-- Ты, конечно, вообразил, что он будет лежать у нее на туалетном
столике. Ну что ж, обыщи ее комнату, если хочешь. Вреда особого не принесет.
Ты будешь при деле и не пойдешь по кабакам. А я удалюсь к себе и постараюсь
придумать что-нибудь толковое. Давно пора одному из нас хорошенько
поработать мозгами.
Проходя мимо камина, она взяла с полки фарфорового коня, ахнула об пол
и растоптала осколки, потом проследовала в коридор. А я сел и принялся
раскидывать мозгами. Я был обескуражен, ведь мне казалось, я все так хорошо
спланировал, и вот, пожалуйста, -- сел в лужу.
Чем дольше я размышлял, тем яснее мне становилось, что тетка права.
Оглядывая собственную комнату, я без труда находил десятки мест, куда бы я
сам легко спрятал небольшой предмет вроде блокнота в кожаном переплете, в
котором содержится масса нелестных описаний хрыча Бассета, например, как он
пьет бульон, и никто бы его никогда не обнаружил. Полагаю, то же самое можно
сделать и в логове этой хищницы Стиффи. Поэтому, появившись там, я должен
вести поиски так, чтобы мне позавидовала ищейка с самым острым нюхом, -- что
уж говорить о разине, который с детства ни разу не выиграл в "спрячь туфлю".
Пожалуй, надо дать отдых мозгам, а потом снова на штурм, вот я и взялся
опять за детективный роман. Ей-богу, не прочел я и страницы, как издал
радостный крик. Я наткнулся на очень важную мысль.
-- Дживс, я наткнулся на очень важную мысль, -- сообщил я своему
верному слуге, который как раз в эту минуту вошел.
-- Сэр?
Я понял, что слишком резко обрушился на него, нужны сноски.
-- В этом детективе, который я сейчас читаю, -- пояснил я. -- Но
подождите. Я сейчас вам покажу, но сначала позвольте выразить величайшее
восхищение по поводу ваших удивительно точных сведений re [Касательно,
относительно (лат.)] Спод. Огромное спасибо, Дживс. Вы сказали, что, услышав
имя "Юлейлия", он провалится сквозь землю, и он провалился. Отныне Спод
qua... qua -- правильно?
-- Да, сэр. Совершенно правильно.
-- Я был уверен. Так вот, Спод qua препятствие -- прошлогодний снег. У
змеи вырвали жало, она никому не страшна.
-- Как приятно это слышать, сэр.
-- Да уж. Но все еще существует опасность со стороны этой ехидны --
Стиффи Бинг: блокнот по-прежнему у нее. Надо обнаружить, где он спрятан, и
выкрасть, Дживс, до тех пор у нас связаны руки. Тетя Далия только что ушла к
себе в довольно мрачном настроении, она уверена, что окаянный блокнот в
спальне этой мерзкой девчонки, но нам его не найти. Говорит, она могла
положить его куда угодно и искусно замаскировать.
-- В этом главная трудность, сэр.
-- Именно. Но тут может оказаться очень кстати высказанная в книге
мысль. Она дает направление, указывает верный путь. Я вам сейчас прочту.
Детектив беседует со своим приятелем, "они" -- пока еще неведомые мошенники,
которые перерыли комнату некоей дамы в надежде найти пропавшие
драгоценности. Итак, Дживс, слушайте внимательно. "Они обшарили все, дорогой
Послтуэйт, пропустили только единственное место, где могли что-то найти.
Дилетанты, Послтуэйт, жалкие дилетанты. Им и в голову не пришло заглянуть на
шкаф -- первое, что делают мало-мальски опытные воры, потому что знают..."
-- не пропустите, Дживс, это особенно важно, -- "потому что знают: любая
женщина, если ей надо что-то спрятать, положит вещь именно туда". Я с
нетерпением ждал, что он скажет.
-- Дживс, вы понимаете глубочайшую важность этого открытия?
-- Если я правильно истолковал смысл сказанного, сэр, вы предполагаете,
что блокнот мистера Финк-Ноттла спрятан в комнате мисс Бинг на шкафу.
-- Не предполагаю, Дживс, а уверен. Ну подумайте, где еще его можно
спрятать? Этот следователь не дурак. Если он что-то говорит, именно так все
и оказывается. Я ему совершенно доверяю и готов идти в указанном им
направлении, не ведая сомнений.
-- Простите, сэр, но вы, конечно, не собираетесь...
-- Собираюсь, и немедленно. Стиффи ушла в рабочий клуб и вернется бог
весть когда. Неужели полный зал деревенских прихожанок, которым показывают
цветные слайды с достопримечательностями Святой земли, да еще под
аккомпанемент игры на фортепьяно, способен разойтись раньше чем через два
часа? Даже подумать дико. Так что сейчас самое время действовать -- путь
свободен. Препояшьте ваши чресла, Дживс, и следуйте за мной.
-- Но право же, сэр...
-- И никаких "право же, сэр". Я уже высказывал вам недовольство по
поводу вашей привычки произносить елейным голосом "но право же, сэр" всякий
раз, как я составлю стратегический план действий. Мне нужны от вас не
сомнения, а поддержка боевого духа. Подумайте о традициях вассальной
верности, Дживс. Вы знаете, где комната Стиффи?
-- Да, сэр.
-- Тогда вперед!
Хоть в моих последних репликах звучала бесшабашная отвага, не могу
сказать, что она переполняла меня, когда мы двигались к цели. Если честно,
чем ближе мы подходили, тем менее уверенно я себя чувствовал. Именно в таком
состоянии я позволил Роберте Уикем уговорить себя проткнуть эту злосчастную
грелку. Ненавижу тайные вылазки. Бертрам Вустер предпочитает ходить по земле
с гордо поднятой головой, ни от кого не прячась, ему невыносимо красться по
дому на цыпочках, да еще завязываясь в морские узлы.
Я предчувствовал, что меня может охватить подобное настроение, и потому
непременно хотел, чтобы Дживс сопровождал меня и оказывал моральную
поддержку, а теперь обнаружил, что он не слишком-то старается. Я надеялся,
что он проявит искреннюю готовность помочь мне и бескорыстно сотрудничать,
но ничего подобного. Всем своим видом он с самого начала выражал
отчужденность и неодобрение. Казалось, происходящее его совершенно не
касается, и меня это возмущало до глубины души.
Он не одобряет меня, я возмущен -- естественно, мы проделали весь путь
молча и так же молча вошли в комнату и зажгли свет.
Бегло оглядев помещение, я подумал, что у этого юного ничтожества,
лишенного нравственных устоев, слишком роскошная спальня. "Тотли-Тауэрс" --
один из тех загородных домов, которые были построены во времена, когда люди,
проектируя маленькое уютное гнездышко, считали, что спальню только в том
случае позволено назвать спальней, если в ней можно устроить небольшой бал,
где будет танцевать не меньше пятидесяти пар, так что в этом храме свободно
могли разместиться десяток Стиффи. В свете неяркой электрической лампочки
под потолком это безобразие, казалось, тянется на много миль во все стороны,
и я похолодел при мысли, что, не укажи детектив точного места, где спрятан
блокнот Гасси, искать бы мне его в этих просторах века.
Я был полон радужных надежд, но мои размышления вдруг прервал странный
звук, что-то вроде рыканья и бульканья, напоминало радиопомехи и
одновременно далекие раскаты грома. Не буду морочить вам голову, скажу
сразу: звуки исходили из пасти любимца Стиффи Бартоломью.
Пес стоял на кровати, точа когти передних лап о покрывало, глаза ясно
выражали его намерения в отношении нас, и мы поступили так, будто у нас на
двоих один ум и в этом уме одна-единственная мысль. Я как орел вознесся на
комод, а Дживс в тот же самый миг ласточкой вспорхнул на шкаф. Животное
спрыгнуло с кровати, вышло на середину комнаты и уселось; оно почему-то
дышало со свистом и глядело на нас сквозь космы, точно шотландский
старейшина, обличающий с церковной кафедры грешников. В этой живой картине
мы застыли надолго.
Дживс первым прервал довольно напряженное молчание.
-- Насколько можно судить, сэр, блокнота здесь нет.
-- М-м?
-- Я осмотрел весь верх шкафа, сэр, но блокнота не нашел.
Возможно, я ответил более резко, чем следовало. Едва спасшись от этих
слюнявых челюстей, я, конечно, еще не успел прийти в себя.
-- К черту блокнот, Дживс! Как быть с собакой?
-- Да, сэр.
-- Что значит -- "да, сэр"?
-- Я пытался дать вам понять, сэр, что совершенно с вами согласен: вы
вовремя подняли эту тему. Несомненно, неожиданное появление животного
представляет серьезную проблему. Если оно останется сидеть там, где сидит,
нам будет нелегко продолжать поиски блокнота мистера Финк-Ноттла. Очевидно,
что наша свобода действий окажется весьма ограниченной.
-- И что нам теперь делать?
-- Затрудняюсь сказать, сэр.
-- Вам ничего не приходит в голову?
-- Нет, сэр.
На это я мог ответить ему ядовито и колко -- не знаю, что именно я бы
сказал, но уж сказал бы, -- однако удержался. Я понимал, что даже самому
одаренному человеку трудно всегда, в любых обстоятельствах выдавать
правильное решение. Несомненно, его блестящий, вдохновенный ход, который дал
мне возможность одержать окончательную победу над силами зла в лице Р.
Спода, отнял у него много душевных сил, сейчас его мозг нуждается в отдыхе.
Оставалось только ждать и надеяться, что скоро он снова включится в работу и
сможет достичь еще больших высот.
Чем скорее это произойдет, тем лучше, решил я, мысленно рассматривая
создавшееся положение, потому что мне было ясно: этот косматый сукин сын не
тронется с места, надо начать массированную атаку, разработать дерзкий план
и искусно его выполнить. Мне кажется, я никогда еще не видел собаку, которая
бы всем своим видом выражала, что она приросла к месту и не сдвинется с
него, пока не придет хозяйка. А я еще не продумал во всех деталях, что
именно я скажу Стиффи, когда она вернется и увидит меня на своем комоде, я
сижу там как курица на насесте.
Наблюдая за животным, которое торчало как шишка на ровном месте, я
начал злиться. Вспомнил Фредди Уиджена, которого во время визита к друзьям в
их загородный дом немецкая овчарка загнала на гардероб, и он потом
рассказывал мне, что ужасно страдал от унижения, это было самое скверное во
всей истории, такой удар для гордого духа, надеюсь, вы понимаете, -- и он,
чей род ведет начало от сотворения времен, как вполне справедливо можно
выразиться, по прихоти гнусной шавки вынужден гнездиться на платяном шкафу.
В точности как я. Конечно, хвастаться своими предками дурной тон, но,
черт возьми, Вустеры и в самом деле пришли в Англию вместе с Вильгельмом
Завоевателем и, между прочим, были с ним большие друзья; но что толку от
дружбы с Вильгельмом Завоевателем, если отпрыску древнего рода суждено
погибнуть от зубов паршивого скотч-терьера.
От этих мыслей я совсем раскис и стал глядеть на пса с ненавистью.
-- По-моему, это чудовищно, Дживс, -- сказал я, выразив вслух свои
мысли. -- Как можно держать такого пса в спальне? От него одна грязь.
-- Да, сэр.
-- Скотч-терьеры пахнут, даже самые породистые. Вы, конечно, помните,
какой ужасный запах шел от Макинтоша моей тети Агаты, когда она гостила у
меня. Я часто вам жаловался.
-- Да, сэр.
-- А этот просто смердит. Его давно следует переселить в конюшню. Что
за порядки в "Тотли-Тауэрс"? У Стиффи в спальне живет скотч-терьер, Гасси
держит стаи тритонов, -- не дом, а настоящий зверинец.
-- Да, сэр.
-- Взгляните на все с другой точки зрения, -- продолжал я, разгорячась.
-- Я говорю об опасности, которую представляет собой пес такого нрава, когда
вы держите его в спальне: ведь он может броситься на кого угодно и
растерзать. Нам с вами удалось спастись, когда мы оказались в опасности, а
если бы вместо нас вошла пугливая горничная?
-- Да, сэр.
-- Я так ясно вижу, как она идет сюда, чтобы постелить постель. Это
хрупкая девушка с большими голубыми глазами и робким выражением. Она
открывает дверь, переступает порог и направляется к кровати. А на нее
прыгает этот людоед. О том, что произойдет, даже думать не хочется.
-- Нет, сэр.
Я нахмурился.
-- Вместо того чтобы сидеть на шкафу и повторять "Да, сэр", "Нет, сэр",
вы бы, Дживс, лучше что-нибудь сделали.
-- А что я могу сделать, сэр?
-- Начать действовать, Дживс. Смелое, решительное действие -- вот что
нам сейчас нужно. Может быть, вы помните, как мы однажды гостили у тети
Агаты в "Вуллем-Черси" в графстве Гертфордшир? Там еще был достопочтенный А.
Б. Филмер, член кабинета министров, а от меня все не отставал рассердившийся
лебедь, и я влез на крышу домика, который стоял на островке посреди озера.
-- Я очень хорошо помню этот эпизод, сэр.
-- И я тоже. Картина так ярко запечатлелась на сетчатке моего
воображения -- это действительно сетчатка, да?
-- Да, сэр.
-- Так вот, вы бесстрашно встаете перед лебедем -- а ну кыш отсюда,
глупая птица, -- и набрасываете ему на голову свой плащ, лебедь в полной
растерянности, я свободен, а он вынужден продумывать весь план военных
действий заново. Великолепная сцена укрощения. В жизни не видел ничего
удачнее.
-- Благодарю вас, сэр. Я рад, что оказался полезен.
-- Еще как, Дживс, не знаю, что бы я без вас делал. И вот сейчас мне
пришло в голову, что можно повторить тот маневр, пес будет совершенно сбит с
толку.
-- Несомненно, сэр. Но у меня нет плаща.
-- Тогда я советую вам обдумать, как заменить его простыней. А если вы
сомневаетесь, что простыня сослужит службу не хуже плаща, могу рассказать,
что как раз перед тем, как вы вошли в комнату, я испытал ее на Споде с
отличным результатом. Он никак не мог из-под нее выпутаться.
-- В самом деле, сэр?
-- Можете не сомневаться, Дживс. Лучшего оружия, чем простыня, и желать
не приходится. На кровати есть простыни
-- Да, сэр. На кровати.
Молчание... Я не люблю обижать людей, но если это не nolle prosequi,
значит, мне не понятен смысл этой процедуры. Замкнутое хмурое лицо Дживса
подтверждало, что я не ошибся, и я решил сыграть на его гордости, как Гасси
во время наших pour-parlers [Переговоры (фр.)] относительно Спода пытался
сыграть на моей.
-- Дживс, вы боитесь крошечную плюгавую собачонку?
Он почтительно поправил меня, выразив мнение, что животное, о котором
идет речь, вовсе не крошечная плюгавая собачонка, а собака средней величины
с прекрасно развитой мускулатурой. Он особенно советовал мне обратить
внимание на челюсти и зубы Бартоломью.
Я принялся уговаривать его.
-- Вот увидите, Дживс, если вы неожиданно прыгнете, его зубы не
вонзятся в тело. Вы можете подскочить к кровати, сорвать простыню и замотать
в нее пса, он не сообразит, что случилось, а мы окажемся на свободе.
-- Да, сэр.
-- Ну так что, будете прыгать?
-- Нет, сэр.
Наступило довольно тягостное молчание. Пес Бартоломью все так же не
мигая смотрел на меня, и опять я заметил на его морде
высокомерно-добродетельное ханжеское выражение, которое мне еще больше не
понравилось. Кому приятно сидеть на комоде, куда вас загнал скотч-терьер, но
мне казалось, что в таком случае животное должно хотя бы проявить понимание
и не сыпать соль на раны, не спрашивать взглядом: "Ну что, спасли тебя?" Я
решил прогнать с его морды это выражение. В шандале, стоявшем возле меня,
был огарок свечи, я вынул его и бросил в мерзкую тварь. Бартоломью с
жадностью сожрал свечу, через минуту его вырвало, и он, дав мне короткую
передышку, как ни в чем не бывало снова уставился на меня. Тут дверь
открылась, и в комнату вошла Стиффи. А я-то ждал ее часа через два, не
раньше.
Мне сразу бросилось в глаза, что ее обычной жизнерадостности как не
бывало. Ведь Стиффи минуты не посидит на месте, вечно куда-то несется --
молодые силы играют, так, кажется, говорят, но сейчас она двигалась
медленно, нога за ногу, как бурлаки на Волге. Она равнодушно посмотрела на
нас, бросила: "Привет, Берти. Привет, Дживс" -- и, казалось, забыла о нас.
Приблизилась к туалетному столику, сняла шляпку и, опустившись на стул,
мрачно посмотрела на себя в зеркало. Видно, ее душа была как проколотая
шина, из которой вышел воздух, и я понял, что, если не заговорю, она тоже не
заговорит, а молчать сейчас и вовсе неловко. Поэтому я сказал:
-- Привет, Стиффи.
-- Привет.
-- Приятный вечер. Вашего пса только что вырвало на ковер. Это,
конечно, была прелюдия к главной теме, которую я и начал развивать.
-- Вы, наверно, удивились, Стиффи, застав нас здесь?
-- Нет, ничуть. Вы искали блокнот?
-- Ну конечно. Именно блокнот. Хотя, если честно, мы не успели
приступить к поискам. Ваш песик был против. -- Я все это с юмором
представил, обратите внимание. В таких случаях только юмор и спасает. -- Он
неправильно истолковал наш визит.
-- В самом деле?
-- Да. Я очень затрудню вас, если попрошу пристегнуть к его ошейнику
надежный ремень и отвести угрозу, нависшую над демократией во всем мире?
-- Да, очень затрудните.
-- Неужели вы не хотите спасти жизнь двум вашим ближним?
-- Не хочу. Я не хочу спасать жизнь мужчинам. Ненавижу мужчин, всех до
одного. Надеюсь, Бартоломью искусает вас до костей.
Призывами к человечности ее не проймешь, это ясно. Попробуем другой
подход.
-- Я не ждал вас так скоро, -- сказал я. -- Думал, вы пошли в рабочий
клуб бренчать на фортепьяно, пока Растяпа Пинкер показывает цветные картинки
и читает лекцию о Святой земле.
-- Я и пошла.
-- Но вернулись что-то слишком уж рано.
-- Да. Лекцию отменили. Гарольд разбил слайды.
-- Не может быть. -- Ну конечно, разве мог он их не переколотить, у
него ведь руки не тем концом вставлены.
-- Как же это случилось?
Она вяло погладила по голове пса Бартоломью, который подошел к ней,
чтобы с ним поиграли.
-- Уронил их.
-- Почему?
-- Он был в шоке, потому что я разорвала нашу помолвку.
-- Что???
-- Что слышали. -- Глаза ее заблестели, казалось, она заново переживает
эту тяжелую сцену, в голосе зазвучал металл -- ну прямо голос тети Агаты,
когда она разговаривает со мной. Куда девалась вялая манера, в первый раз я
увидел, как эта юная особа полыхает от ярости. -- Пришла я к Гарольду в
коттедж, мы поговорили о разных разностях, потом я спрашиваю: "Милый, когда
ты стащишь каску у Юстаса Оутса?" Вы не поверите, но он посмотрел на меня
таким ужасно робким, испуганным взглядом и сказал, что долго боролся со
своей совестью, надеясь получить ее согласие, но совесть не сдалась, она и
слышать не хочет о краже каски у Юстаса Оутса, поэтому все отменяется. "Ах
так? -- сказала я и выпрямилась во весь рост. -- Значит, отменяется? Ну,
тогда и помолвка наша тоже отменяется". Он и уронил все слайды Святой земли,
которые держал в обеих руках, а я ушла.
-- Ушли? Неужели?
-- Да, ушла. И считаю, что правильно сделала. Если он будет говорить
мне "нет" каждый раз, как я попрошу его о каком-нибудь пустяке, лучше уж
узнать об этом заранее. Все сложилось как нельзя лучше, я просто счастлива.
И, шмыгнув носом, да так громко, будто рядом разорвали кусок полотна,
она закрыла лицо руками и разразилась безудержными рыданиями, как принято
говорить.
Конечно, душераздирающее зрелище, и вы не слишком ошибетесь, если
выскажете предположение, что меня переполнило сочувствие к ее горю. Уверен,
во всем Уэст-Энде не найти другого мужчины, который бы так живо откликался
на женские страдания. Будь я поближе, я бы безо всякого погладил ее по
голове. Но несмотря на доброе сердце, у Вустеров довольно земного здравого
смысла, и я очень скоро сообразил, что в этой истории есть свои плюсы.
-- Ужасно, -- сказал я, -- сердце кровью обливается. Верно, Дживс?
-- Безусловно, сэр.
-- Да, черт возьми, оно просто истекает кровью, и ничего тут не
скажешь, можно только выразить надежду, что великий целитель Время залечит
рану. И поскольку в сложившихся обстоятельствах блокнот вам, конечно, больше
не нужен, может быть, вы вернете его мне?
-- Что?
-- Я сказал, что, поскольку ваш предполагаемый союз с Пинкером
распался, вы, естественно, не пожелаете хранить среди своих вещей блокнот
Гасси...
-- Ах, не морочьте мне сейчас голову вашими дурацкими блокнотами,
-- Ну, конечно, конечно, у меня и в мыслях не было. Просто я хотел
сказать, что, если когда-нибудь у вас найдется время... выдастся лишняя
минута... вы не сочтете за труд...
-- Ладно. Но сейчас я не могу отдать его вам. Блокнота здесь нет.
-- Нет?
-- Нет. Я положила его...
Что это? Она остановилась на самом интересном месте, потому что все мы
вдруг услышали стук. Стук доносился со стороны балкона.
Должен упомянуть, что в комнате Стиффи, кроме кровати под балдахином,
ценных картин, обитых богатой тканью мягких кресел и прочей дорогой мебели,
которых совершенно не заслуживала эта наглая девчонка, кусавшая руку,
которая кормила ее, устроив в своей квартире в ее честь обед, а теперь
испытывала по ее милости жуткое отчаяние и тревогу, -- так вот, в этой
комнате был еще и балкон. Стучали в балконную дверь, из чего можно было
заключить, что за ней кто-то стоял.
Бартоломью мгновенно понял это, потому что с необыкновенным проворством
подскочил к балконной двери и стал выгрызаться наружу. До сих пор пес вел
себя в высшей степени сдержанно, казалось, он готов сидеть и гипнотизировать
вас взглядом вечно, а тут вдруг оказалось, что это хулиган и сквернослов.
Наблюдая, как он бесчинствует, грызя дверь и исходя площадной бранью, я
благодарил Бога, что мне удалось так быстро вскочить на комод. Дикий
кровожадный зверь -- вот кем оказался этот Бартоломью Бинг. Конечно, не нам,
смертным, осуждать замыслы мудрого Провидения, но, черт меня возьми, не
понимаю я, зачем собаке не слишком большого размера оно дало челюсти и зубы
крокодила. Впрочем, что толку удивляться, теперь все равно ничего не
изменишь.
Стиффи от неожиданности замерла, что вполне естественно, когда девушка
слышит стук в балконную дверь, но через минуту опомнилась и пошла узнать,
что все это значит. С комода, где я сидел, мне было ничего не углядеть, но
туалетный столик был явно расположен более удачно. Вот она откинула
занавеску и вдруг прижала руку к груди, как актриса на сцене, с ее губ
сорвался громкий крик, я услышал его, несмотря на оглушительный лай и хрип
вконец осатаневшего терьера.
-- Гарольд! -- воскликнула она, и, следуя простейшей логике, я
заключил, что на балконе стоит мой старый добрый друг Растяпа Пинкер, ныне
священник.
В голосе юной авантюристки была та самая радость, с которой женщина
встречает рокового любовника, однако, поразмыслив, эта особа сочла, что
подобный тон не слишком уместен после сцены, только что происшедшей между
ней и служителем Бога. И заговорила холодно и враждебно, я все слышал,
потому что она взяла на руки эту злобную тварь Бартоломью и зажала ему пасть
рукой -- я бы такого в жизни не сделал, осыпь меня золотом.
-- Что вам угодно?
Бартоломью молчал, слышимость была великолепная. Голос Пинкера звучал
слегка приглушенно за стеклянной дверью, но все равно можно было разобрать
каждое слово.
-- Стиффи!
-- В чем дело?
-- Можно войти?
-- Нет, нельзя.
-- Я кое-что принес.
Юная шантажистка в восторге взвизгнула.
-- Гарольд! Ты ангел! Неужели ты все-таки раздобыл ее?
-- Да.
-- Ах, Гарольд, какое счастье, какая радость! Она в волнении открыла
балкон, в комнату ворвался холодный ветер, коленкам под брюками стало
холодно. Ветер ворвался, но Пинкер почему-то не вошел. Он мялся на балконе,
и через минуту я понял причину его нерешительности.
-- Скажи, Стиффи, а твой пес не бросится?
-- Нет, нет. Подожди минуту.
Она отнесла животное к чулану, где висела одежда, бросила его туда и
закрыла дверь. Никаких сообщений из-за двери не последовало, поэтому надо
полагать, что тварь улеглась на полу и заснула. Скотч-терьеры -- философы,
они легко приспосабливаются к переменам жизни. Тяпнут слабого, от сильного
убегут.
-- Путь свободен, мой ангел, -- сказала она, возвращаясь к балкону, и
переступивший порог Пинкер заключил ее в объятия.
Они закружились, и сначала было трудно разобрать, кто из них где, но
вот он разжал руки, и я наконец увидел его отдельно от нее и с ног до
головы. Он здорово раздобрел за время, что мы не виделись. Деревенское
сливочное масло и несуетливая жизнь, которую ведут священники, прибавили еще
несколько фунтов веса к его и без того внушительной комплекции. Тощий,
долговязый спортсмен Пинкер остался в нашей ранней юности, на "Великопостных
гонках".
Однако я скоро понял, что изменился он только внешне. Он чуть не упал
на ровном месте, споткнувшись о ковер, налетел на оказавшийся поблизости
столик и, как ни трудно это было, умудрился его опрокинуть, -- нет, передо
мной все тот же нескладеха Пинкер, у которого обе ноги -- левые, и если его
отправить в переход через великую пустыню Гоби, он в силу особенностей своей
физической конституции непременно собьет кого-нибудь с ног по дороге.
В былые времена в колледже физиономия Пинкера вечно сияла здоровьем и
радостью. Здоровье осталось -- он напоминал одетый священником бурак, однако
с весельем дело обстояло не столь благополучно. Лицо было встревоженное,
мрачное, наверно, совесть совсем искогтила его. И не наверно, а точно,
потому что в руке он держал ту самую каску, которую я видел на голове
полицейского Юстаса Оутса. Он резко и поспешно сунул ее Стиффи, будто каска
жгла его, а Стиффи в восторге издала вопль, полный неги и ласки.
-- Вот, принес, -- тупо сказал он.
-- Ах, Гарольд!
-- И перчатки твои тоже принес. Ты их забыла. Я одну только принес.
Другой не нашел.
-- Спасибо, любимый. Бог с ними, с перчатками. Ты у меня настоящее
чудо. Расскажи мне все в подробностях.
Он открыл было рот, чтобы рассказывать, да так и застыл, -- я увидел,
что он в ужасе глядит на меня. Потом перевел взгляд на Дживса. Нетрудно
догадаться, какие мысли проносятся в его мозгу. Он спрашивал себя, кто мы --
живые люди или из-за нервного напряжения, в котором он живет, у него
начались галлюцинации.
-- Стиффи, -- прошептал он, -- ты, пожалуйста, сейчас не смотри на
комод, но скажи, там кто-то сидит?
столике. Ну что ж, обыщи ее комнату, если хочешь. Вреда особого не принесет.
Ты будешь при деле и не пойдешь по кабакам. А я удалюсь к себе и постараюсь
придумать что-нибудь толковое. Давно пора одному из нас хорошенько
поработать мозгами.
Проходя мимо камина, она взяла с полки фарфорового коня, ахнула об пол
и растоптала осколки, потом проследовала в коридор. А я сел и принялся
раскидывать мозгами. Я был обескуражен, ведь мне казалось, я все так хорошо
спланировал, и вот, пожалуйста, -- сел в лужу.
Чем дольше я размышлял, тем яснее мне становилось, что тетка права.
Оглядывая собственную комнату, я без труда находил десятки мест, куда бы я
сам легко спрятал небольшой предмет вроде блокнота в кожаном переплете, в
котором содержится масса нелестных описаний хрыча Бассета, например, как он
пьет бульон, и никто бы его никогда не обнаружил. Полагаю, то же самое можно
сделать и в логове этой хищницы Стиффи. Поэтому, появившись там, я должен
вести поиски так, чтобы мне позавидовала ищейка с самым острым нюхом, -- что
уж говорить о разине, который с детства ни разу не выиграл в "спрячь туфлю".
Пожалуй, надо дать отдых мозгам, а потом снова на штурм, вот я и взялся
опять за детективный роман. Ей-богу, не прочел я и страницы, как издал
радостный крик. Я наткнулся на очень важную мысль.
-- Дживс, я наткнулся на очень важную мысль, -- сообщил я своему
верному слуге, который как раз в эту минуту вошел.
-- Сэр?
Я понял, что слишком резко обрушился на него, нужны сноски.
-- В этом детективе, который я сейчас читаю, -- пояснил я. -- Но
подождите. Я сейчас вам покажу, но сначала позвольте выразить величайшее
восхищение по поводу ваших удивительно точных сведений re [Касательно,
относительно (лат.)] Спод. Огромное спасибо, Дживс. Вы сказали, что, услышав
имя "Юлейлия", он провалится сквозь землю, и он провалился. Отныне Спод
qua... qua -- правильно?
-- Да, сэр. Совершенно правильно.
-- Я был уверен. Так вот, Спод qua препятствие -- прошлогодний снег. У
змеи вырвали жало, она никому не страшна.
-- Как приятно это слышать, сэр.
-- Да уж. Но все еще существует опасность со стороны этой ехидны --
Стиффи Бинг: блокнот по-прежнему у нее. Надо обнаружить, где он спрятан, и
выкрасть, Дживс, до тех пор у нас связаны руки. Тетя Далия только что ушла к
себе в довольно мрачном настроении, она уверена, что окаянный блокнот в
спальне этой мерзкой девчонки, но нам его не найти. Говорит, она могла
положить его куда угодно и искусно замаскировать.
-- В этом главная трудность, сэр.
-- Именно. Но тут может оказаться очень кстати высказанная в книге
мысль. Она дает направление, указывает верный путь. Я вам сейчас прочту.
Детектив беседует со своим приятелем, "они" -- пока еще неведомые мошенники,
которые перерыли комнату некоей дамы в надежде найти пропавшие
драгоценности. Итак, Дживс, слушайте внимательно. "Они обшарили все, дорогой
Послтуэйт, пропустили только единственное место, где могли что-то найти.
Дилетанты, Послтуэйт, жалкие дилетанты. Им и в голову не пришло заглянуть на
шкаф -- первое, что делают мало-мальски опытные воры, потому что знают..."
-- не пропустите, Дживс, это особенно важно, -- "потому что знают: любая
женщина, если ей надо что-то спрятать, положит вещь именно туда". Я с
нетерпением ждал, что он скажет.
-- Дживс, вы понимаете глубочайшую важность этого открытия?
-- Если я правильно истолковал смысл сказанного, сэр, вы предполагаете,
что блокнот мистера Финк-Ноттла спрятан в комнате мисс Бинг на шкафу.
-- Не предполагаю, Дживс, а уверен. Ну подумайте, где еще его можно
спрятать? Этот следователь не дурак. Если он что-то говорит, именно так все
и оказывается. Я ему совершенно доверяю и готов идти в указанном им
направлении, не ведая сомнений.
-- Простите, сэр, но вы, конечно, не собираетесь...
-- Собираюсь, и немедленно. Стиффи ушла в рабочий клуб и вернется бог
весть когда. Неужели полный зал деревенских прихожанок, которым показывают
цветные слайды с достопримечательностями Святой земли, да еще под
аккомпанемент игры на фортепьяно, способен разойтись раньше чем через два
часа? Даже подумать дико. Так что сейчас самое время действовать -- путь
свободен. Препояшьте ваши чресла, Дживс, и следуйте за мной.
-- Но право же, сэр...
-- И никаких "право же, сэр". Я уже высказывал вам недовольство по
поводу вашей привычки произносить елейным голосом "но право же, сэр" всякий
раз, как я составлю стратегический план действий. Мне нужны от вас не
сомнения, а поддержка боевого духа. Подумайте о традициях вассальной
верности, Дживс. Вы знаете, где комната Стиффи?
-- Да, сэр.
-- Тогда вперед!
Хоть в моих последних репликах звучала бесшабашная отвага, не могу
сказать, что она переполняла меня, когда мы двигались к цели. Если честно,
чем ближе мы подходили, тем менее уверенно я себя чувствовал. Именно в таком
состоянии я позволил Роберте Уикем уговорить себя проткнуть эту злосчастную
грелку. Ненавижу тайные вылазки. Бертрам Вустер предпочитает ходить по земле
с гордо поднятой головой, ни от кого не прячась, ему невыносимо красться по
дому на цыпочках, да еще завязываясь в морские узлы.
Я предчувствовал, что меня может охватить подобное настроение, и потому
непременно хотел, чтобы Дживс сопровождал меня и оказывал моральную
поддержку, а теперь обнаружил, что он не слишком-то старается. Я надеялся,
что он проявит искреннюю готовность помочь мне и бескорыстно сотрудничать,
но ничего подобного. Всем своим видом он с самого начала выражал
отчужденность и неодобрение. Казалось, происходящее его совершенно не
касается, и меня это возмущало до глубины души.
Он не одобряет меня, я возмущен -- естественно, мы проделали весь путь
молча и так же молча вошли в комнату и зажгли свет.
Бегло оглядев помещение, я подумал, что у этого юного ничтожества,
лишенного нравственных устоев, слишком роскошная спальня. "Тотли-Тауэрс" --
один из тех загородных домов, которые были построены во времена, когда люди,
проектируя маленькое уютное гнездышко, считали, что спальню только в том
случае позволено назвать спальней, если в ней можно устроить небольшой бал,
где будет танцевать не меньше пятидесяти пар, так что в этом храме свободно
могли разместиться десяток Стиффи. В свете неяркой электрической лампочки
под потолком это безобразие, казалось, тянется на много миль во все стороны,
и я похолодел при мысли, что, не укажи детектив точного места, где спрятан
блокнот Гасси, искать бы мне его в этих просторах века.
Я был полон радужных надежд, но мои размышления вдруг прервал странный
звук, что-то вроде рыканья и бульканья, напоминало радиопомехи и
одновременно далекие раскаты грома. Не буду морочить вам голову, скажу
сразу: звуки исходили из пасти любимца Стиффи Бартоломью.
Пес стоял на кровати, точа когти передних лап о покрывало, глаза ясно
выражали его намерения в отношении нас, и мы поступили так, будто у нас на
двоих один ум и в этом уме одна-единственная мысль. Я как орел вознесся на
комод, а Дживс в тот же самый миг ласточкой вспорхнул на шкаф. Животное
спрыгнуло с кровати, вышло на середину комнаты и уселось; оно почему-то
дышало со свистом и глядело на нас сквозь космы, точно шотландский
старейшина, обличающий с церковной кафедры грешников. В этой живой картине
мы застыли надолго.
Дживс первым прервал довольно напряженное молчание.
-- Насколько можно судить, сэр, блокнота здесь нет.
-- М-м?
-- Я осмотрел весь верх шкафа, сэр, но блокнота не нашел.
Возможно, я ответил более резко, чем следовало. Едва спасшись от этих
слюнявых челюстей, я, конечно, еще не успел прийти в себя.
-- К черту блокнот, Дживс! Как быть с собакой?
-- Да, сэр.
-- Что значит -- "да, сэр"?
-- Я пытался дать вам понять, сэр, что совершенно с вами согласен: вы
вовремя подняли эту тему. Несомненно, неожиданное появление животного
представляет серьезную проблему. Если оно останется сидеть там, где сидит,
нам будет нелегко продолжать поиски блокнота мистера Финк-Ноттла. Очевидно,
что наша свобода действий окажется весьма ограниченной.
-- И что нам теперь делать?
-- Затрудняюсь сказать, сэр.
-- Вам ничего не приходит в голову?
-- Нет, сэр.
На это я мог ответить ему ядовито и колко -- не знаю, что именно я бы
сказал, но уж сказал бы, -- однако удержался. Я понимал, что даже самому
одаренному человеку трудно всегда, в любых обстоятельствах выдавать
правильное решение. Несомненно, его блестящий, вдохновенный ход, который дал
мне возможность одержать окончательную победу над силами зла в лице Р.
Спода, отнял у него много душевных сил, сейчас его мозг нуждается в отдыхе.
Оставалось только ждать и надеяться, что скоро он снова включится в работу и
сможет достичь еще больших высот.
Чем скорее это произойдет, тем лучше, решил я, мысленно рассматривая
создавшееся положение, потому что мне было ясно: этот косматый сукин сын не
тронется с места, надо начать массированную атаку, разработать дерзкий план
и искусно его выполнить. Мне кажется, я никогда еще не видел собаку, которая
бы всем своим видом выражала, что она приросла к месту и не сдвинется с
него, пока не придет хозяйка. А я еще не продумал во всех деталях, что
именно я скажу Стиффи, когда она вернется и увидит меня на своем комоде, я
сижу там как курица на насесте.
Наблюдая за животным, которое торчало как шишка на ровном месте, я
начал злиться. Вспомнил Фредди Уиджена, которого во время визита к друзьям в
их загородный дом немецкая овчарка загнала на гардероб, и он потом
рассказывал мне, что ужасно страдал от унижения, это было самое скверное во
всей истории, такой удар для гордого духа, надеюсь, вы понимаете, -- и он,
чей род ведет начало от сотворения времен, как вполне справедливо можно
выразиться, по прихоти гнусной шавки вынужден гнездиться на платяном шкафу.
В точности как я. Конечно, хвастаться своими предками дурной тон, но,
черт возьми, Вустеры и в самом деле пришли в Англию вместе с Вильгельмом
Завоевателем и, между прочим, были с ним большие друзья; но что толку от
дружбы с Вильгельмом Завоевателем, если отпрыску древнего рода суждено
погибнуть от зубов паршивого скотч-терьера.
От этих мыслей я совсем раскис и стал глядеть на пса с ненавистью.
-- По-моему, это чудовищно, Дживс, -- сказал я, выразив вслух свои
мысли. -- Как можно держать такого пса в спальне? От него одна грязь.
-- Да, сэр.
-- Скотч-терьеры пахнут, даже самые породистые. Вы, конечно, помните,
какой ужасный запах шел от Макинтоша моей тети Агаты, когда она гостила у
меня. Я часто вам жаловался.
-- Да, сэр.
-- А этот просто смердит. Его давно следует переселить в конюшню. Что
за порядки в "Тотли-Тауэрс"? У Стиффи в спальне живет скотч-терьер, Гасси
держит стаи тритонов, -- не дом, а настоящий зверинец.
-- Да, сэр.
-- Взгляните на все с другой точки зрения, -- продолжал я, разгорячась.
-- Я говорю об опасности, которую представляет собой пес такого нрава, когда
вы держите его в спальне: ведь он может броситься на кого угодно и
растерзать. Нам с вами удалось спастись, когда мы оказались в опасности, а
если бы вместо нас вошла пугливая горничная?
-- Да, сэр.
-- Я так ясно вижу, как она идет сюда, чтобы постелить постель. Это
хрупкая девушка с большими голубыми глазами и робким выражением. Она
открывает дверь, переступает порог и направляется к кровати. А на нее
прыгает этот людоед. О том, что произойдет, даже думать не хочется.
-- Нет, сэр.
Я нахмурился.
-- Вместо того чтобы сидеть на шкафу и повторять "Да, сэр", "Нет, сэр",
вы бы, Дживс, лучше что-нибудь сделали.
-- А что я могу сделать, сэр?
-- Начать действовать, Дживс. Смелое, решительное действие -- вот что
нам сейчас нужно. Может быть, вы помните, как мы однажды гостили у тети
Агаты в "Вуллем-Черси" в графстве Гертфордшир? Там еще был достопочтенный А.
Б. Филмер, член кабинета министров, а от меня все не отставал рассердившийся
лебедь, и я влез на крышу домика, который стоял на островке посреди озера.
-- Я очень хорошо помню этот эпизод, сэр.
-- И я тоже. Картина так ярко запечатлелась на сетчатке моего
воображения -- это действительно сетчатка, да?
-- Да, сэр.
-- Так вот, вы бесстрашно встаете перед лебедем -- а ну кыш отсюда,
глупая птица, -- и набрасываете ему на голову свой плащ, лебедь в полной
растерянности, я свободен, а он вынужден продумывать весь план военных
действий заново. Великолепная сцена укрощения. В жизни не видел ничего
удачнее.
-- Благодарю вас, сэр. Я рад, что оказался полезен.
-- Еще как, Дживс, не знаю, что бы я без вас делал. И вот сейчас мне
пришло в голову, что можно повторить тот маневр, пес будет совершенно сбит с
толку.
-- Несомненно, сэр. Но у меня нет плаща.
-- Тогда я советую вам обдумать, как заменить его простыней. А если вы
сомневаетесь, что простыня сослужит службу не хуже плаща, могу рассказать,
что как раз перед тем, как вы вошли в комнату, я испытал ее на Споде с
отличным результатом. Он никак не мог из-под нее выпутаться.
-- В самом деле, сэр?
-- Можете не сомневаться, Дживс. Лучшего оружия, чем простыня, и желать
не приходится. На кровати есть простыни
-- Да, сэр. На кровати.
Молчание... Я не люблю обижать людей, но если это не nolle prosequi,
значит, мне не понятен смысл этой процедуры. Замкнутое хмурое лицо Дживса
подтверждало, что я не ошибся, и я решил сыграть на его гордости, как Гасси
во время наших pour-parlers [Переговоры (фр.)] относительно Спода пытался
сыграть на моей.
-- Дживс, вы боитесь крошечную плюгавую собачонку?
Он почтительно поправил меня, выразив мнение, что животное, о котором
идет речь, вовсе не крошечная плюгавая собачонка, а собака средней величины
с прекрасно развитой мускулатурой. Он особенно советовал мне обратить
внимание на челюсти и зубы Бартоломью.
Я принялся уговаривать его.
-- Вот увидите, Дживс, если вы неожиданно прыгнете, его зубы не
вонзятся в тело. Вы можете подскочить к кровати, сорвать простыню и замотать
в нее пса, он не сообразит, что случилось, а мы окажемся на свободе.
-- Да, сэр.
-- Ну так что, будете прыгать?
-- Нет, сэр.
Наступило довольно тягостное молчание. Пес Бартоломью все так же не
мигая смотрел на меня, и опять я заметил на его морде
высокомерно-добродетельное ханжеское выражение, которое мне еще больше не
понравилось. Кому приятно сидеть на комоде, куда вас загнал скотч-терьер, но
мне казалось, что в таком случае животное должно хотя бы проявить понимание
и не сыпать соль на раны, не спрашивать взглядом: "Ну что, спасли тебя?" Я
решил прогнать с его морды это выражение. В шандале, стоявшем возле меня,
был огарок свечи, я вынул его и бросил в мерзкую тварь. Бартоломью с
жадностью сожрал свечу, через минуту его вырвало, и он, дав мне короткую
передышку, как ни в чем не бывало снова уставился на меня. Тут дверь
открылась, и в комнату вошла Стиффи. А я-то ждал ее часа через два, не
раньше.
Мне сразу бросилось в глаза, что ее обычной жизнерадостности как не
бывало. Ведь Стиффи минуты не посидит на месте, вечно куда-то несется --
молодые силы играют, так, кажется, говорят, но сейчас она двигалась
медленно, нога за ногу, как бурлаки на Волге. Она равнодушно посмотрела на
нас, бросила: "Привет, Берти. Привет, Дживс" -- и, казалось, забыла о нас.
Приблизилась к туалетному столику, сняла шляпку и, опустившись на стул,
мрачно посмотрела на себя в зеркало. Видно, ее душа была как проколотая
шина, из которой вышел воздух, и я понял, что, если не заговорю, она тоже не
заговорит, а молчать сейчас и вовсе неловко. Поэтому я сказал:
-- Привет, Стиффи.
-- Привет.
-- Приятный вечер. Вашего пса только что вырвало на ковер. Это,
конечно, была прелюдия к главной теме, которую я и начал развивать.
-- Вы, наверно, удивились, Стиффи, застав нас здесь?
-- Нет, ничуть. Вы искали блокнот?
-- Ну конечно. Именно блокнот. Хотя, если честно, мы не успели
приступить к поискам. Ваш песик был против. -- Я все это с юмором
представил, обратите внимание. В таких случаях только юмор и спасает. -- Он
неправильно истолковал наш визит.
-- В самом деле?
-- Да. Я очень затрудню вас, если попрошу пристегнуть к его ошейнику
надежный ремень и отвести угрозу, нависшую над демократией во всем мире?
-- Да, очень затрудните.
-- Неужели вы не хотите спасти жизнь двум вашим ближним?
-- Не хочу. Я не хочу спасать жизнь мужчинам. Ненавижу мужчин, всех до
одного. Надеюсь, Бартоломью искусает вас до костей.
Призывами к человечности ее не проймешь, это ясно. Попробуем другой
подход.
-- Я не ждал вас так скоро, -- сказал я. -- Думал, вы пошли в рабочий
клуб бренчать на фортепьяно, пока Растяпа Пинкер показывает цветные картинки
и читает лекцию о Святой земле.
-- Я и пошла.
-- Но вернулись что-то слишком уж рано.
-- Да. Лекцию отменили. Гарольд разбил слайды.
-- Не может быть. -- Ну конечно, разве мог он их не переколотить, у
него ведь руки не тем концом вставлены.
-- Как же это случилось?
Она вяло погладила по голове пса Бартоломью, который подошел к ней,
чтобы с ним поиграли.
-- Уронил их.
-- Почему?
-- Он был в шоке, потому что я разорвала нашу помолвку.
-- Что???
-- Что слышали. -- Глаза ее заблестели, казалось, она заново переживает
эту тяжелую сцену, в голосе зазвучал металл -- ну прямо голос тети Агаты,
когда она разговаривает со мной. Куда девалась вялая манера, в первый раз я
увидел, как эта юная особа полыхает от ярости. -- Пришла я к Гарольду в
коттедж, мы поговорили о разных разностях, потом я спрашиваю: "Милый, когда
ты стащишь каску у Юстаса Оутса?" Вы не поверите, но он посмотрел на меня
таким ужасно робким, испуганным взглядом и сказал, что долго боролся со
своей совестью, надеясь получить ее согласие, но совесть не сдалась, она и
слышать не хочет о краже каски у Юстаса Оутса, поэтому все отменяется. "Ах
так? -- сказала я и выпрямилась во весь рост. -- Значит, отменяется? Ну,
тогда и помолвка наша тоже отменяется". Он и уронил все слайды Святой земли,
которые держал в обеих руках, а я ушла.
-- Ушли? Неужели?
-- Да, ушла. И считаю, что правильно сделала. Если он будет говорить
мне "нет" каждый раз, как я попрошу его о каком-нибудь пустяке, лучше уж
узнать об этом заранее. Все сложилось как нельзя лучше, я просто счастлива.
И, шмыгнув носом, да так громко, будто рядом разорвали кусок полотна,
она закрыла лицо руками и разразилась безудержными рыданиями, как принято
говорить.
Конечно, душераздирающее зрелище, и вы не слишком ошибетесь, если
выскажете предположение, что меня переполнило сочувствие к ее горю. Уверен,
во всем Уэст-Энде не найти другого мужчины, который бы так живо откликался
на женские страдания. Будь я поближе, я бы безо всякого погладил ее по
голове. Но несмотря на доброе сердце, у Вустеров довольно земного здравого
смысла, и я очень скоро сообразил, что в этой истории есть свои плюсы.
-- Ужасно, -- сказал я, -- сердце кровью обливается. Верно, Дживс?
-- Безусловно, сэр.
-- Да, черт возьми, оно просто истекает кровью, и ничего тут не
скажешь, можно только выразить надежду, что великий целитель Время залечит
рану. И поскольку в сложившихся обстоятельствах блокнот вам, конечно, больше
не нужен, может быть, вы вернете его мне?
-- Что?
-- Я сказал, что, поскольку ваш предполагаемый союз с Пинкером
распался, вы, естественно, не пожелаете хранить среди своих вещей блокнот
Гасси...
-- Ах, не морочьте мне сейчас голову вашими дурацкими блокнотами,
-- Ну, конечно, конечно, у меня и в мыслях не было. Просто я хотел
сказать, что, если когда-нибудь у вас найдется время... выдастся лишняя
минута... вы не сочтете за труд...
-- Ладно. Но сейчас я не могу отдать его вам. Блокнота здесь нет.
-- Нет?
-- Нет. Я положила его...
Что это? Она остановилась на самом интересном месте, потому что все мы
вдруг услышали стук. Стук доносился со стороны балкона.
Должен упомянуть, что в комнате Стиффи, кроме кровати под балдахином,
ценных картин, обитых богатой тканью мягких кресел и прочей дорогой мебели,
которых совершенно не заслуживала эта наглая девчонка, кусавшая руку,
которая кормила ее, устроив в своей квартире в ее честь обед, а теперь
испытывала по ее милости жуткое отчаяние и тревогу, -- так вот, в этой
комнате был еще и балкон. Стучали в балконную дверь, из чего можно было
заключить, что за ней кто-то стоял.
Бартоломью мгновенно понял это, потому что с необыкновенным проворством
подскочил к балконной двери и стал выгрызаться наружу. До сих пор пес вел
себя в высшей степени сдержанно, казалось, он готов сидеть и гипнотизировать
вас взглядом вечно, а тут вдруг оказалось, что это хулиган и сквернослов.
Наблюдая, как он бесчинствует, грызя дверь и исходя площадной бранью, я
благодарил Бога, что мне удалось так быстро вскочить на комод. Дикий
кровожадный зверь -- вот кем оказался этот Бартоломью Бинг. Конечно, не нам,
смертным, осуждать замыслы мудрого Провидения, но, черт меня возьми, не
понимаю я, зачем собаке не слишком большого размера оно дало челюсти и зубы
крокодила. Впрочем, что толку удивляться, теперь все равно ничего не
изменишь.
Стиффи от неожиданности замерла, что вполне естественно, когда девушка
слышит стук в балконную дверь, но через минуту опомнилась и пошла узнать,
что все это значит. С комода, где я сидел, мне было ничего не углядеть, но
туалетный столик был явно расположен более удачно. Вот она откинула
занавеску и вдруг прижала руку к груди, как актриса на сцене, с ее губ
сорвался громкий крик, я услышал его, несмотря на оглушительный лай и хрип
вконец осатаневшего терьера.
-- Гарольд! -- воскликнула она, и, следуя простейшей логике, я
заключил, что на балконе стоит мой старый добрый друг Растяпа Пинкер, ныне
священник.
В голосе юной авантюристки была та самая радость, с которой женщина
встречает рокового любовника, однако, поразмыслив, эта особа сочла, что
подобный тон не слишком уместен после сцены, только что происшедшей между
ней и служителем Бога. И заговорила холодно и враждебно, я все слышал,
потому что она взяла на руки эту злобную тварь Бартоломью и зажала ему пасть
рукой -- я бы такого в жизни не сделал, осыпь меня золотом.
-- Что вам угодно?
Бартоломью молчал, слышимость была великолепная. Голос Пинкера звучал
слегка приглушенно за стеклянной дверью, но все равно можно было разобрать
каждое слово.
-- Стиффи!
-- В чем дело?
-- Можно войти?
-- Нет, нельзя.
-- Я кое-что принес.
Юная шантажистка в восторге взвизгнула.
-- Гарольд! Ты ангел! Неужели ты все-таки раздобыл ее?
-- Да.
-- Ах, Гарольд, какое счастье, какая радость! Она в волнении открыла
балкон, в комнату ворвался холодный ветер, коленкам под брюками стало
холодно. Ветер ворвался, но Пинкер почему-то не вошел. Он мялся на балконе,
и через минуту я понял причину его нерешительности.
-- Скажи, Стиффи, а твой пес не бросится?
-- Нет, нет. Подожди минуту.
Она отнесла животное к чулану, где висела одежда, бросила его туда и
закрыла дверь. Никаких сообщений из-за двери не последовало, поэтому надо
полагать, что тварь улеглась на полу и заснула. Скотч-терьеры -- философы,
они легко приспосабливаются к переменам жизни. Тяпнут слабого, от сильного
убегут.
-- Путь свободен, мой ангел, -- сказала она, возвращаясь к балкону, и
переступивший порог Пинкер заключил ее в объятия.
Они закружились, и сначала было трудно разобрать, кто из них где, но
вот он разжал руки, и я наконец увидел его отдельно от нее и с ног до
головы. Он здорово раздобрел за время, что мы не виделись. Деревенское
сливочное масло и несуетливая жизнь, которую ведут священники, прибавили еще
несколько фунтов веса к его и без того внушительной комплекции. Тощий,
долговязый спортсмен Пинкер остался в нашей ранней юности, на "Великопостных
гонках".
Однако я скоро понял, что изменился он только внешне. Он чуть не упал
на ровном месте, споткнувшись о ковер, налетел на оказавшийся поблизости
столик и, как ни трудно это было, умудрился его опрокинуть, -- нет, передо
мной все тот же нескладеха Пинкер, у которого обе ноги -- левые, и если его
отправить в переход через великую пустыню Гоби, он в силу особенностей своей
физической конституции непременно собьет кого-нибудь с ног по дороге.
В былые времена в колледже физиономия Пинкера вечно сияла здоровьем и
радостью. Здоровье осталось -- он напоминал одетый священником бурак, однако
с весельем дело обстояло не столь благополучно. Лицо было встревоженное,
мрачное, наверно, совесть совсем искогтила его. И не наверно, а точно,
потому что в руке он держал ту самую каску, которую я видел на голове
полицейского Юстаса Оутса. Он резко и поспешно сунул ее Стиффи, будто каска
жгла его, а Стиффи в восторге издала вопль, полный неги и ласки.
-- Вот, принес, -- тупо сказал он.
-- Ах, Гарольд!
-- И перчатки твои тоже принес. Ты их забыла. Я одну только принес.
Другой не нашел.
-- Спасибо, любимый. Бог с ними, с перчатками. Ты у меня настоящее
чудо. Расскажи мне все в подробностях.
Он открыл было рот, чтобы рассказывать, да так и застыл, -- я увидел,
что он в ужасе глядит на меня. Потом перевел взгляд на Дживса. Нетрудно
догадаться, какие мысли проносятся в его мозгу. Он спрашивал себя, кто мы --
живые люди или из-за нервного напряжения, в котором он живет, у него
начались галлюцинации.
-- Стиффи, -- прошептал он, -- ты, пожалуйста, сейчас не смотри на
комод, но скажи, там кто-то сидит?