Войнович Владимир. Сказка о глупом Галилее (сборник)

   – Батюшка, свет родимый, не выдай. Ну на что это ты так рассердился? Ведь люди плывут по морю. А лодчонки у них сам знаешь какие, долго ли перевернуть? А ведь скажут-то все на меня. Обещала, мол, что будет путь, а где он? Уж ты, батюшка, если и осерчал, как ни то по-иному меня накажи, а море, сам посуди, стоит ли зазря баламутить.
   – У-ууу, – прогудел в ответ ветер в трубе.
   – Вот тебе и «у-у», – передразнила Владычица. – Спробуй только, опрокинь хоть одну лодку, я тебе тогда поуукаю.
   Она опять вышла из терема, но теперь, чтобы не попадаться на глаза Матрене, в другую дверь – через хлев. И по другой тропинке, вдалеке от собравшихся на берегу баб, спустилась к самой воде. Притаилась за выступом обрывистого берега и ждала. Волны шумели, налетали на берег и некоторые касались ее босых ног.
 
   Где-то на гребне далекой волны мелькнула первая точка. За ней вторая. Лодки приближались к берегу, и люди, сидевшие в них, отчаянно боролись с волнами.
   Первая лодка ткнулась наконец в песок.
   Женщины и дети с радостными криками скатились вниз. Подходили другие лодки. Одной из них правил Гринька. В ней рядом с Мокеичем сидела Анчутка.
   Привязав наспех лодки, рыбаки направились к терему Владычицы. Возглявлял шествие Афанасьич. На растопыренных руках он тащил огромную рыбину.
   Владычица не сразу сообразила, что рыбина предназначалась ей. А когда сообразила, повернулась и низом кинулась к терему. Едва успела добежать, натянуть на ноги сапоги. Смахнула со лба пот рукавом, поправила волосы и, переводя дух, вышла на крыльцо как ни в чем не бывало, строгая и величественная.
   – Здравствуйте, мужички, – весело поздоровалась она с подходившими рыбаками. – Каково вам плавалось, каково ловилось?
   – Благодарствуем, матушка, – приблизился Афанасьич, изнемогая под тяжестью рыбы. – Хорошо нам плавалось, хорошо ловилось. Прими от нас гостинчик с благодарностью за удачу.
   – Возьми, нянюшка, – сказала она вышедшей из толпы Матрене. – А вы, мужички, идите и отдыхайте.
 
   Владычица быстро шла по деревне. Рядом с ней бежал горбун Тимоха.
   – Матушка, – спрашивал, – а как думаешь, она горбатенького не может принести?
   – Сплюнь трижды через левое плечо и таких глупостей больше не болтай, – строго сказала Владычица.
   – Ой, и правда, что ж это я такое болтаю! – Горбун трижды сплюнул, как велела Владычица, забежал вперед, проявляя необычную для него суетливость. Распахнул перед Владычицей дверь в избу.
   В избе за рваной занавеской стонала роженица. Тут же суетилась и Матрена. Она зачерпнула из квашни ложкой тесто и наговаривала на него:
   – Отпирайте, отпирайте. Отперли, отперли. Поезжайте, поезжайте. – Сунула роженице в рот ложку с тестом. – Поехали. Поехали. Едут, – посмотрела, нахмурилась. – Нет, не едут. А вот и матушка Владычица пришли. Сейчас тебе будет святое благословение, и тогда уже родишь.
   Со смешанным чувством боязни и любопытства Владычица заглянула за занавеску и спросила участливо:
   – Больно, милая?
   – Уж так больно, матушка, моченьки моей нет больше, – со стоном пожаловалась роженица.
   – Ну ладно уж, рожай, – разрешила Владычица и, подержав ладонь у ее вспотевшего лба, поспешно направилась к выходу, провожаемая бормотанием Матрены:
   – Отпирайте, отпирайте. Отперли, отперли…
   Возле Гринькиного дома сидели на завалинке Мокей с Афанасьичем и о чем-то разговаривали. Когда Владычица проходила мимо, оба встали, сняли шапки и поклонились. Владычица им в ответ кивнула и улыбнулась. В это время со двора, ведя на ремешке петуха, выбежал Гринька, догнал Владычицу, снял шапку и поклонился учтиво.
   – Матушка Владычица, у меня к тебе просьбица небольшая будет, – сказал Гринька, на ходу пристраиваясь к Владычице.
   – Чего еще удумал? – сердито спросила Владычица, косясь на петуха, который рвался, натягивая ремешок и хлопая крыльями.
   – Сотвори, будь добра, чудо: научи петуха по-собачьему лаять, а то и бегать на ремешке его научил, а вот лаять никак не хочет.
   – Сгинь, – сказала Владычица и ускорила шаг.
   Гринька снова догнал ее:
   – Матушка Владычица, сон мне наснился. Чудной такой сон, а к чему он, не знаю.
   – Ну, говори свой сон, да быстро, – тихо приказала она.
   – Быстро-быстро, – согласился Гринька. – Значит, так. Наснилось мне, будто мы с тобой лежим вместе на сене, и будто я к тебе шасть под юбку. А тут спущается с неба Святой Дух и говорит: «Ты чего это к моей женке под юбку лазишь?» А я ему говорю: так я ж это, мол, просто так, по-суседски.
   Она остановилась и посмотрела ему в глаза и неожиданно для самой себя сказала:
   – Гринюшка, родненький, и так тошно, что ж ты меня терзаешь?
   – Значит, ты меня еще не забыла, – сказал он, торжествуя. – И не забудешь, как я тебя забыть не могу.
   Она отшатнулась от него в испуге, повернулась и быстро пошла прочь, почти побежала.
   Гринька вернулся к избе. Отец с Афанасьичем по-прежнему сидели на завалинке и пытливо смотрели на него.
   – Об чем это ты, милок, с матушкой калякал? – ласково спросил Афанасьич.
   – Да так просто, – беспечно ответил Гринька. – Пытал у ней, как лучше рыбу чистить: с головы али с хвоста?
   – Ой, милок, ты у мине и докалякаешься, – все так же ласково, но с явной угрозой сказал Афанасьич.
   В это время петух взмахнул крыльями и налетел на Афанасьича. Старик пригнулся, закрывая руками голову.
   – Не бойсь, не укусит, – сказал Гринька, оттаскивая петуха. – Он тухлятиной брезгует.
   Во дворе Гринька развязал ремешок, и петух, почувствовав свободу, радостно закричал и погнался за курицей, разгребавшей навоз. Гринька поднялся в избу.
   – Ты, Афанасьич, на его не обижайся, – виновато сказал Мокеич, – он же у мине глупой. Без матери рос.
   – Глупой-глупой, – рассердился Афанасьич, – а знает, за кем ухлестывать. Это ж надо нахальство такое иметь, на кого глаза-то таращит. Смотри, Мокеич, побереги сына. Ведь если что – зашибем.
   – А что же мне с им делать? – робко спросил Мокеич.
   – Жанить, – сказал Афанасьич решительно. – Жанить, да и все. Хоча бы на той же Анчутке, и как можно скорей.
   – Да он на ней жаниться-то не захочет, – попытался возразить Мокеич.
   Афанасьич посмотрел на него и твердо сказал:
   – Захочет.
 
   Во дворе Владычицы собралась вся деревня. Сама хозяйка сидела на высоком крыльце в нарядном полушубке, в расписных сапожках, принимала народ.
   Первой вышла баба с перевязанной щекой. Положила перед Владычицей лепешку черную да кусок семги. Держась за щеку, застонала.
   – Что у тебя? – спрашивает Владычица.
   – Ой! – стонет баба.
   – Зуб, что ли? Который?
   – О-о! – баба засунула палец в рот.
   – Змею живую добудь и вынь из нее желчь из живой, и чтоб она живая с того места сползла, а желчью мажь зуб, где болит, а если змея с того места без желчи не сползет, в той желчи пособия нет.
   – У-уу, – благодарно простонала баба, пятясь задом в толпу.
   Вышел из толпы мужичок, упал перед Владычицей на колени, приложился губами к ее ноге.
   – Что у тебя, Степан? – спросила она ласково.
   – Корова пропала, матушка. Третьего дня выгнал ее пастись к лесу, ввечеру пришел, а уж ее нет.
   – Выйди поутру до света, стань на росу босой, плюнь трижды против солнца, говоря: «Пропади тень от света, роса от тепла, найдись, моя корова, приди к хозяину, дай молочка, напои меня, мою жену, моих детушек». Если волки не задрали, найдется. Понял, нет?
   – Понял, матушка, благодарствую, понял.
   – А ну-ка повтори, что делать должон.
   – Ну, значит, это, выйти ночью, стать на росу босому, трижды плюнуть и сказать…
   – Куда плюнуть-то?
   – А я, матушка, и забыл.
   – Вот, забыл! А это есть самое главное. Трижды плюнь против солнца. А что говорить надо?
   – Ну, значит, «пропади тень от тепла»…
   – Тьфу ты, несмышленый какой! Ну как же может тень от тепла-то пропасть? Ты видал такое?
   – Не, – сказал мужик, – не видал.
   – И значит, как надо говорить?
   – А кто знает! – мужик растерянно почесал в затылке.
   – Ладно, опосля придешь, назубок учить будешь.
   Мужик, смущенный, отошел кланяясь.
   Тут вышли из толпы отец Гриньки и отец Анчутки, вывели за руки своих детей. Гринька и Анчутка упали перед Владычицей на колени. Отец Гриньки бросил на крыльцо мешок. В мешке был поросенок. Он завизжал, забарахтался и покатился по крыльцу. В толпе все засмеялись. Матрена, выбежав на крыльцо, схватила поросенка и утащила в терем.
   Отец Гриньки поклонился Владычице и сказал:
   – Матушка наша, пресвятая Владычица, надумали мы оженить наших детушек, просим твоего святого благословения. Пусть промежду ними будут мир да совет.
   Владычица сжала губы, и взгляд ее встретился с непроницаемым Гринькиным взглядом. Однако она сдержала себя и с подобающей случаю величественностью свела руки крестом, левую ладонь приложила ко лбу Гриньки, стоявшего справа, правую – ко лбу Анчутки.
   Молодые отошли кланяясь.
   Вышла баба с ребенком.
   – Что у тебя? – строго спросила Владычица.
   – Да я вот все с дитем, матушка. Уж ты не серчай, а только животик у него все не проходит.
   – Медвежью печень высуши, истолки в ступе, смешай с молоком, мажь живот на ночь – пройдет.
   Она поднялась, давая понять, что прием окончен. Старухе, которая сунулась к ней с какой-то жалобой, сказала:
   – Ладно, хватит, в другой раз.
   Придя к себе в комнату, она упала на кровать и зарыдала. Потом встала на колени и, воздев руки к потолку, закричала:
   – Дух Святой, прости меня, накажи меня, побей меня громом небесным, укажи мне, как жить, что делать? Слаба я, грешна, не то что править другими, с собой совладать не могу. Что ж ты молчишь? Что не отзываешься? Уж я, кажись, не докучала тебе своими просьбами. Помоги же мне, ежели ты есть!
   Уткнувшись лицом в подушку, она снова забилась в рыданиях.
 
   Вечером в Гринькиной избе лохматый парень играл на жалейке. Другой парень и толстая девка плясали, от усталости не проявляя к этому занятию никакого интереса. Большинство гостей уже спали, кто за столом, кто на лавке. Огромного роста мужик храпел на полу посреди избы. Баба возле печки кормила ребенка грудью. Мокеич наседал на сидевшего рядом Афанасьича.
   – Нет, Афанасьич, – кричал он, – вот ты человек умный, так ты мне разъясни, кто главнее: зверь или рыба?
   – Да ну тебя! – отмахивался от него напившийся вдрызг Афанасьич.
   Парень, которому надоело плясать, сел за стол и неожиданно закричал:
   – Горько!
   Гости, те, кто проснулся, испуганно схватились за кружки с брагой и повернули головы в тот конец стола, где должны были сидеть молодые. Но там была только Анчутка.
   – А где этот… ну, как его… Гринька? – заплетающимся языком спросил Афанасьич.
   – На двор пошел, – ответила, поднимаясь, невеста.
   – Горько! – заорал опять парень.
   – Не ори, – попросил его Афанасьич.
 
   …Владычица лежала у себя в комнате, ворочалась. Ей не спалось. В тереме было тихо, только где-то за печкой изредка трещал сверчок. Вдруг заскрипели половицы. Владычица прислушалась. Кто-то ходил по терему.
   – Матрена! – закричала она.
   Вбежала встревоженная Матрена:
   – Что, матушка?
   – Слышишь? – сказала Владычица. Матрена прислушалась.
   – Что? – шепотом спросила она.
   – Кто-то ходит по терему.
   Матрена опять прислушалась. Ничего не было слышно.
   – Что ты, матушка, Дух с тобой! – сказала нянька. – Кто же здесь может ходить?
   – Нянюшка, я точно слышала, кто-то ходил.
   – Так это ж я ходила. Дрова в печку подкладала. Спи, матушка, закрой глазки и спи спокойно, никто к нам прийтить не может.
   Матрена поправила на ней одеяло и вышла.
   Владычица закрыла глаза. Но вот опять послышался скрип половиц, теперь шаги слышались явственно. Кто-то тяжелой походкой приближался к ее покоям. Она села на кровати с колотящимся сердцем и уставилась на дверь. Дверь отворилась. На пороге показалась длинная фигура в белом. Владычица вжалась в стенку.
   – Ты кто? – свистящим шепотом спросила она.
   – Я твой муж – Дух Святой, – каким-то странным, нездешним голосом ответил пришелец, медленно продвигаясь вперед. Владычица ущипнула себя. Но это был не сон. Человек в белом приближался к ее кровати. Обходя стол, он зацепился за лавку и с грохотом опрокинул ее.
   Белое покрывало слетело. Он схватился за колено и, подпрыгивая, застонал Гринькиным голосом:
   – Ай-яяяй, коленку зашиб.
   – А-а-а-а-а! – завопила Владычица.
   Матрена, выбежавшая на крик, застыла в дверях. Возле неподвижно лежавшей Владычицы суетился Гринька.
   – Манька, ты что? – тормошил он ее. – Я ж пошутил. Слышь, что ли, я пошутил просто, и все. – Он обернулся, увидел Матрену и сказал ей: – Матрена, воды.
   – Сейчас, – торопливо сказала Матрена. – Сейчас, милок, принесу.
   Она по коридору прокралась в сени, из сеней на крыльцо и, спотыкаясь, побежала к деревне.
   Гринька, увидев ее в окно, проворчал:
   – Вот дура, вместо того чтоб воды подать, она доносить побегла. Где ж тут вода? – он заметался по комнате.
   Матрена во весь опор неслась по деревне. За ней увязалась собака. Она тявкала, хватала Матрену за ноги, но та продолжала бежать, не обращая на собаку никакого внимания. С ходу ворвалась она в Гринькину избу.
 
   Гости уже окончательно перепились и валялись кто где. Во главе стола, размазывая по лицу слезы, сидела невеста. Мокеич и Афанасьич сидели в обнимку на другом краю стола.
   Увидев Матрену, Мокеич схватил со стола свою кружку и пошел гостье навстречу.
   – Афанасьич, друг, – закричал он, – гляди-ко, кто к нам пришел. Матрена, иди сюда, выпей с нами, я тебя люблю.
   – Отойди, – отодвинула его Матрена.
   – Нет уж, не отойду, – упирался Мокеич. – Уж ты уважь!
   Но она дорвалась все же до Афанасьича, нагнула его к себе и приткнулась к его уху губами.
   Услышанное настолько потрясло Афанасьича, что он сразу протрезвел. Он прошел по избе и стал будить мужиков, кого тормоша за шиворот, а кого поднимая ногами.
   – Эй, мужики, вставайте, беда!
 
   Сквозь разрыв в тучах в окно заглянула луна. Она осветила лицо Владычицы и Гриньку, сидевшего рядом на постели. Гринька наливал в ладони из кувшина воду и плескал ее на Владычицу. Она открыла глаза.
   – Ну вот, наконец-то, – проворчал Гринька. – Что за народ пошел, нельзя уж и пошутковать с ними.
   – Гринька, это ты? – спросила она.
   – Ну а кто ж? – сказал Гринька. – Правда, что ли, Дух Святой?
   – Зачем ты это сделал? – спросила она.
   – По дурости, – сказал Гринька.
   – Беги отсюда, – сказала она, приходя в себя. – Беги, пока есть время, тебя же убьют.
   – Какое там время, – сказал Гринька. – Погляди.
   Она поднялась и посмотрела в окно. За окном при свете факелов угрожающе гудела толпа. Терем был окружен.
   – Что же делать? – заметалась Владычица.
   – Ничего, – сказал он. – Сейчас я с ними поговорю.
   Он поднял с пола белое покрывало и завернулся в него.
   – Ну как, хорош я? – спросил он, расправляя плечи.
   Владычица испуганно смотрела ему в глаза. Он неожиданно схватил ее, хотел поцеловать, но она его оттолкнула. Гринька повернулся и направился к выходу. Толпа волновалась перед крыльцом, но никто не решался идти дальше. Факелы, колеблясь, дымили.
   На крыльце показалась фигура в белом. Она застыла на мгновение и, медленно спустившись по ступеням крыльца, направилась прямо к толпе. Страх охватил людей. Кто-то упал первым, за ним другой, третий, и вот уже все люди лежали ничком, и факелы их шипели, уткнувшись в сырую траву.
   Гринька шел, переступая через распластанные тела. Зацепил краем простыни горящий факел. Простыня вспыхнула. Гринька сбросил ее с себя и кинулся бежать.
   – Гринька! – придя в себя, закричал Афанасьич. – Держи его!
   – Дураки! – закричал Гринька, перескакивая через лежащие перед ним тела. – Пужливые дураки! Вот я вас ужо не так напужаю!
   Горбун, мимо которого пробегал Гринька, изловчился и схватил его за ногу. Гринька упал, на него налетели другие, навалились, его били, топтали ногами.
   Тут из терема выскочила Владычица. С ходу она влетела в толпу и стала расталкивать их локтями, крича:
   – Отойдите! Отойдите!
   Толпа постепенно приходила в себя. Люди, опомнившись, расступались перед Владычицей.
   Гринька сидел на земле, держась обеими руками за правый бок, и стонал.
   – Ну что ж ты, матушка, им мешаешь? – сказал он через силу. – У них же другой радости нет, как навалиться всем миром на одного.
   Подошел Афанасьич.
   – Матушка, дозволь, мы его порешим, – буднично попросил он.
   – Не дозволяю.
   Толпа была недовольна.
   – Тогда пущай уходит от нас, – твердо сказал Афанасьич.
   Владычица заколебалась, но, поняв, что другого выхода нет, тихо сказала:
   – Пущай уходит.
   – Твоя воля для нас закон, – почтительно ответил от имени всех Афанасьич, склоняясь перед ней в глубоком поклоне.
   И все вслед за ним наклонили головы в знак согласия.
 
   Утром Владычица видела в окно, как Гриньку всей деревней провожают в море. Справа от него шел Афанасьич, слева – отец. Позади всех на некотором расстоянии, всхлипывая, плелась Анчутка.
   Гринька, избитый, с синяком под глазом, с распухшим носом, прихрамывая, тащил в одной руке узелок с одеждой, в другой вел петуха на ремешке. Еду и воду тащил отец.
   Подошли к приготовленной заранее лодке, остановились, Гринька, не торопясь, уложил в лодку оба узла и кувшин с водой, посадил и привязал петуха, осмотрел весла, вернулся к толпе.
   – Поди-ка сюда, – поманил он Анчутку и, когда она покорно приблизилась, обнял ее. – Ты, Анчутка, на меня не серчай, я ведь тебе зла не хотел, а уж как все получилось, и сам понять не могу. Хочешь так, а получается этак. Да, может, этак-то все и лучше. Коли тут, – он ткнул себя пальцем в левую сторону груди, – с самого начала нет ничего, так опосля и жисть-то не жисть, а одна маета. А для виду, Анчутка, жить я не могу.
   Афанасьич из-под насупленных бровей смотрел на Гриньку.
   Анчутка, уткнувшись головой в Гринькину грудь, задергалась от рыданий.
   – Ну, будя-будя, – сказал он, отстраняя ее. – Радоваться должна, что так легко сбавилась от меня.
   Он подошел к отцу.
   – Ну а тебе, тятька, не знаю, что и сказать. Не поминай лихом, что ли.
   Отец смотрел на него снизу вверх, пытался сохранить достоинство, но это плохо у него получалось, и он дергал носом, готовый вот-вот разреветься.
   Гринька резко прижал его к себе и так же резко отпустил. Пошел было к лодке, но возле Афанасьича, не удержавшись, остановился.
   – Ты, Афанасьич, для такого случая хоть бы бороду расчесал, все же народ от супостата избавил. А это разве борода? – он схватил его за бороду и подергал.
   Афанасьич разжал его руку, а горбун Тимоха вышел из толпы и угрожающе двинулся к Гриньке.
   – Ну-ну-ну, ты полегче, – сказал Гринька, отступая и грозя горбуну пальцем.
   Оттолкнул лодку и прыгнул в нее.
   – Эй, Тимоха, слышь, что ли! – берясь за весла, крикнул он горбуну, который стоял возле самой воды и сосредоточенно ковырял пальцем в носу.
   – Чего тебе? – недовольно, подозревая подвох, спросил Тимоха.
   – Не ковыряй в носе, мать помрет.
   Горбун испуганно дернул рукой.
   – Ковыряй, ковыряй, я пошутил, – разрешил Гринька, налегая на весла.
   Петух вскочил на корму лодки и, захлопав крыльями, отчаянно закукарекал.
   Владычица смотрела в окно, как удаляется Гринькина лодка. Сзади подошла нянька и, погладив хозяйку по голове, облегченно сказала:
   – Ничего, матушка. Дух с ним совсем. Авось не пропадет.
 
   А потом пришла в деревню беда. Заболела скотина. В одном дворе корова лежала на боку и смотрела грустными глазами на свою хозяйку, которая причитала, обливаясь слезами:
   – Что же ты, кормилица моя, глядишь на меня своими глазоньками! Да и кто же тебе сделал порчу такую?
   В другом дворе старик сидел и молча смотрел на дергающуюся в конвульсиях корову.
   Еще одна корова лежала дохлая посреди деревни. Жалобное мычание не умолкая висело в воздухе.
 
   Возле дома Владычицы собралась ропщущая толпа. Владычица металась по своей комнате, боязливо поглядывая в окно и не решаясь выйти к народу.
   Дверь в ее комнату отворилась. Подталкивая перед собой девчонку лет пятнадцати, вошел Афанасьич.
   – Вот, матушка, – сказал он, – Ксюшка болтает, будто видела, как Анчутка на восходе солнца собирала возле дома росу.
   – Сама видела, матушка, – охотно подтвердила Ксюшка. – Вышла я это утром на двор, гляжу, Анчутка над травой руками эдак разводит и какие-то слова говорит, а какие – не разберешь: видать, бесовские. А еще, матушка, на плече у ней на левом, вот на энтом месте, – пятно. С ладонь, пожалуй, а то и поболе.
 
   Перед теремом Матрена и горбун Тимоха воевали с бушевавшей толпой.
   – Отойдите, окаянные! Отойдите, кому говорят! – надрывалась Матрена.
   – Куда лезешь! – в тон ей кричал горбун, тыча кому-то кулаком в нос.
   – А пущай выйдет, Владычица! – петухом налетал на Матрену Степан. – А пущай она нам объяснит, за что Святой Дух посылает на нас такую кару.
   Дверь терема резко распахнулась, на крыльце появились Владычица, Афанасьич и Ксюшка.
   Толпа мгновенно умолкла. Ксюшка старалась держаться за спиной Владычицы. Владычица схватила ее за руку и вытащила вперед.
   – Ну, говори, – приказала она.
   Ксюшка нерешительно мялась.
   – Говори, – повторила Владычица, – не бойся. А то бегать наушничать все горазды, а выйти и сказать правду народу – страх берет.
   Ксюшка сбежала с крыльца и стала пробираться к Анчутке. Народ расступился. Оставшись один на один с Ксюшкой, Анчутка смертельно побледнела.
   Ксюшка прыгнула на нее кошкой, схватила за ворот, рванула. Платье затрещало, обнажив Анчуткину спину. И все увидели большое родимое пятно у нее на плече.
   – Вот он, колдовской знак! – торжествующе объявила Ксюшка.
   Толпа кольцом сомкнулась вокруг Анчутки и угрожающе надвигалась. Анчутка в страхе озиралась, заглядывала в лица людей, ища в них сочувствия, но все они были одинаково беспощадны.
   – Топить ее! – истошно завопил кто-то.
   – Топить! – всколыхнулась толпа.
   – Стойте! – вскинула руку Владычица, и толпа перед ней расступилась.
   Она шагнула к Анчутке, отогнула разорванный ворот платья, который Анчутка придерживала рукой, глянула на пятно и снова закрыла.
   – Пущай она от нас уйдет, – объявила Владычица народу свой приговор.
   – Пущай уйдет, – повторил Афанасьич.
   – Пущай уйдет! – подхватила толпа.
   – Благодарствую, матушка, – осмелев, поклонилась Анчутка Владычице. – Благодарствую за милость твою, за то, что ты Гриньку сперва загубила, а теперь вот и мой черед наступил. – Она выпрямилась и гневно крикнула: – Не можешь простить нашу с Гринькой любовь! Силу свою показываешь!
   Владычица хмуро посмотрела на нее и сказала:
   – Иди за мной! – и повернулась к терему.
   – Не пойду! Не пойду! – Анчутка в ужасе кинулась прочь, но тут же забилась в руках мужиков.
   Они протащили ее к терему, втолкнули в комнату. Вошла Владычица и прикрыла за собой дверь.
 
   Анчутка стояла посреди комнаты и смотрела на Владычицу со страхом и ненавистью.
   – Сядь! – приказала Владычица. Анчутка села.
   Владычица подошла, погладила ее по голове и тихо сказала:
   – Бедная ты моя.
   Анчутка, не ожидавшая такого начала, упала лицом на стол и зарыдала.
   – Ладно-ладно, – проводя ладонью по ее волосам, успокаивала Владычица.
   Зачерпнула ковш воды из деревянной бадьи, стоявшей на лавке, поднесла гостье. Та судорожно впилась в ковш, стучала о его края зубами, но никак не могла напиться – вода проливалась, текла по подбородку на грудь.
   Ожидая, пока Анчутка успокоится, Владычица ходила по комнате из угла в угол, потом заговорила, медленно подбирая слова:
   – Вот ты говоришь насчет Гриньки и сама знаешь, что зря. Правда, люб он мне был и на тебя зло таила, но это все раньше, а теперь здесь, – она ткнула себя пальцем в грудь, – ничего не осталось. Ни любови, ни зла. Место мое такое – не позволяет сердце на одного тратить, остальным не хватит. И кабы ты была на моем месте, а я на твоем, то ты сделала бы то, что делаю я, потому что никто из нас в жизни своей не волен, а идет по тому пути, который Он, – она подняла палец вверх, – нам назначил.
   Владычица остановилась у окошка.
   – Ты погляди, сколько людей – столько и радости и горя. У каждого свое. Но ведь радость при себе держат, а горе несут ко мне. И Палашка, и Степан, и Тимоха. Как будто у меня своего мало. А я все принимай, всех утешай. Это ж откуда столь силы взять, чтоб такое-то выдержать?
   И такая тоска и горечь были в глазах у Владычицы, что Анчутка не выдержала – отвела взгляд.
   Владычица опустилась на скамью.
   – Никому не говорила, а тебе скажу – не знаю, кому из нас нынче тяжельше.
   Она закрыла лицо руками. Анчутка подошла к ней, встала на колени и приложилась губами к ее ногам.
   – Прости, матушка, – тихо сказала Анчутка. – Виноватая я перед тобой.
   – Иди, – не отрывая рук от лица, сказала Владычица.
   Анчутка направилась к выходу, взялась за ручку двери, и тут Владычица остановила ее:
   – Погоди.
   Подошла к Анчутке, внимательно на нее посмотрела и тихо сказала: