Вотте Герберт. Давид Ливингстон (Жизнь исследователя Африки)

   Мохаммед бин-Салех настоятельно уговаривал Ливингстона не ходить сейчас к озеру Бангвеоло, а отправиться лучше в Уджиджи. Через месяц он сможет быть уже там. Мохаммед знал здесь все места, и его совет решил дело. Лишь позже Ливингстон узнал, что побудило Мохаммеда дать такой совет.
   Мохаммед бин-Салех также покинул город, управляемый казембе, и отправился вместе с Ливингстоном. Под холодным затяжным дождем шли они сначала до озера Мверу, а затем на северо-восток, в направлении Танганьики. "Переход туда займет тринадцать дней", - заявил Мохаммед.
   С трудом брели путники по грязи, перебирались через бушующие ручьи, заполненные илом долины. Тринадцать дней до Танганьики? Но прошло уже более трех недель, а они добрались только до деревни Кабуабуата, где Мохаммеда бин-Салеха с нетерпением ожидал сын. Ливингстон был немало озадачен, когда Мохаммед вкрадчиво сообщил ему, что намерен здесь немного задержаться; к тому же время дождливое, никуда не денешься. Ливингстон не скрывал своего недовольства и жаждал отправиться в путь: ведь до этого Мохаммед утверждал, что за месяц можно добраться до Уджиджи! "Да, это так, но не в период дождей", - успокаивал его этот человек с огромной, внушающей почтение белой бородой и неизменно подкупающей доброй улыбкой. И нетерпеливый англичанин волей-неволей вынужден был взять себя в руки и ждать окончания дождей.
   У Ливингстона уже не осталось ничего, что можно было бы обменять на продукты Чем дольше торчал он в Кабуабуата, тем большей становилась его зависимость от Мохаммеда бин-Салеха. Теперь он уже сожалел, что не пошел к озеру Бангвеоло: на худой конец там можно было бы и рыбой прожить.
   Прошли февраль, март, наступил апрель, а он все в Кабуабуата ждет погоды. Наконец его терпение лопнуло. 13 апреля он решил повернуть в сторону Бангвеоло, хотя Мохаммед по-прежнему отговаривает его. Но тут произошло неожиданное: в то утро, когда он намеревался отправиться в путь, исчезло несколько его людей.
   Разумеется, Мохаммеду бин-Салеху нетрудно было подбить к побегу людей Ливингстона: они стремились в Уджиджи и не имели ни малейшего желания снова месить болота озера Бангвеоло. И все же пять человек на следующий день пошли с Ливингстоном. Один из них, правда, на другое утро тайком возвратился в Кабуабуата.
   В пути всякое бывало проявляя силу воли и невероятную выносливость, шлепали они по черным вязким болотам, пробирались по высокой спутанной траве, преодолевали вздувшиеся реки, иногда шли вброд по грудь в воде. Но все оказалось напрасным: жители деревень, подданных казембе, воспрепятствовали дальнейшему походу и вынудили их вернуться.
   На обратном пути в Кабуабуата Ливингстон оставался в городе казембе более месяца, где его задерживали под разными предлогами.
   В мае кончились дожди. Неожиданно появилась возможность добраться до озера Бангвеоло: один араб, Мохаммед Богхариб, намеревался в той местности обменять на слоновую кость медь, привезенную из Катанги. Ливингстон со своими спутниками решил идти с ним.
   С трудом пробирались они по заболоченным местам, где не было ни деревца, ни кустика; шли лесами, и наконец, преодолев открытую равнину, 18 июля 1868 года Ливингстон добрался до северного берега Бангвеоло. Так было открыто еще одно большое неизвестное европейцам озеро Центральной Африки.
   На лодке перебирался он с одного острова на другой. К сожалению, не измерил глубину озера: один из беглецов унес в своей поклаже лот. Все время тщательно наблюдает он за течениями речушек, одни из которых направляются на восток, к озеру Танганьика, другие - на запад, к реке Луапула.
   Многочисленные ручьи и речушки, берущие свое начало на возвышенностях в окрестностях озера Бангвеоло и направляющиеся в глубь материка, являются, как он полагал, истоками всех крупнейших рек Африки: Замбези, Конго и Нила. Окрестности Бангвеоло он принимал за крупный водораздел в центре континента и полагал, что где-то вблизи находится и неуловимый Capit Nili - "голова", исток Нила, безуспешно разыскиваемый уже тысячелетия. Во всяком случае ему предстоит доказать, что Луапула сливается с Луалабой и затем становится Нилом. Если только ему удастся, то он опровергнет утверждения Спика, считавшего истоком Нила озеро Виктория.
