В половине второго 12 июня 2004 года Иннокентий Игнатьевич Варанов, в прошлом учитель литературы и филологии, а ныне бездомный нищий, сидел на Арбате, выпивал с довольными импрессионистом Пепиным, маринистом Вайсом и еще одним незнакомым пейзажистом Калиматовым, говорил, что пересмотрел взгляды на жизнь и высказывал желание снова взяться за кисти.
Его не отговаривали, потому что он мог обидеться и уйти. Вместе с его уходом прекратилось бы финансирование чудного вечера, и всем этого не хотелось. Вайс, обогатившись собственными же деньгами, утраченными еще пять лет назад, обещал помочь по части письма осеннего моря, Пепин, также получивший свои деньги, советовал Варанову, где лучше закупить акварель. Акварель, она дешевле, но стоимость ею написанного у проходящих по Арбату дурней по цене различается мало.
К девяти часам вечера «союз художников», обходя известные маршруты движения патрулей, унес внезапно разбогатевшего живописца в старый дом на Сахарной. Не тот, в котором они обитали раньше, – его, как и планировало московское правительство, снесли, а в другой, до которого ковш современной архитектуры еще не добрался.
Варанов проснулся в три часа ночи и стал ощупывать свои карманы. Из пяти тайников два пустовали, хотя Иннокентий Игнатьевич точно помнил, что, находясь еще в сознании, вытягивал купюры только из одного, и опустеть он обещал не скоро. В темноте ему взору предстали метровый по площади мольберт, несколько огромных упаковок красок, связки кистей, размеры которых смутили бы даже Церетели, и Кеша все понял. Покупал всего, по всей видимости, помногу, и самого лучшего качества. Сетуя вслух на неумение пить, он еще раз проверил оставшиеся деньги и поклялся следующий день провести в удовольствии, но не в таком бесшабашном.
Поутру к нему привязался Калиматов. Он был единственный, кто не ушел на Арбат продавать холсты, болел, по всей видимости, и потому принялся уговаривать Варанова сходить за бутылочкой и обозначить наступивший день как выходной. Кеша согласился и сходил за водкой.
После третьей стопки, закушенной шпротами, Гена (так звали нового знакомого), вздохнул и признался:
– Я бы тоже кого-нибудь хлопнул, если бы не боялся третьей судимости.
Кеша повел себя очень странно. Нервничать не стал, делать судорожные движения остерегся. Лишь спросил, глядя в сторону:
– Что значит – хлопнул?
«Нет, – подумал Калиматов, – с ним на дело я бы не пошел. Его даже колоть не нужно».
– Ну, обнес, – объяснил он. – Ты по наводке или так, личным сыском?..
Из телеграммы Генерального прокурора РФ начальнику ГУВД г. Москва, 13.06.04 г.:
– Ну, а где бродяга может взять доллары и рубли в таком количестве, кроме как не украсть?
– Мне вернули долг.
Калиматов глухо рассмеялся и откинулся на застывшую стопку кирпичей.
– Да брось ты, Кеш... Я же свой. Одну водку с тобой пью, одним хлебом закусываю. Чего тебе таить от меня?
И Варанов решил не таить. Он честно рассказал совершенно случайному человеку, как шел по улице и вдруг увидел на дороге кошелек. Кошелек оказался полон, но сегодня они тратят последние деньги, потому что им пришел конец.
– По какой улице ты шел, Кеша? – не унимался Калиматов. – По улицам, по которым ходишь ты, люди с такими «лопатниками» никогда не передвигаются. Люди с такими кошелями перемещаются, в основном, по дорогам, на «бомбах» и «меринах». Нашел на дороге... Скажешь тоже. Вот, Кеша, разговариваю я с тобой... Давай, еще по одной... Так вот, разговариваю я с тобой и чувствую скрытность. Отрицательные флюиды от тебя прут, как от райотдела милиции. Может, ты и впрямь оттуда? Послали разведать чего, разузнать, а?..
Из рапорта начальника МУРа начальнику ГУВД г. Москвы, 13.06.04 г.:
Раскопав за подкладкой последние сто рублей, Иннокентий Игнатьевич, свободная душа, выбрался из дома и растекающимся взглядом осмотрел раскинувшуюся перед ним панораму. Не вынес для себя ничего интересного и стал выбираться на улицу.
«12 июня должен быть самым лучшим днем в жизни бродяги, – думал он, – 14-е – самый худший». Позавчера он имел много денег, сегодня имеет сто рублей и ощущение того, что на окончательное выздоровление их не хватит. День только начался, а жить уже не на что. Кто теперь станет сомневаться, что Москва – самый дорогой в мире город?
Надежда – слабый стимул жизни для того, кто продал душу сатане в стеклянной таре. Наверное, именно надежда на то, что позавчера он не заметил в портфеле денег, повела Кешу к метро. Добравшись до Резниковской улицы, он вошел в подвал полуразрушенного строения, которое некогда служило ему домом, и начал археологические раскопки.
Денег в портфеле все-таки не было. Зато была папка, заполненная мультифорами, которые в свою очередь были заполнены интересными бумагами. Интересны они были тем, что на них были написаны суммы, от которых у любого человека должна пойти кругом голова. «Вексель терции» – было написано на каждой из десятка больших бумаг, похожих на свидетельство о регистрации прав недвижимости (Варанов видел такое в Бюро технической инвентаризации, когда подрядился на два часа побыть грузчиком). И печати, печати, печати...
Напружинив мозг, ту часть его, которая уже не находилась в состоянии взвеси и могла мыслить, Иннокентий вспомнил все, что знает о векселях.
Итак, это – ценная бумага, долговой документ, обязательство уплатить кому-нибудь определенную сумму денег в определенный срок. Посмотрев на листы, Кеша понял, что не сплоховал: даты, сумма и наименование организаций за всеми подписями присутствовали. Значит...
Кажется, самое время этими знаниями воспользоваться.
Филология, это такая наука... Чтобы выразиться мягче и пристойнее, филология – это наука, не имеющая ничего общего ни с банковскими операциями, ни с валютными, ни товарно-денежными. Пожалуй, именно по этой причине Варанов, вместо того, чтобы успокоиться и снова закопать портфель, вынул один из векселей и направился в магазин.
– Вы поймите, – увещевал продавщицу Варанов, – мне тут немного задолжали, а потому у меня нет денег. Но мы люди цивилизованные, идеологически подкованные, поэтому я предлагаю вам такой вариант: вы выдаете мне две бутылки водки и тысяч... – он задумался. – Тысяч... пять рублей сдачи, а я вам передаю вексель, по которому вы или ваш хозяин можете стрясти с Терновского металлургического комбината ... Вот, посмотрите сами, сколько.
Продавщица посмотрела в бумагу, шмыгнула носом и направилась в глубь магазина.
– Я сейчас у хозяйки спрошу! – крикнула, скрываясь за дверью.
– Только я вас умоляю, не нужно думать, что я этот вексель украл! – кричал ей вслед Варанов и тряс на себе пальцами одежду. – Директор задолжал мне за руду, я за это время чуть поизносился, бывает...
Через пять минут Кешу повалили на пол, засунули головой вперед в машину «Форд» белого цвета с синей полосой и с мигалкой под сирену повезли в МУР. Но это он потом узнал, что в МУР, а сначала, сидя на сиденье, испуганно озирался по сторонам, пытаясь понять, куда следует машина с ним, двоими в форме и одним в штатском.
Было еще какое-то подозрение на то, что взяли его из-за векселя, то есть просто за мотивацию поведения, неадекватную всеобщему пониманию. «Нашел» – было очень удачно подобранным объяснением факта наличия у него ценной бумаги, стоимостью в четверть миллиарда. То, что нужно для дальнейшего развития событий. Однако после вопроса о портфеле и бумажнике, наполненном долларами, вопрос за что скручивали, отпал. Иннокентий догадался, за ч т о скрутили. И сразу понял, что теперь ему будут шить.
Из протокола явки с повинной гр. Варанова И.И., 16.06.04 г.:
Оперативник, наклонившись над столом, медленно пережевывал «стиморол» и неморгающим взглядом смотрел в лицо Варанову.
Иннокентий Игнатьевич сидел ссутулившись, взгляд его был полон усталости и того безнадежного отчаяния, что бывает присуще человеку, которого посреди океана ссаживают в лодку с дневным запасом воды. Бродяга с высшим образованием, он был далек от всех перипетий столкновения уголовного мира с защитниками Закона, а потому совершенно не понимал, что с ним происходит. Уже почти двое суток ему втолковывают откровенный бред, склоняют к признаниям, и на исходе вторых суток, помня о провалах в его памяти после пития, оперативники стали убеждаться в том, что он сам уже уверовал в непоправимое.
– Ты слышишь меня, Варанов?
Его никто не бил, хотя ему говаривали, и не раз, что в милиции бьют, и бьют жестоко. Но его не били. В камере держали – да, он голоден вот уже два дня – да, голова трещит от похмелья, а обещанные сто граммов никто так и не налил – было дело.
Табурет этот ему уже ненавистен. Едва он садится на него, перед глазами встают шесть предыдущих допросов: тяжелых, изнурительных, но законных.
«Допрос должен длиться не более восьми часов, – говорил ему этот оперативник, – и с перерывом на час. Как видишь, в этой части закон не нарушен».
И был прав, закон в этой части не нарушался. Шесть раз по семь часов с шестью перерывами. Сейчас заканчивается последний час из последних трех с половиной оставшихся.
Соглашаться на неслыханное преступление и брать ответственность за его совершение на себя – бред. Так во всяком случае казалось еще недавно. А сегодня уже не кажется. А все по недосмотру, будь он проклят...
– Ты кто по жизни, Варанов? – спрашивали по очереди двое оперов в кабинете высокого московского здания. – Ты бродяга, нищий, причем не просто нищий, а нищий спивающийся. При таком режиме дня, какой у тебя, жить тебе осталось не более пятка лет. А на зонах сейчас: три раза в день горячее питание, отрицание алкоголя, труд на природе. Это как раз то, что тебе просто необходимо. Необходимо, – наседал на Варанова тот, что с голубыми глазами, – чтобы выжить!
Действительно, казалось Иннокентию, чем мент не прав? Пища, труд, здоровье, порядком расшатавшееся... Верно говорит. А в чем вопрос-то, собственно? Откуда такая забота о чужом духе и теле?
И потек бред...
– Я в тысячный раз говорю вам, – все тише и тише с каждым разом говорил Кеша. – Я только взял портфель и кошелек. Я не убивал...
– А вот тут ты не прав, – возражал владелец пары голубых глаз. – Кто поверит в эту кашицу, Варанов? Ты хоть понимаешь, кто в джипе был?
Варанов не знал. Или вид такой делал, что не знал.
– Барыга с рынка «Динамо». Получается – кровавый передел собственности. А потому срок получишь малый. Судья тоже человек, у нее дети в школу без конвоя ходят, муж бизнесом занимается. И она понимает, что убит не самый лучший в городе человек. А потому – по минимуму, лет пять. Власть тебе благодарна будет, что укрывателя налога и явно социально опасного элемента из города убрали, а братва на зоне тебя подогреет, потому что барыг сама ненавидит. Такие дела.
– Вы с ума сошли, – шептал Иннокентий Игнатьевич, и на лице его отражался ужас, свойственный депрессивным людям, которые скорее умрут от страха, чем оторвут ножку кузнечику. – Я украл, и сейчас мне стыдно, но я не убивал!
Разговор продолжался долго. Очень долго. Двое суток. На всякий случай, чтобы Варанов о разговоре не забывал, в минуты отдыха его каждые четверть часа будили и спрашивали, не вспомнил ли он чего-то, о чем запамятовал указать во время предыдущего допроса. «Допрос» – так называли этот разговор двое в рубашках. Однако протокола Кеша так ни разу не увидел.
– Ему стыдно, коллега Гариков, – повернувшись к напарнику, сообщил голубоглазый, словно напарник был глух. – Он не знает, куда глаза девать. Ты, урод, ты долго еще целку-находчицу из себя строить будешь? Нашел он портфель, мать его... Что ты нашел – портмоне с баксами на дороге на этой раздолбанной Резниковской?! А шагов через десять вексель валялся, за который эскадрилью МиГов купить можно, да? А контрольного пакета акций фирмы-однодневки «Сони» рядом не валялось? Да ты, парень, на убийство по найму идешь, никак не меньше.
Его не отговаривали, потому что он мог обидеться и уйти. Вместе с его уходом прекратилось бы финансирование чудного вечера, и всем этого не хотелось. Вайс, обогатившись собственными же деньгами, утраченными еще пять лет назад, обещал помочь по части письма осеннего моря, Пепин, также получивший свои деньги, советовал Варанову, где лучше закупить акварель. Акварель, она дешевле, но стоимость ею написанного у проходящих по Арбату дурней по цене различается мало.
К девяти часам вечера «союз художников», обходя известные маршруты движения патрулей, унес внезапно разбогатевшего живописца в старый дом на Сахарной. Не тот, в котором они обитали раньше, – его, как и планировало московское правительство, снесли, а в другой, до которого ковш современной архитектуры еще не добрался.
Варанов проснулся в три часа ночи и стал ощупывать свои карманы. Из пяти тайников два пустовали, хотя Иннокентий Игнатьевич точно помнил, что, находясь еще в сознании, вытягивал купюры только из одного, и опустеть он обещал не скоро. В темноте ему взору предстали метровый по площади мольберт, несколько огромных упаковок красок, связки кистей, размеры которых смутили бы даже Церетели, и Кеша все понял. Покупал всего, по всей видимости, помногу, и самого лучшего качества. Сетуя вслух на неумение пить, он еще раз проверил оставшиеся деньги и поклялся следующий день провести в удовольствии, но не в таком бесшабашном.
Поутру к нему привязался Калиматов. Он был единственный, кто не ушел на Арбат продавать холсты, болел, по всей видимости, и потому принялся уговаривать Варанова сходить за бутылочкой и обозначить наступивший день как выходной. Кеша согласился и сходил за водкой.
После третьей стопки, закушенной шпротами, Гена (так звали нового знакомого), вздохнул и признался:
– Я бы тоже кого-нибудь хлопнул, если бы не боялся третьей судимости.
Кеша повел себя очень странно. Нервничать не стал, делать судорожные движения остерегся. Лишь спросил, глядя в сторону:
– Что значит – хлопнул?
«Нет, – подумал Калиматов, – с ним на дело я бы не пошел. Его даже колоть не нужно».
– Ну, обнес, – объяснил он. – Ты по наводке или так, личным сыском?..
Из телеграммы Генерального прокурора РФ начальнику ГУВД г. Москва, 13.06.04 г.:
«... В связи с обнаружением на ул. Резниковская тела депутата Государственной Думы Оресьева П.Ф. прошу вас ориентировать оперативный состав уголовного розыска на розыск преступника, по описанию свидетелей и заключению предварительных данных специалистов имеющего следующие предположительные данные:– С чего ты взял, что я вор? – Варанов, вспоминая слюну, сбегающую изо рта трупа, отвечал глупыми вопросами.
– рост: 175—180 см, телосложение худощавое, походка торопливая;
– одежда: серая куртка, темные брюки (джинсы), светлые кроссовки;
– социальный статус: предположительно, лицо без определенного места жительства.
Возможно, имеет отношение к художественному ремеслу или работает на предприятии, выпускающем товары, используемые в своей деятельности художниками...»
– Ну, а где бродяга может взять доллары и рубли в таком количестве, кроме как не украсть?
– Мне вернули долг.
Калиматов глухо рассмеялся и откинулся на застывшую стопку кирпичей.
– Да брось ты, Кеш... Я же свой. Одну водку с тобой пью, одним хлебом закусываю. Чего тебе таить от меня?
И Варанов решил не таить. Он честно рассказал совершенно случайному человеку, как шел по улице и вдруг увидел на дороге кошелек. Кошелек оказался полон, но сегодня они тратят последние деньги, потому что им пришел конец.
– По какой улице ты шел, Кеша? – не унимался Калиматов. – По улицам, по которым ходишь ты, люди с такими «лопатниками» никогда не передвигаются. Люди с такими кошелями перемещаются, в основном, по дорогам, на «бомбах» и «меринах». Нашел на дороге... Скажешь тоже. Вот, Кеша, разговариваю я с тобой... Давай, еще по одной... Так вот, разговариваю я с тобой и чувствую скрытность. Отрицательные флюиды от тебя прут, как от райотдела милиции. Может, ты и впрямь оттуда? Послали разведать чего, разузнать, а?..
