куртки. Когда серебристая «Лада», взвизгнув тормозами, остановилась посреди деревенской улицы, все головы как по команде повернулись к ней.
– Выводи его, – негромко приказал Активист Телескопу. – Только не свети пушкой. Менты уже лет шестьдесят как перестали ходить с наганами.
– А куда это мы приперлись? – недоверчиво поинтересовался Телескоп.
– В мою нору, – ответил Виктор. – Здесь я спрятал мать, отца и брата. И деньги тоже, кстати. Про это место не знал никто… – Он замолчал, до хруста сцепив зубы и пережидая приступ черного, как сырая нефть, отчаяния. – Никто, кроме меня и Мишеля. Да, Мишель?
– Трах-тарарах, – сказал Телескоп. – Как же это?
– А вот так, – ответил Виктор, проглотив застрявший в горле тугой ком, и вышел из машины.
Толпа настороженно расступилась, и он с фотографической точностью разглядел и зафиксировал в памяти круглое пулевое отверстие в верхнем крае одной из штакетин. Ему хотелось выть и кататься по земле, но толпа была тут и жаждала зрелищ. Отощавшим от сенсорного голодания аборигенам как раз и хотелось, чтобы кто-то выл и катался по горячему пепелищу, горстями вырывая на себе волосы, или хотя бы-, ну да, черт подери, хотя бы размахивал красными флагами и требовал свободы для очередного узника американского империализма.
Виктор закурил, пряча за дымовой завесой лицо, вынул из внутреннего кармана обложку с золотой надписью и зигзагообразно помахал ей в воздухе.
– Майор Зверев, МВД, – сухо представился он, не глядя ни на кого из зрителей. – Очевидцы есть?
Очевидцев было навалом.
Выяснилось, что посреди ночи дом, который в деревне давно считали нежилым, вдруг запылал, подожженный с четырех углов. Некий старик Федосеич, измученный вызванным недоброкачественным самогоном расстройством желудка, с порога своего нужника во всех подробностях видел приехавших на «здоровенной джипе» людей с автоматами, взявших дом в кольцо. Какой-то неизвестный парень в городских волосах и в бороде, выскочив на горящее крыльцо, успел дважды выпалить в темноту из пистолета, прежде чем его срезали короткой очередью. Больше из дома никто не вышел.
Приехавшая милиция забрала труп бородатого парня и тело участкового инспектора Карпова, прибежавшего на звуки стрельбы и получившего пулю в лоб. Обломки дома еще тлели, и рыться в них, конечно же, никто не стал.
Милиция осмотрела двор, взломала погреб и извлекла оттуда две большие, но нетяжелые на вид картонные коробки. Коробки тоже забрали. Очевидцы очень подробно описали коробки, и у приехавшего вместе с «майором Зверевым» очкастого «лейтенанта Кузнецова» отвисла челюсть: описание было до боли знакомым. Точно такие же коробки он совсем недавно торопливо перегружал из перевернутой «каравеллы» в «уазик» с красными крестами на бортах.
Помимо всего прочего выяснилось, что милицию никто из аборигенов не вызывал: единственный на всю деревню телефон, находящийся на расположенной в двух километрах от околицы молочной ферме, уже неделю не функционировал ввиду похищения аппарата неустановленными злодеями.
– Разберемся, – пообещал майор Зверев и круто повернулся на каблуках, стремясь как можно скорее сесть в машину и уехать как можно дальше от этого места. Ему все время казалось, что к удушливой вони пожарища примешивается сладковатый, почти вкусный запах подгоревшего мяса. В отличие от приехавшей без вызова милиции, Активист точно знал, что находится под тлеющими обломками сгоревшего дотла дома.
Взгляд его на секунду встретился с мутным, отстраненным взглядом стоявшего в нескольких метрах от машины Тыквы. В лице Дынникова что-то дрогнуло, и он, резко развернувшись, бросился бежать. Телескоп снова хищно оскалился – казалось, его зубы сегодня только и ждали случая выглянуть наружу, – выхватил из кармана наган, тщательно прицелился и спустил курок.
Толпа ахнула и шарахнулась во все стороны, какая-то нервная доярка издала высокий поросячий визг. Тыква взмахнул руками, словно собираясь взлететь, и лицом вниз упал на звонкую от ночного заморозка дорогу.
– Эх ты, Эдуард Хиль, – сказал Виктор, с трудом выталкивая слова из сузившейся до размеров игольного ушка глотки. – Плакали твои денежки.
– Я же в ноги, – ошарашенно пробормотал Телескоп. – Я же целился в ноги!
– Значит, надо было целиться в центр Земли, – сказал Виктор, с отстраненным любопытством прислушиваясь к своим ощущениям. Внутри у него все онемело, как отсиженная нога, тело казалось набитым опилками.
Он оглянулся. Толпы как не бывало, только кое-где из-за за заборов торчали головы самых отчаянных.
Тыква был жив. Пуля пробила правое легкое и застряла где-то внутри. На губах Дынникова пузырилась розовая пена, по подбородку текла кровь. С помощью Телескопа Виктор затащил его на заднее сиденье «Лады» и, резко рванув с места, погнал машину прочь из деревни. Он все еще ничего не ощущал, кроме заполненной сырыми опилками пустоты внутри, и крики Телескопа, пытавшегося выяснить, куда подевались его деньги, доносились до него словно сквозь вату.
– Да замолчи ты, дурак, – с трудом заставив себя разлепить губы, сказал ему Виктор. – Не видишь, человек умирает.
Он еще прибавил газу, безжалостно убивая подвеску машины на гиблом отечественном проселке, больше похожем на танкодром. Несмотря на то что он безнадежно опоздал, времени было мало: Тыква мог умереть, так ничего и не сказав.
Доехав до леса. Активист свернул в просеку и остановил автомобиль. Они вынесли Дынникова из салона и аккуратно опустили на ковер поблекших желтых листьев у корней старой раздвоенной березы, стоявшей на краю просеки. Виктор сильно выпачкался кровью, но даже не заметил этого.
Тыква открыл глаза. Странно, но в них не было обычного для него туповатого сонного выражения, из-за которого органы зрения Михаила Дынникова вечно казались подернутыми полупрозрачной мутной пленкой. Сейчас они напоминали глаза сбитой автомобилем собаки, и Активист стиснул зубы, напоминая себе, что этот человек предал его, нанеся подлый удар в спину, чтобы завладеть несчастными пятьюдесятью тысячами. Это не помогло: лежавший перед ним человек больше не был предателем и убийцей. Одна-единственная пуля, почти невесомый кусочек свинца, превратила его из опасного противника в мучающееся полуживое существо, когда-то бывшее Виктору Шараеву если не другом, то уж, по крайней мере, закадычным приятелем. "
– Миша, Миша, – печально сказал Виктор. – Как же так?
Тыква хрипло закашлялся, и вместе с кашлем у него изо рта хлынула ярко-алая кровь.
– Машка, – прохрипел он.
– Машку я не оставлю, – пообещал Виктор. – Если буду жив.
Тыква яростно замотал головой.
– Не то. Это все из-за Машки. Он забрал ее и требовал денег. Пятьдесят штук ему было мало…
Телескоп открыл рот, но Виктор заткнул его яростным жестом руки.
– Говори, Миша, – попросил он. – Кто он такой? Кудрявый?
– Кудрявый – дерьмо, – хрипло выдавил из себя Тыква. – Он имеет Кудрявого как хочет. Он настоящий дьявол.., крутой мужик. Это он все устроил, с самого начала. Он подсеял нам того хмыря с его вонючими четырьмя тысячами.., специально, чтобы Кудрявый послал нас на дело. Сам Кудрявый боялся, не хотел… Ваши деньги у него.. и Машка.
– Кто он? – не слыша собственного голоса, спросил Виктор.
– Сивый. Не знаю кто… Он тебя давно приметил.
У него хата как раз над твоей. Он там не живет, иногда только заходит. Достань его, Витек.
– Достану, – пообещал Виктор. – Не сомневайся.
– А я и не сомневаюсь. – Тыква снова закашлялся, брызгая кровью, но Активист не отстранился. Несколько капель попало ему на щеку, и он рассеянно растер их перчаткой, оставив на щеке смазанную красную полосу. – Витек, – прокашлявшись, снова заговорил Тыква, – добей. Не могу я больше, Витек. Я тебя знаю, ты дурак.., всех жалеешь. Не жалей, Витек, добей.
– Да кто тебя жалеет, падло? – влез Телескоп. – На тебя помочиться и то срамно. Сука ты, тварь подзаборная…
Виктор бросил на него один-единственный взгляд, и Телескоп умолк, поспешно отступив в сторону.
– Миша, Миша, – повторил Активист. – За Машку не беспокойся, сделаю, что смогу.
– Верю, – прошептал Тыква. В груди у него свистело и клокотало, кровь теперь текла изо рта непрерывно. – Не тяни.
– Ладно, – сказал Активист и медленно встал, – ладно. Дай обрез, – повернулся он к Телескопу.
Телескоп беспрекословно сбегал к машине и принес обрез. Виктор сомкнул пальцы на гладкой шейке приклада и медленно, как во сне, направил обрез в голову Тыквы.
Секунду Тыква пытался смотреть прямо в сдвоенное отверстие, напоминавшее употребляемый в алгебре значок, которым обозначают бесконечность, но в конце концов не выдержал и зажмурил глаза. Активист хотел что-то сказать, но слова застряли в горле, и тогда он просто спустил оба курка.
– Собаке – собачья смерть, – сказал Телескоп, не скрывая удовлетворения.
– Помолчи, – ответил Виктор. – Надо его похоронить.
– Что?! – возмутился Телескоп. – Хоронить это дерьмо? Ты что, рехнулся? У нас же времени нет!
– Торопишься? – спросил Виктор. – Ну, вали отсюда.
Он вынул из-за пазухи одолженный ему Тыквой нож и начал рыхлить им землю. Телескоп некоторое время нерешительно потоптался рядом, двинулся было прочь, но все-таки вернулся и стал помогать Активисту, выгребая землю руками. Лесной подзол копался легко, а попадавшиеся время от времени корни Виктор обрубал ножом. Ему давно не приходилось рыть землю, да и инструмент у него был далеко не самый подходящий, так что он очень быстро выдохся и взмок, но ни на минуту не прервал своего занятия до тех пор, пока неглубокая, всего по пояс, с неровными осыпающимися краями яма не была готова.
Вдвоем они опустили кое-как тело Дынникова в яму.
Это оказалось гораздо сложнее, чем выглядело по телевизору, и, как ни старался Виктор, Тыква все равно сполз на дно криво и некрасиво, напоследок с глухим мягким стуком ударившись головой. Активист лег животом на край ямы, перегнулся вниз и постарался придать телу более или менее приличествующую такому величественному и мрачному явлению, как смерть, позу. Это тоже вышло у него кое-как, и Тыква все равно не перестал напоминать небрежно сваленную в первую попавшуюся яму подпорченную мясную тушу.
Все это время внутри у Шараева тикал его персональный хронометр, неумолимо отсчитывая секунды и минуты, и Виктору приходилось до звона в ушах стискивать зубы, чтобы не начать торопиться и мельтешить, еще больше опошляя и без того не слишком красивое дело. Труднее всего было бросить первую пригоршню песка на бледное, испачканное кровью лицо Дынникова, но он справился и с этим.
Наконец они засыпали яму и аккуратно уложили на место дерн. Телескоп с облегчением отряхнул ладони, сбил с коленей налипший песок и листья и поспешно уселся на переднее сиденье машины.
– Ну, чего ты там возишься? – нетерпеливо спросил он у Виктора, искавшего что-то в багажнике.
Шараев захлопнул багажник и принялся отвинчивать крышку бензобака, держа в руке длинный лоскут ветоши.
– Вылезай, – скомандовал он Телескопу. – Этот поезд дальше не идет.
– Не понял, – сказал Телескоп. – Ты что, пешком меня хочешь отправить? Как вчера, да?
– – Если хочешь, оставайся, – равнодушно ответил Активист. – Но имей в виду, что машину я сейчас подожгу.
Он опустил конец лоскута в бак и стал смотреть, как ветошь стремительно темнеет, пропитываясь бензином.
В руке его словно по волшебству возникла зажигалка, крышечка которой откинулась со звонким щелчком.
– Ты что?! – заорал Телескоп, поспешно выскакивая из машины. – Ты совсем ополоумел, да? До Москвы почти сотня верст!
Активист чиркнул колесиком зажигалки. Телескоп по-заячьи сиганул в сторону, но Виктор просто прикурил очередную сигарету. Он не стал гасить зажигалку, а стоял и неторопливо курил, задумчиво глядя на огонек.
– Они нас подставили, Эдя, – сказал он наконец. – Это ты ополоумел, если не понимаешь таких простых вещей. Они подбросили в погреб морфий, а может быть, просто коробки из-под морфия, и сами позвонили ментам. Теперь нас ищут по всей Москве, а эта машина зарегистрирована на мое имя. Если тебе это кажется маловажным, я отдам тебе ключи.
– Трах-тарарах, – сказал Телескоп. – Какой же я баран. Поджигай, Витек.
– Не называй меня так, – сказал Виктор, поднося зажигалку к свисавшему вниз концу фитиля, с которого капал бензин.
Фитиль вспыхнул, и через секунду бак серебристой «Лады» взорвался с глухим металлическим звуком.
– Ну, Глеб Петрович, – сказал полковник, – еще раз спасибо тебе. Будь осторожен. Теперь этот гад будет на тебя охотиться. Он наверняка знает, где тебя искать.
– Ну, еще бы, – Глеб усмехнулся, поправляя на переносице очки с затемненными стеклами. – Не волнуйтесь за меня, Алексей Данилович. Так как, вы говорите, зовут того пахана?
– Скопцов Василий Андреевич. Кличка Кудрявый. Один из тех, кого ты подвалил на даче, числится в нашем банке данных как боевик Кудрявого. Можно считать, повезло. Теперь мы знаем, на кого работает наш Раскошин.
Глеб с сомнением покачал головой.
– По-моему, это еще большой вопрос, кто на кого работает. Теперь я вспомнил, где встречал эту кличку – Кудрявый. Данные на него занесены в память раскошинского компьютера.
– Значит, готовился заранее, высматривал себе делового партнера, – задумчиво сказал полковник. – Впрочем, чему удивляться? Я ведь уже говорил тебе, что он дьявольски умен.
– Ладно. Что-то я не припомню задания ликвидировать какого-нибудь дурака, укравшего соседские подштанники. Глупый противник – это не противник. Тем более что теперь я знаю, как его искать. Надеюсь, живым он вам не нужен?
– Мы это уже обсудили.
– Ну и славно. Сбор улик – не моя специальность.
Он легко выбрался из машины и не оглядываясь зашагал вверх по Армянскому, Глядя ему вслед, Малахов с сомнением покачал головой: ему казалось, что Слепой чересчур легкомысленно отнесся к последнему заданию. Подполковник Раскошин был весьма непрост, и Малахов суеверно скрестил пальцы на удачу.
Глеб остановился перед дверью своей квартиры, чувствуя, что валится с ног от усталости. Сутки получились очень насыщенными, и теперь, в десятом часу вечера, он чувствовал, что на сегодня с него довольно. Следовало только еще раз просмотреть касающиеся Кудрявого материалы и вчерне набросать план предстоящей операции.
Конечно, на свежую голову сделать это было бы легче, но медлить с ликвидацией Раскошина было нельзя: подполковник-невидимка мог первым сделать ход, и, судя по событиям минувшей ночи, ход этот обещал быть достаточно опасным.
Слепой отпер дверь и вошел в квартиру, не включая света. Как всегда, когда он уставал, электрический свет сильнее обычного раздражал его чувствительные глаза, и их начинало ощутимо ломить. Через незакрытые жалюзи с улицы проникало рассеянное свечение фонарей и рекламных щитов, и этого вполне хватало Слепому для того, чтобы не натыкаться на мебель.
Он разделся в прихожей и прошел в большую комнату, направляясь к компьютеру. Сидевшего на диване человека он увидел сразу, но сделал вид, что ничего не заметил: не зная о его способности видеть в темноте, незнакомец чувствовал себя хозяином положения. «Ай да подполковник! – подумал Глеб, нарочито неуверенно пробираясь в потемках к столу и производя бесчисленные звуки, которые издает человек, ощупью бредущий по темному помещению. – Оперативно, ничего не скажешь!»
Он знал, что сидящий на диване человек видит его как смутное темное пятно, то исчезающее, то возникающее вновь на более светлом фоне. На месте этого незваного гостя Глеб выстрелил бы давным-давно, но тот почему-то медлил. Черты его лица было не разобрать, но Глебу казалось, что шевелюра у него скорее темная, чем светлая, как у Раскошина. Пользуясь своим преимуществом, Слепой спокойно вынул из кармана пистолет, дошел до стола и уселся во вращающееся кресло, развернувшись лицом к посетителю.
– Имейте в виду, – сказал он, – я вас отлично вижу. Ваши руки лежат на коленях, пусть там и остаются.
Если вы шевельнетесь, я прострелю вам голову. Вы меня поняли?
При звуках его голоса незнакомец вздрогнул, но далеко не так сильно, как это сделал бы другой на его месте. Его правая рука нерешительно приподнялась и потянулась куда-то в сторону. Глеб напряг зрение и разглядел то, что лежало на диване рядом с незнакомцем.
– Не трогайте обрез, – сказал он. – Я же вас предупредил. Вы ведь не Раскошин?
Человек на диване вернул руку на колено и медленно покачал головой.
– Вот дерьмо, – сказал он, и Глебу показалось, что он уже где-то слышал этот голос. – Все через задницу…
А кто такой Раскошин?
– Погодите-ка, – сказал Глеб, – я включу свет. Надеюсь, вы не станете глупить?
– По-моему, я уже сглупил, – ответил гость и зажмурился, когда свет настольной лампы резанул его по глазам.
– Та-а-ак, – удивленно протянул Слепой, разглядывая своего собеседника. – Здравствуйте, сосед. Опять спички кончились? Я куплю вам целый ящик.
– Бросьте трепаться, – сказал его сосед снизу, моргая и подслеповато щурясь на свету. – Один мой знакомый говорил: языком брехать – не топором махать. Я проиграл.
Теперь ваш ход. Давайте закончим партию без ненужной болтовни. Я понимаю, что это смешно, но у меня к вам просьба: отпустите Машку. Тыква все равно уже умер, так что она вам больше не нужна. Отпустите ее, или я достану вас с того света.
– Гм, – сказал Глеб и озабоченно почесал переносицу под оправой очков. – Столкните-ка обрез на пол, если вас это не затруднит. Нет, не трогайте приклад. Просто столкните. Ничего, соседи снизу не обидятся, правда?
Сосед пожал плечами и спихнул оружие с дивана. Глеб заметил, что воротник белоснежной рубашки испачкан высохшей и побуревшей кровью. Темно-коричневая смазанная полоса на щеке тоже походила на подсохшую кровь, и на рукавах черной матерчатой куртки виднелись бурые пятна. Этот парень явно побывал в переделке. Непонятно было только, какое отношение имеет ко всему этому Глеб Сиверов.
– А теперь ногой аккуратно задвиньте эту штуку под диван, – распорядился Глеб. – Если у вас что-то есть под курткой, отправьте это туда же. И не делайте резких движений, я стреляю без промаха. Поверьте, я не хвастаюсь, а просто хочу уберечь вас от несчастного случая.
Гость неприязненно поморщился, вынул из-за пазухи длиннющий, похожий на укороченную шпагу нож и опустил его за спинку дивана. Глеб услышал, как нож ударился об пол за диваном, и удовлетворенно кивнул.
– Это делает обстановку более непринужденной, не так ли? – сказал он. – Итак, по-вашему, я удерживаю у себя какую-то Машку, с помощью которой шантажирую какого-то Тыкву. А Тыква, выходит, уже умер. Надо полагать, что кровь, которой вы испачканы с головы до ног, принадлежит ему?
Активист стремительно обернулся и изо всех сил ударил его кулаком, снова угодив по пластырю. Набрякший кровью пластырь отклеился и криво повис на щеке. Тыква зарычал, но не упал, и тогда Активист, развернувшись всем корпусом, ударил его в челюсть локтем. Тыква пошатнулся, как бык под обухом мясника, и тяжело опустился на колени. Виктор занес ногу для последнего удара, но Дынников, снова качнувшись, мягко повалился ничком.
– Вот и ладно, – сказал Телескоп, снова наводя на Шараева револьвер. – Вот и славно. Теперь поедем за денежками, а эту падаль я сейчас пристрелю. Все равно нашумели, так что выстрелом больше, выстрелом меньше – не играет роли.
– Не пойдет, – тяжело дыша, возразил Активист. – Его надо взять с собой. Без него я не поеду.
– А кто тебя будет спрашивать?
– Эдя-бредя, – сказал Виктор. – ТЫ хочешь узнать, кто убил твоего брата и попятил твои бабки?
– Допустим.
– Я тоже хочу. Только прежде, чем начать задавать вопросы, мне нужно кое-что проверить. Берем его.
– Надеешься слинять? – недоверчиво спросил Телескоп.
– Послушай, – сказал Виктор. – Труп твоего брата лежит здесь уже несколько часов. Он же весь окоченел. В то время, когда ему раскроили череп, я был очень далеко отсюда. Кстати, эта монтировка тебе не знакома?
– Это наша монтировка, – угрюмо проворчал Телескоп. – Точнее, его Венькина.
– Вот видишь. Наш Мишель утверждает, что его отоварили по морде именно этой монтировкой. Боюсь, что он говорит правду.
Вот теперь Виктор почувствовал, что окончательно проснулся. Дурное предчувствие крепло в нем, выпускало метастазы и стремительно росло, как раковая опухоль, вызывая сосущее, почти болезненное ощущение под ложечкой. Он испытывал потребность в незамедлительном энергичном действии и леденящий, сковывающий страх: если его предчувствие было верно, то действовать было поздно.
Тыква зашевелился и попытался встать. Рука его потянулась к обрезу. Виктор наступил ему на запястье и поднял обрез. Продолжая стоять на вяло скребущей ногтями по полу руке, он наклонился, пошарил у Тыквы в карманах, выудил оттуда тугой картонный цилиндрик патрона и перезарядил обрез.
– Вставай, Мойша, – сказал он, отступая на шаг. – Нас ждут великие дела.
– Да пошел ты, – огрызнулся Тыква, садясь на полу и держась за разбитую щеку.
– Мишель, – серьезно проговорил Активист, – ты должен понять одну вещь: времена, когда ты мог дружески хлопнуть меня по плечу и послать подальше, увы, прошли. Теперь мы можем общаться исключительно с позиции силы.
– Чего? – не понял Тыква.
– Шевелись, или завалю, как оленя, – перевел Виктор. – Так понятнее? Встать!!!
Перед тем как закрыть за собой дверь квартиры, Телескоп обернулся, несильно размахнулся и швырнул керосиновую лампу в стену. Стекло с треском разлетелось на части, и керосин вспыхнул на обоях огненной залихватской дугой, Телескоп секунду смотрел на огонь, затем понюхал пальцы, поморщился и с грохотом захлопнул дверь.
…Виктор вел машину так, как не водил никогда прежде. Ему было плевать на возможность перевернуться и на милицейские посты: он знал, что его роль в этом спектакле сыграна еще не до конца, и это порождало в нем ощущение пусть временной, но полной, абсолютной безнаказанности. Он не сомневался, что гаишник, который попробует его остановить, будет просто сбит бампером его бешено мчащейся «Лады» или пристрелен в упор из смертоубойной «гармони» Дынникова, лежавшей сейчас у него на коленях. Он был готов на все, потому что очень спешил, пытаясь обогнать безнадежно упущенное время и исправить непоправимое.
Его никто не остановил. Был глухой предутренний час, в который даже московские дороги почти пустеют. Ночная смена гаишников в это время уже дремлет в теплых помещениях блокпостов или салонах своих патрульных машин, а дневная только-только начинает продирать глаза и, почесываясь, тащится в туалет, шаркая домашними тапочками.
Тыква угрюмо молчал, сидя рядом с ним, и упорно смотрел в сторону. Телескоп на заднем сиденье непрерывно и жутко скалил зубы, держа у виска Дынникова взведенный наган. Виктор курил, не ощущая вкуса табака и роняя пепел себе на колени. Кривые столбики пепла падали на казенник обреза и рассыпались на мельчайшие частицы, покрывая вороненую сталь беловатым, похожим на грязный московский снег налетом. Эти частицы двигались, ползли, мелко дрожа в такт вибрации, сотрясавшей несущийся на предельной скорости автомобиль.
Мимо проносились уже начинающие просыпаться пригородные поселки, вдали мелькнула цепочкой желтых и голубоватых огней ранняя электричка. Километрах в двадцати от города им встретился целый кортеж милицейских автомобилей: легковой «мерседес», фордовский микроавтобус и изо всех сил пытающийся поспеть за этими скороходами отечественный «луноход». Шараев стиснул зубы, но не уменьшил скорости, пулей просвистев мимо встречной колонны. Через несколько секунд навстречу им попался сплошь зарешеченный грузовик, отставший от колонны.
В грузовике наверняка было полным-полно омоновцев, и Виктор с замиранием сердца подумал, что знает, откуда они едут в такой ранний час.
Не снижая скорости, он перегнулся через Тыкву и порылся в бардачке. Нужная вещь словно сама прыгнула в руку – красная кожаная обложка с вытисненной золотом надписью: «Министерство внутренних дел». В обложке не было ничего, но Виктор положил ее во внутренний карман куртки – на худой конец, сойдет и это.
Через пятнадцать минут они прибыли на место.
Все было как в кошмарном сне, и Виктор никак не мог отделаться от навязчивого желания проснуться. Это было бы просто чудо: проснуться, открыть глаза, утереть со лба холодный пот и пойти в туалет облегчиться, по пути укоряя себя за чрезмерное количество выпитого вечером пива. Активист ненавидел пиво, этот напиток самодовольных бюргеров и опустившихся российских алкашей, но сейчас он согласился бы выпить ведро уксусной эссенции, лишь бы все это оказалось сном.
Дом уже догорел, но зеваки не разошлись. Самые стойкие все еще топтались у почерневшей от страшного жара изгороди, обмениваясь какими-то тихими замечаниями и кутаясь в телогрейки и куртки. Когда серебристая «Лада», взвизгнув тормозами, остановилась посреди деревенской улицы, все головы как по команде повернулись к ней.
– Выводи его, – негромко приказал Активист Телескопу. – Только не свети пушкой. Менты уже лет шестьдесят как перестали ходить с наганами.
– А куда это мы приперлись? – недоверчиво поинтересовался Телескоп.
– В мою нору, – ответил Виктор. – Здесь я спрятал мать, отца и брата. И деньги тоже, кстати. Про это место не знал никто… – Он замолчал, до хруста сцепив зубы и пережидая приступ черного, как сырая нефть, отчаяния. – Никто, кроме меня и Мишеля. Да, Мишель?
– Трах-тарарах, – сказал Телескоп. – Как же это?
– А вот так, – ответил Виктор, проглотив застрявший в горле тугой ком, и вышел из машины.
Толпа настороженно расступилась, и он с фотографической точностью разглядел и зафиксировал в памяти круглое пулевое отверстие в верхнем крае одной из штакетин. Ему хотелось выть и кататься по земле, но толпа была тут и жаждала зрелищ. Отощавшим от сенсорного голодания аборигенам как раз и хотелось, чтобы кто-то выл и катался по горячему пепелищу, горстями вырывая на себе волосы, или хотя бы-, ну да, черт подери, хотя бы размахивал красными флагами и требовал свободы для очередного узника американского империализма.
Виктор закурил, пряча за дымовой завесой лицо, вынул из внутреннего кармана обложку с золотой надписью и зигзагообразно помахал ей в воздухе.
– Майор Зверев, МВД, – сухо представился он, не глядя ни на кого из зрителей. – Очевидцы есть?
Очевидцев было навалом.
Выяснилось, что посреди ночи дом, который в деревне давно считали нежилым, вдруг запылал, подожженный с четырех углов. Некий старик Федосеич, измученный вызванным недоброкачественным самогоном расстройством желудка, с порога своего нужника во всех подробностях видел приехавших на «здоровенной джипе» людей с автоматами, взявших дом в кольцо. Какой-то неизвестный парень в городских волосах и в бороде, выскочив на горящее крыльцо, успел дважды выпалить в темноту из пистолета, прежде чем его срезали короткой очередью. Больше из дома никто не вышел.
Приехавшая милиция забрала труп бородатого парня и тело участкового инспектора Карпова, прибежавшего на звуки стрельбы и получившего пулю в лоб. Обломки дома еще тлели, и рыться в них, конечно же, никто не стал.
Милиция осмотрела двор, взломала погреб и извлекла оттуда две большие, но нетяжелые на вид картонные коробки. Коробки тоже забрали. Очевидцы очень подробно описали коробки, и у приехавшего вместе с «майором Зверевым» очкастого «лейтенанта Кузнецова» отвисла челюсть: описание было до боли знакомым. Точно такие же коробки он совсем недавно торопливо перегружал из перевернутой «каравеллы» в «уазик» с красными крестами на бортах.
Помимо всего прочего выяснилось, что милицию никто из аборигенов не вызывал: единственный на всю деревню телефон, находящийся на расположенной в двух километрах от околицы молочной ферме, уже неделю не функционировал ввиду похищения аппарата неустановленными злодеями.
– Разберемся, – пообещал майор Зверев и круто повернулся на каблуках, стремясь как можно скорее сесть в машину и уехать как можно дальше от этого места. Ему все время казалось, что к удушливой вони пожарища примешивается сладковатый, почти вкусный запах подгоревшего мяса. В отличие от приехавшей без вызова милиции, Активист точно знал, что находится под тлеющими обломками сгоревшего дотла дома.
Взгляд его на секунду встретился с мутным, отстраненным взглядом стоявшего в нескольких метрах от машины Тыквы. В лице Дынникова что-то дрогнуло, и он, резко развернувшись, бросился бежать. Телескоп снова хищно оскалился – казалось, его зубы сегодня только и ждали случая выглянуть наружу, – выхватил из кармана наган, тщательно прицелился и спустил курок.
Толпа ахнула и шарахнулась во все стороны, какая-то нервная доярка издала высокий поросячий визг. Тыква взмахнул руками, словно собираясь взлететь, и лицом вниз упал на звонкую от ночного заморозка дорогу.
– Эх ты, Эдуард Хиль, – сказал Виктор, с трудом выталкивая слова из сузившейся до размеров игольного ушка глотки. – Плакали твои денежки.
– Я же в ноги, – ошарашенно пробормотал Телескоп. – Я же целился в ноги!
– Значит, надо было целиться в центр Земли, – сказал Виктор, с отстраненным любопытством прислушиваясь к своим ощущениям. Внутри у него все онемело, как отсиженная нога, тело казалось набитым опилками.
Он оглянулся. Толпы как не бывало, только кое-где из-за за заборов торчали головы самых отчаянных.
Тыква был жив. Пуля пробила правое легкое и застряла где-то внутри. На губах Дынникова пузырилась розовая пена, по подбородку текла кровь. С помощью Телескопа Виктор затащил его на заднее сиденье «Лады» и, резко рванув с места, погнал машину прочь из деревни. Он все еще ничего не ощущал, кроме заполненной сырыми опилками пустоты внутри, и крики Телескопа, пытавшегося выяснить, куда подевались его деньги, доносились до него словно сквозь вату.
– Да замолчи ты, дурак, – с трудом заставив себя разлепить губы, сказал ему Виктор. – Не видишь, человек умирает.
Он еще прибавил газу, безжалостно убивая подвеску машины на гиблом отечественном проселке, больше похожем на танкодром. Несмотря на то что он безнадежно опоздал, времени было мало: Тыква мог умереть, так ничего и не сказав.
Доехав до леса. Активист свернул в просеку и остановил автомобиль. Они вынесли Дынникова из салона и аккуратно опустили на ковер поблекших желтых листьев у корней старой раздвоенной березы, стоявшей на краю просеки. Виктор сильно выпачкался кровью, но даже не заметил этого.
Тыква открыл глаза. Странно, но в них не было обычного для него туповатого сонного выражения, из-за которого органы зрения Михаила Дынникова вечно казались подернутыми полупрозрачной мутной пленкой. Сейчас они напоминали глаза сбитой автомобилем собаки, и Активист стиснул зубы, напоминая себе, что этот человек предал его, нанеся подлый удар в спину, чтобы завладеть несчастными пятьюдесятью тысячами. Это не помогло: лежавший перед ним человек больше не был предателем и убийцей. Одна-единственная пуля, почти невесомый кусочек свинца, превратила его из опасного противника в мучающееся полуживое существо, когда-то бывшее Виктору Шараеву если не другом, то уж, по крайней мере, закадычным приятелем. "
– Миша, Миша, – печально сказал Виктор. – Как же так?
Тыква хрипло закашлялся, и вместе с кашлем у него изо рта хлынула ярко-алая кровь.
– Машка, – прохрипел он.
– Машку я не оставлю, – пообещал Виктор. – Если буду жив.
Тыква яростно замотал головой.
– Не то. Это все из-за Машки. Он забрал ее и требовал денег. Пятьдесят штук ему было мало…
Телескоп открыл рот, но Виктор заткнул его яростным жестом руки.
– Говори, Миша, – попросил он. – Кто он такой? Кудрявый?
– Кудрявый – дерьмо, – хрипло выдавил из себя Тыква. – Он имеет Кудрявого как хочет. Он настоящий дьявол.., крутой мужик. Это он все устроил, с самого начала. Он подсеял нам того хмыря с его вонючими четырьмя тысячами.., специально, чтобы Кудрявый послал нас на дело. Сам Кудрявый боялся, не хотел… Ваши деньги у него.. и Машка.
– Кто он? – не слыша собственного голоса, спросил Виктор.
– Сивый. Не знаю кто… Он тебя давно приметил.
У него хата как раз над твоей. Он там не живет, иногда только заходит. Достань его, Витек.
– Достану, – пообещал Виктор. – Не сомневайся.
– А я и не сомневаюсь. – Тыква снова закашлялся, брызгая кровью, но Активист не отстранился. Несколько капель попало ему на щеку, и он рассеянно растер их перчаткой, оставив на щеке смазанную красную полосу. – Витек, – прокашлявшись, снова заговорил Тыква, – добей. Не могу я больше, Витек. Я тебя знаю, ты дурак.., всех жалеешь. Не жалей, Витек, добей.
– Да кто тебя жалеет, падло? – влез Телескоп. – На тебя помочиться и то срамно. Сука ты, тварь подзаборная…
Виктор бросил на него один-единственный взгляд, и Телескоп умолк, поспешно отступив в сторону.
– Миша, Миша, – повторил Активист. – За Машку не беспокойся, сделаю, что смогу.
– Верю, – прошептал Тыква. В груди у него свистело и клокотало, кровь теперь текла изо рта непрерывно. – Не тяни.
– Ладно, – сказал Активист и медленно встал, – ладно. Дай обрез, – повернулся он к Телескопу.
Телескоп беспрекословно сбегал к машине и принес обрез. Виктор сомкнул пальцы на гладкой шейке приклада и медленно, как во сне, направил обрез в голову Тыквы.
Секунду Тыква пытался смотреть прямо в сдвоенное отверстие, напоминавшее употребляемый в алгебре значок, которым обозначают бесконечность, но в конце концов не выдержал и зажмурил глаза. Активист хотел что-то сказать, но слова застряли в горле, и тогда он просто спустил оба курка.
– Собаке – собачья смерть, – сказал Телескоп, не скрывая удовлетворения.
– Помолчи, – ответил Виктор. – Надо его похоронить.
– Что?! – возмутился Телескоп. – Хоронить это дерьмо? Ты что, рехнулся? У нас же времени нет!
– Торопишься? – спросил Виктор. – Ну, вали отсюда.
Он вынул из-за пазухи одолженный ему Тыквой нож и начал рыхлить им землю. Телескоп некоторое время нерешительно потоптался рядом, двинулся было прочь, но все-таки вернулся и стал помогать Активисту, выгребая землю руками. Лесной подзол копался легко, а попадавшиеся время от времени корни Виктор обрубал ножом. Ему давно не приходилось рыть землю, да и инструмент у него был далеко не самый подходящий, так что он очень быстро выдохся и взмок, но ни на минуту не прервал своего занятия до тех пор, пока неглубокая, всего по пояс, с неровными осыпающимися краями яма не была готова.
Вдвоем они опустили кое-как тело Дынникова в яму.
Это оказалось гораздо сложнее, чем выглядело по телевизору, и, как ни старался Виктор, Тыква все равно сполз на дно криво и некрасиво, напоследок с глухим мягким стуком ударившись головой. Активист лег животом на край ямы, перегнулся вниз и постарался придать телу более или менее приличествующую такому величественному и мрачному явлению, как смерть, позу. Это тоже вышло у него кое-как, и Тыква все равно не перестал напоминать небрежно сваленную в первую попавшуюся яму подпорченную мясную тушу.
Все это время внутри у Шараева тикал его персональный хронометр, неумолимо отсчитывая секунды и минуты, и Виктору приходилось до звона в ушах стискивать зубы, чтобы не начать торопиться и мельтешить, еще больше опошляя и без того не слишком красивое дело. Труднее всего было бросить первую пригоршню песка на бледное, испачканное кровью лицо Дынникова, но он справился и с этим.
Наконец они засыпали яму и аккуратно уложили на место дерн. Телескоп с облегчением отряхнул ладони, сбил с коленей налипший песок и листья и поспешно уселся на переднее сиденье машины.
– Ну, чего ты там возишься? – нетерпеливо спросил он у Виктора, искавшего что-то в багажнике.
Шараев захлопнул багажник и принялся отвинчивать крышку бензобака, держа в руке длинный лоскут ветоши.
– Вылезай, – скомандовал он Телескопу. – Этот поезд дальше не идет.
– Не понял, – сказал Телескоп. – Ты что, пешком меня хочешь отправить? Как вчера, да?
– – Если хочешь, оставайся, – равнодушно ответил Активист. – Но имей в виду, что машину я сейчас подожгу.
Он опустил конец лоскута в бак и стал смотреть, как ветошь стремительно темнеет, пропитываясь бензином.
В руке его словно по волшебству возникла зажигалка, крышечка которой откинулась со звонким щелчком.
– Ты что?! – заорал Телескоп, поспешно выскакивая из машины. – Ты совсем ополоумел, да? До Москвы почти сотня верст!
Активист чиркнул колесиком зажигалки. Телескоп по-заячьи сиганул в сторону, но Виктор просто прикурил очередную сигарету. Он не стал гасить зажигалку, а стоял и неторопливо курил, задумчиво глядя на огонек.
– Они нас подставили, Эдя, – сказал он наконец. – Это ты ополоумел, если не понимаешь таких простых вещей. Они подбросили в погреб морфий, а может быть, просто коробки из-под морфия, и сами позвонили ментам. Теперь нас ищут по всей Москве, а эта машина зарегистрирована на мое имя. Если тебе это кажется маловажным, я отдам тебе ключи.
– Трах-тарарах, – сказал Телескоп. – Какой же я баран. Поджигай, Витек.
– Не называй меня так, – сказал Виктор, поднося зажигалку к свисавшему вниз концу фитиля, с которого капал бензин.
Фитиль вспыхнул, и через секунду бак серебристой «Лады» взорвался с глухим металлическим звуком.
* * *
Полковник Малахов остановил машину на углу Маросейки и Армянского. Отсюда до конспиративной квартиры Слепого было несколько минут неторопливой ходьбы прогулочным шагом.– Ну, Глеб Петрович, – сказал полковник, – еще раз спасибо тебе. Будь осторожен. Теперь этот гад будет на тебя охотиться. Он наверняка знает, где тебя искать.
– Ну, еще бы, – Глеб усмехнулся, поправляя на переносице очки с затемненными стеклами. – Не волнуйтесь за меня, Алексей Данилович. Так как, вы говорите, зовут того пахана?
– Скопцов Василий Андреевич. Кличка Кудрявый. Один из тех, кого ты подвалил на даче, числится в нашем банке данных как боевик Кудрявого. Можно считать, повезло. Теперь мы знаем, на кого работает наш Раскошин.
Глеб с сомнением покачал головой.
– По-моему, это еще большой вопрос, кто на кого работает. Теперь я вспомнил, где встречал эту кличку – Кудрявый. Данные на него занесены в память раскошинского компьютера.
– Значит, готовился заранее, высматривал себе делового партнера, – задумчиво сказал полковник. – Впрочем, чему удивляться? Я ведь уже говорил тебе, что он дьявольски умен.
– Ладно. Что-то я не припомню задания ликвидировать какого-нибудь дурака, укравшего соседские подштанники. Глупый противник – это не противник. Тем более что теперь я знаю, как его искать. Надеюсь, живым он вам не нужен?
– Мы это уже обсудили.
– Ну и славно. Сбор улик – не моя специальность.
Он легко выбрался из машины и не оглядываясь зашагал вверх по Армянскому, Глядя ему вслед, Малахов с сомнением покачал головой: ему казалось, что Слепой чересчур легкомысленно отнесся к последнему заданию. Подполковник Раскошин был весьма непрост, и Малахов суеверно скрестил пальцы на удачу.
Глеб остановился перед дверью своей квартиры, чувствуя, что валится с ног от усталости. Сутки получились очень насыщенными, и теперь, в десятом часу вечера, он чувствовал, что на сегодня с него довольно. Следовало только еще раз просмотреть касающиеся Кудрявого материалы и вчерне набросать план предстоящей операции.
Конечно, на свежую голову сделать это было бы легче, но медлить с ликвидацией Раскошина было нельзя: подполковник-невидимка мог первым сделать ход, и, судя по событиям минувшей ночи, ход этот обещал быть достаточно опасным.
Слепой отпер дверь и вошел в квартиру, не включая света. Как всегда, когда он уставал, электрический свет сильнее обычного раздражал его чувствительные глаза, и их начинало ощутимо ломить. Через незакрытые жалюзи с улицы проникало рассеянное свечение фонарей и рекламных щитов, и этого вполне хватало Слепому для того, чтобы не натыкаться на мебель.
Он разделся в прихожей и прошел в большую комнату, направляясь к компьютеру. Сидевшего на диване человека он увидел сразу, но сделал вид, что ничего не заметил: не зная о его способности видеть в темноте, незнакомец чувствовал себя хозяином положения. «Ай да подполковник! – подумал Глеб, нарочито неуверенно пробираясь в потемках к столу и производя бесчисленные звуки, которые издает человек, ощупью бредущий по темному помещению. – Оперативно, ничего не скажешь!»
Он знал, что сидящий на диване человек видит его как смутное темное пятно, то исчезающее, то возникающее вновь на более светлом фоне. На месте этого незваного гостя Глеб выстрелил бы давным-давно, но тот почему-то медлил. Черты его лица было не разобрать, но Глебу казалось, что шевелюра у него скорее темная, чем светлая, как у Раскошина. Пользуясь своим преимуществом, Слепой спокойно вынул из кармана пистолет, дошел до стола и уселся во вращающееся кресло, развернувшись лицом к посетителю.
– Имейте в виду, – сказал он, – я вас отлично вижу. Ваши руки лежат на коленях, пусть там и остаются.
Если вы шевельнетесь, я прострелю вам голову. Вы меня поняли?
При звуках его голоса незнакомец вздрогнул, но далеко не так сильно, как это сделал бы другой на его месте. Его правая рука нерешительно приподнялась и потянулась куда-то в сторону. Глеб напряг зрение и разглядел то, что лежало на диване рядом с незнакомцем.
– Не трогайте обрез, – сказал он. – Я же вас предупредил. Вы ведь не Раскошин?
Человек на диване вернул руку на колено и медленно покачал головой.
– Вот дерьмо, – сказал он, и Глебу показалось, что он уже где-то слышал этот голос. – Все через задницу…
А кто такой Раскошин?
– Погодите-ка, – сказал Глеб, – я включу свет. Надеюсь, вы не станете глупить?
– По-моему, я уже сглупил, – ответил гость и зажмурился, когда свет настольной лампы резанул его по глазам.
– Та-а-ак, – удивленно протянул Слепой, разглядывая своего собеседника. – Здравствуйте, сосед. Опять спички кончились? Я куплю вам целый ящик.
– Бросьте трепаться, – сказал его сосед снизу, моргая и подслеповато щурясь на свету. – Один мой знакомый говорил: языком брехать – не топором махать. Я проиграл.
Теперь ваш ход. Давайте закончим партию без ненужной болтовни. Я понимаю, что это смешно, но у меня к вам просьба: отпустите Машку. Тыква все равно уже умер, так что она вам больше не нужна. Отпустите ее, или я достану вас с того света.
– Гм, – сказал Глеб и озабоченно почесал переносицу под оправой очков. – Столкните-ка обрез на пол, если вас это не затруднит. Нет, не трогайте приклад. Просто столкните. Ничего, соседи снизу не обидятся, правда?
Сосед пожал плечами и спихнул оружие с дивана. Глеб заметил, что воротник белоснежной рубашки испачкан высохшей и побуревшей кровью. Темно-коричневая смазанная полоса на щеке тоже походила на подсохшую кровь, и на рукавах черной матерчатой куртки виднелись бурые пятна. Этот парень явно побывал в переделке. Непонятно было только, какое отношение имеет ко всему этому Глеб Сиверов.
– А теперь ногой аккуратно задвиньте эту штуку под диван, – распорядился Глеб. – Если у вас что-то есть под курткой, отправьте это туда же. И не делайте резких движений, я стреляю без промаха. Поверьте, я не хвастаюсь, а просто хочу уберечь вас от несчастного случая.
Гость неприязненно поморщился, вынул из-за пазухи длиннющий, похожий на укороченную шпагу нож и опустил его за спинку дивана. Глеб услышал, как нож ударился об пол за диваном, и удовлетворенно кивнул.
– Это делает обстановку более непринужденной, не так ли? – сказал он. – Итак, по-вашему, я удерживаю у себя какую-то Машку, с помощью которой шантажирую какого-то Тыкву. А Тыква, выходит, уже умер. Надо полагать, что кровь, которой вы испачканы с головы до ног, принадлежит ему?