   Ему очень хотелось отправиться вниз по течению Луапулы на север, но... одному. Однако Мохаммед Богхариб предостерегал его: места здесь неспокойные.
   В конце июля 1868 года Ливингстон вместе с Мохаммедом Богхарибом покинул озеро Бангвеоло, а в конце сентября, примкнув к объединенным караванам Мохаммеда бин-Салеха и Мохаммеда Богхариба, оставил владения казембе.
   Не раз Ливингстон собирался лишь со своими людьми продолжать путь. Впрочем, тех людей, которых когда-то переманил у него Мохаммед бин-Салех, Ливингстон снова по их просьбе взял к себе. И все же он не мог обойтись без арабов, которые его самого и его людей целый год спасали от голода, а может быть, и от голодной смерти, да и сейчас он не отказывался принимать их услуги. И если ему вздумается перебраться через Танганьику, чтобы попасть в Уджиджи, то успех опять же будет зависеть от их доброй воли.
   В Кабуабуата на караван напал большой отряд воинов племени бабемба. Это был акт возмездия: в одной деревне Мохаммед Богхариб захватил и увел четырех молодых женщин взамен четырех сбежавших рабов. Ливингстон не вмешался в эту стычку. На следующий день бабемба повторили свой налет, но также были отбиты.
   Теперь у арабов было одно желание - как можно скорее уйти отсюда. Они высылали вперед разведчиков, но те возвращались с неизменным ответом: "Мы натолкнулись на воинов бабемба и были встречены стрелами". Если пробиваться на север, то там многие рабы наверняка сумели бы сбежать. Арабы вынуждены были торчать в этой деревне, как в западне, и Ливингстон с ними. Наступил декабрь, но, к своему огорчению, исследователь все еще оставался на месте.
   Не видя выхода, арабы наконец обратились к нему за советом. Он предложил Мохаммеду Богхарибу отпустить четырех женщин из племени бабемба, захваченных в соседней деревне, чтобы тем самым подготовить путь для мирных переговоров. Но Мохаммед, не желая расставаться со своей добычей, находил всяческие отговорки.
   Вопреки всем опасениям арабы все же тронулись в путь. Пришла в движение огромная вытянутая, как змея, колонна: работорговцы, командиры подразделений и рядовые охранники, длинная цепь рабов, скованных по два, далее люди племени ваньямвези и в конце Ливингстон со своим маленьким отрядом. Некоторые рабы тащили тяжелую ношу - слоновую кость, медь и продукты. И хотя они оставались закованными и на привале, а их держали в охраняемом загоне, не проходило ни одной ночи, чтобы не досчитывались двоих, троих, а то и восьмерых. Среди рабынь вскоре не осталось ни одной красавицы: проявив благосклонность к охранникам, они обретали свободу. Среди охранников всегда находились люди, готовые пойти на риск. Разумеется, освободитель также убегал. Отряд, посылаемый на поиск беглецов, как правило, возвращался ни с чем.
   Нил или Конго?
   Новый 1869 год начинался для Ливингстона нерадостно: одолевала болезнь, порой он чувствовал такую слабость, какой раньше не испытывал. Он кашлял с кровью, болели легкие, а ноги распухли и покрылись ранами. 3 января, обессиленный, он вынужден был прервать марш уже через час после начала. Впервые в его дневнике не появилось схемы маршрута. Целыми днями, а то и неделями оставались чистыми листки записной книжки.
   Мохаммед Богхариб велел готовить еду для больного; он пытался оказать ему помощь лекарствами, применяемыми арабами, и проявлял о нем заботу, как близкий друг. Кто знает, выжил бы Ливингстон без его помощи?
   Ливингстон всегда отказывался, не позволял, чтобы его несли на носилках. Но теперь, боясь, что задержит продвижение, он сдался. Продержаться бы до Уджиджи! В основном лагере его ожидают необходимые запасы, заказанные им в Занзибаре. Выдержать до Уджиджи - значит спастись!
   Его закаленное тело и железная воля уже подорваны болезнью. Но по мере того как путешественники приближались к Танганьике, утихали боль в груди и кашель. Ливингстон сильно исхудал.
   Наконец путники у самого озера переправились на другой берег и в середине марта прибыли в Уджиджи. Там Ливингстон тотчас же разыскал торгового агента, под присмотром которого находился склад. Рассказ агента был ошеломляющим: большинство товаров, а среди них и лекарства, осталось в Уньяньембе (Табора), в тринадцати днях пути от Уджиджи, на караванной дороге к побережью. Но сейчас путь туда был закрыт: там шла война. Товары же, доставленные в Уджиджи, большей частью разворованы: пропало шестьдесят два тюка тканей из восьмидесяти, а также самые ходовые стеклянные бусы.
   Он спросил, уцелели ли хотя бы письма. Он был уверен, что письма есть. Почти три года не получал он ни одной весточки из Англии. К сожалению, не было ни газет, ни писем, ни даже привета от кого-нибудь. Это глубоко огорчило его. Правда, родственникам и друзьям его на родине, как и на Занзибаре, достоверно не было известно, где он, но они ведь знали, что при случае он может оказаться в Уджиджи, где находится его основной склад.
   Сам он, находясь в пути, написал сорок два письма и хранил их пока в своем багаже. Теперь ему хотелось переслать их на побережье с каким-либо попутным караваном. Но арабы не изъявили готовности доставить их туда. Наконец ему удалось передать письма каким-то людям. Но, к сожалению, побережья достигло лишь одно-единственное из этих писем. Возможно, что также утаивалась или просто уничтожалась и почта, отправляемая ему. К тому же в последнее время прекратилась всякая торговля и почтовая связь с побережьем из-за войны, распространившейся повсюду к востоку от Уджиджи.
   При таких обстоятельствах Ливингстону действительно ничего не оставалось, как отправиться на Занзибар, привести в порядок свое здоровье, отдохнуть немного, а затем со свежими силами, с новыми людьми и обновленным снаряжением приступить к за вершению своих географических открытий. Однако в его дневнике нет даже и намека, что у него возникали такие мысли. Будучи в Уджиджи, Ливингстон почувствовал, что немного окреп. И хотя у него по-прежнему не было лекарств, он решил идти на северо-запад от Танганьики, в земли народа маниема, чтобы продолжить там исследования рек.
   На первый взгляд это решение казалось не только непостижимым, но и чуть ли не самоубийством. Но Ливингстон все обдумал трезво. Поездка на побережье отняла бы у него время и силы. С тех пор как умерла его жена, у него нередко возникали мысли о смерти Он чувствовал, что силы сдают и жизнь клонится к закату. Сама смерть не страшит его, угнетает лишь сознание того, что это может случиться раньше, чем он сумеет достичь заветной цели Будучи здесь, в Уджиджи, а не в Багамойо или на Занзибаре, он и по времени и по расстоянию намного ближе к своей цели. Путешествие в земли племени маниема не займет много времени - четыре-пять месяцев, пожалуй. Надо лишь переплыть Танганьику, а оттуда через неизведанные земли до реки Луалабы. Далее, если окажется возможным, он будет следовать на север вниз по этой реке, которая, по его представлениям, является западной ветвью верхнего Нила - "если это только действительно Нил, а не Конго" Эта мысль начинает все больше беспокоить его. Если Луалаба окажется не Нилом, а Конго, значит, вся его теория об их истоках неверна; следовательно, все последние годы жизни и последние силы он принес в жертву великому заблуждению.
   В письме к доктору Кёрку Ливингстон просил прислать в Уджиджи новых носильщиков, товары для обмена и продукты. После похода в земли маниема он был намерен возвратиться сюда, чтобы забрать новых людей и все необходимое для дальнейшего пути. Это было то единственное письмо, которое достигло своего назначения.
   Прошли недели, прежде чем Ливингстону удалось добыть носильщиков и лодки. Теперь лишь дожди и переполненные реки задерживали его в Уджиджи. Удивительно, что, готовясь к походу, он не пытается использовать время, чтобы доставить лекарства, находившиеся в Уньяньембе. В дневнике нет даже упоминания о них. Ливингстон восстановил здесь здоровье и полагал, что выдержит и без лекарств длительное путешествие.
   Так же как и в 1863 году, когда исследованиями Ливингстона нагорий Шире воспользовались работорговцы, следовавшие за ним по пятам, новое его путешествие к Луалабе совпало с началом вторжения работорговцев в земли маниема. Одновременно с ним отправился Мохаммед Богхариб, который из всех его арабских друзей казался ему пока наиболее приемлемым; ему он обязан даже своей жизнью. Мохаммед надеялся добыть там дешевую слоновую кость.
   12 июля 1869 года Ливингстон сел в большую лодку и пересек Танганьику. Далее неделями шел он на северо-запад со своими верными спутниками - Суси, Чума и Гарднером - и группой носильщиков. Путь лежал по редколесью, кругом мирные селения и обширные поля. То тут, то там удавалось подстрелить слона или буйвола.
   В середине сентября Ливингстон встретил купца Дугумбе, везшего с собой не менее восемнадцати тысяч фунтов слоновой кости из той местности, которую до этого не посещал еще ни один араб. Купил он ее там очень дешево.
   Люди, у которых Дугумбе по дешевке купил слоновую кость, новых пришельцев приняли враждебно. Невозможно было достать лодки, чтобы перебраться через широкий и глубокий приток Луалабы. Ливингстон вынужден был повернуть на север, чтобы попытаться достичь Луалабы в каком-либо другом месте.
   И снова наступили дожди. Возобновилась лихорадка. А как кстати был бы сейчас хинин, который лежит на складе в Уньяньембе!
   "1 января 1870 года. Да поможет мне всевышний завершить начатое дело". Еще до истечения года надо вернуться в Уджиджи, а еще лучше добраться до Занзибара. Он еще был бодр духом, но силы его заметно сдали.
   С каждым днем путь становился труднее и труднее. На тропе, проделанной слонами и буйволами, нога уходила глубоко в грязь. "Три часа ходьбы в таких дебрях измотают даже крепкого... Здесь задыхаешься от буйно разросшейся растительности", - записывает в свой дневник Ливингстон. Эта местность годится только для слонов, кстати, их здесь множество.
   От маниема трудно получить сколько-нибудь достоверные сведения о Луалабе: к путникам они относятся либо недоверчиво, либо явно враждебно, а то и просто "ничего не знают".
   Беспрерывно лившие дожди вынудили Ливингстона повернуть на юг. Обессиленный, измученный сыростью и лихорадкой, он разбил зимний лагерь в поселении Мамохела - сборном пункте торговцев слоновой костью.
   Ливингстон пробыл здесь четыре с половиной месяца и отсюда отправился на северо-запад искать Луалабу. Носильщики покинули его, остались лишь Чума, Суси и Гарднер. Всюду вязкая грязь. Ежедневно приходилось переходить вброд многочисленные ручьи и реки.
   Мохаммед Богхариб утверждал, что Луалаба совсем не там, где Ливингстон ее ищет; она здесь сильно отклонилась на запад. Итак, бессмысленно продолжать марш в принятом направлении. Но Ливингстон и без того был не в состоянии продолжать путь. На ступнях у него образовались нарывы, которые гноились. Прихрамывая, он еле-еле двигался.
   Это вынудило Ливингстона остановиться на длительный отдых в поселении Бамбаре, примерно на пять градусов южнее экватора. Окруженный здесь враждебными ему людьми, так как в их представлении он стремился расстроить им выгодный бизнес, мучимый болезненными нарывами, против которых у него не было никаких средств, обреченный на бездеятельность, он без пользы тратил драгоценные для него недели и месяцы.
   Лежа в хижине, ожидая, что нарывы в конце концов пройдут сами, он часто размышлял о своей жизни. "Во время этого похода я старался неизменно следовать своему долгу. Я перенес многое: трудности, лишения, голод, болезни - в твердом убеждении, что стою на верном пути к цели - во что бы то ни стало довести до конца исследование истоков Нила. Полный надежд, спокойно стремился я к тому, чтобы исполнить этот нелегкий труд, выпавший на мою долю, не заботясь о том, выйду ли победителем в этой борьбе или погибну... В первые три года меня угнетало неприятное предчувствие, что мне не удастся осуществить мои планы, что я не доживу до этого, но это чувство, по мере того как путешествие мое шло к концу, постепенно угасало".
   Лишь восемьдесят дней спустя смог он покинуть свою хижину, хотя был еще очень слаб, чтобы сразу же начать новый поход. Болезнь он, правда, воспринял как серьезное для себя предупреждение, однако, как только почувствовал прилив сил, принял решение продолжать путь, вместо того чтобы возвратиться в Уджиджи или даже на Занзибар.
   От арабских торговцев он узнал, что западнее Луалабы, берущей свое начало якобы из озера Мверу, течет еще одна столь же мощная река, называемая, как говорят, Ломами и сливающаяся где-то на севере с Луалабой. Ему хотелось непременно исследовать и ее. Он страстно желал проплыть вниз по Луалабе до слияния ее с Ломами, а затем проделать путь вверх по Ломами до Катанги, где она якобы берет свое начало. Но для этого ему нужны были люди и лодка. И то и другое он надеялся получить от арабов-торговцев, направлявшихся сюда, в Бамбаре, и намеревавшихся далее идти к Луалабе. У них около семисот ружей и большие запасы товаров, предназначенных для обмена. Ливингстон, полный нетерпения, ждал их. Выделить ему, разумеется, они могли только рабов: других людей у них не было, и ему пришлось мириться с этим. С таким же нетерпением ждал Ливингстон писем и лекарств. Он послал Мохаммеду бин-Салеху, находящемуся в Уджиджи, письмо с такой просьбой. Покинуть Бамбаре он теперь сможет, только когда прибудут товары и его экспедиция пополнится новыми людьми. Сам он уже не отправлял писем и записей, считая это бесполезным: они все равно не доходили.
   И снова начались дожди. Одна за другой проходили недели, а ожидаемого каравана все не было. Кончился и 1870 год. Уже более пяти месяцев сидел Ливингстон в бездействии в Бамбаре, продолжая ждать...
   Наконец в конце января пришел караван из Уджиджи, но того, что он так ждал, в нем не оказалось: ни писем с родины, ни лекарств; было лишь сообщение, что в Уджиджи прибыли новые люди, которых, он просил в своем письме к доктору Кёрку. Неделю спустя в Бамбаре действительно появились десять из них; но и они не принесли с собой ни лекарств, ни писем. Все они были рабами индийских купцов в Занзибаре. Вскоре Ливингстон пришел к выводу, что ему мало пользы от них.
   "Все десять присланных отказываются идти со мной на север... Они и не собираются помогать мне, а в оправдание заявляют, что английский консул в Занзибаре якобы поручил им передать, чтобы я не шел далее, а вернулся вместе с ними".
   Но вопреки всему 16 февраля 1871 года Ливингстон покинул Бамбаре. С ним пошли трое верных и неизменных его спутников и только что прибывшие люди.
   Они идут по равнине, покрытой высокой жесткой и влажной травой. Одежда на них всегда мокрая. Через многочисленные маленькие речушки Ливингстона переносили на руках, а через реки перевозили в лодке. Иногда делали мосточки из плетеных матов.
   Ливингстону прежде всего хотелось отыскать изгиб Луалабы к западу. "Не следует делать поспешных выводов об открытии истоков Конго". Никто не мог ничего толком сказать ему, кроме того, что за изгибом на запад Луалаба снова поворачивает как будто бы на север.
   Во многих деревнях уже стало известно, что появившийся белый человек - не охотник за рабами, и здешние жители принимали его с радостными возгласами: "Дружба! Дружба!" Но попадались и опустевшие деревни: при приближении его отряда жители убегали, опасаясь, что их подстерегает такое же злодеяние, какое только что учинили работорговцы. Ему то и дело сообщали, что окрестные деревни подвергались налетам.
   Иногда маниема решительно брались за оружие, но много ли они могли сделать со своими копьями, ведя борьбу с противником, имевшим огнестрельное оружие? Они ведь даже не видели такого оружия и представления не имели о его действии. Когда в них целились из ружья, они и не пытались бежать - смотрели удивленно на эту диковинную "палку". И начинали соображать лишь тогда, когда видели павших соплеменников. Но это действие они приписывали колдовской силе противника. Да и храбрость их бесполезна: у них, так же как у маньянджа озера Ньяса, нет единства, к тому же обычай кровной мести посеял глубокую вражду между ними. "Никого не заставишь пойти в ближайшую деревню, даже если она находится, скажем, в трех милях от его собственной: там ведь наверняка проживают люди, которые должны отомстить за убийство их отцов, дядей, дедушек и так далее. Ужасное положение!"
   Кровавая бойня у Ньянгве
   В конце марта Ливингстон стоял на берегу Луалабы. Это могучая река полторы мили шириной, глубоководная, отличающаяся мощным, но медленным течением; на ней есть большие острова. К берегам ее Ливингстон вышел вблизи селения Ньянгве.
   "Берега здесь плотно заселены. Какое-то представление о численности здешнего населения можно составить по наблюдению за потоком людей, посещающих рынок. Не менее трех тысяч человек, преимущественно женщин, появляются здесь одновременно".
   Ливингстону очень хотелось спуститься вниз по Луалабе, но лодку достать невозможно, к тому же нужно ждать, пока прибудет купец Дугумбе: ему маниема, конечно, продадут или дадут напрокат лодки. Теперь, в начале апреля, уже не отправишься в путь: каждую ночь бушует ливень.
   Ливингстону так и не удалось получить из Уджиджи необходимое; у него не оказалось даже бумаги и чернил. Чернила он изготовляет из растительных красителей, а в качестве писчей бумаги пользуется старыми газетами - на них он пишет поперек печатного текста. Эти записи сохранились и дошли до Англии, но прочесть их можно лишь с большим трудом: газетная бумага пожелтела и легко ломалась, а чернила поблекли. Лишь Эгнис Ливингстон, исполнявшая при отце обязанности секретаря во время его пребывания в Ньюстедском аббатстве и знавшая его почерк, умудрялась читать эти записи. Она-то и помогла издателю дневников Ливингстона Уоллеру, бывшему участнику университетской миссии в Африке, расшифровать записи его последнего путешествия.
   Один купец в Ньянгве случайно узнал, что десять рабов, обслуживавших Ливингстона, втайне готовят против него заговор: они уже сыты по горло его походами. Если он принудит их идти и дальше, они при первых же неладах с маниема откроют огонь, а затем сбегут. Это не вызвало бы подозрения о неблаговидности их поступка.
   Узнав об этом, Ливингстон отобрал у них оружие и прогнал их. Но они покаялись и поклялись, что будут следовать за ним, куда бы он ни пошел. "Так как мне страстно хотелось довести до конца мои географические исследования, то я готов был идти даже на риск, зная, что при случае они могут оставить меня в беде".
   Шесть долгих недель прошли в томительном ожидании, но наконец Дугумбе прибыл в Ньянгве с большим отрядом. "Он решил поискать новые места для торговли. Семья его при нем, так как он полагает, что ему придется провести в пути лет шесть-семь; все это время из Уджиджи ему будут регулярно доставлять необходимые вещи".
   На фоне той решимости, которую проявляли работорговцы, поразительно неоправданными кажутся выжидания Ливингстона. Вызывает удивление, что в это время он посылает своих людей валить деревья для постройки жилища. Почему бы ему не построить плот из бревен, вместо того чтобы искать лодку? Вряд ли Луалаба непроходима: рабы и местные жители не раз пересекали ее. Все его поведение свидетельствует об усталости и слабости.
   Один работорговец целой флотилией лодок попробовал плыть вниз по Луалабе, но уже на четвертый день лодки попали в водоворот и налетели на утесы. Передняя лодка разбилась, пять человек утонуло. Другие лодки перевернулись. Ливингстон, не зная этого, намеревался проделать такой же маршрут, но, на его счастье, ему не удалось достать для этого лодку: иначе его постигла бы такая же судьба. И в этом он усматривает благую волю провидения.
   После этого события он изменяет свой план и намеревается вместе с людьми Дугумбе идти на запад, к реке Ломами, затем вверх по ней до ее истоков, находившихся, как полагали, в Катанге, а оттуда через ту же Ньянгве вернуться в Уджиджи.
   Десять сопровождавших его рабов уже не пользовались у него доверием. Ему хотелось до похода обменять их у Дугумбе на такое же количество свободных людей, в придачу он предлагал четыреста фунтов стерлингов. Дугумбе просил пару дней на обдумывание. Проходит целая неделя, а ответа все нет. У него явно не было желания облегчать англичанину путь в страны, лежавшие к западу от Луалабы.
   Мучимый бесконечными ожиданиями, Ливингстон записывает: "Меня удручают сложившиеся обстоятельства, не знаю, как и поступить, чтобы все же закончить начатое дело, ибо все складывается не в мою пользу".
   Записывая эти слова, он и не догадывался, что на следующий день все его намерения и планы рухнут. То, что ему Довелось видеть 15 июля 1871 года, по своей бесчеловечности превосходило любую жестокость, невольным свидетелем которой он был ранее. И до конца своих дней он не мог забыть увиденную тогда ужасную картину.
   Все утро слышны были ружейные выстрелы, доносившиеся с другого берега Луалабы. Работорговцы, воспользовавшись каким-то ничтожным поводом, "творили суд и расправу".