– Сегодня ночью мы уйдем на Истм, – сказал Еврибиад. – Отдайте приказ рулевым, пусть будут готовы. Нам незачем ждать, чтобы персидские корабли подошли и уничтожили нас.
– Это твое окончательное решение, Еврибиад? – спросил Фемистокл.
– Да, окончательное, – резко ответил Еврибиад, не глядя на Фемистокла, – и больше не приходи ко мне со своими предложениями. Нам незачем погибать из-за афинских развалин. Мы будем защищать Пелопоннес. Готовь к отплытию свои корабли.
– Ты не афинские развалины отдаешь врагу, – сказал Фемистокл, – ты отдаешь Элладу!
Но Еврибиад отвернулся от него.
– Так, значит, идем на Истм? – тревожно спрашивали афинские военачальники, когда Фемистокл с удрученным видом вернулся на свой корабль.
– Нет, – твердо сказал Фемистокл, – мы не уйдем отсюда. Если союзники покинут нас, мы останемся у Саламина. Властью стратега, данной мне Афинами, я приму битву здесь, у Саламина, без них.
– Фемистокл, нам одним будет трудно выстоять! И наш эллинский флот во много раз меньше, чем персидский. А если уйдут пелопоннесцы…
Фемистокл, занятый важной мыслью, которая сейчас пришла ему в голову, остановил их:
– Подождите, подождите… Есть еще одно решение. Дайте мне додумать…
Военачальники переглянулись понимающим взглядом и отошли. Их «Хитроумный Одиссей» обязательно что-нибудь придумает.
Фемистокл позвал к себе Сикинна:
– Могу ли я доверять тебе, Сикинн?
– Господин, не обижай меня, ответил Сикинн, – ты знаешь, что я предан тебе и твоей семье. У тебя есть основания сомневаться в моей верности – я перс. Но, кроме того, я твой преданный слуга, Фемистокл. Я столько лет живу в твоем доме, я не видел обиды. Твоя семья мне стала родной. Как же я могу предать тебя?
Фемистокл смотрел ему в глаза и видел, что Сикинн не лжет.
– Тогда слушай меня внимательно, сказал он. – Ты переберешься к персам и велишь провести тебя к царю. Скажи, что несешь важную для них весть. Ты перс, тебе они поверят.
– А что я скажу царю?
– А царю ты скажешь так: афинский стратег Фемистокл перешел на твою сторону и теперь предупреждает тебя, что эллины хотят бежать. И он советует царю лишить их этой возможности и напасть на них, пока они в затруднении, потому что их сухопутные войска еще не подошли к Саламину. И что если царь нападет на них сейчас, то может истребить весь их флот.
Сикинн, ничему не удивляясь, выслушал Фемистокла, повторил про себя его слова и кивнул головой:
– Я все сделаю, господин.
– Ты должен сделать это до ночи.
– Я иду, господин.
Сикинн поклонился и незаметно исчез с корабля.
День уходил. Блистающее небо начинало меркнуть. Фемистокл, тяжело задумавшись, сидел в своем шатре, стоявшем у самого берега, и ждал. Ждал Сикинна. Ждал надвигающихся событий. Вот-вот наступит тьма, и корабли пелопоннесцев неслышно отойдут от Саламина…
Вошел слуга и сказал, что его зовут. Фемистокл вышел. Перед ним стоял Аристид.
Фемистокл, увидев его, не удивился. Он часто слышал, как афиняне сожалеют о его изгнании. Аристид из тех, кто может помочь словом и делом теперь, когда родина гибнет, и что хуже будет, если он перейдет к персам и станет служить им… Фемистокл слышал это и сам внес предложение вернуть Аристида.
– Войди, Аристид.
Аристид вошел в шатер.
– Я только что с Эгины, – сказал он. – Я поспешил к тебе, чтобы предупредить… Я знаю, Фемистокл, ты никогда не был мне другом…
– Так же как и ты мне, – сказал Фемистокл.
– Да, – согласился Аристид, – так же как и я тебе. Но сейчас, перед лицом страшной опасности, мы должны состязаться только в одном – как бы сделать больше добра родине. Поэтому я поспешил к тебе, чтобы сказать: пелопоннесцы могут теперь рассуждать сколько угодно об отплытии на Истм, это бесполезно…
Фемистокл затаил дыхание, боясь поверить и обмануться.
– Да, бесполезно, – продолжал Аристид. – Я утверждаю, что и коринфяне, и сам Еврибиад не смогут уже отплыть отсюда, даже если бы захотели: мы окружены врагами. Я видел это собственными глазами, когда пробирался сюда. Ступай и сообщи об этом Еврибиаду.
– Ты принес добрую весть, Аристид! – обрадовался Фемистокл. – Ты подтвердил то, чего я ждал и хотел. Ведь все сделалось так, как выгодно для нас. Знай же, что персы поступили так по моему внушению!
И рассказал Аристиду, как он сам через Сикинна надоумил Ксеркса окружить их и Ксеркс попался на Фемистоклову хитрость.
– Я должен был удержать пелопоннесцов у Саламина. Я не собирался предавать их, поверь!
– Ты правильно сделал, Фемистокл, – сказал Аристид, – и я рад, что твоя хитрость удалась. Теперь есть надежда выиграть битву, и лишь только это еще может спасти Элладу!
– Так выйди и скажи им, что мы окружены, что мы заперты. Если я скажу, они не поверят мне, сочтут мои слова пустой болтовней. А тебе поверят.
– Я сделаю это.
Аристид вышел и сразу направился к Еврибиаду. Услышав, что персидский флот окружил их, пелопоннесцы заволновались, они не хотели верить и Аристиду.
– Аристид – афинянин! Ему, как и Фемистоклу, нужно задержать нас здесь, у Аттики!
– Поднимай паруса! Мы еще успеем уйти отсюда!
В это время в пролив ворвалась теносская триера, с острова Тенос.
Начальник триеры Панетия громко, дрожащим от волнения голосом закричал:
– Эллины! Вы окружены, персы заняли все проходы!
Наступила тишина. Теперь уже все поняли и поверили, что путь отрезан. Значит, бой. И уже не к отплытию стали готовиться, а к сражению. Они готовились со всем мужеством насмерть сразиться с врагом, и, может быть, это было мужество отчаяния.
– Это твое окончательное решение, Еврибиад? – спросил Фемистокл.
– Да, окончательное, – резко ответил Еврибиад, не глядя на Фемистокла, – и больше не приходи ко мне со своими предложениями. Нам незачем погибать из-за афинских развалин. Мы будем защищать Пелопоннес. Готовь к отплытию свои корабли.
– Ты не афинские развалины отдаешь врагу, – сказал Фемистокл, – ты отдаешь Элладу!
Но Еврибиад отвернулся от него.
– Так, значит, идем на Истм? – тревожно спрашивали афинские военачальники, когда Фемистокл с удрученным видом вернулся на свой корабль.
– Нет, – твердо сказал Фемистокл, – мы не уйдем отсюда. Если союзники покинут нас, мы останемся у Саламина. Властью стратега, данной мне Афинами, я приму битву здесь, у Саламина, без них.
– Фемистокл, нам одним будет трудно выстоять! И наш эллинский флот во много раз меньше, чем персидский. А если уйдут пелопоннесцы…
Фемистокл, занятый важной мыслью, которая сейчас пришла ему в голову, остановил их:
– Подождите, подождите… Есть еще одно решение. Дайте мне додумать…
Военачальники переглянулись понимающим взглядом и отошли. Их «Хитроумный Одиссей» обязательно что-нибудь придумает.
Фемистокл позвал к себе Сикинна:
– Могу ли я доверять тебе, Сикинн?
– Господин, не обижай меня, ответил Сикинн, – ты знаешь, что я предан тебе и твоей семье. У тебя есть основания сомневаться в моей верности – я перс. Но, кроме того, я твой преданный слуга, Фемистокл. Я столько лет живу в твоем доме, я не видел обиды. Твоя семья мне стала родной. Как же я могу предать тебя?
Фемистокл смотрел ему в глаза и видел, что Сикинн не лжет.
– Тогда слушай меня внимательно, сказал он. – Ты переберешься к персам и велишь провести тебя к царю. Скажи, что несешь важную для них весть. Ты перс, тебе они поверят.
– А что я скажу царю?
– А царю ты скажешь так: афинский стратег Фемистокл перешел на твою сторону и теперь предупреждает тебя, что эллины хотят бежать. И он советует царю лишить их этой возможности и напасть на них, пока они в затруднении, потому что их сухопутные войска еще не подошли к Саламину. И что если царь нападет на них сейчас, то может истребить весь их флот.
Сикинн, ничему не удивляясь, выслушал Фемистокла, повторил про себя его слова и кивнул головой:
– Я все сделаю, господин.
– Ты должен сделать это до ночи.
– Я иду, господин.
Сикинн поклонился и незаметно исчез с корабля.
День уходил. Блистающее небо начинало меркнуть. Фемистокл, тяжело задумавшись, сидел в своем шатре, стоявшем у самого берега, и ждал. Ждал Сикинна. Ждал надвигающихся событий. Вот-вот наступит тьма, и корабли пелопоннесцев неслышно отойдут от Саламина…
Вошел слуга и сказал, что его зовут. Фемистокл вышел. Перед ним стоял Аристид.
Фемистокл, увидев его, не удивился. Он часто слышал, как афиняне сожалеют о его изгнании. Аристид из тех, кто может помочь словом и делом теперь, когда родина гибнет, и что хуже будет, если он перейдет к персам и станет служить им… Фемистокл слышал это и сам внес предложение вернуть Аристида.
– Войди, Аристид.
Аристид вошел в шатер.
– Я только что с Эгины, – сказал он. – Я поспешил к тебе, чтобы предупредить… Я знаю, Фемистокл, ты никогда не был мне другом…
– Так же как и ты мне, – сказал Фемистокл.
– Да, – согласился Аристид, – так же как и я тебе. Но сейчас, перед лицом страшной опасности, мы должны состязаться только в одном – как бы сделать больше добра родине. Поэтому я поспешил к тебе, чтобы сказать: пелопоннесцы могут теперь рассуждать сколько угодно об отплытии на Истм, это бесполезно…
Фемистокл затаил дыхание, боясь поверить и обмануться.
– Да, бесполезно, – продолжал Аристид. – Я утверждаю, что и коринфяне, и сам Еврибиад не смогут уже отплыть отсюда, даже если бы захотели: мы окружены врагами. Я видел это собственными глазами, когда пробирался сюда. Ступай и сообщи об этом Еврибиаду.
– Ты принес добрую весть, Аристид! – обрадовался Фемистокл. – Ты подтвердил то, чего я ждал и хотел. Ведь все сделалось так, как выгодно для нас. Знай же, что персы поступили так по моему внушению!
И рассказал Аристиду, как он сам через Сикинна надоумил Ксеркса окружить их и Ксеркс попался на Фемистоклову хитрость.
– Я должен был удержать пелопоннесцов у Саламина. Я не собирался предавать их, поверь!
– Ты правильно сделал, Фемистокл, – сказал Аристид, – и я рад, что твоя хитрость удалась. Теперь есть надежда выиграть битву, и лишь только это еще может спасти Элладу!
– Так выйди и скажи им, что мы окружены, что мы заперты. Если я скажу, они не поверят мне, сочтут мои слова пустой болтовней. А тебе поверят.
– Я сделаю это.
Аристид вышел и сразу направился к Еврибиаду. Услышав, что персидский флот окружил их, пелопоннесцы заволновались, они не хотели верить и Аристиду.
– Аристид – афинянин! Ему, как и Фемистоклу, нужно задержать нас здесь, у Аттики!
– Поднимай паруса! Мы еще успеем уйти отсюда!
В это время в пролив ворвалась теносская триера, с острова Тенос.
Начальник триеры Панетия громко, дрожащим от волнения голосом закричал:
– Эллины! Вы окружены, персы заняли все проходы!
Наступила тишина. Теперь уже все поняли и поверили, что путь отрезан. Значит, бой. И уже не к отплытию стали готовиться, а к сражению. Они готовились со всем мужеством насмерть сразиться с врагом, и, может быть, это было мужество отчаяния.
БИТВА ПРИ САЛАМИНЕ
Утром, дождавшись первых лучей своего божества и принеся ему жертву, персидский царь Ксеркс поднялся на скалу и сел на свой золотой трон. Он приготовился наблюдать битву. Отсюда, с высоты, были хорошо видны и остров Саламин, и проливы и скалистые островки, торчащие из воды, и эллинский флот, будто маленькое испуганное стадо, загнанное в узкие саламинские проливы… Видны были царю и его величавые тяжелые разукрашенные корабли. Первым в первом ряду стоял большой корабль карийской царицы Артемизии со множеством воинов на борту. Царица Артемизия была его сатрапом.
Ксеркс, окинув взглядом расположение военных сил, презрительно усмехнулся:
– И эти безумцы все-таки хотят сразиться со мной!
Царя, кроме телохранителей, окружали писцы. Он приказал им внимательно следить за ходом боя и подробно записывать все – кто как сражается, кто побеждает, кто уклоняется от битвы. Он хотел знать имена своих героев, а также имена трусов, изменяющих ему.
Фемистокл со своим даром мгновенно осваивать обстановку увидел, что персы сделали многое, чтобы помочь эллинам. Они, следуя своему стратегическому плану, разбросали флот. Часть кораблей стояла у маленького скалистого островка Пситталии между Саламином и Пиреем, афиняне называли этот островок бельмом на глазу у Пирея. Часть кораблей отплыла к островку Кеосу, что у северного выхода из Саламинского пролива. Финикийские корабли стояли в Элевсинской бухте, севернее Саламинского пролива. А ионийские – между Пситталией и Пиреем, у южного выхода того же пролива. Их флот был раздроблен, рассредоточен. Персы лишились своего численного превосходства, и Фемистокл понял, что наступил тот самый счастливый момент, который персы сами предоставили эллинам и который нельзя упустить.
В то время как царь Ксеркс со своего золотого трона прикидывал ход будущего сражения, афинский стратег Фемистокл приносил жертву возле корабля Еврибиада. Жертва была угодна богам, это подтверждало ярко вспыхнувшее пламя на жертвеннике. К тому же кто-то в это время чихнул справа от жертвенника, это тоже было счастливой приметой. Эллины ободрились, их боги обещали помочь им. И вопреки рассудку у них появились какие-то светлые надежды…
Эллинские корабли выстроились, готовые по первому знаку вступить в бой. Все смотрели на Фемистокла, ждали его команды – ведь это он настаивал на битве при Саламине, и теперь всем уже казалось, что именно он знает, как и когда начать битву.
Фемистокл стоял на палубе своего большого корабля. Он медлил, выжидал, не спуская зорких глаз с персидских кораблей. Но, когда увидел, что персы подошли к проливу, дал команду вступать в бой. Эллинские триеры, дружно взмахнув веслами, ринулись навстречу врагу. И тут же персидские корабли, словно хищные птицы, поджидавшие добычу, напали на них со всех сторон.
Эллины дрогнули, гибель казалась неизбежной. Был страшный момент, когда весла поднялись, чтобы грести к берегу, бежать…
Но тут одна из афинских триер вдруг вырвалась из строя и дерзко напала на вражеский корабль. Корабли столкнулись, триера врезалась железным носом в борт персидского корабля и не могла освободиться. Афиняне, увидев это, бросились на помощь своей триере. Персы, рванувшись им навстречу, влетели в пролив.
Начался бой.
Узкий Саламинский пролив помогал эллинам. Их легкие корабли двигались свободно, увертывались, отходили, нападали… А персидским кораблям было тесно, они сталкивались с треском и грохотом, мешали друг другу, то садились на мель, то налетали на подводные скалы. Сражалась только малая часть флота, все персидские корабли не могли войти в пролив и бесполезно стояли в открытом море.
Персы бились отважно, они знали, что сам царь смотрит на них. Но сражались они беспорядочно, суматошно, с оглушающим криком, тогда как эллины действовали продуманно и умело. Не так давно они стали моряками, но морские битвы у Артемисия многому научили их.
Один за другим рушились, разваливались, уходили под воду тяжелые персидские корабли. Треск разбиваемых судов, проклятия военачальников, голоса гибнущих людей, умоляющих о пощаде, – все сливалось в протяжный и страшный гул.
Фемистокл в азарте битвы не видел, как стрелы и копья летят в него с высоких вражеских кораблей. Но он видел, он чувствовал, что эллины побеждают, и радость опаляла сердце. Однако доверять ли неверному счастью сражений?
Но вот уже расстроенная финикийская флотилия, ворвавшись в пролив, пытается пробиться к ионийской эскадре, а эллинские корабли бьют финикиян в проливе, разбивают, топят… А вот эллинская триера гонится за большим персидским кораблем, а тот, убегая, по пути топит свой же корабль.
Смотри, Фемистокл, это бежит царица Артемизия!
– Смотри, она утопила калиндийский корабль! Топит своих союзников!
Афиняне, разъяренные битвой, преследовали и топили вражеские корабли, которые бестолково бросались то в одну сторону, то в другую, пытаясь отбиваться. Спасшись от ярости афинян, они устремлялись к Фалерской гавани под защиту своих сухопутных войск. Но тут их перехватывали эгинцы и жестоко расправлялись с ними. Персы наконец начали понимать, что эллины намеренно заманили их в эти узкие проливы и что персидские военачальники сделали крупную ошибку. В открытом море они были бы непобедимы, а здесь им просто не дают перевести дыхание.
Персы пришли в отчаяние. И как только начало меркнуть солнце и вечерние тени легли на воду, персидский флот всей массой своих кораблей обратился в бегство.
Эллины вернулись к Саламину. Это была неслыханная победа, они еще и сами никак не могли поверить в нее. Усталые, но не чувствующие усталости воины вышли на берег. Разгоряченные боем, они долго не могли успокоиться, вспоминали подробности битвы.
– Ионийцы все-таки придерживали свои копья, – видно надписи Фемистокла затронули их совесть!
– Да ведь и всю битву задумал Фемистокл. Если бы не он, никогда нам не добиться бы победы! Эллада погибла бы.
– А пелопоннесские корабли хотели убежать. Но, говорят, их остановил голос. А кто слышал?
– Ну, кто-нибудь да слышал, если говорят!
– Какой голос?
– Женский голос. Громко так сказал, на всех кораблях там слышали: «Трусы! Доколе вы будете грести назад?» И призрак был. Женщина.
– Это Афина. Афина помогла нам!
– Но без Фемистокла нам и Афина не помогла бы!
Всю ночь на Саламине горели костры. Жрецы приносили благодарственные жертвы. Воины отмывали в море пот и кровь, перевязывали раны, готовили погребальные костры убитым.
Эпикрат, даже не сбросив окровавленных доспехов, поспешил к Фемистоклу.
– Ты великий человек, Фемистокл! – сказал он, обнимая его.
– Почему, Эпикрат, ты можешь хвалить Фемистокла, – усмехнулся Фемистокл, – а мне это делать ты всегда запрещаешь?
– Потому что это может погубить тебя.
Фемистокл внимательно посмотрел на него:
– Ты что-нибудь слышал, Эпикрат, чего я не знаю?
– Нет. Я просто советую тебе еще раз: не требуй для себя славы, отнесись спокойно к тому, что не все оценят тебя, как подобает. Но знай: имя твое навеки связано с этой славной победой. Знай это и молчи, если даже теперь этого многие не захотят признать.
Эпикрат ушел. Фемистокл задумался над его словами, в душе остался неприятный осадок. «Не все оценят, как подобает». Вот как? Но кто же будет оспаривать, что это именно он, Фемистокл, подготовил победу?
Фемистокл махнул рукой. А, этот Эпикрат всегда что-то предвидит, и всегда плохое. Но кто же будет восставать против очевидности?!
Ночью к нему явился Сикинн. Фемистокл от всего сердца обрадовался:
– Ты жив, Сикинн! Ты сослужил Элладе прекрасную службу тем, что помог мне!..
Сикинн рассказал, как он пробрался к персам и как царь благодарил Фемистокла за предупреждение. Но царь так и не понял, что Фемистокл действовал не в его пользу, а в пользу Эллады.
– А как гневался он, когда его корабли побежали! Все время вскакивал с трона от досады. Финикийцы пришли жаловаться, что персы не помогли им в сражении, так он велел всем финикийским военачальникам отрубить головы, чтобы они не клеветали на персов. А ты видел, господин, как Артемизия, убегая, потопила корабль своих союзников? Ксерксу сказали: видишь, как храбро сражается галикарнасская царица – потопила вражеский корабль и никто не спасся! Ну, а раз никто с того корабля не спасся, то и некому обличить ее. Ксеркс поверил, что Артемизия так отличилась в бою, и сказал: «Мужчины у меня превратились в женщин, а женщины стали мужчинами!» С гневом сказал. И с печалью.
Ксеркс, окинув взглядом расположение военных сил, презрительно усмехнулся:
– И эти безумцы все-таки хотят сразиться со мной!
Царя, кроме телохранителей, окружали писцы. Он приказал им внимательно следить за ходом боя и подробно записывать все – кто как сражается, кто побеждает, кто уклоняется от битвы. Он хотел знать имена своих героев, а также имена трусов, изменяющих ему.
Фемистокл со своим даром мгновенно осваивать обстановку увидел, что персы сделали многое, чтобы помочь эллинам. Они, следуя своему стратегическому плану, разбросали флот. Часть кораблей стояла у маленького скалистого островка Пситталии между Саламином и Пиреем, афиняне называли этот островок бельмом на глазу у Пирея. Часть кораблей отплыла к островку Кеосу, что у северного выхода из Саламинского пролива. Финикийские корабли стояли в Элевсинской бухте, севернее Саламинского пролива. А ионийские – между Пситталией и Пиреем, у южного выхода того же пролива. Их флот был раздроблен, рассредоточен. Персы лишились своего численного превосходства, и Фемистокл понял, что наступил тот самый счастливый момент, который персы сами предоставили эллинам и который нельзя упустить.
В то время как царь Ксеркс со своего золотого трона прикидывал ход будущего сражения, афинский стратег Фемистокл приносил жертву возле корабля Еврибиада. Жертва была угодна богам, это подтверждало ярко вспыхнувшее пламя на жертвеннике. К тому же кто-то в это время чихнул справа от жертвенника, это тоже было счастливой приметой. Эллины ободрились, их боги обещали помочь им. И вопреки рассудку у них появились какие-то светлые надежды…
Эллинские корабли выстроились, готовые по первому знаку вступить в бой. Все смотрели на Фемистокла, ждали его команды – ведь это он настаивал на битве при Саламине, и теперь всем уже казалось, что именно он знает, как и когда начать битву.
Фемистокл стоял на палубе своего большого корабля. Он медлил, выжидал, не спуская зорких глаз с персидских кораблей. Но, когда увидел, что персы подошли к проливу, дал команду вступать в бой. Эллинские триеры, дружно взмахнув веслами, ринулись навстречу врагу. И тут же персидские корабли, словно хищные птицы, поджидавшие добычу, напали на них со всех сторон.
Эллины дрогнули, гибель казалась неизбежной. Был страшный момент, когда весла поднялись, чтобы грести к берегу, бежать…
Но тут одна из афинских триер вдруг вырвалась из строя и дерзко напала на вражеский корабль. Корабли столкнулись, триера врезалась железным носом в борт персидского корабля и не могла освободиться. Афиняне, увидев это, бросились на помощь своей триере. Персы, рванувшись им навстречу, влетели в пролив.
Начался бой.
Узкий Саламинский пролив помогал эллинам. Их легкие корабли двигались свободно, увертывались, отходили, нападали… А персидским кораблям было тесно, они сталкивались с треском и грохотом, мешали друг другу, то садились на мель, то налетали на подводные скалы. Сражалась только малая часть флота, все персидские корабли не могли войти в пролив и бесполезно стояли в открытом море.
Персы бились отважно, они знали, что сам царь смотрит на них. Но сражались они беспорядочно, суматошно, с оглушающим криком, тогда как эллины действовали продуманно и умело. Не так давно они стали моряками, но морские битвы у Артемисия многому научили их.
Один за другим рушились, разваливались, уходили под воду тяжелые персидские корабли. Треск разбиваемых судов, проклятия военачальников, голоса гибнущих людей, умоляющих о пощаде, – все сливалось в протяжный и страшный гул.
Фемистокл в азарте битвы не видел, как стрелы и копья летят в него с высоких вражеских кораблей. Но он видел, он чувствовал, что эллины побеждают, и радость опаляла сердце. Однако доверять ли неверному счастью сражений?
Но вот уже расстроенная финикийская флотилия, ворвавшись в пролив, пытается пробиться к ионийской эскадре, а эллинские корабли бьют финикиян в проливе, разбивают, топят… А вот эллинская триера гонится за большим персидским кораблем, а тот, убегая, по пути топит свой же корабль.
Смотри, Фемистокл, это бежит царица Артемизия!
– Смотри, она утопила калиндийский корабль! Топит своих союзников!
Афиняне, разъяренные битвой, преследовали и топили вражеские корабли, которые бестолково бросались то в одну сторону, то в другую, пытаясь отбиваться. Спасшись от ярости афинян, они устремлялись к Фалерской гавани под защиту своих сухопутных войск. Но тут их перехватывали эгинцы и жестоко расправлялись с ними. Персы наконец начали понимать, что эллины намеренно заманили их в эти узкие проливы и что персидские военачальники сделали крупную ошибку. В открытом море они были бы непобедимы, а здесь им просто не дают перевести дыхание.
Персы пришли в отчаяние. И как только начало меркнуть солнце и вечерние тени легли на воду, персидский флот всей массой своих кораблей обратился в бегство.
Эллины вернулись к Саламину. Это была неслыханная победа, они еще и сами никак не могли поверить в нее. Усталые, но не чувствующие усталости воины вышли на берег. Разгоряченные боем, они долго не могли успокоиться, вспоминали подробности битвы.
– Ионийцы все-таки придерживали свои копья, – видно надписи Фемистокла затронули их совесть!
– Да ведь и всю битву задумал Фемистокл. Если бы не он, никогда нам не добиться бы победы! Эллада погибла бы.
– А пелопоннесские корабли хотели убежать. Но, говорят, их остановил голос. А кто слышал?
– Ну, кто-нибудь да слышал, если говорят!
– Какой голос?
– Женский голос. Громко так сказал, на всех кораблях там слышали: «Трусы! Доколе вы будете грести назад?» И призрак был. Женщина.
– Это Афина. Афина помогла нам!
– Но без Фемистокла нам и Афина не помогла бы!
Всю ночь на Саламине горели костры. Жрецы приносили благодарственные жертвы. Воины отмывали в море пот и кровь, перевязывали раны, готовили погребальные костры убитым.
Эпикрат, даже не сбросив окровавленных доспехов, поспешил к Фемистоклу.
– Ты великий человек, Фемистокл! – сказал он, обнимая его.
– Почему, Эпикрат, ты можешь хвалить Фемистокла, – усмехнулся Фемистокл, – а мне это делать ты всегда запрещаешь?
– Потому что это может погубить тебя.
Фемистокл внимательно посмотрел на него:
– Ты что-нибудь слышал, Эпикрат, чего я не знаю?
– Нет. Я просто советую тебе еще раз: не требуй для себя славы, отнесись спокойно к тому, что не все оценят тебя, как подобает. Но знай: имя твое навеки связано с этой славной победой. Знай это и молчи, если даже теперь этого многие не захотят признать.
Эпикрат ушел. Фемистокл задумался над его словами, в душе остался неприятный осадок. «Не все оценят, как подобает». Вот как? Но кто же будет оспаривать, что это именно он, Фемистокл, подготовил победу?
Фемистокл махнул рукой. А, этот Эпикрат всегда что-то предвидит, и всегда плохое. Но кто же будет восставать против очевидности?!
Ночью к нему явился Сикинн. Фемистокл от всего сердца обрадовался:
– Ты жив, Сикинн! Ты сослужил Элладе прекрасную службу тем, что помог мне!..
Сикинн рассказал, как он пробрался к персам и как царь благодарил Фемистокла за предупреждение. Но царь так и не понял, что Фемистокл действовал не в его пользу, а в пользу Эллады.
– А как гневался он, когда его корабли побежали! Все время вскакивал с трона от досады. Финикийцы пришли жаловаться, что персы не помогли им в сражении, так он велел всем финикийским военачальникам отрубить головы, чтобы они не клеветали на персов. А ты видел, господин, как Артемизия, убегая, потопила корабль своих союзников? Ксерксу сказали: видишь, как храбро сражается галикарнасская царица – потопила вражеский корабль и никто не спасся! Ну, а раз никто с того корабля не спасся, то и некому обличить ее. Ксеркс поверил, что Артемизия так отличилась в бою, и сказал: «Мужчины у меня превратились в женщин, а женщины стали мужчинами!» С гневом сказал. И с печалью.
СОВЕТ АРТЕМИЗИИ
Ксеркс в угрюмой задумчивости вернулся в свой лагерь, стоявший на берегу Фалерской бухты. Он молчал, насупив густые траурные брови, и никто не смел обратиться к нему и нарушить его грозное молчание.
Войдя в свой обширный, полный прохлады и благовоний шатер, он пожелал остаться один. Странное чувство тревоги не давало ему успокоиться.
«Боюсь я, что ли? Боюсь! Смешно. Разве когда-нибудь я допускал такую мысль – бояться кого-нибудь?»
Ксеркс сердито пожал плечами. Сбросив тяжелое от драгоценных украшений одеяние, он ходил взад и вперед, стараясь разобраться в своих мыслях и чувствах. Что же произошло? Он не победил Эллады. Погибло множество его тяжелых, хорошо снаряженных кораблей, погибло множество его воинов в море, а с ними и его старший брат Ариаман – Артемизия привезла Ариамана на своем корабле и положила к ногам царя мертвое тело. Много погибло воинов и на островке Спитталии: эллинский полководец Аристид переправился с берега со своим отрядом афинских коплитов и перебил там персов всех до одного…
Ксеркс не победил Эллады. Значит, эллины победили его? Нет, это непостижимо. Битва проиграна. Ну, пусть проиграна. Однако что же еще пугает его?
Мосты! Мосты через Геллеспонт – вот откуда грозит ему опасность. Эллины могут разрушить их, и тогда Ксеркс будет отрезан от Азии!
А ему надо спешить в Азию. Приходят вести, что в его восточных сатрапиях восстание. Надо немедленно подавить восстание и наказать непокорных.
И опять – зачем он здесь? Погубить столько войска и хороших кораблей, все море устлано их обломками! И ради чего? Ради захвата этой ничтожной страны. Мардоний, конечно, скажет – ради славы персидского войска. Но Ксеркс сжег афинский Акрополь, разве этого не довольно для славы?
Царь бросился на ложе. Возникли воспоминания о его недавнем шествии по Элладе. Широким фронтом идут его войска по аттической земле, не зная препятствий. И он сам едет в колеснице, предвкушая, как вступит в древний город Афины. Афиняне, конечно, приготовились сопротивляться – Ксеркс сломит их сопротивление. Афины богаты, богаты их храмы. Ксеркс захватит большую добычу и будет вознагражден за то, что не позволил разграбить Дельфы. Правда, о том, что это он сам, царь персидский, запретил разорять Дельфы, не знает никто, кроме тех, кому он отдал этот тайный приказ. Знают другое.
Когда персы вошли в город Аполлона, прорицатель Акерат вдруг увидел, что лук и стрелы светлого бога вынесены из храма. Кто же мог это сделать, если ни один человек не смел касаться священного оружия? А оно вынесено и лежит на земле перед храмом. Акерат ходил по всему городу и кричал:
– Чудо! Чудо!
А когда персы приблизились к храму Афины Пронеи, опять случилось чудо. С неба вдруг упали огненные стрелы, а с вершины Парнаса скатились две огромные каменные глыбы. В это же время из храма послышались грозные голоса, призывавшие к битве. И персы бежали в ужасе. Тогда Ксеркс, слушая рассказы об этих чудесах, тихонько смеялся:
– Вот вам и объяснение, почему Дельфы остались нетронутыми. Не говорил ли я вам, что жрецы умеют создавать легенды? Иначе за что бы они получали мое золото?
Да. Надо уходить. Но уйти надо так, чтобы никто не догадался, что он отступает. Он – отступает! Он, персидский царь, потомок Кира, Ахеменид, – он отступает. Позор, позор, позор… И во всем виноват Мардоний! Зачем надо было идти сюда? Что он нашел в этих прославленных Афинах? Камни да пустые жилища!..
Безлюдный, опустевший город встретил персов жутким молчанием. Персы сразу побежали толпами по всем афинским улицам, врывались в дома, в храмы. Это было нетрудно – и дома стояли с распахнутыми дверями, в кладовых гулял ветер, ни хлеба, ни вина, ни масла… Разъяренные персы бросились в Акрополь и неожиданно увидели, что в Акрополе есть люди. Вход в Акрополь был прегражден бревнами и досками. Персы разметали их и, размахивая оружием, ворвались в опустевшее обиталище афинских богов.
Навстречу им выступили защитники Акрополя. Это были те самые старики, которые остались здесь из-за своей немощи и из-за своей веры оракулу: их защитят деревянные стены. Жалкие, еле держа в руках копья, они еще пытались сражаться с разъяренными персидскими воинами. Почти все тут же и погибли под их мечами и акинаками. А те, что смогли вырваться из рук врага, сами бросились в пропасть с высокой скалы… После этого по всему Акрополю забушевал пожар. Горело все, что могло гореть, проваливались черепичные крыши, валились ярко разукрашенные статуи лицом вниз, гибли в пламени священные оливы…
«И все таки не они, а я потерпел поражение! – думал Ксеркс с гневом. – Потерпеть поражение от ничтожной кучки эллинов! Позор!»
А все Мардоний! Что за человек, которому нет на свете покоя! Ведь он уже терпел тяжелые неудачи, его флот разбило у горы Акте, его сухопутное войско разметали фракийцы. Вернулся в Азию с позором. Отец Ксеркса, царь Дарий, когда собрался снова идти на Элладу, отстранил Мардония от командования, а он, Ксеркс, снова поддался этому неуемному человеку. И вот плоды.
Ксеркс застонал, ярость душила его. Теперь он сам, как Мардоний, вернется в Азию с таким же позором…
А ведь надо было послушать не Мардония и не полководцев своих, но царицу Артемизию. Храбрая, умная, хладнокровная. Только она противилась морской битве!
Это был роковой день, когда Ксеркс решил спросить совета у своих военачальников. Пышный был Совет, как и все у персидских царей. Ксеркс сидел на возвышении, на высоком троне, за спущенной занавесью, – не так просто было смертным лицезреть своего царя. Военачальники кораблей, властители племен и городов сидели перед ним, заняв места по чину и по указанию царя. Первым – царь Сидона. Рядом – царь Тира. И дальше – другие вельможи в зависимости от их богатства и влияния.
– Мардоний, спроси каждого, – сказал царь, – давать ли морскую битву у Саламина.
Мардоний начал обходить ряды. Царь Сидона заявил, что битву надо дать немедля. То же сказал и царь Тира. Те же слова повторили и остальные военачальники. Но царица Артемизия, сатрап большого приморского города Галикарнасса, не согласилась с ними. Мардоний молча слушал, глядя в ее бесстрастное, надменное лицо, будто высеченное из мрамора, с приподнятыми у висков глазами холодного зеленого цвета, с твердым подбородком и жестокой линией рта. Он чувствовал, что Артемизия будет возражать, и боялся этого. Он знал, что царь уважает и почитает царицу, и поэтому еще больше ненавидел ее.
– Мардоний, передай царю, что я говорю так: «Владыка! Щади свои корабли и не вступай в битву».
Голос ее – голос полководца – звучал четко и гулко. Артемизия, зная замыслы Мардония, насмешливо взглянула на него и продолжала еще громче:
– Битва при Артемисии показала, что эллины умеют воевать и на море. Зачем тебе начинать опасную битву? Разве не в твоей власти Афины, из-за чего ты и выступил в поход? Разве ты не владыка и остальной Эллады?.. Если ты будешь стоять здесь с кораблями на якоре, оставаясь в Аттике, или даже продвинешься в Пелопоннес, то твои замыслы, владыка, без труда увенчаются успехом… Но если ты сейчас поспешишь дать бой, то я опасаюсь, что поражение твоего флота повлечет за собой и гибель сухопутного войска…
В узких глазах Мардония светились злые искры, зубы сжимались в бессильной ярости. Но он не мог прервать Артемизию, она знала это. И знала, что царь слышит ее.
– Почему я тогда не послушался тебя, Артемизия! – простонал Ксеркс, с досадой стукнув кулаком по золоченому краю ложа. – И что мне делать теперь?.. Проклятие Мардонию!..
В шатер вошел Мардоний и остановился у входа. Царь угрюмо глядел на него.
– Я услышал из твоих уст, о царь, мое имя? – мягко спросил Мардоний. – Ты звал меня? Я здесь.
– Я не звал тебя, – ответил царь, сдвинув брови, – я тебя проклинал.
Но Мардоний будто и не слышал проклятия.
– Владыка, – так же мягко и вкрадчиво продолжал он, – не печалься и не принимай близко к сердцу эту беду! Ведь решительный бой предстоит нам не на море с кораблями, а на суше с пехотой и конницей. Никто из этих людей, считающих себя победителями, не осмелится сойти с кораблей и выступить против тебя!..
Голос Мардония, бархатный и в то же время мужественный, завораживал Ксеркса. Он чувствовал, что снова поддается его увещаниям, сердился и все-таки слушал.
– Если тебе угодно, продолжал Мардоний, – мы тотчас же нападем на Пелопоннес. Желаешь ли ты подождать? Это также зависит от тебя. Только не падай духом! Ведь эллинам нет никакого спасения. Они все равно станут твоими рабами.
Ксеркс вздохнул и уже более спокойно взглянул на Мардония. Мардоний тотчас уловил этот взгляд и продолжал смелее:
– Не делай, царь, персов посмешищем для эллинов, ты не можешь сказать, что мы где-либо оказались трусами. А если финикийцы, египтяне, киприоты и киликийцы проявили трусость, то в этом поражении персы неповинны. Но если ты действительно не желаешь оставаться, то возвращайся на родину с войсками. А мне оставь триста тысяч воинов, чтобы я мог завоевать Элладу и сделать ее твоей рабыней.
Ксеркс покосился на него. Не его, Ксеркса, рабыней хочет Мардоний сделать Элладу, а своей рабыней. Но сказать ли ему, что он, Ксеркс, хочет уйти?.. Нет. Пусть думает, что он остается. И все пусть думают так же.
– Я ничего тебе не отвечу сейчас, – сказал царь. – Сначала я созову Совет, а потом приму решение.
«И сделаешь так, как я захочу», – подумал Мардоний, выходя из шатра.
Вскоре Ксеркс приказал построить плотину, чтобы вывести сухопутное войско на Саламин. Подошли грузовые финикийские корабли и стали в рад от берега до берега. Начались работы. Моряки связывали корабли друг с другом, устраивали плавучий мост. Слух о том, что Ксеркс снова собирается дать битву, пошел по войскам.
Мардоний с тайной усмешкой поглядывал на эти работы. Он знал, что никакой битвы не будет, царь отводит людям глаза…
Ксеркс приказал созвать Совет. Снова собрались цари, сатрапы и военачальники. Но все молчали. Никто из них не мог ничего посоветовать Ксерксу.
– Мардоний, а что говорит Артемизия?
– Артемизия не явилась на Совет, царь.
– Призови ее.
Артемизия вошла походкой воина и низко поклонилась царю, успев бросить полководцам победоносный взгляд.
Ксеркс приказал всем, кроме Артемизии, покинуть шатер. Полководцы, цари, военачальники недоуменно переглянулись и медленной толпой пошли к выходу.
– Пусть выйдут и копьеносцы!
Стража, стоявшая у входа, удалилась. В большом шатре стало очень тихо. Царица Артемизия стояла перед Ксерксом, склонив голову и опустив ресницы. Драгоценный акинак сверкал у нее на поясе, на груди, прикрывая колчатый панцирь, переливались ожерелья. Украшенный золотом шлем она держала в руке, оставив открытыми светлые, посыпанные золотым порошком волосы.
– Садись, Артемизия, – ласково сказал Ксеркс, – мне нужен твой совет.
Артемизия села, подняв на царя прозрачные, косо поставленные глаза.
– Я готова служить тебе, о владыка!
Ксеркс несколько минут озабоченно молчал. Говорить ли о том, что в Персии неблагополучно, или не надо? Пожалуй, не надо. Все-таки – женщина, хоть и умная и храбрая, а все-таки женщина. Не умолчит. А зачем нужно, чтобы весь мир знал, что у него на Востоке мятеж?
Войдя в свой обширный, полный прохлады и благовоний шатер, он пожелал остаться один. Странное чувство тревоги не давало ему успокоиться.
«Боюсь я, что ли? Боюсь! Смешно. Разве когда-нибудь я допускал такую мысль – бояться кого-нибудь?»
Ксеркс сердито пожал плечами. Сбросив тяжелое от драгоценных украшений одеяние, он ходил взад и вперед, стараясь разобраться в своих мыслях и чувствах. Что же произошло? Он не победил Эллады. Погибло множество его тяжелых, хорошо снаряженных кораблей, погибло множество его воинов в море, а с ними и его старший брат Ариаман – Артемизия привезла Ариамана на своем корабле и положила к ногам царя мертвое тело. Много погибло воинов и на островке Спитталии: эллинский полководец Аристид переправился с берега со своим отрядом афинских коплитов и перебил там персов всех до одного…
Ксеркс не победил Эллады. Значит, эллины победили его? Нет, это непостижимо. Битва проиграна. Ну, пусть проиграна. Однако что же еще пугает его?
Мосты! Мосты через Геллеспонт – вот откуда грозит ему опасность. Эллины могут разрушить их, и тогда Ксеркс будет отрезан от Азии!
А ему надо спешить в Азию. Приходят вести, что в его восточных сатрапиях восстание. Надо немедленно подавить восстание и наказать непокорных.
И опять – зачем он здесь? Погубить столько войска и хороших кораблей, все море устлано их обломками! И ради чего? Ради захвата этой ничтожной страны. Мардоний, конечно, скажет – ради славы персидского войска. Но Ксеркс сжег афинский Акрополь, разве этого не довольно для славы?
Царь бросился на ложе. Возникли воспоминания о его недавнем шествии по Элладе. Широким фронтом идут его войска по аттической земле, не зная препятствий. И он сам едет в колеснице, предвкушая, как вступит в древний город Афины. Афиняне, конечно, приготовились сопротивляться – Ксеркс сломит их сопротивление. Афины богаты, богаты их храмы. Ксеркс захватит большую добычу и будет вознагражден за то, что не позволил разграбить Дельфы. Правда, о том, что это он сам, царь персидский, запретил разорять Дельфы, не знает никто, кроме тех, кому он отдал этот тайный приказ. Знают другое.
Когда персы вошли в город Аполлона, прорицатель Акерат вдруг увидел, что лук и стрелы светлого бога вынесены из храма. Кто же мог это сделать, если ни один человек не смел касаться священного оружия? А оно вынесено и лежит на земле перед храмом. Акерат ходил по всему городу и кричал:
– Чудо! Чудо!
А когда персы приблизились к храму Афины Пронеи, опять случилось чудо. С неба вдруг упали огненные стрелы, а с вершины Парнаса скатились две огромные каменные глыбы. В это же время из храма послышались грозные голоса, призывавшие к битве. И персы бежали в ужасе. Тогда Ксеркс, слушая рассказы об этих чудесах, тихонько смеялся:
– Вот вам и объяснение, почему Дельфы остались нетронутыми. Не говорил ли я вам, что жрецы умеют создавать легенды? Иначе за что бы они получали мое золото?
Да. Надо уходить. Но уйти надо так, чтобы никто не догадался, что он отступает. Он – отступает! Он, персидский царь, потомок Кира, Ахеменид, – он отступает. Позор, позор, позор… И во всем виноват Мардоний! Зачем надо было идти сюда? Что он нашел в этих прославленных Афинах? Камни да пустые жилища!..
Безлюдный, опустевший город встретил персов жутким молчанием. Персы сразу побежали толпами по всем афинским улицам, врывались в дома, в храмы. Это было нетрудно – и дома стояли с распахнутыми дверями, в кладовых гулял ветер, ни хлеба, ни вина, ни масла… Разъяренные персы бросились в Акрополь и неожиданно увидели, что в Акрополе есть люди. Вход в Акрополь был прегражден бревнами и досками. Персы разметали их и, размахивая оружием, ворвались в опустевшее обиталище афинских богов.
Навстречу им выступили защитники Акрополя. Это были те самые старики, которые остались здесь из-за своей немощи и из-за своей веры оракулу: их защитят деревянные стены. Жалкие, еле держа в руках копья, они еще пытались сражаться с разъяренными персидскими воинами. Почти все тут же и погибли под их мечами и акинаками. А те, что смогли вырваться из рук врага, сами бросились в пропасть с высокой скалы… После этого по всему Акрополю забушевал пожар. Горело все, что могло гореть, проваливались черепичные крыши, валились ярко разукрашенные статуи лицом вниз, гибли в пламени священные оливы…
«И все таки не они, а я потерпел поражение! – думал Ксеркс с гневом. – Потерпеть поражение от ничтожной кучки эллинов! Позор!»
А все Мардоний! Что за человек, которому нет на свете покоя! Ведь он уже терпел тяжелые неудачи, его флот разбило у горы Акте, его сухопутное войско разметали фракийцы. Вернулся в Азию с позором. Отец Ксеркса, царь Дарий, когда собрался снова идти на Элладу, отстранил Мардония от командования, а он, Ксеркс, снова поддался этому неуемному человеку. И вот плоды.
Ксеркс застонал, ярость душила его. Теперь он сам, как Мардоний, вернется в Азию с таким же позором…
А ведь надо было послушать не Мардония и не полководцев своих, но царицу Артемизию. Храбрая, умная, хладнокровная. Только она противилась морской битве!
Это был роковой день, когда Ксеркс решил спросить совета у своих военачальников. Пышный был Совет, как и все у персидских царей. Ксеркс сидел на возвышении, на высоком троне, за спущенной занавесью, – не так просто было смертным лицезреть своего царя. Военачальники кораблей, властители племен и городов сидели перед ним, заняв места по чину и по указанию царя. Первым – царь Сидона. Рядом – царь Тира. И дальше – другие вельможи в зависимости от их богатства и влияния.
– Мардоний, спроси каждого, – сказал царь, – давать ли морскую битву у Саламина.
Мардоний начал обходить ряды. Царь Сидона заявил, что битву надо дать немедля. То же сказал и царь Тира. Те же слова повторили и остальные военачальники. Но царица Артемизия, сатрап большого приморского города Галикарнасса, не согласилась с ними. Мардоний молча слушал, глядя в ее бесстрастное, надменное лицо, будто высеченное из мрамора, с приподнятыми у висков глазами холодного зеленого цвета, с твердым подбородком и жестокой линией рта. Он чувствовал, что Артемизия будет возражать, и боялся этого. Он знал, что царь уважает и почитает царицу, и поэтому еще больше ненавидел ее.
– Мардоний, передай царю, что я говорю так: «Владыка! Щади свои корабли и не вступай в битву».
Голос ее – голос полководца – звучал четко и гулко. Артемизия, зная замыслы Мардония, насмешливо взглянула на него и продолжала еще громче:
– Битва при Артемисии показала, что эллины умеют воевать и на море. Зачем тебе начинать опасную битву? Разве не в твоей власти Афины, из-за чего ты и выступил в поход? Разве ты не владыка и остальной Эллады?.. Если ты будешь стоять здесь с кораблями на якоре, оставаясь в Аттике, или даже продвинешься в Пелопоннес, то твои замыслы, владыка, без труда увенчаются успехом… Но если ты сейчас поспешишь дать бой, то я опасаюсь, что поражение твоего флота повлечет за собой и гибель сухопутного войска…
В узких глазах Мардония светились злые искры, зубы сжимались в бессильной ярости. Но он не мог прервать Артемизию, она знала это. И знала, что царь слышит ее.
– Почему я тогда не послушался тебя, Артемизия! – простонал Ксеркс, с досадой стукнув кулаком по золоченому краю ложа. – И что мне делать теперь?.. Проклятие Мардонию!..
В шатер вошел Мардоний и остановился у входа. Царь угрюмо глядел на него.
– Я услышал из твоих уст, о царь, мое имя? – мягко спросил Мардоний. – Ты звал меня? Я здесь.
– Я не звал тебя, – ответил царь, сдвинув брови, – я тебя проклинал.
Но Мардоний будто и не слышал проклятия.
– Владыка, – так же мягко и вкрадчиво продолжал он, – не печалься и не принимай близко к сердцу эту беду! Ведь решительный бой предстоит нам не на море с кораблями, а на суше с пехотой и конницей. Никто из этих людей, считающих себя победителями, не осмелится сойти с кораблей и выступить против тебя!..
Голос Мардония, бархатный и в то же время мужественный, завораживал Ксеркса. Он чувствовал, что снова поддается его увещаниям, сердился и все-таки слушал.
– Если тебе угодно, продолжал Мардоний, – мы тотчас же нападем на Пелопоннес. Желаешь ли ты подождать? Это также зависит от тебя. Только не падай духом! Ведь эллинам нет никакого спасения. Они все равно станут твоими рабами.
Ксеркс вздохнул и уже более спокойно взглянул на Мардония. Мардоний тотчас уловил этот взгляд и продолжал смелее:
– Не делай, царь, персов посмешищем для эллинов, ты не можешь сказать, что мы где-либо оказались трусами. А если финикийцы, египтяне, киприоты и киликийцы проявили трусость, то в этом поражении персы неповинны. Но если ты действительно не желаешь оставаться, то возвращайся на родину с войсками. А мне оставь триста тысяч воинов, чтобы я мог завоевать Элладу и сделать ее твоей рабыней.
Ксеркс покосился на него. Не его, Ксеркса, рабыней хочет Мардоний сделать Элладу, а своей рабыней. Но сказать ли ему, что он, Ксеркс, хочет уйти?.. Нет. Пусть думает, что он остается. И все пусть думают так же.
– Я ничего тебе не отвечу сейчас, – сказал царь. – Сначала я созову Совет, а потом приму решение.
«И сделаешь так, как я захочу», – подумал Мардоний, выходя из шатра.
Вскоре Ксеркс приказал построить плотину, чтобы вывести сухопутное войско на Саламин. Подошли грузовые финикийские корабли и стали в рад от берега до берега. Начались работы. Моряки связывали корабли друг с другом, устраивали плавучий мост. Слух о том, что Ксеркс снова собирается дать битву, пошел по войскам.
Мардоний с тайной усмешкой поглядывал на эти работы. Он знал, что никакой битвы не будет, царь отводит людям глаза…
Ксеркс приказал созвать Совет. Снова собрались цари, сатрапы и военачальники. Но все молчали. Никто из них не мог ничего посоветовать Ксерксу.
– Мардоний, а что говорит Артемизия?
– Артемизия не явилась на Совет, царь.
– Призови ее.
Артемизия вошла походкой воина и низко поклонилась царю, успев бросить полководцам победоносный взгляд.
Ксеркс приказал всем, кроме Артемизии, покинуть шатер. Полководцы, цари, военачальники недоуменно переглянулись и медленной толпой пошли к выходу.
– Пусть выйдут и копьеносцы!
Стража, стоявшая у входа, удалилась. В большом шатре стало очень тихо. Царица Артемизия стояла перед Ксерксом, склонив голову и опустив ресницы. Драгоценный акинак сверкал у нее на поясе, на груди, прикрывая колчатый панцирь, переливались ожерелья. Украшенный золотом шлем она держала в руке, оставив открытыми светлые, посыпанные золотым порошком волосы.
– Садись, Артемизия, – ласково сказал Ксеркс, – мне нужен твой совет.
Артемизия села, подняв на царя прозрачные, косо поставленные глаза.
– Я готова служить тебе, о владыка!
Ксеркс несколько минут озабоченно молчал. Говорить ли о том, что в Персии неблагополучно, или не надо? Пожалуй, не надо. Все-таки – женщина, хоть и умная и храбрая, а все-таки женщина. Не умолчит. А зачем нужно, чтобы весь мир знал, что у него на Востоке мятеж?