Страница:
Минуло десять страж или чуть больше, и свет стал меркнуть. Я признался Ломеру и Никарет, что валюсь с ног от усталости. Они отвели меня в самый дальний от дверей конец, где было совсем темно, и объяснили, что это и будет моим местом, пока кто-нибудь из узников не умрет. Тогда я смогу занять лучшее. Когда они уходили, я слышал, как Никарет спросила: "Они придут сегодня?" Ответа я не расслышал, а задавать новые вопросы у меня не было сил. Ногами я почувствовал тонкую подстилку на полу; тогда я сел и уже собирался вытянуться во весь рост, как вдруг рука наткнулась на что-то живое. Голос Ионы произнес: - Что ты так дергаешься? Это всего лишь я. - Почему ты молчал? Я видел, как ты проходил мимо, но никак не мог оставить двух стариков. Почему ты не подошел? - Я молчал, потому что думал. А не подошел, потому что сначала тоже не мог отделаться от тех женщин, которые меня увели, а потом, наоборот, они не могли отделаться от меня. Северьян, я должен выбраться отсюда. - Кто бы этого не хотел! - ответил я. - И я - не исключение. - Но я должен. Он сжал мою руку своей узкой и твердой рукой - левой, настоящей. - Если не смогу, я убью себя или сойду с ума. Я был тебе верным другом, ведь правда? - Его голос понизился до еле слышного шепота. - Этот талисман, который ты носишь.., этот голубой камень.., не сможет ли он освободить нас? Я знаю, что преторианцы не нашли его, когда тебя обыскивали. Я следил за ними. - Мне не хотелось бы доставать его, - сказал я. - Он гак сияет в темноте. - Я приподниму подстилку и прикрою тебя. Я подождал, пока прикрытие не было готово, и достал Соготь. Свет его был так слаб, что я мог бы заслонить его ладонью. - Он умирает? - прошептал Иона. - Нет, он часто бывает таким. Но когда действует - например, когда он превратил воду в вино в нашем кувшине или заворожил обезьянолюдей - тогда светит очень ярко. Если он вообще способен помочь нам спастись, то, о всяком случае, не сейчас. - Давай поднесем его к двери. Вдруг он откроет замок. - Голос Иона дрожал. - Позже, когда все заснут. Я освобожу и их, если мы сами сумеем выбраться, но в противном случае - а я не думаю, что дверь откроется, - им лучше не знать о Когте, теперь скажи, почему ты должен выйти отсюда прямо сейчас, немедленно? - Пока ты говорил со стариками, - начал Иона, - меня расспрашивала целая семья. Там были несколько старых женщин, мужчина лет пятидесяти, другой мужчина лет тридцати, еще три женщины и целый выводок детей. Они привели меня в собственную нишу в стене. Другие узники не могли туда зайти, не получив приглашения, а такового не последовало. Я ждал, что мне станут задавать вопросы о друзьях на воле, о политике или же о войне в горах. Но оказалось, что им нужно от меня просто что-то вроде развлечения. Они желали послушать о реке, о том, где я побывал, и многие ли одеваются так же, как я. И еда - они очень много говорили о еде на свободе. Некоторые вопросы просто поражали своей нелепостью. Видел ли я когда-нибудь скотобойню? И просят ли животные не убивать их? И правда ли, что те, кто делает сахар, держат при себе отравленные мечи, чтобы охранять свой товар?.. Они никогда не видели пчел. Считают, что пчелы размером с кролика... Потом я сам стал их расспрашивать и выяснил, что никто из них, даже старухи, никогда не были на воле. Просто мужчин и женщин держат здесь вместе. По закону природы они производят на свет детей. И хотя некоторых потом забирают, большинство остаются здесь на всю жизнь. У них нет ни собственности, ни надежды на освобождение. Они даже и не знают, что такое свобода. Только старик и одна из девушек совершенно серьезно заявили о своем желании побывать наверху, но мне показалось, что они не имели при этом в виду остаться там. Старые женщины - по их заверениям, седьмое поколение узников, но одна из них обмолвилась, что ее мать тоже из седьмого поколения. В некоторых отношениях они довольно примечательные существа. Внешне они плоть от плоти этого подземелья, где провели всю жизнь. А все же.. - . Иона умолк, и я почувствовал, как давит на нас наступившая тишина. - Наверное, это можно назвать фамильной памятью. Традиции, передаваемые из поколения в поколение от вольных предков. Они уже даже не понимают значения некоторых слов, но продолжают цепляться за традиции, предания, потому что предания и имена - это все, что у них есть. Наступило молчание. Я погрузил тусклую искорку Когтя в голенище. Вокруг нас сгустилась непроглядная тьма. Затрудненное дыхание Ионы было похоже на звук мехов в кузне. - Я узнал имя первого узника - того, от которого они ведут свой род. Это был Кимлисунг. Тебе приходилось слышать такое имя? Я ответил, что не приходилось. - Или какое-нибудь похожее? Представь себе, что это не одно, а три слова. - Нет, ничего похожего, - ответил я. - У большинства из известных мне людей имя состоит из одного слова, как у тебя, если только другая часть имени не титул или что-то вроде клички, которая прижилась, потому что слишком уж много развелось Болканов, или Альтосов, или прочих. - Ты однажды сказал, что у меня как раз необычное имя. Так вот, имя Ким Ли Сунг было самым что ни на есть обычным в те времена, когда я был.., мальчиком. Ты слыхал что-нибудь о моем корабле, Северьян? Он назывался "Счастливое Облако". - Поисковый корабль? Нет, но... Мой взгляд уловил зеленоватое мерцание, такое слабое, что даже в полной тьме оно было едва различимо. Сразу же послышались бормочущие голоса, многократно отражавшиеся от стен огромного низкого зала. Я почувствовал, что Иона вскочил на ноги. Последовав его примеру, я едва успел выпрямиться, как глаза пронзила вспышка голубоватого пламени. Никогда в жизни я не ощущал такой боли - казалось, все лицо рвется на куски. И если бы не стена, я не удержался бы на ногах. Где-то дальше темноту снова прорезала вспышка, закричала женщина. Иона изрыгал сдавленные проклятия - во всяком случае, судя по интонации, потому что слов я не понимал. Его башмаки скребли пол. Снова ослепительный блеск. Я узнал те похожие на блеск молний лучи, которые видел, когда мастер Гурло, Рош и я пытали Теклу на "революционизаторе". Несомненно, Иона кричал так же, как и я, но в это время начался такой бедлам, что я не различил его голоса. Зеленоватое мерцание усилилось. Я смотрел на него, парализованный болью и охваченный таким ужасом, которого мне никогда больше не доводилось испытывать. Свет постепенно обретал форму чудовищного лица, вперившего в меня свои гигантские глаза-блюдца, а потом снова потускнел и растворился в темноте. Все это было неизмеримо страшнее, чем способно передать мое перо, и мне предстояло на всю жизнь остаться рабом пережитого ужаса. То был ужас перед болью и перед слепотой, хотя мы и так уже были слепы ко всему мало-мальски разумному. Стояла кромешная тьма, а никто из нас не мог ни зажечь свечи, ни даже высечь огня. Вся огромное помещение вопило, стенало и молило о помощи. И сквозь дикий вой я явственно услышал чистый молодой женский смех. Потом он умолк.
Глава 16
Иона
? жаждал света, как умирающий от голода жаждет куска мяса. Наконец, я вспомнил о Когте, или скорее это он будто бы вспомнил обо мне, потому что рука моя сама собой просунулась в голенище и извлекла его. И сразу боль утихла, все озарилось потоком чистого лазурного света. Крики стали еще громче, потому что для злосчастных обитателей темницы это сияние могло означать лишь новый кошмар. Я спрятал Коготь, стал ощупью искать Иону. Он лежал скорчившись, шагах в двадцати от нашего места, но был в сознании. Я оттащил его назад (он показался мне удивительно легким) и, укрыв нас обоих своим плащом, коснулся камнем его лба. Через непродолжительное время он сел. Я сказал, что тот ужас в камере, чем бы он на самом деле ни являлся, развеялся, и мы должны отдохнуть. Иона выпрямился и стал бормотать скороговоркой: - Надо запустить компрессоры, пока еще можно дышать. - Все хорошо, - попытался я успокоить его. - Все хорошо. Иона. - Сам презирая себя за это, я разговаривал с ним, будто с самым младшим из учеников, как когда-то, давным-давно, говорил со мной мастер Мальрубиус. Что-то холодное и твердое коснулось моего запястья, оно двигалось, как живое. Я схватил его - это оказалась железная рука Ионы. Потом я понял, что он пытается стиснуть ею мою руку. - Я чувствую тяжесть! - Его голос становился все громче. - Должно быть, это сигнальные огни. - Он повернулся на бок. Я услышал скрежет его руки на полу. Потом он стал гнусаво выкрикивать односложные слова. Этого языка я никогда не слышал. С великой надеждой я достал Коготь и снова приложил его ко лбу Ионы. Камень был тусклым, как в первый раз, когда мы смотрели на него этой ночью, а Ионе не стало легче, но постепенно мне кое-как удалось успокоить его. Наконец, когда самые неспокойные из наших соседей - и те уже давно затихли, мы тоже провалились в сон. Когда я проснулся, снова горели тусклые светильники, но я каким-то образом чувствовал, что на улице все еще ночь или, по крайней мере, самое раннее утро. Иона лежал со мной рядом. Он все еще спал. Платье на груди было разорвано, открывая страшный ожог от голубого луча. Мне пришла на память отрубленная рука обезьяночеловека, поэтому, убедившись, что никто за нами не наблюдает, я достал Коготь и стал водить им над раной. Он светился теперь гораздо ярче. Рана не затянулась, но стала заметно уже, края ее казались менее воспаленными. Чтобы добраться до нижнего конца раны, я слегка приподнял одежду. Просунув под нее руку, я услышал слабый звук - камень ударил по металлу. Я еще больше задрал одежду и увидел, что кожа моего друга на груди обрывается, как трава вокруг камня - дальше начиналось сияющее серебро. Сначала я предположил, что на нем кольчуга, но сразу же понял, что это не так. Просто здесь металл заменял живую плоть так же, как на его правой руке. До какого места он доходил, не было видно, а пощупать ноги я боялся - Иона мог проснуться. Я спрятал Коготь и поднялся. Нужно было побыть одному и хорошенько все обдумать. Я отошел от Ионы в центр зала. Помещение казалось необыкновенно странным даже вчера, когда все бодрствовали, ходили и разговаривали. Теперь подобное впечатление лишь усилилось - Уродливое подобие зала с неправильными углами, придавленное низким потолком. Надеясь работой мускулов привести в движение разум (как это часто случалось), я решил измерить шагами длину и ширину зала, ступая помягче, чтобы не будить спящих. Не прошел я и сорока шагов, как заметил предмет, казавшийся совершенно неуместным в этом скопище оборванных людей и драных полотняных подстилок. Это был женский шарф из тонкой дорогой материи абрикосового цвета. От него исходил неизъяснимый аромат, непохожий ни на один из запахов цветов или плодов Урса, но тонкий и приятный. Я уже складывал эту красивую вещицу, собираясь положить ее в свою ташку, как вдруг услышал детский голосок: - Это к несчастью. Большое несчастье. Разве ты не знаешь? Я огляделся по сторонам, потом опустил взгляд и увидел девочку с бледным лицом и сияющими полуночными глазами, которые казались слишком большими. Я спросил: - Что приносит несчастье, юная госпожа? - Подбирать находки. За ними потом приходят. А почему на тебе такая черная одежда? - Не черная, а цвета сажи - чернее черного. Протяни мне руку, и ты увидишь, как она исчезнет, когда я накину на нее плащ. Девочка серьезно кивнула маленькой и все же слишком крупной для тщедушного тела головкой. - На похоронах всегда одеваются в черное. Ты хоронишь людей? Когда хоронили мореплавателя, там были черные повозки, а за ними шли люди в черной одежде. Ты когда-нибудь видал такие похороны? Я нагнулся, чтобы ее серьезное личико оказалось на одном уровне с моим. - Такую одежду, как моя, на похороны никто не надевает, юная госпожа, - из опасения, чтобы его не приняли за одного из членов моей гильдии, а это было бы оскорбительно для умершего - почти всегда оскорбительно. Видишь этот шарф? Правда, красивый? Вот это вы и называете "находками"? Она кивнула: - Их иногда оставляют хлысты. Если что-нибудь найдешь, надо просунуть под дверь - они приходят и забирают свои вещи. Ее взгляд устремился на шрам, пересекавший мою правую щеку. Я коснулся его рукой. - Вот это хлысты? Те, кто это делает? Кто это? Я видел зеленое лицо. - И я тоже. - Она засмеялась, как будто зазвенели маленькие колокольчики. - Я думала, оно хочет меня съесть. - А теперь, похоже, ты уже не боишься? - Мама сказала, то, что мы видим в темноте, это ерунда - они каждый раз разные. Бояться надо хлыстов. Это от них больно. Она прижала меня к стене и заслонила от них. Твой друг просыпается. А почему у тебя такой смешной вид? (Я вспомнил, как смеялся вместе с другими - тремя юношами и двумя девушками. Гвиберт протягивал мне бич с тяжелой ручкой и кнутовищем из плетеной медной проволоки. Лолиан готовил шутиху, которую собирался раскрутить на длинной веревке.) - Северьян! - раздался голос Ионы. Я поспешил к нему. - Как я рад, что ты здесь. Мне показалось, ты куда-то исчез. - Куда ж тут исчезнешь? Сам знаешь. - Да, - сказал он, - теперь я все вспомнил. Знаешь, как называется это место? Мне вчера сказали. Оно называется "вестибюль". Впрочем, я вижу, тебе это известно и без меня. - Нет. - Но ты кивнул. - Я просто вспомнил это слово, когда ты его произнес. Я... Текла бывала здесь. Ей никогда не казалось, что это странное место для тюрьмы наверное, потому, что других тюрем она не видала.., пока не попала к нам в башню. А мне кажется. Одиночные камеры или, по крайней мере, несколько отдельных помещений гораздо удобнее. А может быть, я думаю так, потому что привык... Иона кое-как подтянулся на локтях и сел, прислонившись к стене. Его лицо побледнело под загаром и было покрыто испариной. Он сказал: - А ты не понимаешь, откуда взялась эта тюрьма? Оглянись-ка вокруг. Я посмотрел по сторонам, но увидел лишь то, что уже видел раньше уродливый с тусклым светильником зал. - Сначала это были обычные дворцовые покои - быть может, несколько помещений. Потом стены между комнатами снесли, а поверх старых полов настелили новый. А это, уверен, то, что называется фальшивым потолком. Наверняка, если приподнять одну из панелей, можно будет увидеть прежнюю конструкцию. Я встал и попытался это проделать, но, хотя пальцы касались прямоугольной панели, моего роста не хватало, чтобы приложить нужное усилие. Вдруг раздался голосок девочки, которая, несомненно, наблюдала за нами и слышала каждое наше слово: - Поднимите меня - я попробую. Она подбежала к нам. Я обхватил ее за талию и легко поднял над головой. Несколько секунд маленькие ручки сражались с деревянной плитой, потом плита приподнялась, посыпалась пыль. Над ней я увидел переплетение железных балок, а сквозь них - сводчатый потолок, расписанный облаками и птицами. Руки девочки ослабли, панель шлепнулось на место, обдав нас еще большим количеством пыли. Все исчезло из виду. Осторожно спустив девочку на пол, я обратился к Ионе: - Ты прав. Над этим потолком еще один - для помещения гораздо меньших размеров. Как ты догадался? - Потому что я говорил с этими людьми. Вчера. - Он поднял руки - и железную, и руку из плоти и крови, будто для того, чтобы потереть ими лицо. - Отошли ребенка, ладно? Я велел девочке возвращаться к матери, хотя, как я подозреваю, она пересекла комнату, а потом прокралась вдоль стены и подслушивала. - Я чувствую себя так, словно все это время боролся со сном, продолжал Иона. - Помню, я вчера сказал, что схожу с ума. -Может, наоборот, я только обретаю рассудок, и еще неизвестно, что хуже. - Он сидел, прислонившись спиной к стене, совсем как покойник, что сидел прислонившись к стволу дерева и которого мне довелось увидеть много позже. - На корабле я много читал. Однажды я прочел одну историю. Думаю, ты ничего не знаешь о ней. С той поры прошли многие тысячелетия. - Скорее всего, не знаю, - согласился я. - Все по-другому и в то же время так похоже. Странные обычаи и традиции... Странные учреждения. Я попросил у корабля, и он дал мне другую книгу. Лоб его все еще был влажен, разум, казалось, блуждал где-то далеко. Я взял кусочек фланели, которым обычно протирал меч, и отер им пот со лба Ионы. - Наследственные правители и наследственные подданные, и масса причудливых должностных лиц. Воины с длинными седыми усами. - На мгновение на его лице появился призрак прежней улыбки. - "Белый Рыцарь едет вниз по кочерге. Того и гляди упадет" - вот что было в записной книжке Короля. На дальнем конце зала происходило какое-то движение. Узники, спавшие или тихо шептавшиеся по углам, поднимались и тянулись в том направлении. Иона, который решил, что я вот-вот пойду за ними, вцепился мне в плечо левой рукой. Она казалась слабой, как рука женщины. - Так, как сейчас, ничто и никогда не начиналось. - Его голос приобрел неожиданную силу. - Северьян, король избирался при Марчфилде. Короли назначали графов. То время называлось темными веками. Лишь свободный житель Ломбардии мог стать бароном... Словно ниоткуда, перед нами возникла знакомая девочка: - Там еда. Вы идете? Я встал и сказал: - Я принесу чего-нибудь. Может, тебе полегчает. - Прочно укоренилось... Все продолжалось слишком долго. - Продвигаясь к толпе, я слышал, как Иона бормочет: - Люди не знали... Узники расходились по одному, каждый - с маленькой булочкой. К тому времени, как я дошел до дверного проема, там уже почти никого не было. Я видел открытую дверь, за ней коридор, прислужника в прозрачном газовом колпаке, приглядывающего за серебряной тележкой. Люди выходили в коридор и окружали тележку. Я последовал за ними и на минуту почувствовал себя на свободе. Иллюзия тут же рассеялась. В каждом конце коридора стояли хастарии, перегораживая его. Еще двое скрещенными копьями прикрывали дверь, ведущую в Колодец Зеленых Гонгов. Кто-то тронул меня за руку. Я оглянулся и увидел седовласую Никарет. - Бери поскорей, - сказала она. - Если не для себя, то для друга. Они никогда не приносят столько, чтобы хватило на всех. Я кивнул и, перегнувшись через спины, сумел ухватить пару черствых булок. - А часто дают еду? - Два раза в день. Вчера вас привели как раз после второй раздачи. Все стараются брать понемногу, но все равно не хватает. - Это сдобный хлеб. - Кончики моих пальцев стали липкими от сахарной пудры, булочки пахли лимоном, куркумой и мускатным "цветом". Старуха кивнула. - Да, как всегда, хотя он каждый день разный. В этом серебряном кофейнике кофе, а чашки - на нижней полке тележки. Большинство местных не любят его и не пьют. Думаю, мало кто знает, что это такое. Хлеб кончился. Все, кроме меня и Никарет, вернулись в низкий зал. Я взял с нижней полки чашку и наполнил ее. Кофе был очень крепкий, горячий и темный, щедро приправленный чем-то сладким, похожим на тимьянный мед. - Ты выпьешь? - Я собираюсь отнести его Ионе. Они разрешат мне взять чашку с собой? - Наверное, - ответила Никарет, мотнув головой в сторону стражников. Солдаты взяли копья на плечо, наконечники ярко вспыхнули. Вслед за Никарет я шагнул в вестибюль, дверь за нами захлопнулась. Я напомнил Никарет ее слова о том, что она находится здесь по доброй воле, и спросил, не знает ли она, почему заключенных кормят сдобными булками и южным кофе. - Ты и сам это знаешь, - ответила она. - Я слышу по твоему голосу. - Нет, но мне кажется, что Иона знает. - Может быть. Все потому, что эта тюрьма вовсе не настоящая тюрьма. Давным-давно - думаю, еще до правления Имара - существовал такой обычай, что Автарх должен сам судить тех, кого обвиняли в преступлении, совершенном в пределах Обители Абсолюта. Может, автархи думали, что, разбирая подобные дела, они смогут узнать о готовящихся заговорах. Или они просто надеялись, что если станут поступать по справедливости с людьми из собственного окружения, то устыдят завистников и обезоружат ненависть. Серьезные дела решались быстро, а менее важные обвиняемые должны были ждать суда здесь... Двери, открывавшиеся совсем недавно, снова распахнулись. Внутрь втолкнули маленького, потрепанного человечка, у которого не хватало передних зубов. Он упал на четвереньки, вскочил и бросился к моим ногам. Это был Гефор. В точности как при появлении нас с Ионой, его окружили узники. Они подняли его и стали выкрикивать вопросы. Никарет вместе с Ломером, который вскоре присоединился к ней, разогнали их и попросили Гефора назвать себя. Он схватил свою шляпу (напомнив мне то утро, когда он нашел меня отдыхающим на траве у Ктесифонского перекрестка) и заговорил: - Я раб своего господина, я - Гефор, с-с-странник быстролетный, владеющий картой, усыпанный дорожной пылью, п-п-покинутый и заброшенный... Он то и дело поглядывал на меня быстрыми, яркими глазками без ресниц и был удивительно похож на одну из безволосых крыс шатлены Лелии, которые умели кружиться и кусать себя за хвост, если хлопнешь в ладоши. Мне так противно было на него смотреть, и я так беспокоился об Ионе, что я сразу же ушел оттуда, направившись к нашему месту. Образ трясущейся серой крысы все еще стоял передо мной, когда я опустился на подстилку, потом, как будто признав, что является всего лишь картинкой, всплывшей из мертвых воспоминаний Теклы, он канул в небытие. - Что-нибудь случилось? - спросил Иона. На вид он казался немного окрепшим. - Меня тревожат, мысли. - Палачу это не пристало, но я рад компании. Я протянул ему сладкие булки и поставил на пол чашку с кофе. - Городской кофе - без перца. Ты такой любишь? Он кивнул, поднял чашку и сделал глоток. - А ты? - Я свой уже выпил. Поешь хлеба, он очень вкусный. Он откусил от булки. - Мне нужно с кем-то поговорить - с тобой, даже если после этого ты сочтешь меня чудовищем. Между прочим, ты тоже чудовище, друг мой Северьян. Тебе это известно? Чудовище - потому что ты избрал своим ремеслом то, чем другие занимаются лишь ради удовольствия. - Ты весь в металлических заплатках. Не только рука. Я это недавно обнаружил, монстроподобный дружище Иона. А теперь поешь и выпей кофе. Следующая еда будет не раньше чем через восемь страж или около того. - Мы потерпели аварию. На Урсе прошло столько времени, что, когда мы вернулись, там ничего не осталось - ни порта, ни доков. Потом случилось так, что я потерял лицо и руку. Товарищи подлатали меня как смогли, но под рукой ничего не оказалось, кроме биологического материала. - Железной рукой, которую я всегда считал не более чем протезом, он приподнял вторую руку - из кости и мускулов - как человек, собирающийся отшвырнуть кусок какой-нибудь мерзости. - У тебя жар. Это из-за удара хлыста. Но ты скоро поправишься, мы выберемся отсюда, и ты найдешь Иоленту. Он кивнул. - Ты помнишь, когда мы уже почти прошли Врата Скорби во всей этой сумятице, она подняла лицо, и солнце осветило его с одной стороны? Я ответил, что помню. - До той поры я никогда не любил. Ни разу с тех пор, как распалась наша команда. - Если ты больше не можешь есть, отдохни. - Северьян! - Он снова схватил меня за плечо, но на этот раз металлической рукой, которая держала меня крепко, как клещами. - Ты должен поговорить со мной. Я не в силах выдержать собственных мыслей. Некоторое время я болтал обо всем, что приходило в голову, не дожидаясь ответной реакции. Потом я подумал о Текле, которая часто точно так же впадала в уныние, вспомнил, как читал ей. Я взял ее книгу в коричневом переплете и раскрыл наугад.
Глава 17
Сказка об ученом и его сыне
Часть 1
Твердыня магов
Eогда-то давным-давно на берегу неукротимого моря возвышался город светлых башен. И обитали в том городе мудрые. Правил городом закон, и тяготело над ним проклятие. Закон был таков: перед всеми, кто жил в городе, лежали лишь два пути - либо взрасти вместе с мудрыми и носить пышное одеяние с клобуком всех цветов радуги, либо покинуть город и устремиться во враждебный мир. Так вот, жил в том городе человек. Он уже много лет изучал магию, которой владели мудрецы города, а это была почти вся известная в мире магия. И приблизился он к тому времени, когда ему предстояло избрать свой путь. В разгар лета, когда даже стены, обращенные к морю, были увиты цветами с желтыми растрепанными головками, пошел он к мудрецу, лицо которого с незапамятных времен скрывал клобук всех цветов радуги и который был его учителем, и сказал: - Как бы мне, хотя я всего лишь невежда, занять место среди мудрых? Ибо я желаю всю свою жизнь посвятить изучению заклинаний, отнюдь не священных, и не хочу идти в злой мир, чтобы потом и кровью добывать хлеб свой. Старик рассмеялся и ответил: - А помнишь ли ты ныне, как, когда ты едва вышел из детского возраста, учил я тебя искусству, с помощью которого мы можем творить сыновей из ткани сновидений? Как искусен ты был тогда, превосходя способностями остальных учеников моих! Так вот, теперь ступай и сотвори себе сына, и тогда ты предстанешь перед лицом облаченных в клобуки и уподобишься нам. Но ученый ответил: - Не сейчас. Придет другое время года, и я сделаю, как ты велишь. Пришла осень. Сикоморы города светлых башен, огражденные от морских ветров высокими стенами, начали ронять листья, словно падало с ветвей золото, добытое магией их владельцев. Меж белыми башнями струились стаи диких гусей, а с ними летели орлы-ягнятники и скопы. Тогда старик снова послал за тем, кто был его учеником, и сказал: - Теперь уж пришла тебе пора претворить в плоть создание сновидений. Ибо все остальные, облаченные в многоцветные клобуки, начинают терять терпение. Кроме нас, ты самый старший в городе, и, если ты будешь проводить время в праздности, к зиме не миновать тебе изгнания. Но ученый ответил: - Мне еще надобно учиться, чтобы достигнуть того, к чему стремлюсь. Не можешь ли ты защитить меня от гнева облаченных в клобуки до весны? А старик, его учитель, думал о красоте деревьев, которые долгие годы радовали его взгляд не меньше, чем обнаженные тела женщин. И вот золотая осень улетела прочь, а на смену ей из своей закованной в лед столицы, где солнце катается по краю мира, как золотая бусина, а небо сияет разноцветным пламенем от Урса до самых звезд, крадучись явилась зима. Ее прикосновение обратило волны в сталь, и город магов приветствовал ее, вывесив на балконах ледяные знамена, а кровли увенчав искристым снегом. Старик снова призвал ученого, но ученый ответил то же, что и раньше. Явилась весна, неся радость всему в природе, но весной город оделся в траур, и зависть к чужому могуществу, червем точащая сердцевину плода, обуяла сердца магов. Ибо в городе правил закон, и тяготело над ним проклятие, и хотя в другие времена года царил закон, весною властвовало проклятие. Весной самые прекрасные девы города, дщери магов, облачались в зеленые одежды. Весенний ветерок развевал их золотистые волосы, а они босиком проходили через городские ворота и спускались по узкой тропе к гавани, где их ждал корабль под черными парусами. Из-за того, что волосы их золотились, как солома, а одежды были зелены, как трава, и потому, что было их так же много, что колосьев в снопе, маги называли их "Хлебными Девами". И вот когда тот человек, что был учеником старца, но сам еще не облачился в многоцветный клобук, услышал стенания и жалобы и увидал в окно процессию дев, он отложил в сторону все свои книги и стал рисовать на бумаге фигуры, каких не видал ни один смертный, и писать на многих языках, как в прошлые времена учил его старец.
Глава 16
Иона
? жаждал света, как умирающий от голода жаждет куска мяса. Наконец, я вспомнил о Когте, или скорее это он будто бы вспомнил обо мне, потому что рука моя сама собой просунулась в голенище и извлекла его. И сразу боль утихла, все озарилось потоком чистого лазурного света. Крики стали еще громче, потому что для злосчастных обитателей темницы это сияние могло означать лишь новый кошмар. Я спрятал Коготь, стал ощупью искать Иону. Он лежал скорчившись, шагах в двадцати от нашего места, но был в сознании. Я оттащил его назад (он показался мне удивительно легким) и, укрыв нас обоих своим плащом, коснулся камнем его лба. Через непродолжительное время он сел. Я сказал, что тот ужас в камере, чем бы он на самом деле ни являлся, развеялся, и мы должны отдохнуть. Иона выпрямился и стал бормотать скороговоркой: - Надо запустить компрессоры, пока еще можно дышать. - Все хорошо, - попытался я успокоить его. - Все хорошо. Иона. - Сам презирая себя за это, я разговаривал с ним, будто с самым младшим из учеников, как когда-то, давным-давно, говорил со мной мастер Мальрубиус. Что-то холодное и твердое коснулось моего запястья, оно двигалось, как живое. Я схватил его - это оказалась железная рука Ионы. Потом я понял, что он пытается стиснуть ею мою руку. - Я чувствую тяжесть! - Его голос становился все громче. - Должно быть, это сигнальные огни. - Он повернулся на бок. Я услышал скрежет его руки на полу. Потом он стал гнусаво выкрикивать односложные слова. Этого языка я никогда не слышал. С великой надеждой я достал Коготь и снова приложил его ко лбу Ионы. Камень был тусклым, как в первый раз, когда мы смотрели на него этой ночью, а Ионе не стало легче, но постепенно мне кое-как удалось успокоить его. Наконец, когда самые неспокойные из наших соседей - и те уже давно затихли, мы тоже провалились в сон. Когда я проснулся, снова горели тусклые светильники, но я каким-то образом чувствовал, что на улице все еще ночь или, по крайней мере, самое раннее утро. Иона лежал со мной рядом. Он все еще спал. Платье на груди было разорвано, открывая страшный ожог от голубого луча. Мне пришла на память отрубленная рука обезьяночеловека, поэтому, убедившись, что никто за нами не наблюдает, я достал Коготь и стал водить им над раной. Он светился теперь гораздо ярче. Рана не затянулась, но стала заметно уже, края ее казались менее воспаленными. Чтобы добраться до нижнего конца раны, я слегка приподнял одежду. Просунув под нее руку, я услышал слабый звук - камень ударил по металлу. Я еще больше задрал одежду и увидел, что кожа моего друга на груди обрывается, как трава вокруг камня - дальше начиналось сияющее серебро. Сначала я предположил, что на нем кольчуга, но сразу же понял, что это не так. Просто здесь металл заменял живую плоть так же, как на его правой руке. До какого места он доходил, не было видно, а пощупать ноги я боялся - Иона мог проснуться. Я спрятал Коготь и поднялся. Нужно было побыть одному и хорошенько все обдумать. Я отошел от Ионы в центр зала. Помещение казалось необыкновенно странным даже вчера, когда все бодрствовали, ходили и разговаривали. Теперь подобное впечатление лишь усилилось - Уродливое подобие зала с неправильными углами, придавленное низким потолком. Надеясь работой мускулов привести в движение разум (как это часто случалось), я решил измерить шагами длину и ширину зала, ступая помягче, чтобы не будить спящих. Не прошел я и сорока шагов, как заметил предмет, казавшийся совершенно неуместным в этом скопище оборванных людей и драных полотняных подстилок. Это был женский шарф из тонкой дорогой материи абрикосового цвета. От него исходил неизъяснимый аромат, непохожий ни на один из запахов цветов или плодов Урса, но тонкий и приятный. Я уже складывал эту красивую вещицу, собираясь положить ее в свою ташку, как вдруг услышал детский голосок: - Это к несчастью. Большое несчастье. Разве ты не знаешь? Я огляделся по сторонам, потом опустил взгляд и увидел девочку с бледным лицом и сияющими полуночными глазами, которые казались слишком большими. Я спросил: - Что приносит несчастье, юная госпожа? - Подбирать находки. За ними потом приходят. А почему на тебе такая черная одежда? - Не черная, а цвета сажи - чернее черного. Протяни мне руку, и ты увидишь, как она исчезнет, когда я накину на нее плащ. Девочка серьезно кивнула маленькой и все же слишком крупной для тщедушного тела головкой. - На похоронах всегда одеваются в черное. Ты хоронишь людей? Когда хоронили мореплавателя, там были черные повозки, а за ними шли люди в черной одежде. Ты когда-нибудь видал такие похороны? Я нагнулся, чтобы ее серьезное личико оказалось на одном уровне с моим. - Такую одежду, как моя, на похороны никто не надевает, юная госпожа, - из опасения, чтобы его не приняли за одного из членов моей гильдии, а это было бы оскорбительно для умершего - почти всегда оскорбительно. Видишь этот шарф? Правда, красивый? Вот это вы и называете "находками"? Она кивнула: - Их иногда оставляют хлысты. Если что-нибудь найдешь, надо просунуть под дверь - они приходят и забирают свои вещи. Ее взгляд устремился на шрам, пересекавший мою правую щеку. Я коснулся его рукой. - Вот это хлысты? Те, кто это делает? Кто это? Я видел зеленое лицо. - И я тоже. - Она засмеялась, как будто зазвенели маленькие колокольчики. - Я думала, оно хочет меня съесть. - А теперь, похоже, ты уже не боишься? - Мама сказала, то, что мы видим в темноте, это ерунда - они каждый раз разные. Бояться надо хлыстов. Это от них больно. Она прижала меня к стене и заслонила от них. Твой друг просыпается. А почему у тебя такой смешной вид? (Я вспомнил, как смеялся вместе с другими - тремя юношами и двумя девушками. Гвиберт протягивал мне бич с тяжелой ручкой и кнутовищем из плетеной медной проволоки. Лолиан готовил шутиху, которую собирался раскрутить на длинной веревке.) - Северьян! - раздался голос Ионы. Я поспешил к нему. - Как я рад, что ты здесь. Мне показалось, ты куда-то исчез. - Куда ж тут исчезнешь? Сам знаешь. - Да, - сказал он, - теперь я все вспомнил. Знаешь, как называется это место? Мне вчера сказали. Оно называется "вестибюль". Впрочем, я вижу, тебе это известно и без меня. - Нет. - Но ты кивнул. - Я просто вспомнил это слово, когда ты его произнес. Я... Текла бывала здесь. Ей никогда не казалось, что это странное место для тюрьмы наверное, потому, что других тюрем она не видала.., пока не попала к нам в башню. А мне кажется. Одиночные камеры или, по крайней мере, несколько отдельных помещений гораздо удобнее. А может быть, я думаю так, потому что привык... Иона кое-как подтянулся на локтях и сел, прислонившись к стене. Его лицо побледнело под загаром и было покрыто испариной. Он сказал: - А ты не понимаешь, откуда взялась эта тюрьма? Оглянись-ка вокруг. Я посмотрел по сторонам, но увидел лишь то, что уже видел раньше уродливый с тусклым светильником зал. - Сначала это были обычные дворцовые покои - быть может, несколько помещений. Потом стены между комнатами снесли, а поверх старых полов настелили новый. А это, уверен, то, что называется фальшивым потолком. Наверняка, если приподнять одну из панелей, можно будет увидеть прежнюю конструкцию. Я встал и попытался это проделать, но, хотя пальцы касались прямоугольной панели, моего роста не хватало, чтобы приложить нужное усилие. Вдруг раздался голосок девочки, которая, несомненно, наблюдала за нами и слышала каждое наше слово: - Поднимите меня - я попробую. Она подбежала к нам. Я обхватил ее за талию и легко поднял над головой. Несколько секунд маленькие ручки сражались с деревянной плитой, потом плита приподнялась, посыпалась пыль. Над ней я увидел переплетение железных балок, а сквозь них - сводчатый потолок, расписанный облаками и птицами. Руки девочки ослабли, панель шлепнулось на место, обдав нас еще большим количеством пыли. Все исчезло из виду. Осторожно спустив девочку на пол, я обратился к Ионе: - Ты прав. Над этим потолком еще один - для помещения гораздо меньших размеров. Как ты догадался? - Потому что я говорил с этими людьми. Вчера. - Он поднял руки - и железную, и руку из плоти и крови, будто для того, чтобы потереть ими лицо. - Отошли ребенка, ладно? Я велел девочке возвращаться к матери, хотя, как я подозреваю, она пересекла комнату, а потом прокралась вдоль стены и подслушивала. - Я чувствую себя так, словно все это время боролся со сном, продолжал Иона. - Помню, я вчера сказал, что схожу с ума. -Может, наоборот, я только обретаю рассудок, и еще неизвестно, что хуже. - Он сидел, прислонившись спиной к стене, совсем как покойник, что сидел прислонившись к стволу дерева и которого мне довелось увидеть много позже. - На корабле я много читал. Однажды я прочел одну историю. Думаю, ты ничего не знаешь о ней. С той поры прошли многие тысячелетия. - Скорее всего, не знаю, - согласился я. - Все по-другому и в то же время так похоже. Странные обычаи и традиции... Странные учреждения. Я попросил у корабля, и он дал мне другую книгу. Лоб его все еще был влажен, разум, казалось, блуждал где-то далеко. Я взял кусочек фланели, которым обычно протирал меч, и отер им пот со лба Ионы. - Наследственные правители и наследственные подданные, и масса причудливых должностных лиц. Воины с длинными седыми усами. - На мгновение на его лице появился призрак прежней улыбки. - "Белый Рыцарь едет вниз по кочерге. Того и гляди упадет" - вот что было в записной книжке Короля. На дальнем конце зала происходило какое-то движение. Узники, спавшие или тихо шептавшиеся по углам, поднимались и тянулись в том направлении. Иона, который решил, что я вот-вот пойду за ними, вцепился мне в плечо левой рукой. Она казалась слабой, как рука женщины. - Так, как сейчас, ничто и никогда не начиналось. - Его голос приобрел неожиданную силу. - Северьян, король избирался при Марчфилде. Короли назначали графов. То время называлось темными веками. Лишь свободный житель Ломбардии мог стать бароном... Словно ниоткуда, перед нами возникла знакомая девочка: - Там еда. Вы идете? Я встал и сказал: - Я принесу чего-нибудь. Может, тебе полегчает. - Прочно укоренилось... Все продолжалось слишком долго. - Продвигаясь к толпе, я слышал, как Иона бормочет: - Люди не знали... Узники расходились по одному, каждый - с маленькой булочкой. К тому времени, как я дошел до дверного проема, там уже почти никого не было. Я видел открытую дверь, за ней коридор, прислужника в прозрачном газовом колпаке, приглядывающего за серебряной тележкой. Люди выходили в коридор и окружали тележку. Я последовал за ними и на минуту почувствовал себя на свободе. Иллюзия тут же рассеялась. В каждом конце коридора стояли хастарии, перегораживая его. Еще двое скрещенными копьями прикрывали дверь, ведущую в Колодец Зеленых Гонгов. Кто-то тронул меня за руку. Я оглянулся и увидел седовласую Никарет. - Бери поскорей, - сказала она. - Если не для себя, то для друга. Они никогда не приносят столько, чтобы хватило на всех. Я кивнул и, перегнувшись через спины, сумел ухватить пару черствых булок. - А часто дают еду? - Два раза в день. Вчера вас привели как раз после второй раздачи. Все стараются брать понемногу, но все равно не хватает. - Это сдобный хлеб. - Кончики моих пальцев стали липкими от сахарной пудры, булочки пахли лимоном, куркумой и мускатным "цветом". Старуха кивнула. - Да, как всегда, хотя он каждый день разный. В этом серебряном кофейнике кофе, а чашки - на нижней полке тележки. Большинство местных не любят его и не пьют. Думаю, мало кто знает, что это такое. Хлеб кончился. Все, кроме меня и Никарет, вернулись в низкий зал. Я взял с нижней полки чашку и наполнил ее. Кофе был очень крепкий, горячий и темный, щедро приправленный чем-то сладким, похожим на тимьянный мед. - Ты выпьешь? - Я собираюсь отнести его Ионе. Они разрешат мне взять чашку с собой? - Наверное, - ответила Никарет, мотнув головой в сторону стражников. Солдаты взяли копья на плечо, наконечники ярко вспыхнули. Вслед за Никарет я шагнул в вестибюль, дверь за нами захлопнулась. Я напомнил Никарет ее слова о том, что она находится здесь по доброй воле, и спросил, не знает ли она, почему заключенных кормят сдобными булками и южным кофе. - Ты и сам это знаешь, - ответила она. - Я слышу по твоему голосу. - Нет, но мне кажется, что Иона знает. - Может быть. Все потому, что эта тюрьма вовсе не настоящая тюрьма. Давным-давно - думаю, еще до правления Имара - существовал такой обычай, что Автарх должен сам судить тех, кого обвиняли в преступлении, совершенном в пределах Обители Абсолюта. Может, автархи думали, что, разбирая подобные дела, они смогут узнать о готовящихся заговорах. Или они просто надеялись, что если станут поступать по справедливости с людьми из собственного окружения, то устыдят завистников и обезоружат ненависть. Серьезные дела решались быстро, а менее важные обвиняемые должны были ждать суда здесь... Двери, открывавшиеся совсем недавно, снова распахнулись. Внутрь втолкнули маленького, потрепанного человечка, у которого не хватало передних зубов. Он упал на четвереньки, вскочил и бросился к моим ногам. Это был Гефор. В точности как при появлении нас с Ионой, его окружили узники. Они подняли его и стали выкрикивать вопросы. Никарет вместе с Ломером, который вскоре присоединился к ней, разогнали их и попросили Гефора назвать себя. Он схватил свою шляпу (напомнив мне то утро, когда он нашел меня отдыхающим на траве у Ктесифонского перекрестка) и заговорил: - Я раб своего господина, я - Гефор, с-с-странник быстролетный, владеющий картой, усыпанный дорожной пылью, п-п-покинутый и заброшенный... Он то и дело поглядывал на меня быстрыми, яркими глазками без ресниц и был удивительно похож на одну из безволосых крыс шатлены Лелии, которые умели кружиться и кусать себя за хвост, если хлопнешь в ладоши. Мне так противно было на него смотреть, и я так беспокоился об Ионе, что я сразу же ушел оттуда, направившись к нашему месту. Образ трясущейся серой крысы все еще стоял передо мной, когда я опустился на подстилку, потом, как будто признав, что является всего лишь картинкой, всплывшей из мертвых воспоминаний Теклы, он канул в небытие. - Что-нибудь случилось? - спросил Иона. На вид он казался немного окрепшим. - Меня тревожат, мысли. - Палачу это не пристало, но я рад компании. Я протянул ему сладкие булки и поставил на пол чашку с кофе. - Городской кофе - без перца. Ты такой любишь? Он кивнул, поднял чашку и сделал глоток. - А ты? - Я свой уже выпил. Поешь хлеба, он очень вкусный. Он откусил от булки. - Мне нужно с кем-то поговорить - с тобой, даже если после этого ты сочтешь меня чудовищем. Между прочим, ты тоже чудовище, друг мой Северьян. Тебе это известно? Чудовище - потому что ты избрал своим ремеслом то, чем другие занимаются лишь ради удовольствия. - Ты весь в металлических заплатках. Не только рука. Я это недавно обнаружил, монстроподобный дружище Иона. А теперь поешь и выпей кофе. Следующая еда будет не раньше чем через восемь страж или около того. - Мы потерпели аварию. На Урсе прошло столько времени, что, когда мы вернулись, там ничего не осталось - ни порта, ни доков. Потом случилось так, что я потерял лицо и руку. Товарищи подлатали меня как смогли, но под рукой ничего не оказалось, кроме биологического материала. - Железной рукой, которую я всегда считал не более чем протезом, он приподнял вторую руку - из кости и мускулов - как человек, собирающийся отшвырнуть кусок какой-нибудь мерзости. - У тебя жар. Это из-за удара хлыста. Но ты скоро поправишься, мы выберемся отсюда, и ты найдешь Иоленту. Он кивнул. - Ты помнишь, когда мы уже почти прошли Врата Скорби во всей этой сумятице, она подняла лицо, и солнце осветило его с одной стороны? Я ответил, что помню. - До той поры я никогда не любил. Ни разу с тех пор, как распалась наша команда. - Если ты больше не можешь есть, отдохни. - Северьян! - Он снова схватил меня за плечо, но на этот раз металлической рукой, которая держала меня крепко, как клещами. - Ты должен поговорить со мной. Я не в силах выдержать собственных мыслей. Некоторое время я болтал обо всем, что приходило в голову, не дожидаясь ответной реакции. Потом я подумал о Текле, которая часто точно так же впадала в уныние, вспомнил, как читал ей. Я взял ее книгу в коричневом переплете и раскрыл наугад.
Глава 17
Сказка об ученом и его сыне
Часть 1
Твердыня магов
Eогда-то давным-давно на берегу неукротимого моря возвышался город светлых башен. И обитали в том городе мудрые. Правил городом закон, и тяготело над ним проклятие. Закон был таков: перед всеми, кто жил в городе, лежали лишь два пути - либо взрасти вместе с мудрыми и носить пышное одеяние с клобуком всех цветов радуги, либо покинуть город и устремиться во враждебный мир. Так вот, жил в том городе человек. Он уже много лет изучал магию, которой владели мудрецы города, а это была почти вся известная в мире магия. И приблизился он к тому времени, когда ему предстояло избрать свой путь. В разгар лета, когда даже стены, обращенные к морю, были увиты цветами с желтыми растрепанными головками, пошел он к мудрецу, лицо которого с незапамятных времен скрывал клобук всех цветов радуги и который был его учителем, и сказал: - Как бы мне, хотя я всего лишь невежда, занять место среди мудрых? Ибо я желаю всю свою жизнь посвятить изучению заклинаний, отнюдь не священных, и не хочу идти в злой мир, чтобы потом и кровью добывать хлеб свой. Старик рассмеялся и ответил: - А помнишь ли ты ныне, как, когда ты едва вышел из детского возраста, учил я тебя искусству, с помощью которого мы можем творить сыновей из ткани сновидений? Как искусен ты был тогда, превосходя способностями остальных учеников моих! Так вот, теперь ступай и сотвори себе сына, и тогда ты предстанешь перед лицом облаченных в клобуки и уподобишься нам. Но ученый ответил: - Не сейчас. Придет другое время года, и я сделаю, как ты велишь. Пришла осень. Сикоморы города светлых башен, огражденные от морских ветров высокими стенами, начали ронять листья, словно падало с ветвей золото, добытое магией их владельцев. Меж белыми башнями струились стаи диких гусей, а с ними летели орлы-ягнятники и скопы. Тогда старик снова послал за тем, кто был его учеником, и сказал: - Теперь уж пришла тебе пора претворить в плоть создание сновидений. Ибо все остальные, облаченные в многоцветные клобуки, начинают терять терпение. Кроме нас, ты самый старший в городе, и, если ты будешь проводить время в праздности, к зиме не миновать тебе изгнания. Но ученый ответил: - Мне еще надобно учиться, чтобы достигнуть того, к чему стремлюсь. Не можешь ли ты защитить меня от гнева облаченных в клобуки до весны? А старик, его учитель, думал о красоте деревьев, которые долгие годы радовали его взгляд не меньше, чем обнаженные тела женщин. И вот золотая осень улетела прочь, а на смену ей из своей закованной в лед столицы, где солнце катается по краю мира, как золотая бусина, а небо сияет разноцветным пламенем от Урса до самых звезд, крадучись явилась зима. Ее прикосновение обратило волны в сталь, и город магов приветствовал ее, вывесив на балконах ледяные знамена, а кровли увенчав искристым снегом. Старик снова призвал ученого, но ученый ответил то же, что и раньше. Явилась весна, неся радость всему в природе, но весной город оделся в траур, и зависть к чужому могуществу, червем точащая сердцевину плода, обуяла сердца магов. Ибо в городе правил закон, и тяготело над ним проклятие, и хотя в другие времена года царил закон, весною властвовало проклятие. Весной самые прекрасные девы города, дщери магов, облачались в зеленые одежды. Весенний ветерок развевал их золотистые волосы, а они босиком проходили через городские ворота и спускались по узкой тропе к гавани, где их ждал корабль под черными парусами. Из-за того, что волосы их золотились, как солома, а одежды были зелены, как трава, и потому, что было их так же много, что колосьев в снопе, маги называли их "Хлебными Девами". И вот когда тот человек, что был учеником старца, но сам еще не облачился в многоцветный клобук, услышал стенания и жалобы и увидал в окно процессию дев, он отложил в сторону все свои книги и стал рисовать на бумаге фигуры, каких не видал ни один смертный, и писать на многих языках, как в прошлые времена учил его старец.