– Мы пойдем сейчас по всем бухтам, где есть пресная вода, – сказал он морякам, – ионийцы и карийцы обязательно зайдут в эти бухты. Вот мы там и оставим надписи, напишем все, что не имеем возможности передать устно.
   Так и сделали. Корабли Фемистокла прошли по всем пресноводным бухтам, и везде на прибрежных скалах и больших прибрежных камнях афинские моряки вырезали надписи. Фемистокл эти надписи составил заранее.
   «Ионийцы! Вы поступаете несправедливо, помогая варварам поработить Элладу. Переходите скорей на нашу сторону! Если же это невозможно, то, по крайней мере, хоть сами не сражайтесь против нас и упросите карийцев поступить так же. А если не можете сделать ни то, ни другое, если вы скованы слишком тяжелой цепью принуждения и не можете ее сбросить, то сражайтесь не как герои, а как трусы, когда дело дойдет до битвы с нами. Не забывайте никогда, что вы с нами одного племени!»
   – Не думаю, чтобы ионийцев тронули наши увещевания, – сказал Эпикрат с грустным сомнением. – Они не посмеют ослушаться Ксеркса.
   – Может быть, и так, – ответил Фемистокл. – Пусть ионийцы не перейдут к нам, но Ксеркс, увидев наши надписи, перестанет доверять ионийцам. И тогда он сам боясь измены, не допустит их к битве с нами.
   – Да, пожалуй, ты прав, Фемистокл, – согласился Эпикрат. – Однако тише, только не вздумай хвастаться этим!
   Фемистокл, усмехнувшись, пожал плечами:
   – Но если никто не будет хвалить меня, то волей-неволей придется это делать самому!



ПЕРСЫ В ЭЛЛАДЕ


   Ксеркс прошел Фермопилы, завалив проход грудами мертвых тел.
   – Безумцы! – презрительно говорил Ксеркс. – Они возмечтали одолеть мощь персидского царя!
   Вскоре после сражения у горячих ключей к царю явились перебежчики из Аркадии. Они пришли проситься на службу к персам. С тех пор как Ксеркс запер Босфор и Геллеспонт и не пропускал идущие в Элладу корабли с хлебом, аркадяне в своей гористой стране умирали с голоду. Измученные и суровые, они, склонив голову, стояли перед царем в своих грубых рыжих плащах.
   Ксеркс смотрел на них, прищурив глаза. Видно, плохи, совсем плохи дела в Элладе!
   Царь не разговаривал с аркадянами. Вместо него с ними один из царедворцев.
   Что же теперь делают эллины? – спросил перс.
   – В Элладе сейчас идут олимпийские празднества, – отвечали аркадяне, – эллины смотрят гимнастические и гиппические состязания.
[23]Это всенародный праздник.
   – Какую же награду получает победивший?
   – Победивший получает венок из оливковых ветвей.
   Знатный перс Тигран, сын Артабана, недоуменно пожал плечами.
   – Только оливковый венок? И никаких денег? – и обернувшись к полководцу Мардонию, сказал с упреком: – Увы, Мардоний! Против кого ты ведешь нас в бой? Ведь эти люди состязаются не ради денег, а ради доблести! Что же это за народ?
   Царь метнул на него недовольный взгляд. Трус! Он уже заранее испугался их!
   …Войска Ксеркса шли в Элладу по узкой полоске Дорийской земли, направляясь к Фокиде. Проводниками были фессалийцы, давние враги фокийцев.
   «Эллины всеми силами помогают мне захватывать их страну, – думал Ксеркс, покачиваясь на ухабах в своей роскошной колеснице, – они предают ее мне по частям!»
   Дорийскую землю не разоряли, это были союзники Фессалии, а Фессалия помогала персам. Зато впереди лежала беззащитная Фокида, и персидские воины уже прикидывали, сколько добра они там награбят.
   Но ожидания их были обмануты: селения и города фокийские встретили их безмолвием. Фокийцы успели бежать и унести свое имущество. Они ушли на хребет Парнаса, на вершину одинокой горы, куда персам дороги были неизвестны.
   Персы в ярости разрушали и жгли все, что могли сжечь и разрушить. Багровый дым пожарищ стоял над Фокидой. Персидские полчища шли по берегу реки Кефиса, и там, где они проходили, огромными кострами вспыхивали фокийские села, святилища, города – Дримос, Харадра, Эрохос… Святилище Аполлона в Абах, полное сокровищ и приношений, разграбили, а храм сожгли.
   Наконец войско привалило к фокийскому городу Панопею, стоявшему на развилке двух дорог. Одна дорога вела в Беотию, другая – в Патры, что на Пелопоннесе, и оттуда – на Истм. Ксерксу уже было известно, что главные силы эллинов идут к Истму, поэтому он тотчас разделил свое войско и почти половину направил в Патры с приказом занять Истм, пока туда не пришли эллинские войска.
   – Вишь, как зашагали! – переговаривались оставшиеся здесь воины, с завистью глядя вслед уходившим. – Дорога-то на Патры – через Дельфийское святилище. А уж там сокровищ – всего и не унести! Один лидийский царь Крез туда золото таскал без счета!
   – Да, там есть что положить в суму!
   – Разграбят Дельфы! – вздыхали и царедворцы, тайно сожалея, что это произойдет без их участия. – Все разграбят!
   – Не разграбят, – сказал Ксеркс, услышав, как они сокрушаются, – я запретил. В Дельфах – мои союзники.
   – Но, царь, как же оправдаются дельфрийцы перед Элладой? Если наши войска все кругом разграбят и сожгут, а Дельфы не тронут, так эллины сразу поймут, что тут сидят твои союзники!
   Царь небрежно махнул рукой.
   – Не мне заботиться об этом. Жрецы найдут способ оправдаться. Сотворят какое-нибудь чудо – им стоит только попросить своего бога!
   Дельфийцы, видя, как дым пожарищ с каждым днем приближается к их скалистому городу, в ужасе собрались возле святилища.
   – Надо вопросить божество, что нам делать. Спасать ли сокровища? Спасаться ли самим?
   Жрецы исполнили их просьбу, вопросили божество. Ответ был суровым:
   «Божество запрещает трогать храмовые сокровища. Бог сам сумеет защитить свое достояние».
   Дельфийцы, услышав такой ответ, покинули город и бежали на вершину Парнаса. Божество обещало защитить свои сокровища, но их жизни оно защищать не обещало! В Дельфах остались только прорицатель и служители храма. Они спокойно ждали персов, которым преданно помогали своими пророчествами.
   Ксеркс тем временем двинулся в Беотию, держа путь в самое сердце Эллады – в Афины.
   В Афинах еще с ночи завыли собаки, чуя надвигающуюся беду. Народ в тревоге и смятении толпился на улицах. От беотийских границ, погоняя лошадей и быков, запряженных в тяжело нагруженные повозки, спешили поселяне, надеясь укрыть свои семьи и свое имущество в стенах города. Иногда ветер доносил запах гари, и это особенно пугало и угнетало всполошенных людей.
   Архиппа металась по дому. То принималась собирать в узлы одежду и постели, приказывала рабыням укладывать в корзину наиболее ценную посуду, то вдруг садилась, опустив руки, – ей казалось, что уже все погибло, что все равно не спастись, персы уже близко… Куда бежать? Где укрыться от них?
   Дети не отходили от нее; самый маленький сынок не выпускал из рук ее хитона, – как схватился за ее подол, так и ходил за ней повсюду.
   Архиппа послала раба узнать, что делается в Афинах и что там говорят люди. Раб не вернулся. Бежал? Или его взяли в ополчение?
   – Фаинида, – попросила Архиппа старую кормилицу, – выйди, узнай, что там в городе.
   Фаинида, сухонькая и проворная, быстро вышла на улицу и так же быстро вернулась.
   – Ох, беда, беда! Богиня покинула город!
   У Архиппы опустились руки.
   – Как! Что ты говоришь, Фаинида?!
