Страница:
Впрочем, про некоторых известно доподлинно, что они вообще ничего не пишут.
Я готов покинуть организацию, которая при вашем активном содействии
превратилась из Союза писателей в союз чиновников, где циркуляры, написанные
в виде романов, пьес или поэм, выдаются за литературные образцы, а о
качестве их судят по должности, занимаемой автором.
Защитники отечества и патриоты! Не слишком ли дорого обходится
отечеству ваш патриотизм? Ведь иные из вас за свои серые и скучные сочинения
получают столько сколько воспеваемые вами хлеборобы не всегда могут
заработать целым колхозом.
Вы -- союз единомышленников... Один ограбил партийную кассу, другой
продал казенную дачу, третий положил кооперативные деньги на личную
сберкнижку...2 За двенадцать лет своего пребывания в Союзе я не
помню, чтобы хоть один такой был исключен.
_____________________________________________________________________________________________________________________________________
1 Само это заседание и затем следующее -- секретариата Союза
писателей РСФСР -- состоялись в такой тайне, что никто из участников и
доныне о нем ни разу не проговорился, а некоторые, не зная, что у меня есть
протокол с их именами, уверяют меня в безупречности своего поведения во все
времена.
2 Это все намеки на некоторые конкретные делишки тогдашних
секретарей.
Но стоит сказать честное слово (а иной раз просто промолчать, когда все
орут), и тут же следует наказание по всем линиям: набор книги, над которой
ты работал несколько лет, раскидают; пьесу запретят; фильм по твоему
сценарию положат на полку. А за этим вполне прозаическое безденежье. И вот
ты год не получаешь ни копейки, два не получаешь ни копейки, залез в долги,
все, что мог, с себя продал, и когда дойдет до самого края и если ты за эти
два года слова неосторожного не сказал, к тебе, может быть, снизойдут и
подарят двести -- триста рублей из Литфонда, чтобы потом всю жизнь
попрекать: "Мы ему помогали, а он..."
Не надо мне помогать, я не нищий. У меня есть читатели и зрители. Не
стойте между ними и мной, и я в вашей помощи нуждаться не буду.
Я не приду на ваше секретное заседание, Я готов полемизировать с вами
на любом открытом собрании писателей, а если хотите, рабочих, от имени
которых вы на меня, нападаете. В отличие от большинства из вас, я сам был
рабочим. Одиннадцати лет я начал свою трудовую жизнь пастухом колхозных
телят. Мне приходилось пахать землю, месить на стройке раствор, стоять у
станка на заводе. Четыре года я прослужил солдатом Советской Армии. На
открытом собрании я хотел бы посмотреть, как вам удастся представить меня
акулой империализма или агентом иностранных разведок.
Ложь -- ваше оружие. Вы оболгали и помогли вытолкать из страны
величайшего ее гражданина. Вы думаете, что теперь вам, скопом удастся занять
его место. Ошибаетесь. Места в великой русской литературе распределяются
пока что не вами, И ни одному из вас не удастся пристроиться хотя бы в самом
последнем ее ряду.
(подпись)
-- ...Но, -- говорит Петров,-- вот вы пишете, что могли бы выступить на
открытом собрании рабочих и доказать, что вы не акула империализма... ну,
этого, конечно, никто не говорит ... Но вот второе, насчет иностранных
разведок... тут можно и поспорить. Я думаю, сейчас вам на таком собрании
трудно пришлось бы.
Даже если я скажу все что хочу?
Да, вы скажете свое, а мы свое.
-- Давайте попробуем. Боюсь, что вы на это не пойдете.
-- Как знать.
-- Угрожаете?
-- Кто угрожает? Что вы, Владимир Николаевич! Ну, что вы!
-- Я не возражаю. Можете угрожать. Только учтите, я ко всему
приготовился.
-- К чему приготовились? -- спросил Петров с любопытством.
-- Ко всему, -- сказал я, не желая подсказывать варианты. Я уже тогда
понимал, что, ломая человека, они всегда стараются подойти к нему не с той
стороны, с которой он ожидает (что они в моем случае подтвердили).
-- Ну, а конкретно?
-- Конкретно -- ко всему.
-- Сухари, что ли, засушили? -- засмеялся Захаров, вытягивая из моей
пачки очередную сигарету.
-- Засушил.
Оба смеются. Их смешат мои дикие, устарелые представления о КГБ, как о
какой-то зловещей и черной силе. Конечно, и здесь работают разные люди,
может быть, даже не всегда хорошие люди, но в целом КГБ -- это очень
гуманная организация и действует исключительно в рамках, закона.
В этом я, естественно, усомнился. Привел им несколько примеров выхода
за рамки. Сказал кое-что о тюрьмах, лагерях и психушках. Петров выслушал
меня благожелательно, а Захаров с явным удивлением. Его представление о КГБ
очень с моим расходится. Вообще он держится скромно, смущается и от смущения
часто хихикает. Хотя реплики подает, но неизменно сопровождает их
застенчивым "хи-хи". Он как бы говорит: "Я конечно, человек, хи-хи, еще
молодой, может быть, по молодости чего-то не понимаю, но я люблю нашу партию
и наше правительство и не понимаю, как можно, хи-хи, изображать их в таком
нехорошем, в таком неприглядном виде".
Поговорили о Солженицыне. В письме секретариату Союза писателей я его
слишком перехвалил, назвав величайшим...
-- Неужели вы его, правда, считаете величайшим?
Теперь можно признаться, что насчет "величайшего" у меня и у самого
были кое-какие сомнения. Этим эпитетом желал я их (в данном случае (союз
писательских боссов) поставить на место, кто, мол, вы, пигмеи, по сравнению
с "величайшим"? А потом уже, отправив письмо, перечел его и смутился. Что
значит величайший? То есть самый-самый, из всех великих великий? Толстой --
великий, Шекспир -- великий, а этот "чайший"? Написал бы тогда "великий",
Я готов покинуть организацию, которая при вашем активном содействии
превратилась из Союза писателей в союз чиновников, где циркуляры, написанные
в виде романов, пьес или поэм, выдаются за литературные образцы, а о
качестве их судят по должности, занимаемой автором.
Защитники отечества и патриоты! Не слишком ли дорого обходится
отечеству ваш патриотизм? Ведь иные из вас за свои серые и скучные сочинения
получают столько сколько воспеваемые вами хлеборобы не всегда могут
заработать целым колхозом.
Вы -- союз единомышленников... Один ограбил партийную кассу, другой
продал казенную дачу, третий положил кооперативные деньги на личную
сберкнижку...2 За двенадцать лет своего пребывания в Союзе я не
помню, чтобы хоть один такой был исключен.
_____________________________________________________________________________________________________________________________________
1 Само это заседание и затем следующее -- секретариата Союза
писателей РСФСР -- состоялись в такой тайне, что никто из участников и
доныне о нем ни разу не проговорился, а некоторые, не зная, что у меня есть
протокол с их именами, уверяют меня в безупречности своего поведения во все
времена.
2 Это все намеки на некоторые конкретные делишки тогдашних
секретарей.
Но стоит сказать честное слово (а иной раз просто промолчать, когда все
орут), и тут же следует наказание по всем линиям: набор книги, над которой
ты работал несколько лет, раскидают; пьесу запретят; фильм по твоему
сценарию положат на полку. А за этим вполне прозаическое безденежье. И вот
ты год не получаешь ни копейки, два не получаешь ни копейки, залез в долги,
все, что мог, с себя продал, и когда дойдет до самого края и если ты за эти
два года слова неосторожного не сказал, к тебе, может быть, снизойдут и
подарят двести -- триста рублей из Литфонда, чтобы потом всю жизнь
попрекать: "Мы ему помогали, а он..."
Не надо мне помогать, я не нищий. У меня есть читатели и зрители. Не
стойте между ними и мной, и я в вашей помощи нуждаться не буду.
Я не приду на ваше секретное заседание, Я готов полемизировать с вами
на любом открытом собрании писателей, а если хотите, рабочих, от имени
которых вы на меня, нападаете. В отличие от большинства из вас, я сам был
рабочим. Одиннадцати лет я начал свою трудовую жизнь пастухом колхозных
телят. Мне приходилось пахать землю, месить на стройке раствор, стоять у
станка на заводе. Четыре года я прослужил солдатом Советской Армии. На
открытом собрании я хотел бы посмотреть, как вам удастся представить меня
акулой империализма или агентом иностранных разведок.
Ложь -- ваше оружие. Вы оболгали и помогли вытолкать из страны
величайшего ее гражданина. Вы думаете, что теперь вам, скопом удастся занять
его место. Ошибаетесь. Места в великой русской литературе распределяются
пока что не вами, И ни одному из вас не удастся пристроиться хотя бы в самом
последнем ее ряду.
(подпись)
-- ...Но, -- говорит Петров,-- вот вы пишете, что могли бы выступить на
открытом собрании рабочих и доказать, что вы не акула империализма... ну,
этого, конечно, никто не говорит ... Но вот второе, насчет иностранных
разведок... тут можно и поспорить. Я думаю, сейчас вам на таком собрании
трудно пришлось бы.
Даже если я скажу все что хочу?
Да, вы скажете свое, а мы свое.
-- Давайте попробуем. Боюсь, что вы на это не пойдете.
-- Как знать.
-- Угрожаете?
-- Кто угрожает? Что вы, Владимир Николаевич! Ну, что вы!
-- Я не возражаю. Можете угрожать. Только учтите, я ко всему
приготовился.
-- К чему приготовились? -- спросил Петров с любопытством.
-- Ко всему, -- сказал я, не желая подсказывать варианты. Я уже тогда
понимал, что, ломая человека, они всегда стараются подойти к нему не с той
стороны, с которой он ожидает (что они в моем случае подтвердили).
-- Ну, а конкретно?
-- Конкретно -- ко всему.
-- Сухари, что ли, засушили? -- засмеялся Захаров, вытягивая из моей
пачки очередную сигарету.
-- Засушил.
Оба смеются. Их смешат мои дикие, устарелые представления о КГБ, как о
какой-то зловещей и черной силе. Конечно, и здесь работают разные люди,
может быть, даже не всегда хорошие люди, но в целом КГБ -- это очень
гуманная организация и действует исключительно в рамках, закона.
В этом я, естественно, усомнился. Привел им несколько примеров выхода
за рамки. Сказал кое-что о тюрьмах, лагерях и психушках. Петров выслушал
меня благожелательно, а Захаров с явным удивлением. Его представление о КГБ
очень с моим расходится. Вообще он держится скромно, смущается и от смущения
часто хихикает. Хотя реплики подает, но неизменно сопровождает их
застенчивым "хи-хи". Он как бы говорит: "Я конечно, человек, хи-хи, еще
молодой, может быть, по молодости чего-то не понимаю, но я люблю нашу партию
и наше правительство и не понимаю, как можно, хи-хи, изображать их в таком
нехорошем, в таком неприглядном виде".
Поговорили о Солженицыне. В письме секретариату Союза писателей я его
слишком перехвалил, назвав величайшим...
-- Неужели вы его, правда, считаете величайшим?
Теперь можно признаться, что насчет "величайшего" у меня и у самого
были кое-какие сомнения. Этим эпитетом желал я их (в данном случае (союз
писательских боссов) поставить на место, кто, мол, вы, пигмеи, по сравнению
с "величайшим"? А потом уже, отправив письмо, перечел его и смутился. Что
значит величайший? То есть самый-самый, из всех великих великий? Толстой --
великий, Шекспир -- великий, а этот "чайший"? Написал бы тогда "великий",
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента