– Погоди! – Кирилл отпрянул от Ольги.
Но Ольга ждать не пожелала, придя еще в большее исступление:
– Да, сегодня утром она сделала аборт. Вот так, милый мой! Радуйся теперь! Теперь твоей гениальности ничего не угрожает!.. Ты думаешь, я не знала, как Ленка мечтала иметь ребенка. Как она переживала, что долго не беременела… Это ты во всем виноват! Ты заставил ее! Дрянь ты последняя! Актеришка бездарный!
Ольга вдруг разрыдалась и тут же куда-то исчезла, а Кирилл остался стоять перед подъездом.
Первое, о чем он тогда подумал, было: «За что? Чем я перед ней провинился?»
Он долго рылся в памяти, перебирая события последнего месяца, но ничего в них не нашел: ни поводов для Лены сделать аборт, ни поводов для себя, чтобы заподозрить Ленину беременность.
«Как же так? – подумал потом Кирилл. – Ведь она знала, что я хочу ребенка! Какое она имела право?»
Кириллу стало жалко Лену и еще больше жалко себя.
Он вошел в подъезд, поднялся на третий этаж и позвонил. Ему не открыли. Тогда он достал из кармана ключ и сам отпер дверь.
Лена спала на диване в большой комнате. Кирилл не стал ее будить. Он не спеша поужинал, посмотрел телефильм, а потом лег спать у себя в комнате. И, уже засыпая, спокойно подумал: «А ведь раньше ворвался бы к ней в комнату и убил бы ее, наверняка убил бы. Во всяком случае, поднял бы ее с постели и уж не знаю, что бы с ней делал: орал бы на нее, плакал, прощения просил… Странно».
А утром, когда вместе сели завтракать, спросил у Лены:
– Зачем ты это сделала? Может, объяснишь?
– А ты откуда знаешь? – ответила Лена безразличным тоном, ничуть не удивившись вопросу.
– Неважно. Знаю, и все.
– А я сделала, и все.
– Нет, я все-таки не понимаю, – чуть позже сказал Кирилл. – Ну, ладно, раньше мы с тобой все время ссорились, я обижал тебя, хамил и все такое… Но сейчас-то почему? Жить мы с тобой вроде стали нормально, спокойно…
– Лучше бы ты бил и обижал меня, Кирилл. Смешно, конечно, звучит, но… Понимаешь, раньше я тебе была нужна и все время чувствовала это. Мне было трудно, обидно, но я все терпела… А сейчас я уже ничего не чувствую… И детей от тебя не хочу! И все! Отрезано! – сказала Лена, насыпала в чашки заварку и залила кипятком. Они так пили чай, заваривая его прямо в чашках.
– Что же вы здесь стоите?
В дверях, соединявших тамбур с вагоном, стояла соседка Кирилла по купе.
– А мы думали, вы к друзьям пошли. А вы, оказывается, тут, в тамбуре, прячетесь, – сказала женщина. – Это мои вас, наверно, напугали… Слушайте, Ленка моя уже улеглась, а мы с мужем собираемся чай пить. Мы и вам на всякий случай взяли стаканчик.
– Спасибо, я сейчас приду, вот докурю и приду, – нетерпеливой скороговоркой ответил Кирилл.
Но женщина не уходила.
– Простите, пожалуйста, – опять начала она, – но, по-моему, я вас где-то видела. Вы, случайно, не…
– Вы меня видели в Никольском крематории, – оборвал ее Кирилл. – Я там работаю. Помогаю, так сказать, провожать в последний путь.
– Да ну вас! Скажете, ей-богу!.. Нет, а правда? Я вас, наверно, в кино видела. Да?.. Ну точно! Я вас сразу узнала. Говорю мужу, а он, черт неграмотный…
– Я сейчас приду! – снова оборвал ее Кирилл, недобро глянул на женщину – и она ушла.
Не выдержала Ленка! Теперь Кирилл это понял. Но два года назад, когда только развелись, мучил себя понапрасну, искал виновных в происшедшем, винил себя, винил Ленку.
А виновных не было. Виновна была сама жизнь, точнее, его актерская жизнь, тяжелое и мучительное, но единственно возможное для него существование, назвать которое искусством язык не поворачивался, но которое требовало-таки своих жертв. Чем меньше было похоже на искусство, тем сильнее требовало и тем чаще приходилось жертвовать, а главное – хотелось жертвовать.
И одной из жертв, самой крупной из них, стала она, Ленка.
Потому что каждой женщине нужны если не постоянные забота и внимание, то по крайней мере присутствие рядом с ней любимого человека. Что это за любимый, скажите на милость, который всегда куда-то уезжает от тебя и уезжает надолго, на месяц, на два, на три месяца? А если никуда не уезжает и живет рядом – все равно от него мало толку, так как уходит он из дому рано утром и возвращается поздно вечером, а то и за полночь. И если бы только это!
Чужие, красивые, раскованные женщины, с которыми твой муж работает, то есть: сопереживает, сострадает им, целует, обнимает, носит на руках, ложится в постель. Ты ждешь его до позднего вечера, к каждому шороху за дверью прислушиваешься, от каждого движения лифта замираешь, а он в это время… И ведь слова ему за это не скажешь, потому что это – его работа, его дело, его творчество.
А нацеловавшись и наобнимавшись, придет потом к тебе, ждущей и неспящей, повалится рядом с тобой на постель, чмокнет тебя в лоб и скажет: «Миленькая, давай только сразу спать. Я сегодня безумно устал. Сложнейшую сцену снимали». И заснет тут же, через минуту, словно издеваясь над тобой, над твоим ожиданием.
Какая нормальная женщина, скажите на милость, сидя в кинотеатре и видя, как на экране ее собственный муж ухаживает, обольщает, раздевает… Да, конечно, все это – только игра, без подлинного чувства, невсерьез. Все это понятно!.. Хотя разве можно целовать красивую женщину и ничего при этом не испытывать? Хоть какое-нибудь, пусть самое маленькое чувство, но все же не может не появиться в этот момент! И кто даст тебе, жене его, гарантию, что оно не появилось, не родилось, маленькое, непрофессиональное и незаметно не переросло в нечто большее, угрожающее тебе и уже серьезное? И что все это уже было, но там, за кадром, о чем ты так и не узнаешь! Когда вместе пили чай в буфете, когда целую ночь просидели в актерской в ожидании съемок, когда целых два месяца в экспедиции жили в соседних номерах в гостинице, когда вместе работали…
Вот самое страшное! Ничто так не сближает, как совместное творчество, совместный поиск, совместные неудачи и находки, когда два совершенно разных и чужих человека вдруг как бы сливаются в единое целое, начинают чувствовать и понимать друг друга так точно и так мгновенно, как никогда не чувствовали и не понимали своих близких. Да никакие соседние номера в гостинице и обеды в ресторане не в состоянии так скоро и так тесно сблизить. По роли они могут ни разу даже не поцеловаться, смертельных врагов могут играть, а близость между ними возникает удивительная. А если к тому же они еще играют влюбленных, и живут в соседних номерах, и обедают вместе в ресторане…
А она, Ленка, сидит в это время у себя в редакции и правит статью, скажем, об одноклеточных водорослях.
Да что там говорить о женах-неактрисах, когда сами актеры ревнуют и бесятся от ревности.
Как-то раз одна молодая актриса, замужем тоже за актером, призналась Кириллу: «Я как увидела, что мой Вовка куролесит с ней по постели в одних трусах, так прямо злость взяла. Понимаю – идиотка, но ничего не могу с собой поделать. Сижу и думаю: „Ну погоди! Я тебе отомщу! Специально выберу роль, чтобы в ней было побольше любовных сцен, а потом приглашу тебя на просмотр!“ И выполнила обещание и Вовку своего на просмотр пригласила. Когда на экране началась „самая любовь“, Вовка сидел бледный, злой, так что даже в темноте было видно, что злой и бледный. А когда по окончании просмотра его молодая жена попыталась было нежно обнять мужа, с такой ненавистью отшвырнул ее от себя, что сам испугался.
