Страница:
О противоборстве Лукина и Струге Николаев знал давно, еще в то время, когда заместительствовал в Кировском районном суде. Антон Павлович Струге не попал в «команду» Лукина практически с первых дней службы, и именно это обстоятельство превращало жизнь первого в постоянный гнет со стороны второго. Где-то в глубине души Николаев завидовал Струге, потому что сам подломился уже на третьем году судейства. Подломился как раз в тот момент, когда подошел черед его утверждения на пожизненный срок. Уже почти миновали три первых года, и он уже свято верил в то, что его кандидатура много вопросов у членов квалификационной коллегии вызвать не должна, что вопрос о его утверждении на том заседании – проходной, как...
Он уже потом понял, что такие мгновения жизни судейского сообщества, как проверка устоявшегося судьи на возможность или невозможность вхождения в «команду», Игорь Матвеевич Лукин без внимания не оставляет. Однако прозрение наступило потом, когда вернуть ситуацию назад было уже невозможно.
Оставшись как-то за председателя Кировского райсуда, наверное, уже в последний раз перед назначением на эту должность официально – действующий председатель уходил в отставку, – Виктор Аркадьевич временно приобрел и его полномочия. Это случилось как раз в тот момент, когда одному из судей мэрией Тернова выделялась квартира. Судье, его жене и дочери, проживавшим в общежитии. Страна Россия, пожалуй, единственная, где государственные люди властной структуры под названием «Судебная» могут проживать в общежитии совместно со слесарями, алкоголиками и бездельниками. Судья встречается с ними в общем душе, в общей кухне, слушает их не обезображенные интеллектом речи, одним словом, всеми силами поддерживает и не умаляет авторитет судебной власти. Живет так, как и должно житься человеку, отправляющему в своей стране правосудие. И вот мэрия позвонила в Судебный департамент, сообщая, что готова выделить судье трехкомнатную квартиру в новом доме...
В общем-то, с этого и началась та самая, неприятная для воспоминаний Виктора Аркадьевича история. Понятно, что даром ничего не дается, и за выделенную квартиру мэрии будет платить не судья, а Судебный департамент. Роль председателя суда в подобной ситуации может оказаться решающей, хотя именно он не имеет никакого отношения к выделению судье жилого помещения.
Николаеву поступил звонок от Лукина. Само по себе событие невыразительное, если рассуждать с точки зрения обывателя. Рабочий момент. Однако сама суть просьбы заставила Николаева насторожиться. В своей речи Игорь Матвеевич попросил Виктора Аркадьевича сделать все возможное и невозможное (на этом делался особый акцент), чтобы новосел в квартиру не переехал. Во всяком случае, в этом году. «Более чем зловещая просьба в начале января», – подумал тогда Николаев.
– Как же так? – удивился Виктор Аркадьевич. – Ему ведь по закону должны предоставить квартиру в течение шести месяцев. Прошло уже два с лишним года, а он до сих пор живет в общежитии.
«Есть более нуждающиеся, – сказал Лукин. – Правильно, Виктор Аркадьевич?» Положив трубку, Николаев, сжав сердце в кулак, согласился с Лукиным в той части, которая касалась «более достойных». Об улучшении своих жилищных условий Николаев думал уже полгода. Сам он проживал с женой и кошкой в обычной «хрущевке» в три комнаты и считал свои условия подходящими для улучшения.
Решение было принято, и Николаев позвонил в мэрию. А именно – в юридический отдел и Жилищный департамент. Попросил не форсировать события относительно выделения судье квартиры. Там его поняли с полуслова. Выдавать их квартиры судьям вынуждает тягостная обуза в виде закона, а не уважение к людям, отправляющим правосудие. И началась та историческая для Тернова война судьи с ветряными мельницами. Признав главным виновником неисполнения обязанностей по выделению ему квартиры мэрию, судья обратился в суд. Возможен ли подобный маразм где-то еще, помимо Тернова?.. В суде юристы из городской ратуши бились не на жизнь, а на смерть. Понятно, что бились зря. Ни один судья не возьмет на себя ответственность вынести заведомо неправосудный приговор, если он очевиден для общественности просто до наготы. Это можно сделать, если есть хотя бы одна тряпка, которой можно прикрыть срам подобного решения. В этой ситуации нет ни тряпки, ни даже фигового листа. Есть решение суда, которое для мэрии явилось фиговым. Вскоре Виктор Аркадьевич переехал в ту самую трехкомнатную квартиру, в которую должна была переехать семья другого судьи. А сам судья, испытав все мучения и унижения, которые только может испытать человек, защищающий для других закон, переехал в квартиру Николаева. Ее ему выделили от мэрии, поскольку другой не было.
Вот такая история. Виктор Аркадьевич уже готовился стать председателем Кировского суда, однако ручеек информации о том, кто в чьей квартире живет, просочился сквозь огромные торосы Судебного департамента и превратился в лужу под ногами судей Кировского суда. Коллектив оказался не из хлипких, и вскоре Николаев попал в такие стесненные обстоятельства, когда «верхи больше не могут», а «низы просто не хотят». Председателем Николаев все-таки стал, однако не Кировского суда, а Центрального. Игорь Матвеевич никогда не забывает людей, которые сознательно влились в его «команду» и действуют не по принуждению, а по убеждению. Читай – по понятиям...
А вот Струге и в жизни, и в процессе судил не по понятиям, а по закону и не позволял стае трахнуть себя за право включения в свой коллектив, за право рвать куски от заваленной этой стаей добычи. Парадокс. Волк-одиночка, свято соблюдающий законы, придуманные стаей, не желающий влиться в нее по причине того, что она их нарушает. Более краткую характеристику для честного судьи найти, пожалуй, трудно. Потому и задерживались блага и звания, предусмотренные законом для Струге. Такие мелочи, как присвоение очередного классного чина. Когда на пять месяцев, когда на семь...
Сняв трубку, Николаев набрал номер.
– Антон Павлович, доброе утро.
– Доброе.
– Я тут бумаги перебирал и обнаружил, что третий классный чин вам должны были присвоить...
– В марте сего года, – аккуратно и без вызова перебил его Антон Павлович. – А почему вы об этом вспомнили?
– Да потому, что вы об этом не вспоминаете! Почему вы не попросили меня подготовить на вас документы в коллегию?
– Да потому что это, если мне не изменяет память, ваша обязанность.