   – Да! Жрица богини вышла из Акрополя. Идет по городу, а в руках у нее лепешка…
   – Какая лепешка?
   – Ну, та лепешка, которую мы приносим в храм Афины, священной змее…
   – А где же змея?
   – Так вот, жрица и говорит: «Граждане афинские, вот медовая лепешка не съедена, ее некому есть, священная змея ушла из храма. Храм пуст. Змея ушла за богиней, а след ее ведет к морю. Богиня покинула… нас!..»
   Фаинида заплакала.
   – Ты сама видела жрицу?
   – Я-то не видела, но все соседи видели!
   Архиппу охватила нервная дрожь. Если Афина покинула свой город, то, видно, и афинянам придется уходить. Богиня не может защищать их. Теперь и она, потерявшая свою землю, сама беспомощна и беззащитна, как любая афинская женщина…
   – Что же делать? Что же нам делать? О Фемистокл, хоть бы ты скорей вернулся!
   – А я уже вернулся, Архиппа! – Веселый голос Фемистокла сразу услышал весь дом. – А почему ты не стоишь на дороге и не встречаешь меня, Архиппа?
   Дети хором закричали от радости. Сыновья и дочери, бросив все дела, сбежались к отцу. Малютка Никомеда изо всех сил дергала его за руку, требовала, чтобы он посадил ее к себе на плечо. Самый маленький сынок, только что научившийся ходить, приковылял к нему и ухватился за его плащ. Архиппа не выдержала, слезы хлынули ливнем.
   – Фемистокл! О Фемистокл!..
   А больше ничего не могла сказать.
   На другой же день Фемистокла услышали все Афины.
   – Граждане афинские, уходите на корабли! Мы не в силах защитить город, спасайтесь сами и спасайте свои семьи. Идите на корабли!
   По городу бежали глашатаи, посланные архонтами.
   – Граждане афинские, спасайте себя и свои семьи! – кричали они. – Идите на корабли! Спасайте себя и свои семьи!
   В городе началось смятение. Афиняне не верили своим ушам. Покинуть Афины, оставить родную землю, идти на корабли? Зачем?
   Фемистокл выступал и на Пниксе, и на агоре, рыночной площади.
   – Вспомните, что сказал Дельфийский оракул! – убеждал он афинян со всей страстью своего красноречия. – Вспомните:


 

Гнев Олимпийца смягчить не в силах Афина Паллада,

Как ни склоняй она Зевса – мольбами иль хитрым советом,

Все ж изреку тебе вновь адамантовой крепости слово:

Лишь деревянные стены дает Зевс Тритогенее

Несокрушимо стоять во спасенье тебе и потомкам.
[24]


 

   Корабли – это и есть те деревянные стены, которые будут несокрушимы и защитят нас от врага!
   Афиняне, потрясенные тем, что им придется оставить свою родину, не знали, на что решиться.
   Но случилось так, что, в то время как Фемистокл выступал с этой речью, на Акрополе, поднявшись со стороны Керамик, появился молодой Кимон, сын Мильтиада, героя Марафонской битвы. Он шел, окруженный товарищами. Прекрасное лицо его сияло. В руках он нес конские удила.
   Все Собрание на Пниксе обернулось к нему. Отсюда, с высоты, Акрополь хорошо виден, и афиняне увидели, как Кимон подошел к храму Афины и положил у порога эти удила – он посвящал их богине. Потом вошел в храм и вышел оттуда с одним из щитов, висевших на стене в храме, помолился богине и, спустившись с Акрополя, пошел к морю. Товарищи следовали за ним. Афиняне поняли: Кимон подтверждал слова Фемистокла – не конное войско спасет Афины, а спасут их корабли.
   Зловещий дым пожарищ приближался к Афинам, уже было видно и пламя. Горели селения на афинской земле. По городу снова побежали глашатаи:
   – Спасайте свои семьи! Спасайте как можете! Спешите на корабли! На корабли! На корабли!
   В городе начались крики, плач. Толпы женщин с детьми, немощные старики, рабы со всяким скарбом своих господ бежали по улицам. Грохотали груженые повозки.
   Над Афинами печально тянулись волокна дыма. Афиняне жгли все, что не могли взять с собой. Несмотря на то что стоял яркий, сияющий день, казалось, что все вокруг померкло. Печально глядели горы, оливковые сады на склонах затихли, словно в предчувствии беды… Невиданное, ни с чем не сравнимое зрелище – весь город уходил на корабли. Многие не могли сдержать рыдания. Мужественные в бою, теперь они плакали, как женщины, оставляя врагу Афины. С мечами и копьями в руках, они шли, не оглядываясь, потому что нестерпимо было видеть, как пустеют после них покинутые улицы и жилища. Поднимали глаза к Акрополю, чтобы унести в памяти колонны высоких храмов, украшенных цветными фризами и статуями, которые с упреком смотрели с холма, словно умоляя не покидать их на поругание.
   Афиняне шли к морю, шли тесно, будто текла человеческая река, спускались с высоких горных улиц, со склонов холмов. По всему городу ревели коровы, пригнанные поселянами. Лаяли и выли собаки, они бежали за своими хозяевами. Хозяева не могли взять их с собой, но они все-таки бежали с жалобным воем, понимая, что их покидают…
   Фемистокл провожал в гавань свою семью.
   – Куда же мы теперь, Фемистокл? – спросила Архиппа.
   – В Трезену. Трезенцы примут вас.
   – Вот мы и разорили свое гнездо, Фемистокл! – пожаловалась Архиппа.
   Фемистокл вздохнул, он и сам с тоской только что подумал об этом. Он подозвал верного раба, перса Сикинна, который много лет жил в его доме и был учителем его детей:
   – Сикинн, ты поедешь с ними в Трезену…
   – Нет, нет! – закричала Архиппа. – Ты, Сикинн, пойдешь со своим господином. Ты будешь охранять его в бою!
   Увидев, что лицо Архиппы непреклонно, Фемистокл согласился.
   – Но сможешь ли ты Сикинн, воевать с персами? Ты ведь и сам перс.
   – Но разве не персы бросили меня, раненного, на поле битвы, когда еще в ту войну мы пришли сюда с нашим царем Дарием? Они бежали, оставив меня на поругание врагу. Ты меня взял к себе, ты меня вылечил, ты всегда был мне добрым господином. Я умру за тебя по первому твоему слову!
   – Не будем говорить о смерти. Нам не умирать надо, а побеждать!
   На это Фемистоклу никто не ответил. Побеждать! Как поверить в невозможное? Да и верил ли он сам в это?
   Фемистокл молчал. Нестерпимая тоска давила сердце. Он поднял глаза к Акрополю, мысленно прощаясь с афинской святыней. Там, за высокими колоннами храма, стоит статуя их богини, одинокая, оставленная…
   – Поезжайте, я догоню вас, – сказал он Архиппе.
   Он свернул в сторону, поднялся на Акрополь. Хотелось еще – в последний раз! – окинуть взглядом с высоты холма свою родную землю, проститься. Кто знает, придется ли ему вернуться сюда!
   Он вошел в храм. Богиня Афина сурово глядела куда-то поверх его головы.
   – Клянусь Зевсом! – вдруг прошептал Фемистокл. – А где же эгида богини?
   Золотая эгида, украшавшая грудь богини, исчезла.
   «Спрятали жрецы! – решил Фемистокл. – Спрятали для персов!»
   Он вошел в маленькую комнату позади святилища. Там было сложено все имущество храма – треножники, светильники, старые расшитые покрывала богини… Фемистокл внимательно осмотрел помещение и не нашел эгиды.
   «Значит, унесли с собой…»
   В самом углу он заметил ларец. Фемистокл открыл его и отшатнулся в изумлении: ларец был полон золота.
   – Так вот что они оставили персам в подарок! – пробормотал Фемистокл. – Я так и знал… Но нет, не персам пойдет это афинское золото, а пойдет оно в уплату нашему афинскому войску!
   Он спрятал ларец под плащом и вышел из храма.
