Вудхауз Пэлем Грэнвил. Три рассказа (пер.Н.Л.Трауберг)

Колониальный полковник в отставке вернулся домой, чтобы лаять на лакеев, и
до сих пор мой племянник был с ним осторожен. Он поддакивал, он хихикал, он
постыдно лебезил. Что там, он слушал его, хотя по странной забывчивости сэр
Рекстроу мог рассказать одно и то же четыре раза подряд.
Все эти способы так расслабили полковника, что внезапная наглость
возымеет немедленный эффект. Бледный, но решительный, племянник мой
тщательно оделся и пошел к своей невесте на семейный обед.

Не знаю, видел ли кто-нибудь из вас, как обедает полковник в отставке.
Я лично не видел, но Арчибальд рассказывал, что зрелище это заслуживает
внимания. Суп и рыбу колониальный полковник ест примерно так, как это делает
лев, храпя и сопя. Перед жарким приветливость его возрастает. Первый,
животный голод утолен, сытость творит свое доброе дело. За сладким и за
портвейном вконец разомлевший полковник откидывается в кресле и переходит к
историям.
Так было и на сей раз. Бэгшот, дворецкий, наполнил хозяйский бокал,
отступил в тень, и сэр Рекстроу Каммарли, благодушно фыркнув, уставился на
будущего зятя. Если б он что-нибудь замечал, он бы заметил, что зять
напряжен и бледен.
-- Вот вы говорите, -- начал он, -- сегодня полная луна. Поневоле
припомнишь, что случилось с одним моим другом в Бонго-Бонго. Такой, знаете
ли, Джордж Бейтс.
Он прихлебнул вина, а мой племянник увидел, как омрачилось прекрасное
лицо Аврелии. Мать ее, бледная, усталая дама, коротко вздохнула. Где-то
сзади забеспокоился Бэгшот.
-- Если я вам это рассказывал, -- продолжал сэр Рекстроу, -- остановите
меня. Так вот, в полнолуние жители Бонго-Бонго охотятся на носорогов...
-- Стоп! -- сказал мой племянник.
Воцарилось тяжкое молчание. Сэр Рекстроу дернулся, словно возглас этот
был пулей, а сам он -- носорогом, которого, кстати, напоминал, когда не
расслаблялся.
-- Что вы сказали? -- осведомился он.
-- Я сказал "стоп", -- отвечал Арчибальд. -- Вы предложили остановить
вас, я и остановил, поскольку слышал эту историю шесть раз. Так может
приесться и хорошая повесть, но, увы, она плохая. В общем, любезный
Каммарли, больше я слушать не намерен. Ни о Бейтсе, ни о носороге, ни о ком
бы то ни было ином. Ясно? С меня хватит.
Кончив эту речь, он налил себе вина, незаметно отодвигаясь, чтобы в
случае чего скользнуть под стол. Из-под стола, прикинул он, корпулентный
полковник не вытащит, особенно если там получше угнездиться.
Когда он совсем уж было приготовился к этому, послышался голос хозяйки.
-- Спасибо, -- сказала леди Каммарли, и слезы сверкнули в ее усталых
глазах. -- Давно пора произнести эти прекрасные слова. Сколько раз я об этом
мечтала! Что же до носорогов, я слышала о них сто двадцать шесть раз.
Аврелия просто светилась.
-- А я, -- сообщила она, -- сорок три.
Сзади донесся деликатный кашель.
-- А я, -- сказал Бэгшот, -- восемьдесят семь. Вероятно, вы не
представляете, как тяжело нам, дворецким. Уйти нельзя, мы на службе. Очень,
очень тяжело. Спасибо вам, мистер Маллинер.
-- Не за что, -- откликнулся Арчибальд.
-- Спасибо, мой дорогой, -- сказала леди Каммарли.
-- Спасибо, спасибо, спасибо, -- сказала Аврелия.
-- Рад служить.
-- Вот почему, -- обратилась она же к отцу -- от тебя бегают в клубе.
-- От меня не бегают!
-- Бегают. Кто же этого не знает?
-- А ведь правда! -- вскричал сэр Рекстроу. -- Теперь я и сам вижу. Ну
конечно, я всем надоел. Но этот замечательный юноша открыл мне глаза.
Бэгшот, наполните бокалы! Тебе, дорогая? Тебе, Рели? Выпьем за моего
любимого зятя, который оказал мне сегодня неоценимую услугу. А теперь,
поскольку мы завершили нашу скромную трапезу, не погуляют ли наши молодые?
Как справедливо заметил Арчибальд, сейчас полнолуние. -- И сэр Рекстроу
приятно засмеялся.
Внизу, при луне, Аврелия стала каяться.
-- Арчи, -- сказала она, прижимаясь к его руке, -- наверное, ты
заметил, какая я была противная. Это потому, что ты пресмыкался перед папой.
Да, конечно, он чудище, но ты, ты, мой герой, не должен был его бояться! Я
ошибалась. Ты копил силы для удара. Прости меня!
Естественно, мой племянник пробормотал: "Ну что ты, что ты", но как-то
невесело. Легко ли снести такую издевку рока? Аврелия любит его, обожает, а
он должен с ней расстаться. Даже в русском романе из такой ситуации не
выкрутишься.
-- Пойдем завтра в "Савой", -- сказала тем временем невеста. -- Это
надо отпраздновать.
-- Пойдем, -- рассеяно согласился он, думая о том, есть ли поблизости
театральное агентство.

Назавтра в половине двенадцатого Арчибальд поднимался по сомнительной
лестнице, которая вела в офис Изадора Макколума, театрального агента,
известного тем, что он чаще всех других обещал сообщить, если что
подвернется. Итак, Арчибальд шел к нему. Состояние у него было примерно
такое, как у Гамлета: разум говорил ему "надо", он говорил разуму "не
хочется".
Пока он колебался, наверху хлопнула дверь, кто-то побежал по
ступенькам, и тяжелое тело, стукнувшись об него, покатилось с ним вместе к
входной двери. Когда, пролетев этот утлый барьер, племянник мой стал
приводить себя в порядок, он понял, что рядом, на мостовой, толстая особа в
розовом платье, с обесцвеченными волосами.
Какое-то время она пыхтела с истинно трагическим пылом.
-- Ой, извиняюсь! -- вскричала она, отпыхтевшись. --Здорово я вас?
-- Нет, что вы, -- отвечал Арчибальд, вправляя какое-то ребро.
-- Бегу как угорелая...
-- Ничего, ничего.
-- А кто не побежит, если всякие черви оскорбляются?
Арчибальд сочувственно пощелкал языком:
-- Вас оскорбил червь?
-- Ну!
-- Что ж от них ждать, в сущности? Черви -- это черви.
Такая терпимость возмутила розовую особу.
-- Прям, сейчас! -- сказала она. -- Он что говорит? Он говорит, я
толста для героини. -- Она горестно фыркнула. -- Это надо же, в местечках!
Называется пояс Б. Да им чем толще, тем лучше. Значит, не зря потратились.
Вот в "Лейстер Аргусе" писали: "Пышная красота".
-- Простите?
-- Это у меня. Джеральдина в "Исковерканных судьбах".
Интеллект моего племянника, какой бы он там ни был, уже встал на место.
-- Вы играете в мелодрамах?
-- Это кто, я? -- откликнулась особа. -- Это где, в мелодрамах? Он еще
спрашивает!
Арчибальд подтвердил, что делает именно это.
-- Простите, -- заметил он, -- не зайти ли нам в погребок, немного
выпить? Я бы вам предложил выгодное дельце.
Особа подозрительно прищурилась.
-- Дельце?
-- Вот именно.
-- А бриллиантами не осыпете?
-- Нет-нет, что вы!
-- Ну, тогда ладно. Тут, знаете, глаз да глаз. Булочку съешь, какао
выпьешь, а они уже и лезут. Жуть!
-- Распутные аристократы?
-- Да уж, наверное. Переодетые.
И так, по-дружески болтая, они спустились в блаженную прохладу
погребка.

Я редко встречался с толстыми целомудренными особами, которые играют
героинь в городах пояса Б (сказал мистер Маллинер), я редко встречался с
ними и потому не знаю, обычен ли среди них столь острый разум, как у Ивонны
Мальтраверс. Она не только поняла все с ходу, но и ничуть не удивилась.
Арчибальд, ожидавший долгих разъяснений, был разочарован.
-- Значит, ясно? -- проверил он. -- Значит, устроите скандал в "Савое"?
Входит обесчещенная девица...
Ивонна Мальтраверс укоризненно покашляла.
-- Нет, лапочка, -- сказала она. -- Видно, вы не читали "Бексхилл
Газетт". Так прямо и написано: "Сама чистота". Это Миртл, "Длань рока".
Лучше я буду брошенная невеста.
-- Вы думаете, лучше?
-- А то! Чего творится, какое время... Не читали? "Положим руку на
плуг. И угасим грязный потоп бесстыдства".
-- Я много раз об этом думал, -- заметил Арчибальд.
-- А уж я!
-- Ну, прекрасно, -- племянник мой встал. -- Жду вас в "Савое" в начале
десятого. Вы входите...
-- Появляюсь, -- мягко поправила Ивонна.
-- Появляетесь...
-- Слева. Как говорится, из левой кулисы. Профиль лучше получается.
-- И обвиняете меня в том, что я играл вашими чувствами.
-- Как последний гад.
-- Самый последний. Где это было?
-- В Милдборо, -- твердо сказала Ивонна. -- А почему? А потому что меня
там правда бросили. Ярче выйдет. Как вспомню Бертрама, прям зайдусь. И по
попе, и по попе...
-- Это не нужно, -- заволновался Арчибальд. -- Конечно, не хочу
вмешиваться в... э... вашу концепцию роли, но брюки очень плохо защищают.
Такая тонкая ткань...
-- Ладно, -- не без грусти согласилась мисс Мальтраверс. -- Вам виднее.
Значит, только текст.
-- Спасибо вам большое.
-- А знаете, -- оживилась актриса, -- это прямо моя сцена в "Забытой
невесте"! Один к одному. Только там алтарь. Может, отложим до свадьбы?
-- Нет, лучше не откладывать.
-- Дело ваше. Возьму тот текст, как раз подойдет. Сократить немного...
Ничего, если я вас назову "бессердечный кобель, который пятнает славное имя
британца"?
-- Пожалуйста, пожалуйста.
-- Большой был успех. Ну, ладно. Ждите. В четверть десятого.

Казалось бы, все улажено, но Арчибальд облегчения не испытывал. Когда
он сидел в "Савое", ковыряя что-то съедобное, его не утешала мысль, что он
выполняет свой долг, как истинный Маллинер.
Да, думал он, нелегка верность семейной традиции. То ли дело написать
письмо, уехать куда-нибудь и затаиться, пока все не утихнет. Но нет, сиди и
жди, пока тебя опозорят при всем честном ресторане.
Своей незапятнанной репутацией он очень гордился. Приятно думать, гуляя
по Лондону, что люди шепчут: "Это Маллинер, ну, который так замечательно
кудахтает". Теперь будут шептать: "Это Маллинер, ну, который так опозорился
в "Савое". Мысли эти не стали приятнее, когда он подумал, что в порыве
вдохновения сообщница может забыть об их джентльменском уговоре. Брюки
действительно шьют из тонкой ткани.
Теперь мы поймем, почему он едва слышал Аврелию. На радостях она то и
дело смеялась серебристым смехом, и всякий раз в племянника моего как бы
впивалась электродрель.
Оглядевшись, он задрожал. Почему-то ему казалось, что пусть и в толпе,
но они будут одни. Но нет, здесь собрались буквально все знакомые. Справа
сидел молодой маркиз Хэмпширский, который вел колонку сплетен для "Дейли
Трибьюн". На два столика дальше расположился герцог Датческий, который вел
такую же колонку в "Дейли Пост". Кроме них тут было с полдюжины графов,
виконтов, баронов и баронетов, сотрудничающих в других изданиях. Словом,
пресса обеспечена.
И вдруг случилось самое страшное. В зал вошла леди Маллинер с каким-то
пожилым военным.
Арчибальд достиг сардиночной стадии и, как он позже рассказывал,
буквально ощутил, как сардинка обращается в пепел. Мать он любил и уважал
даже после событий, открывших ему, что у нее не все дома, а потому сама
мысль о том, что она увидит его позор, причиняла страшную боль.
Несмотря на это, он расслышал, что Аврелия что-то говорит, и
переспросил:
-- А?
-- Я говорю, -- отвечала Аврелия, -- вон твоя мама.
-- Вижу.
-- Она гораздо лучше выглядит.
-- Э?
-- Понимаешь, у нее наметился двойной подбородок. Прихожу, она рыдает:
мяла, мяла, и все попусту. Конечно, я ей объяснила, что надо делать. Новый
метод. Двадцать минут дышишь как собака в жаркую погоду -- это укрепляет
мышцы. Потом повторяешь сколько можешь: "Сью-ксс, сью-ксс". "Сью" -- не так
важно, а вот в "ксс" вся суть. Разрушает жировые ткани.
Зал завертелся.
-- Что?!
-- Да, разрушает, -- подтвердила Аврелия. -- Конечно, тут нужна
осторожность, а то вывихнешь шею.
-- Значит, -- сказал Арчибальд, -- я ее застал за этим самым делом?
-- А, ты ее видел? Испугался, наверное! Когда я застала мою тетю, я
побежала звонить психиатру.
Арчибальд, тяжело дыша, откинулся на спинку стула. Он горько дивился
судьбе, которая, видимо шутки ради, крушит и ломает нам жизнь. Потом чувства
его перекинулись на женщин. Честно говоря, думал он, их надо держать на
привязи. Никогда не знаешь, что они сделают.
Тут он понял, что не прав. Он достоверно знал, что сделает одна из них,
Ивонна Мальтраверс. Она войдет слева и скажет, что он запятнал славное имя
Милдсборо или еще какой-то дыры.
-- Живот -- совсем другое дело, -- рассказывала Аврелия. -- Надо
встать, приговаривая: "Уф-фа, уф-фа". Ой, господи! -- Она засмеялась. --
Кого только нет теперь в ресторанах! Посмотри, какое чучело.
Следуя за ее взглядом, он посмотрел, и сердце его сделало два двойных
сальто. В дверях, а если хотите, в кулисе, стояла Ивонна, оглядывая столики.
-- Кого-то ищет, -- сказала Аврелия.
Если бы кто-нибудь на пари сунул шило в брюки моего племянника, он не
вскочил бы с такой прытью. Оставалась одна надежда: конечно, это вызовет
толки, но, если зажать ей рот рукой, схватить ее другой рукой за шкирку,
выволочь, сунуть в такси и сказать, чтобы по дороге шофер по возможности
пристроил ее в подходящий подвал, может, все обойдется.
Кое-кого это удивит. Аврелия, подняв брови, молча потребует объяснений.
Можно ответить, что такие упражнения развивают трицепсы и устраняют лишний
жир с грудных мышц.
Уподобясь пуме из африканских глубин, племянник мой ринулся к актрисе.
Завидев его, она прошептала:
-- А я вас ищу, ищу...
В прошлый раз, в погребке, голос ее был так звонок и сочен, что
посетители из нервных дважды жаловались хозяину. Сейчас этот голос напоминал
утечку газа, и даже это усилие ей явно причиняло боль.
-- Тут такая штука, -- просипела она, часто моргая. -- Я по дурости
очень расстроилась, а подруга моя мне и скажи: от подбородка есть
упражнение. Может, слышали -- "сью-ксс", "сью-ксс"? Ну, раза три ничего, то
есть три "сью", два "ксс", а потом как щелкнет! В общем, очень больно
говорить, прямо щипцами рвет. Совсем не то выйдет. Совсем не то. Разве так
разыграешься? Голос нужен. Помню, как-то две лампы лопнули... Ладно, хотите
-- начнем.
Секунду-другую племянник мой тоже не мог говорить. Таких чувств он не
испытывал с тех пор, как Аврелия дала ему слово.
-- Нет-нет! -- вскричал он. -- Не беспокойтесь! Идите домой,
разотритесь чем-нибудь. Утром пошлю чек.
-- Вот тут, понимаете, как щипцами...
-- Понимаю-понимаю! Ну пока! Всего хорошего! Бог в помощь! Буду следить
за вашими успехами.
Едва касаясь пола, он вернулся к удивленной и любопытной невесте.
-- Ты с ней знаком? -- спросила она.
-- Конечно, -- сказал Арчибальд, -- моя бывшая няня.
-- Что ей нужно?
-- Пришла меня поздравить.
-- Разве у тебя день рождения?
-- Ты же знаешь этих нянь! А вообще-то, мой ангел, мой прекрасный
кролик, скоро у меня свадьба. Давай позовем двух епископов, лишний не
помешает. Надо подстраховаться. А то, куда ни взгляни, все делают эти
упражнения.

----------------------------------------------------------------------------

АРЧИБАЛЬД И МАССЫ

Перевод Н. Трауберг

-- Возьмем социализм, -- вдумчиво заметил Портер. -- Куда ни пойдешь,
он тут как тут. Видимо, вошел в моду.
Говорили мы, собственно, о свекле, ничто не предвещало этих слов, но
завсегдатаи "Привала" легко меняют тему. Мы летаем. Мы порхаем. Мы, как
выразился образованный Джин-с-Горькой, можем буквально все, словно жена
Цезаря. Мгновенно изменив курс мысли, мы занялись новым предметом.
-- Да уж, -- согласился Светлое Пиво, -- что верно, то верно.
-- Куда ни пойдешь, -- поддержал их обоих Пиво Покрепче. -- Наверное,
что-то в нем есть... Нехорошо все-таки: мы живем, не тужим, а кому-то не на
что выпить.
Мистер Маллинер кивнул.
-- Именно так, -- заметил он, -- думал мой племянник Арчибальд.
-- Он что, социалист?
-- Побыл немного.
Светлое Пиво наморщил лоб.
-- Кажется, -- припомнил он, -- вы о нем говорили. Это он бросил
курить?
-- Нет, то -- Игнатий.
-- Значит, он служил у епископа?
-- Нет, то -- Августин.
-- Вижу, у вас много племянников.
-- Хватает. Что до Арчибальда, напомню: он кудахтал лучше всех в
Лондоне.
-- Ну, конечно! И обручился с Аврелией Каммарли.
-- Да, да. К началу нашей повести он был самым счастливым человеком в
своем почтовом отделении. Однако, как это ни печально, тучи собирались, и
буря едва не утопила утлый челнок любви.

Не много обрученных пар (сказал мистер Маллинер) начали так хорошо, как
Арчибальд с Аврелией. Даже циничный свет поневоле признал, что их ждет
счастливый, прочный брак. В любовном союзе главное -- единство вкусов, а уж
оно у них было. Арчибальд любил кудахтать, Аврелия -- слушать кудахтанье.
Однажды, блаженный и охрипший, племянник мой шел домой, чтобы
переодеться к обеду, как вдруг на его пути встал обтрепанный субъект и
сообщил, что три дня в рот не брал хлеба.
Арчибальд немного удивился -- в конце концов, он не врач, но случилось
так, что недавно он не мог взять в рот даже хорошего сыра, а потому уверенно
ответил:
-- Это ничего. Нос заложило от простуды.
-- Ну прям! -- возразил незнакомец. -- У меня чахотка, сухотка, больная
жена, пятеро детей и никакой пенсии, хотя я служил семь лет. Сами понимаете,
интриги. Хлеба я не ел, потому что купить не на что. Послушали бы вы, как
плачут мои детки!
-- С удовольствием, -- сказал учтивый Арчибальд. -- А вот насчет
хлеба... Он дорогой?
-- Ну, понимаете, бутылка дороже, а если в розлив -- еще туда-сюда.
Тоже не даром!
-- Пятерки хватит?
-- Перебьюсь.
-- До свидания, -- сказал Арчибальд.

Встреча эта произвела на него глубокое впечатление. Я не скажу, что он
призадумался -- думать он, в сущности, не умел, но все же ощутил, что жизнь
сурова, и с этим ощущением пришел домой, где лакей его, Мидоус, принес ему
графин и сифон.
-- Мидоус, -- осведомился мой племянник, -- вы сейчас заняты?
-- Нет, сэр.
-- Тогда поговорим о хлебе. Знаете ли вы, что у многих его нет?
-- Знаю, сэр. В Лондоне царит бедность.
-- Нет, правда?
-- Еще какая, сэр! Съездите в Боттлтон-ист, услышите глас народа.
-- Народа?
-- Вот именно, сэр. Называется "массы". Если вас интересует
страдалец-пролетариат, могу дать хорошие брошюры. Я давно состою в партии
"Заря свободы". Как явствует из названия, мы -- предвестники революции.
-- Это как в России?
-- Да, сэр.
-- Убийства всякие?
-- Они, сэр.
-- Шутки шутками, -- сказал Арчибальд, -- а себя заколоть я не дам.
Ясно?
-- Ясно, сэр.
-- Ну тогда несите брошюры. Полистаю, полистаю...

Если знать Арчибальда, как я (продолжал мистер Маллинер), трудно
поверить, что его, скажем так, разум совершенно переменился от этих самых
брошюр. Я даже не думаю, что он прочитал их. Вы же знаете, что такое
брошюра: разделы, подразделы, пункты, подпункты. Если ей придет в голову
сочетание слов "основные основы принципов дистрибуции", она удерживаться не
станет. Гораздо вероятней, что его обратили речи Мидоуса.
Как бы то ни было, к концу второй недели племянник мой стал другим
человеком. Поскольку от этого он погрустнел, Аврелия быстро заметила
неладное. Однажды, когда они танцевали в "Крапчатой уховертке", она прямо
сказала, что он похож на недоваренную рыбу.
-- Прости, старушка, -- отвечал Арчибальд.-- Я думаю о положении в
Боттлтон-ист.
Аврелия на него посмотрела.
-- Арчибальд, -- предположила она, -- ты выпил.
-- Ну что ты! -- возразил он, -- Я размышляю. Посуди сама, мы тут
танцуем, а они?
Разве можно танцевать, когда эти самые условия дошли бог знает до чего?
Сталин танцует? Макстон танцует? А как насчет Сидни, лорда Пасфилда?
Аврелия не поддалась.
-- Что на тебя нашло? -- опечалилась она. -- Такой был веселый,
смотреть приятно, а сейчас туча тучей. Изобразил бы лучше курицу.
-- Разве можно изображать кур, когда страдалец пролетариат...
-- Кто?!
-- Страдалец пролетариат.
-- Это еще что такое?
-- Ну... сама понимаешь... Страдалец. Пролетариат.
-- Да ты его не узнаешь, если тебе его подать в белом соусе!
-- Что ты, узнаю, Мидоус мне все объяснил. Вот, посмотри: одни (скажем,
я) бесятся с жиру, а другие (это массы) сидят без хлеба. Им очень плохо,
понимаешь?
-- Нет, не понимаю. Может, до завтра проспишься... Кстати, куда мы
завтра идем?
-- Прости, старушка, -- смутился Арчибальд, -- я как раз собирался в
Боттлтон-ист, к этим самым массам.
-- Вот что, -- сказала Аврелия, -- завтра ты придешь ко мне, изобразишь
курицу.
-- Разве сэр Стаффорд Криппс изображает всяких кур?
-- Не придешь -- все кончено.
-- Ты понимаешь, массы...
-- Хватит, -- холодно сказала Аврелия. -- Кажется, все ясно. Если ты
завтра не придешь ко мне, можешь искать другую невесту. Я не капризна, не
строптива, но в жизни своей не выйду за городского сумасшедшего.

Однако племянник мой решил, что идти надо. Когда он излагал свои мысли
Мидоусу, тот сурово заметил:
-- В нашем деле всегда есть жертвы, товарищ.
-- Да уж, как не быть, -- печально произнес Арчибальд. -- Вообще-то
лучше бы кто другой... Ну ладно. А вот напиток -- вылейте. Бывает время,
когда нужно что-то покрепче.
-- Скажите, докуда лить, товарищ.
-- Главное, поменьше содовой.

Племянник мой, как все Маллинеры, честен и правдив, а потому прямо вам
скажет, что Боттлтон-ист его разочаровал. Как-то там весело, скажет он,
как-то шумно, что ли. Надеешься увидеть тусклый ад, а тут просто ярмарка
какая-то!
Куда ни взгляни, бойкие дамы лихо окликают друг друга. Шустрые кошки
снуют среди мусорных баков. Из кабачков раздается музыка. Дети в немыслимом
количестве не столько плачут, сколько скачут. Словом, все исключительно
похоже на бал в Национальном клубе либералов.
Но Маллинера не проймешь. Племянник мой пришел, чтоб утешить
страдальцев, и решил их утешить, хоть бы что. Где-нибудь, думал он, да
затаилось голодное дитя. И впрямь, когда он свернул в проулок, там
обнаружился мальчик, подкидывавший ногой консервную банку. Лицо его было
угрюмо, манера мрачна и сдержанна. Строго говоря, он не плакал; видимо,
отдыхал.
В мгновение ока племянник схватил его за руку и втащил в булочную, а
там, купив хороший хлеб, сунул ему, сердечно прибавив:
-- Хлеб.
Мальчик попятился и стал еще мрачнее.
-- Даром, -- заверил Арчибальд. -- От меня. Я-тебе-дарю. Хлеб. Хороший.
Нежно погладив мальчика по головке, он поспешил уйти, опасаясь
благодарности, но через два шага что-то твердое угодило ему прямо в макушку.
Подумав о молниях, крышах и взрывах, он заметил, что вблизи, по канаве,
катится злосчастный хлеб.
Заметим, что мальчик рассердился. Сперва он подумал, что племянник мой
не в себе, но, увидев на полке шоколад, конфеты и жвачку, немного ожил. В
конце концов, думал он, конфета -- это конфета, кто бы ее ни купил. Дальше
вы знаете. Надо ли удивляться, что он обиделся? А в Боттлтон-ист чувство не
расходится с делом.
Арчибальд не сдался. Он поднял хлеб и, сверкая взором, кинулся
вдогонку. За всю историю лондонского Ист-энда никто еще не творил добро с
таким отчаянным рвением. Но -- тщетно. Жизнь в бедных кварталах способствует
быстроногости. К тому же несчастное дитя лучше знало местность. Наконец оно
исчезло во тьме, а запыхавшийся Арчибальд остался стоять, ощущая лишь одно
-- потребность в прохладительном напитке.
В самом воздухе бара есть что-то такое, усмиряющее смятенные чувства.
Могучий запах напитков, гул и гам беззаботных споров о погоде, политике,
королевской семье, собачьих бегах, налогах на пиво, ценах на фрукты, боксе и
вере исцеляют сокрушенное сердце. Уже входя в "Гусь и огурец", Арчибальд
ощутил, что благодушие к нему вернулось.
Неужели, думал он, какой-то противный мальчишка может изменить наше
мнение о массах? Скорее всего его не одобряют, если вообще не изгнали из
общества. Судить по нему о страдальце п. -- точно то же, что судить о
фешенебельных кварталах по Кларенсу Гризли, известному под кличкой Отрава.
Нет, массы в порядке. Сердце его снова сжалось от любви к ним, и он
решил, что по меньшей мере надо бы их угостить. С этой целью он подошел к
стойке, а там, вспоминая вестерны, обратился к человеку в рубашке с
засученными рукавами.
-- Ставлю всем! -- сказал он.
-- Чего? -- спросил собеседник.
-- Пусть назовут напиток!
-- Нет, чего он мелет? -- огорчился все тот же собеседник.
-- Да господи, -- немного растерялся племянник, -- это же так просто! Я
хочу угостить этих страдальцев. Поднесите им, а заплачу я.
-- А! -- сказал тип с рукавами. -- Теперь ясно. Теперь даже очень
понятно.
Слух о том, что среди них появился человек-фонтан, произвел приятное
впечатление. Приветливость, и так немалая, заметно возросла, и хозяин пира
оказался в окружении почитателей. С каждой минутой он лучше думал о массах.
Вот, смотрите: в клубе "Трутни" его никто толком не слушал, а здесь просто
жить не могли без его советов и мнений. Да, именно в массах нашел он
духовных братьев.
Мадам Рекамье поняла его чувства. Эти хозяйки салонов знали, как
приятно быть центром блистательного круга. Вполне возможно, что первые
полчаса оказались самыми счастливыми, какие у него только были.
Простые, честные души наперебой убеждали племянника, что он не просто
хозяин пира, но и учитель, наставник, мудрец. Осушая стакан за стаканом, они
ждали, как разрешит он их маленькие споры. Заверив одного, что дождь скорей
всего пойдет не скоро, он сообщал другому, что правительство, при всей своей
глупости, вреда причинить не хочет. Человеку в кепке он объяснял, как
обращаться к герцогине на небольшом частном пикнике. Человека с перебитым
носом он вводил в проблемы апостольского преемства у абиссинской Церкви.
Каждое слово встречал одобрительный гул, а в перерывах кто-нибудь
наливал себе лишний раз, чтобы выпить за его здоровье. Судя по тому, что он
мне рассказывал, это превращалось в истинный пир любви.
Но все на свете кончается. Арчибальду показалось, что надо кончать и
пир. Он полюбил этих страдальцев, но где-то ждут своего часа другие, он
просто обязан идти к ним. Заказав по последней, он сунул руку в карман -- но
ничего не нашел. По-видимому, платя за хлеб, он оставил кошелек на прилавке,
а булочник (из сильных, суровых людей, которым мы обязаны своей славой) не
счел нужным указать ему на оплошность.