— Да ну?! — удивился Вартан и вытер волосы платком. — После завтрака надо бы вымыть голову и побриться, — и он тут же попросил бритву у товарища, сидящего с ним рядом, и сунул ее за голенище сапога.
Однако он не успел не только побриться, но и позавтракать: улетел с группой на сопровождение бомбардировщиков, наносящих удар по отступающему от Львова противнику.
Вартан Шахназаров с задания не возвратился. Вот что Петр услышал от летчиков, которые подробно разобрали этот большой и тяжелый воздушный бой.
Чистое небо. Ярко светило солнце. Вартан летел в паре с Сирадзе. Под крылом проплывали только что освобожденные села и города Львовской области.
— Смотреть в оба: на большой высоте шныряют «мессершмитты», — предупредили со станции наведения по радио при подходе к передовой.
Появились серебристые одиночные барашки облаков. Вартан в них заметил пару фашистских истребителей. Немедленно предупредил товарищей.
— Впереди пара «мессеров»!
— Охотники, — подтвердил командир группы. — Не зевать!
Это оказались не охотники, а разведчики. Вот уже второй день противник стал сочетать действия своих мелких групп с крупными — принцип внезапности и силы. Над фронтом, как позднее выяснилось, наших уже ждали четырнадцать фашистских истребителей, а эти двое разведчиков сообщали им о боевом порядке советских самолетов.
Линия фронта позади. Наши бомбардировщики шли по прямой, никуда не сворачивая. Они были на боевом курсе, прицеливались. В этот момент им и крылом шелохнуть нельзя: иначе бомбы пойдут мимо цели, и задача останется невыполненной.
Над головами наших летчиков замельтешили облака. В них по-прежнему маячила знакомая пара. Появилась вторая, третья, четвертая… И тут, очевидно, по команде, выскочило не меньше десятка «мессершмиттов», из них четыре нацелились на головную девятку «Петляковых». Враг хорошо знал свое дело. Он хотел сорвать прицельное бомбометание.
Ведущую группу бомбардировщиков охраняли Сирадзе и Шахназаров. Они немедленно пошли наперерез врагу. Однако два «мессершмитта» так опасно сблизились с бомбардировщиками, что Сирадзе и Шах, не сговариваясь, устремились на них, оставив сзади себя вторую вражескую пару. Вартан хорошо видел, как к его командиру в хвост уже подбирался фашист. Сирадзе же в этот момент брал в прицел «мессершмитта» и не видел опасности. Оставить бомбардировщиков, чтобы выручить друга, Вартан тоже не мог, потому что флагмана «Петляковых» вот-вот снимет «мессершмитт». И он, словно при боксе, коротким ударом полоснул фашиста очередью и тут же, отскочив от него, оказался позади другого «мессершмитта», подобравшегося к Сирадзе. И тоже короткий удар. Красные и зеленые нити трассирующих пуль и снарядов оплели тонкое тело «мессершмитта». Сирадзе, сумев срезать своего противника, круто развернулся и защитил своего напарника. В это же мгновение еще какой-то «мессершмитт» свалился сверху и сам застыл в прицеле Вартана. И целиться не нужно. Удар — и от «мессершмитта» полетели обломки. Он разом окутался черным дымом, и яркое пламя потянулось за ним. Глядя на этот факел, Вартан восторженно воскликнул:
— Вот здорово!
В воздушном бою ликование победой всегда преждевременно. Шахназаров знал об этом. Ему не раз говорили товарищи и командиры, что неуместный восторг притупляет бдительность. Но, видимо, есть истины, которые усваиваются только через собственный, зачастую трагический опыт. В то время, как Вартан любовался ярким факелом — а это была лишь короткая секунда — другой «мессершмитт» вывалился из-за облаков и в упор из трех пушек и двух пулеметов окатил «як». Все произошло так внезапно, что никто из семи наших истребителей не успел прийти на помощь. Самолет Шаха вспыхнул, как спичка.
— Прыгай, скорее прыгай! — раздался в наушниках надрывный голос Сирадзе.
Горящий «як» продолжал лететь по прямой, а летчик все не покидал его.
— Прыгай, скорее прыгай! — торопил своего друга Сирадзе, отбиваясь от атак противника. На какое-то время он потерял из виду горящий самолет Вартана, а когда вновь отыскал его, увидел, как тот взорвался. Парашютиста никто не видел…
ВО ФРОНТОВОМ ТЫЛУ
ПОСЛЕДНИЕ АТАКИ
Однако он не успел не только побриться, но и позавтракать: улетел с группой на сопровождение бомбардировщиков, наносящих удар по отступающему от Львова противнику.
Вартан Шахназаров с задания не возвратился. Вот что Петр услышал от летчиков, которые подробно разобрали этот большой и тяжелый воздушный бой.
Чистое небо. Ярко светило солнце. Вартан летел в паре с Сирадзе. Под крылом проплывали только что освобожденные села и города Львовской области.
— Смотреть в оба: на большой высоте шныряют «мессершмитты», — предупредили со станции наведения по радио при подходе к передовой.
Появились серебристые одиночные барашки облаков. Вартан в них заметил пару фашистских истребителей. Немедленно предупредил товарищей.
— Впереди пара «мессеров»!
— Охотники, — подтвердил командир группы. — Не зевать!
Это оказались не охотники, а разведчики. Вот уже второй день противник стал сочетать действия своих мелких групп с крупными — принцип внезапности и силы. Над фронтом, как позднее выяснилось, наших уже ждали четырнадцать фашистских истребителей, а эти двое разведчиков сообщали им о боевом порядке советских самолетов.
Линия фронта позади. Наши бомбардировщики шли по прямой, никуда не сворачивая. Они были на боевом курсе, прицеливались. В этот момент им и крылом шелохнуть нельзя: иначе бомбы пойдут мимо цели, и задача останется невыполненной.
Над головами наших летчиков замельтешили облака. В них по-прежнему маячила знакомая пара. Появилась вторая, третья, четвертая… И тут, очевидно, по команде, выскочило не меньше десятка «мессершмиттов», из них четыре нацелились на головную девятку «Петляковых». Враг хорошо знал свое дело. Он хотел сорвать прицельное бомбометание.
Ведущую группу бомбардировщиков охраняли Сирадзе и Шахназаров. Они немедленно пошли наперерез врагу. Однако два «мессершмитта» так опасно сблизились с бомбардировщиками, что Сирадзе и Шах, не сговариваясь, устремились на них, оставив сзади себя вторую вражескую пару. Вартан хорошо видел, как к его командиру в хвост уже подбирался фашист. Сирадзе же в этот момент брал в прицел «мессершмитта» и не видел опасности. Оставить бомбардировщиков, чтобы выручить друга, Вартан тоже не мог, потому что флагмана «Петляковых» вот-вот снимет «мессершмитт». И он, словно при боксе, коротким ударом полоснул фашиста очередью и тут же, отскочив от него, оказался позади другого «мессершмитта», подобравшегося к Сирадзе. И тоже короткий удар. Красные и зеленые нити трассирующих пуль и снарядов оплели тонкое тело «мессершмитта». Сирадзе, сумев срезать своего противника, круто развернулся и защитил своего напарника. В это же мгновение еще какой-то «мессершмитт» свалился сверху и сам застыл в прицеле Вартана. И целиться не нужно. Удар — и от «мессершмитта» полетели обломки. Он разом окутался черным дымом, и яркое пламя потянулось за ним. Глядя на этот факел, Вартан восторженно воскликнул:
— Вот здорово!
В воздушном бою ликование победой всегда преждевременно. Шахназаров знал об этом. Ему не раз говорили товарищи и командиры, что неуместный восторг притупляет бдительность. Но, видимо, есть истины, которые усваиваются только через собственный, зачастую трагический опыт. В то время, как Вартан любовался ярким факелом — а это была лишь короткая секунда — другой «мессершмитт» вывалился из-за облаков и в упор из трех пушек и двух пулеметов окатил «як». Все произошло так внезапно, что никто из семи наших истребителей не успел прийти на помощь. Самолет Шаха вспыхнул, как спичка.
— Прыгай, скорее прыгай! — раздался в наушниках надрывный голос Сирадзе.
Горящий «як» продолжал лететь по прямой, а летчик все не покидал его.
— Прыгай, скорее прыгай! — торопил своего друга Сирадзе, отбиваясь от атак противника. На какое-то время он потерял из виду горящий самолет Вартана, а когда вновь отыскал его, увидел, как тот взорвался. Парашютиста никто не видел…
ВО ФРОНТОВОМ ТЫЛУ
Надежда Петра Воронина остаться в родном полку не сбылась. Заместитель к Василяке, как оказалось, уже был назначен приказом по воздушной армии.
В грустном настроении Воронин вышел из давно знакомой ему землянки и, словно прощаясь с аэродромом, оглядел летное поле. В мае оно золотилось лютиками и одуванчиками. Теперь выгорело, почернело и стало каким-то чужим.
На новом месте службы Петра встретил старый товарищ по учебе в академии капитан Иван Мамонов. Пока они шли до командного пункта 32-го истребительного полка этой же дивизии, Воронин успел ознакомиться с аэродромом. Середина его была выкошена, но отава уже успела вымахать почти по колено. Глубокие дренажные канавы, похожие на противотанковые рвы, прямоугольником окаймляли взлетно-посадочную полосу. В свежевырытых щелях и окопах выступала болотная вода. Здесь нельзя строить землянок, поэтому КП полка разместился в ближайшем деревенском сарае.
— А зачем так много нарыли укрытий? — поинтересовался Воронин. — Окопы возле каждой стоянки.
Оказывается, были случаи, что на аэродромы нападали бандеровцы и недобитые гитлеровцы, попавшие в окружение, поэтому приказано наземную оборону усилить.
Южнее аэродрома с востока проходит шоссейная дорога на Львов. На ней — сплошной поток машин. За дорогой хорошо виднеется нагорье Волыно-Подольской возвышенности, покрытое лесами.
Мамонов показал в ту сторону:
— Вся эта шваль — бандеровцы и гитлеровцы, — говорят, скрывается там.
К командному пункту подрулили два только что севших «яка». Из одного поднялся заместитель командира полка по политической части майор Гурий Андреевич Хатнюков. Высокий, плечистый, он, в знаменитой на всю дивизию коверкотовой гимнастерке и со шлемофоном в руке, по-мальчишески легко выпрыгнул из кабины. Копна светло-русых волос, еще влажных от жаркого полета, взлохмачена. Привел их в порядок, размашисто зашагал к майору Воронину, а тот ему навстречу. Обнялись, похлопывая друг друга по лопаткам.
— Дорогой мой Петр Васильевич!
— Гурий, дружище!
Они хорошо знали друг друга еще по совместной учебе в академии и по фронту. Гурий Андреевич долгое время работал летчиком-инструктором. Потом его назначили в 32-й полк. Прежде чем приступить к работе, ему нужно было представиться комдиву и начальнику политотдела.
В штаб дивизии его должен был отвезти на самолете специально выделенный летчик. Комдив Николай Герасимов, узнав об этом, возмутился: летчик он или не летчик?! Пускай комиссар сам летит. Герасимов, давая такое распоряжение, хотел узнать, хорошо ли летает новый замполит. После такой проверки яснее станет, как с ним разговаривать.
Хатнюков вылетел сам. И тут только комдиву доложили, что комиссар прибыл прямо с курсов и давно не летал. Площадка для посадки была такая маленькая, что и хорошо натренированному летчику не так-то просто приземлиться. Комдив встревожился. Но комиссар так классически притер машину, что Герасимов, не щедрый на похвалы, тут же премировал его коверкотовой гимнастеркой. С тех пор Гурий Андреевич: летает только в ней. «Гимнастерка — ровесница моей фронтовой жизни», — говорил он об этом памятном подарке.
Так началась фронтовая жизнь комиссара. Его пример летного мастерства сразу расположил к себе летчиков. На первом же ужине в полку устроили ему хорошую встречу. Гурий и здесь покорил всех песнями! «Истребители», «Прощай, любимый город» и «Землянка». В заключение ужина сплясал, да так лихо, что все диву дались.
Но для замполита в авиации на фронте эти качества, конечно же, не были главными. Летчики про себя подумали: «Теперь посмотрим, как будешь воевать». Но после первого же боя все стали называть Гурия «наш комиссар», хотя комиссаров по штату уже и не было.
— Какими судьбами? — не отпуская Петра из объятий, продолжал Хатнюков.
— Ты думаешь, в таких тисках я могу говорить?
— Не прикидывайся хлюпеньким, Петро, знаю я тебя! Воронин радостно улыбнулся:
— Хорошо, что встретил тебя, Гурий, Без друзей тяжело.
Поднялись десяткой. В небе ни облачка. Воздух чист и прозрачен. Война откатилась к Карпатам и Висле. Но видны на земле ее следы: окопы, воронки от бомб и снарядов, сгоревшие села и деревни. Сам город не узнать. Он расцвел и с высоты похож на цветистый ковер с наибольшей яркостью красок в центре. Здесь собрались жители в праздничных нарядах.
Чтобы не тревожить людей на митинге шумом моторов, летали километрах в десяти юго-западнее Львова. Две недели город содрогался от огненного смерча войны. Теперь пусть слушает мирную тишину.
Фашистские бомбардировщики в открытую к городу прорваться не в силах, но все же нельзя не тревожиться. О митинге и боевом порядке нашей десятки гитлеровцам может сообщить их агентура, а вражеские истребители возьмут да и явятся на большей, чем мы, высоте и боем привлекут наше внимание на себя. В такой момент к Львову на бреющем полете, маскируясь на фоне земли, легко подобраться какому-нибудь самолету. Море людей… — промаха не будет. И торжество превратится в траур, поэтому летчики-истребители настороженно «плавают» по небу. Каждый понимает свою большую ответственность. Ни одного лишнего движения, ни одного слова. Главное внимание — Карпаты. Там — фронт, он не так далеко.
Вот вдали двумя крапинками замаячили какие-то самолеты. Они идут со стороны Карпат. С незнакомцев Воронин не сводит глаз, но летчиков пока не предупреждает: пара пока далеко и не опасна, а тревожная информация лишь отвлечет летчиков группы от планового наблюдения за воздухом.
Через минуту, две стало ясно — «фоккеры». Они проходят западнее наших истребителей и довольно далеко. Что же им надо? Наши могут их отогнать, но стоит ли связываться; у группы задача поважнее. Воронин сообщает земле, пусть на эту парочку поднимут истребителей с аэродромов западнее Львова.
После полетов на прикрытие митинга полк был выведен в резерв. За это время все должны отдохнуть, а потом получить на заводе новые самолеты и переучиться на них. Половина людей личного состава сразу же улетела в санаторий, а майор Воронин с остальными остался на второй рейс.
С аэродрома снялся и уехал батальон обслуживания, оставив здесь только столовую и две грузовые машины. Летчики во главе с Ворониным теперь оказались далеко от фронта и в ожидании прилета за ними транспортных самолетов отдыхали, наслаждаясь спокойствием и тишиной. Загорали и даже ездили купаться на Буг.
Тихое село Куровице с богатыми садами стало для оставшихся авиаторов как бы своеобразным курортным местечком. И когда с Вислы прилетел комдив Герасимов, то Воронин попросил, чтобы от санатория их избавили: здесь лучше любого курорта. Но вдруг в ночь на двадцатое августа нагрянула беда.
Поначалу симптом этой беды был безобидным. Майор Воронин шел по селу на обед в столовую и любовался ухоженными хатками и изобилием яблок в садах, когда неожиданно из калитки палисадника перед ним вывернулся здоровенный парень. От него несло самогоном:
— Товарищ майор, я завтра должен явиться в район на призывной пункт, чтобы идти в Красную Армию. Возьмите меня в свой тридцать второй полк. Я буду служить хорошо. — Парень говорил певучим басом, перемешивая русские и украинские слова.
Знание номера полка насторожило;
— Откуда вам известно про тридцать второй?
— Об этом мне сказали.
— Кто?
— Они, бандеровцы… — начал было он, но, видимо, кого-то опасаясь, огляделся. В этот момент из хаты вышли двое мужчин. Они остановились за калиткой и строго позвали парня. Перед майором они как бы извинились:
— Нализался, а теперь пристает.
Парень, тихо сказав, что вечером придет в часть, послушно пошел на зов мужчин.
Петр понял: здесь что-то нечисто. Парень, очевидно, об этом знает. Немедленно задержать и поговорить с ним наедине? Однако интуиция подсказала: нельзя, спугнешь. Лучше подождать до вечера. Он же сам прийти пообещал. А может, будет поздно? Как бы сейчас пригодился уполномоченный особого отдела. К сожалению, он улетел первым рейсом.
На всякий случай пришлось принять срочные меры предосторожности. Для надежности охраны самолетов уплотнили стоянку, усилили охрану штаба, хат, где жили люди полка, уточнили план обороны аэродрома и вели патрульную службу в гарнизоне.
Вечером к Воронину никто не явился. Ночь стояла безлунная и душная. В полку все было сделано, чтобы никакая выходка бандеровцев не застала врасплох. Однако на душе у Воронина было неспокойно, и он, прежде чем лечь спать, объехал аэродром, проверил караулы, прошелся по селу. Нигде ни огонька, всюду тихо. Для бандеровцев, как и для воров, раздолье. В такую же прошедшую ночь они на дороге захватили несколько машин с боеприпасами и авиационным горючим.
Ну что ж, в полку все наготове. Сотня людей с шестью автоматами, тремя десятками винтовок и пистолетами у офицеров — сила. А бандиты — не войска. Они действуют из-за угла, втихую. Против них главное оружие — бдительность.
Спали в хате вдвоем с капитаном Мамоновым. Он частенько говорит во сне. Вот и сейчас Петр услышал его взволнованный голос:
— Васильич, беда! Пришел с аэродрома посыльной и передал: там немцы и бандеры устроили парад. У них танки и артиллерия.
Опять бедняга бредит, подумал Воронин и, стараясь не потревожить товарища, тихо посоветовал:
— Спи, Ваня. Мало ли во сне что может придти в голову.
Мамонова это не на шутку рассердило, и он затряс друга:
— Вставай, Фома неверующий! Ты теперь командир полка. Решай, что делать!
Воронин вскочил с постели.
— Ты думаешь, что говоришь?!
— Я в здравом рассудке, а ты вот как? У нас же пустые баки в самолетах. И перелететь мы никуда не сможем.
— Подожди, подожди, — перебил Воронин Мамонова. — Про какие танки ты говоришь? Откуда они?
— А может, действительно — недоразумение? Пойдем скорее на аэродром, — предложил Мамонов. — На месте разберемся.
Непроглядная ночь и мертвая тишина внушали недоброе предчувствие. Ни часового, охраняющего дом, ни посыльного не было. В чем дело?
— Товарищ майор? — Хотя часовой и произнес эти слова почти шепотом, они прозвучали для Воронина и Мамонова точно выстрел. Посыльный оказался рядом с часовым. Он торопился доложить:
— В полку объявлена тревога. Весь личный состав занимает свои места согласно плану наземной обороны… — и рассказал, что видел сам и слышал от патрулей, которые вели наблюдение за противником.
Часов в двенадцать ночи часовые, стоящие у самолетов, уловили какой-то подозрительный шум моторов и металлический скрежет. Сначала думали: идут машины по дороге, которая проходит рядом с летным полем. Посланный туда патруль наскочил на большую группу людей, стоящих на краю аэродрома. Рядом с ними — танки и артиллерия. Слышалась немецкая, русская и украинская речь. Начальник патруля спросил, кто такие? «Войска самостийной Украины и проваливайте отсюда, пока живы», — получил он ответ.
С посыльным Воронин побежал на аэродром, а Мамонов с часовым — в штаб полка. Там хранилось знамя. Для охраны его был создан специальный взвод. В такой обстановке самое главное — сохранить святыню. Потеря этой святыни будет означать потерю полка: часть будет с позором расформирована.
Только Воронин с посыльным отбежали от хаты, как раздался бас:
— Эй, пане майор, остановитесь! — голос был, как Петру показалось, того подвыпившего парня, с которым он разговаривал днем.
По давней летной привычке майор сжался, словно прячась за бронеспинку, но тут же опомнился и, выхватив пистолет, бесшумно лег на землю, готовый к любой схватке. Как ни напрягал слух и зрение, но, кроме тишины и тревожного мерцания звезд, — никого. Что мог означать этот оклик? Оклик доброжелателя или недруга? Отозваться? Опасно. Если бы этот человек желал в чем-то помочь, то нашел бы для этого более подходящий момент. И не назвал бы пане майором.
В ночи Воронину казалось, что всюду притаились враги. Стоит шевельнуться — и загремят выстрелы. Минуту, две лежит не дыша.
Но сколько же можно лежать? Может быть, на аэродроме уже случилось что-то непоправимое — гитлеровцы танками раздавили все наши самолеты. И Петр тихо, по-кошачьи, поднялся и, бесшумно сделав несколько шагов, побежал.
На аэродроме, как и в селе, — тишина и все укрыто ночью. На КП собрались офицеры штаба. Полк занял оборону. Не верится, что сейчас в километре от них на шоссе выстроилась, может, тысяча, а может и больше, фашистов и бандеровцев. С ними, говорят, танки и пушки.
В первую очередь нужно было бы о случившемся немедленно доложить в вышестоящий штаб, но аэродром теперь ни с кем не имел связи: ее свернул БАО, уезжая на новое место. Машина, которая только что уехала во Львов, и была единственным средством связи. Но если она и доберется до города, то все равно помощь раньше чем к десяти утра не подоспеет. Пока нужно рассчитывать только на свои силы.
Для уточнения обстановки послана специальная группа во главе с начальником разведки полка, которой поставлена задача еще раз выяснить силы противника и его боевые порядки. И Воронин, прежде чем начать совещание, с нетерпением ожидал разведчиков.
— Они могут и не возвратиться, — с тревожным нетерпением сказал инженер полка капитан Григорий Лебедев. — Бездействовать нам дальше нельзя.
— И все же подождать надо, — ответил ему Воронин, внимательно разглядывая собравшихся офицеров.
В большом сарае они расселись тремя группами по три-пять человек и, как бы приготовившись к бою, уже рассредоточились. При тусклом свете бензиновой коптилки их лиц почти не видно, но по напряженной тишине можно догадаться: ждут командирского решения. Майору Воронину ясно одно: спешить с применением оружия не следует. Если враг хотел бы расправиться с ними, то он к этому бы уже приступил под покровом ночи. Однако чувство тревоги не отступало.
Дверь тихо отворилась. Неторопливо вошел капитан Мамонов. На широком, испещренном ожогами лице никакой тревоги. Он спокойно, точно на тактическом учении, доложил:
— Знаменный взвод с документами штаба прибыл на аэродром и занял оборону на своем участке.
Только Мамонов успел сесть за стол рядом с командиром, как явился начальник разведки. Он, как и положено разведчику, подробно рассказал о противнике.
Основная сила — фашистские войска. С ними несколько небольших групп в гражданской одежде. Очевидно, бандеровцы. Враг танками с автоматчиками окаймил свою пехоту. На стоянку наших самолетов направлены пушки. Разведчики насчитали около сорока танков и более пятидесяти орудий. В заключение начальник разведки сделал вывод:
— Против такой силы мы сейчас силой не можем действовать…
— Как так не можем! — горячо возразил ему Лебедев.
Оказавшись впервые в такой необычной обстановке, оставшиеся на аэродроме офицеры полка коллективно обсуждали, как лучше организовать оборону, Никто не проявил ни спешки, ни суеты. Война научила самообладанию. Быстро пришли к единому мнению — ждать! Если фашисты сейчас и двинут, то их встретят из окопов и щелей, а потом сожгут самолеты и, укрывшись высокой травой, уйдут на Львов. А пока противник не тревожит, надо поднять на козелки хвосты «яков» и их пушки направить в сторону врага.
Решение принято. Полк замер в напряженном ожидании, готовый к отражению вражеских атак. Но за час до рассвета колонны недобитых фашистов как пришли под покровом ночи, так и ушли в темноте на юг. Только когда взошло солнце, в бинокль можно было разглядеть последнюю колонну врага, втягивающуюся в лес, покрывший горы Волыно-Подольской возвышенности. Эта колонна походила на хвост гигантского чудовища. Теперь, словно боясь света, оно уползало в свое логово.
День принес успокоение, надежды и ясность мысли.
День в ожидании тянется мучительно медленно. Жители села, как и раньше, занимаются своими делами. Попытки узнать от них какие-либо сведения о ночных действиях бандеровцев и гитлеровцев ни к чему не привели.
Под вечер над аэродромом сели два транспортных самолета Ли-2. Они прибыли за оставшимися летчиками. Завтра они должны улететь за новыми истребителями. На Ли-2 был единственный пассажир — майор из штаба фронта. Он как только оказался на земле, сразу же подошел к майору Воронину и, представившись, сказал негромко:
— Мне с вами надо немедленно поговорить.
Воронин предложил пройтись по аэродрому.
— Хорошо, — согласился он,
— Вы говорили с капитаном Мамоновым и наверное в курсе всего случившегося?
— Да. И вы действовали правильно.
Майор вкратце рассказал сложившуюся обстановку в этом районе и заверил, что полк в полной безопасности. Но об этом пока никому не надо говорить. Все должно быть в прежнем напряжении. Так надо…
Перед тем, как идти на КП, Воронин поинтересовался?
— Какая же была цель фашистского парада?
— Генеральная репетиция для выполнения своего замысла. И попутно придать уверенность бандеровским главарям, что их поддерживает немецкая армия.
— Для замысла? Какого же, интересно?
— Позже вы все узнаете. А пока — будьте спокойны. Немцы вас не тронут. У них другие задачи, которые им никогда не выполнить…
С тем майор попрощался и убыл в штаб фронта.
Для полка наступила вторая тревожная ночь, такая же темная и гнетущая своей неизвестностью, как и прошедшая. Теперь все было сделано, чтобы действительно во всеоружии встретить противника. Вокруг аэродрома выставлены дозорные, которые сразу же известят о появлении врага. Личное оружие и пушки более тридцати самолетов приведены в готовность.
Всюду тишина. Ни одного выстрела, ни один огненный шарик сигнальной ракеты не разорвал застывшую тьму. Даже на Львовском шоссе — ни одного лучика света проходящей машины. И эта застывшая в тревоге ночь, которой, казалось, не будет конца, у многих породила предположение — уж не перерезана ли дорога на Львов? В этом случае противник может к аэродрому подобраться вплотную и тогда грош цена всем усилиям. Для успокоения людей пришлось послать солдата к ближнему дозору узнать, как обстоят дела.
Посыльный быстро явился и доложил: все спокойно. Ничего опасного не слышно и не видно. Напряжение у всех спало, Воронин даже задремал.
Разбудил его грохот артиллерийской канонады и залпы «катюш», внезапно разорвавшие ночную тишину. Все выбежали из укрытий. Огненные всплески разрывов прыгали по лесистым отрогам Волыно-Подольской возвышенности, и туда же неслись хвостатые кометы реактивных снарядов.
Жители Куровиц проснулись и вышли на улицу. Кто-то пустил слух, что фашисты выбросили парашютный десант. Население испугалось, и многие семьи с детишками прибежали на аэродром, ища защиты.
А бой действительно разгорался большой. Как впоследствии выяснилось, в горах укрывались остатки разгромленных двух фашистских пехотных дивизий и одной танковой, насчитывающие более двух тысяч солдат и офицеров. Их командование, используя наш аэродром, собиралось спастись. Для этого оно договаривалось по радио со штабом группы армии «Северная Украина» о присылке за ними специальных самолетов. Потому-то фашисты раньше времени себя не выявляли и не беспокоили 32-й авиационный полк.
В этом и состоял их замысел, о котором намекнул Воронину майор, прибывший из штаба фронта. Цели же офицеров и сержантов 32-го полка были иными — драться до последней капли крови.
В грустном настроении Воронин вышел из давно знакомой ему землянки и, словно прощаясь с аэродромом, оглядел летное поле. В мае оно золотилось лютиками и одуванчиками. Теперь выгорело, почернело и стало каким-то чужим.
На новом месте службы Петра встретил старый товарищ по учебе в академии капитан Иван Мамонов. Пока они шли до командного пункта 32-го истребительного полка этой же дивизии, Воронин успел ознакомиться с аэродромом. Середина его была выкошена, но отава уже успела вымахать почти по колено. Глубокие дренажные канавы, похожие на противотанковые рвы, прямоугольником окаймляли взлетно-посадочную полосу. В свежевырытых щелях и окопах выступала болотная вода. Здесь нельзя строить землянок, поэтому КП полка разместился в ближайшем деревенском сарае.
— А зачем так много нарыли укрытий? — поинтересовался Воронин. — Окопы возле каждой стоянки.
Оказывается, были случаи, что на аэродромы нападали бандеровцы и недобитые гитлеровцы, попавшие в окружение, поэтому приказано наземную оборону усилить.
Южнее аэродрома с востока проходит шоссейная дорога на Львов. На ней — сплошной поток машин. За дорогой хорошо виднеется нагорье Волыно-Подольской возвышенности, покрытое лесами.
Мамонов показал в ту сторону:
— Вся эта шваль — бандеровцы и гитлеровцы, — говорят, скрывается там.
К командному пункту подрулили два только что севших «яка». Из одного поднялся заместитель командира полка по политической части майор Гурий Андреевич Хатнюков. Высокий, плечистый, он, в знаменитой на всю дивизию коверкотовой гимнастерке и со шлемофоном в руке, по-мальчишески легко выпрыгнул из кабины. Копна светло-русых волос, еще влажных от жаркого полета, взлохмачена. Привел их в порядок, размашисто зашагал к майору Воронину, а тот ему навстречу. Обнялись, похлопывая друг друга по лопаткам.
— Дорогой мой Петр Васильевич!
— Гурий, дружище!
Они хорошо знали друг друга еще по совместной учебе в академии и по фронту. Гурий Андреевич долгое время работал летчиком-инструктором. Потом его назначили в 32-й полк. Прежде чем приступить к работе, ему нужно было представиться комдиву и начальнику политотдела.
В штаб дивизии его должен был отвезти на самолете специально выделенный летчик. Комдив Николай Герасимов, узнав об этом, возмутился: летчик он или не летчик?! Пускай комиссар сам летит. Герасимов, давая такое распоряжение, хотел узнать, хорошо ли летает новый замполит. После такой проверки яснее станет, как с ним разговаривать.
Хатнюков вылетел сам. И тут только комдиву доложили, что комиссар прибыл прямо с курсов и давно не летал. Площадка для посадки была такая маленькая, что и хорошо натренированному летчику не так-то просто приземлиться. Комдив встревожился. Но комиссар так классически притер машину, что Герасимов, не щедрый на похвалы, тут же премировал его коверкотовой гимнастеркой. С тех пор Гурий Андреевич: летает только в ней. «Гимнастерка — ровесница моей фронтовой жизни», — говорил он об этом памятном подарке.
Так началась фронтовая жизнь комиссара. Его пример летного мастерства сразу расположил к себе летчиков. На первом же ужине в полку устроили ему хорошую встречу. Гурий и здесь покорил всех песнями! «Истребители», «Прощай, любимый город» и «Землянка». В заключение ужина сплясал, да так лихо, что все диву дались.
Но для замполита в авиации на фронте эти качества, конечно же, не были главными. Летчики про себя подумали: «Теперь посмотрим, как будешь воевать». Но после первого же боя все стали называть Гурия «наш комиссар», хотя комиссаров по штату уже и не было.
— Какими судьбами? — не отпуская Петра из объятий, продолжал Хатнюков.
— Ты думаешь, в таких тисках я могу говорить?
— Не прикидывайся хлюпеньким, Петро, знаю я тебя! Воронин радостно улыбнулся:
— Хорошо, что встретил тебя, Гурий, Без друзей тяжело.
* * *
К утру двадцать седьмого июля был освобожден Львов, а тридцатого состоялся общегородской митинг. Полк получил задачу: прикрыть город.Поднялись десяткой. В небе ни облачка. Воздух чист и прозрачен. Война откатилась к Карпатам и Висле. Но видны на земле ее следы: окопы, воронки от бомб и снарядов, сгоревшие села и деревни. Сам город не узнать. Он расцвел и с высоты похож на цветистый ковер с наибольшей яркостью красок в центре. Здесь собрались жители в праздничных нарядах.
Чтобы не тревожить людей на митинге шумом моторов, летали километрах в десяти юго-западнее Львова. Две недели город содрогался от огненного смерча войны. Теперь пусть слушает мирную тишину.
Фашистские бомбардировщики в открытую к городу прорваться не в силах, но все же нельзя не тревожиться. О митинге и боевом порядке нашей десятки гитлеровцам может сообщить их агентура, а вражеские истребители возьмут да и явятся на большей, чем мы, высоте и боем привлекут наше внимание на себя. В такой момент к Львову на бреющем полете, маскируясь на фоне земли, легко подобраться какому-нибудь самолету. Море людей… — промаха не будет. И торжество превратится в траур, поэтому летчики-истребители настороженно «плавают» по небу. Каждый понимает свою большую ответственность. Ни одного лишнего движения, ни одного слова. Главное внимание — Карпаты. Там — фронт, он не так далеко.
Вот вдали двумя крапинками замаячили какие-то самолеты. Они идут со стороны Карпат. С незнакомцев Воронин не сводит глаз, но летчиков пока не предупреждает: пара пока далеко и не опасна, а тревожная информация лишь отвлечет летчиков группы от планового наблюдения за воздухом.
Через минуту, две стало ясно — «фоккеры». Они проходят западнее наших истребителей и довольно далеко. Что же им надо? Наши могут их отогнать, но стоит ли связываться; у группы задача поважнее. Воронин сообщает земле, пусть на эту парочку поднимут истребителей с аэродромов западнее Львова.
После полетов на прикрытие митинга полк был выведен в резерв. За это время все должны отдохнуть, а потом получить на заводе новые самолеты и переучиться на них. Половина людей личного состава сразу же улетела в санаторий, а майор Воронин с остальными остался на второй рейс.
С аэродрома снялся и уехал батальон обслуживания, оставив здесь только столовую и две грузовые машины. Летчики во главе с Ворониным теперь оказались далеко от фронта и в ожидании прилета за ними транспортных самолетов отдыхали, наслаждаясь спокойствием и тишиной. Загорали и даже ездили купаться на Буг.
Тихое село Куровице с богатыми садами стало для оставшихся авиаторов как бы своеобразным курортным местечком. И когда с Вислы прилетел комдив Герасимов, то Воронин попросил, чтобы от санатория их избавили: здесь лучше любого курорта. Но вдруг в ночь на двадцатое августа нагрянула беда.
Поначалу симптом этой беды был безобидным. Майор Воронин шел по селу на обед в столовую и любовался ухоженными хатками и изобилием яблок в садах, когда неожиданно из калитки палисадника перед ним вывернулся здоровенный парень. От него несло самогоном:
— Товарищ майор, я завтра должен явиться в район на призывной пункт, чтобы идти в Красную Армию. Возьмите меня в свой тридцать второй полк. Я буду служить хорошо. — Парень говорил певучим басом, перемешивая русские и украинские слова.
Знание номера полка насторожило;
— Откуда вам известно про тридцать второй?
— Об этом мне сказали.
— Кто?
— Они, бандеровцы… — начал было он, но, видимо, кого-то опасаясь, огляделся. В этот момент из хаты вышли двое мужчин. Они остановились за калиткой и строго позвали парня. Перед майором они как бы извинились:
— Нализался, а теперь пристает.
Парень, тихо сказав, что вечером придет в часть, послушно пошел на зов мужчин.
Петр понял: здесь что-то нечисто. Парень, очевидно, об этом знает. Немедленно задержать и поговорить с ним наедине? Однако интуиция подсказала: нельзя, спугнешь. Лучше подождать до вечера. Он же сам прийти пообещал. А может, будет поздно? Как бы сейчас пригодился уполномоченный особого отдела. К сожалению, он улетел первым рейсом.
На всякий случай пришлось принять срочные меры предосторожности. Для надежности охраны самолетов уплотнили стоянку, усилили охрану штаба, хат, где жили люди полка, уточнили план обороны аэродрома и вели патрульную службу в гарнизоне.
Вечером к Воронину никто не явился. Ночь стояла безлунная и душная. В полку все было сделано, чтобы никакая выходка бандеровцев не застала врасплох. Однако на душе у Воронина было неспокойно, и он, прежде чем лечь спать, объехал аэродром, проверил караулы, прошелся по селу. Нигде ни огонька, всюду тихо. Для бандеровцев, как и для воров, раздолье. В такую же прошедшую ночь они на дороге захватили несколько машин с боеприпасами и авиационным горючим.
Ну что ж, в полку все наготове. Сотня людей с шестью автоматами, тремя десятками винтовок и пистолетами у офицеров — сила. А бандиты — не войска. Они действуют из-за угла, втихую. Против них главное оружие — бдительность.
Спали в хате вдвоем с капитаном Мамоновым. Он частенько говорит во сне. Вот и сейчас Петр услышал его взволнованный голос:
— Васильич, беда! Пришел с аэродрома посыльной и передал: там немцы и бандеры устроили парад. У них танки и артиллерия.
Опять бедняга бредит, подумал Воронин и, стараясь не потревожить товарища, тихо посоветовал:
— Спи, Ваня. Мало ли во сне что может придти в голову.
Мамонова это не на шутку рассердило, и он затряс друга:
— Вставай, Фома неверующий! Ты теперь командир полка. Решай, что делать!
Воронин вскочил с постели.
— Ты думаешь, что говоришь?!
— Я в здравом рассудке, а ты вот как? У нас же пустые баки в самолетах. И перелететь мы никуда не сможем.
— Подожди, подожди, — перебил Воронин Мамонова. — Про какие танки ты говоришь? Откуда они?
— А может, действительно — недоразумение? Пойдем скорее на аэродром, — предложил Мамонов. — На месте разберемся.
Непроглядная ночь и мертвая тишина внушали недоброе предчувствие. Ни часового, охраняющего дом, ни посыльного не было. В чем дело?
— Товарищ майор? — Хотя часовой и произнес эти слова почти шепотом, они прозвучали для Воронина и Мамонова точно выстрел. Посыльный оказался рядом с часовым. Он торопился доложить:
— В полку объявлена тревога. Весь личный состав занимает свои места согласно плану наземной обороны… — и рассказал, что видел сам и слышал от патрулей, которые вели наблюдение за противником.
Часов в двенадцать ночи часовые, стоящие у самолетов, уловили какой-то подозрительный шум моторов и металлический скрежет. Сначала думали: идут машины по дороге, которая проходит рядом с летным полем. Посланный туда патруль наскочил на большую группу людей, стоящих на краю аэродрома. Рядом с ними — танки и артиллерия. Слышалась немецкая, русская и украинская речь. Начальник патруля спросил, кто такие? «Войска самостийной Украины и проваливайте отсюда, пока живы», — получил он ответ.
С посыльным Воронин побежал на аэродром, а Мамонов с часовым — в штаб полка. Там хранилось знамя. Для охраны его был создан специальный взвод. В такой обстановке самое главное — сохранить святыню. Потеря этой святыни будет означать потерю полка: часть будет с позором расформирована.
Только Воронин с посыльным отбежали от хаты, как раздался бас:
— Эй, пане майор, остановитесь! — голос был, как Петру показалось, того подвыпившего парня, с которым он разговаривал днем.
По давней летной привычке майор сжался, словно прячась за бронеспинку, но тут же опомнился и, выхватив пистолет, бесшумно лег на землю, готовый к любой схватке. Как ни напрягал слух и зрение, но, кроме тишины и тревожного мерцания звезд, — никого. Что мог означать этот оклик? Оклик доброжелателя или недруга? Отозваться? Опасно. Если бы этот человек желал в чем-то помочь, то нашел бы для этого более подходящий момент. И не назвал бы пане майором.
В ночи Воронину казалось, что всюду притаились враги. Стоит шевельнуться — и загремят выстрелы. Минуту, две лежит не дыша.
Но сколько же можно лежать? Может быть, на аэродроме уже случилось что-то непоправимое — гитлеровцы танками раздавили все наши самолеты. И Петр тихо, по-кошачьи, поднялся и, бесшумно сделав несколько шагов, побежал.
На аэродроме, как и в селе, — тишина и все укрыто ночью. На КП собрались офицеры штаба. Полк занял оборону. Не верится, что сейчас в километре от них на шоссе выстроилась, может, тысяча, а может и больше, фашистов и бандеровцев. С ними, говорят, танки и пушки.
В первую очередь нужно было бы о случившемся немедленно доложить в вышестоящий штаб, но аэродром теперь ни с кем не имел связи: ее свернул БАО, уезжая на новое место. Машина, которая только что уехала во Львов, и была единственным средством связи. Но если она и доберется до города, то все равно помощь раньше чем к десяти утра не подоспеет. Пока нужно рассчитывать только на свои силы.
Для уточнения обстановки послана специальная группа во главе с начальником разведки полка, которой поставлена задача еще раз выяснить силы противника и его боевые порядки. И Воронин, прежде чем начать совещание, с нетерпением ожидал разведчиков.
— Они могут и не возвратиться, — с тревожным нетерпением сказал инженер полка капитан Григорий Лебедев. — Бездействовать нам дальше нельзя.
— И все же подождать надо, — ответил ему Воронин, внимательно разглядывая собравшихся офицеров.
В большом сарае они расселись тремя группами по три-пять человек и, как бы приготовившись к бою, уже рассредоточились. При тусклом свете бензиновой коптилки их лиц почти не видно, но по напряженной тишине можно догадаться: ждут командирского решения. Майору Воронину ясно одно: спешить с применением оружия не следует. Если враг хотел бы расправиться с ними, то он к этому бы уже приступил под покровом ночи. Однако чувство тревоги не отступало.
Дверь тихо отворилась. Неторопливо вошел капитан Мамонов. На широком, испещренном ожогами лице никакой тревоги. Он спокойно, точно на тактическом учении, доложил:
— Знаменный взвод с документами штаба прибыл на аэродром и занял оборону на своем участке.
Только Мамонов успел сесть за стол рядом с командиром, как явился начальник разведки. Он, как и положено разведчику, подробно рассказал о противнике.
Основная сила — фашистские войска. С ними несколько небольших групп в гражданской одежде. Очевидно, бандеровцы. Враг танками с автоматчиками окаймил свою пехоту. На стоянку наших самолетов направлены пушки. Разведчики насчитали около сорока танков и более пятидесяти орудий. В заключение начальник разведки сделал вывод:
— Против такой силы мы сейчас силой не можем действовать…
— Как так не можем! — горячо возразил ему Лебедев.
Оказавшись впервые в такой необычной обстановке, оставшиеся на аэродроме офицеры полка коллективно обсуждали, как лучше организовать оборону, Никто не проявил ни спешки, ни суеты. Война научила самообладанию. Быстро пришли к единому мнению — ждать! Если фашисты сейчас и двинут, то их встретят из окопов и щелей, а потом сожгут самолеты и, укрывшись высокой травой, уйдут на Львов. А пока противник не тревожит, надо поднять на козелки хвосты «яков» и их пушки направить в сторону врага.
Решение принято. Полк замер в напряженном ожидании, готовый к отражению вражеских атак. Но за час до рассвета колонны недобитых фашистов как пришли под покровом ночи, так и ушли в темноте на юг. Только когда взошло солнце, в бинокль можно было разглядеть последнюю колонну врага, втягивающуюся в лес, покрывший горы Волыно-Подольской возвышенности. Эта колонна походила на хвост гигантского чудовища. Теперь, словно боясь света, оно уползало в свое логово.
День принес успокоение, надежды и ясность мысли.
* * *
От посланного с донесением во Львов офицера на машине — ни слуху ни духу. Еще до рассвета капитан Мамонов улетел на По-2 в воздушную армию с докладом о ночных приключениях на аэродроме и с просьбой прислать горючего, чтобы можно было перелететь во Львов или же ближе к Висле, где теперь базируется вся дивизия. Для большей уверенности в связи из 32-го полка направили во Львов с таким же донесением еще двух человек.День в ожидании тянется мучительно медленно. Жители села, как и раньше, занимаются своими делами. Попытки узнать от них какие-либо сведения о ночных действиях бандеровцев и гитлеровцев ни к чему не привели.
Под вечер над аэродромом сели два транспортных самолета Ли-2. Они прибыли за оставшимися летчиками. Завтра они должны улететь за новыми истребителями. На Ли-2 был единственный пассажир — майор из штаба фронта. Он как только оказался на земле, сразу же подошел к майору Воронину и, представившись, сказал негромко:
— Мне с вами надо немедленно поговорить.
Воронин предложил пройтись по аэродрому.
— Хорошо, — согласился он,
— Вы говорили с капитаном Мамоновым и наверное в курсе всего случившегося?
— Да. И вы действовали правильно.
Майор вкратце рассказал сложившуюся обстановку в этом районе и заверил, что полк в полной безопасности. Но об этом пока никому не надо говорить. Все должно быть в прежнем напряжении. Так надо…
Перед тем, как идти на КП, Воронин поинтересовался?
— Какая же была цель фашистского парада?
— Генеральная репетиция для выполнения своего замысла. И попутно придать уверенность бандеровским главарям, что их поддерживает немецкая армия.
— Для замысла? Какого же, интересно?
— Позже вы все узнаете. А пока — будьте спокойны. Немцы вас не тронут. У них другие задачи, которые им никогда не выполнить…
С тем майор попрощался и убыл в штаб фронта.
Для полка наступила вторая тревожная ночь, такая же темная и гнетущая своей неизвестностью, как и прошедшая. Теперь все было сделано, чтобы действительно во всеоружии встретить противника. Вокруг аэродрома выставлены дозорные, которые сразу же известят о появлении врага. Личное оружие и пушки более тридцати самолетов приведены в готовность.
Всюду тишина. Ни одного выстрела, ни один огненный шарик сигнальной ракеты не разорвал застывшую тьму. Даже на Львовском шоссе — ни одного лучика света проходящей машины. И эта застывшая в тревоге ночь, которой, казалось, не будет конца, у многих породила предположение — уж не перерезана ли дорога на Львов? В этом случае противник может к аэродрому подобраться вплотную и тогда грош цена всем усилиям. Для успокоения людей пришлось послать солдата к ближнему дозору узнать, как обстоят дела.
Посыльный быстро явился и доложил: все спокойно. Ничего опасного не слышно и не видно. Напряжение у всех спало, Воронин даже задремал.
Разбудил его грохот артиллерийской канонады и залпы «катюш», внезапно разорвавшие ночную тишину. Все выбежали из укрытий. Огненные всплески разрывов прыгали по лесистым отрогам Волыно-Подольской возвышенности, и туда же неслись хвостатые кометы реактивных снарядов.
Жители Куровиц проснулись и вышли на улицу. Кто-то пустил слух, что фашисты выбросили парашютный десант. Население испугалось, и многие семьи с детишками прибежали на аэродром, ища защиты.
А бой действительно разгорался большой. Как впоследствии выяснилось, в горах укрывались остатки разгромленных двух фашистских пехотных дивизий и одной танковой, насчитывающие более двух тысяч солдат и офицеров. Их командование, используя наш аэродром, собиралось спастись. Для этого оно договаривалось по радио со штабом группы армии «Северная Украина» о присылке за ними специальных самолетов. Потому-то фашисты раньше времени себя не выявляли и не беспокоили 32-й авиационный полк.
В этом и состоял их замысел, о котором намекнул Воронину майор, прибывший из штаба фронта. Цели же офицеров и сержантов 32-го полка были иными — драться до последней капли крови.
ПОСЛЕДНИЕ АТАКИ
Полгода как Петр Васильевич Воронин служит старшим инструктором-летчиком Главного управления фронтовой авиации. В Москве приходилось бывать мало: отчитаешься за командировку — и снова в полет.
Основная работа инструкторов на фронте: обобщать боевой опыт и на основе его показом и рассказом учить воевать летчиков авиационных полков.
И вот новая и, как считала группа летчиков-инструкторов, последняя в этой войне командировка. И задача была поставлена особая. Ее определил начальник Управления в своем напутственном слове перед отлетом:
— Дивизия, в составе которой вы будете воевать, — старая боевая дивизия. Народ там опытный. Много асов. Учить их особенно нечему. Поэтому инструкторские обязанности с вас снимаются. Главная ваша задача — сказать свое убедительное для фашистов последнее слово во фронтовом небе. Желаю каждому личной боевой победы и благополучного возвращения в Москву.
Шел апрель сорок пятого. Этот апрель особый — последний военный апрель. Линия фронта проходила по Одеру и Нейсе. Война всех сделала стратегами, поэтому молчание пушек объяснили последней передышкой перед штурмом главной крепости фашизма — Берлина.
Аэродром Альтено. Это обыкновенное поле. Кругом сосновый лес. Самолетами забита вся опушка, Здесь стоят три полка истребителей. Непрерывно поднимаются и садятся «яки». Пришел черед взлетать и инструкторам.
Основная работа инструкторов на фронте: обобщать боевой опыт и на основе его показом и рассказом учить воевать летчиков авиационных полков.
И вот новая и, как считала группа летчиков-инструкторов, последняя в этой войне командировка. И задача была поставлена особая. Ее определил начальник Управления в своем напутственном слове перед отлетом:
— Дивизия, в составе которой вы будете воевать, — старая боевая дивизия. Народ там опытный. Много асов. Учить их особенно нечему. Поэтому инструкторские обязанности с вас снимаются. Главная ваша задача — сказать свое убедительное для фашистов последнее слово во фронтовом небе. Желаю каждому личной боевой победы и благополучного возвращения в Москву.
Шел апрель сорок пятого. Этот апрель особый — последний военный апрель. Линия фронта проходила по Одеру и Нейсе. Война всех сделала стратегами, поэтому молчание пушек объяснили последней передышкой перед штурмом главной крепости фашизма — Берлина.
Аэродром Альтено. Это обыкновенное поле. Кругом сосновый лес. Самолетами забита вся опушка, Здесь стоят три полка истребителей. Непрерывно поднимаются и садятся «яки». Пришел черед взлетать и инструкторам.