Войнович Владимир. Трибунал (сборник)

   Председатель. И в чем же это проявляется?
   Лариса. Хотя бы в том, что всегда с работы спешит домой. И вот сколько уж лет, а я для него всегда желанна. Другие на сторону смотрят, а он ко мне. И мне, говорит, никто больше не нужен.
   Председатель. И чем же вы его так привязали?
   Лариса. А тем, что стараюсь ему во всем угодить. Всегда к его приходу с работы в квартире приберу, сама принаряжусь, причешусь, на ужин что-нибудь вкусненькое приготовлю.
   Председатель (недоверчиво). И так каждый вечер?
   Лариса. Каждый.
   Председатель. И это вам не в тягость?
   Лариса. Что вы! В радость. Это же муж, отец моих детей.
   Председатель. Слушайте, а как же вы будете жить без него? Будете правда ждать?
   Лариса. Если посадите, буду.
   Председатель. Ну и дура.
   Лариса. А почему вы меня обижаете?
   Председатель. Я не обижаю, я констатирую. Дура. Она будет ждать, стареть, а если он когда-то вернется, его встретит старуха…
   Лариса. Он и сам будет немолодой.
   Председатель. Не надейтесь. Лагерная жизнь многим людям идет на пользу. Свежий воздух, физический труд и умеренное питание. Это не то что мы — сидим целые дни без движения, курим, потребляем алкоголь и жирную пищу. А там человек лучше сохраняется. И вот он придет, еще здоровый, крепкий, истосковавшийся по женскому телу, а его встретит старуха, седая, беззубая, с отвисшими сиськами. Или вы надеетесь, что он будет жить с вами из благодарности? Из благородства?
   Лариса. Я думаю, что он будет любить меня любую.
   Председатель. Да?
   Лариса. Да.
   Председатель. Да, счастливый он человек, ваш Ленечка. И потому снисхождения не заслуживает.
   Лариса. Как это?
   Председатель. А вот так. Баланс нужно соблюдать. Такое счастье в любви должно же быть уравновешено чем-то противоположным. (Уходя, рассуждает сам с собой.) Вот говорят, справедливость, справедливость. Какая там, к черту, справедливость!

Сцена шестая

   Большая клетка. В ней Подоплеков. Юрченко, лязгая засовом, открывает дверь в клетку и закрывает за вошедшим внутрь Защитником. Защитник стоит перед Подоплековым улыбаясь, но тот в апатии и ни на что не реагирует.
   Защитник (протягивает руку). Позвольте от всей души крепко пожать вашу руку.
   Подоплеков (не глядя на Защитника, вяло протягивает руку). Пожмите.
   Защитник (трясет руку Подоплекова). Восхищен! Искренне восхищен вашим мужеством. Вы так прямо, откровенно, при всем народе высказали свои принципиальные, критические убеждения.
   Подоплеков. Вы что, смеетесь? Какие у меня убеждения? У меня их отроду не бывало.
   Защитник. Ну зачем так скромничать? По-моему, у вас убеждения есть, и вполне определенные.
   Подоплеков. Убеждения, убеждения… Длинный язык у меня, а не убеждения.
   Защитник. Значит, вы чувствуете, что вели себя как-то не совсем правильно?
   Подоплеков. Что за вопрос? Вы же видели сами, как я себя вел. Характер такой дурацкий. Всегда лезу узнать, что, где, чего. Все мне интересно. Сидел бы себе, помалкивал в тряпочку, как другие. Да что там говорить!
   Защитник. Очень рад от вас все это слышать. Когда человек сам понимает свои ошибки, начинает осознавать пагубность своих поступков, это уже и есть первый шаг к исправлению. А если вы к тому же прямо и принципиально осудите свое недавнее поведение во весь голос, моя задача защитить вас значительно упростится.
   Подоплеков (настороженно). Я не понимаю, о чем вы говорите.
   Защитник. Слушайте, мы должны вместе разработать определенную и четкую программу вашей защиты. Вот сейчас судьи выйдут, я попрошу дать вам немедленно слово, и вы сразу, без обиняков, не виляя, со свойственным вам мужеством скажете, что, оказавшись в тихой, спокойной, располагающей к размышлениям обстановке, обдумали свое неправильное поведение, осудили свое преступное прошлое и глубоко раскаиваетесь, что своими действиями нанесли непоправимый ущерб народу и обществу.
   Подоплеков. Чушь какая! Какой ущерб, какое преступное прошлое? Ну, сказал я что-то, ну, не подумал…
   Защитник. Вот именно! Вот так и скажете: не подумал. В конце концов, судьи и Прокурор — они же люди. Они могут понять и простить. Ну, конечно, полностью оправдать они вас не могут, но, учитывая чистосердечное признание и искреннее раскаяние, могут значительно снизить наказание. Ну, дадут они вам лет, скажем, пять, ну, десять от силы.
   Подоплеков (хватается за голову). Десять лет!
   Защитник. Что вы так пугаетесь! Вы знаете, годы летят так быстро. И эти десять пролетят, вы и не заметите… Зато вернетесь, дети уже взрослые, не надо растить, беспокоиться. Даже младшенький уже и коклюшем переболеет, и скарлатиной.
   Подоплеков (закрыв лицо руками, сквозь слезы). Десять лет!
   Защитник. Я вижу, вас ужасает сама эта цифра «десять». Но в местах заключения есть самые разнообразные возможности. Зачеты за перевыполнение плана, за хорошее поведение. А может, так повезет, что попадете куда-нибудь, скажем, на урановые рудники. Там и вовсе день за три идет. Поработаете — и через три года дома.
   Подоплеков. Через три года? Лысый и импотент?
   Защитник. Ну и что, что лысый. У нас вон сколько лысых, и ничего — живут, женятся, делают карьеру. Даже среди руководителей государства бывают. А что касается второго, то дети у вас уже есть, а заниматься этим просто так глупо, скучно, как говорят, контрпродуктивно. Тем более что жена ваша готова любить вас любого. Слушайте, Подоплеков, Леонид Семенович, Леня, признайся честно и бескомпромиссно, и ты мне поможешь. Ты поможешь мне, я помогу тебе. Я буду тебя так защищать, я произнесу такую речь, ты даже представить себе не можешь.
   Подоплеков. Слушайте, а вы, может быть, того?.. (Крутит у виска пальцем.)
   Защитник (обиженно). Ты хочешь сказать, что я сумасшедший?
   Подоплеков. Да не только вы. Председатель, Прокурор, заседатели.
   Защитник. Нет, Леня, ты не прав. Так не может быть, чтобы ты один был нормальный, а все остальные нет. Ну сам подумай.
   Подоплеков. Да, может быть, вы правы. Мне, правда, кажется, что я живу среди сумасшедших. Но так же не может быть, чтобы все — да, а я нет.
   Защитник. Вот! Это разумное предположение. На этом мы и будем строить нашу защиту. Вызовем хороших экспертов и отправим тебя лечиться. Там тебе процедуры разные, галаперидол, аминазин, шоковая терапия. Лет пять-шесть полечишься и выйдешь полным идиотом. Я не шучу, но это правда — здорово быть идиотом, которого ничто не задевает, не волнует, не терзают ночные страхи, не мучает совесть, не будоражит сознание. Соглашайся, Леня!
   Подоплеков. Нет, только не это. Хочу видеть, слышать, знать, чувствовать, любить и ненавидеть.
   Защитник. Ну что ж, подсудимый, вы лишаете меня аргументов, затрудняете мою задачу и усложняете собственную судьбу. Увы! (Покидает клетку.)

Сцена седьмая

   Квартира Председателя. Людмила Мешалкина в халате и в папильотках сидит перед телевизором смотрит передачу «Давай поженимся». Открывается дверь. Входит Председатель, снимает ботинки, надевает домашние тапочки.
   Людмила (полуоборотясь). Чего так поздно?
   Председатель. Задержался. А почему в таком виде?
   Людмила. В каком?
   Председатель. В этих вот штуках. В халате застиранном.
   Людмила. Мы же сегодня никуда не идем.
   Председатель. А ты считаешь, что прилично выглядеть нужно только где-то и для кого-то? А перед мужем можно как угодно?
   Людмила. Опять не в духе?
   Председатель. А с чего мне быть в духе? У других мужа в тюрьму сажают, она готова ждать его хоть всю жизнь. Я от тебя такой жертвы не требую и на любовь уже не надеюсь, но на уважении буду настаивать. В конце концов, я работаю как вол, я занимаю важную должность, я получаю большую зарплату и имею еще кое-что помимо зарплаты, и все это не прогуливаю в Куршевеле, а приношу домой. И в своем доме я имею право хотя бы на уважение.
   Людмила. Сань, да ты что, да ты как это и с чего? Я тебя уважаю. Я уже семнадцать лет тебя уважаю.
   Председатель. Да? А за что ты меня уважаешь? За то, что я людей безвинных сажаю?
   Людмила. А что делать, Саня? У тебя ранимая душа и мягкий характер, но тебе приходится быть суровым. Но если ты откажешься, на твое место придет кто-то еще хуже тебя.
   Председатель. Что ты говоришь! Хуже меня никого не бывает.
   Людмила. Это как для кого. Для меня ты лучше всех.
   Председатель. А почему ж ты меня встречаешь в таком виде? Неужели у тебя нет понимания или хотя бы чувства, что выглядеть надо хорошо не только до замужества, но и после. После даже важнее, чем до. Чтобы поддерживать то, что меня влекло к тебе раньше. Чтобы я, придя с работы, увидел тебя, потянулся к тебе, захотел тебя.
   Людмила (игриво). А сейчас ты меня не хочешь?
   Председатель. А сейчас я хочу есть. Как у нас насчет ужина?
   Людмила. Сейчас. Гречневую кашу с котлетой будешь?
   Председатель. Да что ты мне все время кашу, кашу, кашу. Хоть бы что-нибудь придумала для разнообразия. Водка есть?
   Людмила. Ну конечно. Вот.
   Председатель. А закуска? Есть у нас что-нибудь кроме каши?
   Людмила. Сань, ну конечно. Колбаса докторская, сыр маасдам… Сань, икра есть! Белужья.
   Председатель. Белужья. Тебе деньги, что ли, некуда девать? А где сын?
   Людмила. Жорик у себя в комнате. Он, кстати, тоже не ужинал.
   Председатель. Так зови.
   Людмила стучит в дверь. Появляется Жорик с айпадом в руках.
   Жорик. Привет, пап.
   Председатель. Привет. Садись поешь. Что ты все со своим айпадом ходишь? Порнуху, что ли, в нем смотришь?
   Жорик. Зачем?
   Председатель. Ну а что там еще?
   Жорик (делает бутерброд с икрой). Много чего. Новости смотрю, блоги читаю.
   Председатель. Нашел тоже чем заниматься. Слова какие-то появились: «блоги», «твиты», «посты», «хосты», «инстаграммы». Уж лучше б порнуху смотрел.
   Людмила. Сань, ты что говоришь?! Ребенку шестнадцать лет.
   Председатель. Как раз самое время смотреть порнуху. Более естественно в этом возрасте, чем лазить по блогам. Гей-пропаганда среди несовершеннолетних запрещена, значит, пропаганда нормального здорового гетеросекса должна поощряться. (Жорику.) А что ты сразу за икру хватаешься? Поешь котлеты сначала.
   Жорик. Не хочу котлеты. Надоели.
   Председатель. А икра не надоела? И что же твои блогеры пишут?
   Жорик. Как всегда. Коррупция, подтасовки на выборах, рейдерские захваты, оборотни в погонах, басманное правосудие.
   Председатель. И обо мне пишут? Чего молчишь? Пишут?
   Жорик (потупясь). Пишут.
   Председатель. И что пишут?
   Жорик. Сам почитай.
   Председатель. Не буду. Перескажи своими словами.
   Жорик. Ну, пишут «печально известный судья Мешалкин»…
   Председатель. Ну да, для кого печально, а для кого, может, и радостно известный. Ну а чем именно я печально известен?
   Жорик. Пап, ну ты же сам знаешь, что о тебе такое мнение, что ты не судишь, а исполняешь заказ, телефонное право, слушаешь только прокурора, защиту игнорируешь, что твои процессы называют «Мешалкин суд».
   Председатель. Мешалкин суд? Это уже что-то литературное. Это может войти в историю. Был Шемякин суд, а теперь Мешалкин. Это небось ваш учитель литературы говорит. Говорит?
   Жорик. Нет, он ничего не говорит. Он в мою сторону даже не смотрит. А учитель физики, он у нас новый, вчера знакомился с классом, перекличку делал, когда до меня дошел, посмотрел на меня, спрашивает: «Мешалкин, а твой отец кем работает?» Я сказал «юристом», и весь класс засмеялся. И он тоже улыбнулся.
   Председатель. Ага. Класс засмеялся, он улыбнулся, ты устыдился. Да? Стыдишься отца? (Жорик молчит.) Чего молчишь? Я тебя спрашиваю, стыдишься отца? (Распалившись.) Говори, сукин сын, стыдишься?
   Жорик (с вызовом). Да, стыжусь. А как не стыдиться, если учителя мне в глаза не смотрят, а в классе Серов сидел рядом со мной, пересел к Кузичеву?
   Председатель. Понятно. Дай-ка сюда. (Выхватывает из рук сына бутерброд с икрой, икру стряхивает на тарелку. Хлеб возвращает сыну.) На, кушай. Полакомься. Если хочешь с икрой, в холодильнике есть кабачковая.
   Жорик. Я не люблю кабачковую.
   Председатель. Ах, ты не любишь? Ты любишь красную, ты любишь черную. Но если ты хочешь, чтобы папа твой был честным судьей, привыкай к простой пище. Честные люди питаются скромно. С завтрашнего дня на скутере ездить не будешь, это стыдно. Часы сними. Я тебе куплю за сто рублей на блошином рынке другие. Куда пошел?
   Жорик. К себе.
   Председатель. Айпад оставь. Честный судья тебе такого купить не может.
   Жорик. Хорошо. Что еще? Вот у меня айфон. Положить?
   Председатель. Положи тоже. Причин стыдиться поменьше будет.
   Жорик кладет на стол айпад и айфон, выходит, громко хлопнув дверью.
   Людмила. Ну зачем ты так? Ты же видишь, у него в школе такая нагрузка. Он и так ничего не ест, а ты…
   Председатель. Ничего, проголодается — съест. Не обязательно питаться деликатесами. Мне дедушка мой говорил: хлеб да вода — молодецкая еда. И тебе тоже не обязательно в норке ходить. Норковая шуба больше подходит норке, а не корове.
   Людмила. Сань, не пей больше.
   Председатель. И без этого, что у тебя в ушах и на пальцах, можно обойтись. И ездить на «Тойоте» не обязательно. У нас метро — лучшее в мире.
   Людмила. Сань, что с тобой? (Пытается убрать со стола водку. Председатель перехватил бутылку, наливает, выпивает.)
   Председатель. У меня вон подсудимый на фирме инженером работает, приносит домой в месяц, сколько ты за один раз в супермаркете оставляешь, а она его любит. Она, когда он приходит домой, в папильотках не сидит. И не ждет, что он сам в холодильник полезет. А теперь, когда его посадили, готова за ним на край света, готова ждать его, несчастного, нищего, всю жизнь. И ничего за это не потребует, никаких «Тойот», никаких норок. Он нищий, а она его уважает. Он принципиальный, а она готова в самовязаной кофте ходить. Ладно, стели, спать хочу.

Сцена восьмая

   Квартира Подоплековых. Света сидит за компьютером. Входит Лариса.
   Лариса. Чем занята?
   Света. Уроки собираюсь делать.
   Лариса. А пока в фейсбуке своем копаешься?
   Света. Да нет, читаю блоги, комменты, твиты.
   Лариса. О нашем деле что-нибудь пишут?
   Света. Только о нем и пишут.