…Не выдержала Ленка. И не только ревности и одиночества. Кстати, они стали возможны лишь в последний период их семейной жизни, когда Кирилла начали постоянно снимать. А до этого он целыми днями сидел дома без дела. Что там днями – неделями, месяцами даже.
Выскакивал в коридор на каждый телефонный звонок или нарочно не подходил к телефону, когда жена была дома и было кому снять трубку, но все равно вздрагивал от каждого телефонного звонка, от нервной своей надежды. Ждал, что позвонят со студии после кинопробы и сообщат ему об утверждении на роль или предложат пробоваться в другом фильме, дадут какой-нибудь эпизодик, что-нибудь вроде: «Петров, куда больного несешь?.. Давай его на анализы!» – для которого и пробовать-то смешно, но все равно будут пробовать, сначала на фотопробы вызовут, потом на кино-. И слава богу, что вызовут: лишний съемочный день подарят, лучик работы во мраке горестного безделья… Но не звонили, не утверждали и даже эпизодиков не давали.
Иногда не выдерживал и ехал на студию, незваный и никому не нужный бродил по студийным коридорам, заглядывал в павильоны, с завистью смотрел на то, как снимают других, часами нарочно слонялся возле тонзалов в унизительной надежде, что кто-нибудь из актеров вдруг в последний момент не явится на озвучивание и какой-нибудь ассистент режиссера, изгнанный из тонзала разъяренным метром, вдруг выскочит в коридор и, случайно наткнувшись безумным взглядом на него, Кирилла, попросит «спасти смену», то есть произнести за отсутствующего «да» или «нет» или «ага», «угу», «м-да», которое, не будь метр разъярен, кто угодно мог бы произнести, а можно и не произносить вовсе.
Но Ольга ждать не пожелала, придя еще в большее исступление:
– Да, сегодня утром она сделала аборт. Вот так, милый мой! Радуйся теперь! Теперь твоей гениальности ничего не угрожает!.. Ты думаешь, я не знала, как Ленка мечтала иметь ребенка. Как она переживала, что долго не беременела… Это ты во всем виноват! Ты заставил ее! Дрянь ты последняя! Актеришка бездарный!
Ольга вдруг разрыдалась и тут же куда-то исчезла, а Кирилл остался стоять перед подъездом.
Первое, о чем он тогда подумал, было: «За что? Чем я перед ней провинился?»
Он долго рылся в памяти, перебирая события последнего месяца, но ничего в них не нашел: ни поводов для Лены сделать аборт, ни поводов для себя, чтобы заподозрить Ленину беременность.
«Как же так? – подумал потом Кирилл. – Ведь она знала, что я хочу ребенка! Какое она имела право?»
Кириллу стало жалко Лену и еще больше жалко себя.
Он вошел в подъезд, поднялся на третий этаж и позвонил. Ему не открыли. Тогда он достал из кармана ключ и сам отпер дверь.
Лена спала на диване в большой комнате. Кирилл не стал ее будить. Он не спеша поужинал, посмотрел телефильм, а потом лег спать у себя в комнате. И, уже засыпая, спокойно подумал: «А ведь раньше ворвался бы к ней в комнату и убил бы ее, наверняка убил бы. Во всяком случае, поднял бы ее с постели и уж не знаю, что бы с ней делал: орал бы на нее, плакал, прощения просил… Странно».
А утром, когда вместе сели завтракать, спросил у Лены:
– Зачем ты это сделала? Может, объяснишь?
– А ты откуда знаешь? – ответила Лена безразличным тоном, ничуть не удивившись вопросу.
– Неважно. Знаю, и все.
– А я сделала, и все.
– Нет, я все-таки не понимаю, – чуть позже сказал Кирилл. – Ну, ладно, раньше мы с тобой все время ссорились, я обижал тебя, хамил и все такое… Но сейчас-то почему? Жить мы с тобой вроде стали нормально, спокойно…
– Лучше бы ты бил и обижал меня, Кирилл. Смешно, конечно, звучит, но… Понимаешь, раньше я тебе была нужна и все время чувствовала это. Мне было трудно, обидно, но я все терпела… А сейчас я уже ничего не чувствую… И детей от тебя не хочу! И все! Отрезано! – сказала Лена, насыпала в чашки заварку и залила кипятком. Они так пили чай, заваривая его прямо в чашках.
– Что же вы здесь стоите?
В дверях, соединявших тамбур с вагоном, стояла соседка Кирилла по купе.
– А мы думали, вы к друзьям пошли. А вы, оказывается, тут, в тамбуре, прячетесь, – сказала женщина. – Это мои вас, наверно, напугали… Слушайте, Ленка моя уже улеглась, а мы с мужем собираемся чай пить. Мы и вам на всякий случай взяли стаканчик.
– Спасибо, я сейчас приду, вот докурю и приду, – нетерпеливой скороговоркой ответил Кирилл.
Но женщина не уходила.
– Простите, пожалуйста, – опять начала она, – но, по-моему, я вас где-то видела. Вы, случайно, не…
– Вы меня видели в Никольском крематории, – оборвал ее Кирилл. – Я там работаю. Помогаю, так сказать, провожать в последний путь.
– Да ну вас! Скажете, ей-богу!.. Нет, а правда? Я вас, наверно, в кино видела. Да?.. Ну точно! Я вас сразу узнала. Говорю мужу, а он, черт неграмотный…
– Я сейчас приду! – снова оборвал ее Кирилл, недобро глянул на женщину – и она ушла.
Не выдержала Ленка! Теперь Кирилл это понял. Но два года назад, когда только развелись, мучил себя понапрасну, искал виновных в происшедшем, винил себя, винил Ленку.
А виновных не было. Виновна была сама жизнь, точнее, его актерская жизнь, тяжелое и мучительное, но единственно возможное для него существование, назвать которое искусством язык не поворачивался, но которое требовало-таки своих жертв. Чем меньше было похоже на искусство, тем сильнее требовало и тем чаще приходилось жертвовать, а главное – хотелось жертвовать.
И одной из жертв, самой крупной из них, стала она, Ленка.
Потому что каждой женщине нужны если не постоянные забота и внимание, то по крайней мере присутствие рядом с ней любимого человека. Что это за любимый, скажите на милость, который всегда куда-то уезжает от тебя и уезжает надолго, на месяц, на два, на три месяца? А если никуда не уезжает и живет рядом – все равно от него мало толку, так как уходит он из дому рано утром и возвращается поздно вечером, а то и за полночь. И если бы только это!
Чужие, красивые, раскованные женщины, с которыми твой муж работает, то есть: сопереживает, сострадает им, целует, обнимает, носит на руках, ложится в постель. Ты ждешь его до позднего вечера, к каждому шороху за дверью прислушиваешься, от каждого движения лифта замираешь, а он в это время… И ведь слова ему за это не скажешь, потому что это – его работа, его дело, его творчество.
А нацеловавшись и наобнимавшись, придет потом к тебе, ждущей и неспящей, повалится рядом с тобой на постель, чмокнет тебя в лоб и скажет: «Миленькая, давай только сразу спать. Я сегодня безумно устал. Сложнейшую сцену снимали». И заснет тут же, через минуту, словно издеваясь над тобой, над твоим ожиданием.
Какая нормальная женщина, скажите на милость, сидя в кинотеатре и видя, как на экране ее собственный муж ухаживает, обольщает, раздевает… Да, конечно, все это – только игра, без подлинного чувства, невсерьез. Все это понятно!.. Хотя разве можно целовать красивую женщину и ничего при этом не испытывать? Хоть какое-нибудь, пусть самое маленькое чувство, но все же не может не появиться в этот момент! И кто даст тебе, жене его, гарантию, что оно не появилось, не родилось, маленькое, непрофессиональное и незаметно не переросло в нечто большее, угрожающее тебе и уже серьезное? И что все это уже было, но там, за кадром, о чем ты так и не узнаешь! Когда вместе пили чай в буфете, когда целую ночь просидели в актерской в ожидании съемок, когда целых два месяца в экспедиции жили в соседних номерах в гостинице, когда вместе работали…
Вот самое страшное! Ничто так не сближает, как совместное творчество, совместный поиск, совместные неудачи и находки, когда два совершенно разных и чужих человека вдруг как бы сливаются в единое целое, начинают чувствовать и понимать друг друга так точно и так мгновенно, как никогда не чувствовали и не понимали своих близких. Да никакие соседние номера в гостинице и обеды в ресторане не в состоянии так скоро и так тесно сблизить. По роли они могут ни разу даже не поцеловаться, смертельных врагов могут играть, а близость между ними возникает удивительная. А если к тому же они еще играют влюбленных, и живут в соседних номерах, и обедают вместе в ресторане…
А она, Ленка, сидит в это время у себя в редакции и правит статью, скажем, об одноклеточных водорослях.
Да что там говорить о женах-неактрисах, когда сами актеры ревнуют и бесятся от ревности.
Как-то раз одна молодая актриса, замужем тоже за актером, призналась Кириллу: «Я как увидела, что мой Вовка куролесит с ней по постели в одних трусах, так прямо злость взяла. Понимаю – идиотка, но ничего не могу с собой поделать. Сижу и думаю: „Ну погоди! Я тебе отомщу! Специально выберу роль, чтобы в ней было побольше любовных сцен, а потом приглашу тебя на просмотр!“ И выполнила обещание и Вовку своего на просмотр пригласила. Когда на экране началась „самая любовь“, Вовка сидел бледный, злой, так что даже в темноте было видно, что злой и бледный. А когда по окончании просмотра его молодая жена попыталась было нежно обнять мужа, с такой ненавистью отшвырнул ее от себя, что сам испугался.
…Не выдержала Ленка. И не только ревности и одиночества. Кстати, они стали возможны лишь в последний период их семейной жизни, когда Кирилла начали постоянно снимать. А до этого он целыми днями сидел дома без дела. Что там днями – неделями, месяцами даже.
Выскакивал в коридор на каждый телефонный звонок или нарочно не подходил к телефону, когда жена была дома и было кому снять трубку, но все равно вздрагивал от каждого телефонного звонка, от нервной своей надежды. Ждал, что позвонят со студии после кинопробы и сообщат ему об утверждении на роль или предложат пробоваться в другом фильме, дадут какой-нибудь эпизодик, что-нибудь вроде: «Петров, куда больного несешь?.. Давай его на анализы!» – для которого и пробовать-то смешно, но все равно будут пробовать, сначала на фотопробы вызовут, потом на кино-. И слава богу, что вызовут: лишний съемочный день подарят, лучик работы во мраке горестного безделья… Но не звонили, не утверждали и даже эпизодиков не давали.
Иногда не выдерживал и ехал на студию, незваный и никому не нужный бродил по студийным коридорам, заглядывал в павильоны, с завистью смотрел на то, как снимают других, часами нарочно слонялся возле тонзалов в унизительной надежде, что кто-нибудь из актеров вдруг в последний момент не явится на озвучивание и какой-нибудь ассистент режиссера, изгнанный из тонзала разъяренным метром, вдруг выскочит в коридор и, случайно наткнувшись безумным взглядом на него, Кирилла, попросит «спасти смену», то есть произнести за отсутствующего «да» или «нет» или «ага», «угу», «м-да», которое, не будь метр разъярен, кто угодно мог бы произнести, а можно и не произносить вовсе.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента