Страница:
— И не брит.
— Собираюсь отпустить бороду.
— Через мой труп.
— Полагаю, это можно устроить. Не понимаю общего предубеждения против бород. Такого рода маскировка просто необходима людям, которые, подобно мне, постоянно рискуют встретить заимодавцев. Будь у меня борода, я нырял бы в нее при виде кредитора и сидел бы, пока тот не пройдет. Уолт Уитмен всегда так поступал. Сигарету?
— Нет, спасибо.
— Боишься не вырасти еще больше, чем уже не выросла? Что ж, разумно. Но ты по-прежнему таращишься, — продолжал он, пристально разглядывая сестру. — Поразительно, что у такой пигалицы глаза — как у девицы в два раза выше ростом. Они вылезли из орбит. Что такое?
— Думаю, на кого ты похож.
— На что-то такое, что принесла кошка?
— Точно. Да. Возможно, та самая кошка, которую я встретила по пути со станции.
— По утрам я не в ударе. Погоди, пока я закончу туалет и засияю над Вэлли-филдс, как прекрасная бабочка, вылетевшая из кокона. Девушки будут перешептываться с замиранием сердца: «Кто он?». Так ты встретилась с кошкой?
— Не совсем, потому что она сидела на дереве. Молодой человек за ней полез.
— С какой стати?
— Потому что я его попросила.
— Слабоумный, — заключил Алджи. — Рисковать шеей в угоду незнакомой девице! Или он твой приятель?
— Нет, нас не представили. Он просто шел мимо. Я спросила: «Вас не затруднит?» А он ответил «С превеликим удовольствием» или что-то в таком роде и полез наверх.
— Вот уж чего бы я не стал делать! Помнишь в нашем детстве я залез на дерево и ветка подо мной подломилась? Это могло кончиться несчастьем и, как ты собираешься сказать, кончилось, потому что я выжил.
— Ничего подобного я говорить не собиралась. Ты же знаешь, как я тебя люблю. И все же я любила бы тебя еще больше, если бы ты перестал валять дурака.
— Валять дурака?
— А ты как это называешь?
— Я называю это терпеливо ждать, пока подвернется стоящая возможность, чтобы встретить ее во всеоружии. Так делаются великие состояния. Кстати о состояниях. Помнишь, я просил выяснить у Генри, не одолжит ли он мне пять фунтов? И как?
— Дал. Просил передать, что посылает с ними свое родственное проклятие. Спрашивает, какого черта ты не работаешь?
Алджи покачал головой.
— Я не могу размениваться на работу. У меня полно великих замыслов, и все они требуют безраздельного внимания. Все, что мне нужно — начальный капитал. Будь у меня тысяча фунтов, я бы покорил любые высоты. Ты бы ахнуть не успела, как я бы раскатывал в шубах и «роллс-ройсах».
— А где ты возьмешь тысячу фунтов?
— Это все спрашивают.
— Не могу понять, как ты вообще существуешь. Почему ты живешь в этом дворце? Здесь что, не берут арендной платы?
— Полагаю, какая-то символическая сумма время от времени переходит из рук в руки. Этим занимается Билл.
— Билл?
— Хозяин дома. Мой однокашник.
— Это он открыл дверь?
— Нет, пристав.
— Что?!
— Действующий от имени Даффа и Троттера, которым я немного задолжал. Не знаю, знакома ли ты с такими вещами, но они сперва посылают тебе серию писем с просьбой уладить затруднения, и если затруднения не улаживаются, отправляют пристава.
— Ты хочешь сказать, он все время при тебе?
— Да.
Джейн, хоть и не одобряла брата за денежную необязательность, тут же его пожалела.
— Бедненький! Какой ужас!
— Нет, я не в обиде. Скорее наоборот. Кларенс — очень приличный малый. Кларенс Бинстед. Раньше играл на сцене, потом бросил, потому что это не совмещалось с его пьянством.
— Так он не только приставляется, но и прикладывается? Ты открываешь мне поразительные тайны из жизни бедняков.
— Суровая явь. Но если ты собираешься убиваться по моему поводу, то не стоит труда. Он сегодня уезжает. Билл за все расплатился.
— Очень мило с его стороны.
— Да, Билл такой. Щедрый. Добросердечный.
— Чувствуется. Хотела бы я с ним познакомиться. Где он?
— Поехал в Лондон к адвокату. Насчет наследства.
— Он получил наследство? Большое?
— По моим меркам — нет. Говорит, что-то около восьмисот фунтов в год.
— По-моему, неплохо.
— Да, кое-как перебиться можно. И, конечно, я отдам ему пять фунтов от Генри. Это что, ехидный смешок?
— Самый ехидный, на какой я способна.
— Ладно, оставайся и сама увидишь. Он приедет часов в шесть.
— Не могу. Мне надо обратно к цивилизации. Я обедаю с Лайонелом.
Как она и ожидала, при этом имени Алджи осуждающе фыркнул. Он не одобрял ее планов на семейную жизнь и редко удерживался, чтобы этого не сказать.
— Этот гнус! Я думал, он в Америке. Разве ты не говорила несколько месяцев назад, что он поехал туда поганить дом какому-то миллионеру?
— Он вернулся.
— Готов поспорить, еще гнуснее прежнего. Мог ли я вообразить, что моя единственная сестра вздумает выйти за интерьерщика?
— Он еще торгует антикварной мебелью.
— Тем хуже. Не могу понять хода твоих рассуждений. Что ты рассчитываешь получить? Уж несомненно, целая жизнь с Л.П.Грином — слишком большая цена за бесплатно отделанную гостиную. Говоришь, вы вместе обедаете? Подсыпь ему яда в суп.
— Вряд ли мы будем есть суп.
— Тогда будь начеку. Смотри, чтобы в конце обеда он не отошел к телефону, оставив тебя платить по счету. Самое разумное, конечно, разорвать отношения за послеобеденным кофе. Да, именно так. Скажи, что много думала в его отсутствие и теперь между вами все кончено.
— Он не обидится?
— Напротив, восхитится твоим здравым смыслом. Ему прекрасно известно, какая он сволочь. Столько лет все ему об этом говорят. Я учился с Л.П.Грином, и у меня целая копилка историй, показывающих его полную негодность к употреблению. Как биологическая особь, он плох решительно всем. Помню как-то…
— До свидания, — сказала Джейн.
Она взяла сумочку и вышла. Кларенс Бинстед, пристав, стоял в прихожей, облокотясь на подставку для зонтиков. Они вежливо попрощались.
Глава вторая
2
3
Глава третья
— Собираюсь отпустить бороду.
— Через мой труп.
— Полагаю, это можно устроить. Не понимаю общего предубеждения против бород. Такого рода маскировка просто необходима людям, которые, подобно мне, постоянно рискуют встретить заимодавцев. Будь у меня борода, я нырял бы в нее при виде кредитора и сидел бы, пока тот не пройдет. Уолт Уитмен всегда так поступал. Сигарету?
— Нет, спасибо.
— Боишься не вырасти еще больше, чем уже не выросла? Что ж, разумно. Но ты по-прежнему таращишься, — продолжал он, пристально разглядывая сестру. — Поразительно, что у такой пигалицы глаза — как у девицы в два раза выше ростом. Они вылезли из орбит. Что такое?
— Думаю, на кого ты похож.
— На что-то такое, что принесла кошка?
— Точно. Да. Возможно, та самая кошка, которую я встретила по пути со станции.
— По утрам я не в ударе. Погоди, пока я закончу туалет и засияю над Вэлли-филдс, как прекрасная бабочка, вылетевшая из кокона. Девушки будут перешептываться с замиранием сердца: «Кто он?». Так ты встретилась с кошкой?
— Не совсем, потому что она сидела на дереве. Молодой человек за ней полез.
— С какой стати?
— Потому что я его попросила.
— Слабоумный, — заключил Алджи. — Рисковать шеей в угоду незнакомой девице! Или он твой приятель?
— Нет, нас не представили. Он просто шел мимо. Я спросила: «Вас не затруднит?» А он ответил «С превеликим удовольствием» или что-то в таком роде и полез наверх.
— Вот уж чего бы я не стал делать! Помнишь в нашем детстве я залез на дерево и ветка подо мной подломилась? Это могло кончиться несчастьем и, как ты собираешься сказать, кончилось, потому что я выжил.
— Ничего подобного я говорить не собиралась. Ты же знаешь, как я тебя люблю. И все же я любила бы тебя еще больше, если бы ты перестал валять дурака.
— Валять дурака?
— А ты как это называешь?
— Я называю это терпеливо ждать, пока подвернется стоящая возможность, чтобы встретить ее во всеоружии. Так делаются великие состояния. Кстати о состояниях. Помнишь, я просил выяснить у Генри, не одолжит ли он мне пять фунтов? И как?
— Дал. Просил передать, что посылает с ними свое родственное проклятие. Спрашивает, какого черта ты не работаешь?
Алджи покачал головой.
— Я не могу размениваться на работу. У меня полно великих замыслов, и все они требуют безраздельного внимания. Все, что мне нужно — начальный капитал. Будь у меня тысяча фунтов, я бы покорил любые высоты. Ты бы ахнуть не успела, как я бы раскатывал в шубах и «роллс-ройсах».
— А где ты возьмешь тысячу фунтов?
— Это все спрашивают.
— Не могу понять, как ты вообще существуешь. Почему ты живешь в этом дворце? Здесь что, не берут арендной платы?
— Полагаю, какая-то символическая сумма время от времени переходит из рук в руки. Этим занимается Билл.
— Билл?
— Хозяин дома. Мой однокашник.
— Это он открыл дверь?
— Нет, пристав.
— Что?!
— Действующий от имени Даффа и Троттера, которым я немного задолжал. Не знаю, знакома ли ты с такими вещами, но они сперва посылают тебе серию писем с просьбой уладить затруднения, и если затруднения не улаживаются, отправляют пристава.
— Ты хочешь сказать, он все время при тебе?
— Да.
Джейн, хоть и не одобряла брата за денежную необязательность, тут же его пожалела.
— Бедненький! Какой ужас!
— Нет, я не в обиде. Скорее наоборот. Кларенс — очень приличный малый. Кларенс Бинстед. Раньше играл на сцене, потом бросил, потому что это не совмещалось с его пьянством.
— Так он не только приставляется, но и прикладывается? Ты открываешь мне поразительные тайны из жизни бедняков.
— Суровая явь. Но если ты собираешься убиваться по моему поводу, то не стоит труда. Он сегодня уезжает. Билл за все расплатился.
— Очень мило с его стороны.
— Да, Билл такой. Щедрый. Добросердечный.
— Чувствуется. Хотела бы я с ним познакомиться. Где он?
— Поехал в Лондон к адвокату. Насчет наследства.
— Он получил наследство? Большое?
— По моим меркам — нет. Говорит, что-то около восьмисот фунтов в год.
— По-моему, неплохо.
— Да, кое-как перебиться можно. И, конечно, я отдам ему пять фунтов от Генри. Это что, ехидный смешок?
— Самый ехидный, на какой я способна.
— Ладно, оставайся и сама увидишь. Он приедет часов в шесть.
— Не могу. Мне надо обратно к цивилизации. Я обедаю с Лайонелом.
Как она и ожидала, при этом имени Алджи осуждающе фыркнул. Он не одобрял ее планов на семейную жизнь и редко удерживался, чтобы этого не сказать.
— Этот гнус! Я думал, он в Америке. Разве ты не говорила несколько месяцев назад, что он поехал туда поганить дом какому-то миллионеру?
— Он вернулся.
— Готов поспорить, еще гнуснее прежнего. Мог ли я вообразить, что моя единственная сестра вздумает выйти за интерьерщика?
— Он еще торгует антикварной мебелью.
— Тем хуже. Не могу понять хода твоих рассуждений. Что ты рассчитываешь получить? Уж несомненно, целая жизнь с Л.П.Грином — слишком большая цена за бесплатно отделанную гостиную. Говоришь, вы вместе обедаете? Подсыпь ему яда в суп.
— Вряд ли мы будем есть суп.
— Тогда будь начеку. Смотри, чтобы в конце обеда он не отошел к телефону, оставив тебя платить по счету. Самое разумное, конечно, разорвать отношения за послеобеденным кофе. Да, именно так. Скажи, что много думала в его отсутствие и теперь между вами все кончено.
— Он не обидится?
— Напротив, восхитится твоим здравым смыслом. Ему прекрасно известно, какая он сволочь. Столько лет все ему об этом говорят. Я учился с Л.П.Грином, и у меня целая копилка историй, показывающих его полную негодность к употреблению. Как биологическая особь, он плох решительно всем. Помню как-то…
— До свидания, — сказала Джейн.
Она взяла сумочку и вышла. Кларенс Бинстед, пристав, стоял в прихожей, облокотясь на подставку для зонтиков. Они вежливо попрощались.
Глава вторая
На встречу Джейн шла не без некоторого трепета. Они с Лайонелом не виделись полгода, а первое свидание после долгой разлуки это всегда нервно. Она чувствовала, что почти робеет.
Неуютное ощущение еще усиливалось тем, что обедать должны были у Лайонела в клубе — древнем и важном заведении, куда он вступил, потому что там собирались богатые люди, владельцы сельских усадеб, которым в любую минуту может потребоваться художник по интерьерам или торговец антикварной мебелью. Только год назад учредители со скрипом согласились выделить помещение, куда члены клуба могли бы приглашать дам. Меньше всего Джейн хотелось встречаться в таком месте. Здесь царила мрачная респектабельность, на окнах висели плотные шторы, мебель была тяжеловесная, дряхлые официанты с трудом переставляли ноги.
Все в Лайонеловом клубе угнетало Джейн, и особенно — испытание, которому посетители подвергались при входе. Они оказывались в просторном вестибюле, уставленном отвратительными статуями, в обществе швейцара, с которого эти статуи, возможно, лепили. Ему надо было сообщить свою фамилию и фамилию пригласившего лица. Швейцар, явно не веря ни единому слову, но, видимо, забавляясь тем, что самозванец сейчас окончательно себя разоблачит, отряжал мальчика к указанному лицу, предвкушая, как тот вернется и скажет, что лицо впервые о таком слышит. Это, словно говорил швейцар, навсегда отучит вас приходить сюда и просить в долг.
Сегодня ритуал, по счастью, сократился до минимума. Лайонел стоял в вестибюле, глядя на часы. При виде Джейн он шагнул вперед; она увидела, что шесть месяцев в Америке ничуть не повредили его картинной внешности.
Те, кто распоряжается человеческой жизнью, постановили — не без серьезной причины, надо полагать — что художники по интерьерам в массе своей должны быть безобразны. Возможно, за этим кроется мысль, что больно жирно совмещать красоту и талант в одном человеке. У художников по интерьеру куда чаще, чем у представителей иных профессий, встречаются впалая грудь, срезанный подбородок и бакенбарды, похожие на древесные грибы. К примеру, Орло Тарвин, партнер Лайонела, так очевидно не дотягивал до человека, что при виде его даже сильные мужчины не могли сдержать дрожь.
Однако изредка встречаются отклонения, и самым заметным был Л.П.Грин, которого так не любил Алджи. При своих чарующих карих глазах, безупречном носе и шелковистых усиках он вполне мог быть знаменитым киноактером, благодаря которому куплены и съедены тысячи пакетиков с попкорном.
Ослепительная улыбка, правда, отсутствовала. Он выглядел сосредоточенным, даже обеспокоенным.
— А, вот и ты, — сказал он.
Джейн, и без того несколько сникшая после общения со швейцаром, совсем опешила. После шестимесячной разлуки она ожидала более бурного проявления чувств. Тут она сообразила, что он не может вести себя пылко при чужих, так что все претензии — к учредителям.
— Здравствуй, Лайонел, — сказала она. — Я не опоздала?
— На несколько минут.
— Прости. Мне пришлось съездить в Вэлли-филдс, повидать Алджи.
— Нда? — сказал Лайонел, явно возмущенный тем, что она вращается в таком обществе. Недостаток любви между ним и Алджи всегда был взаимным.
— Он живет там у друга.
— Нда?
— Я вырвалась, как только смогла.
— Хорошо, что ты успела вовремя, — сказал Лайонел, — потому что я пригласил друга пообедать с нами.
Джейн вытаращила глаза. Она подумала, что ослышалась.
— Ты…
— Моего партнера, Орло Тарвина. Он тебе понравится.
— Ты уверен?
— Совершенно уверен. Интереснейший человек. А вот и он, — сказал Лайонел, и Джейн увидела, что к ним приближается нечто жуткое и худосочное. На нем были пестрые очки, галстук с широкими концами, непременные бачки и борода. Не очень большая борода — Уолт Уитмен бы в ней не спрятался — тем не менее Джейн передернуло. Ей подумалось, наверное, что Лайонелу приятно с этим человеком, потому что тот оттеняет его красоту — так некоторые хорошенькие девушки любят таскать за собой уродливых подруг.
Она вышла из недолгой комы и обнаружила, что Орло Тарвин завладел обеими ее руками и умильно заглядывает в глаза.
— Моя дорогая! — восклицал он. — Я безумно рад! Лайонел столько о вас говорил. Вам не кажется, что после Америки он выглядит просто замечательно? Он должен за обедом вам все-все рассказать.
— Да, идемте, — сказал Лайонел.
И они направились в потайной каземат, куда заключают посетительниц клуба. Джейн поймала себя на странном и неприятном чувстве. Проанализировав его, она пришла к выводу, что это ярость, крайнее возмущение, негодование, досада, бешенство и прочие эмоции, которые в «Словаре синонимов и сходных по смыслу выражений» следуют за словом «гнев». Когда она думала, что Лайонел, после шести месяцев разлуки, превратил долгожданное свидание в светское мероприятие с участием бородатого Тарвина, злоба, исступленность и остервенение вскипали и скворчали в ее груди, словно яичница на сковородке у дяди Генри.
Неуютное ощущение еще усиливалось тем, что обедать должны были у Лайонела в клубе — древнем и важном заведении, куда он вступил, потому что там собирались богатые люди, владельцы сельских усадеб, которым в любую минуту может потребоваться художник по интерьерам или торговец антикварной мебелью. Только год назад учредители со скрипом согласились выделить помещение, куда члены клуба могли бы приглашать дам. Меньше всего Джейн хотелось встречаться в таком месте. Здесь царила мрачная респектабельность, на окнах висели плотные шторы, мебель была тяжеловесная, дряхлые официанты с трудом переставляли ноги.
Все в Лайонеловом клубе угнетало Джейн, и особенно — испытание, которому посетители подвергались при входе. Они оказывались в просторном вестибюле, уставленном отвратительными статуями, в обществе швейцара, с которого эти статуи, возможно, лепили. Ему надо было сообщить свою фамилию и фамилию пригласившего лица. Швейцар, явно не веря ни единому слову, но, видимо, забавляясь тем, что самозванец сейчас окончательно себя разоблачит, отряжал мальчика к указанному лицу, предвкушая, как тот вернется и скажет, что лицо впервые о таком слышит. Это, словно говорил швейцар, навсегда отучит вас приходить сюда и просить в долг.
Сегодня ритуал, по счастью, сократился до минимума. Лайонел стоял в вестибюле, глядя на часы. При виде Джейн он шагнул вперед; она увидела, что шесть месяцев в Америке ничуть не повредили его картинной внешности.
Те, кто распоряжается человеческой жизнью, постановили — не без серьезной причины, надо полагать — что художники по интерьерам в массе своей должны быть безобразны. Возможно, за этим кроется мысль, что больно жирно совмещать красоту и талант в одном человеке. У художников по интерьеру куда чаще, чем у представителей иных профессий, встречаются впалая грудь, срезанный подбородок и бакенбарды, похожие на древесные грибы. К примеру, Орло Тарвин, партнер Лайонела, так очевидно не дотягивал до человека, что при виде его даже сильные мужчины не могли сдержать дрожь.
Однако изредка встречаются отклонения, и самым заметным был Л.П.Грин, которого так не любил Алджи. При своих чарующих карих глазах, безупречном носе и шелковистых усиках он вполне мог быть знаменитым киноактером, благодаря которому куплены и съедены тысячи пакетиков с попкорном.
Ослепительная улыбка, правда, отсутствовала. Он выглядел сосредоточенным, даже обеспокоенным.
— А, вот и ты, — сказал он.
Джейн, и без того несколько сникшая после общения со швейцаром, совсем опешила. После шестимесячной разлуки она ожидала более бурного проявления чувств. Тут она сообразила, что он не может вести себя пылко при чужих, так что все претензии — к учредителям.
— Здравствуй, Лайонел, — сказала она. — Я не опоздала?
— На несколько минут.
— Прости. Мне пришлось съездить в Вэлли-филдс, повидать Алджи.
— Нда? — сказал Лайонел, явно возмущенный тем, что она вращается в таком обществе. Недостаток любви между ним и Алджи всегда был взаимным.
— Он живет там у друга.
— Нда?
— Я вырвалась, как только смогла.
— Хорошо, что ты успела вовремя, — сказал Лайонел, — потому что я пригласил друга пообедать с нами.
Джейн вытаращила глаза. Она подумала, что ослышалась.
— Ты…
— Моего партнера, Орло Тарвина. Он тебе понравится.
— Ты уверен?
— Совершенно уверен. Интереснейший человек. А вот и он, — сказал Лайонел, и Джейн увидела, что к ним приближается нечто жуткое и худосочное. На нем были пестрые очки, галстук с широкими концами, непременные бачки и борода. Не очень большая борода — Уолт Уитмен бы в ней не спрятался — тем не менее Джейн передернуло. Ей подумалось, наверное, что Лайонелу приятно с этим человеком, потому что тот оттеняет его красоту — так некоторые хорошенькие девушки любят таскать за собой уродливых подруг.
Она вышла из недолгой комы и обнаружила, что Орло Тарвин завладел обеими ее руками и умильно заглядывает в глаза.
— Моя дорогая! — восклицал он. — Я безумно рад! Лайонел столько о вас говорил. Вам не кажется, что после Америки он выглядит просто замечательно? Он должен за обедом вам все-все рассказать.
— Да, идемте, — сказал Лайонел.
И они направились в потайной каземат, куда заключают посетительниц клуба. Джейн поймала себя на странном и неприятном чувстве. Проанализировав его, она пришла к выводу, что это ярость, крайнее возмущение, негодование, досада, бешенство и прочие эмоции, которые в «Словаре синонимов и сходных по смыслу выражений» следуют за словом «гнев». Когда она думала, что Лайонел, после шести месяцев разлуки, превратил долгожданное свидание в светское мероприятие с участием бородатого Тарвина, злоба, исступленность и остервенение вскипали и скворчали в ее груди, словно яичница на сковородке у дяди Генри.
2
День шел своим чередом. Джейн пообедала с Л.П.Грином и его другом Орло Тарвином. Билл пообедал со своим адвокатом. Алджи, по-прежнему в халате поверх пижамы, пообедал в Мон Репо сардинами с пивом. Кларенс Бинстед, надо думать, где-нибудь пообедал. В 3.30 Джейн села на поезд до Эшби Параден. В пять часов Генри Параден сел в шезлонг на лужайке Эшби-холла, чтобы сочинить приглашение Дж. Уэнделлу Стикни. Глаза он закрыл, чтобы лучше думалось. Задача была не из легких.
Открыв глаза, он снова принялся сочинять, но вдохновение все не приходило. Генри никогда не блистал в эпистолярном жанре. Он встал с шезлонга и заходил по лужайке — весьма неосторожно, потому что отсюда он видел Эшби-холл — зрелище, от которого у него всегда портилось настроение. Иногда он гадал, за какой неведомый проступок вынужден нести такую суровую кару.
Одни рождаются обладателями усадеб, другие приобретают усадьбы, на третьих усадьбы сваливаются. Генри принадлежал к последним. До того, как стать единственным наследником Эшби-холла, он подвизался в оперетте, и лишь по смерти нескольких родственников, о чьем существовании почти не подозревал, оказался владельцем усадьбы, в которой Парадены жили более четырех столетий.
В свое время это могло показаться завидным, но та счастливая пора давно миновала. Нынче Эшби-холл был не тот, что прежде — он требовал денег, а с деньгами семье Параденов не везло вот уже несколько поколений.
Начало положил вышеупомянутый Красавчик Параден. Он практично рассудил, что, раз все равно не сохранишь, лучше тратить, пока есть, и редкий вечер не спускал за рулеткой по тысяче гиней. Кроме того, он немало потратился, спалив как-то в подпитии первоначальную елизаветинскую усадьбу и воздвигнув на ее месте нечто, напоминающее отчасти дворец принца-регента в Брайтоне, отчасти — средневековую крепость. Местные острословы называли это сооружение не иначе, как «Замок». Сам Генри люто ненавидел дом и часто с ностальгией вспоминал меблированные квартиры для артистов в Миддлсборо и Хардерсфилде.
Некоторое время он с тоской созерцал уродливую постройку, потом, философски рассудив, что ее не исправить, снова сел и начал письмо.
«Дорогой мистер Стикни»
Начало было многообещающее, но дальше дело почему-то не клеилось. Знай он, что собирает дальний родственник, все было бы очень просто. Как поживают первые издания, спросил бы он. Купили ли Вы в последнее время какие-нибудь интересные марки? Или, дорогой мистер Стикни, как бы я хотел взглянуть на ваших тропических рыбок. Однако все эти пути были закрыты. Генри мог только жевать авторучку — занятие, редко приносящее удовольствие, ибо ручки делаются из твердого материала и плохо пригодны для жевания.
Он все еще размышлял и нисколько не продвинулся, когда на страницу легла тень, и, подняв глаза, он увидел свою племянницу Джейн.
Она смотрела на дядю с ласковым одобрением, думая, как всегда при встрече, какой же он красивый и необычный. Генри хоть и разменял шестой десяток, был так же строен, что и в ту пору, когда каждое утро и каждый вечер исполнял по три танцевальных номера с субреткой. Это всегда была субретка, потому что он так и не поднялся выше второго актера на роль молодых людей. Последнее обстоятельство ничуть его не угнетало. Было бы здоровье и зарплата по пятницам, и что еще человеку нужно?
— Здравствуй, юная Джейн, — сказал он. — Я чуть не встретил тебя на станции, но мне надо написать это чертово письмо. Кухарку нашла?
— Да.
— А остальных?
— До последней горничной.
— Молодчина. Великий организатор, наша Джейн. Алджи видела?
— Видела. Страшное зрелище.
— Как он поживает?
— Превосходно. Беспечен и весел. Живет у друга по имени Билл. Я отдала ему твою пятерку.
— С моим проклятием?
— Да.
— Если бы он пошел работать!
— Так я и сказала, а он ответил, что нет времени. Слишком много великих замыслов.
— Чтоб ему пусто было. Я очень люблю Алджи, но повторяю — чтоб ему пусто было. Что больше всего бесит — вполне может быть, что он однажды и впрямь сделает состояние, хороши же мы тогда будем. От этих Алджи всего можно ждать. Он напоминает мне одного малого, про которого я читал. Он назанимал денег и все до цента вложил в резину. Друзья пытались его урезонить. Ты что-нибудь знаешь о резине? Да, в детстве я как-то купил резинку, чтобы стирать карандаш. Ты изучал рынок резины? Никогда не думал, что существует отдельный рынок, свою я купил в писчебумажной лавке. Он вложил все деньги и через неделю получил прибыль в пять тысяч фунтов. Алджи такой. Потрясающий малый. Полагаю, ты с трудом отговорила его пойти с тобой на обед.
— Нет, он не набивался.
— Удивительно. Бесплатный обед, а он не набивается. Кстати, как встреча?
Джейн поморщилась.
— Не очень.
— Что такое?
— Я тебе скажу, что! — вскричала Джейн, радуясь возможности облегчить душу. Уж если и рассказывать про свои горести, то именно Генри. — Ты не поверишь. Знаешь, сколько я не виделась с Лайонелом?
— Шесть месяцев, да?
— Примерно. И вот, я прихожу в его отвратительный клуб, думая, что мы уютненько посидим и уютненько побеседуем вдвоем, и первым делом слышу, что он пригласил друга.
— Что?!
— Своего партнера, мистера Тарвина.
— Шутишь!
— Ничуть.
— Удивительно.
— Мне тоже это показалось странноватым. И сам он как-то переменился.
— В каком смысле? — спросил Генри, думая про себя, что любая перемена в Лайонеле Грине может быть только к лучшему.
— Он был какой-то встревоженный. Как будто ему не по себе. Почти ни слова не проронил. Ладно, хватит об этом. Кухарка приедет завтра, остальные
— дня через два.
— Какая она из себя?
— Много рекомендаций, мало обаяния. Вряд ли, когда она идет по улице, встречные мужчины восторженно замирают. Где у Диккенса была женщина, похожу на тетку Гамлета? Такая же угрюмая. Это про миссис Симмонс.
— Ну, нам не нужна развеселая кухарка.
— Нам вообще не понадобится кухарка, если твой Стикни не материализуется. Письмо закончил?
— Не совсем.
— Много написал?
— «Дорогой мистер Стикни».
— Что ж, это начало, и довольно удачное. Я помогу тебе сочинить остальное.
Открыв глаза, он снова принялся сочинять, но вдохновение все не приходило. Генри никогда не блистал в эпистолярном жанре. Он встал с шезлонга и заходил по лужайке — весьма неосторожно, потому что отсюда он видел Эшби-холл — зрелище, от которого у него всегда портилось настроение. Иногда он гадал, за какой неведомый проступок вынужден нести такую суровую кару.
Одни рождаются обладателями усадеб, другие приобретают усадьбы, на третьих усадьбы сваливаются. Генри принадлежал к последним. До того, как стать единственным наследником Эшби-холла, он подвизался в оперетте, и лишь по смерти нескольких родственников, о чьем существовании почти не подозревал, оказался владельцем усадьбы, в которой Парадены жили более четырех столетий.
В свое время это могло показаться завидным, но та счастливая пора давно миновала. Нынче Эшби-холл был не тот, что прежде — он требовал денег, а с деньгами семье Параденов не везло вот уже несколько поколений.
Начало положил вышеупомянутый Красавчик Параден. Он практично рассудил, что, раз все равно не сохранишь, лучше тратить, пока есть, и редкий вечер не спускал за рулеткой по тысяче гиней. Кроме того, он немало потратился, спалив как-то в подпитии первоначальную елизаветинскую усадьбу и воздвигнув на ее месте нечто, напоминающее отчасти дворец принца-регента в Брайтоне, отчасти — средневековую крепость. Местные острословы называли это сооружение не иначе, как «Замок». Сам Генри люто ненавидел дом и часто с ностальгией вспоминал меблированные квартиры для артистов в Миддлсборо и Хардерсфилде.
Некоторое время он с тоской созерцал уродливую постройку, потом, философски рассудив, что ее не исправить, снова сел и начал письмо.
«Дорогой мистер Стикни»
Начало было многообещающее, но дальше дело почему-то не клеилось. Знай он, что собирает дальний родственник, все было бы очень просто. Как поживают первые издания, спросил бы он. Купили ли Вы в последнее время какие-нибудь интересные марки? Или, дорогой мистер Стикни, как бы я хотел взглянуть на ваших тропических рыбок. Однако все эти пути были закрыты. Генри мог только жевать авторучку — занятие, редко приносящее удовольствие, ибо ручки делаются из твердого материала и плохо пригодны для жевания.
Он все еще размышлял и нисколько не продвинулся, когда на страницу легла тень, и, подняв глаза, он увидел свою племянницу Джейн.
Она смотрела на дядю с ласковым одобрением, думая, как всегда при встрече, какой же он красивый и необычный. Генри хоть и разменял шестой десяток, был так же строен, что и в ту пору, когда каждое утро и каждый вечер исполнял по три танцевальных номера с субреткой. Это всегда была субретка, потому что он так и не поднялся выше второго актера на роль молодых людей. Последнее обстоятельство ничуть его не угнетало. Было бы здоровье и зарплата по пятницам, и что еще человеку нужно?
— Здравствуй, юная Джейн, — сказал он. — Я чуть не встретил тебя на станции, но мне надо написать это чертово письмо. Кухарку нашла?
— Да.
— А остальных?
— До последней горничной.
— Молодчина. Великий организатор, наша Джейн. Алджи видела?
— Видела. Страшное зрелище.
— Как он поживает?
— Превосходно. Беспечен и весел. Живет у друга по имени Билл. Я отдала ему твою пятерку.
— С моим проклятием?
— Да.
— Если бы он пошел работать!
— Так я и сказала, а он ответил, что нет времени. Слишком много великих замыслов.
— Чтоб ему пусто было. Я очень люблю Алджи, но повторяю — чтоб ему пусто было. Что больше всего бесит — вполне может быть, что он однажды и впрямь сделает состояние, хороши же мы тогда будем. От этих Алджи всего можно ждать. Он напоминает мне одного малого, про которого я читал. Он назанимал денег и все до цента вложил в резину. Друзья пытались его урезонить. Ты что-нибудь знаешь о резине? Да, в детстве я как-то купил резинку, чтобы стирать карандаш. Ты изучал рынок резины? Никогда не думал, что существует отдельный рынок, свою я купил в писчебумажной лавке. Он вложил все деньги и через неделю получил прибыль в пять тысяч фунтов. Алджи такой. Потрясающий малый. Полагаю, ты с трудом отговорила его пойти с тобой на обед.
— Нет, он не набивался.
— Удивительно. Бесплатный обед, а он не набивается. Кстати, как встреча?
Джейн поморщилась.
— Не очень.
— Что такое?
— Я тебе скажу, что! — вскричала Джейн, радуясь возможности облегчить душу. Уж если и рассказывать про свои горести, то именно Генри. — Ты не поверишь. Знаешь, сколько я не виделась с Лайонелом?
— Шесть месяцев, да?
— Примерно. И вот, я прихожу в его отвратительный клуб, думая, что мы уютненько посидим и уютненько побеседуем вдвоем, и первым делом слышу, что он пригласил друга.
— Что?!
— Своего партнера, мистера Тарвина.
— Шутишь!
— Ничуть.
— Удивительно.
— Мне тоже это показалось странноватым. И сам он как-то переменился.
— В каком смысле? — спросил Генри, думая про себя, что любая перемена в Лайонеле Грине может быть только к лучшему.
— Он был какой-то встревоженный. Как будто ему не по себе. Почти ни слова не проронил. Ладно, хватит об этом. Кухарка приедет завтра, остальные
— дня через два.
— Какая она из себя?
— Много рекомендаций, мало обаяния. Вряд ли, когда она идет по улице, встречные мужчины восторженно замирают. Где у Диккенса была женщина, похожу на тетку Гамлета? Такая же угрюмая. Это про миссис Симмонс.
— Ну, нам не нужна развеселая кухарка.
— Нам вообще не понадобится кухарка, если твой Стикни не материализуется. Письмо закончил?
— Не совсем.
— Много написал?
— «Дорогой мистер Стикни».
— Что ж, это начало, и довольно удачное. Я помогу тебе сочинить остальное.
3
После ухода сестры день Алджи и дальше проходил в покое и довольстве. В шесть часов, когда вернулся Билл, его друг вновь возлежал на диване, и не встал, а только благожелательно помахал рукой.
— Ах, Билл, — сказал он. — Ты чуть-чуть разминулся с моей сестрой. Часов на семь. Она ушла примерно в половине двенадцатого.
— Не знал, что у тебя есть сестра.
— Уже давно. Ну, какие новости? Как твой адвокат?
— Почти как всегда, только сегодня он пригласил меня пообедать.
Алджи покачал головой.
— Не нравится мне это. Сдается мне, он тебя обрабатывает. Не давай ему ни пенни. Держись за свои деньги, как приклеенный. И вот, кстати, добавь к ним.
— Что это?
— Казначейский билет на пять фунтов, пожертвованный моим дядюшкой.
— Оставь себе.
— Нет уж, возьми. Я не буду себя уважать, если не разделю с тобой бремя домашних расходов.
— Ну, хорошо, раз так, — нехотя отвечал Билл.
Он протянул руку, и Алджи испытующе на нее уставился.
— Ага! — сказал он.
— А, царапины, — сказал Билл. — Это меня…
Алджи остановил его жестом.
— Можешь не рассказывать. Я всегда боялся, что это случится. Ах уж эти порывистые натуры! Когда вы встречаете девушку, которая вам нравится, вы без лишних слов хватаете ее в охапку и начинаете целовать. И что дальше? Она, как честная девушка, царапает вас до кости. И поделом. Будем надеяться, что это послужит тебе уроком.
— Между прочим, то была кошка.
— Увиливаешь? Мог бы придумать что-нибудь пооригинальнее.
— Она залезла на дерево…
— Еще чего!
— И девушка попросила ее снять.
Суровость Алджи мигом растаяла.
— Билл, — сказал он, — я был не прав. Приношу всяческие извинения и беру назад свои упреки. Так это ты идиот, который залез на дерево? Сестра мне все рассказала.
Билл заметно вздрогнул.
— Ты не хочешь сказать, что это твоя сестра?
— Полагаю, она очень гордится нашим родством. Оно поднимает ее в глазах друзей.
— Она не очень на тебя похожа.
— Да, бедняжка, это тайно ее гнетет. Хотел бы я получать по пять фунтов всякий раз, как она глядит на меня своими голубыми глазами и говорит: «Ах, если бы я была большой, сильной и красивой, как ты!» Очень жаль, что она такая мелкая инфузория.
Билл снова заметно вздрогнул и сказал сухо: — Мне она не показалась мелкой инфузорией.
— Но все-таки вроде пигалицы, да? Однако, учти, она очень славная. Лучше не бывает. Да, Джейн — девушка, что надо.
— Ее так зовут?
— Да.
— Джейн, — благоговейно повторил Билл, смакуя имя на языке, как выдержанный портвейн. — Она часто бывает в этих краях?
— Вряд ли еще приедет. Она живет в загородном доме с моим дядей Генри, первоначальным владельцем этих пяти фунтов.
— Где дом?
— Эшби-холл, Эшби Параден, Сассекс.
— Эшби-холл, Эшби Параден, Сассекс, — медленно повторил Билл. Ему не нужно было записывать адрес в книжку — слова огненными буквами впечатались в его память.
Ибо в этот день Билла Харди настигла любовь. Для точности повествования заметим, что в прошлые годы подобное уже случалось с ним раза два-три. Однако теперь он сам видел, что то были мальчишеские фантазии.
А теперь — настоящее.
— Ах, Билл, — сказал он. — Ты чуть-чуть разминулся с моей сестрой. Часов на семь. Она ушла примерно в половине двенадцатого.
— Не знал, что у тебя есть сестра.
— Уже давно. Ну, какие новости? Как твой адвокат?
— Почти как всегда, только сегодня он пригласил меня пообедать.
Алджи покачал головой.
— Не нравится мне это. Сдается мне, он тебя обрабатывает. Не давай ему ни пенни. Держись за свои деньги, как приклеенный. И вот, кстати, добавь к ним.
— Что это?
— Казначейский билет на пять фунтов, пожертвованный моим дядюшкой.
— Оставь себе.
— Нет уж, возьми. Я не буду себя уважать, если не разделю с тобой бремя домашних расходов.
— Ну, хорошо, раз так, — нехотя отвечал Билл.
Он протянул руку, и Алджи испытующе на нее уставился.
— Ага! — сказал он.
— А, царапины, — сказал Билл. — Это меня…
Алджи остановил его жестом.
— Можешь не рассказывать. Я всегда боялся, что это случится. Ах уж эти порывистые натуры! Когда вы встречаете девушку, которая вам нравится, вы без лишних слов хватаете ее в охапку и начинаете целовать. И что дальше? Она, как честная девушка, царапает вас до кости. И поделом. Будем надеяться, что это послужит тебе уроком.
— Между прочим, то была кошка.
— Увиливаешь? Мог бы придумать что-нибудь пооригинальнее.
— Она залезла на дерево…
— Еще чего!
— И девушка попросила ее снять.
Суровость Алджи мигом растаяла.
— Билл, — сказал он, — я был не прав. Приношу всяческие извинения и беру назад свои упреки. Так это ты идиот, который залез на дерево? Сестра мне все рассказала.
Билл заметно вздрогнул.
— Ты не хочешь сказать, что это твоя сестра?
— Полагаю, она очень гордится нашим родством. Оно поднимает ее в глазах друзей.
— Она не очень на тебя похожа.
— Да, бедняжка, это тайно ее гнетет. Хотел бы я получать по пять фунтов всякий раз, как она глядит на меня своими голубыми глазами и говорит: «Ах, если бы я была большой, сильной и красивой, как ты!» Очень жаль, что она такая мелкая инфузория.
Билл снова заметно вздрогнул и сказал сухо: — Мне она не показалась мелкой инфузорией.
— Но все-таки вроде пигалицы, да? Однако, учти, она очень славная. Лучше не бывает. Да, Джейн — девушка, что надо.
— Ее так зовут?
— Да.
— Джейн, — благоговейно повторил Билл, смакуя имя на языке, как выдержанный портвейн. — Она часто бывает в этих краях?
— Вряд ли еще приедет. Она живет в загородном доме с моим дядей Генри, первоначальным владельцем этих пяти фунтов.
— Где дом?
— Эшби-холл, Эшби Параден, Сассекс.
— Эшби-холл, Эшби Параден, Сассекс, — медленно повторил Билл. Ему не нужно было записывать адрес в книжку — слова огненными буквами впечатались в его память.
Ибо в этот день Билла Харди настигла любовь. Для точности повествования заметим, что в прошлые годы подобное уже случалось с ним раза два-три. Однако теперь он сам видел, что то были мальчишеские фантазии.
А теперь — настоящее.
Глава третья
А теперь менестрель, настроив арфу, готов воспеть Дж. Уэнделла Стикни.
Единственный сын покойного Дж. Дж. Стикни из «Молочных продуктов Стикни», он жил со своей теткой Келли и английским камердинером Кларксоном в квартире на Парк-авеню, которую вполне мог себе позволить. Его отец был как раз таким магнатом, какого описала Джейн, и оставил наследство, удовлетворившее бы даже взыскательного Алджи. И Генри правильно угадал в нем ценителя искусств. Кроме стрижки купонов, он не имел к финансам никакого касательства. Коммерция его не привлекала.
В тот миг, когда он появляется в нашем повествовании, Дж. Уэнделл Стикни сидел у себя в кабинете, переваривая обед, который приготовила Аллилуйя Джонсон, приходящая кухарка, и в ожидании кофе читал тощую брошюру, озаглавленную «Международный рынок предметов искусства». Если верить издателям, здесь ежемесячно публиковались цены на живописные произведения, старинную мебель и objects d'art. Внимание его привлекло объявление господ Сотби из Лондона, которые собирались выставить на торги французское пресс-папье восемнадцатого века, описанное следующим образом:
109. Пресс-папье, Клиши, двойная позолота, бирюза, с изящным грибком, снаружи в лиловую и белую полоску, три концентрические ряда розовых, синих и зеленых стеклянных палочек в технике миллефьоре, в центре — алая роза в кольце белых палочек авантюринового стекла, сбоку прорезано пять круглых окошек, одно большое окошко вверху, основание звездчатой огранки.
Нормального человека, читающего главным образом с целью узнать, что убийца — дворецкий, вряд ли тронула бы эта жемчужина английской прозы. Иное дело мистер Стикни. Описание задело глубинные струны его сердца. Глаза за очками в черепаховой оправе вспыхнули, дыхание участилось, в душе созрела решимость немедленно связаться со своим лондонским агентом.
Генри и Джейн, пытаясь угадать, что он собирает, блуждали во тьме. Не фарфор и не первые издания, не марки, не картины и не тропические рыбки. Уэнделл Стикни собирал французские пресс-папье восемнадцатого века.
Когда человек тратит уйму времени и денег на то, что большинство его друзей и знакомых отказалось бы принять в дар, невольно задаешься вопросом: как он до этого дошел. Хотелось бы знать подробнее, откуда у мистера Стикни пагубное пристрастие к пресс-папье, изготовленным во Франции в восемнадцатом столетии. Известно, что первые экземпляры достались ему в наследство от крестного (который собирал так же ручки от зонтиков работы Карла Фаберже). Надо думать, что после этого он время от времени бессистемно покупал новые, полагая, как и многие коллекционеры, что еще от одного вреда не будет, и он может бросить, когда угодно.
Старая, старая история. Человек говорит себе, что французские пресс-папье — всего лишь баловство, он всегда сможет без них прожить, а сам уже на крючке. В жизни Уэнделла этот момент остался далеко позади. Он уже не пытался противостоять своей страсти. Французские пресс-папье восемнадцатого века вошли в его кровь. Он не мог смотреть на них или читать про них без алчного трепета.
Он перечитывал описание грибка, круглых окошек и звездчатой огранки, замирая на каждом слове, когда его вывел из задумчивости взрыв веселья в коридоре. Уэнделл различал серебристый смех тетушки Келли и басовитые раскаты миссис Аллилуйи Джонсон. Потом хлопнула входная дверь, возвестив, что кухарка ушла в родной Гаарлем, а тетушка, пережиток покойного Теодора Стикни, вошла в кабинет.
Келли дышала здоровьем и жизнерадостностью. В свои почти пятьдесят она сохранила немало былой красоты, однако из-за нежелания считать калории утратила юную стройность. Сегодня она напоминала хористку из «Зигфелд Фолли», которую забыли под дождем и она немножко разбухла. У нее были большие глаза, которые в данную минуту весело сверкали. Аллилуйя, сообщила Келли, только что рассказала преуморительную историю. Мистер Стикни затрепетал. Его постоянно приводила в ужас привычка фамильярничать с низшими сословиями. Мистер Стикни первый превозносил готовку миссис Джонсон, особенно жареную курицу по-плантаторски, однако считал ее неподходящей приятельницей для женщины, которая, пусть и не по рождению, носит гордую фамилию Стикни. Если миссис Джонсон хочет рассказывать смешные истории, пусть рассказывает их в своем кругу.
— Это про ее деверя Эфраима…
— Не желаю слушать, — сказал Уэнделл.
Наступила недолгая тишина. Мистер Стикни думал о тетке и мечтал, чтобы она лучше следовала кодексу семейства, известного своей правильностью. Да, она добрая, веселая и отзывчивая, но ей не хватает лоска, к тому же она совсем не осознает своего общественного положения. Уэнделл был согласен со своей сестрой, миссис Лореттой Стикни-Паунд, известной публицисткой, что, женившись на танцовщице, дядя Теодор совершил главную ошибку в жизни, и без того вызывавшей множество нареканий.
Единственный сын покойного Дж. Дж. Стикни из «Молочных продуктов Стикни», он жил со своей теткой Келли и английским камердинером Кларксоном в квартире на Парк-авеню, которую вполне мог себе позволить. Его отец был как раз таким магнатом, какого описала Джейн, и оставил наследство, удовлетворившее бы даже взыскательного Алджи. И Генри правильно угадал в нем ценителя искусств. Кроме стрижки купонов, он не имел к финансам никакого касательства. Коммерция его не привлекала.
В тот миг, когда он появляется в нашем повествовании, Дж. Уэнделл Стикни сидел у себя в кабинете, переваривая обед, который приготовила Аллилуйя Джонсон, приходящая кухарка, и в ожидании кофе читал тощую брошюру, озаглавленную «Международный рынок предметов искусства». Если верить издателям, здесь ежемесячно публиковались цены на живописные произведения, старинную мебель и objects d'art. Внимание его привлекло объявление господ Сотби из Лондона, которые собирались выставить на торги французское пресс-папье восемнадцатого века, описанное следующим образом:
109. Пресс-папье, Клиши, двойная позолота, бирюза, с изящным грибком, снаружи в лиловую и белую полоску, три концентрические ряда розовых, синих и зеленых стеклянных палочек в технике миллефьоре, в центре — алая роза в кольце белых палочек авантюринового стекла, сбоку прорезано пять круглых окошек, одно большое окошко вверху, основание звездчатой огранки.
Нормального человека, читающего главным образом с целью узнать, что убийца — дворецкий, вряд ли тронула бы эта жемчужина английской прозы. Иное дело мистер Стикни. Описание задело глубинные струны его сердца. Глаза за очками в черепаховой оправе вспыхнули, дыхание участилось, в душе созрела решимость немедленно связаться со своим лондонским агентом.
Генри и Джейн, пытаясь угадать, что он собирает, блуждали во тьме. Не фарфор и не первые издания, не марки, не картины и не тропические рыбки. Уэнделл Стикни собирал французские пресс-папье восемнадцатого века.
Когда человек тратит уйму времени и денег на то, что большинство его друзей и знакомых отказалось бы принять в дар, невольно задаешься вопросом: как он до этого дошел. Хотелось бы знать подробнее, откуда у мистера Стикни пагубное пристрастие к пресс-папье, изготовленным во Франции в восемнадцатом столетии. Известно, что первые экземпляры достались ему в наследство от крестного (который собирал так же ручки от зонтиков работы Карла Фаберже). Надо думать, что после этого он время от времени бессистемно покупал новые, полагая, как и многие коллекционеры, что еще от одного вреда не будет, и он может бросить, когда угодно.
Старая, старая история. Человек говорит себе, что французские пресс-папье — всего лишь баловство, он всегда сможет без них прожить, а сам уже на крючке. В жизни Уэнделла этот момент остался далеко позади. Он уже не пытался противостоять своей страсти. Французские пресс-папье восемнадцатого века вошли в его кровь. Он не мог смотреть на них или читать про них без алчного трепета.
Он перечитывал описание грибка, круглых окошек и звездчатой огранки, замирая на каждом слове, когда его вывел из задумчивости взрыв веселья в коридоре. Уэнделл различал серебристый смех тетушки Келли и басовитые раскаты миссис Аллилуйи Джонсон. Потом хлопнула входная дверь, возвестив, что кухарка ушла в родной Гаарлем, а тетушка, пережиток покойного Теодора Стикни, вошла в кабинет.
Келли дышала здоровьем и жизнерадостностью. В свои почти пятьдесят она сохранила немало былой красоты, однако из-за нежелания считать калории утратила юную стройность. Сегодня она напоминала хористку из «Зигфелд Фолли», которую забыли под дождем и она немножко разбухла. У нее были большие глаза, которые в данную минуту весело сверкали. Аллилуйя, сообщила Келли, только что рассказала преуморительную историю. Мистер Стикни затрепетал. Его постоянно приводила в ужас привычка фамильярничать с низшими сословиями. Мистер Стикни первый превозносил готовку миссис Джонсон, особенно жареную курицу по-плантаторски, однако считал ее неподходящей приятельницей для женщины, которая, пусть и не по рождению, носит гордую фамилию Стикни. Если миссис Джонсон хочет рассказывать смешные истории, пусть рассказывает их в своем кругу.
— Это про ее деверя Эфраима…
— Не желаю слушать, — сказал Уэнделл.
Наступила недолгая тишина. Мистер Стикни думал о тетке и мечтал, чтобы она лучше следовала кодексу семейства, известного своей правильностью. Да, она добрая, веселая и отзывчивая, но ей не хватает лоска, к тому же она совсем не осознает своего общественного положения. Уэнделл был согласен со своей сестрой, миссис Лореттой Стикни-Паунд, известной публицисткой, что, женившись на танцовщице, дядя Теодор совершил главную ошибку в жизни, и без того вызывавшей множество нареканий.