Страница:
– Перестаньте кривляться, – с отвращением сказал пленник. – Вы отлично знаете, о чем я говорю. Ведь вы же все это и устроили.
– Послушайте, сосед, а вы не ошиблись дверью? – спросил Глеб. – Похоже, что вы меня с кем-то путаете.
– Я не вламываюсь к людям по ошибке, – криво улыбнувшись, ответил пленник. – Я вам не ОМОН. Вы – Сивый, и этим все сказано. Стреляйте побыстрее, я зверски устал и хочу спать.
– В этом вы не оригинальны, – заметил Глеб. – У меня тоже выдались на редкость насыщенные сутки. А тут еще вы…
Сивый, говорите? «Сивый» в переводе на общеупотребительный русский язык означает «седой». Интересно получается.
Мне начинает казаться, что мы с вами ищем одного и того же человека. Во всяком случае, теперь понятно, почему вы пришли именно ко мне. А я-то, грешным делом, подумал, что вы слегка.., того. А имя Кудрявый вам ничего не говорит?
Пленник нехорошо сузил глаза.
– Слушай, мразь, – сказал он. – Если ты не перестанешь надо мной издеваться, я тебе глотку перегрызу.
И плевать я хотел на твой пистолет!
– Угрозы – это в общем случае сотрясение воздуха, – сказал Глеб. – И еще это оружие слабых. Вам кто-то дал адрес Сивого, и вы пришли сюда, чтобы прострелить мне голову из двуствольного обреза. На основании обыкновенного почтового адреса, заметьте. Должен вам сказать, что до меня эту квартиру занимал некий седоголовый красавец, бывший, по моим данным, первостатейным мерзавцем. Вы не помните своего прежнего соседа?
– Проклятье, – пробормотал пленник. – Это правда! Черт, я никогда не обращаю внимания на соседей…
– Итак, – продолжал Глеб тоном киношного детектива, излагающего перед пораженными слушателями ход своих гениальных мыслей в конце серии, – некто по кличке Сивый, занимавший эту квартиру до меня, похитил какую-то Машку и с ее помощью вертел этим самым Тыквой как хотел. И еще тут каким-то образом замешан уголовный авторитет Кудрявый, которого вы, без сомнения, знаете, раз одно упоминание его имени приводит вас в такую ярость. К чему бы это все?
– Кто вы такой? – резко спросил пленник.
– Не милиционер, успокойтесь. Вы интересуете меня лишь как источник информации да еще как сосед, над головой у которого я иногда брожу по ночам. И вообще, вопросы здесь задаю я: во-первых, потому, что у меня пистолет, а во-вторых, потому, что вы уже начали говорить. Не логичнее ли будет, если вы договорите до конца?
– ФСБ, – уверенно сказал пленник. – Хрен редьки не слаще. Ничего я вам не скажу, можете стрелять. Какая мне разница, где подыхать: здесь или в тюряге?
– Ладно, – Глеб положил пистолет на стол и взялся за сигареты, но вовремя вспомнил, что он на задании, и спрятал пачку в ящик стола. – Повторю еще раз, если вы такой непонятливый: вы мне не нужны. Мне нужен Сивый. Между делом я могу заняться Кудрявым, но только между делом.
– Отлично! – воскликнул пленник. – Я вам не нужен… Я даю вам показания, вы берете этих псов, а назавтра меня находят в канаве.., или в разных канавах.
– Я не собираюсь брать этих псов, – медленно сказал Слепой. – Брать – не мой профиль. Я занимаюсь отстрелом опасных животных.
Виктор Шараев внимательно посмотрел на него и понял, что этот странный человек говорит правду. Активист.. вздохнул.
– Незавидная у вас специальность, – сказал он. – Или вам нравится? Денег-то наверняка куры не клюют.
– Я не держу кур, – уклонился от ответа Слепой. – Итак? Учтите, вы меня заинтриговали, и в моих силах отправить вас туда, где вы все скажете.
– Угрозы – оружие слабых и пустое сотрясение воздуха, – напомнил Активист.
– Считайте, что размочили счет, – Глеб скупо улыбнулся. – Поймите, этого человека нужно остановить. Минувшей ночью он пытался поджарить заживо меня и еще троих человек, двое из которых – женщины.
В лице Активиста что-то дрогнуло, но оно немедленно приобрело прежнюю каменную твердость, – Потаскухи? – уточнил он.
– Жены, – сказал Глеб.
– Ну и как? Удалось?
– Не удалось. Двое из его людей были убиты, один тяжело ранен. Сивый тоже получил ранение – увы, легкое.
– Двое убиты?
В голосе Активиста прозвучала такая кровожадная радость, что Слепой невольно прищурился, внимательно вглядываясь в его лицо.
– Двое убиты… – мечтательно повторил пленник. – Это уже что-то. А вот Борька не успел…
– Борька?
– Мой брат. Этой ночью они сожгли еще один дом. Там была моя семья. Говорите, вам нужна голова Сивого?
– Или тело. Это не принципиально, главное, чтобы по отдельности.
– Продано! – сказал Активист. – Я скажу все, но при одном условии: вы берете меня с собой. А потом хоть в тюрьму, хоть в землю – все едино.
Слепой надолго задумался, барабаня пальцами по крышке стола.
– Вообще-то, я работаю один, – сказал он наконец. – Но, учитывая обстоятельства. Как вас зовут?
– Активист.
– Ак… Послушайте, а человеческое имя у вас есть? Об это можно язык сломать.
– Виктор.
– Я – Глеб. Слушайте, а как вы сюда попали?
– Через окно на крыше. Чуть ноги не сломал. Так мы договорились?
Слепой вздохнул.
– Вы понимаете, что вас могут просто убить? Ну да, вы ведь об этом уже говорили… Что ж, если вы так жаждете крови.., договорились. Рассказывайте, что у вас там вышло с этими урками.
Виктор вздохнул и, сделав над собой видимое усилие, начал говорить. Это была обычная история человека, считавшего, что держит ситуацию под контролем, и вдруг обнаружившего, что незаметно для себя переступил черту, за которой уже ничего нельзя изменить и поправить. Им манипулировали, как пешкой. План Сивого теперь был как на ладони: заставив Кудрявого руками Активиста захватить наркотики, бывший подполковник нагрел его на сто пятьдесят тысяч, которые Активист отбил у Одинакового, и дискредитировал Активиста, подбросив ему коробки из-под морфия. Теперь он руками боевиков Кудрявого активно убирал свидетелей, и только идиот мог не догадываться, какая судьба ждет самого Кудрявого в конце этого сезона охоты. Кудрявый, по всей видимости, и был таким идиотом: он либо не понимал, что ему угрожает, либо считал, что Сивый у него в руках со всеми потрохами. Триста с небольшим килограммов однопроцентного раствора и кристаллов морфия, исчезнувшие с разгромленного завода медпрепаратов в Царицыно, должны были принести Сивому крупную сумму, но Глеб сомневался в том, что это ограбление было последним. Доведя до конца это дело, Сивый примется планировать следующее и придирчиво выбирать исполнителей, плетя вокруг них липкую паутину.
Рассказ Активиста лишний раз подтвердил слова полковника Малахова: Раскошина было просто необходимо остановить, и потребовались бы годы на то, чтобы сделать это законным путем. Сивый работал чисто, и собрать улики, которых было бы достаточно для вынесения сколько-нибудь сурового приговора, было невозможно.
Известие о том, что в заложницах у Сивого находится семнадцатилетняя сестра убитого утром Тыквы, огорчило Глеба по двум причинам. Насилие над женщинами и детьми причиняло ему почти физическую боль, и, кроме того, необходимость спасти заложницу сильно осложняла задачу У него даже промелькнула малодушная мысль о том, как было бы хорошо, не встреться ему этот Активист: он просто следил бы за Кудрявым до тех пор, пока тот не привел бы его к Сивому. Тогда дело решилось бы всего двумя выстрелами, а то и одним, если бы эти двое одновременно оказались на линии огня. Слепой покачал головой, возражая самому себе. Не будь Активиста, с его сумбурным рассказом, семнадцатилетняя девчонка так и осталась бы сидеть под замком неизвестно где. Возможно, о ней не знает никто, кроме Сивого, и тогда пуля, убившая Раскошина, убила бы и ее. Она могла быть мертва давным-давно, но еще со времен Афганистана Слепой твердо усвоил: человек жив до тех пор, пока не обнаружено его тело, а значит, до самого конца нужно действовать так, словно он жив и ждет твоей помощи.
– Черт бы вас побрал, – сказал он Активисту, выслушав его рассказ до конца. – Робин Гуд сопливый, недоделанный… Ну куда вы полезли со своим утопическим социализмом? Чертов инфантил.
На скулах у Активиста заиграли желваки, но он промолчал.
– Ладно, – добавил Глеб, – что с вами поделаешь.
Домой вам, конечно, нельзя. Примите душ здесь и давайте вздремнем хотя бы часок-другой. Другое оружие у вас есть? Нету? Дам. Красивое, глаз не оторвать. Между прочим, сувенирчик от Сивого. Неплохой получится каламбур, если вы уложите мерзавца из его же пистолета. А от этой вашей гармони нужно непременно избавиться, и чем скорее, тем лучше.
Активист вздохнул и, собрав лицо в горсть, провел ладонью ото лба к подбородку.
– Да, – сказал он, – поспать не мешает.
В этот момент в маленькой комнате зазвенело, падая с большой высоты на пол, стекло, и вслед за этим звуком раздался тяжелый шум падения чего-то большого и грузного. Одновременно кто-то принялся безуспешно, но очень настойчиво ломиться в дверь. Активист вскочил, словно подброшенный пружиной, а Слепой, не вставая, выдернул из розетки шнур настольной лампы. Квартира погрузилась в темноту, наполненную звоном и грохотом, которые доносились из прихожей и соседней комнаты.
– Достань обрез и ляг на пол, – скомандовал Слепой, и Активисту даже в голову не пришло, что можно возразить.
Он плашмя упал на гладкий паркет и, запустив руку под диван, сразу нащупал отпиленный приклад обреза.
Глава 14
– Послушайте, сосед, а вы не ошиблись дверью? – спросил Глеб. – Похоже, что вы меня с кем-то путаете.
– Я не вламываюсь к людям по ошибке, – криво улыбнувшись, ответил пленник. – Я вам не ОМОН. Вы – Сивый, и этим все сказано. Стреляйте побыстрее, я зверски устал и хочу спать.
– В этом вы не оригинальны, – заметил Глеб. – У меня тоже выдались на редкость насыщенные сутки. А тут еще вы…
Сивый, говорите? «Сивый» в переводе на общеупотребительный русский язык означает «седой». Интересно получается.
Мне начинает казаться, что мы с вами ищем одного и того же человека. Во всяком случае, теперь понятно, почему вы пришли именно ко мне. А я-то, грешным делом, подумал, что вы слегка.., того. А имя Кудрявый вам ничего не говорит?
Пленник нехорошо сузил глаза.
– Слушай, мразь, – сказал он. – Если ты не перестанешь надо мной издеваться, я тебе глотку перегрызу.
И плевать я хотел на твой пистолет!
– Угрозы – это в общем случае сотрясение воздуха, – сказал Глеб. – И еще это оружие слабых. Вам кто-то дал адрес Сивого, и вы пришли сюда, чтобы прострелить мне голову из двуствольного обреза. На основании обыкновенного почтового адреса, заметьте. Должен вам сказать, что до меня эту квартиру занимал некий седоголовый красавец, бывший, по моим данным, первостатейным мерзавцем. Вы не помните своего прежнего соседа?
– Проклятье, – пробормотал пленник. – Это правда! Черт, я никогда не обращаю внимания на соседей…
– Итак, – продолжал Глеб тоном киношного детектива, излагающего перед пораженными слушателями ход своих гениальных мыслей в конце серии, – некто по кличке Сивый, занимавший эту квартиру до меня, похитил какую-то Машку и с ее помощью вертел этим самым Тыквой как хотел. И еще тут каким-то образом замешан уголовный авторитет Кудрявый, которого вы, без сомнения, знаете, раз одно упоминание его имени приводит вас в такую ярость. К чему бы это все?
– Кто вы такой? – резко спросил пленник.
– Не милиционер, успокойтесь. Вы интересуете меня лишь как источник информации да еще как сосед, над головой у которого я иногда брожу по ночам. И вообще, вопросы здесь задаю я: во-первых, потому, что у меня пистолет, а во-вторых, потому, что вы уже начали говорить. Не логичнее ли будет, если вы договорите до конца?
– ФСБ, – уверенно сказал пленник. – Хрен редьки не слаще. Ничего я вам не скажу, можете стрелять. Какая мне разница, где подыхать: здесь или в тюряге?
– Ладно, – Глеб положил пистолет на стол и взялся за сигареты, но вовремя вспомнил, что он на задании, и спрятал пачку в ящик стола. – Повторю еще раз, если вы такой непонятливый: вы мне не нужны. Мне нужен Сивый. Между делом я могу заняться Кудрявым, но только между делом.
– Отлично! – воскликнул пленник. – Я вам не нужен… Я даю вам показания, вы берете этих псов, а назавтра меня находят в канаве.., или в разных канавах.
– Я не собираюсь брать этих псов, – медленно сказал Слепой. – Брать – не мой профиль. Я занимаюсь отстрелом опасных животных.
Виктор Шараев внимательно посмотрел на него и понял, что этот странный человек говорит правду. Активист.. вздохнул.
– Незавидная у вас специальность, – сказал он. – Или вам нравится? Денег-то наверняка куры не клюют.
– Я не держу кур, – уклонился от ответа Слепой. – Итак? Учтите, вы меня заинтриговали, и в моих силах отправить вас туда, где вы все скажете.
– Угрозы – оружие слабых и пустое сотрясение воздуха, – напомнил Активист.
– Считайте, что размочили счет, – Глеб скупо улыбнулся. – Поймите, этого человека нужно остановить. Минувшей ночью он пытался поджарить заживо меня и еще троих человек, двое из которых – женщины.
В лице Активиста что-то дрогнуло, но оно немедленно приобрело прежнюю каменную твердость, – Потаскухи? – уточнил он.
– Жены, – сказал Глеб.
– Ну и как? Удалось?
– Не удалось. Двое из его людей были убиты, один тяжело ранен. Сивый тоже получил ранение – увы, легкое.
– Двое убиты?
В голосе Активиста прозвучала такая кровожадная радость, что Слепой невольно прищурился, внимательно вглядываясь в его лицо.
– Двое убиты… – мечтательно повторил пленник. – Это уже что-то. А вот Борька не успел…
– Борька?
– Мой брат. Этой ночью они сожгли еще один дом. Там была моя семья. Говорите, вам нужна голова Сивого?
– Или тело. Это не принципиально, главное, чтобы по отдельности.
– Продано! – сказал Активист. – Я скажу все, но при одном условии: вы берете меня с собой. А потом хоть в тюрьму, хоть в землю – все едино.
Слепой надолго задумался, барабаня пальцами по крышке стола.
– Вообще-то, я работаю один, – сказал он наконец. – Но, учитывая обстоятельства. Как вас зовут?
– Активист.
– Ак… Послушайте, а человеческое имя у вас есть? Об это можно язык сломать.
– Виктор.
– Я – Глеб. Слушайте, а как вы сюда попали?
– Через окно на крыше. Чуть ноги не сломал. Так мы договорились?
Слепой вздохнул.
– Вы понимаете, что вас могут просто убить? Ну да, вы ведь об этом уже говорили… Что ж, если вы так жаждете крови.., договорились. Рассказывайте, что у вас там вышло с этими урками.
Виктор вздохнул и, сделав над собой видимое усилие, начал говорить. Это была обычная история человека, считавшего, что держит ситуацию под контролем, и вдруг обнаружившего, что незаметно для себя переступил черту, за которой уже ничего нельзя изменить и поправить. Им манипулировали, как пешкой. План Сивого теперь был как на ладони: заставив Кудрявого руками Активиста захватить наркотики, бывший подполковник нагрел его на сто пятьдесят тысяч, которые Активист отбил у Одинакового, и дискредитировал Активиста, подбросив ему коробки из-под морфия. Теперь он руками боевиков Кудрявого активно убирал свидетелей, и только идиот мог не догадываться, какая судьба ждет самого Кудрявого в конце этого сезона охоты. Кудрявый, по всей видимости, и был таким идиотом: он либо не понимал, что ему угрожает, либо считал, что Сивый у него в руках со всеми потрохами. Триста с небольшим килограммов однопроцентного раствора и кристаллов морфия, исчезнувшие с разгромленного завода медпрепаратов в Царицыно, должны были принести Сивому крупную сумму, но Глеб сомневался в том, что это ограбление было последним. Доведя до конца это дело, Сивый примется планировать следующее и придирчиво выбирать исполнителей, плетя вокруг них липкую паутину.
Рассказ Активиста лишний раз подтвердил слова полковника Малахова: Раскошина было просто необходимо остановить, и потребовались бы годы на то, чтобы сделать это законным путем. Сивый работал чисто, и собрать улики, которых было бы достаточно для вынесения сколько-нибудь сурового приговора, было невозможно.
Известие о том, что в заложницах у Сивого находится семнадцатилетняя сестра убитого утром Тыквы, огорчило Глеба по двум причинам. Насилие над женщинами и детьми причиняло ему почти физическую боль, и, кроме того, необходимость спасти заложницу сильно осложняла задачу У него даже промелькнула малодушная мысль о том, как было бы хорошо, не встреться ему этот Активист: он просто следил бы за Кудрявым до тех пор, пока тот не привел бы его к Сивому. Тогда дело решилось бы всего двумя выстрелами, а то и одним, если бы эти двое одновременно оказались на линии огня. Слепой покачал головой, возражая самому себе. Не будь Активиста, с его сумбурным рассказом, семнадцатилетняя девчонка так и осталась бы сидеть под замком неизвестно где. Возможно, о ней не знает никто, кроме Сивого, и тогда пуля, убившая Раскошина, убила бы и ее. Она могла быть мертва давным-давно, но еще со времен Афганистана Слепой твердо усвоил: человек жив до тех пор, пока не обнаружено его тело, а значит, до самого конца нужно действовать так, словно он жив и ждет твоей помощи.
– Черт бы вас побрал, – сказал он Активисту, выслушав его рассказ до конца. – Робин Гуд сопливый, недоделанный… Ну куда вы полезли со своим утопическим социализмом? Чертов инфантил.
На скулах у Активиста заиграли желваки, но он промолчал.
– Ладно, – добавил Глеб, – что с вами поделаешь.
Домой вам, конечно, нельзя. Примите душ здесь и давайте вздремнем хотя бы часок-другой. Другое оружие у вас есть? Нету? Дам. Красивое, глаз не оторвать. Между прочим, сувенирчик от Сивого. Неплохой получится каламбур, если вы уложите мерзавца из его же пистолета. А от этой вашей гармони нужно непременно избавиться, и чем скорее, тем лучше.
Активист вздохнул и, собрав лицо в горсть, провел ладонью ото лба к подбородку.
– Да, – сказал он, – поспать не мешает.
В этот момент в маленькой комнате зазвенело, падая с большой высоты на пол, стекло, и вслед за этим звуком раздался тяжелый шум падения чего-то большого и грузного. Одновременно кто-то принялся безуспешно, но очень настойчиво ломиться в дверь. Активист вскочил, словно подброшенный пружиной, а Слепой, не вставая, выдернул из розетки шнур настольной лампы. Квартира погрузилась в темноту, наполненную звоном и грохотом, которые доносились из прихожей и соседней комнаты.
– Достань обрез и ляг на пол, – скомандовал Слепой, и Активисту даже в голову не пришло, что можно возразить.
Он плашмя упал на гладкий паркет и, запустив руку под диван, сразу нащупал отпиленный приклад обреза.
Глава 14
Примерно за полсуток до того момента, как Слепой вошел в свою конспиративную квартиру и обнаружил там засаду, на окраине Северного Бутова остановился «уазик» цвета сгущенного молока с брезентовым верхом, от колес до самой крыши забрызганный засохшей грязью. Номера на нем были подмосковные, и, учитывая это обстоятельство и то, что последний дождь прошел над Москвой не менее полутора недель назад, можно было смело счесть водителя машины записным неряхой, привыкшим хоронить появляющиеся на бортах своего автомобиля надписи типа «Помой меня!» или «Танки грязи не боятся» под новыми слоями пыли и грязи.
На дверце этого автомобиля красовалась надпись «Медицинская помощь», но крест над ней был не красный, а синий, нарисованный специально для того, чтобы разъезжающего на желтовато-белом «уазике» ветеринара никто спьяну не принял за врача.
Дверца коровьей «Скорой помощи» открылась, и на асфальт выпрыгнул Активист. Выглядел он как человек, проведший бурную ночь, – да так оно, в сущности, и было. В правой руке он держал нечто продолговатое, завернутое в пластиковый пакет с рекламой кофе «Черная кошка», а карманы его мятой и перепачканной землей и кровью черной матерчатой куртки заметно отвисали книзу, оттянутые чем-то тяжелым. Его нижняя челюсть давно нуждалась в бритье, воспаленные глаза казались красными, как у голодного вампира, щеки ввалились, и на одной из них красовалось смазанное кровавое пятно.
Вслед за ним из машины выбрался Телескоп, более обычного взъерошенный и, как никогда, похожий на больного грача. Ежась от утреннего холодка и разминая затекшие ноги, он обошел автомобиль спереди и остановился перед Активистом.
– Ну, что? – спросил он. – Куда теперь? Будем искать Сивого?
– Зачем? – бесцветным голосом спросил Активист.
– Как зачем? А бабки? Наши бабки. Ты что, забыл?
– Мои бабки сгорели, Эдя, – напомнил Шараев.
– Ну и что? Есть ведь доля Тыквы. Ну, ты чего скис? Я, конечно, понимаю: семья там и все такое прочее… Между прочим, моего брата тоже убили, не забыл? Но ведь от этого никто не застрахован. Ну?.. Помнишь, как в книжке: хэй-хо, жизнь не дорога! Вот только не помню, в которой.
– «Приключения Тома Сойера», – прежним бесцветным голосом сказал Активист. – Знаешь, Эдя, шел бы ты… Нет, правда, иди. Сивый – моя проблема. А бабки, если буду жив, я тебе передам. Даю слово.
– Слышь, ты, деловой, – по-блатному растягивая слова, сказал Телескоп. – Ты целочку из себя не строй.
Обещает он… Я теперь никому не верю. И между прочим, имею полное право. Я от тебя не отстану, пока не получу свои пятьдесят косарей. Понял?
– Понял, – сказал Виктор, поднимая на уровень груди свой сверток и держа его за один конец. – А ну, вали отсюда, упырь очковый, чтобы я тебя не видел. А то вместо пятидесяти косарей схлопочешь картечью из двух стволов. Это ты понял?
– Это я понял, – медленно сказал Телескоп. – Попробуй не пойми. Ты теперь у нас крутой, да? Подельников одного за другим мочишь. Может, это неспроста?
– Думай, что говоришь, – предупредил Виктор, не опуская завернутого в пластиковый пакет обреза.
– Деловые в таких случаях говорят: «Фильтруй базар», – авторитетно заявил Телескоп. – Надо учиться, Витек, если решил выйти в люди. Сука ты, Активист, и больше ничего.
– Ты, – с ненавистью сказал Виктор и пошел на Телескопа, тыча его в грудь стволами обреза. – Ты, упырь-недоносок, пиявка четырехглазая, ты что о себе вообразил?
Думаешь, все на свете такие, как ты? Хрен тебе, вонючка гнилозубая! Получишь обе доли – свою и Тыквы. Сто косых тебя устроят? Только уйди, не доводи до греха!
– Смотрите, какой праведник, – процедил Телескоп. – Дерьмо в кожаных перчатках. Не доводите нашу цацу до греха! До какого, а? Какого из смертных грехов за тобой не числится, Витек?
– Эдя, – сказал Активист, с трудом шевеля непослушными губами, – Эдя, ты человек? Ты можешь понять, что я просто не хочу тебя видеть? Мне не нужны твои деньги. Мне уже даже мои деньги не нужны. Просто я сейчас не хочу никого видеть. Не могу, понимаешь? Уйди, прошу.
Он положил левую ладонь сверху на пакет и, прижав, потянул ее на себя. Раздался сухой сдвоенный щелчок, слегка приглушенный намотанным в несколько слоев пластиком. Телескоп заглянул в его розоватые от недосыпания глаза и отступил на шаг.
– Ладно, – сказал он. – Хорошо. Учти, я хотел помочь. Живи как знаешь. Подавись своими деньгами, козел.
Если бы не я, Одинаковый сделал бы из тебя решето – там, в карьере, помнишь? Хочешь сам – на здоровье! Но знай, я тебе этого не забуду. Это вендетта, понял?
– Иди проспись, – посоветовал Активист, нащупывая указательным пальцем спусковой крючок сквозь скользкий пластик пакета.
– Вендетта, – повторил Телескоп.
– Пошел вон, придурок, – сказал Активист, опустил обрез и, повернувшись к подельнику спиной, зашагал к конечной остановке троллейбуса. Он казался каким-то очень маленьким и сутулым, когда, не разбирая дороги, торопливо уходил по корявому тротуару.
Телескоп некоторое время смотрел ему вслед, стоя у радиатора угнанной пару часов назад от здания молочной фермы машины, потом всухую плюнул на асфальт, пощупал в кармане рукоятку нагана, резко развернулся на каблуках и пошел в другую сторону. Губы его шевелились, раз за разом беззвучно повторяя одно и то же слово: «вендетта». Он непременно выстрелил бы Шараеву в спину, если бы не боялся промазать. Кроме того, был десятый час утра, но по улице слонялось совершенно ненормальное количество людей, словно все разом решили не ходить на работу. Недобро щуря за толстыми линзами очков подслеповатые глаза, Телескоп мечтал обзавестись пулеметом – не каким-нибудь «Калашниковым», а добрым старым «МГ» с бесконечной лентой, набитой маслянисто поблескивающими патронами, чтобы хватило на всех и каждого. Он представлял, как строчит длинными очередями, выставив толстый ствол пулемета в окно автомобиля или даже троллейбуса, и стены вдоль улицы вскипают облаками отбитой штукатурки, со звоном и треском сыплются выбитые пулями стекла, а люди на тротуаре мечутся как угорелые и валятся один за другим. Интересно, кто тогда посмеет крикнуть прямо в плюющийся огнем кружок пулеметного дула: «Четырехглазый!»? Хэй-хо, жизнь не дорога! Телескоп представил, как машина, из окна которой он ведет огонь, увязает в непробиваемом милицейском заслоне, как он в одиночку идет на прорыв, поливая сине-белые ментовские машины смертоносным шквалом свинца, и падает навзничь, выронив пулемет, с пробитым навылет сердцем и бледным одухотворенным лицом, красивым, как у Овода…
Он остановился, почти налетев на скучавшую у бровки тротуара яично-желтую «Волгу» с шашечками вдоль всего борта. Под лобовым стеклом такси тлел зеленый огонек, и Телескоп без раздумий рванул на себя дверцу.
– В центр, – коротко бросил он, падая на заднее сиденье.
Таксист запустил двигатель и тронулся с места.
У Телескопа не было определенного плана, он рассчитывал на слепое везение, истово веруя в то, что кто-то большой и сильный там, на самом верху, кровно заинтересован в его судьбе. Лет с семнадцати его не оставляло ощущение, что на его плече лежит невесомая, но очень сильная ладонь, дающая о себе знать только в минуты опасности и аккуратно обводящая вокруг самых глубоких ям, вырытых посреди дороги недоброжелателями. Ангел-хранитель не разменивался по мелочам: мелкие неприятности сыпались на Телескопа как из рога изобилия, но крупных он всегда счастливо избегал. Конечно, он был далек от того, чтобы уверовать в собственное бессмертие, но смерть была делом далеким и как бы не вполне обязательным. Именно благодаря этому Телескоп снискал в определенных кругах славу отчаянного храбреца, у которого, правда, не все в порядке с головой.
На Остоженке он велел таксисту остановиться и полез из машины.
– Э, приятель, а деньги? – вскинулся было таксист, но умолк, заглянув в черный зрачок револьверного дула.
– Извини, старик, – сказал Телескоп, – денег нет.
Может, одолжишь?
Таксист молча полез в карман и без звука отдал бешеному очкарику утреннюю выручку. Телескоп встопорщил пачку, на глаз прикидывая, сколько в ней денег, и сокрушенно покачал головой.
– Тяжелые времена, – сказал он. – Коррупция и развал экономики. Заработать деньги честным путем практически невозможно. Это все?
Таксист проглотил готовое сорваться с губ крепкое словцо, полез в другой карман и отдал вторую половину выручки.
– Мерси, – сказал Телескоп. – То, что спрятано в заднем проходе, оставь себе на чай. Терпеть не могу, когда деньги пахнут.
Он захлопнул дверцу и пошел по Остоженке, очень довольный собой. Ему казалось, что он большой и сильный, и теперь он почти жалел о том, что в свое время отказался от идеи приобрести ковбойские сапоги со скошенными каблуками из-за глупых комплексов и еще более глупых насмешек Активиста, считавшего ковбойские сапоги обувью людей, страдающих скрытым комплексом неполноценности. Теперь Телескоп был силен и широкоплеч, а его коричневые мокасины на стоптанной плоской подошве лишь портили безупречную в остальных своих деталях картину. Ни о каком комплексе неполноценности не могло быть и речи.
Наверное, им действительно руководил кто-то свыше, заинтересованный в том, чтобы события пошли именно так, а не иначе. Сам не зная зачем. Телескоп дошел до конца Остоженки, свернул на Гоголевский бульвар и прошагал его насквозь, распугивая жирных голубей и сдерживая острое желание пинками разогнать крутившихся под ногами ребятишек. Он не строил планы – он мечтал, с головой уйдя в сумеречный мир своих грез, где лилась кровь, бились на смятых простынях, визжа и царапаясь, а потом сдавались, широко раздвигая бедра, обнаженные красотки в капроновых чулках, и где-то на заднем плане непрерывно и басовито строчил крупнокалиберный пулемет, насквозь пробивая кирпичные стены и разрывая в клочья дергающиеся под ударами пуль тела.
Ноги сами привели его в небольшое кафе в двух шагах от Арбатских ворот. Телескоп сел за столик в углу и на секунду вынырнул из мира грез, чтобы сделать заказ и оглядеться.
Кафе только что открылось и было почти пустым. Сонная официантка приняла заказ на бутылку коньяку, двойной черный кофе без сахара и бифштекс с луком и неторопливо уплыла за перегородку, откуда доносились звон посуды и шипение жарящегося мяса. Неподалеку от стойки сидели трое в кожаных куртках, с виду безработные валютчики, пили водку под чебуреки со сметаной, много курили и что-то оживленно обсуждали, неосознанно подражая манере речи мелких урок. Телескоп коротко дернул щекой, изображая кривую презрительную улыбку, и отвернулся от этих ничтожеств. Веньямин, конечно, был полным кретином со своими наркотиками, своим бродяжничеством и своим незабвенным Адольфом, но в одном Телескоп склонен был полностью с ним согласиться: есть люди, которые просто не имеют права жить на свете, и таких людей, увы, очень много – подавляющее большинство.
Он тоже закурил в ожидании заказа. Официантка принесла коньяк, который не нужно было ни варить, ни жарить, и Телескоп сразу же выпил полную рюмку. Подумав, он налил снова и хлопнул вторую порцию, вместо закуски глубоко затянувшись сигаретой. В ушах приятно зашумело, стало тепло и уютно, и он ощутил настоятельную потребность излить перед кем-нибудь душу. Беда была лишь в том, что в этой забегаловке было решительно не с кем поговорить, но Телескоп знал, что это – дело времени. Еще рюмка, максимум две, и он будет счастлив побеседовать с истребителями чебуреков и наверняка объяснится в любви задастой и кривоногой официантке.
Две вещи случились практически одновременно: ему принесли бифштекс с жареным картофелем и салатом, и в тот же миг в кафе вошел новый посетитель. У Телескопа была неплохая память на лица, и он сразу узнал этого человека: в тот несчастливый день, когда Телескоп грыз землю, содрогаясь под беспощадными ударами тяжелых ботинок на берегу тихой лесной речки, этот человек стоял справа от кресла Кудрявого, положив руки в перчатках на казенник висевшего у него на шее автомата.
Сейчас на нем, как и тогда, было дорогое угольно-черное кашемировое пальто по щиколотку и белоснежный шарф.
Телескоп внутренне возликовал: судьба играла на его стороне. Плевать, что этот тип был косвенным участником тогдашнего избиения. Он был послан свыше, и Телескоп не собирался упускать свой шанс.
Шанс у него и в самом деле был: человек в кашемировом пальто, не глядя по сторонам, уселся за столик спиной к Телескопу и щелкнул пальцами, подзывая официантку.
Можно было встать и уйти, но вместо этого Телескоп хлопнул еще одну рюмку коньку, потыкал вилкой в бифштекс и развязным тоном позвал:
– Эй, братан! Слышишь, ты, в пальто!
Телохранитель Кудрявого медленно обернулся. Телескоп дружески закивал головой, сделал приглашающий жест рукой и сказал:
– Ты, ты. Рули сюда, побазарить надо.
На малоподвижном лице охранника изобразилось удивление, потом там мелькнула хищная радость узнавания, снова уступившая место удивлению – гораздо большему, чем прежде.
– Я? – не веря собственным ушам, переспросил он. – Побазарить?
– Ну да, ты, – откидываясь на спинку стула и забрасывая ногу на ногу, сказал Телескоп. – Давай, давай, не стесняйся. Дело есть.
– Ну, блин, дела, – вполголоса пробормотал охранник, вставая и направляясь к столику Телескопа. – Ребятам скажу – не поверят.
Телескоп заорал во всю глотку, требуя немедленно принести вторую рюмку. Он был уже изрядно пьян, хотя и не сознавал этого. Хмурая официантка принесла рюмку и гордо удалилась, прикидывая, надо ли звонить в милицию сию минуту или можно немного подождать.
– Садись, земляк, – радушно пригласил он подошедшего охранника, щедро наполняя рюмки. – Хлопнем по маленькой.
Он немедленно выпил и принялся жадно есть жареный картофель, помогая себе грязными после недавних земляных работ пальцами. Охранник брезгливо поморщился, вертя в пальцах полную рюмку.
– Ты хотел что-то сказать, – напомнил он.
– Ну? – промычал Телескоп с набитым ртом.
– Ну, говори.
Телескоп прожевал то, что было во рту, проглотил, промокнул жирные губы салфеткой и сказал:
– Я знаю, кто ты. И еще я знаю, где Активист. Я вообще много чего знаю. Надо бы встретиться с Кудрявым, а еще лучше – с Сивым.
– Что-то я не пойму, о чем ты, – сказал человек в кашемировом пальто, озабоченно хмуря брови и оглядываясь по сторонам, словно высматривал дорогу к бегству. – Ты ошибся, приятель.
– Хрен тебе – я ошибся, – горячо возразил Телескоп. – У меня память на лица – ого-го! Я тебя а-атлично сфотографировал! Ты думаешь, раз я мордой в землю лежал, то ничего не видел?
– Тише, – испуганно сказал охранник, – Ты что-то путаешь.
– Да брось ты, – переходя на свистящий шепот, быстро заговорил Телескоп. – Ну неужели не помнишь? Нас тогда троих мордовали: меня, Тыкву и Активиста. Активист просто весь на дерьмо изошел. Переживает, что вы его семью того.., на шашлыки пустили.
– Тише, – повторил охранник.
– Да я и так тихо, – сипя и булькая от нетерпения, сказал Телескоп. – У Активиста обрез. Он решил подстеречь Сивого у него на хате.
– На какой еще хате? – спросил охранник. – О чем ты, мужик? На-ка вот, закуси.
Он взял Телескопову вилку, наколол на нее бифштекс и протянул Телескопу. Телескоп досадливо отмахнулся.
Жест получился пьяный, излишне широкий, и сбитый с вилки бифштекс шлепнулся под соседний столик. Телескоп проводил его взглядом и пожал плечами.
– Котлеты какие-то разлетались, – с недоумением сказал он и вернулся к избранной теме. – Сам знаешь, на какой хате. На той, которая прямо над квартирой Активиста. Удобно Сивый устроился!
Охранник откашлялся и покосился во все стороны, стараясь делать это незаметно. Трое в кожанках торопливо доедали чебуреки, изо всех сил притворяясь глухонемыми.
Официантки нигде не было видно, а бармен перетирал бокалы и так упорно пялился в установленный за стойкой телевизор, словно там показывали не утренний выпуск новостей, а эротик-шоу.
На дверце этого автомобиля красовалась надпись «Медицинская помощь», но крест над ней был не красный, а синий, нарисованный специально для того, чтобы разъезжающего на желтовато-белом «уазике» ветеринара никто спьяну не принял за врача.
Дверца коровьей «Скорой помощи» открылась, и на асфальт выпрыгнул Активист. Выглядел он как человек, проведший бурную ночь, – да так оно, в сущности, и было. В правой руке он держал нечто продолговатое, завернутое в пластиковый пакет с рекламой кофе «Черная кошка», а карманы его мятой и перепачканной землей и кровью черной матерчатой куртки заметно отвисали книзу, оттянутые чем-то тяжелым. Его нижняя челюсть давно нуждалась в бритье, воспаленные глаза казались красными, как у голодного вампира, щеки ввалились, и на одной из них красовалось смазанное кровавое пятно.
Вслед за ним из машины выбрался Телескоп, более обычного взъерошенный и, как никогда, похожий на больного грача. Ежась от утреннего холодка и разминая затекшие ноги, он обошел автомобиль спереди и остановился перед Активистом.
– Ну, что? – спросил он. – Куда теперь? Будем искать Сивого?
– Зачем? – бесцветным голосом спросил Активист.
– Как зачем? А бабки? Наши бабки. Ты что, забыл?
– Мои бабки сгорели, Эдя, – напомнил Шараев.
– Ну и что? Есть ведь доля Тыквы. Ну, ты чего скис? Я, конечно, понимаю: семья там и все такое прочее… Между прочим, моего брата тоже убили, не забыл? Но ведь от этого никто не застрахован. Ну?.. Помнишь, как в книжке: хэй-хо, жизнь не дорога! Вот только не помню, в которой.
– «Приключения Тома Сойера», – прежним бесцветным голосом сказал Активист. – Знаешь, Эдя, шел бы ты… Нет, правда, иди. Сивый – моя проблема. А бабки, если буду жив, я тебе передам. Даю слово.
– Слышь, ты, деловой, – по-блатному растягивая слова, сказал Телескоп. – Ты целочку из себя не строй.
Обещает он… Я теперь никому не верю. И между прочим, имею полное право. Я от тебя не отстану, пока не получу свои пятьдесят косарей. Понял?
– Понял, – сказал Виктор, поднимая на уровень груди свой сверток и держа его за один конец. – А ну, вали отсюда, упырь очковый, чтобы я тебя не видел. А то вместо пятидесяти косарей схлопочешь картечью из двух стволов. Это ты понял?
– Это я понял, – медленно сказал Телескоп. – Попробуй не пойми. Ты теперь у нас крутой, да? Подельников одного за другим мочишь. Может, это неспроста?
– Думай, что говоришь, – предупредил Виктор, не опуская завернутого в пластиковый пакет обреза.
– Деловые в таких случаях говорят: «Фильтруй базар», – авторитетно заявил Телескоп. – Надо учиться, Витек, если решил выйти в люди. Сука ты, Активист, и больше ничего.
– Ты, – с ненавистью сказал Виктор и пошел на Телескопа, тыча его в грудь стволами обреза. – Ты, упырь-недоносок, пиявка четырехглазая, ты что о себе вообразил?
Думаешь, все на свете такие, как ты? Хрен тебе, вонючка гнилозубая! Получишь обе доли – свою и Тыквы. Сто косых тебя устроят? Только уйди, не доводи до греха!
– Смотрите, какой праведник, – процедил Телескоп. – Дерьмо в кожаных перчатках. Не доводите нашу цацу до греха! До какого, а? Какого из смертных грехов за тобой не числится, Витек?
– Эдя, – сказал Активист, с трудом шевеля непослушными губами, – Эдя, ты человек? Ты можешь понять, что я просто не хочу тебя видеть? Мне не нужны твои деньги. Мне уже даже мои деньги не нужны. Просто я сейчас не хочу никого видеть. Не могу, понимаешь? Уйди, прошу.
Он положил левую ладонь сверху на пакет и, прижав, потянул ее на себя. Раздался сухой сдвоенный щелчок, слегка приглушенный намотанным в несколько слоев пластиком. Телескоп заглянул в его розоватые от недосыпания глаза и отступил на шаг.
– Ладно, – сказал он. – Хорошо. Учти, я хотел помочь. Живи как знаешь. Подавись своими деньгами, козел.
Если бы не я, Одинаковый сделал бы из тебя решето – там, в карьере, помнишь? Хочешь сам – на здоровье! Но знай, я тебе этого не забуду. Это вендетта, понял?
– Иди проспись, – посоветовал Активист, нащупывая указательным пальцем спусковой крючок сквозь скользкий пластик пакета.
– Вендетта, – повторил Телескоп.
– Пошел вон, придурок, – сказал Активист, опустил обрез и, повернувшись к подельнику спиной, зашагал к конечной остановке троллейбуса. Он казался каким-то очень маленьким и сутулым, когда, не разбирая дороги, торопливо уходил по корявому тротуару.
Телескоп некоторое время смотрел ему вслед, стоя у радиатора угнанной пару часов назад от здания молочной фермы машины, потом всухую плюнул на асфальт, пощупал в кармане рукоятку нагана, резко развернулся на каблуках и пошел в другую сторону. Губы его шевелились, раз за разом беззвучно повторяя одно и то же слово: «вендетта». Он непременно выстрелил бы Шараеву в спину, если бы не боялся промазать. Кроме того, был десятый час утра, но по улице слонялось совершенно ненормальное количество людей, словно все разом решили не ходить на работу. Недобро щуря за толстыми линзами очков подслеповатые глаза, Телескоп мечтал обзавестись пулеметом – не каким-нибудь «Калашниковым», а добрым старым «МГ» с бесконечной лентой, набитой маслянисто поблескивающими патронами, чтобы хватило на всех и каждого. Он представлял, как строчит длинными очередями, выставив толстый ствол пулемета в окно автомобиля или даже троллейбуса, и стены вдоль улицы вскипают облаками отбитой штукатурки, со звоном и треском сыплются выбитые пулями стекла, а люди на тротуаре мечутся как угорелые и валятся один за другим. Интересно, кто тогда посмеет крикнуть прямо в плюющийся огнем кружок пулеметного дула: «Четырехглазый!»? Хэй-хо, жизнь не дорога! Телескоп представил, как машина, из окна которой он ведет огонь, увязает в непробиваемом милицейском заслоне, как он в одиночку идет на прорыв, поливая сине-белые ментовские машины смертоносным шквалом свинца, и падает навзничь, выронив пулемет, с пробитым навылет сердцем и бледным одухотворенным лицом, красивым, как у Овода…
Он остановился, почти налетев на скучавшую у бровки тротуара яично-желтую «Волгу» с шашечками вдоль всего борта. Под лобовым стеклом такси тлел зеленый огонек, и Телескоп без раздумий рванул на себя дверцу.
– В центр, – коротко бросил он, падая на заднее сиденье.
Таксист запустил двигатель и тронулся с места.
У Телескопа не было определенного плана, он рассчитывал на слепое везение, истово веруя в то, что кто-то большой и сильный там, на самом верху, кровно заинтересован в его судьбе. Лет с семнадцати его не оставляло ощущение, что на его плече лежит невесомая, но очень сильная ладонь, дающая о себе знать только в минуты опасности и аккуратно обводящая вокруг самых глубоких ям, вырытых посреди дороги недоброжелателями. Ангел-хранитель не разменивался по мелочам: мелкие неприятности сыпались на Телескопа как из рога изобилия, но крупных он всегда счастливо избегал. Конечно, он был далек от того, чтобы уверовать в собственное бессмертие, но смерть была делом далеким и как бы не вполне обязательным. Именно благодаря этому Телескоп снискал в определенных кругах славу отчаянного храбреца, у которого, правда, не все в порядке с головой.
На Остоженке он велел таксисту остановиться и полез из машины.
– Э, приятель, а деньги? – вскинулся было таксист, но умолк, заглянув в черный зрачок револьверного дула.
– Извини, старик, – сказал Телескоп, – денег нет.
Может, одолжишь?
Таксист молча полез в карман и без звука отдал бешеному очкарику утреннюю выручку. Телескоп встопорщил пачку, на глаз прикидывая, сколько в ней денег, и сокрушенно покачал головой.
– Тяжелые времена, – сказал он. – Коррупция и развал экономики. Заработать деньги честным путем практически невозможно. Это все?
Таксист проглотил готовое сорваться с губ крепкое словцо, полез в другой карман и отдал вторую половину выручки.
– Мерси, – сказал Телескоп. – То, что спрятано в заднем проходе, оставь себе на чай. Терпеть не могу, когда деньги пахнут.
Он захлопнул дверцу и пошел по Остоженке, очень довольный собой. Ему казалось, что он большой и сильный, и теперь он почти жалел о том, что в свое время отказался от идеи приобрести ковбойские сапоги со скошенными каблуками из-за глупых комплексов и еще более глупых насмешек Активиста, считавшего ковбойские сапоги обувью людей, страдающих скрытым комплексом неполноценности. Теперь Телескоп был силен и широкоплеч, а его коричневые мокасины на стоптанной плоской подошве лишь портили безупречную в остальных своих деталях картину. Ни о каком комплексе неполноценности не могло быть и речи.
Наверное, им действительно руководил кто-то свыше, заинтересованный в том, чтобы события пошли именно так, а не иначе. Сам не зная зачем. Телескоп дошел до конца Остоженки, свернул на Гоголевский бульвар и прошагал его насквозь, распугивая жирных голубей и сдерживая острое желание пинками разогнать крутившихся под ногами ребятишек. Он не строил планы – он мечтал, с головой уйдя в сумеречный мир своих грез, где лилась кровь, бились на смятых простынях, визжа и царапаясь, а потом сдавались, широко раздвигая бедра, обнаженные красотки в капроновых чулках, и где-то на заднем плане непрерывно и басовито строчил крупнокалиберный пулемет, насквозь пробивая кирпичные стены и разрывая в клочья дергающиеся под ударами пуль тела.
Ноги сами привели его в небольшое кафе в двух шагах от Арбатских ворот. Телескоп сел за столик в углу и на секунду вынырнул из мира грез, чтобы сделать заказ и оглядеться.
Кафе только что открылось и было почти пустым. Сонная официантка приняла заказ на бутылку коньяку, двойной черный кофе без сахара и бифштекс с луком и неторопливо уплыла за перегородку, откуда доносились звон посуды и шипение жарящегося мяса. Неподалеку от стойки сидели трое в кожаных куртках, с виду безработные валютчики, пили водку под чебуреки со сметаной, много курили и что-то оживленно обсуждали, неосознанно подражая манере речи мелких урок. Телескоп коротко дернул щекой, изображая кривую презрительную улыбку, и отвернулся от этих ничтожеств. Веньямин, конечно, был полным кретином со своими наркотиками, своим бродяжничеством и своим незабвенным Адольфом, но в одном Телескоп склонен был полностью с ним согласиться: есть люди, которые просто не имеют права жить на свете, и таких людей, увы, очень много – подавляющее большинство.
Он тоже закурил в ожидании заказа. Официантка принесла коньяк, который не нужно было ни варить, ни жарить, и Телескоп сразу же выпил полную рюмку. Подумав, он налил снова и хлопнул вторую порцию, вместо закуски глубоко затянувшись сигаретой. В ушах приятно зашумело, стало тепло и уютно, и он ощутил настоятельную потребность излить перед кем-нибудь душу. Беда была лишь в том, что в этой забегаловке было решительно не с кем поговорить, но Телескоп знал, что это – дело времени. Еще рюмка, максимум две, и он будет счастлив побеседовать с истребителями чебуреков и наверняка объяснится в любви задастой и кривоногой официантке.
Две вещи случились практически одновременно: ему принесли бифштекс с жареным картофелем и салатом, и в тот же миг в кафе вошел новый посетитель. У Телескопа была неплохая память на лица, и он сразу узнал этого человека: в тот несчастливый день, когда Телескоп грыз землю, содрогаясь под беспощадными ударами тяжелых ботинок на берегу тихой лесной речки, этот человек стоял справа от кресла Кудрявого, положив руки в перчатках на казенник висевшего у него на шее автомата.
Сейчас на нем, как и тогда, было дорогое угольно-черное кашемировое пальто по щиколотку и белоснежный шарф.
Телескоп внутренне возликовал: судьба играла на его стороне. Плевать, что этот тип был косвенным участником тогдашнего избиения. Он был послан свыше, и Телескоп не собирался упускать свой шанс.
Шанс у него и в самом деле был: человек в кашемировом пальто, не глядя по сторонам, уселся за столик спиной к Телескопу и щелкнул пальцами, подзывая официантку.
Можно было встать и уйти, но вместо этого Телескоп хлопнул еще одну рюмку коньку, потыкал вилкой в бифштекс и развязным тоном позвал:
– Эй, братан! Слышишь, ты, в пальто!
Телохранитель Кудрявого медленно обернулся. Телескоп дружески закивал головой, сделал приглашающий жест рукой и сказал:
– Ты, ты. Рули сюда, побазарить надо.
На малоподвижном лице охранника изобразилось удивление, потом там мелькнула хищная радость узнавания, снова уступившая место удивлению – гораздо большему, чем прежде.
– Я? – не веря собственным ушам, переспросил он. – Побазарить?
– Ну да, ты, – откидываясь на спинку стула и забрасывая ногу на ногу, сказал Телескоп. – Давай, давай, не стесняйся. Дело есть.
– Ну, блин, дела, – вполголоса пробормотал охранник, вставая и направляясь к столику Телескопа. – Ребятам скажу – не поверят.
Телескоп заорал во всю глотку, требуя немедленно принести вторую рюмку. Он был уже изрядно пьян, хотя и не сознавал этого. Хмурая официантка принесла рюмку и гордо удалилась, прикидывая, надо ли звонить в милицию сию минуту или можно немного подождать.
– Садись, земляк, – радушно пригласил он подошедшего охранника, щедро наполняя рюмки. – Хлопнем по маленькой.
Он немедленно выпил и принялся жадно есть жареный картофель, помогая себе грязными после недавних земляных работ пальцами. Охранник брезгливо поморщился, вертя в пальцах полную рюмку.
– Ты хотел что-то сказать, – напомнил он.
– Ну? – промычал Телескоп с набитым ртом.
– Ну, говори.
Телескоп прожевал то, что было во рту, проглотил, промокнул жирные губы салфеткой и сказал:
– Я знаю, кто ты. И еще я знаю, где Активист. Я вообще много чего знаю. Надо бы встретиться с Кудрявым, а еще лучше – с Сивым.
– Что-то я не пойму, о чем ты, – сказал человек в кашемировом пальто, озабоченно хмуря брови и оглядываясь по сторонам, словно высматривал дорогу к бегству. – Ты ошибся, приятель.
– Хрен тебе – я ошибся, – горячо возразил Телескоп. – У меня память на лица – ого-го! Я тебя а-атлично сфотографировал! Ты думаешь, раз я мордой в землю лежал, то ничего не видел?
– Тише, – испуганно сказал охранник, – Ты что-то путаешь.
– Да брось ты, – переходя на свистящий шепот, быстро заговорил Телескоп. – Ну неужели не помнишь? Нас тогда троих мордовали: меня, Тыкву и Активиста. Активист просто весь на дерьмо изошел. Переживает, что вы его семью того.., на шашлыки пустили.
– Тише, – повторил охранник.
– Да я и так тихо, – сипя и булькая от нетерпения, сказал Телескоп. – У Активиста обрез. Он решил подстеречь Сивого у него на хате.
– На какой еще хате? – спросил охранник. – О чем ты, мужик? На-ка вот, закуси.
Он взял Телескопову вилку, наколол на нее бифштекс и протянул Телескопу. Телескоп досадливо отмахнулся.
Жест получился пьяный, излишне широкий, и сбитый с вилки бифштекс шлепнулся под соседний столик. Телескоп проводил его взглядом и пожал плечами.
– Котлеты какие-то разлетались, – с недоумением сказал он и вернулся к избранной теме. – Сам знаешь, на какой хате. На той, которая прямо над квартирой Активиста. Удобно Сивый устроился!
Охранник откашлялся и покосился во все стороны, стараясь делать это незаметно. Трое в кожанках торопливо доедали чебуреки, изо всех сил притворяясь глухонемыми.
Официантки нигде не было видно, а бармен перетирал бокалы и так упорно пялился в установленный за стойкой телевизор, словно там показывали не утренний выпуск новостей, а эротик-шоу.