– Антон Павлович, у меня в коллективе целых десять судей! Я не могу помнить жизненные вехи каждого!
– У вас в коллективе всего десять судей. Вот Игорь Матвеевич ничего не забывает, хотя у него в коллективе сто с лишним судей. Впрочем, я не в обиде. Если вы переберете весь мой послужной список, то обнаружите, что мне еще ни разу классный чин не присваивался вовремя. Ерунда какая. Не чинов ради служим, Виктор Аркадьевич. Ведь правда?
Николаев решил не принимать упрека. Он его не заслуживает. Уж в чем он не виноват, так это в том, что классные чины судье Струге присваивались с большой задержкой.
– У меня, знаете, – между тем продолжал Антон Павлович, – вся судейская служба, как женская жизнь. Сидишь и ждешь – придут, не придут?..
– Ладно, Антон Павлович, не ерничайте, – миролюбиво заметил председатель. – Я сегодня же подготовлю все документы в коллегию и напишу на вас характеристику.
– Хорошую? Думаете, дело выгорит? Вот Лукин, например, считает, что разлагающейся тушке рассол уже не поможет.
– Это вы о ком?..
– О себе, разумеется. А что касается моего молчания относительно присвоения классного чина... Знаете, Виктор Аркадьевич, забота об излишнем часто заканчивается потерей необходимого. Отдельные члены коллегии, приближенные к императору, начнут задавать каверзные вопросы. В прошлый раз меня, например, один из областных судей спросил: «А почему вы, Струге, играете на стадионе в футбол с ранее судимыми гражданами? Не кажется ли вам, что подобными действиями вы дискредитируете судебную власть?»
– А вы что, с ранее судимыми в футбол играете? – опешил Николаев.
– Вот видите, и вы туда же. А я что, перед игрой должен проверять у игроков соперничающей команды наличие справки о судимости? А я думал, что вы удивитесь тому, что кто-то позволяет себе вести наблюдение за частной жизнью судьи.
Николаев поморщился, в очередной раз убедившись в том, что причины, по которым Лукин желает сжить Струге если не со света, то хотя бы из судейского сообщества, ему понятны.
– Оставим темы, далекие от основной, – предложил он, ощущая во рту привкус кислоты. – Я подготовлю документы, и после вашего выхода из отпуска вы как раз успеете на июльскую коллегию. Классный чин не только звание, Антон Павлович, это еще и прибавка к зарплате, поэтому зря вы молчаливым гордецом живете. Пятьсот-семьсот рублей в нашей жизни – не так уж мало. Так что успокойтесь и спокойно отдыхайте, я все сделаю. А гордыня... Гордыня еще никому не пошла на пользу.
– Вы еще скажите, что она смертный грех, – добавил Антон. – И я назову вам место, где остальные шесть совершаются так активно, что моя гордыня отдыхает и без вашего совета.
Не желая становиться участником разговора, при котором будут упомянуты неприкосновенные судейского мира, Николаев быстро попрощался и повесил трубку.
Положил трубку и Антон. В том, что классный чин ему присвоят, он не сомневался: чтобы его не присвоить, нужны веские основания. А вот задержать представление – можно. Что сейчас и произойдет. Николаев подготовит документы и отправит, а они будут пылиться в шкафу квалификационной коллегии до декабря. Впрочем, Струге от этого ничуть не переживал, потому что знал – его дурное расположение духа будет бальзамом для тех, кто все десять последних лет его службы пытается вспороть ему судейское брюхо. В коллективе сильных мира сего, к коим относятся и судьи, не бывает прощения ошибок и времени, предоставленного для исправления ситуации. Один неверный шаг – и тебя засосет в трясину. При этом вокруг будут стоять многие из тех, кто носит мантию, и помогать уйти тебе на дно.
В половине пятого вечера в кабинет вошел тот, чьего появления Струге никак не ожидал.
– Посоветоваться хотел. – Уложив папку на стол, Пащенко стал ковыряться в сигаретной пачке. – Интересные подробности всплывают, Антон Павлович...
– Ты об убийстве бизнесмена из Германии? Как его? Франк...
– Бауэр, – подсказал Пащенко. – Франк Бауэр. Чуть-чуть не дотянул до Беккенбауэра... Алиса, у вас спички есть в кабинете?
Струге усмехнулся и бросил на стол зажигалку.
– Представляю, как весело живется твоему секретарю! Так что за подробности?
– Тут вот какая штука выходит. Этот Бауэр держит в Потсдаме пяток гаштетов, и, как я понял из рассказов его коллег и вдовы, прибывшей за телом, его бизнес особо не процветает. Сорок процентов дохода, что он получает при ведении своих дел в Германии, съедают налоги. При таком положении вещей пытаться создавать в такой стране, как Россия, тем более в таком ее городе, как Тернов, сеть ресторанов по меньшей мере бесперспективно. Для иностранных инвесторов смиряться с бесследным исчезновением половины вложенного капитала непросто. Герр Бауэр имел некоторые сбережения, однако их не хватит не то что на сеть, а на два ресторана быстрого питания. Мариноха же, его так и не состоявшийся компаньон, уверяет следствие в том, что немец хотел оцепить забегаловками весь Тернов. Конечно, требуемый уровень капиталовложений в Тернове гораздо ниже, чем, скажем, в той же Москве, однако остается непонятным, на что рассчитывал Бауэр, приезжая к нам с пустым карманом.
– Может быть, ни жена, ни его приехавшие знакомые не знали об истинных масштабах капитала господина Бауэра? – спросил Антон, сортируя на столе бумаги. – Моя жена, к примеру сказать, понятия не имеет, сколько денег у меня лежит во втором томе «Консуэло» на второй полке шкафа.
– Не путай себя с пунктуальным немцем, который знает, что деньги выгоднее держать в Потсдамском банке, а не в произведениях бабы с мужским именем Жорж.
– Потому-то я еще и жив, что больше доверяю сомнительным бабам, нежели Сбербанку, – отрезал Струге.
– Чтобы вывезти тело Бауэра, его супруга обратилась за помощью к социальным службам Потсдама. – Пащенко пустил в потолок последнюю струю табачного дыма и смял в пепельнице сигарету. Реплику Струге он пропустил мимо ушей. – Бизнесмен привез с собой вещей на месяц проживания, а Мариноха утверждает, что всех дел у Бауэра было – это осмотреть места возможного расположения кафе, которые тот ему приготовил, подписать необходимые бумаги и вернуться в Германию. То есть дел на два дня максимум. Зачем немец вез в Тернов чемодан, набитый вещами, словно его, непутевого, выгнала из дома жена? Вот это все, вместе взятое и перемешанное, и вызывает у меня подозрение.
Струге оттолкнул от себя папку и посмотрел на Алису, которая, впервые оказавшись в водовороте рассуждений одного действующего и одного бывшего сыщика, слушала беседу затаив дыхание.
– А ты что скажешь, Алиса? – Антон улыбнулся. – Что ты можешь сказать как женщина?
– Я не знаю, что там произошло в той гостинице, только мои родители вот уже четыре года живут в Дюссельдорфе, и каждый из них знает счета другого, как расположение родинок на своем теле. Ваш немец или мошенник, или у него во внутреннем дворике дома закопана большая сумма наличных, которые он украл из банка... Кстати, а кто его убил?
Засмеяться Струге уже не смог – этот последний день на работе высосал из него все силы, а Пащенко был не из тех, кто веселится над девичьим наивом.
– Да черт его знает, – бросил он, скользнув лукавым взглядом по мантии судьи. Струге снимал ее с плеч, и казалось, что в кабинете орудует фокусник. – Козел какой-то.
Антон не выдержал и глухо расхохотался.
– Нечего тогда мнение спрашивать! – обиделась Алиса. – Но, рассматривая этот детектив глазами женщины, могу сказать, что ни одна жена не упустит возможности поучаствовать в укладывании вещей мужа в чемодан для дальней дороги. Если это так, то именно фрау Бауэр знает, чем так долго собирался заниматься ее муж в такой дыре, как Тернов. Не думаю, что, сворачивая свитера, упаковки маек и носков в чемодан, ее муж мог попрощаться с ней одной фразой: «Через три дня вернусь, дорогая!»
Струге закончил вешать мантию в шкаф и обернулся. На него смотрели удивленные глаза Пащенко. Смотрели и спрашивали: «Не хочешь поменяться секретаршами?»
– А еще что ты можешь сказать?.. – Антон уважительно прищурился и потянулся к пачке прокурора.
– Накурили... Опять мне Николаев выговаривать будет! Антон Павлович, вы часто в наши пиццерии и «Аллегро-фуды» заходите?
– Что-то не припоминаю, когда был в последний раз.
– Около нас есть такая пиццерия, и я частенько там обедаю. И могу сказать вам, что в обеденный перерыв, то есть в тот момент, когда должен быть час пик, из десяти расположенных там столиков занято максимум три. И это в центре города, то есть там, где пиццерии и подобные забегаловки традиционно пользуются спросом среди преуспевающих клерков, риэлторов и менеджеров. А на окраинах директора держат эти заведения только для того, чтобы платить налоги, выплачивать деньги персоналу и на вопрос «Ты чем живешь?» отвечать: «У меня несколько пиццерий!» За четыре года жизни в Германии даже мой отец, который мог запросто снять с себя рубашку и отдать первому встречному, стал прижимист и научился считать каждый пфенниг. И не уверяйте меня, я вас умоляю, что ваш Франк Бауэр, не продумав каждого своего шага, рванул в Тернов делать бизнес. Немец может не знать российских традиций, но конъюнктуру российского рынка он знает лучше, чем любой терновский барыга!
Пащенко уважительно пошевелил губами. То, что они со Струге хотели превратить в шутку, приняло совершенно неожиданный оборот. Антон же впервые услышал свою секретаршу, произносящую подряд более десятка слов. И неглупых, кстати, слов. Она только что научила двоих опытных мужиков уважать молодость и не только давать ей дорогу, но и изредка выказывать уважение. Антон и раньше замечал у нее под столом томики детективов, но относил это увлечение лишь за счет тяги к таинственному. Сейчас «его» девочка продемонстрировала, что детективы она не просто читает, а может их анализировать и даже давать оценку качеству написанного.
– Очень мило, – пробубнил Пащенко. – Очередная вариация на тему «Чем больше я узнаю, тем меньше я знаю». Не хочешь ко мне, следователем? Зарплата в три раза выше, какая-никакая, а власть...
– Мне и тут хорошо. Не чета вашей власти, – машинально парировала Алиса, посмотрела на Струге, смутилась и принялась листать прошлогоднее дело, которое должна была отнести в канцелярию еще неделю назад.
– Вот тебе и ответ, Пащенко, – вздохнул прокурор. – Где тут толковые кадры подобрать, если они все в судах?
– Не преувеличивай. У нас тут других кадров хватает, не знаем, как их, лукавых да способных, в прокуратуру передать... У меня такой вопрос – а ты Мариноху на предмет совершения этого злодеяния не отрабатывал?
Вадим решительно замотал головой:
– Ты уже спрашивал, и я уже отвечал. Исключено. У него железное алиби. В тот момент, когда у Бауэра наступила смерть, он находился рядом с Эйхелем. Причем со страховкой в плюс-минус один час.
Струге посмотрел на часы.
– А я и не говорил о том, что это он нажимал на спусковой крючок. Бауэр мог везти в Тернов деньги или ценные вещи, и Мариноха мог об этом знать. Теперь, когда уверенность в том, что немец ехал заключить договор на открытие кабачков, пошатнулась, я не исключаю, что тема его приезда была совершенно не та, о которой тебе поведал Мариноха. Он мог не «иметь» алиби, а «зарабатывать» его. И еще один вопрос меня беспокоит. Из всех людей в городе в течение одного дня лишь я и Бауэр поняли, что над мэрией развевается не российский флаг, а сербский. Странно, правда? А что связывает меня и Бауэра? Ничего. Ничего, потому что если бы не рассказ Вальки Хорошева, который я вспомнил совершенно случайно, то Бауэр вообще остался бы самым наблюдательным в Тернове.
– Над мэрией сербский флаг?! – Алиса округлила свои и без того огромные глаза и стала переводить их от Струге к Пащенко. – Это как?!
– Кстати, – не обращая внимания на этот эмоциональный всплеск, сказал Вадим, – Валя Хорошев звонил мне сегодня утром. Хочет встретиться. Узнав, что ты в городе, обрадовался и пригласил нас в ресторан. Это, так сказать, к слову.
– Да ты что?! – рассмеялся Антон. – И когда состоится эта историческая встреча бывших футболистов школьной команды?
– Завтра в восемнадцать у ресторана «Садко», в Кольцово. Я там был разок. Неплохая кухня и вполне культурное обслуживание. Господин Хорошев, судя по его короткому рассказу, при деньгах и при понятиях, так что просит не беспокоиться на предмет роскоши.
Струге удивился и растерянно потер ладонью щеку.
– Слушай, Вадим, Кольцово – это же в двадцати километрах от города... А ты переназначить встречу не пытался? Почему бы ему сейчас не позвонить и не пригласить в «Центральный»? И на предмет роскоши пусть не беспокоится...
– Брось. Парень с головой, значит, знает, что делает. Раз ему удобнее встретиться там, и при этом у нас есть машина, то в чем вопрос? Ладно, ты домой едешь?
– Поехали. Алиса, тебя до вокзала добросить?
– А что она, за городом живет? – спросил Пащенко, когда они вышли на улицу вперед секретаря. – Еще один минус езды на работу при зарплате в две тысячи рублей...
– Ничего подобного. Она живет неподалеку от железнодорожного вокзала в трехкомнатной квартире улучшенной планировки, которую ей, перед отъездом в упомянутый город Дюссельдорф, оставили родители.
Проезжая в машине прокурора вместе с Пащенко и Струге, она, сидя на заднем сиденье, еще раз посмотрела на флаг городской ратуши.
– Я что-то не поняла, – с подозрением промолвила она, потрогав Струге за рукав. – Это была шутка? Какой же это сербский флаг? Красная, синяя и белая полосы на своих местах...
– Да, – ответил Струге. – Только вверх ногами. А это и есть сербский флаг.
Глава 6
Он уже потом понял, что такие мгновения жизни судейского сообщества, как проверка устоявшегося судьи на возможность или невозможность вхождения в «команду», Игорь Матвеевич Лукин без внимания не оставляет. Однако прозрение наступило потом, когда вернуть ситуацию назад было уже невозможно.
Оставшись как-то за председателя Кировского райсуда, наверное, уже в последний раз перед назначением на эту должность официально – действующий председатель уходил в отставку, – Виктор Аркадьевич временно приобрел и его полномочия. Это случилось как раз в тот момент, когда одному из судей мэрией Тернова выделялась квартира. Судье, его жене и дочери, проживавшим в общежитии. Страна Россия, пожалуй, единственная, где государственные люди властной структуры под названием «Судебная» могут проживать в общежитии совместно со слесарями, алкоголиками и бездельниками. Судья встречается с ними в общем душе, в общей кухне, слушает их не обезображенные интеллектом речи, одним словом, всеми силами поддерживает и не умаляет авторитет судебной власти. Живет так, как и должно житься человеку, отправляющему в своей стране правосудие. И вот мэрия позвонила в Судебный департамент, сообщая, что готова выделить судье трехкомнатную квартиру в новом доме...
В общем-то, с этого и началась та самая, неприятная для воспоминаний Виктора Аркадьевича история. Понятно, что даром ничего не дается, и за выделенную квартиру мэрии будет платить не судья, а Судебный департамент. Роль председателя суда в подобной ситуации может оказаться решающей, хотя именно он не имеет никакого отношения к выделению судье жилого помещения.
Николаеву поступил звонок от Лукина. Само по себе событие невыразительное, если рассуждать с точки зрения обывателя. Рабочий момент. Однако сама суть просьбы заставила Николаева насторожиться. В своей речи Игорь Матвеевич попросил Виктора Аркадьевича сделать все возможное и невозможное (на этом делался особый акцент), чтобы новосел в квартиру не переехал. Во всяком случае, в этом году. «Более чем зловещая просьба в начале января», – подумал тогда Николаев.
– Как же так? – удивился Виктор Аркадьевич. – Ему ведь по закону должны предоставить квартиру в течение шести месяцев. Прошло уже два с лишним года, а он до сих пор живет в общежитии.
«Есть более нуждающиеся, – сказал Лукин. – Правильно, Виктор Аркадьевич?» Положив трубку, Николаев, сжав сердце в кулак, согласился с Лукиным в той части, которая касалась «более достойных». Об улучшении своих жилищных условий Николаев думал уже полгода. Сам он проживал с женой и кошкой в обычной «хрущевке» в три комнаты и считал свои условия подходящими для улучшения.
Решение было принято, и Николаев позвонил в мэрию. А именно – в юридический отдел и Жилищный департамент. Попросил не форсировать события относительно выделения судье квартиры. Там его поняли с полуслова. Выдавать их квартиры судьям вынуждает тягостная обуза в виде закона, а не уважение к людям, отправляющим правосудие. И началась та историческая для Тернова война судьи с ветряными мельницами. Признав главным виновником неисполнения обязанностей по выделению ему квартиры мэрию, судья обратился в суд. Возможен ли подобный маразм где-то еще, помимо Тернова?.. В суде юристы из городской ратуши бились не на жизнь, а на смерть. Понятно, что бились зря. Ни один судья не возьмет на себя ответственность вынести заведомо неправосудный приговор, если он очевиден для общественности просто до наготы. Это можно сделать, если есть хотя бы одна тряпка, которой можно прикрыть срам подобного решения. В этой ситуации нет ни тряпки, ни даже фигового листа. Есть решение суда, которое для мэрии явилось фиговым. Вскоре Виктор Аркадьевич переехал в ту самую трехкомнатную квартиру, в которую должна была переехать семья другого судьи. А сам судья, испытав все мучения и унижения, которые только может испытать человек, защищающий для других закон, переехал в квартиру Николаева. Ее ему выделили от мэрии, поскольку другой не было.
Вот такая история. Виктор Аркадьевич уже готовился стать председателем Кировского суда, однако ручеек информации о том, кто в чьей квартире живет, просочился сквозь огромные торосы Судебного департамента и превратился в лужу под ногами судей Кировского суда. Коллектив оказался не из хлипких, и вскоре Николаев попал в такие стесненные обстоятельства, когда «верхи больше не могут», а «низы просто не хотят». Председателем Николаев все-таки стал, однако не Кировского суда, а Центрального. Игорь Матвеевич никогда не забывает людей, которые сознательно влились в его «команду» и действуют не по принуждению, а по убеждению. Читай – по понятиям...
А вот Струге и в жизни, и в процессе судил не по понятиям, а по закону и не позволял стае трахнуть себя за право включения в свой коллектив, за право рвать куски от заваленной этой стаей добычи. Парадокс. Волк-одиночка, свято соблюдающий законы, придуманные стаей, не желающий влиться в нее по причине того, что она их нарушает. Более краткую характеристику для честного судьи найти, пожалуй, трудно. Потому и задерживались блага и звания, предусмотренные законом для Струге. Такие мелочи, как присвоение очередного классного чина. Когда на пять месяцев, когда на семь...
Сняв трубку, Николаев набрал номер.
– Антон Павлович, доброе утро.
– Доброе.
– Я тут бумаги перебирал и обнаружил, что третий классный чин вам должны были присвоить...
– В марте сего года, – аккуратно и без вызова перебил его Антон Павлович. – А почему вы об этом вспомнили?
– Да потому, что вы об этом не вспоминаете! Почему вы не попросили меня подготовить на вас документы в коллегию?
– Да потому что это, если мне не изменяет память, ваша обязанность.
– Антон Павлович, у меня в коллективе целых десять судей! Я не могу помнить жизненные вехи каждого!
– У вас в коллективе всего десять судей. Вот Игорь Матвеевич ничего не забывает, хотя у него в коллективе сто с лишним судей. Впрочем, я не в обиде. Если вы переберете весь мой послужной список, то обнаружите, что мне еще ни разу классный чин не присваивался вовремя. Ерунда какая. Не чинов ради служим, Виктор Аркадьевич. Ведь правда?
Николаев решил не принимать упрека. Он его не заслуживает. Уж в чем он не виноват, так это в том, что классные чины судье Струге присваивались с большой задержкой.
– У меня, знаете, – между тем продолжал Антон Павлович, – вся судейская служба, как женская жизнь. Сидишь и ждешь – придут, не придут?..
– Ладно, Антон Павлович, не ерничайте, – миролюбиво заметил председатель. – Я сегодня же подготовлю все документы в коллегию и напишу на вас характеристику.
– Хорошую? Думаете, дело выгорит? Вот Лукин, например, считает, что разлагающейся тушке рассол уже не поможет.
– Это вы о ком?..
– О себе, разумеется. А что касается моего молчания относительно присвоения классного чина... Знаете, Виктор Аркадьевич, забота об излишнем часто заканчивается потерей необходимого. Отдельные члены коллегии, приближенные к императору, начнут задавать каверзные вопросы. В прошлый раз меня, например, один из областных судей спросил: «А почему вы, Струге, играете на стадионе в футбол с ранее судимыми гражданами? Не кажется ли вам, что подобными действиями вы дискредитируете судебную власть?»
– А вы что, с ранее судимыми в футбол играете? – опешил Николаев.
– Вот видите, и вы туда же. А я что, перед игрой должен проверять у игроков соперничающей команды наличие справки о судимости? А я думал, что вы удивитесь тому, что кто-то позволяет себе вести наблюдение за частной жизнью судьи.
Николаев поморщился, в очередной раз убедившись в том, что причины, по которым Лукин желает сжить Струге если не со света, то хотя бы из судейского сообщества, ему понятны.
– Оставим темы, далекие от основной, – предложил он, ощущая во рту привкус кислоты. – Я подготовлю документы, и после вашего выхода из отпуска вы как раз успеете на июльскую коллегию. Классный чин не только звание, Антон Павлович, это еще и прибавка к зарплате, поэтому зря вы молчаливым гордецом живете. Пятьсот-семьсот рублей в нашей жизни – не так уж мало. Так что успокойтесь и спокойно отдыхайте, я все сделаю. А гордыня... Гордыня еще никому не пошла на пользу.
– Вы еще скажите, что она смертный грех, – добавил Антон. – И я назову вам место, где остальные шесть совершаются так активно, что моя гордыня отдыхает и без вашего совета.
Не желая становиться участником разговора, при котором будут упомянуты неприкосновенные судейского мира, Николаев быстро попрощался и повесил трубку.
Положил трубку и Антон. В том, что классный чин ему присвоят, он не сомневался: чтобы его не присвоить, нужны веские основания. А вот задержать представление – можно. Что сейчас и произойдет. Николаев подготовит документы и отправит, а они будут пылиться в шкафу квалификационной коллегии до декабря. Впрочем, Струге от этого ничуть не переживал, потому что знал – его дурное расположение духа будет бальзамом для тех, кто все десять последних лет его службы пытается вспороть ему судейское брюхо. В коллективе сильных мира сего, к коим относятся и судьи, не бывает прощения ошибок и времени, предоставленного для исправления ситуации. Один неверный шаг – и тебя засосет в трясину. При этом вокруг будут стоять многие из тех, кто носит мантию, и помогать уйти тебе на дно.
В половине пятого вечера в кабинет вошел тот, чьего появления Струге никак не ожидал.
– Посоветоваться хотел. – Уложив папку на стол, Пащенко стал ковыряться в сигаретной пачке. – Интересные подробности всплывают, Антон Павлович...
– Ты об убийстве бизнесмена из Германии? Как его? Франк...
– Бауэр, – подсказал Пащенко. – Франк Бауэр. Чуть-чуть не дотянул до Беккенбауэра... Алиса, у вас спички есть в кабинете?
Струге усмехнулся и бросил на стол зажигалку.
– Представляю, как весело живется твоему секретарю! Так что за подробности?
– Тут вот какая штука выходит. Этот Бауэр держит в Потсдаме пяток гаштетов, и, как я понял из рассказов его коллег и вдовы, прибывшей за телом, его бизнес особо не процветает. Сорок процентов дохода, что он получает при ведении своих дел в Германии, съедают налоги. При таком положении вещей пытаться создавать в такой стране, как Россия, тем более в таком ее городе, как Тернов, сеть ресторанов по меньшей мере бесперспективно. Для иностранных инвесторов смиряться с бесследным исчезновением половины вложенного капитала непросто. Герр Бауэр имел некоторые сбережения, однако их не хватит не то что на сеть, а на два ресторана быстрого питания. Мариноха же, его так и не состоявшийся компаньон, уверяет следствие в том, что немец хотел оцепить забегаловками весь Тернов. Конечно, требуемый уровень капиталовложений в Тернове гораздо ниже, чем, скажем, в той же Москве, однако остается непонятным, на что рассчитывал Бауэр, приезжая к нам с пустым карманом.
– Может быть, ни жена, ни его приехавшие знакомые не знали об истинных масштабах капитала господина Бауэра? – спросил Антон, сортируя на столе бумаги. – Моя жена, к примеру сказать, понятия не имеет, сколько денег у меня лежит во втором томе «Консуэло» на второй полке шкафа.
– Не путай себя с пунктуальным немцем, который знает, что деньги выгоднее держать в Потсдамском банке, а не в произведениях бабы с мужским именем Жорж.
– Потому-то я еще и жив, что больше доверяю сомнительным бабам, нежели Сбербанку, – отрезал Струге.
– Чтобы вывезти тело Бауэра, его супруга обратилась за помощью к социальным службам Потсдама. – Пащенко пустил в потолок последнюю струю табачного дыма и смял в пепельнице сигарету. Реплику Струге он пропустил мимо ушей. – Бизнесмен привез с собой вещей на месяц проживания, а Мариноха утверждает, что всех дел у Бауэра было – это осмотреть места возможного расположения кафе, которые тот ему приготовил, подписать необходимые бумаги и вернуться в Германию. То есть дел на два дня максимум. Зачем немец вез в Тернов чемодан, набитый вещами, словно его, непутевого, выгнала из дома жена? Вот это все, вместе взятое и перемешанное, и вызывает у меня подозрение.
Струге оттолкнул от себя папку и посмотрел на Алису, которая, впервые оказавшись в водовороте рассуждений одного действующего и одного бывшего сыщика, слушала беседу затаив дыхание.
– А ты что скажешь, Алиса? – Антон улыбнулся. – Что ты можешь сказать как женщина?
– Я не знаю, что там произошло в той гостинице, только мои родители вот уже четыре года живут в Дюссельдорфе, и каждый из них знает счета другого, как расположение родинок на своем теле. Ваш немец или мошенник, или у него во внутреннем дворике дома закопана большая сумма наличных, которые он украл из банка... Кстати, а кто его убил?
Засмеяться Струге уже не смог – этот последний день на работе высосал из него все силы, а Пащенко был не из тех, кто веселится над девичьим наивом.
– Да черт его знает, – бросил он, скользнув лукавым взглядом по мантии судьи. Струге снимал ее с плеч, и казалось, что в кабинете орудует фокусник. – Козел какой-то.
Антон не выдержал и глухо расхохотался.
– Нечего тогда мнение спрашивать! – обиделась Алиса. – Но, рассматривая этот детектив глазами женщины, могу сказать, что ни одна жена не упустит возможности поучаствовать в укладывании вещей мужа в чемодан для дальней дороги. Если это так, то именно фрау Бауэр знает, чем так долго собирался заниматься ее муж в такой дыре, как Тернов. Не думаю, что, сворачивая свитера, упаковки маек и носков в чемодан, ее муж мог попрощаться с ней одной фразой: «Через три дня вернусь, дорогая!»
Струге закончил вешать мантию в шкаф и обернулся. На него смотрели удивленные глаза Пащенко. Смотрели и спрашивали: «Не хочешь поменяться секретаршами?»
– А еще что ты можешь сказать?.. – Антон уважительно прищурился и потянулся к пачке прокурора.
– Накурили... Опять мне Николаев выговаривать будет! Антон Павлович, вы часто в наши пиццерии и «Аллегро-фуды» заходите?
– Что-то не припоминаю, когда был в последний раз.
– Около нас есть такая пиццерия, и я частенько там обедаю. И могу сказать вам, что в обеденный перерыв, то есть в тот момент, когда должен быть час пик, из десяти расположенных там столиков занято максимум три. И это в центре города, то есть там, где пиццерии и подобные забегаловки традиционно пользуются спросом среди преуспевающих клерков, риэлторов и менеджеров. А на окраинах директора держат эти заведения только для того, чтобы платить налоги, выплачивать деньги персоналу и на вопрос «Ты чем живешь?» отвечать: «У меня несколько пиццерий!» За четыре года жизни в Германии даже мой отец, который мог запросто снять с себя рубашку и отдать первому встречному, стал прижимист и научился считать каждый пфенниг. И не уверяйте меня, я вас умоляю, что ваш Франк Бауэр, не продумав каждого своего шага, рванул в Тернов делать бизнес. Немец может не знать российских традиций, но конъюнктуру российского рынка он знает лучше, чем любой терновский барыга!
Пащенко уважительно пошевелил губами. То, что они со Струге хотели превратить в шутку, приняло совершенно неожиданный оборот. Антон же впервые услышал свою секретаршу, произносящую подряд более десятка слов. И неглупых, кстати, слов. Она только что научила двоих опытных мужиков уважать молодость и не только давать ей дорогу, но и изредка выказывать уважение. Антон и раньше замечал у нее под столом томики детективов, но относил это увлечение лишь за счет тяги к таинственному. Сейчас «его» девочка продемонстрировала, что детективы она не просто читает, а может их анализировать и даже давать оценку качеству написанного.
– Очень мило, – пробубнил Пащенко. – Очередная вариация на тему «Чем больше я узнаю, тем меньше я знаю». Не хочешь ко мне, следователем? Зарплата в три раза выше, какая-никакая, а власть...
– Мне и тут хорошо. Не чета вашей власти, – машинально парировала Алиса, посмотрела на Струге, смутилась и принялась листать прошлогоднее дело, которое должна была отнести в канцелярию еще неделю назад.
– Вот тебе и ответ, Пащенко, – вздохнул прокурор. – Где тут толковые кадры подобрать, если они все в судах?
– Не преувеличивай. У нас тут других кадров хватает, не знаем, как их, лукавых да способных, в прокуратуру передать... У меня такой вопрос – а ты Мариноху на предмет совершения этого злодеяния не отрабатывал?
Вадим решительно замотал головой:
– Ты уже спрашивал, и я уже отвечал. Исключено. У него железное алиби. В тот момент, когда у Бауэра наступила смерть, он находился рядом с Эйхелем. Причем со страховкой в плюс-минус один час.
Струге посмотрел на часы.
– А я и не говорил о том, что это он нажимал на спусковой крючок. Бауэр мог везти в Тернов деньги или ценные вещи, и Мариноха мог об этом знать. Теперь, когда уверенность в том, что немец ехал заключить договор на открытие кабачков, пошатнулась, я не исключаю, что тема его приезда была совершенно не та, о которой тебе поведал Мариноха. Он мог не «иметь» алиби, а «зарабатывать» его. И еще один вопрос меня беспокоит. Из всех людей в городе в течение одного дня лишь я и Бауэр поняли, что над мэрией развевается не российский флаг, а сербский. Странно, правда? А что связывает меня и Бауэра? Ничего. Ничего, потому что если бы не рассказ Вальки Хорошева, который я вспомнил совершенно случайно, то Бауэр вообще остался бы самым наблюдательным в Тернове.
– Над мэрией сербский флаг?! – Алиса округлила свои и без того огромные глаза и стала переводить их от Струге к Пащенко. – Это как?!
– Кстати, – не обращая внимания на этот эмоциональный всплеск, сказал Вадим, – Валя Хорошев звонил мне сегодня утром. Хочет встретиться. Узнав, что ты в городе, обрадовался и пригласил нас в ресторан. Это, так сказать, к слову.
– Да ты что?! – рассмеялся Антон. – И когда состоится эта историческая встреча бывших футболистов школьной команды?
– Завтра в восемнадцать у ресторана «Садко», в Кольцово. Я там был разок. Неплохая кухня и вполне культурное обслуживание. Господин Хорошев, судя по его короткому рассказу, при деньгах и при понятиях, так что просит не беспокоиться на предмет роскоши.
Струге удивился и растерянно потер ладонью щеку.
– Слушай, Вадим, Кольцово – это же в двадцати километрах от города... А ты переназначить встречу не пытался? Почему бы ему сейчас не позвонить и не пригласить в «Центральный»? И на предмет роскоши пусть не беспокоится...
– Брось. Парень с головой, значит, знает, что делает. Раз ему удобнее встретиться там, и при этом у нас есть машина, то в чем вопрос? Ладно, ты домой едешь?
– Поехали. Алиса, тебя до вокзала добросить?
– А что она, за городом живет? – спросил Пащенко, когда они вышли на улицу вперед секретаря. – Еще один минус езды на работу при зарплате в две тысячи рублей...
– Ничего подобного. Она живет неподалеку от железнодорожного вокзала в трехкомнатной квартире улучшенной планировки, которую ей, перед отъездом в упомянутый город Дюссельдорф, оставили родители.
Проезжая в машине прокурора вместе с Пащенко и Струге, она, сидя на заднем сиденье, еще раз посмотрела на флаг городской ратуши.
– Я что-то не поняла, – с подозрением промолвила она, потрогав Струге за рукав. – Это была шутка? Какой же это сербский флаг? Красная, синяя и белая полосы на своих местах...
– Да, – ответил Струге. – Только вверх ногами. А это и есть сербский флаг.
Глава 6
Утром следующего дня Игорю Матвеевичу Лукину, председателю Терновского областного суда, позвонил председатель квалификационной коллегии судей и сообщил, что поступили документы из Центрального суда на представление судье Струге очередного, третьего классного чина.
– Что будем делать? – поинтересовался глава квалификационной коллегии.
Лукин ответил:
– Вы коллегия, вы и думайте.
Повесил трубку и задумался.
Противоборство между ним и Струге достигало своего апогея. Собственно, противоборством это можно было назвать с большой натяжкой. Лукин мог раздавить судью в один момент, проблема заключалась лишь в том, что он не знал, как правильно это сделать. На памяти Игоря Матвеевича это был первый случай, когда ему в течение столь длительного времени не удавалось взять верх. Все осложнялось тем, что эти невидимые простому глазу, но очевидные для судейского коллектива схватки до сих пор заканчивались в пользу Струге, причем за явным преимуществом. В данном случае неважно, какой ценой удалось Антону Павловичу сохранить свою судейскую шкуру, важно, что его не удалось свалить самому Лукину.
Вроде бы все складывалось в пользу Игоря Матвеевича: образ жизни Струге был таков, что разыскать в его действиях если не состав преступлений, то поступки, умаляющие судебную власть, при всем желании было можно. В Терновской области не было судьи, который с таким завидным упорством прямо или косвенно участвовал во всех значимых событиях города. При этом речь идет не только о симпозиумах ученых аналитиков или спортивных состязаниях, но и о самом настоящем, замшелом криминале. Казалось, что может быть для Лукина проще, чем рассмотреть в этой мешанине противоправные поступки того, кто не должен ввязываться в подобные события ни при каких обстоятельствах?
– Если бы... – пробормотал Лукин, разминая пальцами мочку уха.
Действительно, «если бы». В финале всех событий оказывалось, что судью Струге нужно не казнить, а воспевать. А уж премировать – точно. По всему выходило, что этот неугомонный тип по фамилии Струге во всех смычках криминала с законопослушным меньшинством города всегда выступает на стороне последних. Заступается, так сказать, за слабых и немощных.
Прокручивая в голове разговор с председателем квалификационной коллегии, Лукин размышлял о том, что классный чин Струге, по всей видимости, присвоить придется. Председатель квалификационной коллегии звонит председателю суда и сообщает, что Николаев выслал в адрес коллегии документы на присвоение классного чина своему судье! Нонсенс! Полный абсурд, начиная со второй части фразы! Когда предложение звучит как «председатель квалификационной коллегии звонит председателю суда и сообщает...», оно имеет право на законное существование. Едва председателю сообщается о том, что в коллегию пришли документы, и глава квалификационной коллегии спрашивает на сей счет мнение, оно обречено на провал в подземелье закона. Туда, где царит беззаконие. Лукин, как и всякий председатель областного суда, не имеет никакого отношения ни к организационно-штатной структуре ККС, ни к ее деятельности. Но только не в Терновском областном суде. Это, наверное, единственный суд в стране, где царит «кумовщина» и диктатура единовластного правителя. Всем было очень хорошо известно о том, что ни одно решение ККС, чего бы оно ни касалось – утверждения кандидатуры на должность судьи, заслушивания, присвоения классных чинов, – не проходит мимо внимания Игоря Матвеевича Лукина. Он делал купюры, давал советы, приравнивающиеся к указаниям, – словом, выполнял то, полномочиями на что наделяется руководитель структуры. Этой структурой была, есть и остается в Терновском судейском сообществе квалификационная коллегия судей. Независимый орган, созданный для наиболее справедливого вынесения решений в отношении судей. Независимый орган... Скорее – просто орган. Орган Игоря Матвеевича. Один из тех многих органов Игоря Матвеевича, которые по определению никак не могли ему подчиняться, как то – Совет судей, Судебный департамент. Судейское сообщество Терновской области представляло собой обезличенный организм безмозглого великана, в котором автономно существовал и управлял этим телом по своему усмотрению мозг маленького, тщедушного человека по фамилии Лукин. Невозможно утверждать, что таких, как Струге, среди судей было мало, их было достаточное количество, просто сложилось так, что именно Антон стал постоянным объектом внимания Лукина. Этому повышенному вниманию способствовало поведение Струге, его непримиренческий характер и откровенно вызывающие поступки в тот момент, когда нужно было, по всеобщему представлению, держать хвост под брюхом. Проблема же для Лукина при разборе таких поступков заключалась в том, что ни один из них не попадал под санкции Кодекса чести судьи в той части, где упоминается устойчивое, привычное для многих судей словосочетание «умаление судебной власти». Все, что делал Струге в зале судебных заседаний и вне его, если не восхищало, то вызывало уважение не только в коллективе, но и вне его.
Вот это и была та проблема, над которой размышлял, теребя мочку уха, Лукин. Классный чин можно задержать, но не присвоить невозможно. Для последнего нужны основания, которых у Игоря Матвеевича опять не было. Почувствовав, что ухо раскалилось, Лукин оставил его в покое и снял трубку.
– Что будем делать? – поинтересовался глава квалификационной коллегии.
Лукин ответил:
– Вы коллегия, вы и думайте.
Повесил трубку и задумался.
Противоборство между ним и Струге достигало своего апогея. Собственно, противоборством это можно было назвать с большой натяжкой. Лукин мог раздавить судью в один момент, проблема заключалась лишь в том, что он не знал, как правильно это сделать. На памяти Игоря Матвеевича это был первый случай, когда ему в течение столь длительного времени не удавалось взять верх. Все осложнялось тем, что эти невидимые простому глазу, но очевидные для судейского коллектива схватки до сих пор заканчивались в пользу Струге, причем за явным преимуществом. В данном случае неважно, какой ценой удалось Антону Павловичу сохранить свою судейскую шкуру, важно, что его не удалось свалить самому Лукину.
Вроде бы все складывалось в пользу Игоря Матвеевича: образ жизни Струге был таков, что разыскать в его действиях если не состав преступлений, то поступки, умаляющие судебную власть, при всем желании было можно. В Терновской области не было судьи, который с таким завидным упорством прямо или косвенно участвовал во всех значимых событиях города. При этом речь идет не только о симпозиумах ученых аналитиков или спортивных состязаниях, но и о самом настоящем, замшелом криминале. Казалось, что может быть для Лукина проще, чем рассмотреть в этой мешанине противоправные поступки того, кто не должен ввязываться в подобные события ни при каких обстоятельствах?
– Если бы... – пробормотал Лукин, разминая пальцами мочку уха.
Действительно, «если бы». В финале всех событий оказывалось, что судью Струге нужно не казнить, а воспевать. А уж премировать – точно. По всему выходило, что этот неугомонный тип по фамилии Струге во всех смычках криминала с законопослушным меньшинством города всегда выступает на стороне последних. Заступается, так сказать, за слабых и немощных.
Прокручивая в голове разговор с председателем квалификационной коллегии, Лукин размышлял о том, что классный чин Струге, по всей видимости, присвоить придется. Председатель квалификационной коллегии звонит председателю суда и сообщает, что Николаев выслал в адрес коллегии документы на присвоение классного чина своему судье! Нонсенс! Полный абсурд, начиная со второй части фразы! Когда предложение звучит как «председатель квалификационной коллегии звонит председателю суда и сообщает...», оно имеет право на законное существование. Едва председателю сообщается о том, что в коллегию пришли документы, и глава квалификационной коллегии спрашивает на сей счет мнение, оно обречено на провал в подземелье закона. Туда, где царит беззаконие. Лукин, как и всякий председатель областного суда, не имеет никакого отношения ни к организационно-штатной структуре ККС, ни к ее деятельности. Но только не в Терновском областном суде. Это, наверное, единственный суд в стране, где царит «кумовщина» и диктатура единовластного правителя. Всем было очень хорошо известно о том, что ни одно решение ККС, чего бы оно ни касалось – утверждения кандидатуры на должность судьи, заслушивания, присвоения классных чинов, – не проходит мимо внимания Игоря Матвеевича Лукина. Он делал купюры, давал советы, приравнивающиеся к указаниям, – словом, выполнял то, полномочиями на что наделяется руководитель структуры. Этой структурой была, есть и остается в Терновском судейском сообществе квалификационная коллегия судей. Независимый орган, созданный для наиболее справедливого вынесения решений в отношении судей. Независимый орган... Скорее – просто орган. Орган Игоря Матвеевича. Один из тех многих органов Игоря Матвеевича, которые по определению никак не могли ему подчиняться, как то – Совет судей, Судебный департамент. Судейское сообщество Терновской области представляло собой обезличенный организм безмозглого великана, в котором автономно существовал и управлял этим телом по своему усмотрению мозг маленького, тщедушного человека по фамилии Лукин. Невозможно утверждать, что таких, как Струге, среди судей было мало, их было достаточное количество, просто сложилось так, что именно Антон стал постоянным объектом внимания Лукина. Этому повышенному вниманию способствовало поведение Струге, его непримиренческий характер и откровенно вызывающие поступки в тот момент, когда нужно было, по всеобщему представлению, держать хвост под брюхом. Проблема же для Лукина при разборе таких поступков заключалась в том, что ни один из них не попадал под санкции Кодекса чести судьи в той части, где упоминается устойчивое, привычное для многих судей словосочетание «умаление судебной власти». Все, что делал Струге в зале судебных заседаний и вне его, если не восхищало, то вызывало уважение не только в коллективе, но и вне его.
Вот это и была та проблема, над которой размышлял, теребя мочку уха, Лукин. Классный чин можно задержать, но не присвоить невозможно. Для последнего нужны основания, которых у Игоря Матвеевича опять не было. Почувствовав, что ухо раскалилось, Лукин оставил его в покое и снял трубку.