Страница:
– Добрый день, хозяин, – сказал ему водитель «лендровера». – Где тут Сорокиных дача, не подскажете?
Старик точным ударом вогнал топор в чурбан и выпрямился, опираясь на кол, как на копье. Сейчас он здорово смахивал на пожилого варвара, несущего караульную службу у стен осажденного Рима.
– А давно они здесь живут? – осведомился он, запуская свободную руку под шляпу и почесывая затылок. – Что-то я таких не припомню. Из новеньких, наверное.
– Да нет, – сказал водитель, – не из новеньких. Лет десять уже, я думаю, а то и больше, как они тут обосновались.
– Нет, – покачал головой абориген, – таких не знаю.
Нету здесь таких. Если только из новичков.
С этими словами он снова пристроил конец березовой жерди на чурбачке и потянулся за топором. Тут водителя «лендровера» осенило: тещи, как правило, в отличие от своих дочерей не берут фамилии зятя, а зятья за очень редким исключением избегают называться фамилией тещ. Увы, девичьей фамилии жены полковника Сорокина Илларион Забродов не знал, но и жечь бензин, колеся по поселку в надежде увидеть за одним из заборов знакомое лицо, ему не хотелось.
– А может, вы Валерию Матвеевну знаете? – спросил он на всякий случай.
Старик опустил занесенный над головой топор и снова выпрямился. Усы у него были густые, длинные, они почти целиком скрывали рот, но Илларион готов был поклясться, что там, под усами, проскользнула хитроватая улыбка – похоже, в свое время старый хрыч был тем еще ходоком и подбивал клинья к полковничьей теще.
– Это у которой зять в ментуре? – непочтительно уточнил старик. – Как же, знаю. Это на соседней линии, четвертый дом от угла. Там еще розовый куст у калитки и ставни защитного цвета – вот вроде как твоя машина, только темнее.
Как танк, честное слово, так бы звездочку и подрисовал. Ты сам-то, часом, не из ментовки?
– Боже сохрани, – сказал Илларион. – Неужели похож?
– Машина похожа, – признался старик. – Я такие только по телевизору видал, когда в «Новостях» репортажи о беспорядках в Ольстере показывали. Английские коммандос там на таких раскатывают. Ты, может, тоже из этих, из коммандос?
Илларион с трудом преодолел желание поинтересоваться у разговорчивого старикана, не служил ли тот в контрразведке, – уж очень он был приметлив и смекалист, причем в одном, строго определенном направлении. Да и то, с каким пренебрежением старик отзывался о милиции, здорово смахивало на небрежную, предпринятую от нечего делать, примитивную провокацию. «Паранойя, – подумал Забродов, – профессиональное заболевание разведчиков. Кругом, понимаешь, сплошные враги, и все только и думают, как бы подловить тебя на крючок. А с другой стороны, глупо отрицать существование старой гвардии. Вокруг действительно полно милых, интеллигентных и очень разговорчивых людей, с которыми можно прекрасно пооткровенничать на любую тему и которые в свое время вовсю барабанили для КГБ – кто-то в силу обстоятельств, а кое-кто и по призванию, по природной, так сказать, склонности… И поди разберись теперь, кто из них агнцы, а кто козлища. Тут с самим собой черта с два разберешься, кто ты такой на самом деле. Словом, не суди, да не судим будешь, и будет твое царствие небесное на земле».
– Я-то? – сказал он. – Нет, я не из коммандос. Я английский резидент, а у Валерии Матвеевны у меня назначена встреча с агентом, который собирается продать Родину, да все никак не решит, сколько с меня запросить.
Дачник хмыкнул в прокуренные усы, пососал потухшую папиросу и снова принялся тесать кол, потеряв к Иллариону всякий интерес. Забродов включил передачу и покатил дальше, обозревая окрестности. Вид густонаселенных дачных поселков всегда вызывал у него глухую тоску пополам с раздражением, и сейчас он изо всех сил боролся с собой, пытаясь настроиться на веселый, жизнерадостный лад. Свежий воздух, близость к земле, экологически чистые овощи и фрукты… Черт возьми, сидя в Москве, об этом можно только мечтать! Но мечтать об этом Иллариону почему-то было трудно. Там, в городе, было очень просто строить далеко идущие планы, но, очутившись здесь, среди густо посаженных дачных домиков, разработанных участков и торчащих в небо разнокалиберных задов, Забродов мечтал только об одном: поскорее отсюда убраться.
Он свернул направо, потом еще раз направо и, наконец, остановил машину перед калиткой, возле которой, как и сказал усатый варвар с березовым копьем, рос пышный розовый куст.
За забором из металлической сетки виднелся приземистый, обшитый досками домик с низкой двускатной крышей и оливково-зелеными ставнями. На открытой веранде сидела пожилая женщина с когда-то очень красивым, все еще сохранявшим следы былой привлекательности лицом. Немного резковатые, волевые черты этого лица выдавали твердый, властный характер, и Забродов подумал, что, если он не ошибся адресом, Сорокину не позавидуешь. Впрочем, ему тут же пришло на ум, что наличие в непосредственной близости неглупой женщины с сильным характером зачастую оказывает на мужчину самое благоприятное воздействие. Кто знает, может быть, не будь у Сорокина такой вот тещи, он до сих пор ходил бы в участковых; и кто знает, как сложилась бы судьба самого Иллариона Забродова, если бы его всю жизнь подталкивали в спину, понуждая делать то, что ему делать было лень, или недосуг, или просто казалось недостойным. Ото! Вполне возможно, что он сейчас носил бы генеральские погоны, бренчал орденами на торжественных собраниях и ежедневно распекал полковника Мещерякова за недостаточное служебное рвение, а по выходным резался бы в преферанс с генералом Федотовым и обсуждал проблемы международной политики: на какую пружину нажать и за какую ниточку потянуть, чтобы случилось не то-то и то-то, а, наоборот, вот это и еще вон то… Услышав шум подъехавшей машины, сидевшая на веранде дама повернула голову и неторопливо водрузила на переносицу очки, сразу сделавшись похожей на пожилую школьную учительницу, и даже, пожалуй, не просто на учительницу, а на директрису. Забродов заглушил двигатель и, заранее приветливо улыбаясь, полез из машины.
– Здравствуйте, – сказал он с легким поклоном. – Вы, наверное, Валерия Матвеевна?
– Добрый день, – отозвалась теща полковника Сорокина таким тоном, что сразу стало ясно: день, может быть, и был добрым до приезда Иллариона Забродова, но теперь быть таковым перестал. – Валерия Матвеевна – это я, но я вас не знаю.
– Моя фамилия Забродов, – сказал Илларион. – Я, собственно, к вашему зятю.
– Ваше имя мне ничего не говорит, – объявила Валерия Матвеевна, и Забродов подумал, что Сорокин, по крайней мере, не болтлив. – А зять мой сейчас очень занят. И вообще, молодой человек, вам не кажется, что его можно было оставить в покое хотя бы в выходной?
"Да, – подумал Илларион, – хорошая теща – это вещь!
За ней как за каменной стеной. Скольких неприятностей, оказывается, можно избежать, имея хорошую тещу! Зря Сорокин на нее бочки катит. Надо сделать ему внушение по этому поводу".
– Боюсь, вы меня превратно поняли, – заявил он, улыбаясь еще приветливее – так, что лицевые мускулы заныли от непривычного напряжения. – Я к нему вовсе не по делу.
То есть отчасти, конечно, по делу, но не по служебному.
У него было сильное опасение, что Валерия Матвеевна тут же, на месте, уличит его в наглой и беспардонной лжи, каковой и являлось на самом деле его последнее заявление.
– Розы у вас роскошные, – сказал он, хотя никаких роз еще и в помине не было. – А виноград какой – А вы что же, в этом разбираетесь? – подозрительно спросила полковничья теща.
– Более или менее, – нахально солгал Илларион. Дело, по которому он сюда явился, касалось скорее Валерии Матвеевны, чем ее зятя, и Забродову было просто необходимо заручиться расположением этой суровой дамы.
Говоря по совести, он не знал, как ему быть. Глубоко вдаваться в садово-огородную тематику было рискованно, хотя Илларион не поленился заранее прочесть пару брошюр по этому вопросу. Но что такое брошюры, когда имеешь дело с опытным, бывалым дачником! Забродов понимал, что провести тещу Сорокина будет очень непросто, и мысленно проклинал полковника, который занимался какими-то таинственными делами в глубине участка и никак не желал выходить к калитке, чтобы вызволить приятеля из затруднительного положения.
Помощь подоспела неожиданно. Сзади послышался шум работающего двигателя, и почти сразу раздался требовательный, нетерпеливый гудок. Илларион обернулся и увидел остановившуюся позади его «лендровера» потрепанную «Волгу» с багажником на крыше. На этом багажнике, растопырив обмотанные мешковиной корни, лежало три или четыре саженца, а рядом были надежно привязаны деревянные ящики с рассадой. Забродов огляделся, прикидывая, куда бы убрать свой перегородивший дорогу автомобиль, и пришел к выводу, что убрать его некуда: улица была узкая, как это обычно бывает в дачных поселках, и с обеих сторон вплотную к ней подступали заборы.
– Заезжайте во двор, – не очень охотно предложила Валерия Матвеевна. – Ворота не заперты.
Забродов поспешно, пока она не передумала, откатил створки ворот и загнал «лендровер» на травянистый пятачок перед домом. «Волга», хрипло зарычав неисправным глушителем, тяжело проползла мимо.
– Ворота закройте, – сказала Валерия Матвеевна. – Ваш приятель там, за домом.
– А что он там делает?
– Рыбу ловит, – хмуро ответила суровая полковничья теща. Это было явное иносказание, смысла которого Забродов, честно говоря, не уловил. – Вот бестолочь, прости меня господи! И за что мне такое наказание?
Илларион не стал уточнять, кого из них двоих Валерия Матвеевна считает бестолочью и своим наказанием – Сорокина или его, Иллариона Забродова, – аккуратно прикрыл ворота, кивнул своей собеседнице и отправился в обход дома на поиски своего приятеля.
Сорокин обнаружился в кустах черной смородины у колодца. Одет он был по последнему писку дачной моды – в неизменные тренировочные штаны, нелепо пузырившиеся на коленях и на заду, драную тельняшку без рукавов, какую-то невообразимую панамку и растоптанные до последнего предела кроссовки без шнурков. Склонившись над открытым колодцем, полковник что-то там очень внимательно высматривал, время от времени совершая некие сложные движения руками, будто и впрямь вываживал крупную рыбину.
– Здравия желаю, товарищ полковник, – громко сказал Илларион. Сорокин вздрогнул и ударился затылком о колодезный ворот. Глухой стук столкновения несколько раз отразился от бетонных стенок и заглох. – Ты что там делаешь?
Шипя от боли, полковник вытянул из колодца длинную веревку. На конце веревки ничего не было, с него капала вода.
– Пропади ты пропадом, – сказал Сорокин, пожимая протянутую Забродовым руку. – Из-за тебя я кошку утопил.
Теперь настала очередь Забродова вздрагивать. Он внимательно прислушался, но в колодце никто не мяукал – очевидно, кошка сразу пошла ко дну.
– Это что же, новая мода пошла – кошек в колодце купать? – осторожно поинтересовался он. – Для улучшения вкусовых свойств воды или как?
Сорокин хмуро и недоуменно вытаращился на него. Потом лицо его внезапно просветлело, и он от души расхохотался.
– Ну, потешил! – воскликнул он, утирая слезы кулаком. – Ну, повеселил! Это ж надо такое придумать! Кошку!
Кошку в колодец.
– Ой, не могу! Да не живую кошку, чудак!
Железную! С крючьями! Ведро у меня утонуло, хотел достать, и кошку тоже потерял..
– Очень смешно, – проворчал Илларион, который догадался, в чем дело, за долю секунды до того, как ему это растолковали. – Недаром тебя теща бестолочью называет. Называется, выловил ведро. Ты и преступников так же ловишь.
– А, – с усмешкой сказал Сорокин, – уже пообщались.
Нашли общий язык. Это как один мой знакомый спрашивал: против кого дружите? Кстати, тебя каким ветром занесло в наши края?
– Так, – неопределенно ответил Забродов. – Проезжал мимо, вижу – знакомое лицо. Дай, думаю, остановлюсь, поболтаю…
– Любопытно было бы узнать, что это за знакомое лицо такое, – сказал Сорокин. – Вот не знал, что ты знаком с моей тещей!
– Я ее очень живо представил по твоим рассказам, – сказал Забродов, не слишком заботясь о том, чтобы это прозвучало правдоподобно. – Суровая женщина. Честно тебе скажу, против нее ты и впрямь жидковат, полковник.
Сорокин вздохнул.
– Крутишь ты чего-то, Забродов, – сказал он. – Ну, да бог с тобой. Я все равно рад тебя видеть, хотя сдается мне, что явился ты не без камня за пазухой.
– Не без, – кротко согласился Илларион. – Но это не камень, а так, камешек. Можно сказать, песчинка.
– Ладно, – сказал Сорокин, – разберемся. Только учти, лучше тебе было подождать моего возвращения в город. Зря ты сюда приехал, Забродов.
– Что-нибудь не так?
– Да как тебе сказать… Просто ты – человек новый, и иммунитета к семейным сценам у тебя нет. А у нас тут последние два дня не жизнь, а сплошная драма. Даже, я бы сказал, мелодрама. В духе индийского кино, понял? И главный злодей, сам понимаешь, я.
– И что же ты натворил? – без особого любопытства спросил Илларион, заглядывая в колодец. Ему было как-то трудновато представить, что полковник Сорокин мог по-настоящему крупно провиниться перед своими домашними. По крайней мере, вообразить себе провинность более крупную, чем его работа, было очень тяжело. – Надеюсь, сыр-бор разгорелся не из-за утопленного ведра?
Сорокин безнадежно махнул рукой.
– Ведро – это так, легкий гарнир, – со вздохом сказал он. – В том-то и дело, что ничего я не натворил. Тещу в больницу кладут, на обследование, жена, как на грех, в Сочи укатила, а дача, получается, остается без присмотра в самую горячую пору. Не лечь в больницу теща не может, она в очереди полгода стояла, а я не могу сейчас взять отпуск. Вот и выходит, что я кругом виноват. Извини, что я тебя этим гружу. Тебе, наверное, смешно и скучно это слушать, но я же говорю, подождал бы, пока я в город вернусь…
Илларион с покровительственным видом похлопал его по плечу, подумав про себя, что там, наверху, все-таки есть что-то, превосходящее человеческое разумение. Неважно, как это называть: богом, роком, судьбой, фортуной или слепым случаем, но проявления этой высшей малоизученной силы порой бывают очень любопытны.
– У тебя на участке есть тотемный столб? – спросил он, вынимая из кармана камуфляжной куртки сигареты и закуривая. – Нету? Тогда можешь сплясать ритуальный танец вокруг колодца. Возблагодари Маниту, он сегодня к тебе милостив.
– Ты пьяный, что ли? – отбирая у Забродова сигарету и с удовольствием затягиваясь, осведомился Сорокин. – И куда только гаишники смотрят!
– Не пьяный, – сказал Забродов и закурил другую сигарету. – Но буду непременно. Не может быть, чтобы у твоей тещи в загашнике не хранилась бутылочка-другая. Если не для тебя, то для одного усатого типа с соседней улицы. Такой, знаешь, импозантный пузан в шляпе…
– Елки-палки, – сказал Сорокин. – Ты-то откуда знаешь?
– А ты помнишь, кто я по профессии? Разведчик!
– Ладно, разведчик. Скажи лучше, с чего это ты взял, что моя теща станет тебя угощать?
– Посланников великого Маниту следует встречать со всем возможным гостеприимством, – важно сообщил Забродов, – а то они могут передумать и отдать милость великого духа кому-нибудь другому.
– Слушай, – морщась, как от зубной боли, сказал Сорокин, – иногда я понимаю Мещерякова, который не перестает повторять, что общаться с тобой – сущее наказание. Ну что ты несешь?
– Мир вашему дому, – торжественно объявил Забродов. – Больше я ничего не принес. Честное пионерское.
– Ладно, – садясь на скамеечку у колодца, предназначенную для того, чтобы ставить на нее ведра, устало сказал Сорокин, – я подожду. Может быть, когда-нибудь ты все-таки снизойдешь до того, чтобы заговорить по-человечески.
– Непременно, – пообещал Илларион и снова заглянул в колодец. Колодец показался ему не слишком глубоким. Оттуда ощутимо тянуло погребом – сыростью, промозглым холодком. – Я непременно все объясню, причем, как ты выразился, по-человечески. Но сначала давай достанем твое ведро и твою.., гм, кошку.
Он подергал намотанную на ворот веревку – не веревку, собственно, а толстую брезентовую шлею, вроде тех, которыми пользуются грузчики в мебельных магазинах. Шлея выглядела довольно потертой, но достаточно прочной, чтобы выдержать его вес.
– Эй, эй, – предостерегающе воскликнул Сорокин, увидев, что Илларион начал решительно раздеваться, – обалдел, что ли? Ведро того не стоит.
– А любовь тещи? – вкрадчиво спросил Забродов, снимая штаны. – А кошка?
– А чем я тебя буду доставать, если ты сорвешься? На тебя мне, положим, плевать, но это же придется рыть новый колодец!
Забродов уже стоял возле колодца в одних плавках и деловито обвязывался шлеей. Он был жилист и мускулист, а шрамов на его коже было столько, что Сорокин, никогда прежде не видевший Забродова без одежды, невольно присвистнул.
Используя Забродова в качестве наглядного пособия, можно было читать лекции по криминалистике, посвященные отметинам, которые оставляют на человеческой шкуре различные виды холодного и огнестрельного оружия. Впрочем, шрамы эти не слишком бросались в глаза, и Сорокин подумал, что они должны нравиться женщинам.
– Кстати, – сказал он, – как прошла твоя встреча с Бесединой?
Забродов молча уселся на край колодца и спустил ноги вниз.
– Нормально прошла, – сказал он через плечо. – Давай, полковник, берись за ворот и начинай понемногу опускать. Силенок-то хватит?
– Старый дурак, – сказал Сорокин, взялся за железную рукоятку ворота, покрепче уперся ногами и начал медленно, осторожно опускать этого сумасшедшего в колодец.
Через десять минут Забродов с мокрыми взъерошенными волосами, закутанный в одеяло, все еще время от времени непроизвольно лязгая зубами, сидел на самом солнцепеке, оседлав вынесенный из дома специально для него стул, и с удовольствием слушал, как Валерия Матвеевна очень сдержанно и интеллигентно костерит зятя. В одной руке у нее был граненый стакан, в другой – бутылка водки. Внутри бутылки плавал длинный сморщенный стручок красного перца, при одном взгляде на который хотелось попросить воды.
Теща полковника Сорокина намеревалась попотчевать Иллариона перцовкой собственного приготовления, но это у нее никак не получалось: она все время отвлекалась на зятя, находя все новые и новые эпитеты для описания его окаянства.
– Не понимаю, как можно заставить человека, который заглянул к тебе в гости, лезть в колодец из-за какого-то несчастного ведра, цена которому – копейка, – говорила она.
– А я, например, очень даже понимаю, – осторожно огрызнулся Сорокин. – Из-за этого копеечного ведра, уважаемая теща, вы меня вторые сутки пилите, впору самому в колодец прыгать. И без веревки, чтобы уж наверняка…
Валерия Матвеевна, которая уже собралась было, наконец, налить Иллариону перцовки, снова повернулась к зятю.
– Ax! Ox! – воскликнула она с сочувствием, в котором в равных пропорциях смешались яд и насмешка. – Посмотрите на него! Совсем заездили человека! Запилили насмерть!
Впору предъявлять мне обвинение по статье «Доведение до самоубийства»…
– Представьте себе, – буркнул Сорокин, до смешного похожий на школьника, которого распекают на педсовете за разбитое окно и который из последних сил пытается огрызаться, Валерия Матвеевна открыла рот, чтобы окончательно добить строптивого зятя, но тут Илларион решил, что полковника пора спасать, и демонстративно лязгнул зубами. Полковничья теща спохватилась и торопливо налила ему полстакана своего зелья. Илларион выпил, и у него перехватило дыхание.
Сорокин смотрел на него с откровенным любопытством и не без легкого злорадства; Валерия Матвеевна тоже выжидательно смотрела на него, и потому Забродов содрогнулся, хватанул ртом воздух, выпучил слезящиеся глаза и побежал искать воду только мысленно, внутри собственной кожи. Внешне же он остался абсолютно невозмутим, как будто ему каждый день приходилось хлебать нечто среднее между расплавленным свинцом и змеиным ядом. Сорокин почесал затылок, ухмыльнулся и протянул Иллариону неизвестно откуда взявшийся соленый огурец.
– Мерси, – собрав последние силы, вполне обыкновенным голосом сказал Илларион и торопливо захрустел огурцом.
По всему его телу растекалось приятное тепло, в голове легонько шумело, и он подумал, что уже, пожалуй, и впрямь староват для того, чтобы нырять в колодцы. Огурец был бочковой, очень вкусный, и Илларион съел его с огромным удовольствием, почти погасив пылавший в пищеводе пожар, – Вот настоящий мужчина, – объявила Валерия Матвеевна, победоносно глядя на Сорокина. – Даже не поморщился!
– Я бы тоже не поморщился, – обиженно проворчал Сорокин, – но вы бы тогда сказали, что я настоящий алкоголик. Законченный.
Илларион ухмыльнулся и за спиной Валерии Матвеевны показал Сорокину безымянный палец своей правой руки, на котором не было обручального кольца. Сорокин сердито отвел взгляд: он и без Забродова прекрасно знал, чем отличается жизнь женатого мужчины, отца семейства и примерного зятя, от жизни такого закоренелого холостяка, как Илларион.
У обоих способов существования были свои плюсы и минусы, просто в данный момент все совпало так, что Забродов оказался на коне. Впрочем, приходилось признать, что Забродов, как правило, оказывается на коне независимо от обстоятельств и, более того, довольно умело ими управляет. Уж не для того ли он полез в колодец, чтобы легче было перетащить на свою сторону тещу?
– Хотите еще, Илларион? – спросила Валерия Матвеевна, наклоняя в сторону Забродова горлышко бутылки.
Сорокину показалось, что Забродов слегка содрогнулся, но, чтобы это заметить, его нужно было очень хорошо знать.
– Боюсь, вы и впрямь решите, что я алкоголик, – заявил этот хитрец, искоса поглядывая на бутылку с выражением собаки, у которой на носу лежит котлета и которой эту котлету есть запрещено.
– Сто граммов, чтобы согреться после такого купания, это никакой не алкоголизм, – решительно Заявила теща полковника Сорокина. – Ведь хочется же?
– Ну какой же мужчина откажется от выпивки, да еще из рук столь блестящей и разумной дамы! – воскликнул Забродов.
– Не так уж я и разумна, как вам кажется, – кокетливо заявила Валерия Матвеевна. – Видели бы вы меня лет десять назад!
Полковник Сорокин прикрыл глаза ладонью, чтобы не видеть, как его теща кокетничает с этим завернутым в одеяло проходимцем.
– Довольно, довольно, – говорил тем временем Забродов, решительно прикрывая ладонью стакан. – Так я у вас опьянею, а у меня, между прочим, дело.
– Сейчас я вас оставлю, – ответила Валерия Матвеевна, – и вы на свободе обсудите свои мужские дела.
– Видите ли, – вдруг сказал Забродов, – дело у меня не столько к вашему зятю, сколько к вам.
Валерия Матвеевна слегка приподняла брови и сделала внимательное лицо, а Сорокин насторожился. «Это еще что такое?» – подумал он.
– Понимаете, – с очаровательной улыбкой профессионального попрошайки продолжал Илларион, – я затеял у себя ремонт, и теперь мне совершенно негде жить. Одни знакомые разъехались, у других просто нет места, третьи… Ну, вы понимаете, кому нужен посторонний человек в доме? Одно дело – приятно провести вечер в хорошей компании, и совсем другое, когда эта компания днем и ночью, изо дня в день мелькает у тебя перед глазами… Так вот я и подумал: а не сдадите ли вы мне на время какой-нибудь угол? Я неприхотлив, могу спать на чердаке или, скажем, в сарае…
– Стоя, – не скрывая иронии, вставил Сорокин. – Между граблями и лопатой…
– Помолчи, – прервала его теща и снова повернулась к Иллариону. – Голубчик, да мне вас сам бог послал!
– Маниту, – вполголоса уточнил полковник Сорокин и пошел накрывать на стол. Он еще не знал, что задумал этот прохиндей, но вынужден был признать, что его появление оказалось весьма и весьма кстати.
Глава десятая
Старик точным ударом вогнал топор в чурбан и выпрямился, опираясь на кол, как на копье. Сейчас он здорово смахивал на пожилого варвара, несущего караульную службу у стен осажденного Рима.
– А давно они здесь живут? – осведомился он, запуская свободную руку под шляпу и почесывая затылок. – Что-то я таких не припомню. Из новеньких, наверное.
– Да нет, – сказал водитель, – не из новеньких. Лет десять уже, я думаю, а то и больше, как они тут обосновались.
– Нет, – покачал головой абориген, – таких не знаю.
Нету здесь таких. Если только из новичков.
С этими словами он снова пристроил конец березовой жерди на чурбачке и потянулся за топором. Тут водителя «лендровера» осенило: тещи, как правило, в отличие от своих дочерей не берут фамилии зятя, а зятья за очень редким исключением избегают называться фамилией тещ. Увы, девичьей фамилии жены полковника Сорокина Илларион Забродов не знал, но и жечь бензин, колеся по поселку в надежде увидеть за одним из заборов знакомое лицо, ему не хотелось.
– А может, вы Валерию Матвеевну знаете? – спросил он на всякий случай.
Старик опустил занесенный над головой топор и снова выпрямился. Усы у него были густые, длинные, они почти целиком скрывали рот, но Илларион готов был поклясться, что там, под усами, проскользнула хитроватая улыбка – похоже, в свое время старый хрыч был тем еще ходоком и подбивал клинья к полковничьей теще.
– Это у которой зять в ментуре? – непочтительно уточнил старик. – Как же, знаю. Это на соседней линии, четвертый дом от угла. Там еще розовый куст у калитки и ставни защитного цвета – вот вроде как твоя машина, только темнее.
Как танк, честное слово, так бы звездочку и подрисовал. Ты сам-то, часом, не из ментовки?
– Боже сохрани, – сказал Илларион. – Неужели похож?
– Машина похожа, – признался старик. – Я такие только по телевизору видал, когда в «Новостях» репортажи о беспорядках в Ольстере показывали. Английские коммандос там на таких раскатывают. Ты, может, тоже из этих, из коммандос?
Илларион с трудом преодолел желание поинтересоваться у разговорчивого старикана, не служил ли тот в контрразведке, – уж очень он был приметлив и смекалист, причем в одном, строго определенном направлении. Да и то, с каким пренебрежением старик отзывался о милиции, здорово смахивало на небрежную, предпринятую от нечего делать, примитивную провокацию. «Паранойя, – подумал Забродов, – профессиональное заболевание разведчиков. Кругом, понимаешь, сплошные враги, и все только и думают, как бы подловить тебя на крючок. А с другой стороны, глупо отрицать существование старой гвардии. Вокруг действительно полно милых, интеллигентных и очень разговорчивых людей, с которыми можно прекрасно пооткровенничать на любую тему и которые в свое время вовсю барабанили для КГБ – кто-то в силу обстоятельств, а кое-кто и по призванию, по природной, так сказать, склонности… И поди разберись теперь, кто из них агнцы, а кто козлища. Тут с самим собой черта с два разберешься, кто ты такой на самом деле. Словом, не суди, да не судим будешь, и будет твое царствие небесное на земле».
– Я-то? – сказал он. – Нет, я не из коммандос. Я английский резидент, а у Валерии Матвеевны у меня назначена встреча с агентом, который собирается продать Родину, да все никак не решит, сколько с меня запросить.
Дачник хмыкнул в прокуренные усы, пососал потухшую папиросу и снова принялся тесать кол, потеряв к Иллариону всякий интерес. Забродов включил передачу и покатил дальше, обозревая окрестности. Вид густонаселенных дачных поселков всегда вызывал у него глухую тоску пополам с раздражением, и сейчас он изо всех сил боролся с собой, пытаясь настроиться на веселый, жизнерадостный лад. Свежий воздух, близость к земле, экологически чистые овощи и фрукты… Черт возьми, сидя в Москве, об этом можно только мечтать! Но мечтать об этом Иллариону почему-то было трудно. Там, в городе, было очень просто строить далеко идущие планы, но, очутившись здесь, среди густо посаженных дачных домиков, разработанных участков и торчащих в небо разнокалиберных задов, Забродов мечтал только об одном: поскорее отсюда убраться.
Он свернул направо, потом еще раз направо и, наконец, остановил машину перед калиткой, возле которой, как и сказал усатый варвар с березовым копьем, рос пышный розовый куст.
За забором из металлической сетки виднелся приземистый, обшитый досками домик с низкой двускатной крышей и оливково-зелеными ставнями. На открытой веранде сидела пожилая женщина с когда-то очень красивым, все еще сохранявшим следы былой привлекательности лицом. Немного резковатые, волевые черты этого лица выдавали твердый, властный характер, и Забродов подумал, что, если он не ошибся адресом, Сорокину не позавидуешь. Впрочем, ему тут же пришло на ум, что наличие в непосредственной близости неглупой женщины с сильным характером зачастую оказывает на мужчину самое благоприятное воздействие. Кто знает, может быть, не будь у Сорокина такой вот тещи, он до сих пор ходил бы в участковых; и кто знает, как сложилась бы судьба самого Иллариона Забродова, если бы его всю жизнь подталкивали в спину, понуждая делать то, что ему делать было лень, или недосуг, или просто казалось недостойным. Ото! Вполне возможно, что он сейчас носил бы генеральские погоны, бренчал орденами на торжественных собраниях и ежедневно распекал полковника Мещерякова за недостаточное служебное рвение, а по выходным резался бы в преферанс с генералом Федотовым и обсуждал проблемы международной политики: на какую пружину нажать и за какую ниточку потянуть, чтобы случилось не то-то и то-то, а, наоборот, вот это и еще вон то… Услышав шум подъехавшей машины, сидевшая на веранде дама повернула голову и неторопливо водрузила на переносицу очки, сразу сделавшись похожей на пожилую школьную учительницу, и даже, пожалуй, не просто на учительницу, а на директрису. Забродов заглушил двигатель и, заранее приветливо улыбаясь, полез из машины.
– Здравствуйте, – сказал он с легким поклоном. – Вы, наверное, Валерия Матвеевна?
– Добрый день, – отозвалась теща полковника Сорокина таким тоном, что сразу стало ясно: день, может быть, и был добрым до приезда Иллариона Забродова, но теперь быть таковым перестал. – Валерия Матвеевна – это я, но я вас не знаю.
– Моя фамилия Забродов, – сказал Илларион. – Я, собственно, к вашему зятю.
– Ваше имя мне ничего не говорит, – объявила Валерия Матвеевна, и Забродов подумал, что Сорокин, по крайней мере, не болтлив. – А зять мой сейчас очень занят. И вообще, молодой человек, вам не кажется, что его можно было оставить в покое хотя бы в выходной?
"Да, – подумал Илларион, – хорошая теща – это вещь!
За ней как за каменной стеной. Скольких неприятностей, оказывается, можно избежать, имея хорошую тещу! Зря Сорокин на нее бочки катит. Надо сделать ему внушение по этому поводу".
– Боюсь, вы меня превратно поняли, – заявил он, улыбаясь еще приветливее – так, что лицевые мускулы заныли от непривычного напряжения. – Я к нему вовсе не по делу.
То есть отчасти, конечно, по делу, но не по служебному.
У него было сильное опасение, что Валерия Матвеевна тут же, на месте, уличит его в наглой и беспардонной лжи, каковой и являлось на самом деле его последнее заявление.
– Розы у вас роскошные, – сказал он, хотя никаких роз еще и в помине не было. – А виноград какой – А вы что же, в этом разбираетесь? – подозрительно спросила полковничья теща.
– Более или менее, – нахально солгал Илларион. Дело, по которому он сюда явился, касалось скорее Валерии Матвеевны, чем ее зятя, и Забродову было просто необходимо заручиться расположением этой суровой дамы.
Говоря по совести, он не знал, как ему быть. Глубоко вдаваться в садово-огородную тематику было рискованно, хотя Илларион не поленился заранее прочесть пару брошюр по этому вопросу. Но что такое брошюры, когда имеешь дело с опытным, бывалым дачником! Забродов понимал, что провести тещу Сорокина будет очень непросто, и мысленно проклинал полковника, который занимался какими-то таинственными делами в глубине участка и никак не желал выходить к калитке, чтобы вызволить приятеля из затруднительного положения.
Помощь подоспела неожиданно. Сзади послышался шум работающего двигателя, и почти сразу раздался требовательный, нетерпеливый гудок. Илларион обернулся и увидел остановившуюся позади его «лендровера» потрепанную «Волгу» с багажником на крыше. На этом багажнике, растопырив обмотанные мешковиной корни, лежало три или четыре саженца, а рядом были надежно привязаны деревянные ящики с рассадой. Забродов огляделся, прикидывая, куда бы убрать свой перегородивший дорогу автомобиль, и пришел к выводу, что убрать его некуда: улица была узкая, как это обычно бывает в дачных поселках, и с обеих сторон вплотную к ней подступали заборы.
– Заезжайте во двор, – не очень охотно предложила Валерия Матвеевна. – Ворота не заперты.
Забродов поспешно, пока она не передумала, откатил створки ворот и загнал «лендровер» на травянистый пятачок перед домом. «Волга», хрипло зарычав неисправным глушителем, тяжело проползла мимо.
– Ворота закройте, – сказала Валерия Матвеевна. – Ваш приятель там, за домом.
– А что он там делает?
– Рыбу ловит, – хмуро ответила суровая полковничья теща. Это было явное иносказание, смысла которого Забродов, честно говоря, не уловил. – Вот бестолочь, прости меня господи! И за что мне такое наказание?
Илларион не стал уточнять, кого из них двоих Валерия Матвеевна считает бестолочью и своим наказанием – Сорокина или его, Иллариона Забродова, – аккуратно прикрыл ворота, кивнул своей собеседнице и отправился в обход дома на поиски своего приятеля.
Сорокин обнаружился в кустах черной смородины у колодца. Одет он был по последнему писку дачной моды – в неизменные тренировочные штаны, нелепо пузырившиеся на коленях и на заду, драную тельняшку без рукавов, какую-то невообразимую панамку и растоптанные до последнего предела кроссовки без шнурков. Склонившись над открытым колодцем, полковник что-то там очень внимательно высматривал, время от времени совершая некие сложные движения руками, будто и впрямь вываживал крупную рыбину.
– Здравия желаю, товарищ полковник, – громко сказал Илларион. Сорокин вздрогнул и ударился затылком о колодезный ворот. Глухой стук столкновения несколько раз отразился от бетонных стенок и заглох. – Ты что там делаешь?
Шипя от боли, полковник вытянул из колодца длинную веревку. На конце веревки ничего не было, с него капала вода.
– Пропади ты пропадом, – сказал Сорокин, пожимая протянутую Забродовым руку. – Из-за тебя я кошку утопил.
Теперь настала очередь Забродова вздрагивать. Он внимательно прислушался, но в колодце никто не мяукал – очевидно, кошка сразу пошла ко дну.
– Это что же, новая мода пошла – кошек в колодце купать? – осторожно поинтересовался он. – Для улучшения вкусовых свойств воды или как?
Сорокин хмуро и недоуменно вытаращился на него. Потом лицо его внезапно просветлело, и он от души расхохотался.
– Ну, потешил! – воскликнул он, утирая слезы кулаком. – Ну, повеселил! Это ж надо такое придумать! Кошку!
Кошку в колодец.
– Ой, не могу! Да не живую кошку, чудак!
Железную! С крючьями! Ведро у меня утонуло, хотел достать, и кошку тоже потерял..
– Очень смешно, – проворчал Илларион, который догадался, в чем дело, за долю секунды до того, как ему это растолковали. – Недаром тебя теща бестолочью называет. Называется, выловил ведро. Ты и преступников так же ловишь.
– А, – с усмешкой сказал Сорокин, – уже пообщались.
Нашли общий язык. Это как один мой знакомый спрашивал: против кого дружите? Кстати, тебя каким ветром занесло в наши края?
– Так, – неопределенно ответил Забродов. – Проезжал мимо, вижу – знакомое лицо. Дай, думаю, остановлюсь, поболтаю…
– Любопытно было бы узнать, что это за знакомое лицо такое, – сказал Сорокин. – Вот не знал, что ты знаком с моей тещей!
– Я ее очень живо представил по твоим рассказам, – сказал Забродов, не слишком заботясь о том, чтобы это прозвучало правдоподобно. – Суровая женщина. Честно тебе скажу, против нее ты и впрямь жидковат, полковник.
Сорокин вздохнул.
– Крутишь ты чего-то, Забродов, – сказал он. – Ну, да бог с тобой. Я все равно рад тебя видеть, хотя сдается мне, что явился ты не без камня за пазухой.
– Не без, – кротко согласился Илларион. – Но это не камень, а так, камешек. Можно сказать, песчинка.
– Ладно, – сказал Сорокин, – разберемся. Только учти, лучше тебе было подождать моего возвращения в город. Зря ты сюда приехал, Забродов.
– Что-нибудь не так?
– Да как тебе сказать… Просто ты – человек новый, и иммунитета к семейным сценам у тебя нет. А у нас тут последние два дня не жизнь, а сплошная драма. Даже, я бы сказал, мелодрама. В духе индийского кино, понял? И главный злодей, сам понимаешь, я.
– И что же ты натворил? – без особого любопытства спросил Илларион, заглядывая в колодец. Ему было как-то трудновато представить, что полковник Сорокин мог по-настоящему крупно провиниться перед своими домашними. По крайней мере, вообразить себе провинность более крупную, чем его работа, было очень тяжело. – Надеюсь, сыр-бор разгорелся не из-за утопленного ведра?
Сорокин безнадежно махнул рукой.
– Ведро – это так, легкий гарнир, – со вздохом сказал он. – В том-то и дело, что ничего я не натворил. Тещу в больницу кладут, на обследование, жена, как на грех, в Сочи укатила, а дача, получается, остается без присмотра в самую горячую пору. Не лечь в больницу теща не может, она в очереди полгода стояла, а я не могу сейчас взять отпуск. Вот и выходит, что я кругом виноват. Извини, что я тебя этим гружу. Тебе, наверное, смешно и скучно это слушать, но я же говорю, подождал бы, пока я в город вернусь…
Илларион с покровительственным видом похлопал его по плечу, подумав про себя, что там, наверху, все-таки есть что-то, превосходящее человеческое разумение. Неважно, как это называть: богом, роком, судьбой, фортуной или слепым случаем, но проявления этой высшей малоизученной силы порой бывают очень любопытны.
– У тебя на участке есть тотемный столб? – спросил он, вынимая из кармана камуфляжной куртки сигареты и закуривая. – Нету? Тогда можешь сплясать ритуальный танец вокруг колодца. Возблагодари Маниту, он сегодня к тебе милостив.
– Ты пьяный, что ли? – отбирая у Забродова сигарету и с удовольствием затягиваясь, осведомился Сорокин. – И куда только гаишники смотрят!
– Не пьяный, – сказал Забродов и закурил другую сигарету. – Но буду непременно. Не может быть, чтобы у твоей тещи в загашнике не хранилась бутылочка-другая. Если не для тебя, то для одного усатого типа с соседней улицы. Такой, знаешь, импозантный пузан в шляпе…
– Елки-палки, – сказал Сорокин. – Ты-то откуда знаешь?
– А ты помнишь, кто я по профессии? Разведчик!
– Ладно, разведчик. Скажи лучше, с чего это ты взял, что моя теща станет тебя угощать?
– Посланников великого Маниту следует встречать со всем возможным гостеприимством, – важно сообщил Забродов, – а то они могут передумать и отдать милость великого духа кому-нибудь другому.
– Слушай, – морщась, как от зубной боли, сказал Сорокин, – иногда я понимаю Мещерякова, который не перестает повторять, что общаться с тобой – сущее наказание. Ну что ты несешь?
– Мир вашему дому, – торжественно объявил Забродов. – Больше я ничего не принес. Честное пионерское.
– Ладно, – садясь на скамеечку у колодца, предназначенную для того, чтобы ставить на нее ведра, устало сказал Сорокин, – я подожду. Может быть, когда-нибудь ты все-таки снизойдешь до того, чтобы заговорить по-человечески.
– Непременно, – пообещал Илларион и снова заглянул в колодец. Колодец показался ему не слишком глубоким. Оттуда ощутимо тянуло погребом – сыростью, промозглым холодком. – Я непременно все объясню, причем, как ты выразился, по-человечески. Но сначала давай достанем твое ведро и твою.., гм, кошку.
Он подергал намотанную на ворот веревку – не веревку, собственно, а толстую брезентовую шлею, вроде тех, которыми пользуются грузчики в мебельных магазинах. Шлея выглядела довольно потертой, но достаточно прочной, чтобы выдержать его вес.
– Эй, эй, – предостерегающе воскликнул Сорокин, увидев, что Илларион начал решительно раздеваться, – обалдел, что ли? Ведро того не стоит.
– А любовь тещи? – вкрадчиво спросил Забродов, снимая штаны. – А кошка?
– А чем я тебя буду доставать, если ты сорвешься? На тебя мне, положим, плевать, но это же придется рыть новый колодец!
Забродов уже стоял возле колодца в одних плавках и деловито обвязывался шлеей. Он был жилист и мускулист, а шрамов на его коже было столько, что Сорокин, никогда прежде не видевший Забродова без одежды, невольно присвистнул.
Используя Забродова в качестве наглядного пособия, можно было читать лекции по криминалистике, посвященные отметинам, которые оставляют на человеческой шкуре различные виды холодного и огнестрельного оружия. Впрочем, шрамы эти не слишком бросались в глаза, и Сорокин подумал, что они должны нравиться женщинам.
– Кстати, – сказал он, – как прошла твоя встреча с Бесединой?
Забродов молча уселся на край колодца и спустил ноги вниз.
– Нормально прошла, – сказал он через плечо. – Давай, полковник, берись за ворот и начинай понемногу опускать. Силенок-то хватит?
– Старый дурак, – сказал Сорокин, взялся за железную рукоятку ворота, покрепче уперся ногами и начал медленно, осторожно опускать этого сумасшедшего в колодец.
Через десять минут Забродов с мокрыми взъерошенными волосами, закутанный в одеяло, все еще время от времени непроизвольно лязгая зубами, сидел на самом солнцепеке, оседлав вынесенный из дома специально для него стул, и с удовольствием слушал, как Валерия Матвеевна очень сдержанно и интеллигентно костерит зятя. В одной руке у нее был граненый стакан, в другой – бутылка водки. Внутри бутылки плавал длинный сморщенный стручок красного перца, при одном взгляде на который хотелось попросить воды.
Теща полковника Сорокина намеревалась попотчевать Иллариона перцовкой собственного приготовления, но это у нее никак не получалось: она все время отвлекалась на зятя, находя все новые и новые эпитеты для описания его окаянства.
– Не понимаю, как можно заставить человека, который заглянул к тебе в гости, лезть в колодец из-за какого-то несчастного ведра, цена которому – копейка, – говорила она.
– А я, например, очень даже понимаю, – осторожно огрызнулся Сорокин. – Из-за этого копеечного ведра, уважаемая теща, вы меня вторые сутки пилите, впору самому в колодец прыгать. И без веревки, чтобы уж наверняка…
Валерия Матвеевна, которая уже собралась было, наконец, налить Иллариону перцовки, снова повернулась к зятю.
– Ax! Ox! – воскликнула она с сочувствием, в котором в равных пропорциях смешались яд и насмешка. – Посмотрите на него! Совсем заездили человека! Запилили насмерть!
Впору предъявлять мне обвинение по статье «Доведение до самоубийства»…
– Представьте себе, – буркнул Сорокин, до смешного похожий на школьника, которого распекают на педсовете за разбитое окно и который из последних сил пытается огрызаться, Валерия Матвеевна открыла рот, чтобы окончательно добить строптивого зятя, но тут Илларион решил, что полковника пора спасать, и демонстративно лязгнул зубами. Полковничья теща спохватилась и торопливо налила ему полстакана своего зелья. Илларион выпил, и у него перехватило дыхание.
Сорокин смотрел на него с откровенным любопытством и не без легкого злорадства; Валерия Матвеевна тоже выжидательно смотрела на него, и потому Забродов содрогнулся, хватанул ртом воздух, выпучил слезящиеся глаза и побежал искать воду только мысленно, внутри собственной кожи. Внешне же он остался абсолютно невозмутим, как будто ему каждый день приходилось хлебать нечто среднее между расплавленным свинцом и змеиным ядом. Сорокин почесал затылок, ухмыльнулся и протянул Иллариону неизвестно откуда взявшийся соленый огурец.
– Мерси, – собрав последние силы, вполне обыкновенным голосом сказал Илларион и торопливо захрустел огурцом.
По всему его телу растекалось приятное тепло, в голове легонько шумело, и он подумал, что уже, пожалуй, и впрямь староват для того, чтобы нырять в колодцы. Огурец был бочковой, очень вкусный, и Илларион съел его с огромным удовольствием, почти погасив пылавший в пищеводе пожар, – Вот настоящий мужчина, – объявила Валерия Матвеевна, победоносно глядя на Сорокина. – Даже не поморщился!
– Я бы тоже не поморщился, – обиженно проворчал Сорокин, – но вы бы тогда сказали, что я настоящий алкоголик. Законченный.
Илларион ухмыльнулся и за спиной Валерии Матвеевны показал Сорокину безымянный палец своей правой руки, на котором не было обручального кольца. Сорокин сердито отвел взгляд: он и без Забродова прекрасно знал, чем отличается жизнь женатого мужчины, отца семейства и примерного зятя, от жизни такого закоренелого холостяка, как Илларион.
У обоих способов существования были свои плюсы и минусы, просто в данный момент все совпало так, что Забродов оказался на коне. Впрочем, приходилось признать, что Забродов, как правило, оказывается на коне независимо от обстоятельств и, более того, довольно умело ими управляет. Уж не для того ли он полез в колодец, чтобы легче было перетащить на свою сторону тещу?
– Хотите еще, Илларион? – спросила Валерия Матвеевна, наклоняя в сторону Забродова горлышко бутылки.
Сорокину показалось, что Забродов слегка содрогнулся, но, чтобы это заметить, его нужно было очень хорошо знать.
– Боюсь, вы и впрямь решите, что я алкоголик, – заявил этот хитрец, искоса поглядывая на бутылку с выражением собаки, у которой на носу лежит котлета и которой эту котлету есть запрещено.
– Сто граммов, чтобы согреться после такого купания, это никакой не алкоголизм, – решительно Заявила теща полковника Сорокина. – Ведь хочется же?
– Ну какой же мужчина откажется от выпивки, да еще из рук столь блестящей и разумной дамы! – воскликнул Забродов.
– Не так уж я и разумна, как вам кажется, – кокетливо заявила Валерия Матвеевна. – Видели бы вы меня лет десять назад!
Полковник Сорокин прикрыл глаза ладонью, чтобы не видеть, как его теща кокетничает с этим завернутым в одеяло проходимцем.
– Довольно, довольно, – говорил тем временем Забродов, решительно прикрывая ладонью стакан. – Так я у вас опьянею, а у меня, между прочим, дело.
– Сейчас я вас оставлю, – ответила Валерия Матвеевна, – и вы на свободе обсудите свои мужские дела.
– Видите ли, – вдруг сказал Забродов, – дело у меня не столько к вашему зятю, сколько к вам.
Валерия Матвеевна слегка приподняла брови и сделала внимательное лицо, а Сорокин насторожился. «Это еще что такое?» – подумал он.
– Понимаете, – с очаровательной улыбкой профессионального попрошайки продолжал Илларион, – я затеял у себя ремонт, и теперь мне совершенно негде жить. Одни знакомые разъехались, у других просто нет места, третьи… Ну, вы понимаете, кому нужен посторонний человек в доме? Одно дело – приятно провести вечер в хорошей компании, и совсем другое, когда эта компания днем и ночью, изо дня в день мелькает у тебя перед глазами… Так вот я и подумал: а не сдадите ли вы мне на время какой-нибудь угол? Я неприхотлив, могу спать на чердаке или, скажем, в сарае…
– Стоя, – не скрывая иронии, вставил Сорокин. – Между граблями и лопатой…
– Помолчи, – прервала его теща и снова повернулась к Иллариону. – Голубчик, да мне вас сам бог послал!
– Маниту, – вполголоса уточнил полковник Сорокин и пошел накрывать на стол. Он еще не знал, что задумал этот прохиндей, но вынужден был признать, что его появление оказалось весьма и весьма кстати.
Глава десятая
Майкову снилось, что он расстреливает из своего пистолета сдобные булочки – кладет их на полку и стреляет сначала с торца, а потом разворачивает и палит сбоку. Интереснее всего было то, что пули не пробивали булочки насквозь, а застревали, дойдя почти до самого конца, уперевшись в корочку.
Майков выколупывал их оттуда, выдавливал пальцами и все удивлялся: как это может быть, чтобы девятимиллиметровая пуля увязла в свежей булочке? Потом пришел Простатит и все ему объяснил. «Видишь, папа, – сказал он, – у „Макарова“ пуля тупоносая, вот она и вязнет. И вообще, „Макаров“ – это не оружие, а так, пукалка для ближнего боя. Он даже бронежилет не пробивает, где ж ему булочку продырявить. И вообще, бросал бы ты это занятие, Андреич, только зря патроны тратишь. Слышишь, Андреич? Андреич! Папа, ты меня слышишь или нет?»
– Слышу, слышу, – вслух пробормотал Майков. – Отстань.
Но Простатит не отставал, все тряс его за плечи, спрашивал, слышит ли он его, и чего-то настойчиво требовал. Наконец Майков понял, что Простатит ему не снится, открыл глаза, отпихнул охранника и первым делом посмотрел на часы. Было пять семнадцать. Последний раз папа Май просыпался в такую рань лет пятнадцать назад, и он, мягко говоря, удивился.
– Ты что, брюхан, офонарел? – спросил он у Простатита. – Ты скажи спасибо, что я уже три года без ствола под подушкой сплю, а то снес бы тебе сейчас твою репу, а потом сказал бы, что так и было. Ты, в натуре, время по часам узнавать умеешь? Или тебе одному спать страшно, так ты пришел ко мне под одеяло проситься?
Майков выколупывал их оттуда, выдавливал пальцами и все удивлялся: как это может быть, чтобы девятимиллиметровая пуля увязла в свежей булочке? Потом пришел Простатит и все ему объяснил. «Видишь, папа, – сказал он, – у „Макарова“ пуля тупоносая, вот она и вязнет. И вообще, „Макаров“ – это не оружие, а так, пукалка для ближнего боя. Он даже бронежилет не пробивает, где ж ему булочку продырявить. И вообще, бросал бы ты это занятие, Андреич, только зря патроны тратишь. Слышишь, Андреич? Андреич! Папа, ты меня слышишь или нет?»
– Слышу, слышу, – вслух пробормотал Майков. – Отстань.
Но Простатит не отставал, все тряс его за плечи, спрашивал, слышит ли он его, и чего-то настойчиво требовал. Наконец Майков понял, что Простатит ему не снится, открыл глаза, отпихнул охранника и первым делом посмотрел на часы. Было пять семнадцать. Последний раз папа Май просыпался в такую рань лет пятнадцать назад, и он, мягко говоря, удивился.
– Ты что, брюхан, офонарел? – спросил он у Простатита. – Ты скажи спасибо, что я уже три года без ствола под подушкой сплю, а то снес бы тебе сейчас твою репу, а потом сказал бы, что так и было. Ты, в натуре, время по часам узнавать умеешь? Или тебе одному спать страшно, так ты пришел ко мне под одеяло проситься?