Страница:
Лорд Аффенхем понял, что его молодой друг запутался, и отнесся к этому терпеливо. Он и сам иногда запутывался.
— Это не Роско, а Бэньян.
— Его зовут Роско.
— Нет, нет. Бэньян.
— Роско — имя, Бэньян — фамилия.
На лорда Аффенхема снизошло просветление. Он тоже умел схватывать на лету.
— Ах, имя? Так, так, так. Теперь я разобрался.
— В это совершенно невозможно поверить. Роско никогда не расстается с деньгами. Все знают, что у него в карманах одностороннее движение.
Лорд Аффенхем не любил споров.
— А вот отдал!
— Если это правда.
— Конечно, правда. Зачем Кеггсу выдумывать? Вы уклонились от сути, Фред. Нельзя терять драгоценное время, спрашивая себя, зачем этот Рональд совершил опрометчивый поступок. Мы должны объединить усилия и выработать план совместных действий. Еще коктейль?
— Спасибо. Да, он мне нужен.
— Перед нами стоят две проблемы, — сказал лорд Аффенхем, когда вновь наполнил бокалы. — А: как помирить вас с Джейн, и Б: как сделать, чтоб она не помчалась к регистратору и не окрутилась с этим паршивцем. Первая проблема — самая сложная. Решив ее, вы сами разберетесь со второй. Вот уж не поверю, что вам слабо утереть ему нос! Вы будете рады услышать, что первое затруднение я готов устранить.
— Готовы?
— Да. Можно приступать. Вы стихи читаете?
— Часто. А что?
— Я вот подумал: бывает, кто-нибудь их поэтов набредает на что-то дельное. Помните, один сказал, что женщины — сущие стервы, когда с вами все хорошо, но просто ангелы, когда вы мучаетесь похмельем…
— Когда легко, горда и холодна…[42]
— Вот, вот. Мой старикан читал это всякий раз, как напьется. Все так и есть. Возьмите Джейн. Она злится, но стоит горю омрачить ваше чело, уверен, бросится вас облизывать. В точности как ее сестра.
— Это которая вышла за Уилларда?
Лорд Аффенхем прищелкнул языком.
— Старайтесь запоминать имена, Фред, — сказал он укоризненно. — Я вам говорил, его зовут Миллер, Джеф Миллер. Вы плохо слушаете. Мда, Джеф Миллер, отличный малый, которого я считал своим сыном, втюрился в мою племянницу и стал за ней ухлестывать, а она, дурища, не желала слушать, потому что вообразила, будто любит эту клейстерную душу, Лайонела Грина.
Когда Джеф к ней подкатывался, ее перекашивало, как от флюса. Не желала с ним говорить. Завела привычку: останутся с глазу на глаз — пулей вылетает из комнаты. Это затрудняло ухаживания.
— Осложняло, можно сказать.
— Еще как. Бедняга совсем скис. А было это в Шипли, на моих собственных глазах. У меня сердце кровью обливалось смотреть, как Энн отшивает Джефа и каждая минута приближает день, когда она станет женой этого киселя. Я готовился, скрепя сердце, принять в семью художника по интерьеру, но тут, однажды вечером, очаровательная особа, некая миссис Моллой, которая тогда гостила в Шипли, огрела Джефа по голове моей табакеркой.
Биллу подумалось, что в семейной жизни его хозяина было чем заинтересовать Шерлока Холмса.
— Огрела?
— Прямо по затылочной кости. Они с мужем были мошенники. Джеф поймал их, когда они пытались обчистить дом. Он потребовал, чтобы мистер Моллой вернул украденное, и миссис Моллой, естественно, оглоушила его табакеркой.
Разумеется, после этого между ним и Энн все уладилось.
— Уладилось? — Билл испытывал чувство, которое всех нас когда-нибудь да посещало — ему казалось, что он не выдерживает интеллектуального накала беседы. — Почему?
— Э?
— Почему это привело к счастливой развязке?
— Потому что у Энн открылись глаза. Она заглянула в свое сердце и прочла, что там написано. Когда Джеф лежал, откинув лапки и, по всему, отдав концы, она поняла, что любит его, бросилась на простертое тело, целовала и приговаривала: «О, Джеф! О, о, Джеф!» Про Лайонела Грина и думать забыла.
Занятно, а? Проливает свет на женскую психологию.
— Основательная была табакерка.
— Еще какая! Я купил ее, когда поступил в Кембридж. Всякий первокурсник первым делом покупает такую банку для табака с гербом колледжа.
Сейчас покажу. — Лорд Аффенхем враскачку перешел комнату и вскоре вернулся.
— Стоящая вещица, — сказал он, любовно разглядывая банку. — Сорок лет служит, и хоть бы что. Джефова голова даже выщербинки не оставила. Лопни кочерыжка, прямо вижу эту сцену, как сейчас вижу. Джеф покатил бочку на Моллоя — неприятный был тип, лысоватый, — а Долли, это миссис Моллой, очаровательная особа, хотя, разумеется, со своими недостатками — подняла банку и чпок! Вот так, — проговорил лорд Аффенхем и враскачку пошел к двери. — Джейн, — позвал он. — Дже-ейн!
— Да?
— Поди-ка сюда. Тут с молодым Холлоуэем… Показывал ему табакерку и у меня рука дрогнула…
16
17
— Это не Роско, а Бэньян.
— Его зовут Роско.
— Нет, нет. Бэньян.
— Роско — имя, Бэньян — фамилия.
На лорда Аффенхема снизошло просветление. Он тоже умел схватывать на лету.
— Ах, имя? Так, так, так. Теперь я разобрался.
— В это совершенно невозможно поверить. Роско никогда не расстается с деньгами. Все знают, что у него в карманах одностороннее движение.
Лорд Аффенхем не любил споров.
— А вот отдал!
— Если это правда.
— Конечно, правда. Зачем Кеггсу выдумывать? Вы уклонились от сути, Фред. Нельзя терять драгоценное время, спрашивая себя, зачем этот Рональд совершил опрометчивый поступок. Мы должны объединить усилия и выработать план совместных действий. Еще коктейль?
— Спасибо. Да, он мне нужен.
— Перед нами стоят две проблемы, — сказал лорд Аффенхем, когда вновь наполнил бокалы. — А: как помирить вас с Джейн, и Б: как сделать, чтоб она не помчалась к регистратору и не окрутилась с этим паршивцем. Первая проблема — самая сложная. Решив ее, вы сами разберетесь со второй. Вот уж не поверю, что вам слабо утереть ему нос! Вы будете рады услышать, что первое затруднение я готов устранить.
— Готовы?
— Да. Можно приступать. Вы стихи читаете?
— Часто. А что?
— Я вот подумал: бывает, кто-нибудь их поэтов набредает на что-то дельное. Помните, один сказал, что женщины — сущие стервы, когда с вами все хорошо, но просто ангелы, когда вы мучаетесь похмельем…
— Когда легко, горда и холодна…[42]
— Вот, вот. Мой старикан читал это всякий раз, как напьется. Все так и есть. Возьмите Джейн. Она злится, но стоит горю омрачить ваше чело, уверен, бросится вас облизывать. В точности как ее сестра.
— Это которая вышла за Уилларда?
Лорд Аффенхем прищелкнул языком.
— Старайтесь запоминать имена, Фред, — сказал он укоризненно. — Я вам говорил, его зовут Миллер, Джеф Миллер. Вы плохо слушаете. Мда, Джеф Миллер, отличный малый, которого я считал своим сыном, втюрился в мою племянницу и стал за ней ухлестывать, а она, дурища, не желала слушать, потому что вообразила, будто любит эту клейстерную душу, Лайонела Грина.
Когда Джеф к ней подкатывался, ее перекашивало, как от флюса. Не желала с ним говорить. Завела привычку: останутся с глазу на глаз — пулей вылетает из комнаты. Это затрудняло ухаживания.
— Осложняло, можно сказать.
— Еще как. Бедняга совсем скис. А было это в Шипли, на моих собственных глазах. У меня сердце кровью обливалось смотреть, как Энн отшивает Джефа и каждая минута приближает день, когда она станет женой этого киселя. Я готовился, скрепя сердце, принять в семью художника по интерьеру, но тут, однажды вечером, очаровательная особа, некая миссис Моллой, которая тогда гостила в Шипли, огрела Джефа по голове моей табакеркой.
Биллу подумалось, что в семейной жизни его хозяина было чем заинтересовать Шерлока Холмса.
— Огрела?
— Прямо по затылочной кости. Они с мужем были мошенники. Джеф поймал их, когда они пытались обчистить дом. Он потребовал, чтобы мистер Моллой вернул украденное, и миссис Моллой, естественно, оглоушила его табакеркой.
Разумеется, после этого между ним и Энн все уладилось.
— Уладилось? — Билл испытывал чувство, которое всех нас когда-нибудь да посещало — ему казалось, что он не выдерживает интеллектуального накала беседы. — Почему?
— Э?
— Почему это привело к счастливой развязке?
— Потому что у Энн открылись глаза. Она заглянула в свое сердце и прочла, что там написано. Когда Джеф лежал, откинув лапки и, по всему, отдав концы, она поняла, что любит его, бросилась на простертое тело, целовала и приговаривала: «О, Джеф! О, о, Джеф!» Про Лайонела Грина и думать забыла.
Занятно, а? Проливает свет на женскую психологию.
— Основательная была табакерка.
— Еще какая! Я купил ее, когда поступил в Кембридж. Всякий первокурсник первым делом покупает такую банку для табака с гербом колледжа.
Сейчас покажу. — Лорд Аффенхем враскачку перешел комнату и вскоре вернулся.
— Стоящая вещица, — сказал он, любовно разглядывая банку. — Сорок лет служит, и хоть бы что. Джефова голова даже выщербинки не оставила. Лопни кочерыжка, прямо вижу эту сцену, как сейчас вижу. Джеф покатил бочку на Моллоя — неприятный был тип, лысоватый, — а Долли, это миссис Моллой, очаровательная особа, хотя, разумеется, со своими недостатками — подняла банку и чпок! Вот так, — проговорил лорд Аффенхем и враскачку пошел к двери. — Джейн, — позвал он. — Дже-ейн!
— Да?
— Поди-ка сюда. Тут с молодым Холлоуэем… Показывал ему табакерку и у меня рука дрогнула…
16
Некоторое время спустя Билл очнулся от беспорядочного кошмара, в котором с ним творилось нечто странное, и постепенно понял, что кто-то стоит рядом, протягивая ему бокал с бренди.
— Глотните, мой мальчик, — сказал лорд Аффенхем. Лицо человеколюбивого пэра лучилось самодовольством, словно у генерала, только что одержавшего славную победу. Наверное, так выглядел Веллингтон после Ватерлоо.
Билл глотнул, и в голове у него немного прояснилось. Он устремил на хозяина расстерянно-сердитый взгляд.
— Это вы меня? — спросил он.
— Э?
— Это вы ударили меня табакеркой?
Самодовольное лицо расцвело скромной ухмылкой, отчего стало еще хуже.
Шестой виконт словно говорил: «Не стоит благодарности, всякий на моем месте сделал бы то же самое».
— Да, конечно, — признал он. — Молодым надо помогать. Как я и предвидел, это сработало. Я подошел к двери, крикнул: «Джейн! Дже-эйн!», она отозвалась: «Что там у вас?» — видать, закрутилась с ужином, не хотела отвлекаться. «Поди-ка сюда, — сказал я. — Что-то с молодым Холлуэеем». Она вошла, увидела ваше простертое тело, бросилась на него — ну, все, как обычно. Целует, причитает… Билл и не думал, что в человеческих силах унять пульсирующую боль в затылке, на который упало с седьмого этажа нечто вроде Обнаженной, однако при этих словах биение прекратилось и боль как рукой сняло. Ее сменил кипучий восторг, какого Билл не испытывал и читая письмо Анжелы, освобождавшее его от слова чести. Он чувствовал себя тем типом из поэмы, который воскормлен медом[43] и млеком рая напоен, так что не очень удивился бы, если б лорд Аффенхем, заметив: «О, берегись! Блестят его глаза, взлетают кудри!» обошел его хороводом.
Билл с шумом втянул воздух, что за последние дни вошло у него в привычку.
— Она меня поцеловала? — трепетно переспросил он.
— А что поделаешь? Крича при этом: «Билл, милый! Скажи хоть слово, Билл, милый! Лопни кочерыжка, ты не умер, Билл, милый?» Странно, почему Билл, когда вы — Фред? Но это — дело десятое. Главное, она назвала вас «милый» и поцеловала.
Билл встал и заходил по комнате. Если мы вспомним, как стремительно, можно даже сказать — яростно он ухаживал, нас удивит, что сейчас главным его чувством (помимо восторженного желания похлопать по плечу весь мир, начиная с лорда Аффенхема) было глубочайшее смирение. Он мучительно ощущал свое недостоинство, подобно свинопасу из сказки, которого полюбила принцесса.
Надо сказать, он вовсе не походил на киноактера или греческого бога.
Над камином у лорда Аффенхема висело зеркало, и он на мгновение задержался перед своим отражением. Все, как он и предполагал. Лицо честное — и, собственно, все. Видимо, Джейн — та редкая девушка, которая не останавливается на внешней оболочке, но роет глубже, пока не доберется до души.
Впрочем, и это не выдерживало критики. Душу свою Билл знал хорошо — как-никак, прожил с ней целую жизнь. Приличная душа, но ничего особенного. В небесных книгах, должно быть, записано «душа мужская обычная одна». Несмотря на все это, Джейн бросилась на его простертое тело и целовала, приговаривая:
«Билл, милый! Скажи хоть слово, Билл, милый! Лопни кочерыжка», и так далее.
Все это было очень загадочно. Не исходи рассказ из надежного источника, от непосредственного очевидца, Билл вряд ли бы ему поверил. Его охватило жгучее желание увидеть Джейн.
— Где она? — вскричал он.
— Пошла за холодной водой, губкой, и… — Лорд Аффенхем заметно вздрогнул. — Слышу, она возвращается. Кажется, мне пора уходить.
Вошла Джейн с миской. Увидев главу семьи, она сверкнула глазами.
— Дядя Джордж… — процедила она сквозь зубы.
— Тихо. Тихо. У меня — срочное дело. До скорого, — сказал шестой виконт и пропал, словно нырнувшая утка.
Джейн поставила миску. Огонь в ее глазах потух, они были влажны.
— О, Билл! — сказала она.
Билл говорить не мог. Дар речи ему изменил. Он мог лишь молча смотреть, заново дивясь, что эта золотая принцесса унизилась до него, свинопаса, да и то не ахти какого.
Как она хороша, думал Билл, не подозревая, сколь далек сейчас от реальности. Нельзя простоять у плиты теплым июньским вечером, готовя курицу и два гарнира, не говоря уже о бульоне, и остаться в полном блеске. Лицо у Джейн раскраснелось, волосы выбились, на одной щеке чернело пятно — видимо, от сажи. Тем не менее Биллу она казалась совершенством. Такой, говорил он себе, я запомню ее на всю жизнь — чумазой и в фартуке.
— Джейн! — прошептал он. — Джейн!
— Твоей голове, — сказала она через несколько секунд, — это скорее вредно.
— Полезно, полезно, — заверил Билл. — Я только-только понял, что я не просто сплю. Или сплю?
— Нет.
— Ты действительно…
— Конечно.
И вновь Билл почувствовал то же респираторное затруднение. Он пожал плечами, отказываясь что-нибудь понимать, однако душа его пела, равно как и сердце.
— Нет, очень странно, все-таки! Кто ты и кто — я? Я спрашиваю: «Чем ты заслужил это, Уильям Куокенбуш Холлистер?»…
— Уильям что Холлистер?
— Вина не моя, а крестного. Думай просто "К". Так я спрашиваю: «Чем заслужил?» и отвечаю: «Ни черта не заслужил». Однако, раз ты говоришь… Что ты делаешь с этой губкой?
— Собираюсь обмыть тебе голову.
— Господи, сейчас не время мыть голову! Я хочу сказать, если найду слова, что я о тебе думаю. Ты — замечательная.
— Ну, что ты! Я самая заурядная.
— Вот уж нет. Ты прекрасна.
— Раньше ты так не думал.
— Чего ты хочешь от мальчишки, не способного отличить правую руку от левой? Расскажи мне, кстати, о своей красоте. Когда ты начала ее ощущать?
— Думаю, я стала походить на человека лет в четырнадцать. Когда сняли железяки.
— И очки?
— И очки. Астигматизм исправился.
Билл подавил вздох при мысли о том, как много он потерял. Они сидели в кресле лорда Аффенхема, довольно просторном, словно нарочно сделанном для тех, кто не прочь устроиться рядышком. Со стены на них благодушно смотрела фотография лорда Аффенхема в какой-то странной форме, словно говоря:
«Благослови вас Бог, дети мои».
— Когда тебе было четырнадцать, я шагал по Нормандии к Парижу с армией освободителей.
— Крича «O-la-la»?
— Да, и еще «L'addition». Все говорили, это очень помогает. Не ерзай.
— Я не ерзаю. Я встаю. Сейчас я вымою тебе голову.
— Я не хочу мыть голову.
— У тебя огромная шишка.
— Пустяки. До свадьбы заживет. Впрочем я рад, что это не случилось раньше, когда милорд Аффенхем был моложе и сильней.
Лицо Джейн вновь обрело холодную суровость.
— Не упоминай при мне этого человека. Его место в психушке.
— Чепуха. Не желаю слышать ничего дурного о дяде Джордже. Пути его неисповедимы, дела его чудны, но плоды они приносят.
— Все равно, его надо освежевать тупым ножом и окунуть в кипящее масло. Чтоб запомнил. Почему всякого, кто желает с нами породниться, обязательно надо бить табакеркой?
— Ты не уважаешь традиции? Впрочем, я понимаю. Когда-нибудь попадется тонкокостный ухажер, и старый филантроп предстанет перед судом за убийство.
— Не будет больше ухажеров, сестры Бенедик иссякли. Как кролики. Их больше нет.
— Ладно. Я получил ту сестру, которую хотел.
— Видел бы ты первую!
— Что?
— Ну, первую, Энн.
— А, некрасивую!
— Вот уж нет. Она — редкая красавица.
Билл не сдался.
— Любая твоя сестра, будь она Клеопатра, Лилиан Гиш и Мэрилин Монро в одном лице, для меня — некрасива. И вообще, сомневаюсь, чтобы Энн мне понравилась. Вся в пиявках! Кстати, разреши спор, она — миссис Джеф Миллер или миссис Уолтер Уиллард?
— Джеф Миллер.
— Долго он был с ней знаком?
— Нет.
— Значит, у меня преимущество. Я женюсь на своей детской любви. Куда романтичнее.
— На детской любви?! В Мидоухемптоне ты на меня и не смотрел.
— Мы уже с этим разобрались. Ты была кикиморой.
— Значит, все дело в моей внешности?
— Еще чего! Давай проясним это раз и навсегда. Я женюсь на тебе за твою стряпню, и буду строго следить, чтоб она оставалась на высоте. Кстати, раз уж мы решили похоронить прошлое, как насчет Твайна? А, то-то же, прячешь глаза и шаркаешь ногами! Стоило отвернуться на полминуты…
— На пятнадцать лет.
— Я отвернулся на какие-то пятнадцать лет, и что? Ты бросаешь меня ради типа, который носит желтые штаны. Кстати, это возвращает нас к важному пункту. Что с ним делать? Негуманно держать его в неведении, пока дело не дойдет до свадебного пирога. Что мы предпримем?
— Ой, Билл!
— Господи, ты плачешь?
— Нет, смеюсь.
— Что тут смешного?
— Ты сказал, предпримем шаги. Не надо. Он сам все предпринял.
Билл вытаращил глаза.
— Ты хочешь сказать, он дал тебе отставку?
— Он выразился иначе — свободу.
— Расскажи!
— Рассказывать, собственно, нечего. Сегодня утром я сообщила ему, что за картины ничего не выручить. Он держал себя как-то странно, а вечером, перед твоим приходом, прислал записку. Очень красивую. Он не вправе…
— Не говори. Можно, я угадаю? Отнимать лучшие годы твоей жизни..?
— Да. Нечестно требовать от меня верности слову, когда у него нет и малейшей надежды скопить денег на женитьбу, поэтому он посчитал справедливым дать мне свободу. Очень трогательно.
— Двадцати тысяч недостаточно?
— Он не знал, что я про них знаю.
— Уж наверное.
— Я угадываю ход его мыслей. Слышали про человека, который в первую мировую записался не в кавалерию, а в пехоту, и сказал…
— "Когда я побегу, не придется тащить лошадь". Да, Мортимер Байлисс рассказал мне в одном из редких приступов благодушия. К чему это?
— Ну, Стэнхоуп всегда говорил, что ему надо попутешествовать по Италии, по Франции, расширить кругозор, усовершенствоваться в мастерстве.
Теперь такая возможность представилась, и он не хочет тащить жену. Тем более нищую. Он всегда блюдет свои интересы.
— Что же ты в нем нашла, бедное заблудшее создание?
— Думаю, дядя Джордж прав, только не говори ему, не подрывай дисциплину. «Ты бы и не посмотрела в его сторону, — сказал он, — если бы не оказалась в пригороде, где и взгляд-то остановить не на ком». Наверное, так и есть. Привыкаешь говорить через забор, а дальше все выходит само собой.
— Вероятно, тебя ослепили его брюки. Ладно, на первый раз простим, но чтобы больше такого не повторялось. — Билл замолчал, прислушался. — Вы держите дома слона?
— Насколько я знаю — нет. Хотя дядя Джордж часто поговаривает, что надо бы купить страуса. Хочет посмотреть, как страус зарывает голову в песок. Почему ты спросил?
— Мне показалось, что он поднимается по лестнице. Это оказался не слон, а шестой виконт Аффенхемский. Он ворвался в комнату, выглядя — насколько это для него возможно — оживленным.
— Эй! — сказал он. — Что там в кухне, будь она неладна? Дым валит клубами, смердит до небес.
У Джейн вырвался сдавленный крик.
— О, Господи, ужин! Наверное, сгорел дотла.
Она стремглав выбежала из комнаты, лорд Аффенхем проводил ее снисходительным взглядом.
— Женщины! — произнес он с довольным смешком. — Ну, как дела, Фред?
— Отлично, дядя Джордж. Вы теряете племянницу, но обретаете племянника.
— Превосходно. Лучше быть не может.
— Вообще-то могло быть много лучше. Дело в том, что при моей бедности нечего и мечтать о женитьбе. Все, что у меня есть — жалование от Гиша.
— И больше ничего?
— Ни цента.
— Жалко, что с картинами получился облом.
— Да, но взгляните с другой стороны. Если б не они, я бы не встретил Джейн.
— Тоже верно. Ладно, что-нибудь да подвернется. Да, Кеггс?
В комнату вплыл опечаленный Кеггс.
— Мисс Бенедик просила меня подняться и сообщить вашей милости, что, к своему величайшему сожалению, не сможет сегодня подать ужин, — произнес он.
— Отбросил копыта, да? Нам-то что! Кеггс, я попрошу вас наполнить бокал и выпить за здоровье молодых.
— Милорд?
— Вот этого Фреда Холлоуэя и моей племянницы Джейн. Они собрались пожениться.
— Вот как, милорд? Желаю вам всяческого счастья, сэр.
Вошла Джейн. Она была грязная и расстроенная.
— Еды не будет, — сказала она. — Одни угольки остались. Придется нам идти в пивную, куда вы с мистером Кеггсом ускользаете по вечерам.
Лорд Аффенхем брезгливо скривился.
— Что? Тащиться в местную забегаловку, когда ты прозрела, дала отставку Твайну и подцепила отличного малого? Да не за кувшин пива! Мы едем к Баррибо, а тебе стоит умыться. У тебя все лицо черное. Можно подумать, ты намазалась сажей, чтобы петь под банджо с лодки.
— Глотните, мой мальчик, — сказал лорд Аффенхем. Лицо человеколюбивого пэра лучилось самодовольством, словно у генерала, только что одержавшего славную победу. Наверное, так выглядел Веллингтон после Ватерлоо.
Билл глотнул, и в голове у него немного прояснилось. Он устремил на хозяина расстерянно-сердитый взгляд.
— Это вы меня? — спросил он.
— Э?
— Это вы ударили меня табакеркой?
Самодовольное лицо расцвело скромной ухмылкой, отчего стало еще хуже.
Шестой виконт словно говорил: «Не стоит благодарности, всякий на моем месте сделал бы то же самое».
— Да, конечно, — признал он. — Молодым надо помогать. Как я и предвидел, это сработало. Я подошел к двери, крикнул: «Джейн! Дже-эйн!», она отозвалась: «Что там у вас?» — видать, закрутилась с ужином, не хотела отвлекаться. «Поди-ка сюда, — сказал я. — Что-то с молодым Холлуэеем». Она вошла, увидела ваше простертое тело, бросилась на него — ну, все, как обычно. Целует, причитает… Билл и не думал, что в человеческих силах унять пульсирующую боль в затылке, на который упало с седьмого этажа нечто вроде Обнаженной, однако при этих словах биение прекратилось и боль как рукой сняло. Ее сменил кипучий восторг, какого Билл не испытывал и читая письмо Анжелы, освобождавшее его от слова чести. Он чувствовал себя тем типом из поэмы, который воскормлен медом[43] и млеком рая напоен, так что не очень удивился бы, если б лорд Аффенхем, заметив: «О, берегись! Блестят его глаза, взлетают кудри!» обошел его хороводом.
Билл с шумом втянул воздух, что за последние дни вошло у него в привычку.
— Она меня поцеловала? — трепетно переспросил он.
— А что поделаешь? Крича при этом: «Билл, милый! Скажи хоть слово, Билл, милый! Лопни кочерыжка, ты не умер, Билл, милый?» Странно, почему Билл, когда вы — Фред? Но это — дело десятое. Главное, она назвала вас «милый» и поцеловала.
Билл встал и заходил по комнате. Если мы вспомним, как стремительно, можно даже сказать — яростно он ухаживал, нас удивит, что сейчас главным его чувством (помимо восторженного желания похлопать по плечу весь мир, начиная с лорда Аффенхема) было глубочайшее смирение. Он мучительно ощущал свое недостоинство, подобно свинопасу из сказки, которого полюбила принцесса.
Надо сказать, он вовсе не походил на киноактера или греческого бога.
Над камином у лорда Аффенхема висело зеркало, и он на мгновение задержался перед своим отражением. Все, как он и предполагал. Лицо честное — и, собственно, все. Видимо, Джейн — та редкая девушка, которая не останавливается на внешней оболочке, но роет глубже, пока не доберется до души.
Впрочем, и это не выдерживало критики. Душу свою Билл знал хорошо — как-никак, прожил с ней целую жизнь. Приличная душа, но ничего особенного. В небесных книгах, должно быть, записано «душа мужская обычная одна». Несмотря на все это, Джейн бросилась на его простертое тело и целовала, приговаривая:
«Билл, милый! Скажи хоть слово, Билл, милый! Лопни кочерыжка», и так далее.
Все это было очень загадочно. Не исходи рассказ из надежного источника, от непосредственного очевидца, Билл вряд ли бы ему поверил. Его охватило жгучее желание увидеть Джейн.
— Где она? — вскричал он.
— Пошла за холодной водой, губкой, и… — Лорд Аффенхем заметно вздрогнул. — Слышу, она возвращается. Кажется, мне пора уходить.
Вошла Джейн с миской. Увидев главу семьи, она сверкнула глазами.
— Дядя Джордж… — процедила она сквозь зубы.
— Тихо. Тихо. У меня — срочное дело. До скорого, — сказал шестой виконт и пропал, словно нырнувшая утка.
Джейн поставила миску. Огонь в ее глазах потух, они были влажны.
— О, Билл! — сказала она.
Билл говорить не мог. Дар речи ему изменил. Он мог лишь молча смотреть, заново дивясь, что эта золотая принцесса унизилась до него, свинопаса, да и то не ахти какого.
Как она хороша, думал Билл, не подозревая, сколь далек сейчас от реальности. Нельзя простоять у плиты теплым июньским вечером, готовя курицу и два гарнира, не говоря уже о бульоне, и остаться в полном блеске. Лицо у Джейн раскраснелось, волосы выбились, на одной щеке чернело пятно — видимо, от сажи. Тем не менее Биллу она казалась совершенством. Такой, говорил он себе, я запомню ее на всю жизнь — чумазой и в фартуке.
— Джейн! — прошептал он. — Джейн!
— Твоей голове, — сказала она через несколько секунд, — это скорее вредно.
— Полезно, полезно, — заверил Билл. — Я только-только понял, что я не просто сплю. Или сплю?
— Нет.
— Ты действительно…
— Конечно.
И вновь Билл почувствовал то же респираторное затруднение. Он пожал плечами, отказываясь что-нибудь понимать, однако душа его пела, равно как и сердце.
— Нет, очень странно, все-таки! Кто ты и кто — я? Я спрашиваю: «Чем ты заслужил это, Уильям Куокенбуш Холлистер?»…
— Уильям что Холлистер?
— Вина не моя, а крестного. Думай просто "К". Так я спрашиваю: «Чем заслужил?» и отвечаю: «Ни черта не заслужил». Однако, раз ты говоришь… Что ты делаешь с этой губкой?
— Собираюсь обмыть тебе голову.
— Господи, сейчас не время мыть голову! Я хочу сказать, если найду слова, что я о тебе думаю. Ты — замечательная.
— Ну, что ты! Я самая заурядная.
— Вот уж нет. Ты прекрасна.
— Раньше ты так не думал.
— Чего ты хочешь от мальчишки, не способного отличить правую руку от левой? Расскажи мне, кстати, о своей красоте. Когда ты начала ее ощущать?
— Думаю, я стала походить на человека лет в четырнадцать. Когда сняли железяки.
— И очки?
— И очки. Астигматизм исправился.
Билл подавил вздох при мысли о том, как много он потерял. Они сидели в кресле лорда Аффенхема, довольно просторном, словно нарочно сделанном для тех, кто не прочь устроиться рядышком. Со стены на них благодушно смотрела фотография лорда Аффенхема в какой-то странной форме, словно говоря:
«Благослови вас Бог, дети мои».
— Когда тебе было четырнадцать, я шагал по Нормандии к Парижу с армией освободителей.
— Крича «O-la-la»?
— Да, и еще «L'addition». Все говорили, это очень помогает. Не ерзай.
— Я не ерзаю. Я встаю. Сейчас я вымою тебе голову.
— Я не хочу мыть голову.
— У тебя огромная шишка.
— Пустяки. До свадьбы заживет. Впрочем я рад, что это не случилось раньше, когда милорд Аффенхем был моложе и сильней.
Лицо Джейн вновь обрело холодную суровость.
— Не упоминай при мне этого человека. Его место в психушке.
— Чепуха. Не желаю слышать ничего дурного о дяде Джордже. Пути его неисповедимы, дела его чудны, но плоды они приносят.
— Все равно, его надо освежевать тупым ножом и окунуть в кипящее масло. Чтоб запомнил. Почему всякого, кто желает с нами породниться, обязательно надо бить табакеркой?
— Ты не уважаешь традиции? Впрочем, я понимаю. Когда-нибудь попадется тонкокостный ухажер, и старый филантроп предстанет перед судом за убийство.
— Не будет больше ухажеров, сестры Бенедик иссякли. Как кролики. Их больше нет.
— Ладно. Я получил ту сестру, которую хотел.
— Видел бы ты первую!
— Что?
— Ну, первую, Энн.
— А, некрасивую!
— Вот уж нет. Она — редкая красавица.
Билл не сдался.
— Любая твоя сестра, будь она Клеопатра, Лилиан Гиш и Мэрилин Монро в одном лице, для меня — некрасива. И вообще, сомневаюсь, чтобы Энн мне понравилась. Вся в пиявках! Кстати, разреши спор, она — миссис Джеф Миллер или миссис Уолтер Уиллард?
— Джеф Миллер.
— Долго он был с ней знаком?
— Нет.
— Значит, у меня преимущество. Я женюсь на своей детской любви. Куда романтичнее.
— На детской любви?! В Мидоухемптоне ты на меня и не смотрел.
— Мы уже с этим разобрались. Ты была кикиморой.
— Значит, все дело в моей внешности?
— Еще чего! Давай проясним это раз и навсегда. Я женюсь на тебе за твою стряпню, и буду строго следить, чтоб она оставалась на высоте. Кстати, раз уж мы решили похоронить прошлое, как насчет Твайна? А, то-то же, прячешь глаза и шаркаешь ногами! Стоило отвернуться на полминуты…
— На пятнадцать лет.
— Я отвернулся на какие-то пятнадцать лет, и что? Ты бросаешь меня ради типа, который носит желтые штаны. Кстати, это возвращает нас к важному пункту. Что с ним делать? Негуманно держать его в неведении, пока дело не дойдет до свадебного пирога. Что мы предпримем?
— Ой, Билл!
— Господи, ты плачешь?
— Нет, смеюсь.
— Что тут смешного?
— Ты сказал, предпримем шаги. Не надо. Он сам все предпринял.
Билл вытаращил глаза.
— Ты хочешь сказать, он дал тебе отставку?
— Он выразился иначе — свободу.
— Расскажи!
— Рассказывать, собственно, нечего. Сегодня утром я сообщила ему, что за картины ничего не выручить. Он держал себя как-то странно, а вечером, перед твоим приходом, прислал записку. Очень красивую. Он не вправе…
— Не говори. Можно, я угадаю? Отнимать лучшие годы твоей жизни..?
— Да. Нечестно требовать от меня верности слову, когда у него нет и малейшей надежды скопить денег на женитьбу, поэтому он посчитал справедливым дать мне свободу. Очень трогательно.
— Двадцати тысяч недостаточно?
— Он не знал, что я про них знаю.
— Уж наверное.
— Я угадываю ход его мыслей. Слышали про человека, который в первую мировую записался не в кавалерию, а в пехоту, и сказал…
— "Когда я побегу, не придется тащить лошадь". Да, Мортимер Байлисс рассказал мне в одном из редких приступов благодушия. К чему это?
— Ну, Стэнхоуп всегда говорил, что ему надо попутешествовать по Италии, по Франции, расширить кругозор, усовершенствоваться в мастерстве.
Теперь такая возможность представилась, и он не хочет тащить жену. Тем более нищую. Он всегда блюдет свои интересы.
— Что же ты в нем нашла, бедное заблудшее создание?
— Думаю, дядя Джордж прав, только не говори ему, не подрывай дисциплину. «Ты бы и не посмотрела в его сторону, — сказал он, — если бы не оказалась в пригороде, где и взгляд-то остановить не на ком». Наверное, так и есть. Привыкаешь говорить через забор, а дальше все выходит само собой.
— Вероятно, тебя ослепили его брюки. Ладно, на первый раз простим, но чтобы больше такого не повторялось. — Билл замолчал, прислушался. — Вы держите дома слона?
— Насколько я знаю — нет. Хотя дядя Джордж часто поговаривает, что надо бы купить страуса. Хочет посмотреть, как страус зарывает голову в песок. Почему ты спросил?
— Мне показалось, что он поднимается по лестнице. Это оказался не слон, а шестой виконт Аффенхемский. Он ворвался в комнату, выглядя — насколько это для него возможно — оживленным.
— Эй! — сказал он. — Что там в кухне, будь она неладна? Дым валит клубами, смердит до небес.
У Джейн вырвался сдавленный крик.
— О, Господи, ужин! Наверное, сгорел дотла.
Она стремглав выбежала из комнаты, лорд Аффенхем проводил ее снисходительным взглядом.
— Женщины! — произнес он с довольным смешком. — Ну, как дела, Фред?
— Отлично, дядя Джордж. Вы теряете племянницу, но обретаете племянника.
— Превосходно. Лучше быть не может.
— Вообще-то могло быть много лучше. Дело в том, что при моей бедности нечего и мечтать о женитьбе. Все, что у меня есть — жалование от Гиша.
— И больше ничего?
— Ни цента.
— Жалко, что с картинами получился облом.
— Да, но взгляните с другой стороны. Если б не они, я бы не встретил Джейн.
— Тоже верно. Ладно, что-нибудь да подвернется. Да, Кеггс?
В комнату вплыл опечаленный Кеггс.
— Мисс Бенедик просила меня подняться и сообщить вашей милости, что, к своему величайшему сожалению, не сможет сегодня подать ужин, — произнес он.
— Отбросил копыта, да? Нам-то что! Кеггс, я попрошу вас наполнить бокал и выпить за здоровье молодых.
— Милорд?
— Вот этого Фреда Холлоуэя и моей племянницы Джейн. Они собрались пожениться.
— Вот как, милорд? Желаю вам всяческого счастья, сэр.
Вошла Джейн. Она была грязная и расстроенная.
— Еды не будет, — сказала она. — Одни угольки остались. Придется нам идти в пивную, куда вы с мистером Кеггсом ускользаете по вечерам.
Лорд Аффенхем брезгливо скривился.
— Что? Тащиться в местную забегаловку, когда ты прозрела, дала отставку Твайну и подцепила отличного малого? Да не за кувшин пива! Мы едем к Баррибо, а тебе стоит умыться. У тебя все лицо черное. Можно подумать, ты намазалась сажей, чтобы петь под банджо с лодки.
17
Открытие, что волк в шкуре дворецкого ловко нагрел вас на двадцать тысяч долларов, обыкновенно сказывается на мастерстве водителя, особенно если тот ценит деньги. Не успев толком отъехать от Шипли-холла, Роско, чьи мысли блуждали в другом месте, въехал в телеграфный столб. Внутренний ущерб, причиненный машине, оказался столь велик, что пришлось пешком возвращаться за лимузином. Соответственно, был уже довольно поздний час, когда они с Мортимером Байлиссом прибыли в Лесной Замок.
Огастес Кеггс не удивился посетителям. Ему и раньше приходило в голову, что сын бывшего хозяина скоро заявится в Вэли-Филдз. Кеггс восхищался Мортимером Байлиссом, но знал того за человека, неспособного приберечь про себя хорошую шутку. Таким образом, депутация из Шипли-холла застала его во всеоружии. Кеггс был радушен и полон старосветской учтивости в полную противоположность Роско, который напоминал вулкан, готовый извергнуть горячую лаву вослед бегущим сонмам. Кеггс проводил визитеров в крохотную гостиную и накрыл зеленой бязью клетку с канарейкой, словно желая оградить деловую встречу от неуместных трелей. Никто не мог бы быть любезнее. Даже когда Роско обрел дар речи и обозвал его шестью оскорбительным именами, самое мягкое из которых — «жирный мошенник», Кеггс продолжал лучиться кротостью, словно особо благообразный епископ.
— Я ожидал некоторых выражений неудовольствия с вашей стороны, сэр, — сказал он спокойно, — однако уверен, мистер Байлисс меня поддержит, что взаимными упреками ничего не достичь.
Мортимер Байлисс был не в духе. Его утащили от обеда, о котором он мечтал несколько часов. Он кисло глядел на Роско, в тысячный раз думая, каким вырожденцем оказался сын старого Дж. Дж., которого он, несмотря на многочисленные недостатки, по-своему любил. Дж. Дж. Бэньян был старый пират, его деловая этика многих удивляла, но была в нем и щедрость, напоминающая о просоленных буканьерах Карибского моря. В Роско Бэньяне щедрости не было.
Мортимер Байлисс всегда считал его жмотом и прощелыгой.
— Верно, — сказал он. — Это — деловая встреча.
Роско задрожал всеми своими подбородками.
— Мне что же, говорить вежливо с этим склизким старым бандитом?
— Не вам винить мистера Кеггса за эту маленькую месть. Я сказал, что вы пожалеете о своей скупости. Пятьдесят фунтов? Вы ранили его чувства.
— Еще как, сэр, — сказал Кеггс, глядя на Роско с укоризненной добротой епископа, узнавшего, что любимый священник курит марихуану. — Пятьдесят фунтов! Меня это глубоко задело.
— Ну, а теперь вы глубоко задели Роско, значит, все квиты и можно начинать с начала, — сказал Мортимер Байлисс. — И, ради Бога, перейдем к делу, потому что я хочу обедать. Я так понял, теперь вы готовы открыть истинное имя загадочного долгожителя?
Здесь мистер Байлисс посчитал нужным устремить на Огастеса Кеггса долгий, прямой взгляд, который недвусмысленнее шепота на ухо предупреждал:
«Только выдайте меня, и я задушу вас голыми руками». Ему нравилось дразнить Роско, но разум советовал не переходить черту, за которой прощение невозможно, а этого не миновать, если прижимистый юноша узнает: одно его, Мортимера Байлисса слово спасло бы ему двадцать тысяч долларов и слово это сказано не было. Роско, при всех своих изъянах — владелец бэньяновской коллекции, и может отказаться от услуг хранителя.
Кеггс, уже представленный в нашей хронике опытным диагностом сопений и вздрагиваний, прекрасно разбирался и в долгих прямых взглядах. Он без труда прочел послание черного рогового монокля. Будь он не столь величав, о быстром движении его левого века можно было бы сказать «подмигнул».
— Конечно, сэр, — сказал он, — на приемлемых условиях.
— Что вы называете приемлемыми условиями?
— Сто тысяч долларов, сэр.
Казалось бы, Роско пил из чаши горечи столько, что мог бы, не поморщась, проглотить и эту каплю; тем не менее он вылетел из кресла, как (воспользуемся метким сравнением) пуля из ружья. Сейчас он походил на раздражительного кита, которому охотники всадили гарпун в любимую мозоль.
— Что? Да вы…
— Прошу вас, сэр! — сказал Кеггс.
— Прошу вас, Роско! — сказал Мортимер Байлисс. — Если вы будете перебивать, мы ни к чему не придем. Сто тысяч долларов? Сейчас и наличными?
— Нет, сэр. Я имел в виду пять тысяч долларов задатка, остальное — когда мистер Роско получит причитающуюся ему сумму. Я считаю, что заслужил небольшую компенсацию за предоставленные сведения.
Дрожь пробежала по телу Роско — такого рода дрожь предвещает землетрясение.
— Небольшое? НЕБОЛЬШОЕ?! Сто тысяч долларов!
— Десять процентов — обычная плата посреднику.
— Вы…
— Прошу вас, сэр!
— Прошу вас, Роско! — сказал Мортимер Байлисс. — Да, я считаю это разумным. Я потребовал бы половину. Вы же видите, вы у него на крючке. Без финансовой помощи тот другой может вообще не жениться. Кто знает, вдруг он образумится и поймет, что единственно стоящая жизнь — холостая? А помочь ему финансово вы не можете, пока Кеггс не назовет вам фамилию. Знаю, чековая книжка при вас, вы без нее не выходите. Дайте ему пять тысяч.
— Чтоб он снова назвал мне неправильное имя? — Роско горько рассмеялся. — Ищите дурака!
Мортимер Байлисс кивнул.
— А ведь верно. Поняли, Кеггс? Если вы назовете фамилию прежде, чем получите чек, Роско вас перехитрит и ничего не заплатит, а пока вы не скажете фамилию, не выпишет чека. По-моему, это тупик.
— Если позволите, я знаю, как из него выйти. Имя вам знакомо, и вы сможете подтвердить его подлинность. Если бы я доверительно сообщил вам его на ухо…
— Прекрасная мысль. Все устраивается. Вперед, Кеггс. Шепните, и я услышу… Ну же! — Видный искусствовед с преувеличенным интересом достал батистовый носовой платок и прочистил ухо. — Ну, ну, ну! Все правильно, Роско, это хорошо.
Пока Роско, подобно сэру Бедиверу[44], печальным предавался размышленьям, не зная, который путь избрать, Кеггс подошел к письменному столу, достал лист бумаги, положил на поднос (так неискоренимы старые дворецкие привычки) и подал Мортимеру Байлиссу.
— В надежде, что мистер Бэньян одобрит мое предложение, я заготовил контракт, который с его подписью обретет законную силу. Соблаговолите взглянуть? Мортимер Байлисс взял документ и поправил монокль.
— Вы увидите, что условия и обстоятельства оговорены очень четко.
— И впрямь. Это составил юрист?
— Нет, сэр, я воспользовался книгой «Сам себе адвокат».
— Прекрасно. Давайте, Роско. Вынимайте чековую книжку. Нет, погодите.
Я вижу то же препятствие, что и в прошлый раз. Как вручить мистеру Икс деньги?
— Очень просто, сэр. Мистер Бэньян — владелец Бэньяновского собрания, вы — его хранитель. Молодой человек занимается картинами.
— И?
— Будет вполне естественно, если мистер Бэньян предложит ему место вашего помощника с солидным жалованьем, а, возможно, и с оговоркой, что предпочтет взять человека женатого. Он мог бы намекнуть, что молодой джентльмен довольно скоро сменит вас на месте хранителя, так как вы уже стары и не справляетесь с работой.
— Но-но!
— Простая уловка, сэр.
— Зовите это уловкой, если хотите, а я называю это кощунством. Да, я понял. Правда, несколько жестоко. Тот бедолага бросит работу, женится, а Роско тут же его и выставит.
— Нет, сэр. Очевидно, между ними будет заключено письменное соглашение, гарантирующее молодому человеку работу в течение определенного срока.
— Это вам тоже «Сам себе адвокат» присоветовал?
— В точности так, сэр. Иначе молодой человек не будет ощущать достаточной уверенности, чтобы принять на себя налагаемую браком ответственность.
Огастес Кеггс не удивился посетителям. Ему и раньше приходило в голову, что сын бывшего хозяина скоро заявится в Вэли-Филдз. Кеггс восхищался Мортимером Байлиссом, но знал того за человека, неспособного приберечь про себя хорошую шутку. Таким образом, депутация из Шипли-холла застала его во всеоружии. Кеггс был радушен и полон старосветской учтивости в полную противоположность Роско, который напоминал вулкан, готовый извергнуть горячую лаву вослед бегущим сонмам. Кеггс проводил визитеров в крохотную гостиную и накрыл зеленой бязью клетку с канарейкой, словно желая оградить деловую встречу от неуместных трелей. Никто не мог бы быть любезнее. Даже когда Роско обрел дар речи и обозвал его шестью оскорбительным именами, самое мягкое из которых — «жирный мошенник», Кеггс продолжал лучиться кротостью, словно особо благообразный епископ.
— Я ожидал некоторых выражений неудовольствия с вашей стороны, сэр, — сказал он спокойно, — однако уверен, мистер Байлисс меня поддержит, что взаимными упреками ничего не достичь.
Мортимер Байлисс был не в духе. Его утащили от обеда, о котором он мечтал несколько часов. Он кисло глядел на Роско, в тысячный раз думая, каким вырожденцем оказался сын старого Дж. Дж., которого он, несмотря на многочисленные недостатки, по-своему любил. Дж. Дж. Бэньян был старый пират, его деловая этика многих удивляла, но была в нем и щедрость, напоминающая о просоленных буканьерах Карибского моря. В Роско Бэньяне щедрости не было.
Мортимер Байлисс всегда считал его жмотом и прощелыгой.
— Верно, — сказал он. — Это — деловая встреча.
Роско задрожал всеми своими подбородками.
— Мне что же, говорить вежливо с этим склизким старым бандитом?
— Не вам винить мистера Кеггса за эту маленькую месть. Я сказал, что вы пожалеете о своей скупости. Пятьдесят фунтов? Вы ранили его чувства.
— Еще как, сэр, — сказал Кеггс, глядя на Роско с укоризненной добротой епископа, узнавшего, что любимый священник курит марихуану. — Пятьдесят фунтов! Меня это глубоко задело.
— Ну, а теперь вы глубоко задели Роско, значит, все квиты и можно начинать с начала, — сказал Мортимер Байлисс. — И, ради Бога, перейдем к делу, потому что я хочу обедать. Я так понял, теперь вы готовы открыть истинное имя загадочного долгожителя?
Здесь мистер Байлисс посчитал нужным устремить на Огастеса Кеггса долгий, прямой взгляд, который недвусмысленнее шепота на ухо предупреждал:
«Только выдайте меня, и я задушу вас голыми руками». Ему нравилось дразнить Роско, но разум советовал не переходить черту, за которой прощение невозможно, а этого не миновать, если прижимистый юноша узнает: одно его, Мортимера Байлисса слово спасло бы ему двадцать тысяч долларов и слово это сказано не было. Роско, при всех своих изъянах — владелец бэньяновской коллекции, и может отказаться от услуг хранителя.
Кеггс, уже представленный в нашей хронике опытным диагностом сопений и вздрагиваний, прекрасно разбирался и в долгих прямых взглядах. Он без труда прочел послание черного рогового монокля. Будь он не столь величав, о быстром движении его левого века можно было бы сказать «подмигнул».
— Конечно, сэр, — сказал он, — на приемлемых условиях.
— Что вы называете приемлемыми условиями?
— Сто тысяч долларов, сэр.
Казалось бы, Роско пил из чаши горечи столько, что мог бы, не поморщась, проглотить и эту каплю; тем не менее он вылетел из кресла, как (воспользуемся метким сравнением) пуля из ружья. Сейчас он походил на раздражительного кита, которому охотники всадили гарпун в любимую мозоль.
— Что? Да вы…
— Прошу вас, сэр! — сказал Кеггс.
— Прошу вас, Роско! — сказал Мортимер Байлисс. — Если вы будете перебивать, мы ни к чему не придем. Сто тысяч долларов? Сейчас и наличными?
— Нет, сэр. Я имел в виду пять тысяч долларов задатка, остальное — когда мистер Роско получит причитающуюся ему сумму. Я считаю, что заслужил небольшую компенсацию за предоставленные сведения.
Дрожь пробежала по телу Роско — такого рода дрожь предвещает землетрясение.
— Небольшое? НЕБОЛЬШОЕ?! Сто тысяч долларов!
— Десять процентов — обычная плата посреднику.
— Вы…
— Прошу вас, сэр!
— Прошу вас, Роско! — сказал Мортимер Байлисс. — Да, я считаю это разумным. Я потребовал бы половину. Вы же видите, вы у него на крючке. Без финансовой помощи тот другой может вообще не жениться. Кто знает, вдруг он образумится и поймет, что единственно стоящая жизнь — холостая? А помочь ему финансово вы не можете, пока Кеггс не назовет вам фамилию. Знаю, чековая книжка при вас, вы без нее не выходите. Дайте ему пять тысяч.
— Чтоб он снова назвал мне неправильное имя? — Роско горько рассмеялся. — Ищите дурака!
Мортимер Байлисс кивнул.
— А ведь верно. Поняли, Кеггс? Если вы назовете фамилию прежде, чем получите чек, Роско вас перехитрит и ничего не заплатит, а пока вы не скажете фамилию, не выпишет чека. По-моему, это тупик.
— Если позволите, я знаю, как из него выйти. Имя вам знакомо, и вы сможете подтвердить его подлинность. Если бы я доверительно сообщил вам его на ухо…
— Прекрасная мысль. Все устраивается. Вперед, Кеггс. Шепните, и я услышу… Ну же! — Видный искусствовед с преувеличенным интересом достал батистовый носовой платок и прочистил ухо. — Ну, ну, ну! Все правильно, Роско, это хорошо.
Пока Роско, подобно сэру Бедиверу[44], печальным предавался размышленьям, не зная, который путь избрать, Кеггс подошел к письменному столу, достал лист бумаги, положил на поднос (так неискоренимы старые дворецкие привычки) и подал Мортимеру Байлиссу.
— В надежде, что мистер Бэньян одобрит мое предложение, я заготовил контракт, который с его подписью обретет законную силу. Соблаговолите взглянуть? Мортимер Байлисс взял документ и поправил монокль.
— Вы увидите, что условия и обстоятельства оговорены очень четко.
— И впрямь. Это составил юрист?
— Нет, сэр, я воспользовался книгой «Сам себе адвокат».
— Прекрасно. Давайте, Роско. Вынимайте чековую книжку. Нет, погодите.
Я вижу то же препятствие, что и в прошлый раз. Как вручить мистеру Икс деньги?
— Очень просто, сэр. Мистер Бэньян — владелец Бэньяновского собрания, вы — его хранитель. Молодой человек занимается картинами.
— И?
— Будет вполне естественно, если мистер Бэньян предложит ему место вашего помощника с солидным жалованьем, а, возможно, и с оговоркой, что предпочтет взять человека женатого. Он мог бы намекнуть, что молодой джентльмен довольно скоро сменит вас на месте хранителя, так как вы уже стары и не справляетесь с работой.
— Но-но!
— Простая уловка, сэр.
— Зовите это уловкой, если хотите, а я называю это кощунством. Да, я понял. Правда, несколько жестоко. Тот бедолага бросит работу, женится, а Роско тут же его и выставит.
— Нет, сэр. Очевидно, между ними будет заключено письменное соглашение, гарантирующее молодому человеку работу в течение определенного срока.
— Это вам тоже «Сам себе адвокат» присоветовал?
— В точности так, сэр. Иначе молодой человек не будет ощущать достаточной уверенности, чтобы принять на себя налагаемую браком ответственность.