Страница:
-- Как велики силы ген. Корнилова на Северном фронте?
Я не понял вопроса.
-- Нам необходимо знать, -- пояснил Богданов, -- сколько
корпусов, дивизий, полков может снять Корнилов с Северного
фронта для похода против Петрограда.
Я ответил:
-- Ни одной роты!
Богданов в волнении вскочил с кресла:
Опять этот оптимизм! Корнилов уже снял с фронта целый
корпус.
Какой?
Третий конный!
Вздор! Такого корпуса на Северном фронте никогда и не
было.
За Корнилова высказались все командующие армиями!
-- Пустяки! За командующим, который присоединяется к
Корнилову, не пойдет ни один солдат.
Богданов с видом отчаяния опустился в кресло. Но моя уверенность в отсутствии сил у ген. Корнилова, по-видимому, произвела некоторое впечатление на присутствовавших. Кто-то спросил меня, насколько велика популярность верховного главнокомандующего в армии. Я ответил, что об отношении к Корнилову офицерства судить не могу, но среди солдат это имя со времени московского Государственного совещания окружено всеобщей ненавистью...
Чхеидзе сообщил мне, что при ЦИК образован "военно-революционный комитет", руководящий обороной Петрограда против войск ген. Корнилова, и предложил мне войти в эту организацию. Чернов пригласил меня (по-видимому, как фронтового человека) проехать с ним в штаб округа, посмотреть, что делается там по части обороны. И вот завертелся я в лихорадочной петроградской работе.
Не помню состава "военно-революционного комитета". Общих заседаний у нас не было. Действовали отдельные комиссии, а чаще всего попросту инициативные, никем не уполномоченные группки. Кажется, и общего плана не было -- ни в смысле политическом, ни в смысле военно-техническом. Все делалось по наитию, в порядке импровизации; но чувствовалось, что на этот раз советская машина работает по-настоящему, что дело спорится, что с каждым часом выше вырастает стена перед идущими на Петроград войсками ген. Корнилова -- в реальность которых я, впрочем, мало верил.
В штабе округа, куда я поехал с Черновым и Гоцем, наоборот, было пустынно и мертво. Чернов поехал из штаба на "позиции". Мы с Гоцем прошли к Савинкову, на которого Керенский возложил дело борьбы с "мятежными войсками".
Энглизированный барчук в спортсменском френче, бесстрастно-неподвижное, непроницаемое лицо, папироска в зубах,
нога перекинута через ногу. Мы передали ему, что военно-революционный комитет опасается контрреволюционных выступлений со стороны военных училищ и считает полезным, в предотвращении кровопролития, обезоружить их -- по крайней мере, взять из училищ пушки и отправить их на противокорниловский фронт. Савинков процедил в ответ:
Не нахожу нужным.
Предложили ему еще какие-то меры.
Не вижу надобности.
Справились о мерах, принятых штабом. В ответ:
-- Признаю сделанное достаточным.
Мы встали и, не прощаясь, вышли из кабинета блистательного сановника. Гоц не удержался и в дверях бросил по его адресу словечко, не принятое в парламентском обиходе.
Хотели вернуться в военно-революционный комитет, но на площадке лестницы нас встретил один из офицеров июльского "сводного отряда" и потащил нас в кабинет ген. Баграту-ни206, который, по его словам, непосредственно руководил подготовкой операций против войск ген. Корнилова. Багра-туни показал нам план Петрограда и его окрестностей с нанесенным синим карандашом предполагаемым фронтом и принялся объяснять план обороны. Сперва он давал объяснения в строго официальном тоне, затем оживился, стал улыбаться, подмигивать.
-- Собственно, все это пустяки, -- говорил он. -- Вы пет
роградский гарнизон знаете? Если дойдет дело до боя, разбегут
ся от первой шрапнели. Против них не то что корпуса, и диви
зии настоящей много. Но до боя не дойдет. Все эти позиции,
заставы, окопы -- ни к чему.
Рассматривая план, я обратил внимание на состав отрядов, выставленных на дорогах к Петрограду: "2 роты, 2 орудия", "1 рота, 1 орудие", "1/2 роты, 1 орудие"...
Спросил:
Неужели вы считаете, что этого достаточно?
За глаза! Ведь сколько ни ставь, в случае боя все разбегут
ся. А для психологии этого достаточно... Только бы и нашим, и
тем казалось, что все готово к бою...
Когда мы вышли из кабинета Багратуни, Гоц тревожно спросил меня:
Как вы думаете, они оба участвуют в заговоре?
Багратуни едва ли, а Савинков несомненно.
Впрочем, роль Савинкова в завязывающейся борьбе была слишком прозрачна -- и сам он почти не скрывал, что он всей
душой с ген. Корниловым против Советов. Сложнее была роль штаба.
Что означали бутафорские заставы Багратуни? Подготовлял ли он ген. Корнилову легкую победу над петроградским гарнизоном или в самом деле думал, что до боя дело не дойдет? Я склонен был верить искренности ген. Багратуни, так как считал абсолютно исключенной возможность того, что войска ген. Корнилова станут всерьез драться с кем бы то ни было -- особенно с войсками, защищающими Временное правительство и Всероссийский ЦИК. Тактика выставлять небольшие заставы на всех дорогах, где могут появиться корниловские разъезды, казалась мне правильной. Но позже Чернов передал мне, что все эти "роты и орудия" существовали лишь на штабной карте -- в действительности штаб округа не выставил вокруг Петрограда ни одной заставы: на дорогах стояли лишь отряды вооруженных рабочих и солдат, организованные военно-революционным комитетом. Как согласовать эту действительность с той картой, которую показал нам ген. Багратуни, я не знаю.
Между тем в Смольном кипела работа, трещали телефоны, стучали машинки, приезжали и отъезжали автомобили, летели во все концы города воззвания, приказы, мандаты. Вместе с оборонцами работали и большевики -- для петроградских рабочих, для Кронштадта, да и для иных полков участие большевиков в военно-революционном комитете имело большое -- я бы сказал, решающее -- значение.
Кто-то поднял вопрос о необходимости немедленно выпустить из Крестов всех арестованных после июльского выступления. Мотивировка была двойная: 1) освобожденные приняли бы участие в обороне революционного Петрограда; 2) в случае победы Корнилова заключенным грозит самосуд. Второй довод был отброшен сразу -- настолько невозможным казался успех корниловского выступления. Первый довод представлялся более серьезным. Но решили, что политически целесообразнее не спешить с этим делом. И, что особенно врезалось мне в память, большевики согласились с политическими соображениями, приведенными против немедленного освобождения их товарищей: эта мера могла бы быть принята "корниловскими войсками" за доказательство того, что Петроград находится в руках большевиков, и командование не преминуло бы использовать это впечатление.
Ночь с 28-го на 29-е я провел частью в Смольном, частью в штабе. Смольный вооружал рабочие батальоны, руководил рытьем окопов вокруг Петрограда, отдавая распоряжения железно
дорожникам, посылал команды для обысков в "Асторию"207 и в другие подозрительные места, производил аресты. В штабе Баг-ратуни улыбался над своей картой, исчирканной синим карандашом, Савинков с каменным лицом курил папиросу за папиросой, а молодые офицеры и юнкера, захлебываясь от радостного возбуждения, передавали друг другу свежие новости: ген. Крымов208 уже в Луге... уже в Красном Селе... уже в Петрограде... уже начал вешать...
Что творилось в это время в других кругах Петрограда, я не знаю. Но вот как характеризует их настроение П.Н. Милюков:
"Общее впечатление всех известий на правительство и наиболее осведомленные круги столичного общества было самое удручающее. В течение дня впечатление это постепенно сгущалось, дойдя к середине дня до состояния полной паники. Успех Корнилова в этот момент казался несомненным"*.
Я думаю, что это свидетельство историка, поскольку оно касается кругов, настроения которых он мог непосредственно наблюдать, не должно внушать сомнений. Но в Смольном настроение было совершенно иное. Атмосфера Смольного особенно отчетливо запомнилась мне, так как я сам не вполне разделял царившее вокруг меня боевое возбуждение: я один в Смольном не верил в существование "войск ген. Корнилова" и старался умерить рвение товарищей по части арестов и обысков**. Мои уверения, что "корниловских войск" не существует в природе, вызывали ответные шутки товарищей. Я не помню другого момента, когда в советских кругах царило такое бодрое настроение, как в эту ночь.
Для восстановления картины "корниловских дней" в Петрограде интересно сопоставить эти настроения Смольного с тем, как переживалась эта ночь в Зимнем дворце. Об этом А.Ф. Керенский давал такие показания на следствии по делу ген. Корнилова:
"Была одна такая ночь, когда я почти в единственном числе прогуливался здесь -- не потому, что не хотел ни с кем действо
* Милюков П. Н. История второй русской революции, т. 1, вып. 2, с. 249.
** У деятелей корниловского лагеря была в корне ошибочная информация о
настроениях демократии в эти дни. Так, ген. Деникин в своих "Очерках русской
смуты" рассказывает: "Невзирая на громкие, возбужденные призывы своих вождей,
призывы, скрывавшие неуверенность в собственных силах, революционная
демократия столицы переживала дни смертельной тревоги. Приближение к
Петрограду "ингушей" заслонило на время все прочие страсти, мысли и интересы.
А некоторые представители верховной власти торопливо запасались уже
заграничными паспортами". (Ген. А.И. Деникин. Очерки русской смуты. Б/т,
б/м, т. 2, с. 57.)
вать. Просто создалась такая атмосфера кругом, что полагали более благоразумным быть подальше от гиблых мест..."
29-го с утра положение выяснилось. Все пути к Петрограду были перерезаны, повсюду стояли отряды военно-революционного комитета. Но... противник не показывался. Беспокоясь о положении 12-й армии, я стал собираться на фронт. Но в штабе округа мне сообщили, что Луга занята корниловцами (что не соответствовало действительности); ехать в Псков ни по железной дороге, ни по шоссе нельзя. Предложили лететь на аэроплане и тут же познакомили меня с молодым французским офицером-летчиком, вызвавшимся доставить меня куда я пожелаю. Но до сумерек мой авиатор не успел наладить свой аппарат, а в темноте лететь он не решился, так как не знал дороги. Пришлось отложить полет до следующего утра.
Вечер и часть ночи я провел в Смольном. Напряжения в работе здесь уже не чувствовалось. Казалось, все, что можно было сделать, сделано, все меры приняты -- теперь остается ждать результатов. На вечер было назначено заседание Петроградского совета. Но народу собралось мало -- большая часть депутатов была на "позициях". Вместо официального заседания открыли частное совещание. Говорили, главным образом, рабочие. Почти во всех речах чувствовался сильный уклон в сторону большевизма. Я не собирался выступать, но меня попросили сделать доклад о падении Риги. Я рассказал о событиях на фронте и закончил свою речь требованием, чтобы Петроградский совет энергичнее, чем до сих пор, поддерживал дело обороны. Меня встретили и проводили овациями -- ясно было, что мои призывы отскакивают от сознания слушателей, а существенно для них лишь то, что оратор в дни боев под Ригой заступался в своих телеграммах за солдат*.
Утром мне сообщили по телефону, что ввиду ветреной погоды аэроплан вылететь из Петрограда не может. Тогда мы со Станкевичем решили отправиться в Псков на автомобиле, прямым путем через Гатчину -- Лугу.
* * *
Обогнали толпы рабочих, выступавших с кирками и лопатами на позиции, рыть окопы. Миновали и самые позиции, и
* В газетных отчетах было передано, будто я приписывал ставке намеренную сдачу Риги и на этом строил обвинение ген. Корнилова в измене. Не знаю, кто выдумал и пустил в оборот этот демагогический вздор
передовые заставы. Навстречу нам движется группа всадников. Замедлили ход. Кавалеристы окружили нас, и один из них, приложив руку к фуражке, попросил разрешения взглянуть на наши документы. Показали ему наши удостоверения. Солдат снова приложил руку к фуражке:
-- Как же, мы знаем...
Станкевич счел момент благоприятным, чтобы обратиться к разъезду с речью:
-- Неужели вам, ребята, не совестно? Надо с немцами вое
вать, а вы тут против своих войну затеяли! Стыдно, ребята!
Кавалеристы, казалось, были смущены. Старший разъезда объяснил:
-- Точно так, г. комиссар, да только нам приказано.
Расступились и пропустили нас. Это были "наши".
Едем дальше. Поднялись на холм; дальнейший путь прегражден отрядом трех видов оружия: по шоссе движется навстречу нам кавалерия и артиллерия, по бокам дороги идет пехота. Мелькнула мысль: как странно ведут они наступление -- толпой, в которой перемешаны все части! Но автомобиль уже врезался в ряды корниловцев. Опять вежливый вопрос:
-- Ваши документы?..
К автомобилю подъехал молоденький офицер со славным, застенчиво улыбающимся лицом. Узнав в нем председателя луж-ского Совета солдатских депутатов Вороновича, Станкевич спросил с изумлением:
-- Неужели вы с ген. Корниловым?
Воронович, в крайнем смущении, объяснил, что он, собственно, не с Корниловым, что его отряд состоит из частей луж-ского гарнизона, который, храня верность революции, защищает подступы к Петрограду.
Тогда я задал вопрос:
-- Почему же вы ведете наступление на Петроград?
Офицер смутился еще больше и принялся объяснять, что
выполняемый отрядом маневр, собственно говоря, не наступление, а тактическое отступление. Из его довольно сбивчивых слов Станкевич понял, что гарнизон, признав свои силы недостаточными для борьбы с казаками, остановившимися под Лугой, отступает к Петрограду для соединения с правительственными войсками. У меня же создалось впечатление, что доблестный гарнизон, не теряя надежды собственными силами отразить врага, отступал лишь в поисках подходящей позиции для генерального сражения, предусматривая, правда, возможность того, что такой позиции до самого Петрограда не найдется.
Во всяком случае, противник мог нагрянуть в любой момент, и Воронович спешил увести своих людей подальше от греха. Попрощавшись и пожелав другу всего хорошего, мы расстались -- лужане продолжали путь на Петроград, а мы двинулись дальше, навстречу войскам ген. Корнилова.
Проехали Лугу -- ни солдат, ни казаков. Стали расспрашивать крестьян, работавших на полях вдоль дороги. От них узнали, что штаб 3-го корпуса расположился в деревушке в нескольких верстах от шоссе. Я предложил Станкевичу проехать в штаб и арестовать его именем Временного правительства и Всероссийского ЦИК. Станкевич сперва принял это предложение за шутку, но затем согласился. И вот мы пустились по проселочной дороге в поисках штаба корниловской армии. Но разыскать нам его не удалось -- оказалось, что на рассвете штаб со своими казаками поспешно покинул деревню и направился в сторону, противоположную Луге и Петрограду. Это тоже походило на "тактическое отступление" и делало бесполезным маневр лужского гарнизона. Мы послали Вороновичу записку с предложением вернуться со всем воинством в Лугу как в место, в достаточной мере безопасное; одновременно телеграфировали в Петроград о том, что противника за Лугой не видно, дорога на Псков открыта и нет надобности в дальнейшей обороне Петрограда. Продолжая путь, мы поравнялись с мотоциклистом, возившимся над опрокинутой машиной. На нем была казацкая бескозырка с желтым околышем. Остановив автомобиль, я подошел к казаку, назвал себя и спросил, откуда, куда и по какому делу он послан.
Из Уссурийской казачьей дивизии, от ген. Губина, в штаб
3-го конного корпуса, с донесением.
Дай пакет!
Казак, сдернув с головы фуражку, вынул из-под подкладки желтый конверт и, широко улыбаясь, протянул его мне со словами:
-- Мы, господин комиссар, завсегда готовы.
Разорвав конверт, я прочел донесение. Начальник дивизии извещал командира корпуса, что, согласно полученному приказу, он довел эшелоны до Ямбурга. Но здесь, вследствие проникших в среду казаков слухов о целях похода, в дивизии началось брожение. Офицеры никаких объяснений дать людям не могут, так как сами не знают, зачем приведены полки в Ямбург и каково их дальнейшее назначение. Начальник дивизии просит у командира корпуса указаний, что ему делать. Если указания не будут своевременно получены, он выгрузит эшелоны и расквар
тирует сотни в городе и окрестных деревнях. Я оценил положение: если у ген. Корнилова имеются какие-либо колебания относительно возможности задуманного "похода", донесение ген. Губина докажет ему безнадежность начатой авантюры.
Сделав на пакете пометку, что пакет был вскрыт мною и донесение прочитано, я вернул бумагу мотоциклисту:
-- Поторапливайся, товарищ, с починкой, донесение спеш
ное.
Казак бойко ответил:
-- Точно так, господин комиссар, а только казаки никуда не
пойдут.
Мы двинулись дальше, к Пскову.
* * *
Итак, борьба с войсками ген. Корнилова закончилась без единого выстрела. Как правильно констатирует П.Н. Милюков: "Вопрос был решен не столько... стратегическими или тактическими успехами правительственных или корниловских отрядов, сколько настроением войск. Вопрос решили... не полководцы, а солдаты"*.
Дело было не в том, что корниловские генералы испугались открытого мятежа против законной власти, как утверждает Суханов**. И не в том, что отсутствие "выступления" со стороны большевиков лишило ген. Крымова повода для дальнейшего похода на Петроград, как полагает ген. Лукомский***. Корниловские генералы могли проявить больше смелости. Дутов209, который должен был в эти дни "выступить" под видом большевиков, мог выполнить это поручение. Крымов мог придумать какой-нибудь другой, более или менее благовидный предлог для операций против Петрограда. На результатах похода все это не отразилось бы ни в малейшей степени: казаки не хотели идти за ген. Корниловым против петроградских солдат и рабочих -- и не пошли -- этим исчерпывается реальное содержание Корниловс-кой эпопеи****.
* Милюков П. Н. Указ. соч., вып. 2, с. 263. ** Суханов. Записки о революции, кн. 5, с. 310--311. *** См. Ген. Лукомский. Из воспоминаний.
**** Ген. Деникин так исчисляет "реальные причины" неудачи корниловского похода: "Энергичная борьба Керенского за сохранение власти и борьба Советов за самосохранение, полная несостоятельность технической подготовки корниловского выступления и инертное сопротивление массы, плохо верившей Корнилову, мало знавшей его цели или, во всяком случае, не находившей их
* * *
По приезде в Псков мне пришлось близко познакомиться с теми войсковыми частями, на которые пытался опереться верховный главнокомандующий, чтобы покончить с ненавистными Советами, а заодно и с "подпавшим под влияние Советов" правительством. Как известно, ген. Корнилов двигал против Петрограда 3-й конный корпус, который вместе с приданной ему мусульманской "дикой дивизией" должен был "развернуться" в армию. Помимо этих частей, ни один полк, ни одна рота в походе не участвовали. В дальнейшем "дикая дивизия" исчезла с нашего горизонта -- кажется, ее отправили на Кавказ, в родные аулы. О политических настроениях ее я знаю лишь со слов ген. Краснова, который передавал мне то же самое, о чем он рассказывает в своих воспоминаниях, а именно, что в штабе верховного главнокомандующего его уверяли, что "туземцам все равно куда идти и кого резать, лишь бы князь Багратион был с ними"*. Что же касается до 3-го корпуса, то он остался у нас на Северном фронте в качестве общего резерва и, приводя его в порядок, я должен был объехать чуть ли не все входившие в состав его части, причем подолгу беседовал и с офицерами, и с солдатами, и с казаками. На основании этих бесед я составил себе некоторое представление о состоянии корниловских войск перед походом, во время похода и по окончании злосчастной операции.
До начала августа это были превосходные боевые части. Стояли они на Румынском фронте, и здесь разложение совершенно не коснулось их: крепкие боевые традиции, сильно развитое чувство воинского долга, доверие к командному составу, дисциплина, порядок -- короче, недаром верховный главнокомандующий выбрал именно этот корпус. В полках были выборные комитеты, но они работали рука об руку с командным составом, ограничивались хозяйственными делами и настолько слились со своеобразным бытом казачьих полков, настолько "оказачились", что трудно было открыть их революционное происхождение. К большевикам казаки относились презрительно, как к "лодырям", "дезертирам", но о своих политических настроениях не раз говорили мне:
материально ценными" (Очерки русской смуты, т. 2, с. 71). Если последнюю характеристику "масс" отнести к корниловским войскам, к 3-му корпусу, то этой ссылки будет достаточно для того, чтобы объяснить то, что случилось: никакая "техническая организация" не могла спасти в основе своей безнадежное предприятие.
* Краснов П. На внутреннем фронте // Архив русской революции, кн. 1, с. 115.
-- Вы, товарищ комиссар, на нас не думайте... Мы с самого начала с народом.
Получив приказ двигаться на север, казаки бесприкословно этот приказ выполнили. Над вопросом о цели маневра в первый момент никто из них не задумывался: корпус уже не раз перебрасывался с фронта на фронт, и воинский долг требовал идти, куда приказано. Но все повернулось, лишь только казакам стало известно, что начальство намерено бросить их против "своих". Не требовалось ни советских агитаторов, ни прокламаций, чтобы казаки сразу определили свое отношение к этому плану. Настроение их было настолько недвусмысленное и твердое, что начальство, посвященное в планы ген. Корнилова, просто не могло передать им соответствующий приказ. И даже "железный" ген. Крымов* в решительный момент не придумал ничего лучшего, как опубликовать в "приказе по корпусу" всю телеграфную полемику между Временным правительством и ставкой!
Казалось бы, такой "приказ" безнадежным образом дезорганизовывал весь "поход" -- но поступить иначе Крымов не мог, так как в противном случае он рисковал вызвать в корпусе бунты и самосуды над офицерами. Для настроения казаков 3-го конного корпуса чрезвычайно характерно, что спор между Керенским и ген. Корниловым о том, кто и кому подослал Львова210, не произвел на них ни малейшего впечатления. Мало внимания обратили они и на то, что верховный главнокомандующий отказался сдать должность и выступил против правительства. О том, что главнокомандующие фронтов поддерживают ген. Корнилова, они просто не знали; о том, что казачьи организации признают ген. Корнилова несмещаемым главой армии, никто из них даже не вспомнил. Для них все сосредоточилось на одном-единственном факте: что их ведут против "своих", против народа.
Когда этот факт достиг сознания казаков и солдат, 3-й корпус рассыпался**. Вот и все.
Является вопрос: ну а что было бы, если бы между Керенским и ген. Корниловым не произошло известного конфликта,
* См. характеристику и оценку его роли в корниловском выступлении у ген. Деникина, "Очерки русской смуты", т. 2, с. 36--38.
** О состоянии корпуса при ликвидации "похода" ген. Краснов, вступивший в этот момент в командование им, рассказывает в своих воспоминаниях: "Большая часть офицеров Приморского драгунского, 1-го Нерчинского, 1-го Уссурийского и 1-го Амурского казачьих полков были арестованы драгунами и казаками. Офицеры 13-го и 15-го Донских казачьих полков были в состоянии полуарестованных. Почти везде в фактическое управление частями вместо начальников вступили комитеты" (Краснов П. На внутреннем фронте, с. 122).
если бы приказ о движении на Петроград был дан казакам именем верховного главнокомандующего и Временного правительства? В этом случае разложение в корпусе наступило бы несколько позже, а именно, при первой встрече с петроградскими солдатами и рабочими, в тот момент, когда казаки узнали бы, что их ведут против Советов. Утверждаю это с полной уверенностью. Ибо я в глазах казаков был не столько представителем ЦИК, сколько представителем правительства, а между тем, при объезде полков я никогда не слышал от казаков жалоб на то, что их вели против правительства -- все в один голос жаловались лишь на то, что их пытались, как при царе, пустить в дело против "народа" -- а понятие "народ" в их представлении было неотделимо от понятия "Советов рабочих и солдатских депутатов".
Итак, в результате "корниловского похода" 3-й корпус рассыпался и, как боевая единица, перестал существовать. Нужно было собрать рассеянные на пространстве чуть ли не пяти губерний сотни, свести их в полки, восстановить разрушенную организацию, а для этого прежде всего нужно было найти человека, который мог бы в сложившейся обстановке принять на себя командование корпусом. После самоубийства ген. Крымова естественным кандидатом на этот пост являлся ген. Краснов, которого ген. Корнилов назначил командиром 3-го корпуса при "развертывании" его в армию и переходе Крымова на пост командующего этой армией. Краснов принял назначение, в полной мере отдавая себе отчет в задаче, которую возлагал на него верховный главнокомандующий, и лишь случайные внешние обстоятельства помешали ему принять непосредственное участие в операциях -- он прибыл на "фронт" слишком поздно, не смог связаться со своими частями, попал в Псков и здесь оказался в положении полуарестованного.
Я не понял вопроса.
-- Нам необходимо знать, -- пояснил Богданов, -- сколько
корпусов, дивизий, полков может снять Корнилов с Северного
фронта для похода против Петрограда.
Я ответил:
-- Ни одной роты!
Богданов в волнении вскочил с кресла:
Опять этот оптимизм! Корнилов уже снял с фронта целый
корпус.
Какой?
Третий конный!
Вздор! Такого корпуса на Северном фронте никогда и не
было.
За Корнилова высказались все командующие армиями!
-- Пустяки! За командующим, который присоединяется к
Корнилову, не пойдет ни один солдат.
Богданов с видом отчаяния опустился в кресло. Но моя уверенность в отсутствии сил у ген. Корнилова, по-видимому, произвела некоторое впечатление на присутствовавших. Кто-то спросил меня, насколько велика популярность верховного главнокомандующего в армии. Я ответил, что об отношении к Корнилову офицерства судить не могу, но среди солдат это имя со времени московского Государственного совещания окружено всеобщей ненавистью...
Чхеидзе сообщил мне, что при ЦИК образован "военно-революционный комитет", руководящий обороной Петрограда против войск ген. Корнилова, и предложил мне войти в эту организацию. Чернов пригласил меня (по-видимому, как фронтового человека) проехать с ним в штаб округа, посмотреть, что делается там по части обороны. И вот завертелся я в лихорадочной петроградской работе.
Не помню состава "военно-революционного комитета". Общих заседаний у нас не было. Действовали отдельные комиссии, а чаще всего попросту инициативные, никем не уполномоченные группки. Кажется, и общего плана не было -- ни в смысле политическом, ни в смысле военно-техническом. Все делалось по наитию, в порядке импровизации; но чувствовалось, что на этот раз советская машина работает по-настоящему, что дело спорится, что с каждым часом выше вырастает стена перед идущими на Петроград войсками ген. Корнилова -- в реальность которых я, впрочем, мало верил.
В штабе округа, куда я поехал с Черновым и Гоцем, наоборот, было пустынно и мертво. Чернов поехал из штаба на "позиции". Мы с Гоцем прошли к Савинкову, на которого Керенский возложил дело борьбы с "мятежными войсками".
Энглизированный барчук в спортсменском френче, бесстрастно-неподвижное, непроницаемое лицо, папироска в зубах,
нога перекинута через ногу. Мы передали ему, что военно-революционный комитет опасается контрреволюционных выступлений со стороны военных училищ и считает полезным, в предотвращении кровопролития, обезоружить их -- по крайней мере, взять из училищ пушки и отправить их на противокорниловский фронт. Савинков процедил в ответ:
Не нахожу нужным.
Предложили ему еще какие-то меры.
Не вижу надобности.
Справились о мерах, принятых штабом. В ответ:
-- Признаю сделанное достаточным.
Мы встали и, не прощаясь, вышли из кабинета блистательного сановника. Гоц не удержался и в дверях бросил по его адресу словечко, не принятое в парламентском обиходе.
Хотели вернуться в военно-революционный комитет, но на площадке лестницы нас встретил один из офицеров июльского "сводного отряда" и потащил нас в кабинет ген. Баграту-ни206, который, по его словам, непосредственно руководил подготовкой операций против войск ген. Корнилова. Багра-туни показал нам план Петрограда и его окрестностей с нанесенным синим карандашом предполагаемым фронтом и принялся объяснять план обороны. Сперва он давал объяснения в строго официальном тоне, затем оживился, стал улыбаться, подмигивать.
-- Собственно, все это пустяки, -- говорил он. -- Вы пет
роградский гарнизон знаете? Если дойдет дело до боя, разбегут
ся от первой шрапнели. Против них не то что корпуса, и диви
зии настоящей много. Но до боя не дойдет. Все эти позиции,
заставы, окопы -- ни к чему.
Рассматривая план, я обратил внимание на состав отрядов, выставленных на дорогах к Петрограду: "2 роты, 2 орудия", "1 рота, 1 орудие", "1/2 роты, 1 орудие"...
Спросил:
Неужели вы считаете, что этого достаточно?
За глаза! Ведь сколько ни ставь, в случае боя все разбегут
ся. А для психологии этого достаточно... Только бы и нашим, и
тем казалось, что все готово к бою...
Когда мы вышли из кабинета Багратуни, Гоц тревожно спросил меня:
Как вы думаете, они оба участвуют в заговоре?
Багратуни едва ли, а Савинков несомненно.
Впрочем, роль Савинкова в завязывающейся борьбе была слишком прозрачна -- и сам он почти не скрывал, что он всей
душой с ген. Корниловым против Советов. Сложнее была роль штаба.
Что означали бутафорские заставы Багратуни? Подготовлял ли он ген. Корнилову легкую победу над петроградским гарнизоном или в самом деле думал, что до боя дело не дойдет? Я склонен был верить искренности ген. Багратуни, так как считал абсолютно исключенной возможность того, что войска ген. Корнилова станут всерьез драться с кем бы то ни было -- особенно с войсками, защищающими Временное правительство и Всероссийский ЦИК. Тактика выставлять небольшие заставы на всех дорогах, где могут появиться корниловские разъезды, казалась мне правильной. Но позже Чернов передал мне, что все эти "роты и орудия" существовали лишь на штабной карте -- в действительности штаб округа не выставил вокруг Петрограда ни одной заставы: на дорогах стояли лишь отряды вооруженных рабочих и солдат, организованные военно-революционным комитетом. Как согласовать эту действительность с той картой, которую показал нам ген. Багратуни, я не знаю.
Между тем в Смольном кипела работа, трещали телефоны, стучали машинки, приезжали и отъезжали автомобили, летели во все концы города воззвания, приказы, мандаты. Вместе с оборонцами работали и большевики -- для петроградских рабочих, для Кронштадта, да и для иных полков участие большевиков в военно-революционном комитете имело большое -- я бы сказал, решающее -- значение.
Кто-то поднял вопрос о необходимости немедленно выпустить из Крестов всех арестованных после июльского выступления. Мотивировка была двойная: 1) освобожденные приняли бы участие в обороне революционного Петрограда; 2) в случае победы Корнилова заключенным грозит самосуд. Второй довод был отброшен сразу -- настолько невозможным казался успех корниловского выступления. Первый довод представлялся более серьезным. Но решили, что политически целесообразнее не спешить с этим делом. И, что особенно врезалось мне в память, большевики согласились с политическими соображениями, приведенными против немедленного освобождения их товарищей: эта мера могла бы быть принята "корниловскими войсками" за доказательство того, что Петроград находится в руках большевиков, и командование не преминуло бы использовать это впечатление.
Ночь с 28-го на 29-е я провел частью в Смольном, частью в штабе. Смольный вооружал рабочие батальоны, руководил рытьем окопов вокруг Петрограда, отдавая распоряжения железно
дорожникам, посылал команды для обысков в "Асторию"207 и в другие подозрительные места, производил аресты. В штабе Баг-ратуни улыбался над своей картой, исчирканной синим карандашом, Савинков с каменным лицом курил папиросу за папиросой, а молодые офицеры и юнкера, захлебываясь от радостного возбуждения, передавали друг другу свежие новости: ген. Крымов208 уже в Луге... уже в Красном Селе... уже в Петрограде... уже начал вешать...
Что творилось в это время в других кругах Петрограда, я не знаю. Но вот как характеризует их настроение П.Н. Милюков:
"Общее впечатление всех известий на правительство и наиболее осведомленные круги столичного общества было самое удручающее. В течение дня впечатление это постепенно сгущалось, дойдя к середине дня до состояния полной паники. Успех Корнилова в этот момент казался несомненным"*.
Я думаю, что это свидетельство историка, поскольку оно касается кругов, настроения которых он мог непосредственно наблюдать, не должно внушать сомнений. Но в Смольном настроение было совершенно иное. Атмосфера Смольного особенно отчетливо запомнилась мне, так как я сам не вполне разделял царившее вокруг меня боевое возбуждение: я один в Смольном не верил в существование "войск ген. Корнилова" и старался умерить рвение товарищей по части арестов и обысков**. Мои уверения, что "корниловских войск" не существует в природе, вызывали ответные шутки товарищей. Я не помню другого момента, когда в советских кругах царило такое бодрое настроение, как в эту ночь.
Для восстановления картины "корниловских дней" в Петрограде интересно сопоставить эти настроения Смольного с тем, как переживалась эта ночь в Зимнем дворце. Об этом А.Ф. Керенский давал такие показания на следствии по делу ген. Корнилова:
"Была одна такая ночь, когда я почти в единственном числе прогуливался здесь -- не потому, что не хотел ни с кем действо
* Милюков П. Н. История второй русской революции, т. 1, вып. 2, с. 249.
** У деятелей корниловского лагеря была в корне ошибочная информация о
настроениях демократии в эти дни. Так, ген. Деникин в своих "Очерках русской
смуты" рассказывает: "Невзирая на громкие, возбужденные призывы своих вождей,
призывы, скрывавшие неуверенность в собственных силах, революционная
демократия столицы переживала дни смертельной тревоги. Приближение к
Петрограду "ингушей" заслонило на время все прочие страсти, мысли и интересы.
А некоторые представители верховной власти торопливо запасались уже
заграничными паспортами". (Ген. А.И. Деникин. Очерки русской смуты. Б/т,
б/м, т. 2, с. 57.)
вать. Просто создалась такая атмосфера кругом, что полагали более благоразумным быть подальше от гиблых мест..."
29-го с утра положение выяснилось. Все пути к Петрограду были перерезаны, повсюду стояли отряды военно-революционного комитета. Но... противник не показывался. Беспокоясь о положении 12-й армии, я стал собираться на фронт. Но в штабе округа мне сообщили, что Луга занята корниловцами (что не соответствовало действительности); ехать в Псков ни по железной дороге, ни по шоссе нельзя. Предложили лететь на аэроплане и тут же познакомили меня с молодым французским офицером-летчиком, вызвавшимся доставить меня куда я пожелаю. Но до сумерек мой авиатор не успел наладить свой аппарат, а в темноте лететь он не решился, так как не знал дороги. Пришлось отложить полет до следующего утра.
Вечер и часть ночи я провел в Смольном. Напряжения в работе здесь уже не чувствовалось. Казалось, все, что можно было сделать, сделано, все меры приняты -- теперь остается ждать результатов. На вечер было назначено заседание Петроградского совета. Но народу собралось мало -- большая часть депутатов была на "позициях". Вместо официального заседания открыли частное совещание. Говорили, главным образом, рабочие. Почти во всех речах чувствовался сильный уклон в сторону большевизма. Я не собирался выступать, но меня попросили сделать доклад о падении Риги. Я рассказал о событиях на фронте и закончил свою речь требованием, чтобы Петроградский совет энергичнее, чем до сих пор, поддерживал дело обороны. Меня встретили и проводили овациями -- ясно было, что мои призывы отскакивают от сознания слушателей, а существенно для них лишь то, что оратор в дни боев под Ригой заступался в своих телеграммах за солдат*.
Утром мне сообщили по телефону, что ввиду ветреной погоды аэроплан вылететь из Петрограда не может. Тогда мы со Станкевичем решили отправиться в Псков на автомобиле, прямым путем через Гатчину -- Лугу.
* * *
Обогнали толпы рабочих, выступавших с кирками и лопатами на позиции, рыть окопы. Миновали и самые позиции, и
* В газетных отчетах было передано, будто я приписывал ставке намеренную сдачу Риги и на этом строил обвинение ген. Корнилова в измене. Не знаю, кто выдумал и пустил в оборот этот демагогический вздор
передовые заставы. Навстречу нам движется группа всадников. Замедлили ход. Кавалеристы окружили нас, и один из них, приложив руку к фуражке, попросил разрешения взглянуть на наши документы. Показали ему наши удостоверения. Солдат снова приложил руку к фуражке:
-- Как же, мы знаем...
Станкевич счел момент благоприятным, чтобы обратиться к разъезду с речью:
-- Неужели вам, ребята, не совестно? Надо с немцами вое
вать, а вы тут против своих войну затеяли! Стыдно, ребята!
Кавалеристы, казалось, были смущены. Старший разъезда объяснил:
-- Точно так, г. комиссар, да только нам приказано.
Расступились и пропустили нас. Это были "наши".
Едем дальше. Поднялись на холм; дальнейший путь прегражден отрядом трех видов оружия: по шоссе движется навстречу нам кавалерия и артиллерия, по бокам дороги идет пехота. Мелькнула мысль: как странно ведут они наступление -- толпой, в которой перемешаны все части! Но автомобиль уже врезался в ряды корниловцев. Опять вежливый вопрос:
-- Ваши документы?..
К автомобилю подъехал молоденький офицер со славным, застенчиво улыбающимся лицом. Узнав в нем председателя луж-ского Совета солдатских депутатов Вороновича, Станкевич спросил с изумлением:
-- Неужели вы с ген. Корниловым?
Воронович, в крайнем смущении, объяснил, что он, собственно, не с Корниловым, что его отряд состоит из частей луж-ского гарнизона, который, храня верность революции, защищает подступы к Петрограду.
Тогда я задал вопрос:
-- Почему же вы ведете наступление на Петроград?
Офицер смутился еще больше и принялся объяснять, что
выполняемый отрядом маневр, собственно говоря, не наступление, а тактическое отступление. Из его довольно сбивчивых слов Станкевич понял, что гарнизон, признав свои силы недостаточными для борьбы с казаками, остановившимися под Лугой, отступает к Петрограду для соединения с правительственными войсками. У меня же создалось впечатление, что доблестный гарнизон, не теряя надежды собственными силами отразить врага, отступал лишь в поисках подходящей позиции для генерального сражения, предусматривая, правда, возможность того, что такой позиции до самого Петрограда не найдется.
Во всяком случае, противник мог нагрянуть в любой момент, и Воронович спешил увести своих людей подальше от греха. Попрощавшись и пожелав другу всего хорошего, мы расстались -- лужане продолжали путь на Петроград, а мы двинулись дальше, навстречу войскам ген. Корнилова.
Проехали Лугу -- ни солдат, ни казаков. Стали расспрашивать крестьян, работавших на полях вдоль дороги. От них узнали, что штаб 3-го корпуса расположился в деревушке в нескольких верстах от шоссе. Я предложил Станкевичу проехать в штаб и арестовать его именем Временного правительства и Всероссийского ЦИК. Станкевич сперва принял это предложение за шутку, но затем согласился. И вот мы пустились по проселочной дороге в поисках штаба корниловской армии. Но разыскать нам его не удалось -- оказалось, что на рассвете штаб со своими казаками поспешно покинул деревню и направился в сторону, противоположную Луге и Петрограду. Это тоже походило на "тактическое отступление" и делало бесполезным маневр лужского гарнизона. Мы послали Вороновичу записку с предложением вернуться со всем воинством в Лугу как в место, в достаточной мере безопасное; одновременно телеграфировали в Петроград о том, что противника за Лугой не видно, дорога на Псков открыта и нет надобности в дальнейшей обороне Петрограда. Продолжая путь, мы поравнялись с мотоциклистом, возившимся над опрокинутой машиной. На нем была казацкая бескозырка с желтым околышем. Остановив автомобиль, я подошел к казаку, назвал себя и спросил, откуда, куда и по какому делу он послан.
Из Уссурийской казачьей дивизии, от ген. Губина, в штаб
3-го конного корпуса, с донесением.
Дай пакет!
Казак, сдернув с головы фуражку, вынул из-под подкладки желтый конверт и, широко улыбаясь, протянул его мне со словами:
-- Мы, господин комиссар, завсегда готовы.
Разорвав конверт, я прочел донесение. Начальник дивизии извещал командира корпуса, что, согласно полученному приказу, он довел эшелоны до Ямбурга. Но здесь, вследствие проникших в среду казаков слухов о целях похода, в дивизии началось брожение. Офицеры никаких объяснений дать людям не могут, так как сами не знают, зачем приведены полки в Ямбург и каково их дальнейшее назначение. Начальник дивизии просит у командира корпуса указаний, что ему делать. Если указания не будут своевременно получены, он выгрузит эшелоны и расквар
тирует сотни в городе и окрестных деревнях. Я оценил положение: если у ген. Корнилова имеются какие-либо колебания относительно возможности задуманного "похода", донесение ген. Губина докажет ему безнадежность начатой авантюры.
Сделав на пакете пометку, что пакет был вскрыт мною и донесение прочитано, я вернул бумагу мотоциклисту:
-- Поторапливайся, товарищ, с починкой, донесение спеш
ное.
Казак бойко ответил:
-- Точно так, господин комиссар, а только казаки никуда не
пойдут.
Мы двинулись дальше, к Пскову.
* * *
Итак, борьба с войсками ген. Корнилова закончилась без единого выстрела. Как правильно констатирует П.Н. Милюков: "Вопрос был решен не столько... стратегическими или тактическими успехами правительственных или корниловских отрядов, сколько настроением войск. Вопрос решили... не полководцы, а солдаты"*.
Дело было не в том, что корниловские генералы испугались открытого мятежа против законной власти, как утверждает Суханов**. И не в том, что отсутствие "выступления" со стороны большевиков лишило ген. Крымова повода для дальнейшего похода на Петроград, как полагает ген. Лукомский***. Корниловские генералы могли проявить больше смелости. Дутов209, который должен был в эти дни "выступить" под видом большевиков, мог выполнить это поручение. Крымов мог придумать какой-нибудь другой, более или менее благовидный предлог для операций против Петрограда. На результатах похода все это не отразилось бы ни в малейшей степени: казаки не хотели идти за ген. Корниловым против петроградских солдат и рабочих -- и не пошли -- этим исчерпывается реальное содержание Корниловс-кой эпопеи****.
* Милюков П. Н. Указ. соч., вып. 2, с. 263. ** Суханов. Записки о революции, кн. 5, с. 310--311. *** См. Ген. Лукомский. Из воспоминаний.
**** Ген. Деникин так исчисляет "реальные причины" неудачи корниловского похода: "Энергичная борьба Керенского за сохранение власти и борьба Советов за самосохранение, полная несостоятельность технической подготовки корниловского выступления и инертное сопротивление массы, плохо верившей Корнилову, мало знавшей его цели или, во всяком случае, не находившей их
* * *
По приезде в Псков мне пришлось близко познакомиться с теми войсковыми частями, на которые пытался опереться верховный главнокомандующий, чтобы покончить с ненавистными Советами, а заодно и с "подпавшим под влияние Советов" правительством. Как известно, ген. Корнилов двигал против Петрограда 3-й конный корпус, который вместе с приданной ему мусульманской "дикой дивизией" должен был "развернуться" в армию. Помимо этих частей, ни один полк, ни одна рота в походе не участвовали. В дальнейшем "дикая дивизия" исчезла с нашего горизонта -- кажется, ее отправили на Кавказ, в родные аулы. О политических настроениях ее я знаю лишь со слов ген. Краснова, который передавал мне то же самое, о чем он рассказывает в своих воспоминаниях, а именно, что в штабе верховного главнокомандующего его уверяли, что "туземцам все равно куда идти и кого резать, лишь бы князь Багратион был с ними"*. Что же касается до 3-го корпуса, то он остался у нас на Северном фронте в качестве общего резерва и, приводя его в порядок, я должен был объехать чуть ли не все входившие в состав его части, причем подолгу беседовал и с офицерами, и с солдатами, и с казаками. На основании этих бесед я составил себе некоторое представление о состоянии корниловских войск перед походом, во время похода и по окончании злосчастной операции.
До начала августа это были превосходные боевые части. Стояли они на Румынском фронте, и здесь разложение совершенно не коснулось их: крепкие боевые традиции, сильно развитое чувство воинского долга, доверие к командному составу, дисциплина, порядок -- короче, недаром верховный главнокомандующий выбрал именно этот корпус. В полках были выборные комитеты, но они работали рука об руку с командным составом, ограничивались хозяйственными делами и настолько слились со своеобразным бытом казачьих полков, настолько "оказачились", что трудно было открыть их революционное происхождение. К большевикам казаки относились презрительно, как к "лодырям", "дезертирам", но о своих политических настроениях не раз говорили мне:
материально ценными" (Очерки русской смуты, т. 2, с. 71). Если последнюю характеристику "масс" отнести к корниловским войскам, к 3-му корпусу, то этой ссылки будет достаточно для того, чтобы объяснить то, что случилось: никакая "техническая организация" не могла спасти в основе своей безнадежное предприятие.
* Краснов П. На внутреннем фронте // Архив русской революции, кн. 1, с. 115.
-- Вы, товарищ комиссар, на нас не думайте... Мы с самого начала с народом.
Получив приказ двигаться на север, казаки бесприкословно этот приказ выполнили. Над вопросом о цели маневра в первый момент никто из них не задумывался: корпус уже не раз перебрасывался с фронта на фронт, и воинский долг требовал идти, куда приказано. Но все повернулось, лишь только казакам стало известно, что начальство намерено бросить их против "своих". Не требовалось ни советских агитаторов, ни прокламаций, чтобы казаки сразу определили свое отношение к этому плану. Настроение их было настолько недвусмысленное и твердое, что начальство, посвященное в планы ген. Корнилова, просто не могло передать им соответствующий приказ. И даже "железный" ген. Крымов* в решительный момент не придумал ничего лучшего, как опубликовать в "приказе по корпусу" всю телеграфную полемику между Временным правительством и ставкой!
Казалось бы, такой "приказ" безнадежным образом дезорганизовывал весь "поход" -- но поступить иначе Крымов не мог, так как в противном случае он рисковал вызвать в корпусе бунты и самосуды над офицерами. Для настроения казаков 3-го конного корпуса чрезвычайно характерно, что спор между Керенским и ген. Корниловым о том, кто и кому подослал Львова210, не произвел на них ни малейшего впечатления. Мало внимания обратили они и на то, что верховный главнокомандующий отказался сдать должность и выступил против правительства. О том, что главнокомандующие фронтов поддерживают ген. Корнилова, они просто не знали; о том, что казачьи организации признают ген. Корнилова несмещаемым главой армии, никто из них даже не вспомнил. Для них все сосредоточилось на одном-единственном факте: что их ведут против "своих", против народа.
Когда этот факт достиг сознания казаков и солдат, 3-й корпус рассыпался**. Вот и все.
Является вопрос: ну а что было бы, если бы между Керенским и ген. Корниловым не произошло известного конфликта,
* См. характеристику и оценку его роли в корниловском выступлении у ген. Деникина, "Очерки русской смуты", т. 2, с. 36--38.
** О состоянии корпуса при ликвидации "похода" ген. Краснов, вступивший в этот момент в командование им, рассказывает в своих воспоминаниях: "Большая часть офицеров Приморского драгунского, 1-го Нерчинского, 1-го Уссурийского и 1-го Амурского казачьих полков были арестованы драгунами и казаками. Офицеры 13-го и 15-го Донских казачьих полков были в состоянии полуарестованных. Почти везде в фактическое управление частями вместо начальников вступили комитеты" (Краснов П. На внутреннем фронте, с. 122).
если бы приказ о движении на Петроград был дан казакам именем верховного главнокомандующего и Временного правительства? В этом случае разложение в корпусе наступило бы несколько позже, а именно, при первой встрече с петроградскими солдатами и рабочими, в тот момент, когда казаки узнали бы, что их ведут против Советов. Утверждаю это с полной уверенностью. Ибо я в глазах казаков был не столько представителем ЦИК, сколько представителем правительства, а между тем, при объезде полков я никогда не слышал от казаков жалоб на то, что их вели против правительства -- все в один голос жаловались лишь на то, что их пытались, как при царе, пустить в дело против "народа" -- а понятие "народ" в их представлении было неотделимо от понятия "Советов рабочих и солдатских депутатов".
Итак, в результате "корниловского похода" 3-й корпус рассыпался и, как боевая единица, перестал существовать. Нужно было собрать рассеянные на пространстве чуть ли не пяти губерний сотни, свести их в полки, восстановить разрушенную организацию, а для этого прежде всего нужно было найти человека, который мог бы в сложившейся обстановке принять на себя командование корпусом. После самоубийства ген. Крымова естественным кандидатом на этот пост являлся ген. Краснов, которого ген. Корнилов назначил командиром 3-го корпуса при "развертывании" его в армию и переходе Крымова на пост командующего этой армией. Краснов принял назначение, в полной мере отдавая себе отчет в задаче, которую возлагал на него верховный главнокомандующий, и лишь случайные внешние обстоятельства помешали ему принять непосредственное участие в операциях -- он прибыл на "фронт" слишком поздно, не смог связаться со своими частями, попал в Псков и здесь оказался в положении полуарестованного.