   Город затихал, умирал. Только старики, которые были уже не в силах держать меч в руках, стояли на холме Акрополя и глядели вслед уходящим. Одни могли бы тоже уйти в Трезену, но не ушли вовремя. Другие никуда не могли уйти, потому что были немощны. Теперь они все надеялись и верили, что деревянные стены, о которых говорил оракул, – именно стены Акрополя, хотя они были всего-навсего колючим плетнем. Старики стояли тихие, как дети, и беспомощно плакали, видя разорение своей древней и славной отчизны.
   А в гавани один за другим от берегов Аттики отходили корабли. Семьи афинян переправлялись на Саламин. За одним из кораблей в пролив бросилась собака – ее хозяин плыл на этом корабле. Она из последних сил спешила за триерой. Никто не думал, что она сможет доплыть до острова. Но собака доплыла, вылезла на берег и, не успев увидеть хозяина, упала мертвой.
   Корабли увозили семьи афинян и в Трезену, прибрежный город Арголиды. Этот город был когда-то населен ионийцами и поэтому был связан с Афинами узами тесной дружбы.



ВОЕННАЯ ХИТРОСТЬ ФЕМИСТОКЛА


   Еврибиад, бледный, озабоченный, обратился к военачальникам:
   – Ксеркс собирает свой флот у Фалер. Надо готовиться к морской битве. Где мы, дадим эту битву? Кто желает – сообщите свое мнение.
   Фемистокл, уже заранее продумавший, как и где надо дать морской бой, предложил без колебаний:
   – Морской бой надо дать здесь, у берегов Аттики, в Саламинском проливе.
   И сразу начался спор. Громче и решительнее всех выступали пелопоннесцы и коринфяне, заботясь о своих городах.
   – Аттика уже оставлена – зачем же нам защищать ее?
   – Надо спешить к Истму и там дать бой! Надо защищать Пелопоннес, пока еще он принадлежит нам!
   – Если мы проиграем битву здесь, у Саламина, то будем заперты на острове!
   – Да! И без всякой надежды на спасение. А с Истма мы еще можем спастись – уйдем в свои города и укрепимся там!
   Фемистокл, слушая это, не знал, выдержит ли его сердце. Все отступились от афинской земли. Отступились от святилища всей Эллады – афинского Акрополя. Афинские корабли должны уйти к Истму и защищать Пелопоннес, покинув Аттику на произвол врага!
   Фемистокл был в отчаянии.
   – Но если мы уведем корабли от Саламина, то погибнут все афинские семьи, которые укрылись на острове! Неужели вы пойдете и на это?
   В Собрание, расталкивая военачальников, ворвался какой-то человек, бледный, растерянный, в одном хитоне.
   – Персы уже в Афинах, – крикнул он охрипшим голосом. – Они жгут Акрополь!
   Военачальники вскочили со своих мест. Каждый кричал свое:
   – Боги отступились от нас!
   – К Истму! Скорей к Истму!
   Некоторые из пелопоннесцев не стали ждать, пока вынесут решение, и бросились к своим кораблям, спеша поднять якоря.
   Фемистокл еще пытался убедить союзников:
   – Поймите, что, защищая Аттику, мы защитим и всю Элладу! Ведь только здесь, у Саламина, в узких проливах, мы можем выиграть битву! Мы знаем наш пролив, и подводные камни, и отмели, персы же их не знают. А у Истма, в открытом море, персы наверняка разобьют нас!
   Но его уже никто не слушал. И сам Еврибиад отвернулся от него.
   – Решено, – сказал Еврибиад, – дадим битву у Истма.
   Многие корабли готовы были отплыть. И лишь наступившая ночь удержала их у Саламина.
   С гневным сердцем и поникшей головой Фемистокл вернулся на свой корабль. Его красноречие не победило страха военачальников, его разумные доводы не дошли до их разума. Каждый стремится защитить именно свой. город – и разве не по этой самой причине нынче гибнет Эллада?
   Воины-афиняне следили за Фемистоклом тревожными глазами, когда он тяжелым шагом проходил мимо них. Афинский философ Мнесифил, который был на корабле Фемистокла, обратился к нему:
   – Друг мой Фемистокл, скажи, какое решение принято на Совете?
   – Дать бой у Истма, – хмуро ответил Фемистокл.
   Мнесифил задумался.
   – Если флот покинет Саламин, – сказал он, – то тебе, Фемистокл, больше не придется сражаться за родину. Ведь сейчас каждый военачальник бросится защищать свой родной город. И тогда никто на свете не сможет уже помешать эллинскому флоту рассеяться. Эллада погибнет от собственной глупости. Поэтому, если есть хоть какая-нибудь возможность, иди, попытайся отменить это решение и убеди Еврибиада остаться здесь. Эллины должны держаться вместе!
   Фемистокл поднял голову:
   – Флот рассеется? Флот рассеется… Мнесифил, это так и будет – каждый за себя. И тогда нам уже никакой надежды на спасение… Именно это я и должен был сказать на Совете!
   Фемистокл тотчас поднялся, чтобы идти к Еврибиаду.
   Еврибиад удивился, увидев Фемистокла.
   – Зачем ты здесь, Фемистокл?
   – Я хочу обсудить с тобой одно общее дело, Еврибиад.
   – Что ты хочешь мне сообщить?
   – Я хочу убедить тебя остаться у Саламина.
   – Ты опять? – закричал Еврибиад и, схватив палку, которой он, как полководец, наказывал нерадивых воинов, замахнулся на Фемистокла.
   Фемистокл не уклонился от удара.
   – Бей, – сказал он, – бей, но выслушай.
   Еврибиад с изумлением посмотрел на него. Кротость Фемистокла обезоружила его. Он отбросил палку.
   – Садись.
   Фемистокл сел. Еврибиад сел рядом. И здесь, в тиши корабля, когда слова идут от сердца к сердцу, Фемистокл повторил Еврибиаду слова Мнесифила, что, если он позволит военачальникам увести корабли от Саламина, флот их рассеется, а потеряв флот, они все останутся перед врагом беззащитными…
   – Прошу тебя, Еврибиад, собери еще раз военачальников и отмени принятое решение, которое погубит нас всех!
   Страстная речь Фемистокла убедила Еврибиада. Утром, лишь засветилась заря, он снова созвал Совет.
   Фемистокл выступил сразу, не дожидаясь, пока Еврибиад объявит, почему созван Совет.
   – Союзники! Не решайте так опрометчиво судьбу Эллады! Вдумайтесь…
   – Фемистокл! – грубо прервал его коринфянин Адимант. – На состязаниях бьют палками тех, кто выбегает раньше, чем подадут знак!
   – А тот, кто останется позади, не получает венка! – живо ответил Фемистокл.
   И обратился к Еврибиаду. Но, чтобы не оскорбить союзников, здесь он уже приводил иные доводы.
   – Еврибиад! В твоих руках ныне спасение Эллады! Послушайся моего совета и дай здесь, у Саламина, морскую битву, а не следуй за теми, кто предлагает отплыть отсюда к Истму. Как я уже говорил, у Истма придется сражаться с персами в открытом море, а это нам весьма невыгодно, так как наши корабли числом уступают врагу. А если мы будем сражаться в узком проливе против большого флота, то, по всей вероятности, одержим решительную победу. Ведь сражаться в проливе выгоднее нам, а в открытом море – противнику. Если мы победим на море, то варвары не придут к вам на Истм. Они не проникнут и дальше в Аттику, но обратятся в бегство. И этим мы спасем Элладу. Ведь и оракул нам обещал «врагов одоленье» при Саламине. Когда люди принимают разумные решения, то обычно все им удается. Если же их решения безрассудны, то и божество обыкновенно не помогает человеческим начинаниям!
   Адимант то бледнел, то краснел от гнева. Истм – это Коринф. Значит, надо защищать Аттику и покинуть Коринф? Он несколько раз пытался перебить Фемистокла, но Еврибиад не позволял ему этого.
   Однако как только Фемистокл умолк, Адимант сказал с прежней грубостью:
   – Тому, кто не имеет родины, следовало бы молчать. Еврибиад не должен предоставлять право голоса человеку, лишенному отечества. Ведь прежде чем вносить предложения, Фемистокл должен указать, какой город он представляет!
   Тут и Фемистокл утратил свою сдержанность. Упрекать его за то, что Афины во власти врага, – какую же низкую надо иметь душу.
   Он резко обернулся к Адиманту и коринфянам, которые стояли за его спиной, и ответил, уже не выбирая выражений и не боясь оскорблений:
   – Мой город – Афины. А город Афины и аттическая земля больше, чем Коринф. Мой город снарядил двести кораблей, вот они стоят у Саламина. И ни один из эллинских городов не сможет отразить нападения афинян!
   С этими словами он, огорченный и разгневанный, отошел от них и поднялся на палубу своего корабля. И уже отсюда, с высоты палубы, он снова обратился к Еврибиаду, и в голосе его звучала нескрываемая угроза.
   – Если ты Еврибиад, останешься у Саламина и покажешь себя доблестным мужем – прекрасно! Если нет – погубишь Элладу. Ведь в этой войне главная наша опора – флот. Поэтому послушай меня! Если же ты этого не сделаешь, то мы, афиняне, немедленно с женами и детьми отправимся в италийский Сирис. Город этот уже с давних времен наш, и по изречениям оракула мы должны там поселиться. А вы, лишившись таких союзников, как мы, еще вспомните мои слова!
   Еврибиад внимательно посмотрел на Фемистокла из-под своих нависших бровей. Он понял, что это не простая угроза. Фемистокл – военачальник афинских кораблей, и он сделает так, как говорит.
   – Что он грозит там со своим флотом? – закричал Адимант. – Коринф тоже снарядил сорок кораблей!
   – Сорок, а не двести, – сдержанно заметил Еврибиад.
   – Но я тоже, клянусь Зевсом, могу увести свои корабли!
   – Всего лишь сорок, а не двести, – так же сухо отозвался Еврибиад.
   – Смотрите, смотрите! – послышались отовсюду голоса. – Сова прилетела! Сова!
   Над кораблем Фемистокла появилась сова. Она подлетела с правой стороны и села на верхушку мачты.
   – Знамение! – заговорили кругом. – Афина
[25]обещает победу!
   Еврибиад со страхом смотрел на сову, которая сидела на мачте, широко раскрыв желтые невидящие глаза. Птица Афины…
   – Фемистокл прав, – сказал Еврибиад, – мы остаемся здесь. Битва будет при Саламине.
   Прошло несколько дней. Было туманное утро. Малиновое солнце еле просвечивало сквозь густую белую дымку. А когда туман рассеялся, эллины увидели, что персидский флот уже стоит у Фалер.
   Вскоре к морю, к Фалерской гавани, подошли и сухопутные персидские войска и на глазах у эллинов заняли весь берег. Было видно, как они, разделившись на отряды, ставят палатки, носят воду, зажигают костры…
   И еще эллины увидели, как персы поднялись на гору Эгалесс. Они принесли и поставили на выступе скалистого кряжа царский трон под золотым балдахином – оттуда был виден почти весь Саламинский пролив и царь Ксеркс мог наблюдать движение эллинских кораблей.
   Неодолимый страх снова прошел по эллинским лагерям. Бежать! Уходить, пока не поздно! Смерть, гибель стоит перед глазами!..
   И снова крики военачальников со всех союзных кораблей:
   – Еврибиад! Веди нас на Истм! Идем на Истм! На Истм! Там все наши сухопутные войска! На Истм!
   Афиняне молчали. Фемистокл обратился было к Еврибиаду, чтобы напомнить о его решении. Но Еврибиад закричал на него:
   – Я достаточно слушал тебя! Что нам защищать здесь? Пустой город? Да и города-то уже нет. Смотри!
   В той стороне, где стояли Афины, небо чернело от дыма. Фемистокл замолчал, спазм сдавил горло. Горит Акрополь!