Из рапорта начальника МУРа начальнику ГУВД г. Москвы, 13.06.04 г.:
«Секретно. Экз. единств. Докладываю, что в ходе оперативной разработки агентом Климат фигуранта «Варан» установлено следующее.Из рапорта начальника МУРа начальнику ГУВД г. Москвы, 14.06.04 г.:
Варанов Иннокентий Игнатьевич, 14.11.1962 г. рождения, лицо без определенного места жительства, бывший преподаватель литературы. Имеет высшее филологическое образование. Приехал в Москву на заработки в 1999 г., но, не сумев устроиться по специальности, стал промышлять рисованием на Арбате. В ноябре 1999 г. исчез, основанием чему явились долги коллегам по творчеству, но 12.06.2004 г. появился снова, имея на руках крупную сумму денег.
Агентом Климат была проведена отработка фигуранта на предмет причастности к совершенным ранее в г. Москве преступлениям, в результате чего получена следующая информация.
Варанов И.И. в ходе доверительной беседы признался, что в 08.30 ч. 12.06.04 г. при поиске заработка натолкнулся на джип, стоящий во дворе дома 18 по ул. Резниковская. В автомобиле Варанов И.И. увидел водителя, умершего насильственной смертью, и решил похитить из его машины и из карманов одежды ценности...»
«...В связи с имеющимися основаниями полагать, что Варанов И.И. причастен к убийству депутата Государственной Думы Оресьева П.Ф., имевшего место 12.06.04 г., мною было принято решение о задержании Варанова И.И. для выяснения его причастности к данному и другим неочевидным преступлениям.Этот день, несмотря на обещание, самому себе данное, Кеша помнил еще хуже, чем вчерашний. С усмешкой, являющейся, по всей видимости, иронией к самому себе, он мучился от недосягаемости понимания того, куда он мог потратить около тысячи долларов и пяти тысяч рублей. Калиматова не было, членов «Союза художников» тоже, а вокруг, по всей площади сырого помещения с разрушенными старостью стенами, располагалось около двух десятков бутылок. Все они находились тут явно необоснованно, поскольку обстановка вокруг мало соответствовала этикеткам на этих бутылках. «Мартини», «Вдова Клико», «Хеннесси»... Сколько Варанов ни силился, он так и не вспомнил, чтобы в бытность свою художником пил такие напитки на улице Сахарная. Не стоило труда догадаться, чьими финансовыми возможностями пользовалось братство свободных художников в эту и предыдущую ночи. Значит, праздник удался.
Однако наблюдение за Варановым удалось установить лишь после сообщения агента Климат в 12.00 14.06.04 г.
В месте его постоянного пребывания – в полуразрушенном доме на улице Сахарной (место ночевок «свободных художников»), – Варанова не оказалось, однако вскоре одним из оперуполномоченных УР, проверявших места его прежнего пребывания, описанных Варановым агенту Климат, фигурант был замечен. Варанов И.И. вышел из двора 2-го Резниковского переулка на улицу Резниковскую, прошел пешком два квартала и вошел в магазин по продаже спиртных напитков. Ожидая фигуранта у входа, сотрудник УР входить в магазин не стал, однако через десять минут пребывания на улице увидел а/м отдела вневедомственной охраны, подъехавшую к крыльцу. Представившись и справившись о причине, которая заставила патруль ОВО прибыть к магазину, ст. о/у МУРа капитан милиции Смайлов получил пояснение, что в магазине находится гражданин, пытавшийся расплатиться с продавцом за две бутылки водки векселем Терновского металлургического комбината ценою в 240 000 000 (двести сорок миллионов) рублей, и требующий вернуть в качестве сдачи хотя бы часть этой суммы...»
Раскопав за подкладкой последние сто рублей, Иннокентий Игнатьевич, свободная душа, выбрался из дома и растекающимся взглядом осмотрел раскинувшуюся перед ним панораму. Не вынес для себя ничего интересного и стал выбираться на улицу.
«12 июня должен быть самым лучшим днем в жизни бродяги, – думал он, – 14-е – самый худший». Позавчера он имел много денег, сегодня имеет сто рублей и ощущение того, что на окончательное выздоровление их не хватит. День только начался, а жить уже не на что. Кто теперь станет сомневаться, что Москва – самый дорогой в мире город?
Надежда – слабый стимул жизни для того, кто продал душу сатане в стеклянной таре. Наверное, именно надежда на то, что позавчера он не заметил в портфеле денег, повела Кешу к метро. Добравшись до Резниковской улицы, он вошел в подвал полуразрушенного строения, которое некогда служило ему домом, и начал археологические раскопки.
Денег в портфеле все-таки не было. Зато была папка, заполненная мультифорами, которые в свою очередь были заполнены интересными бумагами. Интересны они были тем, что на них были написаны суммы, от которых у любого человека должна пойти кругом голова. «Вексель терции» – было написано на каждой из десятка больших бумаг, похожих на свидетельство о регистрации прав недвижимости (Варанов видел такое в Бюро технической инвентаризации, когда подрядился на два часа побыть грузчиком). И печати, печати, печати...
Напружинив мозг, ту часть его, которая уже не находилась в состоянии взвеси и могла мыслить, Иннокентий вспомнил все, что знает о векселях.
Итак, это – ценная бумага, долговой документ, обязательство уплатить кому-нибудь определенную сумму денег в определенный срок. Посмотрев на листы, Кеша понял, что не сплоховал: даты, сумма и наименование организаций за всеми подписями присутствовали. Значит...
Кажется, самое время этими знаниями воспользоваться.
Филология, это такая наука... Чтобы выразиться мягче и пристойнее, филология – это наука, не имеющая ничего общего ни с банковскими операциями, ни с валютными, ни товарно-денежными. Пожалуй, именно по этой причине Варанов, вместо того, чтобы успокоиться и снова закопать портфель, вынул один из векселей и направился в магазин.
– Вы поймите, – увещевал продавщицу Варанов, – мне тут немного задолжали, а потому у меня нет денег. Но мы люди цивилизованные, идеологически подкованные, поэтому я предлагаю вам такой вариант: вы выдаете мне две бутылки водки и тысяч... – он задумался. – Тысяч... пять рублей сдачи, а я вам передаю вексель, по которому вы или ваш хозяин можете стрясти с Терновского металлургического комбината ... Вот, посмотрите сами, сколько.
Продавщица посмотрела в бумагу, шмыгнула носом и направилась в глубь магазина.
– Я сейчас у хозяйки спрошу! – крикнула, скрываясь за дверью.
– Только я вас умоляю, не нужно думать, что я этот вексель украл! – кричал ей вслед Варанов и тряс на себе пальцами одежду. – Директор задолжал мне за руду, я за это время чуть поизносился, бывает...
Через пять минут Кешу повалили на пол, засунули головой вперед в машину «Форд» белого цвета с синей полосой и с мигалкой под сирену повезли в МУР. Но это он потом узнал, что в МУР, а сначала, сидя на сиденье, испуганно озирался по сторонам, пытаясь понять, куда следует машина с ним, двоими в форме и одним в штатском.
Было еще какое-то подозрение на то, что взяли его из-за векселя, то есть просто за мотивацию поведения, неадекватную всеобщему пониманию. «Нашел» – было очень удачно подобранным объяснением факта наличия у него ценной бумаги, стоимостью в четверть миллиарда. То, что нужно для дальнейшего развития событий. Однако после вопроса о портфеле и бумажнике, наполненном долларами, вопрос за что скручивали, отпал. Иннокентий догадался, за ч т о скрутили. И сразу понял, что теперь ему будут шить.
Из протокола явки с повинной гр. Варанова И.И., 16.06.04 г.:
«Содержание ст. 51 Конституции РФ мне разъяснены и поняты. (Роспись.)– Еще раз, Варанов. Как дело было?
Чистосердечно хочу признаться в том, что, действуя из корыстных побуждений, около 04.00 12 июня 2004 года я приблизился к джипу «Тойота Лэнд Круизер» г/н А234 БН и попросил водителя отвезти меня в больницу. Водитель согласился, а я, оказавшись на заднем сиденье машины, вынул из кармана приспособление для стрельбы малокалиберными патронами, заранее купленное на «Горбушке» у незнакомого мне лица кавказской народности, и произвел выстрел водителю в затылок. После того, как он скончался, я вынул из его кармана бумажник, взял с переднего сиденья портфель и вышел из машины. Портфель я выбросил в Москву-реку, а деньги в сумме 5000 долларов США и 9500 рублей потратил на собственные нужды: спиртное, еда.
Написано собственноручно. Варанов И.И. (Роспись)».
Оперативник, наклонившись над столом, медленно пережевывал «стиморол» и неморгающим взглядом смотрел в лицо Варанову.
Иннокентий Игнатьевич сидел ссутулившись, взгляд его был полон усталости и того безнадежного отчаяния, что бывает присуще человеку, которого посреди океана ссаживают в лодку с дневным запасом воды. Бродяга с высшим образованием, он был далек от всех перипетий столкновения уголовного мира с защитниками Закона, а потому совершенно не понимал, что с ним происходит. Уже почти двое суток ему втолковывают откровенный бред, склоняют к признаниям, и на исходе вторых суток, помня о провалах в его памяти после пития, оперативники стали убеждаться в том, что он сам уже уверовал в непоправимое.
– Ты слышишь меня, Варанов?
Его никто не бил, хотя ему говаривали, и не раз, что в милиции бьют, и бьют жестоко. Но его не били. В камере держали – да, он голоден вот уже два дня – да, голова трещит от похмелья, а обещанные сто граммов никто так и не налил – было дело.
Табурет этот ему уже ненавистен. Едва он садится на него, перед глазами встают шесть предыдущих допросов: тяжелых, изнурительных, но законных.
«Допрос должен длиться не более восьми часов, – говорил ему этот оперативник, – и с перерывом на час. Как видишь, в этой части закон не нарушен».
И был прав, закон в этой части не нарушался. Шесть раз по семь часов с шестью перерывами. Сейчас заканчивается последний час из последних трех с половиной оставшихся.
Соглашаться на неслыханное преступление и брать ответственность за его совершение на себя – бред. Так во всяком случае казалось еще недавно. А сегодня уже не кажется. А все по недосмотру, будь он проклят...
– Ты кто по жизни, Варанов? – спрашивали по очереди двое оперов в кабинете высокого московского здания. – Ты бродяга, нищий, причем не просто нищий, а нищий спивающийся. При таком режиме дня, какой у тебя, жить тебе осталось не более пятка лет. А на зонах сейчас: три раза в день горячее питание, отрицание алкоголя, труд на природе. Это как раз то, что тебе просто необходимо. Необходимо, – наседал на Варанова тот, что с голубыми глазами, – чтобы выжить!
Действительно, казалось Иннокентию, чем мент не прав? Пища, труд, здоровье, порядком расшатавшееся... Верно говорит. А в чем вопрос-то, собственно? Откуда такая забота о чужом духе и теле?
И потек бред...
– Я в тысячный раз говорю вам, – все тише и тише с каждым разом говорил Кеша. – Я только взял портфель и кошелек. Я не убивал...
– А вот тут ты не прав, – возражал владелец пары голубых глаз. – Кто поверит в эту кашицу, Варанов? Ты хоть понимаешь, кто в джипе был?
Варанов не знал. Или вид такой делал, что не знал.
– Барыга с рынка «Динамо». Получается – кровавый передел собственности. А потому срок получишь малый. Судья тоже человек, у нее дети в школу без конвоя ходят, муж бизнесом занимается. И она понимает, что убит не самый лучший в городе человек. А потому – по минимуму, лет пять. Власть тебе благодарна будет, что укрывателя налога и явно социально опасного элемента из города убрали, а братва на зоне тебя подогреет, потому что барыг сама ненавидит. Такие дела.
– Вы с ума сошли, – шептал Иннокентий Игнатьевич, и на лице его отражался ужас, свойственный депрессивным людям, которые скорее умрут от страха, чем оторвут ножку кузнечику. – Я украл, и сейчас мне стыдно, но я не убивал!
Разговор продолжался долго. Очень долго. Двое суток. На всякий случай, чтобы Варанов о разговоре не забывал, в минуты отдыха его каждые четверть часа будили и спрашивали, не вспомнил ли он чего-то, о чем запамятовал указать во время предыдущего допроса. «Допрос» – так называли этот разговор двое в рубашках. Однако протокола Кеша так ни разу не увидел.
– Ему стыдно, коллега Гариков, – повернувшись к напарнику, сообщил голубоглазый, словно напарник был глух. – Он не знает, куда глаза девать. Ты, урод, ты долго еще целку-находчицу из себя строить будешь? Нашел он портфель, мать его... Что ты нашел – портмоне с баксами на дороге на этой раздолбанной Резниковской?! А шагов через десять вексель валялся, за который эскадрилью МиГов купить можно, да? А контрольного пакета акций фирмы-однодневки «Сони» рядом не валялось? Да ты, парень, на убийство по найму идешь, никак не меньше.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента