Страница:
Плотно и размеренно отобедав в столовой при прокуратуре, Иван Дмитриевич заказал машину и около пятнадцати часов вошел в здание на Охотном ряду.
Но прежде чем войти, он сидел в машине у здания Госдумы, читал информацию, предоставленную ему операторами, водил по листу пальцем, жевал по привычке губами и выдувал сигаретный дым в приоткрытое окно.
У самого входа в Думу распечатку он разорвал на столько частей, на сколько позволила сила пальцев, и аккуратно опустил в урну – привычка. Политуправление блока, как ему подсказали полчаса назад по телефону, располагалось на четвертом этаже, поэтому он, помня о здоровье, двинулся не к лифту, а к лестнице.
Звонок из Генеральной прокуратуры создал некоторое удобство в общении. Почти все, кто мог хоть что-то сказать об Оресьеве, находились в Думе. Россия славится необычностью своих граждан. Их сплачивает почему-то убийство, а разобщает хорошая жизнь. И чем та жизнь лучше, тем глубже и откровеннее противоречия. Сегодня был как раз один из таких дней всеобщего сплочения: у входа в главную залу блока «Отчизна» располагался огромный портрет ее члена, стоял столик, на нем ваза, в ней цветы. Дума потеряла еще одного депутата, блок своего первого представителя. Вряд ли о таком развитии событий кто-то из рожденной для новых надежд россиян партии думал седьмого декабря минувшего года.
Тем не менее день такой наступил, и взору Ивана Дмитриевича, остановившегося на пороге залы, предстала соответствующая событию картина: за спиной следователя, за дверью, происходила суета, внутри помещения царило разочарование. Каждый выражал его по-своему, слезы были, но слезы присущи лишь женщинам, а их в зале было мало. У стола, по всей видимости, председательского, стоял на треноге еще один портрет Оресьева, тоже перетянутый траурной лентой, были и цветы, но стояли они в банках. Вероятно, лучшее содержимое было выставлено лицом к остальной Думе.
К Кряжину подошли, познакомились, посетовали на то, что не выслали машину сами, словно речь шла не о переезде следователя по особо важным делам с Большой Дмитровки на Охотный ряд, а о перевозе участкового через Волгу от деревни Красавка до села Воздвиженка, и пригласили войти. Задерживать следователя, видимо, было решено ненадолго, поэтому председатель и приближенные к нему лица провели Кряжина в кабинет.
В зале же продолжались разговоры, и Иван Дмитриевич думал о них по привычке сдержанно. Вероятно, что кто-то из этих людей свято верит в то, что председатель и его замы по политической борьбе расскажут следователю правду, какой она видится однопартийцам, после чего следователь выйдет из кабинета и через пару часов введет в залу убийцу вместе с заказчиком. Такое было впечатление у Кряжина. По обрывкам фраз этих людей, по посадке за столом, по их жестам. За годы работы в прокуратуре он привык к тому, что окружающие ждут от него, как от Копперфильда, чудес. По мере продвижения субъекта по служебной лестнице такое мнение усиливается, но чудить становится все труднее, а потому глубже претензии и шире разочарования. Найти убийцу владимирской старухи не так уж трудно, имея в голове разум, а не опилки с местной фабрики. Труднее объяснить мотивы убийства депутата, который в Москве всего полгода, а до этого являлся бардом в Кемеровской области.
Вот и председатель политсовета блока это подтверждает, говорит, что от округа Павел Федорович избирался. Люди слушали его песни, читали стихи, вспоминали былую родину и видели главным ее реаниматором Павла Федоровича, царствие ему небесное...
– Вы не представляете, какой широкой души был этот человек, – горячо, словно Кряжин ему не верил, говорил Каргалин Сергей Мартемьянович (так он представился очно, и так значилось в думском списке). – Вы хотите послушать, какие он писал песни?
Кряжин, застигнутый врасплох, пожал плечами и настроился на разговор долгий, все больше на бестолковый. Песни Иван Дмитриевич любил, творчество бардов в лице Владимира Семеновича и Юрия Визбора почитал, но более всего ему хотелось узнать: чем занимался бард Оресьев в Думе? Однако о главном принципе следователя – слушай, запоминай, встраивайся – он помнил, дети дома его не ждали, и жена за остывающим ужином не нервничала.
Песни тут слушали, как он понял, и до него, потому как один из главных людей в «Отчизне» (Кряжин выделил его как первого после Каргалина), подошел к стереосистеме и перемотал пленку назад. Система хорошая, «Kenwood», мощная. Если включить на полную катушку, то с верхнего этажа непременно раздастся стук по трубе и крики о том, что в Думе, однозначно, завелись подонки.
Дисков покойный Оресьев, по всей видимости, выпустить не успел, поэтому пришлось довольствоваться живым голосом через микрофон, под перебор гитарных струн.
– Это про любовь, – объяснил пятидесятилетний на вид Каргалин.
Кряжин благодарно кивнул.
– Есть и о родине, – сообщил председатель. – Включи, будь добр, Константин Константинович.
Константин Константинович перематывал пленку ровно столько, сколько нужно было Кряжину для того, чтобы догадаться о заранее подобранном для него репертуаре. Три аккорда, четко вписывающихся в канву повествования, зазвучали в просторном помещении.
Но Кряжин вдруг прервал его и повел речь совершенно не о душевном:
– Скажите, Сергей Мартемьянович, а какой пост занимал он в блоке «Отчизна»?
Казалось даже, что он этим вопросом привел председателя в растерянность.
– Павел Федорович? – повторил Каргалин, но тут же вошел в деловой ритм предложенной темы и уже спокойно отчеканил: – Он был сопредседателем блока.
– То есть, как я понял, сопредседателей у вас было двое? – Кряжин стал располагать на столе папку так, чтобы ни у кого из присутствующих не осталось сомнений в том, что он здесь надолго.
Каргалин посмотрел на Константина Константиновича, потом в окно, и объяснил:
– Нет, вы не правы. Видите ли, в чем дело... Мы решили, что два сопредседателя, это... как бы сказать. Недемократично, что ли. Либо один, либо другое нечетное число. Но, поскольку наш блок не настолько многочислен («к сожалению» – светилось на его лице), на съезде было решено избрать три сопредседателя. Ими стали я, Павел Федорович и Константин Константинович. Так мы избежали возможности авторитарного управления и необходимости вводить единицы заместителей. Несмотря на единое политическое руководство, я отвечал за общее управление, Константин Константинович Рылин ведал вопросами идеологической работы, а Оресьев... – Каргалин вздохнул и снова посмотрел на продолжающего стоять соратника по блоку. – Оресьев отвечал за связь с регионами.
Кряжин отметил, что впервые за все время разговора потерпевшего назвали по фамилии. Более того, у сопредседателя по общему управлению при упоминании этой фамилии в деловом контексте вырвался какой-то странный вздох. Сработала либо партийная привычка серьезного ко всему отношения, избавиться от которой не помешала даже смерть, либо Оресьев связывал что-то не так. Или не то, что связывать было нужно. Чирк!.. – в блокноте памяти «важняка» виртуальный карандаш сделал маленькую пометку.
– А что я должен был бы делать, возложи на меня такую обязанность, как связь с регионами? – проговорил Иван Дмитриевич, выискивая взглядом пепельницу.
Пепельницу нашли, и Кряжин закурил без всякого стеснения, потому что, войдя в это помещение, он сразу уловил тот старящий комнаты запах, который образуется лишь от постоянного курения.
К.К. Рылин, наконец-то, сел, заняв место через два стула от Каргалина, и сразу после этого образовалось то, на что Кряжин, следуя в Думу, надеялся. Появилась атмосфера работоспособности и деловитости, лишенная лирики, страстей и призывов к общественности – «знаете, каким он парнем был?». Отвечать на поставленный вопрос, по праву старшего среди оставшихся в живых сопредседателей, решился Каргалин.
Вообще, наблюдая за этими двумя людьми, Кряжин сразу уяснил для себя две вещи. Первое: меж ними отсутствуют разногласия вплоть до бытового уровня. Скажи С.М. К.К. : «Чай сегодня будем пить цейлонский, а не индийский!» – и К.К. направится искать индийский чай, на котором непременно должно быть написано: «цейлонский». Второе: верховодит здесь Каргалин. И портреты наверняка он велел расставить и указал – куда именно, и за цветами посылал, советуя, какие взять, чтобы они соответствовали моменту.
– Понимаете ли, в чем дело...
Иван Дмитриевич, вскормленный русской литературой и сам владеющий мастерством вести разговоры с вывертом, был уверен: когда разговор с тобой начинают с общепринятого среди политиков и других категорий неоткровенных граждан идиоматического оборота «понимаете ли», можно быть уверенным в том, что тебя считают за полного придурка или хотят развести на полную катушку, как лоха. Именно по этой причине Кряжин мгновенно натянул на лицо маску имбецила и наклонил набок голову. Так больше наговорят.
– Связь с регионами – труднейшее направление в деятельности политических движений...
Кряжин кивнул, и пепел упал на столешницу. Стараясь уместиться в паузу, которую ему специально для этого выделил Сергей Мартемьянович, следователь по особо важным смахнул пепел в руку и ссыпал в пепельницу.
– В связи с постоянной телевизионной агрессией правительственных каналов, пышущих ложью и откровенными призывами к гражданам лечь под власть, необходимо постоянно информировать электорат о действительном положении вещей. О направлениях политики блока «Отчизна», которому отдали свои голоса более шести процентов граждан, об исполнении наказов, о грабительских, захватнических, по отношению к селу, устремлениях действующего кабинета министров...
– Я не понял, – поморщился Кряжин. – Вы – аграрии?
Вероятно, «важняк» с мятым лицом из Генпрокуратуры был не единственным, кто задавал подобный вопрос, потому как Сергей Мартемьянович ответил сразу и без раздумий:
– Каждый, кто заботится о народе, людях, населении, будь он аграрием или либерал-демократом, будет заботиться о земле и селе. Это истоки нашей независимости. Вы знаете, сколько курей мы ежегодно закупаем в Америке?
О «курях» Кряжин знать не хотел, он только что убедился в том, что блок «Отчизна» – маленький агрегат, искусственно вживленный властью в организм оппозиционных сил Государственной думы. Власть преуспела и здесь. Образуется группа людей, именуется блоком, наделяется необходимым количеством голосов на выборах и, как искусственная почка, вживляется в противоборствующую оппозицию. Кряжин знал давно: количество закупаемых в США кур, общий размер суммы, на которую опустили ваучерами население, количество умирающих за год людей по сравнению с тринадцатым годом – это азы школы ликбеза для политиков, созданных, как клоны, для проведения развальных мероприятий внутри стана врага.
Вы знаете, сколько курей (курей! – чтоб я сдох! – подумал Кряжин) мы ежегодно закупаем в Америке?
А вы знаете, сопредседатель, что народ, люди и население – это одно и то же, и такое количественное упоминание одного и того же понятия используется лишь теми политиками, которые не отвечают за свои слова? Бесполезная оттяжка времени перед смертью в надежде на то, что если повторять одно и то же в разных формах, то на третий раз кто-то все-таки поверит.
– Я так и не понял, чем занимался Оресьев, – делая вид, что разочарован собственной бестолковостью, тихо произнес Кряжин.
А Каргалин сделал вид (и К.К. Рылин его в этом поддержал), что слишком человечен и политически терпелив для того, чтобы выражать отрицательные эмоции. Даже в этот тяжелый для блока период. Он сделал вид, что привык общаться с такими тугодумами. И объяснять по нескольку раз – его обязанность как депутата. Такой уж у нас электорат, мол, подмороженный. Но он наш, и мы его не предадим (не бросим, не кинем).
– Понимаете ли, в чем дело. Работа с руководителями в субъектах Федерации, поддержка политического течения, на которое они опираются, – важный момент в деятельности любой партии. Работа на местах, если вам угодно. Человек, занимающийся установкой и поддержанием таких связей, должен обладать достаточной выдержкой, интеллектом, работоспособностью и мобильностью. Таким был Павел Федорович. Находить контакт с людьми любого ранга он умел сразу, по всей видимости, от него исходило некое обаяние, если хотите. Не буду скрывать, я понимаю, с кем сейчас разговариваю, – на лице главного сопредседателя появилась печать достоинства. – Тем не менее скажу то, что знают все, но сказать не решаются. От помощи из регионов зависит будущее и настоящее каждой партии. Этими вопросами также заведовал покойный Павел Федорович.
«Политическое течение», – почему-то из пламенной речи Каргалина Кряжин выделил именно это. – «Именно т е ч е н и е, а не движение, он правильно сказал, не ошибся».
Следователь уже не слушал Каргалина, тот был ему неинтересен. Говорит длинно, громко, хотя кажется – стонет, и все больше – жвачка. Понятно, что разговорить его можно будет лишь одним способом – обычным для любой прокуратуры. А пока этот, с позволения сказать, сопредседатель, будет вешать лапшу до бесконечности. Спроси его сейчас о конкретных контактах Оресьева, тот снова втянет во впалую грудь воздуха на пять воздушных шариков и начнет мести языком до полного истощения. Школа... Регионы, субъекты Федерации, село...
Кряжин вдруг выдернул из папки лист бумаги и положил перед Каргалиным.
– Характеристику на Павла Федоровича.
– На мертвого? – изумился тот.
– В смысле – о нем либо хорошо, либо ничего? – не меньше собеседника удивился Иван Дмитриевич. – Но вы же только что говорили, что он будет жив в ваших сердцах вечно? Я слышал, когда заходил!
Каргалин медленно, словно делал выбор – писать или перед этим кому-нибудь позвонить, – подтянул лист к себе. Кряжин между тем сцепил пальцы и с едва заметным прищуром посмотрел на Сергея Мартемьяновича.
– Меня в данный момент не интересует, как он относился к спорту, алкоголю и сколько воспитывал детей. Перечислите, пожалуйста, конкретные направления его работы, конкретные дела и как он себя в этом зарекомендовал.
Каргалин был на десяток лет постарше, а потому самому себе казался на десяток лет умнее.
– Вы поймите, сейчас так сложно прийти в себя. Я не могу все вспомнить в минуту, когда в соседней комнате стоит гроб Павла... Дайте время до завтра, я успокоюсь и все напишу. Опять же, документы поднять нужно, а тут теряешься от одной мысли о том, как объяснить людям на местах, что депутата убили...
– Я объясню людям, – пообещал Кряжин. Играть роль дубоватого служаки он решил до конца. – Все объясню. Но вы меня тоже поймите – сроки следствия идут, не до условностей. Тут от одной мысли теряешься, что горячие следы стынут, а преступник гуляет на свободе... Значит, связь с селом, говорите?
Каргалин, поняв, что с дураком разговаривать бесполезно, подтянул к себе лист и вынул из кармана перо. Не успел он опустить его острие на бумагу, как был вынужден вздрогнуть – «важняк» из Генпрокуратуры хлопнул себя по лбу и пробормотал:
– Вот, черт!.. забыл. Вас же трое сопредседателей было. Возьмите и вы листок, Константин Константинович. То же самое, если не трудно.
Оп-па... Это, ребята, тоже школа.
Иван Дмитриевич смотрел в окно и наслаждался напряжением, застывшим на лицах политических руководителей. Чувствовал себя как в школе в роли учителя математики. Идет контрольная, и двое красавцев из старшего класса на первой парте теряются от мысли, как списать, когда преподаватель в метре от них. Не нужно умных лиц делать, господа сопредседатели. Покруче видели. И не таких разводили.
Не ожидали, это понятно. Думали, будет как принято у цивилизованных людей, как по телевизору: сначала одного на допрос, потом второго... Ну, так все ответы на все вопросы подготовить недолго. Главное, говорить об одном и том же, думать об одном и том же и не ляпать чего не следует. Грехов никаких за блоком нет, но, исходя из последних политических событий, уверенным за то, что тебя не возьмут когтистой лапой за причинное место, нет никакой. Поэтому, главное – не импровизировать. Каждое лишнее слово – очередная петелька для прокурорских крючков.
А на поверку получилось как-то глупо. Двое пожилых и опытных людей, Сергей Мартемьянович и Константин Константинович, скорее всего, написали всего помаленьку, собрав из осколков воспоминаний почти всю мозаику. А не писать нельзя – еще, чего доброго, этот дурак в подозрения ударится. Сиди вот сейчас, С.М., пиши, и думай, чего К.К. напишет, а чего не напишет...
Идиотизм какой-то! – появись на столе протокол, можно было сказать – товарищ, а не пошел бы ты на Большую Дмитровку за повесткой? Тут людей оплакивают, а ты с бланками шкурными суешься! А вышло как-то, на самом деле, глупо: протокол не появился, а двое первых людей за десять минут написали больше, чем надумали бы для протокола. И не откажешь ведь – характеристику просят, а не показания...
Собрал листки следователь, стал прощаться. Напомнил о том, что встреча не последняя, поблагодарил за участие в следствии в столь трудный для блока период, с визгом застегнул папку и вышел первым. Когда ситуация ясна в той части, что ничего ясного не узнаешь, лучше сразу уходить, взяв от встречи по максимуму.
А уже в дверях снова огорошил. Распахнул дверь в комнату плача и спросил у С.М. и К.К. – громко спросил, чтобы все слышали:
– Кто у вас занимается входящей и исходящей документацией?
Пришлось познакомить его с Ингой Андреевной Матыльской, которая встала со стула раньше, чем на нее указал перст С.М.
Отобрал Кряжин бумагу и у нее.
– О чем спрашивал? – в сердцах спросил Сергей Мартемьянович у Матыльской сразу по уходе следователя.
Та пожала плечами:
– Интересовался, помогли ли Софьянову грязевые ванны. Я сказала, что не помогли, потому что в Ессентуках он занимался не телом, а делом.
– Что? – опешил Каргалин. – Откуда он знает, что Софьянов был в Ессентуках? Чем еще интересовался?
– Спросил, насколько сильны позиции представителя нашего блока Эргашева в Костроме. Говорит, был в Костроме, спрашивал у Зиновьева, и тот сказал, что они двое с Эргашевым в одной лодке не уместятся. А поскольку прокуратура уже теребит Эргашева в Костроме, а Сучкова в Екатеринбурге, дни их сочтены, несмотря на поддержку с Ильинки. Просил передать Зиновьеву привет и пожелал ему скорейшего выздоровления от язвы.
Каргалин побледнел. Вот это фрукт сегодня был в гостях!
– Еще спросил, чем конкретно занимался Оресьев, и я сказала, что он принимал в своем лице финансовую поддержку для блока от нефтяников с Уренгоя и из Кремля.
– Ты в своем уме?!
– А что от него скрывать, если ему известно, что у Зиновьева язва?! – взвизгнула Матыльская. – Если он смеется, и мне, шутя, о ротвейлере Гуренко рассказывает, который его за руку на даче в Барвихе чуть не укусил! Говорит – «ну, и бестия, этот Граф!». Что скрывать, если он с Гуренко в его особняке выпивает?! Я так и написала...
– Что написала?!
Она подошла к кофейнику и сделала вид, что в условиях завязавшейся дружбы с человеком из Генпрокуратуры не видит необходимости отвечать на вопросы, поставленные в таком хамском тоне. Единственное, что было непонятно после разговора с Кряжиным, почему сопредседатели так злы.
– То, что его интересовало, – вдруг забеспокоившись, пробормотала Инга Андреевна. – И о последних банковских операциях блока на Кипре, которыми занимался Павел Федорович, и о кредите из терновского «Сага-Банка»...
– Ты кто, Матыльская?! – покраснел Сергей Мартемьянович, и оттого волосы его серебристые стали молочно-белыми и не такими волнистыми, какими казались до тряски головой. – Ты секретарь! Человек с зашитым ртом и чуткими ушами!.. В этом здании молоть языком – это самому себе приговор подписывать! Кстати, о приговорах... А ты знаешь, что он не имел права заставлять тебя давать какие-либо показания?!
Инга Андреевна, тридцатилетняя некрасивая женщина в роговых очках, покривила губы и бросила, глупая:
– А он и не заставлял...
Из агентурного сообщения старшему оперуполномоченному МУРа Смайлову, 12.06.2004 г. (сохранено в редакции автора):
Глава шестая
Но прежде чем войти, он сидел в машине у здания Госдумы, читал информацию, предоставленную ему операторами, водил по листу пальцем, жевал по привычке губами и выдувал сигаретный дым в приоткрытое окно.
У самого входа в Думу распечатку он разорвал на столько частей, на сколько позволила сила пальцев, и аккуратно опустил в урну – привычка. Политуправление блока, как ему подсказали полчаса назад по телефону, располагалось на четвертом этаже, поэтому он, помня о здоровье, двинулся не к лифту, а к лестнице.
Звонок из Генеральной прокуратуры создал некоторое удобство в общении. Почти все, кто мог хоть что-то сказать об Оресьеве, находились в Думе. Россия славится необычностью своих граждан. Их сплачивает почему-то убийство, а разобщает хорошая жизнь. И чем та жизнь лучше, тем глубже и откровеннее противоречия. Сегодня был как раз один из таких дней всеобщего сплочения: у входа в главную залу блока «Отчизна» располагался огромный портрет ее члена, стоял столик, на нем ваза, в ней цветы. Дума потеряла еще одного депутата, блок своего первого представителя. Вряд ли о таком развитии событий кто-то из рожденной для новых надежд россиян партии думал седьмого декабря минувшего года.
Тем не менее день такой наступил, и взору Ивана Дмитриевича, остановившегося на пороге залы, предстала соответствующая событию картина: за спиной следователя, за дверью, происходила суета, внутри помещения царило разочарование. Каждый выражал его по-своему, слезы были, но слезы присущи лишь женщинам, а их в зале было мало. У стола, по всей видимости, председательского, стоял на треноге еще один портрет Оресьева, тоже перетянутый траурной лентой, были и цветы, но стояли они в банках. Вероятно, лучшее содержимое было выставлено лицом к остальной Думе.
К Кряжину подошли, познакомились, посетовали на то, что не выслали машину сами, словно речь шла не о переезде следователя по особо важным делам с Большой Дмитровки на Охотный ряд, а о перевозе участкового через Волгу от деревни Красавка до села Воздвиженка, и пригласили войти. Задерживать следователя, видимо, было решено ненадолго, поэтому председатель и приближенные к нему лица провели Кряжина в кабинет.
В зале же продолжались разговоры, и Иван Дмитриевич думал о них по привычке сдержанно. Вероятно, что кто-то из этих людей свято верит в то, что председатель и его замы по политической борьбе расскажут следователю правду, какой она видится однопартийцам, после чего следователь выйдет из кабинета и через пару часов введет в залу убийцу вместе с заказчиком. Такое было впечатление у Кряжина. По обрывкам фраз этих людей, по посадке за столом, по их жестам. За годы работы в прокуратуре он привык к тому, что окружающие ждут от него, как от Копперфильда, чудес. По мере продвижения субъекта по служебной лестнице такое мнение усиливается, но чудить становится все труднее, а потому глубже претензии и шире разочарования. Найти убийцу владимирской старухи не так уж трудно, имея в голове разум, а не опилки с местной фабрики. Труднее объяснить мотивы убийства депутата, который в Москве всего полгода, а до этого являлся бардом в Кемеровской области.
Вот и председатель политсовета блока это подтверждает, говорит, что от округа Павел Федорович избирался. Люди слушали его песни, читали стихи, вспоминали былую родину и видели главным ее реаниматором Павла Федоровича, царствие ему небесное...
– Вы не представляете, какой широкой души был этот человек, – горячо, словно Кряжин ему не верил, говорил Каргалин Сергей Мартемьянович (так он представился очно, и так значилось в думском списке). – Вы хотите послушать, какие он писал песни?
Кряжин, застигнутый врасплох, пожал плечами и настроился на разговор долгий, все больше на бестолковый. Песни Иван Дмитриевич любил, творчество бардов в лице Владимира Семеновича и Юрия Визбора почитал, но более всего ему хотелось узнать: чем занимался бард Оресьев в Думе? Однако о главном принципе следователя – слушай, запоминай, встраивайся – он помнил, дети дома его не ждали, и жена за остывающим ужином не нервничала.
Песни тут слушали, как он понял, и до него, потому как один из главных людей в «Отчизне» (Кряжин выделил его как первого после Каргалина), подошел к стереосистеме и перемотал пленку назад. Система хорошая, «Kenwood», мощная. Если включить на полную катушку, то с верхнего этажа непременно раздастся стук по трубе и крики о том, что в Думе, однозначно, завелись подонки.
Дисков покойный Оресьев, по всей видимости, выпустить не успел, поэтому пришлось довольствоваться живым голосом через микрофон, под перебор гитарных струн.
Уловив стихотворный размер, Иван Дмитриевич понял, что следующие строфы будут еще длиннее, и рано или поздно песнь превратится в рассказ чукчи о том, как он плыл на каяке по Омолону от его истока до впадения в Колыму.
Вот опять я уезжаю,
для чего-то оставляю
я тебя одну, совсем одну...
Ты меня, быть может, любишь,
может, любишь, может, шутишь,
может, даришь радость, может быть, беду...
– Это про любовь, – объяснил пятидесятилетний на вид Каргалин.
Кряжин благодарно кивнул.
– Есть и о родине, – сообщил председатель. – Включи, будь добр, Константин Константинович.
Константин Константинович перематывал пленку ровно столько, сколько нужно было Кряжину для того, чтобы догадаться о заранее подобранном для него репертуаре. Три аккорда, четко вписывающихся в канву повествования, зазвучали в просторном помещении.
– Это из военного прошлого Павла Федоровича, – продолжил музыкально-биографический экскурс Каргалин.
И схватится бедная мать за сердце,
И вскинется стая ворон над полем,
А у калитки захлопает дверца:
Ваш сын погиб в ДРА героем...
Но Кряжин вдруг прервал его и повел речь совершенно не о душевном:
– Скажите, Сергей Мартемьянович, а какой пост занимал он в блоке «Отчизна»?
Казалось даже, что он этим вопросом привел председателя в растерянность.
– Павел Федорович? – повторил Каргалин, но тут же вошел в деловой ритм предложенной темы и уже спокойно отчеканил: – Он был сопредседателем блока.
– То есть, как я понял, сопредседателей у вас было двое? – Кряжин стал располагать на столе папку так, чтобы ни у кого из присутствующих не осталось сомнений в том, что он здесь надолго.
Каргалин посмотрел на Константина Константиновича, потом в окно, и объяснил:
– Нет, вы не правы. Видите ли, в чем дело... Мы решили, что два сопредседателя, это... как бы сказать. Недемократично, что ли. Либо один, либо другое нечетное число. Но, поскольку наш блок не настолько многочислен («к сожалению» – светилось на его лице), на съезде было решено избрать три сопредседателя. Ими стали я, Павел Федорович и Константин Константинович. Так мы избежали возможности авторитарного управления и необходимости вводить единицы заместителей. Несмотря на единое политическое руководство, я отвечал за общее управление, Константин Константинович Рылин ведал вопросами идеологической работы, а Оресьев... – Каргалин вздохнул и снова посмотрел на продолжающего стоять соратника по блоку. – Оресьев отвечал за связь с регионами.
Кряжин отметил, что впервые за все время разговора потерпевшего назвали по фамилии. Более того, у сопредседателя по общему управлению при упоминании этой фамилии в деловом контексте вырвался какой-то странный вздох. Сработала либо партийная привычка серьезного ко всему отношения, избавиться от которой не помешала даже смерть, либо Оресьев связывал что-то не так. Или не то, что связывать было нужно. Чирк!.. – в блокноте памяти «важняка» виртуальный карандаш сделал маленькую пометку.
– А что я должен был бы делать, возложи на меня такую обязанность, как связь с регионами? – проговорил Иван Дмитриевич, выискивая взглядом пепельницу.
Пепельницу нашли, и Кряжин закурил без всякого стеснения, потому что, войдя в это помещение, он сразу уловил тот старящий комнаты запах, который образуется лишь от постоянного курения.
К.К. Рылин, наконец-то, сел, заняв место через два стула от Каргалина, и сразу после этого образовалось то, на что Кряжин, следуя в Думу, надеялся. Появилась атмосфера работоспособности и деловитости, лишенная лирики, страстей и призывов к общественности – «знаете, каким он парнем был?». Отвечать на поставленный вопрос, по праву старшего среди оставшихся в живых сопредседателей, решился Каргалин.
Вообще, наблюдая за этими двумя людьми, Кряжин сразу уяснил для себя две вещи. Первое: меж ними отсутствуют разногласия вплоть до бытового уровня. Скажи С.М. К.К. : «Чай сегодня будем пить цейлонский, а не индийский!» – и К.К. направится искать индийский чай, на котором непременно должно быть написано: «цейлонский». Второе: верховодит здесь Каргалин. И портреты наверняка он велел расставить и указал – куда именно, и за цветами посылал, советуя, какие взять, чтобы они соответствовали моменту.
– Понимаете ли, в чем дело...
Иван Дмитриевич, вскормленный русской литературой и сам владеющий мастерством вести разговоры с вывертом, был уверен: когда разговор с тобой начинают с общепринятого среди политиков и других категорий неоткровенных граждан идиоматического оборота «понимаете ли», можно быть уверенным в том, что тебя считают за полного придурка или хотят развести на полную катушку, как лоха. Именно по этой причине Кряжин мгновенно натянул на лицо маску имбецила и наклонил набок голову. Так больше наговорят.
– Связь с регионами – труднейшее направление в деятельности политических движений...
Кряжин кивнул, и пепел упал на столешницу. Стараясь уместиться в паузу, которую ему специально для этого выделил Сергей Мартемьянович, следователь по особо важным смахнул пепел в руку и ссыпал в пепельницу.
– В связи с постоянной телевизионной агрессией правительственных каналов, пышущих ложью и откровенными призывами к гражданам лечь под власть, необходимо постоянно информировать электорат о действительном положении вещей. О направлениях политики блока «Отчизна», которому отдали свои голоса более шести процентов граждан, об исполнении наказов, о грабительских, захватнических, по отношению к селу, устремлениях действующего кабинета министров...
– Я не понял, – поморщился Кряжин. – Вы – аграрии?
Вероятно, «важняк» с мятым лицом из Генпрокуратуры был не единственным, кто задавал подобный вопрос, потому как Сергей Мартемьянович ответил сразу и без раздумий:
– Каждый, кто заботится о народе, людях, населении, будь он аграрием или либерал-демократом, будет заботиться о земле и селе. Это истоки нашей независимости. Вы знаете, сколько курей мы ежегодно закупаем в Америке?
О «курях» Кряжин знать не хотел, он только что убедился в том, что блок «Отчизна» – маленький агрегат, искусственно вживленный властью в организм оппозиционных сил Государственной думы. Власть преуспела и здесь. Образуется группа людей, именуется блоком, наделяется необходимым количеством голосов на выборах и, как искусственная почка, вживляется в противоборствующую оппозицию. Кряжин знал давно: количество закупаемых в США кур, общий размер суммы, на которую опустили ваучерами население, количество умирающих за год людей по сравнению с тринадцатым годом – это азы школы ликбеза для политиков, созданных, как клоны, для проведения развальных мероприятий внутри стана врага.
Вы знаете, сколько курей (курей! – чтоб я сдох! – подумал Кряжин) мы ежегодно закупаем в Америке?
А вы знаете, сопредседатель, что народ, люди и население – это одно и то же, и такое количественное упоминание одного и того же понятия используется лишь теми политиками, которые не отвечают за свои слова? Бесполезная оттяжка времени перед смертью в надежде на то, что если повторять одно и то же в разных формах, то на третий раз кто-то все-таки поверит.
– Я так и не понял, чем занимался Оресьев, – делая вид, что разочарован собственной бестолковостью, тихо произнес Кряжин.
А Каргалин сделал вид (и К.К. Рылин его в этом поддержал), что слишком человечен и политически терпелив для того, чтобы выражать отрицательные эмоции. Даже в этот тяжелый для блока период. Он сделал вид, что привык общаться с такими тугодумами. И объяснять по нескольку раз – его обязанность как депутата. Такой уж у нас электорат, мол, подмороженный. Но он наш, и мы его не предадим (не бросим, не кинем).
– Понимаете ли, в чем дело. Работа с руководителями в субъектах Федерации, поддержка политического течения, на которое они опираются, – важный момент в деятельности любой партии. Работа на местах, если вам угодно. Человек, занимающийся установкой и поддержанием таких связей, должен обладать достаточной выдержкой, интеллектом, работоспособностью и мобильностью. Таким был Павел Федорович. Находить контакт с людьми любого ранга он умел сразу, по всей видимости, от него исходило некое обаяние, если хотите. Не буду скрывать, я понимаю, с кем сейчас разговариваю, – на лице главного сопредседателя появилась печать достоинства. – Тем не менее скажу то, что знают все, но сказать не решаются. От помощи из регионов зависит будущее и настоящее каждой партии. Этими вопросами также заведовал покойный Павел Федорович.
«Политическое течение», – почему-то из пламенной речи Каргалина Кряжин выделил именно это. – «Именно т е ч е н и е, а не движение, он правильно сказал, не ошибся».
Следователь уже не слушал Каргалина, тот был ему неинтересен. Говорит длинно, громко, хотя кажется – стонет, и все больше – жвачка. Понятно, что разговорить его можно будет лишь одним способом – обычным для любой прокуратуры. А пока этот, с позволения сказать, сопредседатель, будет вешать лапшу до бесконечности. Спроси его сейчас о конкретных контактах Оресьева, тот снова втянет во впалую грудь воздуха на пять воздушных шариков и начнет мести языком до полного истощения. Школа... Регионы, субъекты Федерации, село...
Кряжин вдруг выдернул из папки лист бумаги и положил перед Каргалиным.
– Характеристику на Павла Федоровича.
– На мертвого? – изумился тот.
– В смысле – о нем либо хорошо, либо ничего? – не меньше собеседника удивился Иван Дмитриевич. – Но вы же только что говорили, что он будет жив в ваших сердцах вечно? Я слышал, когда заходил!
Каргалин медленно, словно делал выбор – писать или перед этим кому-нибудь позвонить, – подтянул лист к себе. Кряжин между тем сцепил пальцы и с едва заметным прищуром посмотрел на Сергея Мартемьяновича.
– Меня в данный момент не интересует, как он относился к спорту, алкоголю и сколько воспитывал детей. Перечислите, пожалуйста, конкретные направления его работы, конкретные дела и как он себя в этом зарекомендовал.
Каргалин был на десяток лет постарше, а потому самому себе казался на десяток лет умнее.
– Вы поймите, сейчас так сложно прийти в себя. Я не могу все вспомнить в минуту, когда в соседней комнате стоит гроб Павла... Дайте время до завтра, я успокоюсь и все напишу. Опять же, документы поднять нужно, а тут теряешься от одной мысли о том, как объяснить людям на местах, что депутата убили...
– Я объясню людям, – пообещал Кряжин. Играть роль дубоватого служаки он решил до конца. – Все объясню. Но вы меня тоже поймите – сроки следствия идут, не до условностей. Тут от одной мысли теряешься, что горячие следы стынут, а преступник гуляет на свободе... Значит, связь с селом, говорите?
Каргалин, поняв, что с дураком разговаривать бесполезно, подтянул к себе лист и вынул из кармана перо. Не успел он опустить его острие на бумагу, как был вынужден вздрогнуть – «важняк» из Генпрокуратуры хлопнул себя по лбу и пробормотал:
– Вот, черт!.. забыл. Вас же трое сопредседателей было. Возьмите и вы листок, Константин Константинович. То же самое, если не трудно.
Оп-па... Это, ребята, тоже школа.
Иван Дмитриевич смотрел в окно и наслаждался напряжением, застывшим на лицах политических руководителей. Чувствовал себя как в школе в роли учителя математики. Идет контрольная, и двое красавцев из старшего класса на первой парте теряются от мысли, как списать, когда преподаватель в метре от них. Не нужно умных лиц делать, господа сопредседатели. Покруче видели. И не таких разводили.
Не ожидали, это понятно. Думали, будет как принято у цивилизованных людей, как по телевизору: сначала одного на допрос, потом второго... Ну, так все ответы на все вопросы подготовить недолго. Главное, говорить об одном и том же, думать об одном и том же и не ляпать чего не следует. Грехов никаких за блоком нет, но, исходя из последних политических событий, уверенным за то, что тебя не возьмут когтистой лапой за причинное место, нет никакой. Поэтому, главное – не импровизировать. Каждое лишнее слово – очередная петелька для прокурорских крючков.
А на поверку получилось как-то глупо. Двое пожилых и опытных людей, Сергей Мартемьянович и Константин Константинович, скорее всего, написали всего помаленьку, собрав из осколков воспоминаний почти всю мозаику. А не писать нельзя – еще, чего доброго, этот дурак в подозрения ударится. Сиди вот сейчас, С.М., пиши, и думай, чего К.К. напишет, а чего не напишет...
Идиотизм какой-то! – появись на столе протокол, можно было сказать – товарищ, а не пошел бы ты на Большую Дмитровку за повесткой? Тут людей оплакивают, а ты с бланками шкурными суешься! А вышло как-то, на самом деле, глупо: протокол не появился, а двое первых людей за десять минут написали больше, чем надумали бы для протокола. И не откажешь ведь – характеристику просят, а не показания...
Собрал листки следователь, стал прощаться. Напомнил о том, что встреча не последняя, поблагодарил за участие в следствии в столь трудный для блока период, с визгом застегнул папку и вышел первым. Когда ситуация ясна в той части, что ничего ясного не узнаешь, лучше сразу уходить, взяв от встречи по максимуму.
А уже в дверях снова огорошил. Распахнул дверь в комнату плача и спросил у С.М. и К.К. – громко спросил, чтобы все слышали:
– Кто у вас занимается входящей и исходящей документацией?
Пришлось познакомить его с Ингой Андреевной Матыльской, которая встала со стула раньше, чем на нее указал перст С.М.
Отобрал Кряжин бумагу и у нее.
– О чем спрашивал? – в сердцах спросил Сергей Мартемьянович у Матыльской сразу по уходе следователя.
Та пожала плечами:
– Интересовался, помогли ли Софьянову грязевые ванны. Я сказала, что не помогли, потому что в Ессентуках он занимался не телом, а делом.
– Что? – опешил Каргалин. – Откуда он знает, что Софьянов был в Ессентуках? Чем еще интересовался?
– Спросил, насколько сильны позиции представителя нашего блока Эргашева в Костроме. Говорит, был в Костроме, спрашивал у Зиновьева, и тот сказал, что они двое с Эргашевым в одной лодке не уместятся. А поскольку прокуратура уже теребит Эргашева в Костроме, а Сучкова в Екатеринбурге, дни их сочтены, несмотря на поддержку с Ильинки. Просил передать Зиновьеву привет и пожелал ему скорейшего выздоровления от язвы.
Каргалин побледнел. Вот это фрукт сегодня был в гостях!
– Еще спросил, чем конкретно занимался Оресьев, и я сказала, что он принимал в своем лице финансовую поддержку для блока от нефтяников с Уренгоя и из Кремля.
– Ты в своем уме?!
– А что от него скрывать, если ему известно, что у Зиновьева язва?! – взвизгнула Матыльская. – Если он смеется, и мне, шутя, о ротвейлере Гуренко рассказывает, который его за руку на даче в Барвихе чуть не укусил! Говорит – «ну, и бестия, этот Граф!». Что скрывать, если он с Гуренко в его особняке выпивает?! Я так и написала...
– Что написала?!
Она подошла к кофейнику и сделала вид, что в условиях завязавшейся дружбы с человеком из Генпрокуратуры не видит необходимости отвечать на вопросы, поставленные в таком хамском тоне. Единственное, что было непонятно после разговора с Кряжиным, почему сопредседатели так злы.
– То, что его интересовало, – вдруг забеспокоившись, пробормотала Инга Андреевна. – И о последних банковских операциях блока на Кипре, которыми занимался Павел Федорович, и о кредите из терновского «Сага-Банка»...
– Ты кто, Матыльская?! – покраснел Сергей Мартемьянович, и оттого волосы его серебристые стали молочно-белыми и не такими волнистыми, какими казались до тряски головой. – Ты секретарь! Человек с зашитым ртом и чуткими ушами!.. В этом здании молоть языком – это самому себе приговор подписывать! Кстати, о приговорах... А ты знаешь, что он не имел права заставлять тебя давать какие-либо показания?!
Инга Андреевна, тридцатилетняя некрасивая женщина в роговых очках, покривила губы и бросила, глупая:
– А он и не заставлял...
Из агентурного сообщения старшему оперуполномоченному МУРа Смайлову, 12.06.2004 г. (сохранено в редакции автора):
«12 июня 2004 г. у меня была встреча, в ходе которой я узнал о том, что на Арбатских прилавках появился некий Кеша Варанов, ранее он тусовался там постоянно на правах художника. После нескольких лет отлучки по причине невозможности вернуть долги художникам Кеша исчез. Как сообщает источник, сегодня около двенадцати часов дня вновь засветился и роздал долги с процентами.Из рапорта начальника МУРа начальнику ГУВД г. Москвы, 12.06.2004 г.:
Как сообщил мне источник, Варан тратит деньги, добытые преступным промыслом. Со слов источника, ранее знавшего Варана как человека постоянно нищего и голодного, склонного к употреблению бодяги («бодяги» – зачеркнуто) спиртного сомнительного происхождения, сегодня он угощал всех шашлыками, заявлял, что обрел смысл жизни и пил дагестанский коньяк.
Агент Климат».
«Секретно. Экз. единств. Докладываю, что сегодня, в ходе проведения встречи с агентом Климатом, состоящим на оперативной связи, мною получена информация о том, что на Арбате появился некто Варан, располагающий необоснованно крупной суммой денег. Ранее Варан занимался письмом и продажей картин собственного производства, но потом исчез, боясь расправы за невозвращенные долги. В связи с тем, что есть основания полагать, что деньги, имеющиеся у Варана, добыты преступным путем, агенту Климату дано следующее задание:
1. Прибыть на Арбат со своим человеком и войти в доверие к Варану.
2. Выяснить, кто скрывается под фамилией Варанов (Варан) и направление его деятельности.
3. Подтвердить полученную информацию личным сыском.
4. Установить причины появления у фигуранта крупной суммы денег»...
Глава шестая
Когда Варанов вернулся в комнату без дверей, с потрескавшимися стенами и свисающей с потолка, как сопля, лампочкой, помимо своего пакета-«побирушки» со всем нажитым за сорок лет жизни имуществом, он держал кожаный портфель. Бумажник вошел во внутренний карман старой куртки, как карандаш в стакан, а вот с портфелем пришлось повозиться. Не беда, если кто-то заметил бы в руках очевидного бездомного изделие из дорогой кожи. Неприятность случилась бы, когда несколько типов из тех, кто на него похож, приняли бы решение добычу отобрать. Вот это сейчас совершенно не нужно.
Поэтому, отойдя от джипа и свернув за угол, Кеша быстро сунул портфель под куртку. Пройдя несколько шагов, он догадался, что при таком способе переноски вещей он становится подозрительным вдвойне. Тогда он быстро прикинул целесообразность следующего поступка, счел его разумным и принял решение сразу, не затрачивая более на раздумья ни секунды. В подвальный люк под домом тут же вывалилось барахло, и его место в пакете занял портфель. С трудом, но занял.
Первым делом, усевшись на полуразрушенную временем кровать, он осмотрел бумажник и ухмыльнулся. Такая удача с нищими, наверное, случается редко, но каждый из них лелеет в душе надежду о встрече с нею. Тем и живет. Человек устроен так, что каждый новый день он встречает с мыслью о том, что этот день особенный. К вечеру, когда ничего не случается, человек уже думает о дне грядущем. Да тем и живет дальше.
В украденном у мертвого водителя «Круизера» портмоне находилась сумма, равная пяти тысячам долларов и десяти тысячам рублей. Любому бродяге уже было отчего ликовать, но вместо этого Кеша спокойно заглянул в портфель. То обстоятельство, что денежные знаки там отсутствовали, никак на его лице не отразилось. Несколько пластиковых папок, набитых бумагами, и еще одна, тонкая, с какими-то ценными бумагами. Как бы то ни было, сам портфель в случае необходимости можно было сбыть в районе «Горбушки» рублей за триста. Такие портфели редкость, а потому изделие сразу попадет на мушку.
Подумав, Иннокентий сунул деньги в карман куртки, распределив их таким образом, чтобы в каждом из карманов находилась равная сумма. Случаи, простите, бывают разные. Менты и жиганы заполонили всю столицу. Такой ход мысли поймет любой бродяга.
Портфель с документами он завернул в пакет, потом – в кусок тряпки, до недавнего времени игравшей роль занавеси, и снес добычу в подвал. Найдя место посуше, он портфель спрятал, а место схрона замаскировал.
Вышел во двор, потрогал нос, переставший кровоточить, и стал вспоминать, каков на вкус коньяк. Пока все складывалось удачно, и запах Москвы перестал его угнетать.
Поэтому, отойдя от джипа и свернув за угол, Кеша быстро сунул портфель под куртку. Пройдя несколько шагов, он догадался, что при таком способе переноски вещей он становится подозрительным вдвойне. Тогда он быстро прикинул целесообразность следующего поступка, счел его разумным и принял решение сразу, не затрачивая более на раздумья ни секунды. В подвальный люк под домом тут же вывалилось барахло, и его место в пакете занял портфель. С трудом, но занял.
Первым делом, усевшись на полуразрушенную временем кровать, он осмотрел бумажник и ухмыльнулся. Такая удача с нищими, наверное, случается редко, но каждый из них лелеет в душе надежду о встрече с нею. Тем и живет. Человек устроен так, что каждый новый день он встречает с мыслью о том, что этот день особенный. К вечеру, когда ничего не случается, человек уже думает о дне грядущем. Да тем и живет дальше.
В украденном у мертвого водителя «Круизера» портмоне находилась сумма, равная пяти тысячам долларов и десяти тысячам рублей. Любому бродяге уже было отчего ликовать, но вместо этого Кеша спокойно заглянул в портфель. То обстоятельство, что денежные знаки там отсутствовали, никак на его лице не отразилось. Несколько пластиковых папок, набитых бумагами, и еще одна, тонкая, с какими-то ценными бумагами. Как бы то ни было, сам портфель в случае необходимости можно было сбыть в районе «Горбушки» рублей за триста. Такие портфели редкость, а потому изделие сразу попадет на мушку.
Подумав, Иннокентий сунул деньги в карман куртки, распределив их таким образом, чтобы в каждом из карманов находилась равная сумма. Случаи, простите, бывают разные. Менты и жиганы заполонили всю столицу. Такой ход мысли поймет любой бродяга.
Портфель с документами он завернул в пакет, потом – в кусок тряпки, до недавнего времени игравшей роль занавеси, и снес добычу в подвал. Найдя место посуше, он портфель спрятал, а место схрона замаскировал.
Вышел во двор, потрогал нос, переставший кровоточить, и стал вспоминать, каков на вкус коньяк. Пока все складывалось удачно, и запах Москвы перестал его угнетать.