Вячеслав Денисов. Топор правосудия

   Утром он поднялся с постели в таком состоянии, как будто провел ночь в разухабистом запое. Путь на службу оказался самым долгим за всю его карьеру. Антону показалось, что он прибыл на службу лишь к обеду.
   Но время до обеда растянется для него на неделю. А первым же испытанием будет вызов Николаева к себе.
   – Виктор Аркадьевич велел передать вам, – сказала Алиса, едва Струге вошел в кабинет, – чтобы вы зашли к нему.
   – Спасибо. – Антон разделся и направился по коридору.
   Причина вызова оказалась ясна, едва он пересек порог кабинета председателя. У него вновь сидел господин Балыбин Вольдемар Андреевич. Если бы вчера он не вышел из кабинета перед Струге, Антон подумал бы, что он вообще отсюда не выходил. Шикарный костюм от Бриони Вольдемар Андреевич сменил на не менее шикарный от Рико Понти, а мокасины рыжие – на мокасины черные. Неизменной оставалась лишь заколка-»мигалка» чуть пониже узла галстука.
   – Доброе утро, Антон Павлович! – приветствовал Струге Николаев. – Что-то вы плохо выглядите. Нагрузка, я понимаю…
   Последняя фраза была явно лишней. Не нужно говорить о том, что известно каждому судье. Скорее, это было сказано для Балыбина. Ему-то явно не известно, какая у судей нагрузка. Впрочем, зачем ему это знать? Ему наплевать на это. Его сейчас интересует одно-единственное дело.
   – Антон Палыч, дайте сигнал Алисе – пусть она принесет дело… – попросил Николаев.
   – Зачем я буду давать Алисе сигнал? – посуровел Антон.
   – Нам нужно полистать дело, оценить. Ну, Антон Палыч, не будьте ханжой.
   Струге сел без приглашения за стол и тяжелым взглядом окинул президента филиала.
   – Значит, так. Никаких сигналов я никому давать не стану. И никакие дела мы тут листать не будем. Это так не делается, Виктор Аркадьевич. При всем уважении к Вольдемару… Андреевичу, да?
   – Да, Андреевичу, – подтвердил Балыбин.
   – Так вот. При всем уважении к Андреевичу, никаких дел в его присутствии я листать не буду. И тем более подвергать их оценке. Но готов ответить на вопросы, на которые сочту нужным дать ответ. – Оценивая эффект, который произвела его тирада, Струге добавил: – И еще… Я не ханжа, Виктор Аркадьевич, не нужно так. А то я ведь могу и на вопросы не ответить.
   Николаев очень хорошо понимал, что в своей фамильярности и мнимом панибратстве слегка перегнул палку. Лукин предупреждал, когда освящал приход Николаева к должности председателя Центрального суда:
   – Не шути с этим парнем. Он тебе и без твоих шуток дел наделает. Не утрешься. Нужно сообща, Виктор Аркадьевич, сообща. Понял?
   Николаев хорошо понял. И нынче, балансируя между Лукиным и Струге, иногда ошибался. Особенно обидным было то, что он видел – Струге все понимает.
   – Ладно, – быстро согласился он. – Присутствие дела тут необязательно. Рядом с нами судья, знающий его как содержимое своего паспорта.
   – Я вот, например, – заметил Балыбин, – ни одной цифры из своего паспорта не помню. Вчера Антон Павлович дело не читал, откуда же он может знать его сейчас?
   После этих слов Струге с огромным трудом подавил в себе желание встать, взять этого кабана за кучерявый затылок и лобовой костью президента филиала сломать николаевскую столешницу. Этот фраер будет здесь юродствовать и определять правила поведения судьи? Встать или не встать?..
   «Не встану», – усмехнувшись, решил Антон. Вместо этого он улыбнулся.
   – Ну зачем вы так? Конечно, дело прочитано, раз за него просят уважаемые люди.
   Балыбин, который не отрывал от Струге глаз, прекрасно понимал, что судьишка издевается. Когда Лукин выступил одной из подпорок при выдвижении его на пост президента филиала, он дал Струге очень короткую характеристику:
   – Мутный тип. Держи, Вольдемар, ухо востро. Едва он уловит в тебе хоть слово лажи, тут же укусит. Понял?
   Вольдемар Балыбин понял, что Струге укусит. А как держать с ним ухо востро – уяснил не совсем четко. И сейчас, рассматривая на лице судьи резиновую ухмылку, Балыбин понимал, что с его стороны совершен прокол и теперь следует ждать укуса.
   – Так что, – между тем продолжал Антон Павлович, – спрашивайте. Обещаю, что над ответами долго думать не буду.
   Николаев замялся, а президент филиала поморщился и поправил галстук. Струге подумал о том, что сейчас говорить. Все, что ему известно из толстого уголовного дела, это то, что обвиняемый – Цеба Артур Алексеевич. А еще то, что он является племянником президента фонда. Все.
   «Эх, знать бы хоть, кто потерпевший! Да кто остальные участники, где дело было и размер ущерба…»
   Антон спокойно улыбался и смотрел то на Николаева, то на Балыбина. То, что сейчас происходило в кабинете, по своим признакам полностью относилось к беззаконию. Двое судей это понимали очень хорошо, Балыбин же даже не догадывался. Ему казалось, что двое недоумков валяют ваньку, набивают себе цену, чтобы подороже продать свои дешевые шкуры. Сделав такой вывод, он спросил:
   – Что реально угрожает Артуру?
   Струге не думал и секунды.
   – Разбой – преступление дерзкое, относится к категории тяжких; в среде уголовников вызывает невольное уважение к лицу, его совершившему. Так что издевательства со стороны сокамерников Артуру Цебе не угрожают. Теперь – что касается закона. Поскольку в разбое участвовала группа лиц по предварительному сговору, то Уголовным кодексом это квалифицируется как третья часть данной статьи. От восьми до пятнадцати с конфискацией имущества.
   Антон, переводя дух, молил о том, чтобы в утерянном деле следователь предъявил всем участникам преступления именно то, что он сейчас выдал.
   – Да какое тяжкое! – возмутился Балыбин. – Артур вообще в самом разбое не участвовал! Он на стреме стоял!
   – На чем, простите, стоял? – уточнил Антон Павлович.
   – На стреме!
   – На чем? – снова спросил Струге.
   – На шухере, – перевел на более понятный язык Вольдемар Андреевич.
   – И что он делал?
   Балыбин был взбешен.
   – Понимаете, уважаемый судья, Артур стоял и следил за обстановкой. В случае опасности, он должен был подать сигнал, чтобы его друзья не попали в руки милиции. Теперь понятно?
   – Теперь понятно. – Антон мотнул головой и откинулся на спинку стула. – Не понятно другое. По-вашему, это называется «не участвовал в разбое»?
   – Он не грабил! – Вольдемар Андреевич налег своей мягкой грудью на стол. – Не пытал хозяйку квартиры утюгом и не вынимал из шифоньера эти чертовы пятнадцать тысяч долларов! Он просто стоял у входной двери внутри квартиры и даже не знал, что в ней творится!
   Струге шумно выдохнул воздух.
   – Знаете, Вольдемар Андреевич, вы сейчас рассуждаете, как наш инспектор по делам несовершеннолетних Федя Зубарев. Он ловит на улице стайку малолеток, приводит в отдел и задает один и тот же вопрос: «Что такое сборник карт?» Тех, кто ответит «атлас», он отпускает, а тех, кто скажет «колода», начинает склонять к даче показаний по неочевидным преступлениям. Вы позвольте уж мне, как судье, определять степень вины каждого из героев! И еще одна просьба. Займитесь своим делом и не пытайтесь оказать давление на суд. Не надо, ладно?..
   – Я не пытаюсь оказать давление. – Было видно, что Балыбин слегка струхнул и сравнение с Федей Зубаревым ему не понравилось. – Я хочу лишь объяснить вам, что Артур даже руки на эту Григорян не поднял…
   «Так, еще пара прокачек, и «белых пятен» в этом деле станет еще меньше…»
   – А кто же, по-вашему, пытал хозяйку квартиры? Домовой? Или опоздавший на поезд в Лапландию Санта-Клаус?
   – В деле ведь, блин, все есть! – прошипел, как гюрза, Балыбин. – Смуглов, который сейчас под подпиской, обыскивал квартиру; Перченков, который сейчас в бегах, жег утюгом эту… Григорян! А Артур, который не прикоснулся ни к деньгам, ни к утюгу, ни к Григорян, третий месяц парится в следственном изоляторе!! За что?!
   – А вы не понимаете? – Антон насупился. – Странно, что гражданин, занимающий столь высокий пост, не видит в действиях человека состава преступления только потому, что человек является его родственником. Артур Цеба, Смуглов и Перченков составили план операции, по которому и действовали в отношении потерпевшей Григорян. Такое поведение квалифицируется как преступный сговор группой лиц. Это все четко и ясно прописано в деле. Обсуждать такие моменты более конкретно вне процесса я не имею права, Виктор Аркадьевич это знает. Но все же скажу, что я согласен со следователем, расследовавшим это дело. Как я убедился, преступление он квалифицировал правильно, виновность каждого определил четко.
   – Вольдемар Андреевич хотел бы спросить, – словно переводчик, тактично вмешался председатель, – нельзя ли до суда изменить меру пресечения для Артура Цебы?
   «Ай, молодца! – восхитился ловкостью Николаева Струге. – Знает ведь, что такие «кабинетные» просьбы я выполнять не стану, но все равно спрашивает! Молодец. Он хочет, чтобы я отказал. Чтобы именно я это сделал, а не он бы объяснял Балыбину, кем и каким образом подаются подобные ходатайства. Ладно, раз мне сделан пас, я его отыграю…»
   – Я думал, у вас есть сильный адвокат, Вольдемар Андреевич. А у вас его нет. Наверное, поэтому Цеба в СИЗО, а Смуглов – под подпиской.
   – Бред какой-то. – Лицо Балыбина пошло бордовыми пятнами. Он явно не рассчитывал на такой поворот в разговоре. – Я так понимаю, что говорить нам больше не о чем?
   – Ну почему же?! – встрепенулся Николаев. – Наша беседа продолжается, Вольдемар Андреевич! Мы все прекрасно поняли, дело идет своим чередом. Главное – сохранять спокойствие. Антон Павлович – сильный судья и он сделает правильный вывод из нашего разговора. Правда, Антон Павлович?
   – Воистину – так, Виктор Аркадьевич. У меня только один вопрос к Вольдемару Андреевичу. – Струге повернулся к готовому встать и уйти Балыбину и сделал кислую мину. – Неужели вы до сих пор не смогли сходить к Григорян, чтобы возместить моральный и материальный ущерб, а также попытаться уговорить ее сделать заявление, что она не имеет претензий?
   Балыбин завертел головой, как филин.
   – Так пытались же, – с надеждой в голосе произнес он. – И она согласна.
   – Ну, уже кое-что. – Струге надулся, стараясь быть похожим на индюка. – А вы куда к ней ездили? На улицу Свердлова, где мать ее живет?
   – Я понятия не имею, где ее мать живет, – удивился президент филиала. – Она дома постоянно живет. На Сакко и Ванцетти…
   – А, на Сакко и Ванцетти! – Струге покачал головой. – В месте регистрации…
   – Да нет, – уже спокойно возразил Балыбин. – Она зарегистрирована на Садовой. А на Сакко и Ванцетти она квартиру снимает. У нее с мужем рамсы какие-то…
   Николаев забеспокоился. Он завертел головой, и Антон понял, что в его, Струге, проколе председатель пытается уловить какую-то причинно-следственную связь.
   – Я могу быть свободен, Виктор Аркадьевич? – Струге поспешил встать. – У меня процесс через полчаса.
   Конечно, Николаев был не против, но ему было непонятно, как такой грамотный судья, как Струге, мог дважды подряд ошибиться.
   Антон вошел в кабинет, снял трубку и набрал номер телефона своего друга детства, Вадима Пащенко. Несмотря на то что тот трудился прокурором в Терновской транспортной прокуратуре, их отношения продолжали оставаться дружескими, хотя государство не очень поощряет подобные межведомственные связи. Их детство прошло в одном дворе, они вместе учились на юрфаке местного института и тянули лямку следователей в уже упомянутой транспортной прокуратуре; вместе ходили на футбол, болея за терновский «Океан», который уже двадцать лет подряд не мог выйти в первую лигу, играли сами в дворовых командах на первенство города, пили на трибунах пиво и помогали друг другу, чем могли.
   Кажется, для Антона опять наступил момент, когда стоило позвонить прокурору. Суть просьбы была такова, что нужно было звонить именно старому другу, хотя звонок, скажем, в УБОП – знакомому начальнику отдела Александру Земцову мог принести более качественные результаты. Но только обращение к Пащенко могло остаться незамеченным для всех остальных. А этот довод перевешивал все остальные.
   Узнать все о Смуглове, Перченкове и Цебе, чье дело передано для рассмотрения в Центральный суд. Теперь – второе. Кто такой Перец?
   – Да, Вадим… – вздохнул Антон Павлович, повторяя свою просьбу. – Перец. И это все, что я знаю о фигуранте. Попробуй провести его через связь с неким Семенихиным…
   Ниточка, которая связывала уголовное дело с Цебой, оборвалась сразу после смерти Семенихина. Труп Олега Александровича Семенихина обнаружен сегодня в снимаемой им квартире. Вот почему нужно было срочно отыскивать другой путь для поиска дела.
   – У меня тут с делами, Вадим, полный перец…
   Пащенко попросил два часа.
   Значит, целых два часа не имело смысла сниматься с места. Антон успел провести запланированный процесс и собирался уже сесть в следующий, как Алиса пригласила его к телефону, сказав, что звонит «какой-то Пащенко».
   Он обещал позвонить через два часа, а позвонил через полтора.
   – Ручку с карандашом приготовил? Можешь отложить, они тебе не потребуются. Перец, проходящий в связи с Семенихиным Олегом Александровичем, это Перченков Виктор Владимирович, семьдесят восьмого года рождения. Ранее судим с отбыванием наказания в колонии общего режима за хранение наркотиков. Наркоман. В настоящее время находится в федеральном розыске за разбой за следственным отделом Центрального РОВД. Двое соучастников задержаны, в отношении него дело выделено в отдельное производство. Само же дело передано в Центральный районный суд и находится на рассмотрении у федерального судьи Струге А.П. Не хочешь встретиться, Антон?..

Глава 5

   В руке судьи хрустнул карандаш.
   Вопреки совету Пащенко он стал записывать каждое его слово. Но едва грифель вывел на листе бумаги фамилию «Перченков», Струге перестал писать. Еще полтора часа назад он сгорал от нетерпения, ожидая звонка от прокурора, чтобы потом помчаться в указанном направлении. Он дождался звонка, только теперь спешить было некуда.
   Перченкову не имеет смысла закручивать тонкую комбинацию по продаже Цебе дела. Это его дело – Перченкова. Того самого Перченкова, который проходил по одному с Цебой делу о разбое. И это как раз тот случай, когда дело сжигается, рвется сразу же, едва попадает в руки.
   – …Я не слышу ответа, Антон.
   Услышав в трубке голос, Струге понял, что сидит, откинувшись на спинку и держит трубку в откинутой в сторону руке.
   – Что ты говоришь?
   – Я спросил: ты встретиться не желаешь?
   «Теперь можно делать все, что угодно, – думал Струге. – Можно встречаться, можно не встречаться. Можно рассматривать дела, не заботясь о качестве работы. Теперь можно не думать о том, что тебя вытянут на ковер квалификационной коллегии судей и начнут пытать: а почему у вас, Струге, так много отмененных приговоров? А почему на вас так много жалоб? А почему вы иногда опаздываете на работу? Почему играете в футбол и не блюдете честь судьи?
   Можно улыбаться и махать рукой. На все эти вопросы можно не отвечать по одной простой причине – его вышибут из суда гораздо раньше.
   – В кафе, – сказал Антон. – В восемнадцать часов. Я угощаю.
   Теперь даже поздно проситься в добровольную отставку. Известие об утере уголовного дела застанет всех в самом начале этого бюрократического процесса. Да и не стал бы Антон затевать эту жалкую игру.
   Олежка Семенихин, милейший человек, уходя из кабинета даровавшего ему свободу судьи, захватил с собой уголовное дело по факту обвинения своего зоновского корешка. И не было в этой светлой голове даже мысли о том, чтобы превратить это дело в денежные купюры. Он просто спасал лагерного друга от «ходки» на «строгач». Случилось чудо – друг спас жизнь друга.
   А Витя Перченков, тоже милейший человек, разрядил в своего спасителя охотничий обрез. Как все загадочно в этом мире, как необъяснимо… Самым же необъяснимым будет то, что за все эти проделки казнить будут Струге, который законно оправдал Семенихина. А ничего бы этого не было, если бы Антон Павлович поддался уговорам оперов из отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Они ведь говорили тебе, Струге: садить его, гада, нужно! Город еще хлебнет горя с этим подонком!
   И что сделал честный судья Струге? А ничего особенного. На основании положений ныне действующего законодательства, он признал доказательства, собранные милицией в отношении гражданина Семенихина, недостаточными. Так Синий оказался на свободе, а теперь появится причина для возбуждения уголовного дела в отношении самого Струге.
 
   – А с чего ты взял, что Семенихин отдал дело Перченкову?
   Пащенко – как всегда спокойный и рассудительный – терпеливо дожидался, пока в бокале осядет пена.
   Рассказав прокурору о своих напастях, Струге почувствовал, что предполагаемого облегчения так и не наступило. Этот вопрос Пащенко он отнес к разряду бестолково-успокоительных, которые задаются лишь для того, чтобы зародить в собеседнике необоснованную надежду. «У него рак? Какой кошмар! Ничего, все будет нормально». При этом всем хорошо известно, что ничего нормального произойти не может, ибо ЮНЕСКО, которое обещало выстроить памятник из чистого золота тому, кто найдет лекарство от рака, его до сих пор не выстроило. Хотя золота – хоть завались. Так же и здесь. «Твое дело у одного из основных обвиняемых? Ерунда – он его носит с собой и собирается вернуть в суд».
   – А почему, собственно, Семенихин, который доверяет напарнику настолько, что вместе с ним идет на убийство и разбой, не будет отдавать ему уголовное дело? – вопросом на вопрос ответил Струге.
   – Но почему тогда Перченков стрелял кабаньей картечью в своего друга? Так оригинально поблагодарил за оказанную услугу?
   Пащенко дождался своей минуты и припал к бокалу. Пиво в этом кафе он ценил. Осушив сосуд наполовину, он поставил его на салфетку.
   – Тогда давай считать, судья, – сказал он, шаря в карманах. – В томе любого дела двести пятьдесят листов. Ты пошел по следу так быстро, что возможности для уничтожения такого количества бумаги у Перченкова практически не было. – Найдя сигареты, он на секунду задумался. – Даже теоретически. Это, во-первых. Во-вторых, Семенихин мог не отдать ему дело сразу. Поскольку мы знаем, чем закончился их последний разговор, ясно, что не такая уж дружная это была компания. А раз так, то почему нельзя предположить, что Синий шантажировал Перца? А? Если даже дело все-таки попало в руки последнего, то у него даже сейчас нет времени на уничтожение бумаг. Из двух квартир ты его уже выдавил. Значит, он остался практически на улице. Жечь дело в подворотне? Представляешь, сидит перед костром чувак, отрывает лист за листом и кидает в огонь… «Здравствуйте, вы что тут делаете?» – «Да так, ничего – уголовное дело жгу. И еще, если вам интересно, я в федеральном розыске».
   – Что-то я не въезжаю, брат, – признался Антон. – К чему ты клонишь?
   – Я не клоню, а заявляю. Со всею ответственностью, Струге. Это тебе кажется, что толстое уголовное дело очень просто уничтожить. Раз – и его нет. А Перцу его нужно именно у-нич-то-жить! Без следа. Чтобы ни строчки не осталось. Эту работу никому не поручишь, иначе потом остаток жизни будешь мучиться вопросом, хорошо ли уничтожено дело. А Перцу сейчас это просто некогда делать. И негде. Ему даже податься на машине Семенихина некуда. Он на территории Тернова вне закона. Дело спрятано, я уверен в этом. И Перченков будет ждать того часа, когда появится возможность спокойно сесть и похерить трехмесячный труд милицейского следователя. Хотя…
   Антон поднял на Пащенко молниеносный взгляд.
   – Что?
   – Хотя эти рассуждения верны, если Семенихин все-таки успел передать подельнику папку. В противном случае, шансы найти ее равны один к миллиону.
   Струге и сам все понимал. Пока есть направление работы, нужно пользоваться отведенным для этого минимумом временем. Теоретически это – две недели. На практике же Перченков мог остановить ход секундомера в любое мгновение.
   – И потом, Антон, есть еще одна причина, которая не позволит Перцу мгновенно сжечь дело. Показания.
   – Не понял. – А вот этого Струге действительно не понимал. – Какие показания?
   Вадим допил пиво до конца и подал знак бармену. Это кафе было «своим», то есть каждый, кто в нем находился – от хозяина до посетителя, – знал возможности друг друга. Можно было не сомневаться, что через минуту перед двоими мужиками в штатском вновь появятся наполненные бокалы и чистые пепельницы.
   – А ты бы не хотел, находясь в розыске, хотя бы одним глазком взглянуть на протоколы допроса и выяснить, кто тебя на самом деле сдал? Перец в бегах, а это означает, что основная часть следствия прошла без его участия. Если верить моей информации, на момент задержания преступников в квартире потерпевшей находилось лишь двое злоумышленников. Перченков успел улизнуть в момент облавы. Кто же сдал? Кто самое слабое звено в команде? Гражданину Перченкову – с его восемью классами образования – понадобится минимум пять дней, чтобы тщательно ознакомиться с делом и найти в нем ответы на свои вопросы. Понял? Время у тебя есть, но его так мало, что даже естественные надобности лучше на ходу справлять. Так что допивай и пошли отсюда к чертовой матери…
 
   В квартире Пащенко ничего не менялось уже добрый десяток лет. Отсутствие женщины виделось в каждом штрихе убранства этого двухкомнатного жилища. Вадим жил один уже пять лет.
   Антон по привычке – как у себя дома – снял ботинки, накинул на один из крючков «прихожей» дубленку и прошел в зал. Дальше он мог действовать с закрытыми глазами. Дойти до бара в мебельной стенке, плеснуть себе в стакан содержимого на выбор, щелкнуть кнопкой на пульте, который валялся рядом с диваном, и развалиться в кресле.
   Пащенко пошел в ванную. Вытирая лицо махровым полотенцем с изображением облезшей от застиранности Мэрилин Монро, он появился на пороге комнаты.
   – Куда идет мужик, когда все его явки провалены? – спросил он.
   – На явки своих друзей. – «Миллер» в баре Пащенко, оказывается, был гораздо лучше «Миллера» в кафе.
   – А если явки друзей провалены одновременно с его явками? – настаивал Вадим. – Вспомни: на Малой ты кислород перекрыл, на Выставочной – тоже. Если бы у Семенихина с Перцем были надежные адреса, им незачем было бы снимать на Выставочной квартиру.
   – Ну и к чему ты меня подводишь? Что мои дела даже хуже, чем они есть на самом деле? – Струге слегка разнервничался. – Я и без тебя знаю, что у меня две дороги: либо я веду Перченкова к дереву, под которым он зарыл дело, либо Николаев под аплодисменты Лукина ведет меня в прокуратуру!
   – Не горячись. – Полотенце Пащенко изобразило в своем полете параболу и, подчиняясь законам гравитации, шлепнулось на открытую форточку. – Пусть просохнет. А тебе, Струге, я вот что скажу. Если у мужика перекрыты все каналы для свободного перемещения, он начинает искать спасения у баб! Он сейчас у женщины, Струге. У бывшей или настоящей. Хуже – если у будущей. Профессионал бы сделал именно так – быстренько познакомился с девкой, на связь с которой никто не сможет указать. Но так сделает профессионал. А Перченков профи?
   – Не знаю, – нахмурился Струге. – Профи не станет дубасить свидетеля «мокрухи» обрезом по голове.
   – Значит, нужно искать у бывших или настоящих.
   По ходу разговора Антон стал замечать, что прокурор мало-помалу приводит свой внешний вид в состояние походного. Рубашка, галстук и костюм сменились на спортивную майку, свитер и джинсы.
   – Ты куда это собираешься?
   – Ты говорил, что наркоманов с Малой выгреб Марков? Так поехали! Думаю, вся братва еще там. Их слишком много, чтобы опера смогли с ними разобраться очень быстро. К ним ко всем нужно подобрать ключик… – Пащенко вынул из шкафа теплую спортивную куртку и прошел в коридор.
   – Какой ключик?
   – Разводной, Струге. Разводной!
 
   Все активисты партии любителей героина действительно сидели и страдали в дежурном помещении Центрального РОВД. Судя по их сумрачным лицам, было нетрудно догадаться, что время кайфа миновало и наступила пора неприятностей в организме. Самое отвратительное еще не случилось, хотя один из компании уже проявлял все признаки жесточайшей ломки. Его лицо было расцарапано.
   – Видишь красномордого? – Струге толкнул локтем Пащенко. – Это его я в чувство приводил.
   – Чем, наждачкой? – поинтересовался Вадим и шагнул в помещение дежурной части. – Здравствуй, брат Марков! Как жисть мусорская? Только не нужно так бледнеть. Я по личному…
   Из всей группы задержанных Струге и прокурор выбрали двоих. Обладателя толстовки с оленем – как человека, уже проявившего себя толковым собеседником, и двадцатилетнюю девчушку со спутанными волосами. Ту самую, что предлагала Струге прилечь рядом.
   Поскольку этические соображения в данном случае были неуместны, первым, кто оказался в освобожденном от оперативников кабинете, был красавец с распухшим ухом.
   – И где это ты, милок, так сильно ударился? – осведомился Пащенко, кося взгляд в сторону Струге.
   «Милок» молча прошел и остановился посередине кабинета. Перед столом стоял стул, но сесть на него означало – сделать вызов. Менее всего хотелось сейчас ему спровоцировать двоих взрослых дядь на превентивные меры. Стоять, однако, тоже было невмоготу.
   – Можно я присяду?
   – С каких щей? – удивился Пащенко. – Ты что, в мэрии на приеме? Ты, безусловно, присядешь. Но не здесь и не сейчас.
   Появившуюся муть в глазах наркомана оба дяди расценили как гнев, перемешанный с безнадегой. Именно в таком состоянии змея жалит человека, а загнанный в угол кролик бросается на удава.
   – Ты маску-то такую не надевай, не надо, – посоветовал прокурор. – А то я из тебя упертость враз вышибу. И руки по швам развесь. Убери, говорю, из-за спины. Что ты там придерживаешь, наркуша? Перегной, что ли, лезет?
   Наркоман послушно, хотя и с очевидной неохотой, повесил немощные руки вдоль туловища.
   – С кем из девок Перец общается? – Ответа Струге пришлось ждать довольно долго. Он встал и сделал шаг навстречу задержанному. – Серу из ушей выбить?
   – А я почем знаю, с кем он сейчас общается?! – взвизгнул перепуганный обладатель «оленьего» свитера.
   – А ты всех называй, по очереди! – Струге подошел вплотную и говорил ему прямо в лицо. – А мы запишем!
   – Да какие ему сейчас девки?! Он уже два месяца, как свой член без рук поднять не может?
   – Что так? – опешил Струге, представивший весь масштаб трагедии Перца.