Войнович Владимир. Степень доверия

- Прошение готово. Вот оно. - Я выложил свое сочинение на стол перед
ним.
- Ну вот и хорошо, - удовлетворенно сказал он, бегло скользя глазами
по тексту. Затем наложил резолюцию и вернул мне бумагу. - Теперь надобно
утверждение председателя окружной палаты князя Шаховского, о чем я тоже
буду его просить, и с богом.
- Вечный ваш должник, Иван Пантелеевич, - с чувством сказал я,
приложив руку к груди. - Не знаю даже, как вас благодарить.
- Не стоит благодарности, - сказал он, снова уткнувшись в газету.
О Лизе не было сказано ни слова. Но ее тень витала над нами, придавая
остроту разговору.
Углубившись в чтение, Иван Пантелеевич казалось, забыл про меня. Я
кашлянул. Он поднял голову и удивился:
- Ты еще здесь?
- К сожалению, - сказал я. - Иван Пантелеевич, еще два слова по поводу
дела Анощенко.
- Да что там за дело, - поморщился он. - Закрыть его надобно. Не
получилось оно у тебя.
- Однако же, прежде чем закрыть, надо изложить, чего достигло
следствие. На месте драки был найден большой перстень черного чугуна,
неизвестно кому принадлежащий. При эксгумации трупа Правоторова былей
обнаружено, что носовая кость покойного была переломлена тяжелым предметом
незадолго до смерти. При приложении к месту перелома означенного чугунного
перстня установлено, что вмятины на околоносовых костях вполне
соответствуют конфигурации перстня. Таким образом, для получения более
стройной картины осталось только установить, что этот перстень
действительно принадлежал господину Анощенко, что я именно сейчас и намерен
сделать. Поэтому я покорнейше просил бы вас проследовать в мой кабинет,
чтобы присутствовать при последнем акте этой небольшой, если исходить из
вселенских масштабов, трагедии... Впрочем, ежели вы не возражаете, место
действия может быть перенесено и в ваш кабинет.
Анощенко встретил нас выражением крайнего недовольства: он-де занятой
человек и не может по каждому нашему зову бегать на допросы.
- Не беспокойтесь, Степан Петрович, - попытался успокоить его
Клемишев. - Следователь у нас молодой, горячий, однако я думаю, все
обойдется и устроится в лучшем виде.
- Вашими бы устами, - скорбно сказал Анощенко. - Если он такой
молодой, так нельзя ли было nepедать мое дело кому постарше да поопытнее.
- Да вот, по нынешним законам, оказывается, и нельзя, - вздохнул Иван
Пантелеевич. - Мы ведь теперь несменяемые. Какую бы глупость ни вытворили,
окромя разве что уголовного преступления, все нам простится и сойдет как с
гуся вода.
Я хотел ему сказать, что не тоже в присутствии подследственного язвить
своего коллегу, да смолчал - бог с ним совсем. Тем более что сюрприз, мною
приготовленный, был неотразим.
- Степан Петрович, - обратился я к Анощенко. - Дело, по которому я
решил вас побеспокоить, может быть, и пустяковое, но необходимое. Сейчас мы
с вами повторим наш вчерашний опыт, который или со всей красноречивостью
докажет мою непригодность к судебной деятельности, или же...
- Или же? - повторил он.
- Позвольте еще раз вашу правую руку.
- Опять? - он снисходительно улыбнулся и посмотрел на Клемишева,
который сидел в стороне, сцепив на коленях руки со скептическим выражением
на лице.
- Опять, - вздохнул я с полным сочувствием.
- Извольте, - сказал он с вызовом, - но ежели вы и сейчас ничего не
добьетесь, то учтите, я буду на вас жаловаться губернатору, а ежели
губернатор не поможет, то и до самого царя дойду, но этого дела так не
оставлю н не позволю постоянно измываться над столбовым дворянином.
- Разумеется, это ваше право, - согласился я, беря его руку в свою и
внимательно разглядывая. Теперь я заметил, что след от носимого раньше
кольца имеет ширину гораздо большую, чем обыкновенно имеют обручальные
кольца.
- Ну что ж, Степан Петрович, - сказал я. - Рискнем.
Я достал из кармана перстень и быстрым движением попытался надеть его
на протянутый палец. Конечно, перстень застрял у второй фаланги.
- Ну что? - с видимым сочувствием спросил Анощенко. - Не идет?
- Не идет, - сказал я печально. - Так не идет. А ежели сделать так...
- подталкивая перстень, я повернул его в одну сторону... - а потом эдак...
- я повернул перстень в другую сторону.
Анощенко побледнел и отдернул руку. Но было уже поздно: увесистый
чугунный перстень красовался на безымянном пальце его правой руки.
Встрепенулся Клемишев. Его маленькие глазки перепрыгивали с меня на
Анощенко и с Анощенко опять на меня. Он все понял и оценил. Человек он был
плохой, но неглупый. Кажется, сейчас он даже одобрял меня, хотя и
сочувствовал Анощенко.
- Что это значит? - спросил он наконец, глотая слюну.
- К сожалению, это значит, - сказал я, - что я вынужден буду
арестовать господина Анощенко.
- Вы не имеете никакого права! - закричал на меня Анощенко. - Это еще
не доказательство!
- Зря шумишь, Степан Петрович, - тихо сказал Иван Пантелеевич. -
Арестовать тебя он право имеет, так что защищайся каким-то другим способом.
Поищи адвоката получше, попытайся воздействовать на милосердие присяжных.
- Но ведь то, что перстень налезает мне на палец; еще не доказывает
ничего.
- Почему же. Кое-что доказывает, - устало сказав Клемишев. - Косвенная
улика. По прежним законам можно было бы и оставить тебя в подозрении, по
нынешним придется судить, а там уж как повернется.
С этими словами он вышел из кабинета. Анощенко большим батистовым
платком вытирал пот с лица. Я писал постановление об аресте.
- Господин следователь, - сказал вдруг Анощенко жалким голосом. - А
что, если нам разойтись полюбовно? Уж я, слово дворянина, в долгу не
останусь.
- Я взяток не беру, уважаемый Степан Петрович. - Перо было плохое и
брызгало.
- Ну уж сразу - взятка, - оживился он. - Просто дружеское
вспомоществование.
- И во вспомоществовании, получая жалованье и некоторый доход от
имения, не нуждаюсь.
- И что же мне грозит? - спросил Анощенко.
- Сущие пустяки, - сказал я, открывая Уложение о наказаниях. - Во
всяком случае, вы отделаетесь гораздо легче, чем ваша жертва, от которой
уже не осталось ничего, кроме скелета. Вот статья 1464, она гласит: "Если
вследствие нанесенных не по неосторожности, а с намерением, хотя и без
умысла на убийство, побоев или иных насильственных действий причинится
кому-либо смерть, то виновный в сем приговаривается, смотря по
обстоятельствам дела: к заключению в тюрьме на время от восьми месяцев до
двух лет с лишением некоторый по статье 50 сего Уложения, особенных прав и
преимуществ, или к заключению в тюрьме на время от четырех до восьми
месяцев: сверх сего, если он христианин, то предается церковному покаянию
по распоряжению своего начальства".
- Два года тюрьмы! - схватился за голову Анощенкко. - Два года тюрьмы
столбовому дворянину за какого-то извозчика!
- Могу вам дать совет в частном порядке, - сказал я. - Когда ваше дело
будет слушаться в суде, не ссылайтесь на свое дворянство. Постарайтесь
осознать свою вину не только внешне, но и внутренне, тогда вы произведете
лучшее впечатление на присяжных, от которых будет зависеть ваша судьба.

Глава девятая

Свой перевод в Тетюши я прямо не связывал ни с какими иными
соображениями, кроме служебных, однако не скрою, что желание вновь
свидеться с Верой в числе побудительных мотивов занимало не последнее
место. Чем дальше, тем чаще вспоминалась мне она, озорная и строгая, умная
и легкомысленная одновременно. Кажется, на пасху отправил я ей письмо с
поздравлениями, в котором между прочим писал о своем возможном переводе в
Тетюши, объясняя его чисто служебной необходимостью.
Вскоре получил от Веры ответное письмо, в котором она благодарила за
поздравление и затем в своей обычной шутливой манере писала, что мой приезд
в Тетюши непременно произведет в местных умах переворот, поскольку вся
молодежь рвется из здешней глуши в Казань, Москву и Петербург.
"Я думаю, - писала Вера, - что, если вы выйдете в воскресенье на
базарную площадь и объявите, что добровольно переехали сюда из Казани,
соберется немало народу, чтобы на вас посмотреть. Что касается меня лично,
то я, несмотря на всю нелепость вашего шага, буду вам всегда рада и уже
сейчас потихоньку готовлюсь к предстоящей встрече. Чтобы произвести на вас
хорошее впечатление, читаю умные книги, образ жизни веду самый
неприхотливый: ношу платье из мешка, употребляю грубую пищу и сплю
исключительно на гвоздях. Если приедете, закажу вам тоже топчан с
гвоздями".
Письмо это я показал Косте, и мы вместе посмеялись.
Однако время шло, мой отъезд по разным причинам откладывался со дня на
день, и в Тетюши я прибыл только в июне.
Мой предшественник, как и следовало ожидать, оставил мне все дела в
полнейшем беспорядке, так что в первую неделю пришлось копаться в бумагах,
разбирать, что к чему. Но работы тут было на гораздо более долгое время,
поэтому в ближайшую субботу я велел оседлать казенную лошадь и отправился в
Никифорово.
День был хороший. Грело солнце, но легкий боковой ветерок не давал
распалиться жаре, и я ехал не спеша, наслаждаясь видом окружающей природы и
запахом полевых цветов.
Дорога шла краем соснового бора, потом запетляла по чистой степи.
Стояла особая степная звонкая тишина, нарушаемая только тревожным писком
полевых мышей. Иногда из-под ног лошади с шумом выпархивали мелкие
куропатки.
Под вечер я наконец въехал в Никифорово, чистенькую деревушку с
крепкими, не запущенными крестьянскими избами. Словоохотливая толстая девка
указала мне, как проехать к барской усадьбе, да я мог бы ее и не
спрашивать: барский дом, окруженный молодыми дубами, виден был издалека.
Двухэтажный, с высоким крыльцом, дом этот стоял над небольшим, но чистым
прудом, в котором плавали и кричали жирные утки. Белые гуси хлопотливо
убрались с дороги, однако некоторые из них оборачивались и, вытягивая шеи,
шипели на меня, отчего молодая лошадь вздрагивала и шарахалась в сторону, и
мне пришлось натянуть поводья, чтобы ее удержать. Повсюду раздавались давно
не слышанные мной деревенские звуки: лай собак, пенье птиц и мычанье коров,
возвращавшихся с пастбища. Красный шар солнца висел, запутавшись в ветвях
отдаленных деревьев, и отражение его лучей тянулось через весь пруд широкой
бронзовой полосой. Увиденная картина напомнила нашу родовую деревню
Филипповку, напомнила годы детства, и сердце мое переполнилось неизъяснимым
покоем и радостью. Я пришпорил лошадь и вскоре оказался перед господским
домом. Откуда-то из-за угла вывернулась черная мелкая собачонка и стала с
отчаянным лаем кидаться на лошадь, отчего та всхрапывала и норовила встать
на дыбы. На лай собачонки выбежала на крыльцо худенькая старушка с вязаньем
в руках и прикрикнула на собачонку, после чего та сразу завиляла хвостом.
- Кого тебе, барин, надобно? - обратилась затем ко мне старушка, в
которой я сразу признал Верину няньку Наталью Макарьевну, о которой Вера
мне много рассказывала.
- Дома ли барин Николай Александрович? - спросил я.
- А где ж ему быть? - отвечала старуха. - И Николай Александрович и
Екатерина Христофоровна, все дома.
- А вы, стало быть, Наталья Макарьевна? - спросил я.
- Она самая, - заулыбалась старуха. - А ты чей же будешь, чтой-то я
никак не признаю.
- А я, бабушка, ничей, - пошутил я. - И признать ты меня не можешь,
потому что мы не знакомы.
Я привязывал лошадь к крыльцу, когда дверь распахнулась и на крыльцо
выбежала Вера.
- Алексей Викторович! - ахнула она и, сбежав по ступенькам,
остановилась передо мной. - Я вам так рада!
Я сказал ей, что тоже очень рад и что с той самой поры, как она уехала
из Казани, думал о ней постоянно.
- Так уж и постоянно? - не поверила она.
- Так уж и постоянно, - сказал я. - А где же ваш батюшка?
- А вон он, - сказала Вера.
И в самом деле, на крыльце появился Николай Александрович, как всегда,
прямой и подтянутый. Одет он был в красную косоворотку, подпоясанную
шелковым ремешком, суконные брюки были заправлены в высокие сапоги.
- Кого бог принес? - спросил он своим уверенным и властным голосом. -
Никак Алексей Викторович! Вот уж, как говорится, не ожидал. Надолго ли?
- Да как сказать. Пока что на денек, если не прогоните. А вообще,
прислан к вам в уезд судебным следователем.
- Вот оно что, - сказал Николай Александрович. - Слыхал я о том, что у
нас новый следователь, исправник на днях сказал, да не знал, что вы.
Говорили только, что следователь строгий, крутого характера.
- Ну уж и крутого, - смутился я. - Характера я самого обыкновенного,
можно даже сказать, мягкого, но к делу своему пытаюсь относиться
добросовестно.
- Да что ж это мы тут стоим? - вдруг спохватился Николай
Александрович. - Пройдемте в дом. А ты, Наталья Макарьевна, - обратился он
к старухе, - найди, будь добра, Порфирия, пусть лошадь сведет на конюшню,