Страница:
Мистер Кибл, когда она начала эту бессвязную речь, негодующе пытался высвободить свой рукав из ее пальцев. Но тут он перестал сопротивляться. Сомнения в квалификации Фредди, терзавшие его в кресле Дж.Банкса, продолжали тихонько шевелиться в нем. Его убеждение, что Фредди — весьма шаткая опора, не поколебалось. Вернее, оно укрепилось. Он посмотрел на Еву. Посмотрел испытующе. В ее молящие глаза он направил взгляд, который, казалось, зондировал ее душу до самых глубин и обнаружил там честность, сочувствие и — что было особенно важно — живой ум. Он мог бы месяц простоять, глядя в рыбьи глаза Фредди, но все равно не нащупал бы в них и сотой доли такого ума. И он принял решение. Эта девушка — его союзница. Энергичная, смелая девушка. Девушка, стоящая десяти тысяч Фредди Трипвудов… Хотя, подумал мистер Кибл, это не такой уж комплимент. Он отбросил последние колебания.
— Дело обстоит так… — сказал мистер Кибл.
IV
V
VI
11. Почти исключительно посвященная цветочным горшкам
I
— Дело обстоит так… — сказал мистер Кибл.
IV
Когда за завтраком леди Констанция властно сообщила Псмиту, что по расписанию вечером ему предстоит в парадной гостиной читать избранные отрывки из «Песен пакости» Ролстона Мактодда перед полным составом гостей замка, это явилось совершенным сюрпризом и для Псмита, и для вышеназванных гостей, а для тех из них, кто был молод и принадлежал к бездуховному полу, — попросту ударом в солнечное сплетение, от которого им никак не удавалось оправиться. Правда, они и раньше смутно знали, что он принадлежит к литературному племени, но его наружность, его манеры казались им абсолютно нормальными и приятными, а потому им в голову не приходило, что он прячет за пазухой нечто столь смертоносное, как «Песни пакости». Среди золотой молодежи преобладало мнение, что это уж слишком-слишком и чересчур дорогая цена даже за щедрое гостеприимство Бландингса. Лишь те, кто живал в замке до эры кокетничания ее милости с Музами, более или менее смирились. Эти стойкие души рассуждали, что данное козлище, хотя, конечно, достаточно гнусное, вряд ли окажется хуже субъекта, который в прошлом ноябре наставлял своих слушателей в теософии, и уж почти наверное лучше оратора, который в дни Шифлийской регаты битых два часа обращал их в вегетарианство.
Сам Псмит взирал на предстоящее испытание с полным самообладанием. Он не принадлежал к тем, кого мысль о публичном выступлении ввергает в нервный ужас. Ему нравился звук собственного голоса, и наступивший вечер нашел его спокойным и бодрым. Прогуливаясь по озаренной звездами террасе, он с удовлетворением прислушивался к ропоту голосов в наполняющейся гостиной и курил сигарету -последнюю перед тем, как долг призовет его. А когда лишь в нескольких шагах перед собой он увидел, что на балюстраде сидит и смотрит в бархатный мрак Ева Халлидей, то ощутил себя и вовсе счастливым.
Весь день он все острее чувствовал, как ему не хватает еще одного чудесного тет-а-тета с Евой Халлидей, которые так скрашивали, его жизнь в Бландингсе. Ее нелепое пристрастие — им оплакиваемое — непременно каждый день трудиться несколько часов, за которые ей платят, вынудило его утром держаться в стороне от комнатки за библиотекой, где она занималась каталогизированием. Когда же он направился туда после второго завтрака, то комнатка оказалась пустой. И вот теперь, приближаясь к Еве, он радостно думал о всех восхитительных пеших прогулках, о чудесном скольжении по озеру и увлекательнейших разговорах, которые укрепили в нем убеждение, что из всех возможных девушек она — единственно возможная. Ему казалось, что она не просто красива, но и стимулирует высочайшие достоинства его души и интеллекта. Иными словами, она позволяла ему завладевать разговором чаще и дольше, чем остальные знакомые ему девушки.
Его несколько удивило, что она не сделала никакой попытки поздороваться с ним. Казалось, она его даже не заметила. Однако летняя ночь не была такой уж черной, чтобы вовсе скрывать его от ее глаз. И даже если она его не видела, то не могла не услышать, ибо лишь несколько мгновений тому назад он довольно шумно споткнулся о большой цветочный горшок — один из тех шестнадцати, которые днем Ангус Макаллистер, без сомнения, во имя какой-то благой цели выстроил стройным рядом поперек террасы.
— Приятный вечер, — заметил он, грациозно опускаясь на балюстраду возле нее.
Ева на краткий миг повернула голову, а затем вновь уставилась во тьму.
— Да, — сказала она.
Бурной радости в ней не ощущалось, но Псмит не отступил.
— Звезды! — сказал он, указывая на эти светила благодушным жестом, в котором, однако, не было и следа покровительственности. — Яркие, мерцающие и, если мне будет дозволено так выразиться, расположенные с большим вкусом. Когда я был еще дитятей, некто, чье имя изгладилось из моей памяти, научил меня узнавать Орион. А также Марс, Венеру и Юпитер. Счастлив сказать, что эти абсолютно бесполезные сведения мной давно забыты. Тем не менее могу достаточно авторитетно утверждать, что вон та закорюка чуть-чуть правее — это Большая Медведица.
— Да?
— Да, безусловно, уверяю вас. — Заметив, что астрономия не вызывает у его собеседницы захватывающего интереса, Псмит испробовал путешествия. — По слухам, — сказал он, — вы днем побывали в Маркет-Бландингсе?
— Да.
— Прелестное селение! — Да.
Наступила пауза. Псмит вынул монокль из глаза и принялся задумчиво его протирать. Летний вечер, как ему почудилось, стал заметно холоднее.
— Что мне нравится в английских сельских местностях? -начал он снова. — А то, что власть предержащие, достроив что-либо, на этом кончают. Где-то в царствование Генриха Восьмого, как рисует мне воображение, старший каменщик похлопал завершающий дом мастерком и возгласил: «Вот, ребята, значит, Маркет-Бландингс». С чем его подручные, без сомнения, согласились, выкрикивая всякие красноречивые архаизмы, бывшие тогда в употреблении. И они ушли и оставили городок, и больше его с тех пор никто не трогал. Что я, со своей стороны, от всего сердца одобряю. Приют покоя. Вы согласны?
— Да.
Насколько позволяла темнота, Псмит вопросительно посмотрел на Еву сквозь монокль. Настроение, в котором он ее застал, было каким-то новым и странным. До сих пор, хотя она и чаровала его, уступая ему львиную долю диалога, все же они делили разговор в пропорции один к четырем. И хотя Псмиту нравилось, когда в беседах с другими людьми ему не мешали произносить длинные монологи, от Евы он ждал чуть большей словоохотливости.
— Вы придете меня послушать?
— Нет.
Некоторая перемена по сравнению с «да», но и только. Для того чтобы обескуражить Псмита, требовалось очень много, но и в нем радостная бодрость чуть поугасла. Тем не менее он не оставил своих попыток.
— Как всегда, вы демонстрируете безупречный здравый смысл, — сказал он одобрительно. — Трудно придумать более чешуйчатый способ коротать душистый летний вечер. — Он оставил тему чтения стихов. Интереса она не пробудила, это было ясно. Ей не хватало увлекательности. — Я тоже сегодня днем побывал в Маркет-Бландингсе, — сообщил он. — Товарищ Бакстер открыл мне, что вы отправились туда, и я последовал за вами. Не сумев отыскать вас, я завернул на полчасика в местный кинодворец. Там показывали одиннадцатую серию многосерийной фильмы. В финале индейцы, похитившие героиню, привязывали ее к жертвеннику и верховный жрец подбирался к ней с ножом. Герой же только-только начал карабкаться вверх по довольно-таки зловредному обрыву, торопясь прийти к ней на помощь. В заключительном кадре были крупным планом показаны его пальцы, медленно соскальзывающие с края каменного выступа. Серия двенадцатая на следующей неделе.
Ева глядела в летний мрак и молчала. — Боюсь, все кончится трагично, — сказал Псмит со вздохом. — Он ее спасет.
Ева обернулась к нему с угрожающей внезапностью.
— Сказать вам, для чего я отправилась сегодня в Маркет-Бландингс?
— Пожалуйста! — сердечно ответил Псмит. — Не мне допускать критику, но, по правде говоря, я уже давно ждал, когда вы поведаете мне свои приключения. Я ведь непростительно монополизировал разговор.
— Для того, чтобы повидать Синтию.
Монокль выскочил из глаза Псмита и заплясал на шнурке. Псмит не легко терялся, но это неожиданное сообщение вслед за странной односложностью ее предыдущих ответов его, бесспорно, несколько ошарашило. Впереди замаячили нежданные трудности, и вновь он поймал себя на нехороших мыслях по адресу этой проклятой бабы, которая вдруг возникала неведомо откуда. Какой безоблачной была бы жизнь, подумал он с тоскливой грустью, если бы у Ролстона Мактодда хватило ума остаться холостяком.
— А, Синтию? — сказал он.
— Да, Синтию, — ответила Ева. Настырная миссис Мактодд носила имя, удивительно приспособленное для того, чтобы шипеть его сквозь стиснутые зубы, и Ева этим воспользовалась в полной мере.
Псмиту стало ясно, что его милая собеседница находится в состоянии плохо скрытого бешенства и что на него вот-вот обрушится буря. Он напрягся, готовясь ее встретить.
— Сразу же после нашего разговора на озере в первый день, — сухо продолжала Ева, — я написала Синтии, прося, чтобы она немедленно приехала и остановилась в «Гербе Эмсуортов»…
— На главной улице, — вставил Псмит. — Знаю, знаю. Хорошее пиво.
— Что!
— Я сказал, что там подают хорошее пиво…
— При чем тут пиво! — воскликнула Ева.
— Конечно, конечно. Я так, к слову.
— Сегодня со второй почтой я получила от нее письмо, что она будет там днем. И я бросилась туда. Я хотела… — Ева засмеялась глухим горьким смехом такого калибра, который оказался бы не по зубам даже высокородному Фредди Трипвуду, большому специалисту по этой части. — Я хотела помирить вас. Я подумала, что, повидав ее, поговорив с ней, сумею свести вас вместе.
Псмит, хотя его и томило тревожное чувство, что он обороняется на последнем рубеже, все-таки собрался с силами настолько, что ласково погладил ее руку, которая, словно белый хрупкий цветок, лежала рядом с ним на балюстраде.
— Как похоже на вас! — прожурчал он. — Поступок, достойный вашего великого сердца. Но, боюсь, пропасть между мной и Синтией так глубока, что…
Ева отдернула руку, обернулась, и ее негодующий взгляд располосовал его.
— Я виделась с Синтией. И она сказала мне, что ее муж в Париже.
— Но почему, во имя всего святого, — сказал Псмит, продолжая мужественно отбиваться вопреки нарастающему ощущению, что он безнадежно отстает от заданного темпа, — но почему ей это пришло в голову?
— Вам правда интересно?
— Чрезвычайно.
— Ну так я вам скажу. В голову ей это пришло потому, что она получила от него письмо оттуда, — он умоляет ее приехать к нему. И только она кончила рассказывать мне про это, как я увидела вас из окна. Вы шли по улице, и я спросила Синтию, знает ли она вас, а она сказала, что никогда в жизни вас не видела.
— Женщины забывают так быстро! — вздохнул Псмит.
— Единственное оправдание, которое я могу подыскать для вас, — бушевала Ева полушепотом, поскольку кто-то вышел из дверей и терраса уже не была в их полном распоряжении, — что вы сумасшедший. Стоит мне вспомнить, что вы наговорили мне про бедняжку Синтию в тот день на озере, стоит вспомнить, сколько сочувствия я потратила на вас зря…
— Отнюдь не зря, — твердо поправил ее Псмит. — Оно потрачено вовсе не зря. Благодаря ему я полюбил вас еще больше, если только это возможно.
Ева полагала, что начала тираду, которой ей хватит, пока она полностью не изольет свое возмущение и не успокоится. Но эти немыслимые слова оборвали нить ее филиппики настолько непоправимо, что она могла только уставиться на него в изумленном молчании.
— Женская интуиция, — проникновенно продолжал Псмит, — несомненно, уже давно подсказала вам, что я люблю вас с пылом, для выражения которого в моем убогом лексиконе не найти достойных выражений. Справедливо, как вы хотели заметить, мы знакомы относительно короткое время, если измерять его днями и часами. Но что с того?
Ева подняла брови. Голос ее был холоден и враждебен.
— После того, что произошло, — сказала она, — мне, видимо, не следует удивляться тому, что вы способны на все, но тем не менее вы действительно выбрали эту минуту, чтобы… чтобы сделать мне предложение?
— Если воспользоваться вашим любимым словом, то да.
— И думаете, что я отнесусь к этому серьезно?
— Естественно, нет. На данное признание я смотрю исключительно как на пробный выстрел. Если угодно, можете считать его официальной заявкой. Я хочу только быть формально зачисленным в претендента на вашу руку. Я хочу, чтобы вы, если вы будете столь добры, просто учли мои слова и время от времени их вспоминали бы. Как выразился бы товарищ Кутс — мой юный друг, который еще не был вам представлен, — прожуйте это дело хорошенько.
— Я…
— Не исключено, — продолжал Псмит, — что в черную минуту — а черные минуты бывают у нас всех, даже у самых солнечных натур, — вы скажете себе: «Никто меня не любит!» Так вот, мне хотелось бы, чтобы в подобную минуту вы не преминули добавить: «Нет, я ошибаюсь. Есть кто-то, кто меня любит». Вначале, возможно, это будет дарить лишь слабое утешение, но постепенно с течением дней, которые мы будем проводить в постоянном общении, моя натура развернется перед вами точно лепестки робкого цветка под солнечными лучами и…
Глаза Евы раскрылись еще шире. Она полагала, что уже ничему не удивится, но тут осознала свою ошибку.
— Неужели вы намерены остаться здесь и теперь? — ахнула она.
— Всенепременно. А что?
— Но… но что помешает мне сообщить всем, что вы не мистер Мактодд?
— Ваша добрая благородная душа. Ваше великодушное сердце. Ваша ангельская снисходительность.
— О!…
— Учитывая, что я только потому явился сюда в качестве Мактодда… А если бы вы его видели, то поняли бы, что он отнюдь не тот, за кого утонченный и брезгливый человек позволит принять себя с легким сердцем… Итак, учитывая, что я взял на себя обязанности дублера только для того, чтобы проникнуть в замок и быть поближе к вам, то не думаю, что у вас достанет духа допустить, чтобы меня вышвырнули вон. Попробуйте понять, что произошло. Когда лорд Эмсуорт начал болтать со мной, принимая меня за товарища Мактодда, я позволил ему пребывать в заблуждении исключительно из деликатности — чтобы не ставить его в неловкое положение. Даже когда он сообщил, что мне предстоит поехать с ним в Бландингс на пятичасовом поезде, я твердо знал, что никуда не поеду. И, лишь увидев, как вы беседуете с ним на улице, а потом услышав от него, что он в ближайшем будущем ожидает вашего прибытия под свой гостеприимный кров, я решил, что для смелого человека иного выхода не остается. Вспомните! Уже дважды в тот день вы исчезали из моей жизни — могу ли я добавить: забирая с собой солнечный свет? — и я испугался, что вы исчезнете из нее навсегда. Как ни тяжко мне было в нарушение правил хорошего тона обманом проникнуть в эту обитель счастья, иного способа я не нашел. И вот я здесь!
— Нет, вы все-таки сумасшедший.
— Ну, как я уже упомянул, с течением дней у вас будет масса удобных случаев изучить мою личность, и вполне возможно, что со временем любовь честного сердца может показаться вам достойной вашего внимания. Могу добавить, что полюбил вас с той минуты, когда увидел, как вы прячетесь от дождя под маркизой на Дувр-стрит, и, помнится, так и сказал товарищу Уолдервику, когда краткое время спустя он остановил меня, чтобы поболтать о своем зонте. Я не настаиваю на немедленном ответе…
— Еще бы!
— Я лишь говорю: «Подумайте об этом». Это не причинит вам душевных терзаний. Другие же любят вас. Фредди Трипвуд любит вас. Так добавьте меня к. списку. Ничего другого я не прошу. Время от времени вспоминайте меня. Подумайте о том, что ко мне можно мало-помалу приобрести вкус. Не исключено, что маслины, когда вы попробовали их в первый раз, вам не понравились, и не исключено, что теперь они вам нравятся. Предоставьте мне тот же шанс, какой предоставили маслинам. Вспомните также, как мало, в сущности, вы можете поставить мне в вину. Если вы вдумаетесь, к чему в конечном счете все сводится? Поставить мне в вину вы можете лишь одно — что я не являюсь Ролстоном Мактоддом. Но как относительно мало число людей, которые являются Ролстоном Мактоддом. Размышляйте в таком духе…
Он умолк, потому что некто, вышедший несколько минут тому назад из замка на террасу, теперь возник прямо перед ними, и сверкнувшее в звездном свете стекло выдало в пришельце Компетентного Бакстера.
— Все ждут, мистер Мактодд, — сказал Компетентный Бакстер, как обычно произнося эту фамилию явно сардоническим тоном.
— Ах да! — отозвался Псмит. — Ах да! Я было забыл. Но немедленно приступлю к делу. Вы совершенно уверены, мисс Халлидей, что ушат современнейшей поэзии вас не прельщает?
— Совершенно.
— Хотя в этот самый миг, по словам нашего любезного друга, цвет юности и красоты заполонил гостиную, изнывая в ожидании. Ну-ну! Вот такие странные противоречия личных вкусов и слагаются в то, что мы именуем Жизнью. Пожалуй, я как-нибудь напишу об этом поэму. Что же, товарищ Бакстер, вперед и выше! Не должно обманывать ожидания моих поклонников.
Несколько минут после того, как они оставили ее одну — Бакстер безмолвный и ледяной, Псмит, само дружелюбие, впиваясь пальцами в локоть своего спутника и указывая достопримечательности на их пути, — Ева продолжала сидеть на балюстраде и раздумывать. Она теперь смеялась, но смех этот прятал чувство, вызывавшее у нее недоумение. Ей уже довелось выслушать предложения руки и сердца от порядочного числа претендентов на них, но еще ни разу она не испытывала после этой процедуры такой непонятной пьянящей радости. Псмит был не похож ни на одного из мужчин, встречавшихся ей на жизненной дороге, а непохожесть была качеством, которое Ева ценила.
Она только-только пришла к выводу, что жизнь той, кто когда-нибудь рискнет разделить ее с Псмитом, скучной, во всяком случае, не будет, когда странные события, развернувшиеся в непосредственной близости от нее, прервали эти размышления.
Она как раз соскользнула с балюстрады и пошла наискось через террасу к двери, но задержалась под большим открытым окном парадной гостиной и прислушалась. Приглушенно, словно с валика играющего вдали фонографа, до нее донесся голос Псмита, декламирующего стихи. И даже на этом расстоянии его невозмутимое самообладание вызвало улыбку на ее губах.
Вот тут— то с ошеломляющей внезапностью сияющий прямоугольник окна над ней стал темным. Как и остальные окна замка, выходившие на эту сторону. Фонарь, озарявший величественные двери, уже не сиял. И смешанный гул голосов, донесшийся сверху, был перекрыт терпеливым голосом Псмита, который веско произнес:
— Уважаемые дамы и господа, если не ошибаюсь, погас свет.
Ночную тьму пронзил истошный визг. Что-то, сверкнув в воздухе падучей звездой, легло у ног Евы, и, нагнувшись, она увидела в своей руке брильянтовое колье леди Констанции Кибл.
Сам Псмит взирал на предстоящее испытание с полным самообладанием. Он не принадлежал к тем, кого мысль о публичном выступлении ввергает в нервный ужас. Ему нравился звук собственного голоса, и наступивший вечер нашел его спокойным и бодрым. Прогуливаясь по озаренной звездами террасе, он с удовлетворением прислушивался к ропоту голосов в наполняющейся гостиной и курил сигарету -последнюю перед тем, как долг призовет его. А когда лишь в нескольких шагах перед собой он увидел, что на балюстраде сидит и смотрит в бархатный мрак Ева Халлидей, то ощутил себя и вовсе счастливым.
Весь день он все острее чувствовал, как ему не хватает еще одного чудесного тет-а-тета с Евой Халлидей, которые так скрашивали, его жизнь в Бландингсе. Ее нелепое пристрастие — им оплакиваемое — непременно каждый день трудиться несколько часов, за которые ей платят, вынудило его утром держаться в стороне от комнатки за библиотекой, где она занималась каталогизированием. Когда же он направился туда после второго завтрака, то комнатка оказалась пустой. И вот теперь, приближаясь к Еве, он радостно думал о всех восхитительных пеших прогулках, о чудесном скольжении по озеру и увлекательнейших разговорах, которые укрепили в нем убеждение, что из всех возможных девушек она — единственно возможная. Ему казалось, что она не просто красива, но и стимулирует высочайшие достоинства его души и интеллекта. Иными словами, она позволяла ему завладевать разговором чаще и дольше, чем остальные знакомые ему девушки.
Его несколько удивило, что она не сделала никакой попытки поздороваться с ним. Казалось, она его даже не заметила. Однако летняя ночь не была такой уж черной, чтобы вовсе скрывать его от ее глаз. И даже если она его не видела, то не могла не услышать, ибо лишь несколько мгновений тому назад он довольно шумно споткнулся о большой цветочный горшок — один из тех шестнадцати, которые днем Ангус Макаллистер, без сомнения, во имя какой-то благой цели выстроил стройным рядом поперек террасы.
— Приятный вечер, — заметил он, грациозно опускаясь на балюстраду возле нее.
Ева на краткий миг повернула голову, а затем вновь уставилась во тьму.
— Да, — сказала она.
Бурной радости в ней не ощущалось, но Псмит не отступил.
— Звезды! — сказал он, указывая на эти светила благодушным жестом, в котором, однако, не было и следа покровительственности. — Яркие, мерцающие и, если мне будет дозволено так выразиться, расположенные с большим вкусом. Когда я был еще дитятей, некто, чье имя изгладилось из моей памяти, научил меня узнавать Орион. А также Марс, Венеру и Юпитер. Счастлив сказать, что эти абсолютно бесполезные сведения мной давно забыты. Тем не менее могу достаточно авторитетно утверждать, что вон та закорюка чуть-чуть правее — это Большая Медведица.
— Да?
— Да, безусловно, уверяю вас. — Заметив, что астрономия не вызывает у его собеседницы захватывающего интереса, Псмит испробовал путешествия. — По слухам, — сказал он, — вы днем побывали в Маркет-Бландингсе?
— Да.
— Прелестное селение! — Да.
Наступила пауза. Псмит вынул монокль из глаза и принялся задумчиво его протирать. Летний вечер, как ему почудилось, стал заметно холоднее.
— Что мне нравится в английских сельских местностях? -начал он снова. — А то, что власть предержащие, достроив что-либо, на этом кончают. Где-то в царствование Генриха Восьмого, как рисует мне воображение, старший каменщик похлопал завершающий дом мастерком и возгласил: «Вот, ребята, значит, Маркет-Бландингс». С чем его подручные, без сомнения, согласились, выкрикивая всякие красноречивые архаизмы, бывшие тогда в употреблении. И они ушли и оставили городок, и больше его с тех пор никто не трогал. Что я, со своей стороны, от всего сердца одобряю. Приют покоя. Вы согласны?
— Да.
Насколько позволяла темнота, Псмит вопросительно посмотрел на Еву сквозь монокль. Настроение, в котором он ее застал, было каким-то новым и странным. До сих пор, хотя она и чаровала его, уступая ему львиную долю диалога, все же они делили разговор в пропорции один к четырем. И хотя Псмиту нравилось, когда в беседах с другими людьми ему не мешали произносить длинные монологи, от Евы он ждал чуть большей словоохотливости.
— Вы придете меня послушать?
— Нет.
Некоторая перемена по сравнению с «да», но и только. Для того чтобы обескуражить Псмита, требовалось очень много, но и в нем радостная бодрость чуть поугасла. Тем не менее он не оставил своих попыток.
— Как всегда, вы демонстрируете безупречный здравый смысл, — сказал он одобрительно. — Трудно придумать более чешуйчатый способ коротать душистый летний вечер. — Он оставил тему чтения стихов. Интереса она не пробудила, это было ясно. Ей не хватало увлекательности. — Я тоже сегодня днем побывал в Маркет-Бландингсе, — сообщил он. — Товарищ Бакстер открыл мне, что вы отправились туда, и я последовал за вами. Не сумев отыскать вас, я завернул на полчасика в местный кинодворец. Там показывали одиннадцатую серию многосерийной фильмы. В финале индейцы, похитившие героиню, привязывали ее к жертвеннику и верховный жрец подбирался к ней с ножом. Герой же только-только начал карабкаться вверх по довольно-таки зловредному обрыву, торопясь прийти к ней на помощь. В заключительном кадре были крупным планом показаны его пальцы, медленно соскальзывающие с края каменного выступа. Серия двенадцатая на следующей неделе.
Ева глядела в летний мрак и молчала. — Боюсь, все кончится трагично, — сказал Псмит со вздохом. — Он ее спасет.
Ева обернулась к нему с угрожающей внезапностью.
— Сказать вам, для чего я отправилась сегодня в Маркет-Бландингс?
— Пожалуйста! — сердечно ответил Псмит. — Не мне допускать критику, но, по правде говоря, я уже давно ждал, когда вы поведаете мне свои приключения. Я ведь непростительно монополизировал разговор.
— Для того, чтобы повидать Синтию.
Монокль выскочил из глаза Псмита и заплясал на шнурке. Псмит не легко терялся, но это неожиданное сообщение вслед за странной односложностью ее предыдущих ответов его, бесспорно, несколько ошарашило. Впереди замаячили нежданные трудности, и вновь он поймал себя на нехороших мыслях по адресу этой проклятой бабы, которая вдруг возникала неведомо откуда. Какой безоблачной была бы жизнь, подумал он с тоскливой грустью, если бы у Ролстона Мактодда хватило ума остаться холостяком.
— А, Синтию? — сказал он.
— Да, Синтию, — ответила Ева. Настырная миссис Мактодд носила имя, удивительно приспособленное для того, чтобы шипеть его сквозь стиснутые зубы, и Ева этим воспользовалась в полной мере.
Псмиту стало ясно, что его милая собеседница находится в состоянии плохо скрытого бешенства и что на него вот-вот обрушится буря. Он напрягся, готовясь ее встретить.
— Сразу же после нашего разговора на озере в первый день, — сухо продолжала Ева, — я написала Синтии, прося, чтобы она немедленно приехала и остановилась в «Гербе Эмсуортов»…
— На главной улице, — вставил Псмит. — Знаю, знаю. Хорошее пиво.
— Что!
— Я сказал, что там подают хорошее пиво…
— При чем тут пиво! — воскликнула Ева.
— Конечно, конечно. Я так, к слову.
— Сегодня со второй почтой я получила от нее письмо, что она будет там днем. И я бросилась туда. Я хотела… — Ева засмеялась глухим горьким смехом такого калибра, который оказался бы не по зубам даже высокородному Фредди Трипвуду, большому специалисту по этой части. — Я хотела помирить вас. Я подумала, что, повидав ее, поговорив с ней, сумею свести вас вместе.
Псмит, хотя его и томило тревожное чувство, что он обороняется на последнем рубеже, все-таки собрался с силами настолько, что ласково погладил ее руку, которая, словно белый хрупкий цветок, лежала рядом с ним на балюстраде.
— Как похоже на вас! — прожурчал он. — Поступок, достойный вашего великого сердца. Но, боюсь, пропасть между мной и Синтией так глубока, что…
Ева отдернула руку, обернулась, и ее негодующий взгляд располосовал его.
— Я виделась с Синтией. И она сказала мне, что ее муж в Париже.
— Но почему, во имя всего святого, — сказал Псмит, продолжая мужественно отбиваться вопреки нарастающему ощущению, что он безнадежно отстает от заданного темпа, — но почему ей это пришло в голову?
— Вам правда интересно?
— Чрезвычайно.
— Ну так я вам скажу. В голову ей это пришло потому, что она получила от него письмо оттуда, — он умоляет ее приехать к нему. И только она кончила рассказывать мне про это, как я увидела вас из окна. Вы шли по улице, и я спросила Синтию, знает ли она вас, а она сказала, что никогда в жизни вас не видела.
— Женщины забывают так быстро! — вздохнул Псмит.
— Единственное оправдание, которое я могу подыскать для вас, — бушевала Ева полушепотом, поскольку кто-то вышел из дверей и терраса уже не была в их полном распоряжении, — что вы сумасшедший. Стоит мне вспомнить, что вы наговорили мне про бедняжку Синтию в тот день на озере, стоит вспомнить, сколько сочувствия я потратила на вас зря…
— Отнюдь не зря, — твердо поправил ее Псмит. — Оно потрачено вовсе не зря. Благодаря ему я полюбил вас еще больше, если только это возможно.
Ева полагала, что начала тираду, которой ей хватит, пока она полностью не изольет свое возмущение и не успокоится. Но эти немыслимые слова оборвали нить ее филиппики настолько непоправимо, что она могла только уставиться на него в изумленном молчании.
— Женская интуиция, — проникновенно продолжал Псмит, — несомненно, уже давно подсказала вам, что я люблю вас с пылом, для выражения которого в моем убогом лексиконе не найти достойных выражений. Справедливо, как вы хотели заметить, мы знакомы относительно короткое время, если измерять его днями и часами. Но что с того?
Ева подняла брови. Голос ее был холоден и враждебен.
— После того, что произошло, — сказала она, — мне, видимо, не следует удивляться тому, что вы способны на все, но тем не менее вы действительно выбрали эту минуту, чтобы… чтобы сделать мне предложение?
— Если воспользоваться вашим любимым словом, то да.
— И думаете, что я отнесусь к этому серьезно?
— Естественно, нет. На данное признание я смотрю исключительно как на пробный выстрел. Если угодно, можете считать его официальной заявкой. Я хочу только быть формально зачисленным в претендента на вашу руку. Я хочу, чтобы вы, если вы будете столь добры, просто учли мои слова и время от времени их вспоминали бы. Как выразился бы товарищ Кутс — мой юный друг, который еще не был вам представлен, — прожуйте это дело хорошенько.
— Я…
— Не исключено, — продолжал Псмит, — что в черную минуту — а черные минуты бывают у нас всех, даже у самых солнечных натур, — вы скажете себе: «Никто меня не любит!» Так вот, мне хотелось бы, чтобы в подобную минуту вы не преминули добавить: «Нет, я ошибаюсь. Есть кто-то, кто меня любит». Вначале, возможно, это будет дарить лишь слабое утешение, но постепенно с течением дней, которые мы будем проводить в постоянном общении, моя натура развернется перед вами точно лепестки робкого цветка под солнечными лучами и…
Глаза Евы раскрылись еще шире. Она полагала, что уже ничему не удивится, но тут осознала свою ошибку.
— Неужели вы намерены остаться здесь и теперь? — ахнула она.
— Всенепременно. А что?
— Но… но что помешает мне сообщить всем, что вы не мистер Мактодд?
— Ваша добрая благородная душа. Ваше великодушное сердце. Ваша ангельская снисходительность.
— О!…
— Учитывая, что я только потому явился сюда в качестве Мактодда… А если бы вы его видели, то поняли бы, что он отнюдь не тот, за кого утонченный и брезгливый человек позволит принять себя с легким сердцем… Итак, учитывая, что я взял на себя обязанности дублера только для того, чтобы проникнуть в замок и быть поближе к вам, то не думаю, что у вас достанет духа допустить, чтобы меня вышвырнули вон. Попробуйте понять, что произошло. Когда лорд Эмсуорт начал болтать со мной, принимая меня за товарища Мактодда, я позволил ему пребывать в заблуждении исключительно из деликатности — чтобы не ставить его в неловкое положение. Даже когда он сообщил, что мне предстоит поехать с ним в Бландингс на пятичасовом поезде, я твердо знал, что никуда не поеду. И, лишь увидев, как вы беседуете с ним на улице, а потом услышав от него, что он в ближайшем будущем ожидает вашего прибытия под свой гостеприимный кров, я решил, что для смелого человека иного выхода не остается. Вспомните! Уже дважды в тот день вы исчезали из моей жизни — могу ли я добавить: забирая с собой солнечный свет? — и я испугался, что вы исчезнете из нее навсегда. Как ни тяжко мне было в нарушение правил хорошего тона обманом проникнуть в эту обитель счастья, иного способа я не нашел. И вот я здесь!
— Нет, вы все-таки сумасшедший.
— Ну, как я уже упомянул, с течением дней у вас будет масса удобных случаев изучить мою личность, и вполне возможно, что со временем любовь честного сердца может показаться вам достойной вашего внимания. Могу добавить, что полюбил вас с той минуты, когда увидел, как вы прячетесь от дождя под маркизой на Дувр-стрит, и, помнится, так и сказал товарищу Уолдервику, когда краткое время спустя он остановил меня, чтобы поболтать о своем зонте. Я не настаиваю на немедленном ответе…
— Еще бы!
— Я лишь говорю: «Подумайте об этом». Это не причинит вам душевных терзаний. Другие же любят вас. Фредди Трипвуд любит вас. Так добавьте меня к. списку. Ничего другого я не прошу. Время от времени вспоминайте меня. Подумайте о том, что ко мне можно мало-помалу приобрести вкус. Не исключено, что маслины, когда вы попробовали их в первый раз, вам не понравились, и не исключено, что теперь они вам нравятся. Предоставьте мне тот же шанс, какой предоставили маслинам. Вспомните также, как мало, в сущности, вы можете поставить мне в вину. Если вы вдумаетесь, к чему в конечном счете все сводится? Поставить мне в вину вы можете лишь одно — что я не являюсь Ролстоном Мактоддом. Но как относительно мало число людей, которые являются Ролстоном Мактоддом. Размышляйте в таком духе…
Он умолк, потому что некто, вышедший несколько минут тому назад из замка на террасу, теперь возник прямо перед ними, и сверкнувшее в звездном свете стекло выдало в пришельце Компетентного Бакстера.
— Все ждут, мистер Мактодд, — сказал Компетентный Бакстер, как обычно произнося эту фамилию явно сардоническим тоном.
— Ах да! — отозвался Псмит. — Ах да! Я было забыл. Но немедленно приступлю к делу. Вы совершенно уверены, мисс Халлидей, что ушат современнейшей поэзии вас не прельщает?
— Совершенно.
— Хотя в этот самый миг, по словам нашего любезного друга, цвет юности и красоты заполонил гостиную, изнывая в ожидании. Ну-ну! Вот такие странные противоречия личных вкусов и слагаются в то, что мы именуем Жизнью. Пожалуй, я как-нибудь напишу об этом поэму. Что же, товарищ Бакстер, вперед и выше! Не должно обманывать ожидания моих поклонников.
Несколько минут после того, как они оставили ее одну — Бакстер безмолвный и ледяной, Псмит, само дружелюбие, впиваясь пальцами в локоть своего спутника и указывая достопримечательности на их пути, — Ева продолжала сидеть на балюстраде и раздумывать. Она теперь смеялась, но смех этот прятал чувство, вызывавшее у нее недоумение. Ей уже довелось выслушать предложения руки и сердца от порядочного числа претендентов на них, но еще ни разу она не испытывала после этой процедуры такой непонятной пьянящей радости. Псмит был не похож ни на одного из мужчин, встречавшихся ей на жизненной дороге, а непохожесть была качеством, которое Ева ценила.
Она только-только пришла к выводу, что жизнь той, кто когда-нибудь рискнет разделить ее с Псмитом, скучной, во всяком случае, не будет, когда странные события, развернувшиеся в непосредственной близости от нее, прервали эти размышления.
Она как раз соскользнула с балюстрады и пошла наискось через террасу к двери, но задержалась под большим открытым окном парадной гостиной и прислушалась. Приглушенно, словно с валика играющего вдали фонографа, до нее донесся голос Псмита, декламирующего стихи. И даже на этом расстоянии его невозмутимое самообладание вызвало улыбку на ее губах.
Вот тут— то с ошеломляющей внезапностью сияющий прямоугольник окна над ней стал темным. Как и остальные окна замка, выходившие на эту сторону. Фонарь, озарявший величественные двери, уже не сиял. И смешанный гул голосов, донесшийся сверху, был перекрыт терпеливым голосом Псмита, который веско произнес:
— Уважаемые дамы и господа, если не ошибаюсь, погас свет.
Ночную тьму пронзил истошный визг. Что-то, сверкнув в воздухе падучей звездой, легло у ног Евы, и, нагнувшись, она увидела в своей руке брильянтовое колье леди Констанции Кибл.
V
В нашей жизни быть готовым — это все. После завершения ее разговора с мистером Джозефом Киблом на главной улице Маркет-Бландингса Ева в уме перебирала план за планом, конечная цель которых сводилась именно к этому — как наложить руку на колье, — и каждый приходилось отбрасывать из-за той или иной досадной, но непреодолимой помехи. И вот теперь, когда Судьба со свойственной ей импульсивностью совершила за нее то, что ей, как она опасалась, совершить было не по силам, Ева не потратила ни секунды на бесплодное изумление пред свершившимся чудом. Оно нашло ее в состоянии полной готовности.
Она прикинула, не броситься ли через темный вестибюль и вверх по темной лестнице к себе в комнату. Но в любую минуту мог снова вспыхнуть свет, и что, если ей кто-нибудь встретится? Воспоминания о прочитанных детективных романах подсказали ей, что в подобных случаях людей задерживают и обыскивают…
Внезапно она поняла, что ей надо сделать. Неподалеку лежал на боку цветочный горшок, который Псмит опрокинул, направляясь к ней, когда она сидела на балюстраде. Конечно, у цветочного горшка как у тайника могли быть изъяны, но в эту минуту она мысленно не нашла ни единого. В большинстве цветочные горшки очень похожи, но это был цветочный горшок удивительно удобный для запоминания, ибо на жизненном пути, приведшем его из гончарни на террасу замка, он где-то приобрел мазок белой краски. Значит, она сумеет узнать его среди прочих ему подобных, когда глубокой ночью прокрадется сюда, чтобы извлечь добычу. И уж конечно, никому в голову не придет…
Она погрузила пальцы в рыхлую землю, потом выпрямилась, прерывисто дыша. Не слишком аккуратно, но сойдет.
Ева вытерла пальцы о траву, водворила горшок на его законное место в ряду прочих и точно летучий белый призрак метнулась через террасу в дом. А там под стук бешено колотящегося сердца пробралась ощупью в ванную вымыть руки.
Цветочный горшок стоимостью в двадцать тысяч фунтов мирно взирал на подмигивающие звезды.
Она прикинула, не броситься ли через темный вестибюль и вверх по темной лестнице к себе в комнату. Но в любую минуту мог снова вспыхнуть свет, и что, если ей кто-нибудь встретится? Воспоминания о прочитанных детективных романах подсказали ей, что в подобных случаях людей задерживают и обыскивают…
Внезапно она поняла, что ей надо сделать. Неподалеку лежал на боку цветочный горшок, который Псмит опрокинул, направляясь к ней, когда она сидела на балюстраде. Конечно, у цветочного горшка как у тайника могли быть изъяны, но в эту минуту она мысленно не нашла ни единого. В большинстве цветочные горшки очень похожи, но это был цветочный горшок удивительно удобный для запоминания, ибо на жизненном пути, приведшем его из гончарни на террасу замка, он где-то приобрел мазок белой краски. Значит, она сумеет узнать его среди прочих ему подобных, когда глубокой ночью прокрадется сюда, чтобы извлечь добычу. И уж конечно, никому в голову не придет…
Она погрузила пальцы в рыхлую землю, потом выпрямилась, прерывисто дыша. Не слишком аккуратно, но сойдет.
Ева вытерла пальцы о траву, водворила горшок на его законное место в ряду прочих и точно летучий белый призрак метнулась через террасу в дом. А там под стук бешено колотящегося сердца пробралась ощупью в ванную вымыть руки.
Цветочный горшок стоимостью в двадцать тысяч фунтов мирно взирал на подмигивающие звезды.
VI
Прошло не более двух минут, и из-за угла на террасу, отчаянно спуртуя, вылетел мистер Кутс. Как всегда, опоздав.
11. Почти исключительно посвященная цветочным горшкам
I
Компетентный Бакстер лихорадочно расхаживал по мягчайшему ковру парадной гостиной. Глаза за очками посверкивали, куполообразный лоб был иссечен складками. В большой комнате он был один. Суматоха и крики, царившие тут еще недавно, ушли в прошлое. Хотя они продолжались по всему замку, в гостиной властвовала тишина, пусть и не безмятежная.
Бакстер остановился, принял решение, направился к стене и нажал кнопку звонка.
— Томас! — сказал он, когда несколько мгновений спустя перед ним предстал лакей.
— Сэр?
— Пошлите ко мне Сьюзен.
— Сьюзен, сэр?
— Да, Сьюзен, — рявкнул Компетентный, всегда резкий со слугами. — Сьюзен, Сьюзен, Сьюзен… Новую горничную.
— А, да, сэр. Слушаю, сэр.
Томас удалился, внешне — сама безупречная почтительность, а внутри, по обыкновению, весь кипя из-за небрежной манеры, с какой секретарь распоряжался в замке. Под властью Бакстера прислуга Бландингса пребывала в состоянии разгорающегося недовольства.
— Сьюзен, — сказал Томас по прибытии в нижние сферы, — отправляйтесь наверх в гостиную. Проныра вас требует.
Миловидная молодая женщина, к которой он обращался, отложила вязанье.
— Кто? — спросила она.
— Мистер Чертов Бакстер. Вот проживете здесь подольше и поймете, что замок принадлежит ему. Как он ему достался, не знаю. Наверное, нашел у себя в чулке, — едко заметил Томас, — утром на Рождество. Так или не так, а вы идите наверх.
Стоукс, коллега Томаса, серьезного вида мужчина с большими залысинами, многозначительно покачал этими залысинами.
— Что-то случилось, — объявил он. — Говорите, что хотите, но то, что мы услышали, когда погас свет, был визг. Или, — добавил он внушительно, так как был солидным человеком и обозревал обе стороны медали, — или вопль. Это был визг или вопль. Я так тогда и сказал. «Вот!» — сказал я. «Слышите?» — сказал я. «Это кто-то завизжал», — сказал я. «Или завопил. Что-то там неладно!»
— Ну, Бакстера не укокошили, как ни жаль, — заметил Томас. — Он там визжит или вопит, требуя Сьюзен. «Пошлите ко мне Сьюзен! — продолжал Томас, изображая секретаря (его коронный номер). — Сьюзен, Сьюзен, Сьюзен». Так что идите-ка, дорогая моя, узнайте, что ему требуется.
— Иду.
— И, Сьюзен, — сказал Томас, а в его голос вплелась нежная нота, ибо, как ни кратко было пребывание новой горничной в Бландингсе, он обнаружил, что она успела произвести на него глубокое впечатление, — если он закатит вам скандал любого рода…
— Или описания, — вставил Стоукс.
— …или описания, — продолжал Томас, приняв это сло-во, — если он по той или иной причине сделает вам выговор, тут же возвращайтесь ко мне и выплачьте ваше горе на моей груди, договорились? Положите головку ко мне на плечо и имейте душу.
Новая горничная чопорно не пожелала ответить на это заманчивое приглашение и отправилась наверх, а Томас со вздохом, не лишенным мужественности, вернулся к прерванной партии в двадцать одно, которую разыгрывал с коллегой Стоуксом по полпенса за очко…
Компетентный Бакстер отошел к окну и вглядывался в ночь, когда в гостиную вошла Сьюзен.
— Вы желали меня видеть, мистер Бакстер?
Секретарь стремительно обернулся. Так тихо она открыла дверь и так бесшумно вошла, что ее присутствие в гостиной он обнаружил, только когда она заговорила. Такая уж ныла особенность у этой девушки, у Сьюзен — она всегда умудрялась некоторое время побыть среди присутствующих, прежде чем они замечали этот факт.
— О! Добрый вечер, мисс Симмонс. Вы вошли очень тихо.
— Привычка, — сказала горничная.
— Я даже вздрогнул!
— Извините. Для чего, — спросила она, прямо-таки бесчувственно отмахнувшись от возможного ущерба, который могла понести нервная система ее собеседника, — вы меня вызвали?
— Закройте дверь.
— Уже закрыла. Я всегда закрываю двери.
— Прошу вас, садитесь.
— Нет, благодарю вас, мистер Бакстер. Это может показаться странным, если кто-нибудь войдет.
Бакстер остановился, принял решение, направился к стене и нажал кнопку звонка.
— Томас! — сказал он, когда несколько мгновений спустя перед ним предстал лакей.
— Сэр?
— Пошлите ко мне Сьюзен.
— Сьюзен, сэр?
— Да, Сьюзен, — рявкнул Компетентный, всегда резкий со слугами. — Сьюзен, Сьюзен, Сьюзен… Новую горничную.
— А, да, сэр. Слушаю, сэр.
Томас удалился, внешне — сама безупречная почтительность, а внутри, по обыкновению, весь кипя из-за небрежной манеры, с какой секретарь распоряжался в замке. Под властью Бакстера прислуга Бландингса пребывала в состоянии разгорающегося недовольства.
— Сьюзен, — сказал Томас по прибытии в нижние сферы, — отправляйтесь наверх в гостиную. Проныра вас требует.
Миловидная молодая женщина, к которой он обращался, отложила вязанье.
— Кто? — спросила она.
— Мистер Чертов Бакстер. Вот проживете здесь подольше и поймете, что замок принадлежит ему. Как он ему достался, не знаю. Наверное, нашел у себя в чулке, — едко заметил Томас, — утром на Рождество. Так или не так, а вы идите наверх.
Стоукс, коллега Томаса, серьезного вида мужчина с большими залысинами, многозначительно покачал этими залысинами.
— Что-то случилось, — объявил он. — Говорите, что хотите, но то, что мы услышали, когда погас свет, был визг. Или, — добавил он внушительно, так как был солидным человеком и обозревал обе стороны медали, — или вопль. Это был визг или вопль. Я так тогда и сказал. «Вот!» — сказал я. «Слышите?» — сказал я. «Это кто-то завизжал», — сказал я. «Или завопил. Что-то там неладно!»
— Ну, Бакстера не укокошили, как ни жаль, — заметил Томас. — Он там визжит или вопит, требуя Сьюзен. «Пошлите ко мне Сьюзен! — продолжал Томас, изображая секретаря (его коронный номер). — Сьюзен, Сьюзен, Сьюзен». Так что идите-ка, дорогая моя, узнайте, что ему требуется.
— Иду.
— И, Сьюзен, — сказал Томас, а в его голос вплелась нежная нота, ибо, как ни кратко было пребывание новой горничной в Бландингсе, он обнаружил, что она успела произвести на него глубокое впечатление, — если он закатит вам скандал любого рода…
— Или описания, — вставил Стоукс.
— …или описания, — продолжал Томас, приняв это сло-во, — если он по той или иной причине сделает вам выговор, тут же возвращайтесь ко мне и выплачьте ваше горе на моей груди, договорились? Положите головку ко мне на плечо и имейте душу.
Новая горничная чопорно не пожелала ответить на это заманчивое приглашение и отправилась наверх, а Томас со вздохом, не лишенным мужественности, вернулся к прерванной партии в двадцать одно, которую разыгрывал с коллегой Стоуксом по полпенса за очко…
Компетентный Бакстер отошел к окну и вглядывался в ночь, когда в гостиную вошла Сьюзен.
— Вы желали меня видеть, мистер Бакстер?
Секретарь стремительно обернулся. Так тихо она открыла дверь и так бесшумно вошла, что ее присутствие в гостиной он обнаружил, только когда она заговорила. Такая уж ныла особенность у этой девушки, у Сьюзен — она всегда умудрялась некоторое время побыть среди присутствующих, прежде чем они замечали этот факт.
— О! Добрый вечер, мисс Симмонс. Вы вошли очень тихо.
— Привычка, — сказала горничная.
— Я даже вздрогнул!
— Извините. Для чего, — спросила она, прямо-таки бесчувственно отмахнувшись от возможного ущерба, который могла понести нервная система ее собеседника, — вы меня вызвали?
— Закройте дверь.
— Уже закрыла. Я всегда закрываю двери.
— Прошу вас, садитесь.
— Нет, благодарю вас, мистер Бакстер. Это может показаться странным, если кто-нибудь войдет.