— А-а! На аэродроме псов развели? Может, думаете охотой заняться?
Пока полковник отчитывал майора, мы оделись. Он повернулся к нам и удивился. Секунду постоял молча. Потом хмурое лицо прояснилось, и Николай Семенович примирительно рассмеялся:
— Вот это по-истребительски! Быстро сработали… Все в порядке. — Герасимов оценивающе осмотрел нас и показал рукой на машину: — Садитесь, довезу до самолетов. Сейчас полетите.
— Тут напрямик две минуты пешком, машиной в объезд дольше, — заметил командир полка.
— Ну ладно, — согласился комдив и приказал: — Пускай и Сачков с Выборновым идут в эскадрилью Ворожейкина.
Мы поняли, что предстоит ответственное задание, раз заранее решено, кто полетит. Все подтянулись и приготовились слушать. Герасимов на ходу коротко объяснил наземную обстановку.
За Днепром на одном из участков фронта фашисты атакуют и теснят наши войска. Чтобы остановить врага, туда срочно переправляются подкрепления. Авиация противника рвется к переправам. Нашему полку поставлена задача: прикрыть мост через Днепр у деревни Сухолучье. Напоследок Николай Семенович предупредил:
— Смотрите не прозевайте… — И после небольшой паузы то ли шутя, то ли просто подчеркивая важность задачи, добавил: — Если, не дай бог, немцы разбомбят мост, можете делать переворот у самой земли.
Это означает — врезаться в землю вместе с самолетом. При других обстоятельствах мы бы приняли его слова спокойно. Но в тот момент они прозвучали угрозой. Прежде комдив никогда не подавлял нас властью. Ведь Герасимов такой же летчик, как мы. Сам часто летает в бой, и на тебе.
— Эх, товарищ полковник, зачем же так-то?.. — медленно, с сожалением и укором проговорил Тимонов.
Герасимов порывисто остановился и напряженно, внимательно обвел нас взглядом. Его открытое лицо выражало досаду и недоумение. Мы прямо смотрели на комдива. Он понял, что Тимонов высказал нашу общую обиду, но только спросил:
— Все уяснили задачу?
После дружного ответа полковник, глядя на Тимонова, сказал:
— Гордость — вещь хорошая. Вы правы: плохо, когда под горячую руку подвертывается не то слово.
Герасимов по опыту знал: какие бы ценные указания летчики ни получали от командиров, как бы хорошо они ни изучили свое задание, перед вылетом им необходимо остаться одним и посоветоваться с глазу на глаз. Николай Семенович взглянул на свои ручные часы.
— Сейчас тринадцать двадцать восемь. Через пятнадцать минут вылет, — он обвел рукой небо: — Ни облачка. При такой погоде противник внезапно не нагрянет. Только в воздухе нужно быть не просто летчиком, а настоящим истребителем, хозяином положения. Да что вам говорить! Желаю успеха!
Для уточнения задания нам не требовалось много времени. Мы провели вместе несколько десятков воздушных боев, сбили около сотни вражеских самолетов и с полуслова понимали друг друга.
— Ну как, Миша? — я посмотрел на Сачкова.
— Давайте я пойду с Выборновым в сковывающей группе выше вас.
— Хорошо. Вы будете драться с истребителями, а мы четверкой полетим в ударной.
Договариваться больше не о чем. Все ясно.
Впереди блеснул Днепр. Вот переправа. К ней веером тянутся войска. Перед переправой они сливаются в общий поток, который разрастается вширь, крутится на берегу и, словно собравшись с силами, под собственным напором, на большой скорости устремляется на мост.
Для перехвата противника на больших высотах должна патрулировать группа «Лавочкиных». Ее нет. Странно.
У нас, как и было приказано, высота всего три тысячи метров. А если противник пойдет выше? Мы его не достанем. Тревожусь. С согласия земли набираем высоту.
Южнее нас, в стороне Киева, комариками кружатся самолеты. Там идет бой между истребителями. Вдали, на севере, тоже нет-нет да и блеснут вражеские «птички». Внизу противник атакует наши войска. У нас в зоне пока спокойно. Это еще больше настораживает.
Запрашиваю воздушную обстановку у наземного командного пункта. Узнаю: только что до нашего прихода над переправой был бой с «мессершмиттами». Не к добру. Противник часто прежде чем посылать бомбардировщиков, очищает им путь истребителями.
Летим на запад, что увеличивает обзор в сторону врага.
— Почему далеко уходите? — беспокоится КП.
Земля хочет нас постоянно видеть перед собой. И это понятно. Истребителям нельзя удаляться от Днепра. Вражеские самолеты могут появиться над землей, и их трудно будет заметить. Я понимаю это и хочу подать команду на разворот, но… стоп! В синеве неба вижу стаю самолетов, за ней еще и еще.
Фашистские бомбардировщики летят растянутой колонной из трех групп. Над ними «фоккеры». То, чего я больше всего опасался, случилось — противник оказался выше нас. С надеждой гляжу на восток, откуда должны прибыть наши истребители. Там никого. Произошло что-то непредвиденное. Значит, мы одни, не имея ни тактического, ни численного преимущества, должны суметь отразить налет «юнкерсов».
Невольно в голове промелькнула фраза Герасимова, на которую мы обиделись: «Если немцы разбомбят переправу, можете делать переворот у самой земли». Теперь мне эти слова уже не кажутся чересчур резкими. Увидев, что делается на Днепре, я понял, как важно сейчас не дать туда упасть ни одной фашистской бомбе. Если враг уничтожит мост, с какими глазами мы прилетим на свой аэродром? Нам, живым, перед мертвыми не будет никаких оправданий.
В бою бывают моменты, когда задачу нужно выполнить любой ценой. Но от Герасимова таких слов мы раньше никогда не слышали. Он прекрасно понимал, что такое воздушный бой. В нем погибнуть легче, чем победить, — и призывал всегда к победе.
Мы видели всякое, в каких только переделках не бывали, но в таких невыгодных условиях оказались впервые. Спокойствие! Но разве в такие секунды можно быть спокойным? Ясность мысли — вот что нужно. И очевидно потому, что в минуты опасности жизнь не терпит ни слабости, ни лишней чувствительности, я весь сосредоточиваюсь только на одном.
Главное сейчас — набрать высоту: без нее нельзя достать «юнкерсов». И старательно жму на рычаг мощности мотора, хотя он уже и без того работает на полную силу.
Чувствую, как бурно колотится сердце. Кажется, от его ударов трясется самолет и мотор дает перебои. Гляжу на товарищей. Сачков с Выборновым уже сумели забраться намного выше, чем наша четверка. Это уже неплохо. Им высота необходима: они будут прикрывать действия нашей ударной группы. Тимонов идет со мной, в стороне — Кустов и Лазарев. Никто ни слова. Все, как бы экономя силы, молча приготовились к жестокой неравной схватке.
— Почему не возвращаетесь? — гремит раздраженный голос с наземного КП.
Понимаю: земля еще не видит надвигающейся опасности. Спешу предупредить:
— Пошли на перехват Ю-87.
Голос земли уже другой, одобряющий:
— Вас поняли. Действуйте!
На встречных курсах сближаемся быстро. «Фоккеры» неторопливо отходят от «юнкерсов» в сторону солнца, маскируясь в его лучах, как бы специально подставляя свои бомбардировщики под наш удар. Тактика фашистских истребителей понятна. Они думают, мы будем атаковать «юнкерсов» в лоб. Этого делать нельзя. Впереди у бомбардировщиков мощное вооружение, и огонь их группы будет сильнее нашего, поэтому «фоккеры» и дают нам свободно идти на лобовую атаку.
Ю-87 уже близко — вот они! Немедленно решить, как их разбить! И тут я окончательно убеждаюсь, что при встрече мы окажемся ниже их. Нужно набрать высоту, но тогда мы вряд ли сумеем атаковать раньше, чем они достигнут переправы. От таких мыслей пробирает озноб и рождается нетерпение, хочется приподнять нос своего «яка» и атаковать прямо в лоб. А потом? Потом мы проскочим их и уже не в силах будем догнать до бомбометания. Опасно! Мы должны действовать только наверняка.
Отказавшись от встречной атаки, разворачиваемся назад и летим с немцами параллельным курсом. Нужное решение для атаки пока не созрело. А может, его и нет? Бывают же безвыходные положения, когда победы достичь невозможно. Блажь! Это оттого, что приходится выжидать. Фронтовая аксиома — в воздушном бою нужно нападать первым. Но сейчас я чувствую, что это правило для нас вредно. Нужно подождать, а ждать страшно: с каждой секундой враг приближается к переправе.
С КП кричат:
— Почему не атакуете?
— Так нужно, — бросаю в ответ. Опека земли раздражает.
Бомбардировщики летят, как на параде, красиво и грозно. От их спокойствия вкрадывается какая-то предательская неуверенность. Но вот я вижу, как пулеметы стрелков метнулись в нашу сторону и наиболее нетерпеливые начали стрелять. Белые нити трасс тают, не достигнув нас. Нервничают. Но нам нельзя нервничать. Сдерживаю себя от любого неосторожного движения. Мне пока ясно, чего хотят «юнкерсы», — они летят на переправу. А почему «фоккеры», как и мы, не спешат с нападением? Ах, вот в чем дело! Им выгодно подловить нас, когда мы пойдем в атаку на бомбардировщиков. С высоты они моментально проглотят нас, а уклониться от атаки — значит потерять время и дать бомбардировщикам прицельно сбросить бомбы. Дальше ждать нельзя. Остается один выход — спровоцировать фашистских истребителей. Передаю Кустову:
— Чуть подойдем к «юнкерсам». Только пока не атаковать. Жди команды! Тебе — вторая группа, мне с Тимохой — первая.
— Понятно! — отрывисто отвечает Игорь. — А кому третья?
— Это потом!
Едва мы подвернули к «юнкерсам», как фашистские истребители бросились на нас. Сачков с Выборновым, выполняя свою задачу, пытаются их задержать, но им это явно не под силу. Вражеские летчики — опытные пилоты и хорошо разбираются что к чему. Только пара их остается с Сачковым, а четверка устремляется на нас. Их восемь. А где же еще пара? Она наверху, готовая в любую секунду прийти на помощь своим. Противник хорошо продумал маневр: на каждый наш истребитель послал одного своего, держа два в резерве.
«Фоккеры» явно хотят драться только на вертикальном маневре. Им, имеющим и скорость и высоту, это очень выгодно. Ну и пусть, мешать им не надо. Мы будем вести бой только на виражах, и нам не страшна никакая вражеская вертикаль. Самое большое преимущество «яка» в бою — вираж.
Четыре фашистских истребителя сближаются с нами. Они намереваются атаковать нас одновременно. Разумно. Мы и это используем. Только не спешить. Выход из-под ударов «фоккеров» должен быть для нас началом атаки по «юнкерсам». Успех в расчете маневра: опоздаем — сами попадем под огонь вражеских истребителей, поторопимся — они успеют довернуть и атаковать нас при сближении с бомбардировщиками. При любой нашей ошибке не прорвемся к «юнкерсам».
Бросаю взгляд вверх. Там Сачков дерется с парой «фоккеров». Два других вражеских истребителя, прячась в лучах солнца, парят над нами, выслеживая себе жертву. Они могут кого-то из нас подловить. Нужны очень точный расчет и осторожность. Четверка «фоккеров», разогнавшись на снижении, уже берет нашу четверку в прицел. Пора!
— Атакуем! — передаю Кустову. И, круто выворачиваясь из-под удара «фоккера», ныряю под головную группу «юнкерсов», а Кустов — под вторую. Вражеские истребители, разогнав большую скорость, не могут на развороте угнаться за нами. Они отстали. Это нам и надо.
Словно под крышей, очутился я под плотным строем бомбардировщиков. Кресты, черные большие кресты уставились на меня. Пропало солнце. Стало как-то темно и холодно. Неубирающиеся ноги фашистских бомбардировщиков зловеще шевелятся над головой, будто хотят схватить меня своими клешнями. Я очень близко от них. Скорость у нас одинакова, и мне кажется, что «як» застыл на месте. Теперь-то нужно торопиться. Чуть поднимаю нос истребителя и упираю его прямо в мотор «юнкерса». Посылаю очередь. Огонь хлестнул по гитлеровскому флагману. Из него посыпались куски. Он шарахается влево и бьет крылом соседа… Но что такое? На меня сыплется что-то черное, хвостатое… Бомбы! Скорей отсюда! И я, не успев испугаться, без промедления толкаю «як» вниз и в сторону. Черные тела бомб пролетают у крыла моей машины. Пронесло!
Секунда, чтобы осмотреться.
Ведущая девятка бомбардировщиков противника, освободившись от груза и потеряв строй, легко и быстро разворачивается назад. Вторую группу «юнкерсов» разгоняют Кустов с Лазаревым. И только третья летит в прежнем порядке. Теперь мы ее наверняка разобьем. Тимонов, прикрывая меня, схватился с двумя «фоккерами». Он не отпускает их от себя. Такая «игра» долго продолжаться не может. Ему очень трудно вести бой против двоих. Нужно помочь. А как с третьей группой «юнкерсов»? Можно повременить: она еще сравнительно далеко.
Заметив, что я приближаюсь, «фоккеры» оставили Тимонова в покое, уйдя вверх, в лучи солнца. Мы с Тимохой снова вместе. Надолго ли?
Я вижу, как взмывшие вверх гитлеровские истребители, словно отряхиваясь от неудачного боя, перекладывают машины с крыла на крыло, выбирая момент, чтобы свалиться на нас. Пока они опомнятся, немедленно устремляемся к третьей группе «юнкерсов». И тут я заметил на подходе четвертую стаю бомбардировщиков. Она летит намного ниже первых трех, очевидно рассчитывая в сумятице боя проскочить незамеченной к переправе. Ловко придумано!
В это же время пара «фоккеров», до сих пор находившаяся в резерве, рванулась на Кустова и Лазарева. Они, занятые боем, могут не заметить этого, а «фоккеры», видать по всему, мастера — не промахнутся. Первая мысль: идти на помощь товарищам. Но как быть с четвертой и третьей группами «юнкерсов»?
На меня дохнуло какое-то бессилие и усталость. Но только на миг. Я вспомнил про Сачкова с Выборновым. Может, их послать на бомбардировщиков? Но они оба уже обволоклись целым роем «фоккеров». Очевидно, к противнику подоспели новые истребители и Сачков с Выборновым приняли их на себя. Эта пара твердо знает свое дело.
Переменившаяся обстановка требовала нового мгновенного решения. И оно пришло. Когда человек увлечен боем, и не просто боем, а стремлением победить, у него мысль работает до того направленно, что один взгляд — и сразу готовы оценка обстановки и новый замысел боя.
В моменты наивысшего напряжения руки и ноги опережают мысль, вступает в силу интуиция, выработанная в боях и ставшая как бы рефлексом. В воздушных схватках голова, мышцы работают по особым законам. Не успев даже передать Тимонову, чтобы он один отразил удар четвертой стаи «юнкерсов», и предупредить Кустова об опасности, лечу на выручку.
Мне хорошо видно, как Кустов сблизился с бомбардировщиками, которые все еще пытаются прорваться к Днепру, и в упор стреляет по ним. В то же время желтый нос вражеского истребителя подворачивается к Кустову. Неужели опоздаю?
Нужно упредить! От громадной перегрузки на повороте потемнело в глазах, но с полным усилием продолжаю вращать самолет, рассчитывая оказаться сзади фашиста. Наконец в глазах светлеет. Передо мной «фоккер», а перед ним Кустов. Дальше горящий «юнкерс».
Стрелять! Скорее стрелять!.. Огонь, дым окутывают неприятельский истребитель. Из машины Кустова тоже выскочили искры и черный дым. Игорь как бы прыжком отскакивает в сторону и круто снижается. Успел-таки «фоккер» подбить его!
Где Лазарев? Он должен сейчас прикрыть своего ведущего, а то Игоря добьют вражеские истребители. Но Сергей, связанный «фоккерами», не может.
Кустов, поняв обстановку, передает:
— Меня охранять не надо: я один выйду из боя, а вы деритесь.
Как быть с третьей группой «юнкерсов», которую я думал разбить вместе с парой Кустова, а потом прийти на помощь Тимонову и завершить разгром бомбардировщиков?
Третья группа оказалась так близко от переправы, что без оглядки бросаюсь на нее. Все девять самолетов точно слились между собой в одну глыбу металла, грозно приближаясь к Днепру. А вдруг меня сзади уже атакуют? Кто тогда помешает «юнкерсам» отбомбиться?
Лихорадочно озираюсь. Около меня никого. Только в стороне вихрятся клубки истребителей. Это, наверно, все еще продолжают держать боем противника Сачков с Выборновым. Вижу, как Тимонов удачно подбирается к четвертой группе бомбардировщиков, плывущей у самой земли.
Мне сейчас тоже никто не помешает расправиться с третьей стаей «юнкерсов». А она, пока оглядывался, оказалась прямо над моей головой, и я, притормаживая истребитель, сбавил мощность мотора и упер нос «яка» прямо в правое крыло строя.
Момент — и в прицеле задний самолет. Его так удачно прошили снаряды и пули, что он сразу, пылая, закувыркался вниз.
Не теряя времени, бью по второму, третьему, четвертому. Вижу, как остальные рассыпаются в стороны. Вот только один почему-то замешкался. Небольшой доворот — и «юнкерс», пытаясь выскользнуть из прицела, несется вниз. Но разве может уйти от истребителя такая неуклюжая махина? Оружие бьет безотказно. Сейчас полосну!..
Чувствую, что меня охватил азарт боя. Опасно: можно зарваться. Сдерживаю себя от новой атаки и, защищаясь от возможного нападения, швыряю «як» вверх.
Небо очистилось от вражеских истребителей, а все «юнкерсы», снижаясь, поодиночке уходят домой. Переправа спокойно работает. Тимонов разбил четвертую стаю «юнкерсов», попытавшуюся было прорваться к Днепру на небольшой высоте. На земле пылает множество костров. По ярко-красному цвету с траурной окантовкой легко догадаться, что это горят сбитые самолеты: от бензина всегда идет черный дым. А где же «фоккеры» и «яки»? Их в воздухе не видно.
Азарт боя проходит. Задача выполнена. Но я пока не знаю, какой ценой. Успокаиваю себя тем, что мы вынуждены были вести бой парами, а потом и в одиночку. Фактически каждый действовал самостоятельно, вдали друг от друга — все далеко разбрелись в небе, потому никого и не вижу. Теперь пора собираться и идти на аэродром.
Передаю, чтобы все шли на переправу. В небе по-прежнему никого. Но нет, один «як» мчится ко мне. Я тоже устремляюсь ему навстречу. Настроение сразу поднялось. Взволнованные боем, мы никак не можем сблизиться, чтобы узнать друг друга по номерам машин. А что у нас есть радио, оба забыли. Наконец я увидел номер, но зачем-то спрашиваю:
— Миша, ты?
— Я, Васильич, я! — бодро отвечает Сачков.
Но что такое? Сзади Миши «фоккер». А радость все еще прочно баюкает меня в своих объятиях. Инстинкт спит, и я не успеваю послать самолет на выручку товарища. Странная оторопь сковывает меня. Секунда промедления, замешательства.
«Скорей!» — командую себе. И только тут, словно проснувшись от спячки, я бросаюсь на противника. В этот миг передо мной сверкнул огонь. Всеми клетками тела почувствовал, как по мне резанула меткая очередь вражеского истребителя. От дробных ударов самолет как бы охнул и судорожно затрясся. Обожгло глаза. Я ослеплен и ничего не вижу. Но натренированные руки резко крутят машину, предохраняя от новых вражеских атак.
Ни испуга, ни страха я сначала не испытывал. Досада рвала душу. Только какая-то секунда ликования, и на тебе!
Что с глазами? Ослеп? Сейчас это — смерть. Нельзя сдаваться! Пока действуют руки и ноги, нужно бороться. И я левой рукой, рукой не управляющей самолетом, срываю очки и бросаю их за борт (для лучшего обзора я летал с открытым фонарем). Протираю глаза…
Появился свет! Я вижу землю, солнце. Самолет послушен рулям. Только мотор болезненно хрипит. В небе никого. Однако оно все равно кажется враждебным.
Домой! А переправа?
Земля разрешила идти на аэродром. На пути я встретил группу «лавочкиных». Она на большой высоте летела в наш район прикрытия. Эх, если бы пораньше!
Самолет, коснувшись земли, устойчиво побежал. В конце пробега начал плавно крениться и, черкнув крылом по земле, мягко развернулся и встал на левой ноге.
Ко мне бегут люди, на полной скорости мчится санитарная машина, но я не спешу вылезти из кабины. С грустью оглядываю иссеченный истребитель. В голове вихрятся горькие мысли.
За три месяца боев меня подбивают уже третий раз. Не много ли? Первый раз пострадал от бомбардировщиков. Я на них напал сверху, а нужно было снизу. Второй раз меня при посадке атаковал истребитель противника. Отделался ранением. И вот теперь. Этого могло не случиться, если бы постоянно быть настороже. Воздушный бой ревнив, и чуть засмотришься в сторону — мстит.
Мне пришлось воевать на Халхин-Голе в 1939 году, на финской войне в 1940-м, второй год воюю с фашистами. Сделана не одна сотня боевых вылетов. Казалось, можно было бы научиться предугадывать беду. И все же враг подловил меня, как новичка. Почему? Да потому, что в человеке больше мирного, добродушного, чем воинственного.
Война противна природе человека. Человек устает от постоянного ожидания опасности. Притупляется острота, настороженность. Впрочем, к чему оправдания?
Промах есть промах. В бою ничто безнаказанно не проходит. Такова действительность. Требовательность и еще раз требовательность. Тогда меньше будет крови. Об этом нужно поговорить с товарищами.
Первым прыгнул мне на крыло Миша Сачков:
— Ну как, цел?
— Цел. А ты?
— Только самолет здорово пострадал. — Быстрые глаза Миши шныряют по моей машине. — Тебя тоже «фоккер» крепко прихватил. Я только его заметил и хотел выбить, но тут откуда-то взялся второй — и как дал по мне! Аж мотор захлебнулся.
— Прозевали.
— Да-а, — сокрушался Сачков. — И надо же…
Можно только удивляться тому, что произошло. Оба видели друг у друга сзади вражеские истребители и могли бы взаимно защититься, а вот не сумели. Очевидно, и рефлексы при некоторых обстоятельствах имеют инерцию и способны опаздывать.
— А как с остальными? — спросил я.
— От Кустова уже пришла телеграмма. Плюхнулся где-то на передовой, машина разбита, а сам — ни царапины. Остальные все возвратились.
— Невредимы?
— Да, только в самолете Тимонова несколько пробоин. Но это ерунда: на час работы технику.
— Значит, бой провели неплохо.
— Безусловно, — подтвердил Сачков.
Миша смеется. Глядя на него, я тоже улыбаюсь. Смех — лучшая разрядка напряжения. Может быть, со стороны это выглядит странным, но для нас это физическая потребность.
Техники, окружив раненый самолет, осматривают пробоины. Мое внимание привлекли три отверстия от бронебойных снарядов в кабине. Сачков садится в машину, и мы с ним исследуем, как эти снаряды могли миновать меня. Они прошили кабину прямо там, где я сидел. Один из них просто должен был продырявить мне голову. Становится жутко. Я чувствую, как спазма сдавливает грудь. Чувство страха только теперь, на земле, когда опасность миновала, охватывает меня.
Сачков показал на мою правую бровь:
— Во, где снаряд прошел! Даже подпалил.
Машинально щупаю. Да, подпалил. Еще бы несколько миллиметров, стоило бы чуть податься вперед…
Миша уловил мое настроение:
— Да брось ты, все прошло.
От слов товарища на душе становится легче. Из лесу выбежал Варвар. С радостным визгом закружился передо мной.
— Что, соскучился?
Он в ответ протянул лапу.
Собрались летчики. Итог боя — девять вражеских самолетов уничтожено и три подбито. Успех объясняем правильными тактическими приемами, особенно умелым использованием виражей и летными преимуществами «яков»… Никто ни словом не обмолвился о главном — боевой спайке. Дружба для нас стала такой же потребностью, как воздух. Поэтому среди нас нет слабых. Совместная борьба делает всех сильными.
В бою у нас особенно отличился Тимонов. Командир полка крепко пожал ему руку.
— На средних высотах «як» — хозяин, здесь грех не бить фашистов, — словно оправдываясь, сказал Тимонов. — Если бы на него поставить высотный мотор, как на «лавочкиных», то он не уступал бы «фоккеру» и на шести — восьми километрах. Наш «як» стал бы «королем воздуха».
— Тогда он прогадал бы в скорости на малых и средних высотах, — заметил я. — А ведь почти все бои идут на этих высотах.
— Может быть, — согласился Тимонов. — Но почему тогда мы не взаимодействуем с «лавочкиными»? Как было бы хорошо — они на самой верхотуре, а мы ниже. Тогда «мессерам» и «фоккерам» нигде бы не было жизни.
— Сегодня вот должны были взаимодействовать, но что-то не получилось: «лавочкины» не пришли.
— Они были перенацелены в другой район, — сказал майор Василяка и, к нашему удивлению, недовольно заметил: — Вы давайте говорите о своих делах, а что да почему, и без вас разберутся. — Посоветовав поскорее заканчивать разбор, а то, мол, обед остынет, он поспешил уйти.
Обсудив бой, мы пошли в столовую. Тимонов вдруг как-то важно и торжественно проговорил:
— Сегодня у меня десятая победа.
Николаю не свойствен такой тон. Он всегда сдержан в проявлении чувств и не допускает никакого красования. А потом, мы только что поздравили его с успешным боем: он один разбил самую большую группу «юнкерсов». Я с удивлением посмотрел на Тимонова и тут сразу все понял.
Когда-то у нас был разговор о вступлении в партию. Тогда он сказал: «Рано еще. На фронте это нужно заслужить. Вот собью десять фашистских самолетов — подам заявление».
Пока полковник отчитывал майора, мы оделись. Он повернулся к нам и удивился. Секунду постоял молча. Потом хмурое лицо прояснилось, и Николай Семенович примирительно рассмеялся:
— Вот это по-истребительски! Быстро сработали… Все в порядке. — Герасимов оценивающе осмотрел нас и показал рукой на машину: — Садитесь, довезу до самолетов. Сейчас полетите.
— Тут напрямик две минуты пешком, машиной в объезд дольше, — заметил командир полка.
— Ну ладно, — согласился комдив и приказал: — Пускай и Сачков с Выборновым идут в эскадрилью Ворожейкина.
Мы поняли, что предстоит ответственное задание, раз заранее решено, кто полетит. Все подтянулись и приготовились слушать. Герасимов на ходу коротко объяснил наземную обстановку.
За Днепром на одном из участков фронта фашисты атакуют и теснят наши войска. Чтобы остановить врага, туда срочно переправляются подкрепления. Авиация противника рвется к переправам. Нашему полку поставлена задача: прикрыть мост через Днепр у деревни Сухолучье. Напоследок Николай Семенович предупредил:
— Смотрите не прозевайте… — И после небольшой паузы то ли шутя, то ли просто подчеркивая важность задачи, добавил: — Если, не дай бог, немцы разбомбят мост, можете делать переворот у самой земли.
Это означает — врезаться в землю вместе с самолетом. При других обстоятельствах мы бы приняли его слова спокойно. Но в тот момент они прозвучали угрозой. Прежде комдив никогда не подавлял нас властью. Ведь Герасимов такой же летчик, как мы. Сам часто летает в бой, и на тебе.
— Эх, товарищ полковник, зачем же так-то?.. — медленно, с сожалением и укором проговорил Тимонов.
Герасимов порывисто остановился и напряженно, внимательно обвел нас взглядом. Его открытое лицо выражало досаду и недоумение. Мы прямо смотрели на комдива. Он понял, что Тимонов высказал нашу общую обиду, но только спросил:
— Все уяснили задачу?
После дружного ответа полковник, глядя на Тимонова, сказал:
— Гордость — вещь хорошая. Вы правы: плохо, когда под горячую руку подвертывается не то слово.
Герасимов по опыту знал: какие бы ценные указания летчики ни получали от командиров, как бы хорошо они ни изучили свое задание, перед вылетом им необходимо остаться одним и посоветоваться с глазу на глаз. Николай Семенович взглянул на свои ручные часы.
— Сейчас тринадцать двадцать восемь. Через пятнадцать минут вылет, — он обвел рукой небо: — Ни облачка. При такой погоде противник внезапно не нагрянет. Только в воздухе нужно быть не просто летчиком, а настоящим истребителем, хозяином положения. Да что вам говорить! Желаю успеха!
Для уточнения задания нам не требовалось много времени. Мы провели вместе несколько десятков воздушных боев, сбили около сотни вражеских самолетов и с полуслова понимали друг друга.
— Ну как, Миша? — я посмотрел на Сачкова.
— Давайте я пойду с Выборновым в сковывающей группе выше вас.
— Хорошо. Вы будете драться с истребителями, а мы четверкой полетим в ударной.
Договариваться больше не о чем. Все ясно.
5
Севернее Киева, в междуречье Днепра и Десны, рваными лоскутами темнеют леса. Здесь, на правом крыле фронта, действует несколько общевойсковых армий. Мы летим над Десной, и пока трудно заметить присутствие войск: лес надежно укрывает их. Ближе к Днепру леса редеют, сменяются жидким кустарником и болотами. Теперь хорошо видно, как земля всюду исчерчена нитями дорог и тропинок. По ним колоннами тянутся люди, машины, артиллерия…Впереди блеснул Днепр. Вот переправа. К ней веером тянутся войска. Перед переправой они сливаются в общий поток, который разрастается вширь, крутится на берегу и, словно собравшись с силами, под собственным напором, на большой скорости устремляется на мост.
Для перехвата противника на больших высотах должна патрулировать группа «Лавочкиных». Ее нет. Странно.
У нас, как и было приказано, высота всего три тысячи метров. А если противник пойдет выше? Мы его не достанем. Тревожусь. С согласия земли набираем высоту.
Южнее нас, в стороне Киева, комариками кружатся самолеты. Там идет бой между истребителями. Вдали, на севере, тоже нет-нет да и блеснут вражеские «птички». Внизу противник атакует наши войска. У нас в зоне пока спокойно. Это еще больше настораживает.
Запрашиваю воздушную обстановку у наземного командного пункта. Узнаю: только что до нашего прихода над переправой был бой с «мессершмиттами». Не к добру. Противник часто прежде чем посылать бомбардировщиков, очищает им путь истребителями.
Летим на запад, что увеличивает обзор в сторону врага.
— Почему далеко уходите? — беспокоится КП.
Земля хочет нас постоянно видеть перед собой. И это понятно. Истребителям нельзя удаляться от Днепра. Вражеские самолеты могут появиться над землей, и их трудно будет заметить. Я понимаю это и хочу подать команду на разворот, но… стоп! В синеве неба вижу стаю самолетов, за ней еще и еще.
Фашистские бомбардировщики летят растянутой колонной из трех групп. Над ними «фоккеры». То, чего я больше всего опасался, случилось — противник оказался выше нас. С надеждой гляжу на восток, откуда должны прибыть наши истребители. Там никого. Произошло что-то непредвиденное. Значит, мы одни, не имея ни тактического, ни численного преимущества, должны суметь отразить налет «юнкерсов».
Невольно в голове промелькнула фраза Герасимова, на которую мы обиделись: «Если немцы разбомбят переправу, можете делать переворот у самой земли». Теперь мне эти слова уже не кажутся чересчур резкими. Увидев, что делается на Днепре, я понял, как важно сейчас не дать туда упасть ни одной фашистской бомбе. Если враг уничтожит мост, с какими глазами мы прилетим на свой аэродром? Нам, живым, перед мертвыми не будет никаких оправданий.
В бою бывают моменты, когда задачу нужно выполнить любой ценой. Но от Герасимова таких слов мы раньше никогда не слышали. Он прекрасно понимал, что такое воздушный бой. В нем погибнуть легче, чем победить, — и призывал всегда к победе.
Мы видели всякое, в каких только переделках не бывали, но в таких невыгодных условиях оказались впервые. Спокойствие! Но разве в такие секунды можно быть спокойным? Ясность мысли — вот что нужно. И очевидно потому, что в минуты опасности жизнь не терпит ни слабости, ни лишней чувствительности, я весь сосредоточиваюсь только на одном.
Главное сейчас — набрать высоту: без нее нельзя достать «юнкерсов». И старательно жму на рычаг мощности мотора, хотя он уже и без того работает на полную силу.
Чувствую, как бурно колотится сердце. Кажется, от его ударов трясется самолет и мотор дает перебои. Гляжу на товарищей. Сачков с Выборновым уже сумели забраться намного выше, чем наша четверка. Это уже неплохо. Им высота необходима: они будут прикрывать действия нашей ударной группы. Тимонов идет со мной, в стороне — Кустов и Лазарев. Никто ни слова. Все, как бы экономя силы, молча приготовились к жестокой неравной схватке.
— Почему не возвращаетесь? — гремит раздраженный голос с наземного КП.
Понимаю: земля еще не видит надвигающейся опасности. Спешу предупредить:
— Пошли на перехват Ю-87.
Голос земли уже другой, одобряющий:
— Вас поняли. Действуйте!
На встречных курсах сближаемся быстро. «Фоккеры» неторопливо отходят от «юнкерсов» в сторону солнца, маскируясь в его лучах, как бы специально подставляя свои бомбардировщики под наш удар. Тактика фашистских истребителей понятна. Они думают, мы будем атаковать «юнкерсов» в лоб. Этого делать нельзя. Впереди у бомбардировщиков мощное вооружение, и огонь их группы будет сильнее нашего, поэтому «фоккеры» и дают нам свободно идти на лобовую атаку.
Ю-87 уже близко — вот они! Немедленно решить, как их разбить! И тут я окончательно убеждаюсь, что при встрече мы окажемся ниже их. Нужно набрать высоту, но тогда мы вряд ли сумеем атаковать раньше, чем они достигнут переправы. От таких мыслей пробирает озноб и рождается нетерпение, хочется приподнять нос своего «яка» и атаковать прямо в лоб. А потом? Потом мы проскочим их и уже не в силах будем догнать до бомбометания. Опасно! Мы должны действовать только наверняка.
Отказавшись от встречной атаки, разворачиваемся назад и летим с немцами параллельным курсом. Нужное решение для атаки пока не созрело. А может, его и нет? Бывают же безвыходные положения, когда победы достичь невозможно. Блажь! Это оттого, что приходится выжидать. Фронтовая аксиома — в воздушном бою нужно нападать первым. Но сейчас я чувствую, что это правило для нас вредно. Нужно подождать, а ждать страшно: с каждой секундой враг приближается к переправе.
С КП кричат:
— Почему не атакуете?
— Так нужно, — бросаю в ответ. Опека земли раздражает.
Бомбардировщики летят, как на параде, красиво и грозно. От их спокойствия вкрадывается какая-то предательская неуверенность. Но вот я вижу, как пулеметы стрелков метнулись в нашу сторону и наиболее нетерпеливые начали стрелять. Белые нити трасс тают, не достигнув нас. Нервничают. Но нам нельзя нервничать. Сдерживаю себя от любого неосторожного движения. Мне пока ясно, чего хотят «юнкерсы», — они летят на переправу. А почему «фоккеры», как и мы, не спешат с нападением? Ах, вот в чем дело! Им выгодно подловить нас, когда мы пойдем в атаку на бомбардировщиков. С высоты они моментально проглотят нас, а уклониться от атаки — значит потерять время и дать бомбардировщикам прицельно сбросить бомбы. Дальше ждать нельзя. Остается один выход — спровоцировать фашистских истребителей. Передаю Кустову:
— Чуть подойдем к «юнкерсам». Только пока не атаковать. Жди команды! Тебе — вторая группа, мне с Тимохой — первая.
— Понятно! — отрывисто отвечает Игорь. — А кому третья?
— Это потом!
Едва мы подвернули к «юнкерсам», как фашистские истребители бросились на нас. Сачков с Выборновым, выполняя свою задачу, пытаются их задержать, но им это явно не под силу. Вражеские летчики — опытные пилоты и хорошо разбираются что к чему. Только пара их остается с Сачковым, а четверка устремляется на нас. Их восемь. А где же еще пара? Она наверху, готовая в любую секунду прийти на помощь своим. Противник хорошо продумал маневр: на каждый наш истребитель послал одного своего, держа два в резерве.
«Фоккеры» явно хотят драться только на вертикальном маневре. Им, имеющим и скорость и высоту, это очень выгодно. Ну и пусть, мешать им не надо. Мы будем вести бой только на виражах, и нам не страшна никакая вражеская вертикаль. Самое большое преимущество «яка» в бою — вираж.
Четыре фашистских истребителя сближаются с нами. Они намереваются атаковать нас одновременно. Разумно. Мы и это используем. Только не спешить. Выход из-под ударов «фоккеров» должен быть для нас началом атаки по «юнкерсам». Успех в расчете маневра: опоздаем — сами попадем под огонь вражеских истребителей, поторопимся — они успеют довернуть и атаковать нас при сближении с бомбардировщиками. При любой нашей ошибке не прорвемся к «юнкерсам».
Бросаю взгляд вверх. Там Сачков дерется с парой «фоккеров». Два других вражеских истребителя, прячась в лучах солнца, парят над нами, выслеживая себе жертву. Они могут кого-то из нас подловить. Нужны очень точный расчет и осторожность. Четверка «фоккеров», разогнавшись на снижении, уже берет нашу четверку в прицел. Пора!
— Атакуем! — передаю Кустову. И, круто выворачиваясь из-под удара «фоккера», ныряю под головную группу «юнкерсов», а Кустов — под вторую. Вражеские истребители, разогнав большую скорость, не могут на развороте угнаться за нами. Они отстали. Это нам и надо.
Словно под крышей, очутился я под плотным строем бомбардировщиков. Кресты, черные большие кресты уставились на меня. Пропало солнце. Стало как-то темно и холодно. Неубирающиеся ноги фашистских бомбардировщиков зловеще шевелятся над головой, будто хотят схватить меня своими клешнями. Я очень близко от них. Скорость у нас одинакова, и мне кажется, что «як» застыл на месте. Теперь-то нужно торопиться. Чуть поднимаю нос истребителя и упираю его прямо в мотор «юнкерса». Посылаю очередь. Огонь хлестнул по гитлеровскому флагману. Из него посыпались куски. Он шарахается влево и бьет крылом соседа… Но что такое? На меня сыплется что-то черное, хвостатое… Бомбы! Скорей отсюда! И я, не успев испугаться, без промедления толкаю «як» вниз и в сторону. Черные тела бомб пролетают у крыла моей машины. Пронесло!
Секунда, чтобы осмотреться.
Ведущая девятка бомбардировщиков противника, освободившись от груза и потеряв строй, легко и быстро разворачивается назад. Вторую группу «юнкерсов» разгоняют Кустов с Лазаревым. И только третья летит в прежнем порядке. Теперь мы ее наверняка разобьем. Тимонов, прикрывая меня, схватился с двумя «фоккерами». Он не отпускает их от себя. Такая «игра» долго продолжаться не может. Ему очень трудно вести бой против двоих. Нужно помочь. А как с третьей группой «юнкерсов»? Можно повременить: она еще сравнительно далеко.
Заметив, что я приближаюсь, «фоккеры» оставили Тимонова в покое, уйдя вверх, в лучи солнца. Мы с Тимохой снова вместе. Надолго ли?
Я вижу, как взмывшие вверх гитлеровские истребители, словно отряхиваясь от неудачного боя, перекладывают машины с крыла на крыло, выбирая момент, чтобы свалиться на нас. Пока они опомнятся, немедленно устремляемся к третьей группе «юнкерсов». И тут я заметил на подходе четвертую стаю бомбардировщиков. Она летит намного ниже первых трех, очевидно рассчитывая в сумятице боя проскочить незамеченной к переправе. Ловко придумано!
В это же время пара «фоккеров», до сих пор находившаяся в резерве, рванулась на Кустова и Лазарева. Они, занятые боем, могут не заметить этого, а «фоккеры», видать по всему, мастера — не промахнутся. Первая мысль: идти на помощь товарищам. Но как быть с четвертой и третьей группами «юнкерсов»?
На меня дохнуло какое-то бессилие и усталость. Но только на миг. Я вспомнил про Сачкова с Выборновым. Может, их послать на бомбардировщиков? Но они оба уже обволоклись целым роем «фоккеров». Очевидно, к противнику подоспели новые истребители и Сачков с Выборновым приняли их на себя. Эта пара твердо знает свое дело.
Переменившаяся обстановка требовала нового мгновенного решения. И оно пришло. Когда человек увлечен боем, и не просто боем, а стремлением победить, у него мысль работает до того направленно, что один взгляд — и сразу готовы оценка обстановки и новый замысел боя.
В моменты наивысшего напряжения руки и ноги опережают мысль, вступает в силу интуиция, выработанная в боях и ставшая как бы рефлексом. В воздушных схватках голова, мышцы работают по особым законам. Не успев даже передать Тимонову, чтобы он один отразил удар четвертой стаи «юнкерсов», и предупредить Кустова об опасности, лечу на выручку.
Мне хорошо видно, как Кустов сблизился с бомбардировщиками, которые все еще пытаются прорваться к Днепру, и в упор стреляет по ним. В то же время желтый нос вражеского истребителя подворачивается к Кустову. Неужели опоздаю?
Нужно упредить! От громадной перегрузки на повороте потемнело в глазах, но с полным усилием продолжаю вращать самолет, рассчитывая оказаться сзади фашиста. Наконец в глазах светлеет. Передо мной «фоккер», а перед ним Кустов. Дальше горящий «юнкерс».
Стрелять! Скорее стрелять!.. Огонь, дым окутывают неприятельский истребитель. Из машины Кустова тоже выскочили искры и черный дым. Игорь как бы прыжком отскакивает в сторону и круто снижается. Успел-таки «фоккер» подбить его!
Где Лазарев? Он должен сейчас прикрыть своего ведущего, а то Игоря добьют вражеские истребители. Но Сергей, связанный «фоккерами», не может.
Кустов, поняв обстановку, передает:
— Меня охранять не надо: я один выйду из боя, а вы деритесь.
Как быть с третьей группой «юнкерсов», которую я думал разбить вместе с парой Кустова, а потом прийти на помощь Тимонову и завершить разгром бомбардировщиков?
Третья группа оказалась так близко от переправы, что без оглядки бросаюсь на нее. Все девять самолетов точно слились между собой в одну глыбу металла, грозно приближаясь к Днепру. А вдруг меня сзади уже атакуют? Кто тогда помешает «юнкерсам» отбомбиться?
Лихорадочно озираюсь. Около меня никого. Только в стороне вихрятся клубки истребителей. Это, наверно, все еще продолжают держать боем противника Сачков с Выборновым. Вижу, как Тимонов удачно подбирается к четвертой группе бомбардировщиков, плывущей у самой земли.
Мне сейчас тоже никто не помешает расправиться с третьей стаей «юнкерсов». А она, пока оглядывался, оказалась прямо над моей головой, и я, притормаживая истребитель, сбавил мощность мотора и упер нос «яка» прямо в правое крыло строя.
Момент — и в прицеле задний самолет. Его так удачно прошили снаряды и пули, что он сразу, пылая, закувыркался вниз.
Не теряя времени, бью по второму, третьему, четвертому. Вижу, как остальные рассыпаются в стороны. Вот только один почему-то замешкался. Небольшой доворот — и «юнкерс», пытаясь выскользнуть из прицела, несется вниз. Но разве может уйти от истребителя такая неуклюжая махина? Оружие бьет безотказно. Сейчас полосну!..
Чувствую, что меня охватил азарт боя. Опасно: можно зарваться. Сдерживаю себя от новой атаки и, защищаясь от возможного нападения, швыряю «як» вверх.
Небо очистилось от вражеских истребителей, а все «юнкерсы», снижаясь, поодиночке уходят домой. Переправа спокойно работает. Тимонов разбил четвертую стаю «юнкерсов», попытавшуюся было прорваться к Днепру на небольшой высоте. На земле пылает множество костров. По ярко-красному цвету с траурной окантовкой легко догадаться, что это горят сбитые самолеты: от бензина всегда идет черный дым. А где же «фоккеры» и «яки»? Их в воздухе не видно.
Азарт боя проходит. Задача выполнена. Но я пока не знаю, какой ценой. Успокаиваю себя тем, что мы вынуждены были вести бой парами, а потом и в одиночку. Фактически каждый действовал самостоятельно, вдали друг от друга — все далеко разбрелись в небе, потому никого и не вижу. Теперь пора собираться и идти на аэродром.
Передаю, чтобы все шли на переправу. В небе по-прежнему никого. Но нет, один «як» мчится ко мне. Я тоже устремляюсь ему навстречу. Настроение сразу поднялось. Взволнованные боем, мы никак не можем сблизиться, чтобы узнать друг друга по номерам машин. А что у нас есть радио, оба забыли. Наконец я увидел номер, но зачем-то спрашиваю:
— Миша, ты?
— Я, Васильич, я! — бодро отвечает Сачков.
Но что такое? Сзади Миши «фоккер». А радость все еще прочно баюкает меня в своих объятиях. Инстинкт спит, и я не успеваю послать самолет на выручку товарища. Странная оторопь сковывает меня. Секунда промедления, замешательства.
«Скорей!» — командую себе. И только тут, словно проснувшись от спячки, я бросаюсь на противника. В этот миг передо мной сверкнул огонь. Всеми клетками тела почувствовал, как по мне резанула меткая очередь вражеского истребителя. От дробных ударов самолет как бы охнул и судорожно затрясся. Обожгло глаза. Я ослеплен и ничего не вижу. Но натренированные руки резко крутят машину, предохраняя от новых вражеских атак.
Ни испуга, ни страха я сначала не испытывал. Досада рвала душу. Только какая-то секунда ликования, и на тебе!
Что с глазами? Ослеп? Сейчас это — смерть. Нельзя сдаваться! Пока действуют руки и ноги, нужно бороться. И я левой рукой, рукой не управляющей самолетом, срываю очки и бросаю их за борт (для лучшего обзора я летал с открытым фонарем). Протираю глаза…
Появился свет! Я вижу землю, солнце. Самолет послушен рулям. Только мотор болезненно хрипит. В небе никого. Однако оно все равно кажется враждебным.
Домой! А переправа?
Земля разрешила идти на аэродром. На пути я встретил группу «лавочкиных». Она на большой высоте летела в наш район прикрытия. Эх, если бы пораньше!
6
У машины не вышла правая нога шасси. Сажусь на одно колесо. Неприятно.Самолет, коснувшись земли, устойчиво побежал. В конце пробега начал плавно крениться и, черкнув крылом по земле, мягко развернулся и встал на левой ноге.
Ко мне бегут люди, на полной скорости мчится санитарная машина, но я не спешу вылезти из кабины. С грустью оглядываю иссеченный истребитель. В голове вихрятся горькие мысли.
За три месяца боев меня подбивают уже третий раз. Не много ли? Первый раз пострадал от бомбардировщиков. Я на них напал сверху, а нужно было снизу. Второй раз меня при посадке атаковал истребитель противника. Отделался ранением. И вот теперь. Этого могло не случиться, если бы постоянно быть настороже. Воздушный бой ревнив, и чуть засмотришься в сторону — мстит.
Мне пришлось воевать на Халхин-Голе в 1939 году, на финской войне в 1940-м, второй год воюю с фашистами. Сделана не одна сотня боевых вылетов. Казалось, можно было бы научиться предугадывать беду. И все же враг подловил меня, как новичка. Почему? Да потому, что в человеке больше мирного, добродушного, чем воинственного.
Война противна природе человека. Человек устает от постоянного ожидания опасности. Притупляется острота, настороженность. Впрочем, к чему оправдания?
Промах есть промах. В бою ничто безнаказанно не проходит. Такова действительность. Требовательность и еще раз требовательность. Тогда меньше будет крови. Об этом нужно поговорить с товарищами.
Первым прыгнул мне на крыло Миша Сачков:
— Ну как, цел?
— Цел. А ты?
— Только самолет здорово пострадал. — Быстрые глаза Миши шныряют по моей машине. — Тебя тоже «фоккер» крепко прихватил. Я только его заметил и хотел выбить, но тут откуда-то взялся второй — и как дал по мне! Аж мотор захлебнулся.
— Прозевали.
— Да-а, — сокрушался Сачков. — И надо же…
Можно только удивляться тому, что произошло. Оба видели друг у друга сзади вражеские истребители и могли бы взаимно защититься, а вот не сумели. Очевидно, и рефлексы при некоторых обстоятельствах имеют инерцию и способны опаздывать.
— А как с остальными? — спросил я.
— От Кустова уже пришла телеграмма. Плюхнулся где-то на передовой, машина разбита, а сам — ни царапины. Остальные все возвратились.
— Невредимы?
— Да, только в самолете Тимонова несколько пробоин. Но это ерунда: на час работы технику.
— Значит, бой провели неплохо.
— Безусловно, — подтвердил Сачков.
Миша смеется. Глядя на него, я тоже улыбаюсь. Смех — лучшая разрядка напряжения. Может быть, со стороны это выглядит странным, но для нас это физическая потребность.
Техники, окружив раненый самолет, осматривают пробоины. Мое внимание привлекли три отверстия от бронебойных снарядов в кабине. Сачков садится в машину, и мы с ним исследуем, как эти снаряды могли миновать меня. Они прошили кабину прямо там, где я сидел. Один из них просто должен был продырявить мне голову. Становится жутко. Я чувствую, как спазма сдавливает грудь. Чувство страха только теперь, на земле, когда опасность миновала, охватывает меня.
Сачков показал на мою правую бровь:
— Во, где снаряд прошел! Даже подпалил.
Машинально щупаю. Да, подпалил. Еще бы несколько миллиметров, стоило бы чуть податься вперед…
Миша уловил мое настроение:
— Да брось ты, все прошло.
От слов товарища на душе становится легче. Из лесу выбежал Варвар. С радостным визгом закружился передо мной.
— Что, соскучился?
Он в ответ протянул лапу.
Собрались летчики. Итог боя — девять вражеских самолетов уничтожено и три подбито. Успех объясняем правильными тактическими приемами, особенно умелым использованием виражей и летными преимуществами «яков»… Никто ни словом не обмолвился о главном — боевой спайке. Дружба для нас стала такой же потребностью, как воздух. Поэтому среди нас нет слабых. Совместная борьба делает всех сильными.
В бою у нас особенно отличился Тимонов. Командир полка крепко пожал ему руку.
— На средних высотах «як» — хозяин, здесь грех не бить фашистов, — словно оправдываясь, сказал Тимонов. — Если бы на него поставить высотный мотор, как на «лавочкиных», то он не уступал бы «фоккеру» и на шести — восьми километрах. Наш «як» стал бы «королем воздуха».
— Тогда он прогадал бы в скорости на малых и средних высотах, — заметил я. — А ведь почти все бои идут на этих высотах.
— Может быть, — согласился Тимонов. — Но почему тогда мы не взаимодействуем с «лавочкиными»? Как было бы хорошо — они на самой верхотуре, а мы ниже. Тогда «мессерам» и «фоккерам» нигде бы не было жизни.
— Сегодня вот должны были взаимодействовать, но что-то не получилось: «лавочкины» не пришли.
— Они были перенацелены в другой район, — сказал майор Василяка и, к нашему удивлению, недовольно заметил: — Вы давайте говорите о своих делах, а что да почему, и без вас разберутся. — Посоветовав поскорее заканчивать разбор, а то, мол, обед остынет, он поспешил уйти.
Обсудив бой, мы пошли в столовую. Тимонов вдруг как-то важно и торжественно проговорил:
— Сегодня у меня десятая победа.
Николаю не свойствен такой тон. Он всегда сдержан в проявлении чувств и не допускает никакого красования. А потом, мы только что поздравили его с успешным боем: он один разбил самую большую группу «юнкерсов». Я с удивлением посмотрел на Тимонова и тут сразу все понял.
Когда-то у нас был разговор о вступлении в партию. Тогда он сказал: «Рано еще. На фронте это нужно заслужить. Вот собью десять фашистских самолетов — подам заявление».