Страница:
– Да, Рыжик, – смеётся Мария. – Волшебство. Ты самый симпатичный дикарь из всех моих знакомых дикарей.
– Я не дикарь, – кисло отвергаю её предположения. Кажется, я опять сморозил какую-то глупость. – Я знаю, что такое вилка и ложка.
– И нож? – В её голосе насмешка.
Странный у них тут всё-таки юмор.
– Разумеется, как же без ножа? Это без вилки с ложкой можно. А без ножа нельзя.
Я «разламываю» дубинку пополам, обнажая клинки, и это пустое бахвальство спасает мне жизнь.
– Мара, в курень!
У меня нет времени на глупые слова. Врагов много, каждый – верная смерть. Удар, замах, удар на возврате левой… я рассекаю тела сектов и вижу, что не поспеваю за круговертью атакующих насекомых.
Прыгаю вниз и под прикрытием буксира нахожу относительное убежище: теперь всё зависит только от моей скорости и выносливости. По величине и форме секты сродни ноге взрослого человека: «бедро» – широкое брюшко с крыльями и головой, «голень» – сегментированный хвост, который помогает твари держать равновесие в полёте. Чтобы добраться до меня, им нужно залететь под леталку и потратить несколько мгновений на разворот и прицеливание. Этой паузы пока достаточно для обороны. Удар, замах, возврат правой… Каждая рука прямым и обратным движением разваливает тварей на части. Гудение атакующих сектов перерастает в рёв. Вскоре я забываю о своих сомнениях в убойности прямых клинков. Конечно, в отличие от серпов теперь нужна оттяжка, но разве сравнить заточенный булат с железом?
Нет, мои проблемы не в отсутствии привычной кривизны лезвия. Теперь жалею, что не нашёл времени, чтобы как следует приспособиться к новому оружию: длинная рукоять несколько раз бьёт по локтю. Перехватываю чуть ниже… Теряю скорость из-за «лишнего» веса рукоятей: при ударе нужно прикладывать дополнительные усилия на раскручивание «балластной» части инструмента.
С другой стороны, длинная рукоять позволяет на противоходе тупым концом отбиваться от сектов, атакующих со спины. Мне удаётся сдерживать насекомых на расстоянии нескольких метров – вполне достаточно, чтобы жить: следить за дыханием, равновесием и не выходить из тени леталки. Я даже успеваю посочувствовать тем, кто наверху. Там тоже идёт бой: справа слышу падение тела. Глупо, конечно. Сопротивляться глупо. Моя смерть – вопрос только времени. Короткого времени. Буду жить, пока не упаду или не выроню оружие. А ещё возможен «прострел» сухожилия. Нагрузка на запястья – о-го-го! Впрочем, ничего нового. С рождения с этим живу.
Буксир прибавляет в скорости, и я ускоряю шаг. Правильно, конечно: они пытаются выйти из роя. Но мне-то теперь нужно бежать! Оказаться под открытым небом – ещё один способ со всем этим скорее покончить. Как там мои товарищи? Я кручусь во все стороны. Смешно: если бы эти штуки были вполовину меньше, я был бы давно уже мёртв. А так – ничего, получается. Только колени нужно поднимать выше, чтобы при беге не споткнуться о куски порубленного противника, да чаще оборачиваться, потому что теперь они чаще догоняют, чем преграждают путь.
Начинаю уставать: огненным обручем сдавливает грудь, тяжелеют руки, темнеет в глазах. Спотыкаюсь раз, другой… Нелепо взмахиваю руками, рискуя поранить себя лезвием…
И вдруг я оказываюсь под открытым небом.
Глухо вскрикнув, пытаюсь вернуться – не тут-то было! Буксир, из-под которого я выскочил, быстро опускается на землю. Сильнейший порыв ветра бросает меня на колени. Над головой бичом перекатывается гром, сверху падает плотная масса воды. Но я уже прихожу в себя: встаю на ноги, поднимаю лицо и руки с зажатыми в них клинками.
Дождь смывает с меня пот и грязь.
Я рычу – это мой смех. Я слеп от усталости – это моя жизнь. Мне нравится, когда темно. Я ненавижу свет. Сверкает молния. Выпад. Промах. Кричу от разочарования. Когда-нибудь я всё-таки её подсеку. Сырым холстом рвётся лоскутами небо. Мой крик заглушает перекаты грома.
Из толщи дождя проступает сверкающее тело торнадо. Захваченная вихрем вода отблёскивает сталью. Торнадо выглядит гигантским змеем, который стоит на хвосте и головой упирается в небо. Это полоз за мной вернулся. Тот самый, которого я сожрал два отбоя назад. Он пришёл, чтобы свести со мной счёты. Гул становится невыносимым. Капли дождя, раскрученные ветром, кусают левую щеку. Мне приходится отвернуться вправо, чтобы сберечь глаза. Ветер настолько плотен, что я откидываюсь влево, едва не ложусь на воздух. Как же неудобно будет из этого положения ударить змея!
Из-за правого плеча слышу крики. Кто-то зовёт. Напрасно! Сейчас я покажу этой твари, как умирает человек. Я делаю шаг, разминаю кисти рук, раскручивая веером оружие, примериваясь для решительных ударов. Вот она – последняя битва! Самое время показать депам, кто в этом мире хозяин. Я убью его. Я убью их всех! Зарублю на хрен!..
Что-то тяжёлое накрывает голову. Кажется, меня ударили. Кто посмел? Слабеют руки. Из ладоней скользит оружие. Я падаю сквозь вечность в никуда.
Меня подхватывают и несут…
3. ИВАН КУПЧЕНКО
4. МУТНЫЙ ПЕК
– Я не дикарь, – кисло отвергаю её предположения. Кажется, я опять сморозил какую-то глупость. – Я знаю, что такое вилка и ложка.
– И нож? – В её голосе насмешка.
Странный у них тут всё-таки юмор.
– Разумеется, как же без ножа? Это без вилки с ложкой можно. А без ножа нельзя.
Я «разламываю» дубинку пополам, обнажая клинки, и это пустое бахвальство спасает мне жизнь.
– Мара, в курень!
У меня нет времени на глупые слова. Врагов много, каждый – верная смерть. Удар, замах, удар на возврате левой… я рассекаю тела сектов и вижу, что не поспеваю за круговертью атакующих насекомых.
Прыгаю вниз и под прикрытием буксира нахожу относительное убежище: теперь всё зависит только от моей скорости и выносливости. По величине и форме секты сродни ноге взрослого человека: «бедро» – широкое брюшко с крыльями и головой, «голень» – сегментированный хвост, который помогает твари держать равновесие в полёте. Чтобы добраться до меня, им нужно залететь под леталку и потратить несколько мгновений на разворот и прицеливание. Этой паузы пока достаточно для обороны. Удар, замах, возврат правой… Каждая рука прямым и обратным движением разваливает тварей на части. Гудение атакующих сектов перерастает в рёв. Вскоре я забываю о своих сомнениях в убойности прямых клинков. Конечно, в отличие от серпов теперь нужна оттяжка, но разве сравнить заточенный булат с железом?
Нет, мои проблемы не в отсутствии привычной кривизны лезвия. Теперь жалею, что не нашёл времени, чтобы как следует приспособиться к новому оружию: длинная рукоять несколько раз бьёт по локтю. Перехватываю чуть ниже… Теряю скорость из-за «лишнего» веса рукоятей: при ударе нужно прикладывать дополнительные усилия на раскручивание «балластной» части инструмента.
С другой стороны, длинная рукоять позволяет на противоходе тупым концом отбиваться от сектов, атакующих со спины. Мне удаётся сдерживать насекомых на расстоянии нескольких метров – вполне достаточно, чтобы жить: следить за дыханием, равновесием и не выходить из тени леталки. Я даже успеваю посочувствовать тем, кто наверху. Там тоже идёт бой: справа слышу падение тела. Глупо, конечно. Сопротивляться глупо. Моя смерть – вопрос только времени. Короткого времени. Буду жить, пока не упаду или не выроню оружие. А ещё возможен «прострел» сухожилия. Нагрузка на запястья – о-го-го! Впрочем, ничего нового. С рождения с этим живу.
Буксир прибавляет в скорости, и я ускоряю шаг. Правильно, конечно: они пытаются выйти из роя. Но мне-то теперь нужно бежать! Оказаться под открытым небом – ещё один способ со всем этим скорее покончить. Как там мои товарищи? Я кручусь во все стороны. Смешно: если бы эти штуки были вполовину меньше, я был бы давно уже мёртв. А так – ничего, получается. Только колени нужно поднимать выше, чтобы при беге не споткнуться о куски порубленного противника, да чаще оборачиваться, потому что теперь они чаще догоняют, чем преграждают путь.
Начинаю уставать: огненным обручем сдавливает грудь, тяжелеют руки, темнеет в глазах. Спотыкаюсь раз, другой… Нелепо взмахиваю руками, рискуя поранить себя лезвием…
И вдруг я оказываюсь под открытым небом.
Глухо вскрикнув, пытаюсь вернуться – не тут-то было! Буксир, из-под которого я выскочил, быстро опускается на землю. Сильнейший порыв ветра бросает меня на колени. Над головой бичом перекатывается гром, сверху падает плотная масса воды. Но я уже прихожу в себя: встаю на ноги, поднимаю лицо и руки с зажатыми в них клинками.
Дождь смывает с меня пот и грязь.
Я рычу – это мой смех. Я слеп от усталости – это моя жизнь. Мне нравится, когда темно. Я ненавижу свет. Сверкает молния. Выпад. Промах. Кричу от разочарования. Когда-нибудь я всё-таки её подсеку. Сырым холстом рвётся лоскутами небо. Мой крик заглушает перекаты грома.
Из толщи дождя проступает сверкающее тело торнадо. Захваченная вихрем вода отблёскивает сталью. Торнадо выглядит гигантским змеем, который стоит на хвосте и головой упирается в небо. Это полоз за мной вернулся. Тот самый, которого я сожрал два отбоя назад. Он пришёл, чтобы свести со мной счёты. Гул становится невыносимым. Капли дождя, раскрученные ветром, кусают левую щеку. Мне приходится отвернуться вправо, чтобы сберечь глаза. Ветер настолько плотен, что я откидываюсь влево, едва не ложусь на воздух. Как же неудобно будет из этого положения ударить змея!
Из-за правого плеча слышу крики. Кто-то зовёт. Напрасно! Сейчас я покажу этой твари, как умирает человек. Я делаю шаг, разминаю кисти рук, раскручивая веером оружие, примериваясь для решительных ударов. Вот она – последняя битва! Самое время показать депам, кто в этом мире хозяин. Я убью его. Я убью их всех! Зарублю на хрен!..
Что-то тяжёлое накрывает голову. Кажется, меня ударили. Кто посмел? Слабеют руки. Из ладоней скользит оружие. Я падаю сквозь вечность в никуда.
Меня подхватывают и несут…
3. ИВАН КУПЧЕНКО
– Тебя как зовут, Рыжий?
Его лицо было передо мной, и я видел, как он старался, но не мог постичь, о чём это его спрашивают.
– Это шутка такая? – спустя долгую минуту отозвался Рыжий.
За стенами убежища – ливень. Гроза отбушевала, теперь просто льёт: безнадёжно, безысходно, беспросветно. Почва, насколько пелена дождя позволяет видеть, сплошь покрыта водой. Грунт не успевает впитывать влагу, и теперь всё пространство вокруг превратилось в одно непроходимое болото.
– Нет, – вздохнул я, – не шутка. Не сразу же ты стал «Рыжим». Мама и папа тебя как называли?
– Чьи? – спросил дикарь. – Чьи мама и папа?
Чувствую, что сейчас я ему неприятен. Он едва сдерживался, чтобы не нагрубить.
– Твои, – моё благодушие завело переговоры в тупик. – Твои мама и папа.
Он облизнул губы и не сказал – выдохнул:
– Я не помню их. Меня деревенский сход кормил.
Становится неловко за свою навязчивость. Слева лежит Каин, справа – Данила. На корме, на своём месте между двумя сундуками, сладко посапывает Булыга. Так уж получилось, что Рыжий оказался напротив меня. Спать рано, прикидываться бревном – как-то не с руки: человек совершил подвиг. Я, к примеру, не уверен, что выстоял бы против роя. А ещё обидно, что мы потеряли Феликса. Похоже, парня таки допекла совесть за то, что оставил товарищей. Иначе не объяснить, с какой дури он полез на выручку дикарю. Верная смерть… и купец тоже хорош – вещички погибшего конвоя к себе уволок. Никогда о таком обычае не слышал.
– А где ты учился рётодзюцу?
Он хмуро смотрел на меня и молчал.
– Искусство боя с двумя мечами, – пояснил я. – Тысячу лет назад в Японии так называли этот вид фехтования.
– Фехтования?
Справа завозился Данила. Я почувствовал его интерес к моим попыткам разговорить Рыжего.
– Фехтование – это ведение боя холодным оружием. Ты что, в школе не учился?
– В деревне меня называли Ржавая Хонда, – сказал дикарь. – Я не знаю, что это значит. Я не помню маму и папу и в школе никогда не учился. Что-нибудь ещё?
И вдруг у него дёрнулась нижняя губа. Нервный тик. То ли от напряжения, то ли ещё от чего. Не иначе давняя контузия. Но не лицо Рыжего меня поразило, а реакция соседей: Каин и Данила одинаково и одновременно качнулись от меня в разные стороны. Будто хотели отодвинуться.
Каин – понятно. Он вместе с Рыжим пришёл и следы волнения на лице своего приятеля должен читать правильно. Но почему дёрнулся Данила? Тик Рыжего он понял так же, как и Каин: опасность, бежать! Получается, Данила знает Рыжего? Это многое объясняло в поведении калужского дружинника: молчаливость и отстранённость…
Данила боится, что его узнают по голосу, и поэтому молчит?
Тогда одёжка нашего «пополнения» всё-таки из Калуги, как мне и показалось. Получается, босяки раздели дружинников?
Ох-хо-хо… и почему же тогда Данила не сворачивает операцию? Боится отчёта за четверых покойников? Стоп! Уже пятерых! Выходит, сектов Булыга подогнал, чтоб избавиться от дикаря? А я-то думаю, почему они скопом на него одного бросились. Здесь, наверху, штук пять гудело, не больше. Легко отбились. Даже и не «бились» – так, отмахнулись…
– «Тысячу лет назад в Японии», – неожиданно оживился Рыжий. – Значит, ещё до Упадка?
Я не сразу понял, что это он мои слова повторил, но вопросу обрадовался:
– Конечно, Рыжий. Задолго до Упадка.
– А где это – Япония?
– Далеко отсюда. Когда-то Земля была шаром, а не блином, и Япония располагалась по другую от нас сторону планеты. Кстати, «хондой» японцы называли главное рисовое поле. Если в поросли риса находили вредителя, то поджигали, чтобы зараза не перекинулась на другие поля. В те времена были ночи, и в тёмное время суток такие тлеющие поля казались ржавыми…
Рыжий слушал внимательно, но благодарить за тайну имени не стал:
– Япония – это Америка?
– Америка? – Я удивился. – Нет. Это не Америка. И даже не рядом.
– А я слышал, что под нами была Америка, – настаивал дикарь.
Я почувствовал, как мои соседи перевели дух и завозились, устраиваясь удобнее.
– Что такое «треть», ты знаешь?
Рыжий опять зло прищурился.
– Так вот, – поспешил я продолжить, – если бы мы в то время разрезали земной шар по широте, на которой сейчас находимся, то Московия, Япония и Америка на этой окружности оказались бы равноудалёнными. Это и значит, что эти страны были в третях полного угла. Только на широте Брянска эта окружность пройдёт выше Японии, и на ней будет не Америка, а Канада. Пока всё понятно?
– Канада?! – с подчёркнутым задором переспросил Рыжий. – Ну конечно! Я сразу так и подумал – Канада! Какой разговор…
Я поискал глазами что-нибудь круглое, чтобы лучше пояснить свою мысль, но Рыжий переключился на другое:
– От этих стран что-нибудь осталось? До них можно дойти?
– Вот оно что… – протянул я. – Так ты в Америку собрался? А я думал, что это шутка.
– «Шутка»?
– Я Ивану рассказывал, – вклинился Каин, – что ты идёшь к началу Тьмы. Только я не говорил, что это шутка.
– А я не говорил, что однажды отрежу тебе язык? – спросил дикарь.
Мне не понравилось, как он это сказал: холодно и враждебно.
– Их всех не стало, Рыжий, – поспешил я с объясняловом. – Вершина нашего мира где-то неподалеку от Мурманска. Там Солнце стоит в зените. Если очертить из этого центра круг радиусом три тысячи километров, получим зону биологической катастрофы. Дальше идёт кольцо геологической катастрофы. Туда втекают реки. Потом, предположительно, Океан. Но его никто не видел, потому что через завалы застывшей магмы ещё никто не пробирался. Ходят слухи о летательных аппаратах, построенных до Упадка, на которых можно добраться до Океана. Но точных сведений нет.
– А как это произошло? – поинтересовался Рыжий. – Из-за чего Упадок?
– Тоже ничего определённого. Ни документов, ни записей. Неудивительно: если Земля рушится, то выживают те, кто думает о себе, а не о протоколе наблюдений. Если верить легендам, Тьма умерла из-за победы Света. Задолго до Упадка находились пророки, которые предупреждали о близком конце Мира. Люди должны были жить иначе: не воевать, не ссориться, не грузить планету жадностью. Чтобы хоть как-то упорядочить свою жизнь, люди начали избирать депутов, которые должны были следить за порядком. Только вместо борьбы с беспорядком депуты возглавили его. Мир всё быстрее погружался в Тьму. Свету это надоело, включились вулканы, и запылал Судный день. Земля вместе с Солнцем грохнулись о небесную твердь, и Свет победил. Теперь над нами всегда Солнце. Как-то так…
– Депы и депуты – это одно и то же? – спросил Рыжий.
– «Депы» – это жаргон. Народное сокращение…
– Это депуты Упадок устроили или он сам получился? – не отставал дикарь.
– Точно неизвестно. Но возможно, что и депуты приложили к этому руку. Во всяком случае, после Упадка все депуты куда-то подевались. Нет ни одного сообщения о том, что кто-то из депутов пытался организовать восстановление жизни. Наверное, никудышными они были организаторами. Так что об этой потере никто не жалел. В Московии создана комиссия по сбору преданий и легенд о том времени. Из-за пожаров и наводнений книг почти не осталось, поэтому у историков-комиссаров много работы…
– У Каина есть древняя книга.
– Это другая книга, – запальчиво отозвался Каин. – Моя книга написана задолго до Упадка. Если хотите знать, в моей книге написано, как мир строился, а не рушился.
– Это тоже немало, – заметил Рыжий. – Если в книге описано, как мир строился, то с её помощью мир можно починить, сделать таким, каким он был раньше.
– Нет, – смутился Каин. – Не думаю, что с помощью моей книги можно что-то починить.
– Библия, – сказал я. – Эта книга называется Библия. Большая редкость!
– К депуту! – отмахнулся дикарь. – Лучше скажи нам, Иван, что ты здесь делаешь? В этих краях все разбойники любят рассуждать о меридианах, зонах катастрофы и специальных комиссиях Московии?
Меня бросает в жар. Судя по всему, Рыжий успел поговорить с Феликсом и тот рассказал историю конвоя. Я видел дикаря в деле. Одно неосторожное движение, и он нас всех порежет на куски. Справа чувствую напряжение. Данила готов к бою. Булыга между своими сундуками съёжился, затаился, но положение правой руки ясно указывает, что до оружия он уже дотянулся. Каин вообще дышать перестал. Молчание действует на нервы. Нужно что-то сказать. Что-то умное и простое. И вместе с тем разудалое и весёлое.
«Ну же, – тороплю себя, – нужно срочно пошутить. Чтобы все перевели дух и улыбнулись…»
– Это получается, что депы человечество в «ржавую хонду» записали? – фальшиво рассмеялся Каин. – Чтобы нас, как заразу, остановить, Землю по Дну Мира размазали и хорошенько прожарили?
– Похоже, – кивнул Рыжий. – А про Японию могу сказать только одно – у нас в Коврове «рётодзюцу» переводится как «уборка на силос».
Слева шумно выдохнули. Даже Булыга приподнялся, вынырнул из своего вороха ветоши. А мне было обидно. Я презирал себя за то, что бродяги контролировали ситуацию лучше меня. Я ненавидел их за уверенность, с которой они разруливали ситуацию. Будто это их, а не меня столько лет учили искусству беседы. Их, а не меня учили отрешённому спокойствию, которое лучше всего помогает найти нужные слова в предконфликтной ситуации.
А Рыжий рассказывал…
О деревне, закатанной небом в ил и песок. О палящем солнце и смердящей реке. О тучах насекомых и племенах разумных крокодилов. О влаге, в которой рождаешься и всю жизнь гниёшь, чтобы в итоге тебя просто бросили, оставили на поверхности болота. Потому что копать невозможно, а до ближайшего сухого грунта – десяток отбоев пути, и труп завоняется задолго до того, как под ногами перестанет хлюпать. Да и какой дурак пойдёт к суше, только чтоб зарыть покойника?
– …Рис – это наша жизнь, – рассказывал дикарь. – У нас ничего нет, кроме риса. Рис – наш хозяин и господин. Он нас кормит, поит, одевает. Растёт быстро, убирать нужно ещё быстрее: три-пять отбоев задержки, и перестыг осыпается. А кроме потери зерна, это ещё и разносортица в периоде созревания: ведь то, что осыпалось в болото, обратно растёт! И эту путаницу нужно давить в зародыше, потому что если не выпалывать дичку, то следующие жнива – не страда, а страдание…
– А бой двумя лезвиями? – напомнил я. – Ты о рётодзюцу хотел рассказать.
– И рассказал, – улыбнулся Рыжий. – Косим мы так. С обеих рук косим.
– А у нас пшеницу валят косами, – подал голос Каин.
– Верная смерть, – с заметным сожалением сказал Рыжий. – Оно-то легче: лезвие длиннее, замах шире, вдобавок двумя руками – не так устаёшь. Одна беда – никакой защиты от природы. Человек с косой – лёгкая пища. Нет. У нас всё не так. Краги до паха, брезентовая рубаха до колен. Пояс, капюшон, сетка на лице, рукавицы. Сзади два сменщика, они же помощники.
– А женщины?
– У них «лёгкий труд». Из соломы вяжут мешки, плетут циновки, обувь, шляпы. Разделывают и сушат стервятников, тянут из них верёвки, канаты, шнурки. Из сечки делают пиво и крахмал, из зародышей зерна – масло. Работы всем хватает. Но сердце жизни – уборка.
Работа обвальщика – самая опасная, а потому – почётная и уважаемая. Потому что, помимо тупой нарезки колосьев, нужно следить за водой и зарослями: может вынырнуть, выпрыгнуть, плюнуть и укусить всё что угодно – отставший от косяка головастик, стая пиявок, племя стрекоз. Человек, который не может отмахивать двумя серпами, не будет обвальщиком! Всё время нужно быть начеку: между колосьями прячутся питоны и многоногие химеры. А есть подводные, хитрые твари, которые свои усы маскируют под колосья. Если не заметил, не распознал «чужого», схватился рукой или помощник увязанным снопом положил на плечо – ожог и долгие мучения перед смертью.
И такие приключения не день, не два… рис растёт сто двадцать отбоев. Поле убираем за десять отбоев. Всего двенадцать полей. Считайте сами – выходных не бывает. Заканчиваем последнее поле, чтобы перейти на первое. И всё это – пот, кровь и скрежет зубовный – только чтоб нагрузить зерном плот и отбурлачить его на рынок, обменять во Владимире на одежду, серпы, цепа, хомуты, гвозди… молотить зерно лучше всего цепами…
– Что за «цепа», Рыжий?
– Две палки: длинная и короткая, скреплены между собой шнурком от стервятника. За длинную держишь, короткой молотишь. Хорошо!
– Депут подери! Нунчаки, что ли?
– Нунчаки? – переспросил Рыжий.
– То же самое, только палки одинаковые и короткие.
– Зачем? – удивился дикарь. – Если обе короткие, это или сильно наклоняться нужно, или на коленях молотить. Неудобно…
Никто не ответил. Тогда Рыжий опять к своей жизни вернулся:
– А ещё река на север уходит. Сейчас реже, но бывает. Будто прыгает. Оно-то хорошо: болото больше, полей больше. Но ведь южная граница сохнет! Вот и получается: приходит срок, и деревня с якоря снимается – реку догоняет. Жить на плоту? Дураков нет – только курени на сваях! И не из-за того, что штивает, – приспособишься. А потому, что, если шквал налетит, а ты спать, к примеру, надумаешь – пойдёшь на корм головастикам. Только курени! Только сваи! А где их взять, эти сваи? Или старые из топи вытаскивать? Так и делаем, конечно, только не всякую сваю из болота вытащишь. Значит, часть урожая всё время откладывается для покупки леса, загодя готовимся к очередному переезду. Разборка-сборка жилищ и амбаров, разметка нового поля, зачистка оставленных площадей… Каждая пара рук по цене плота зерна. Община не зря меня кормила. Видно, разглядели надёжного работника. Они в этом знают толк.
– Погоди, – прервал Рыжего Каин. – Так, если кормили и надеялись на рабочие руки, выходит, кинул ты их? Обманул? Кормильцев бросил и пошёл искать приключений?
– Нет, – с достоинством сказал Рыжий, – не «кинул» и не «обманул». Я здесь не сам по себе. Это они меня сюда отправили. Новый председатель сказал, что конец нашей жизни приходит. Река – на Север. Мы – за ней. Солнце выше, температура выше. Рис гниёт, не вызревает. Возвращаться нужно. Новую реку искать. Или наоборот, вперёд, на Запад. Вот меня и отправили на разведку. А заодно попросили на мир глянуть. Если получится, Тьму посмотреть. И хорошо бы найти дракона, который Солнцу не даёт с неба спуститься. Потому что обязательно людям знать нужно, из-за чего у них жизнь такая: вся на свету, а беспросветная. Василыч думает, что если знать, как эта хрень с нами приключилась, то, может, и надежда появится на лучшее будущее. А с надеждой, оно легче. Надежда, она смысл даёт…
– Кто такой Василыч?
– Наш новый председатель.
– А с прежним что случилось?
– От старости умер. Петровича я ветхим ещё с детства помню. Пока единственный известный мне покойник, который своей смертью ушёл.
– Видать, неслабого ума человек, – поддакнул Каин.
– Ну и ужасы ты рассказываешь, – вырвалось у меня, – в стрессовом состоянии от рождения до смерти. Кто же такое выдержит?
– Ужасы? – Его удивление казалось искренним. – Это я вам о гнусе ничего не говорил. О тухлой воде, которую после кипячения два-три отбоя отстаивать нужно. Потому что пыльца и споры никаким кипячением не выводятся. А после отстоя, если сразу не выпил, лучше вылить. Потому что личинки в ней заводятся… А бабы наши, как их срок подходит, что по беременности, что по обычному циклу, в куренях прячутся. Потому что зараза на кровь идёт и по крови во влагалище ныряет. И гниют они прямо изнутри. Ни хрена я вам не рассказал! И по всему вижу – красота тут у вас. Красота и спокойствие. Как в масле сыр катаетесь…
Все глянули в проём открытого клапана палатки: тучи и дождь сделали мир серым и плоским. Ушибленная ливнем трава лежала на прыщавой, будто простреленной миллионами пуль поверхности воды. Кусты, едва проглядывающие сквозь пелену дождя, замерли, не шевелились.
– Красота? – с сомнением сказал я. – Наверное, поэтому мы тут сидим и от дождя прячемся.
– Самое время для движения! – заявил Рыжий.
– Ну да, – не выдержал Булыга. – Грязи по колено. Далеко уйдёшь?
– Это наш специалист по Полю, – уточнил я.
– Крупный специалист, – с усмешкой съязвил Рыжий. – Вот только грязь вся – под водой. Не липнет. Всего-то дел – лыжи на ноги. Нарезать ветки, обстругать, увязать в сетку и приладить к обуви. Именно в дождь самый ход: химеры без солнца теряются, а флора вянет. Отличная погода!
Вместе со всеми я смотрел на разгулявшуюся «погоду» и всё сильнее испытывал ужас. Я думал, с какой лёгкостью крестьяне превратятся в головорезов, когда их новый председатель сообразит, что потери личного состава сократятся в пять раз, а доход увеличится в десять, если вместо сельского хозяйства заняться грабежом и насилием. И таких деревень – десятки. А ну как найдётся умник, который объединит эту армию, вооружённую нунчаками и махайрами? Это же какая силища! Куда там нашему милицейскому корпусу в две сотни бойцов. Пока Рыжий раздумывал обижаться ему на меня или нет, я чуть в штаны не наложил. А ведь нас было трое!
Его лицо было передо мной, и я видел, как он старался, но не мог постичь, о чём это его спрашивают.
– Это шутка такая? – спустя долгую минуту отозвался Рыжий.
За стенами убежища – ливень. Гроза отбушевала, теперь просто льёт: безнадёжно, безысходно, беспросветно. Почва, насколько пелена дождя позволяет видеть, сплошь покрыта водой. Грунт не успевает впитывать влагу, и теперь всё пространство вокруг превратилось в одно непроходимое болото.
– Нет, – вздохнул я, – не шутка. Не сразу же ты стал «Рыжим». Мама и папа тебя как называли?
– Чьи? – спросил дикарь. – Чьи мама и папа?
Чувствую, что сейчас я ему неприятен. Он едва сдерживался, чтобы не нагрубить.
– Твои, – моё благодушие завело переговоры в тупик. – Твои мама и папа.
Он облизнул губы и не сказал – выдохнул:
– Я не помню их. Меня деревенский сход кормил.
Становится неловко за свою навязчивость. Слева лежит Каин, справа – Данила. На корме, на своём месте между двумя сундуками, сладко посапывает Булыга. Так уж получилось, что Рыжий оказался напротив меня. Спать рано, прикидываться бревном – как-то не с руки: человек совершил подвиг. Я, к примеру, не уверен, что выстоял бы против роя. А ещё обидно, что мы потеряли Феликса. Похоже, парня таки допекла совесть за то, что оставил товарищей. Иначе не объяснить, с какой дури он полез на выручку дикарю. Верная смерть… и купец тоже хорош – вещички погибшего конвоя к себе уволок. Никогда о таком обычае не слышал.
– А где ты учился рётодзюцу?
Он хмуро смотрел на меня и молчал.
– Искусство боя с двумя мечами, – пояснил я. – Тысячу лет назад в Японии так называли этот вид фехтования.
– Фехтования?
Справа завозился Данила. Я почувствовал его интерес к моим попыткам разговорить Рыжего.
– Фехтование – это ведение боя холодным оружием. Ты что, в школе не учился?
– В деревне меня называли Ржавая Хонда, – сказал дикарь. – Я не знаю, что это значит. Я не помню маму и папу и в школе никогда не учился. Что-нибудь ещё?
И вдруг у него дёрнулась нижняя губа. Нервный тик. То ли от напряжения, то ли ещё от чего. Не иначе давняя контузия. Но не лицо Рыжего меня поразило, а реакция соседей: Каин и Данила одинаково и одновременно качнулись от меня в разные стороны. Будто хотели отодвинуться.
Каин – понятно. Он вместе с Рыжим пришёл и следы волнения на лице своего приятеля должен читать правильно. Но почему дёрнулся Данила? Тик Рыжего он понял так же, как и Каин: опасность, бежать! Получается, Данила знает Рыжего? Это многое объясняло в поведении калужского дружинника: молчаливость и отстранённость…
Данила боится, что его узнают по голосу, и поэтому молчит?
Тогда одёжка нашего «пополнения» всё-таки из Калуги, как мне и показалось. Получается, босяки раздели дружинников?
Ох-хо-хо… и почему же тогда Данила не сворачивает операцию? Боится отчёта за четверых покойников? Стоп! Уже пятерых! Выходит, сектов Булыга подогнал, чтоб избавиться от дикаря? А я-то думаю, почему они скопом на него одного бросились. Здесь, наверху, штук пять гудело, не больше. Легко отбились. Даже и не «бились» – так, отмахнулись…
– «Тысячу лет назад в Японии», – неожиданно оживился Рыжий. – Значит, ещё до Упадка?
Я не сразу понял, что это он мои слова повторил, но вопросу обрадовался:
– Конечно, Рыжий. Задолго до Упадка.
– А где это – Япония?
– Далеко отсюда. Когда-то Земля была шаром, а не блином, и Япония располагалась по другую от нас сторону планеты. Кстати, «хондой» японцы называли главное рисовое поле. Если в поросли риса находили вредителя, то поджигали, чтобы зараза не перекинулась на другие поля. В те времена были ночи, и в тёмное время суток такие тлеющие поля казались ржавыми…
Рыжий слушал внимательно, но благодарить за тайну имени не стал:
– Япония – это Америка?
– Америка? – Я удивился. – Нет. Это не Америка. И даже не рядом.
– А я слышал, что под нами была Америка, – настаивал дикарь.
Я почувствовал, как мои соседи перевели дух и завозились, устраиваясь удобнее.
– Что такое «треть», ты знаешь?
Рыжий опять зло прищурился.
– Так вот, – поспешил я продолжить, – если бы мы в то время разрезали земной шар по широте, на которой сейчас находимся, то Московия, Япония и Америка на этой окружности оказались бы равноудалёнными. Это и значит, что эти страны были в третях полного угла. Только на широте Брянска эта окружность пройдёт выше Японии, и на ней будет не Америка, а Канада. Пока всё понятно?
– Канада?! – с подчёркнутым задором переспросил Рыжий. – Ну конечно! Я сразу так и подумал – Канада! Какой разговор…
Я поискал глазами что-нибудь круглое, чтобы лучше пояснить свою мысль, но Рыжий переключился на другое:
– От этих стран что-нибудь осталось? До них можно дойти?
– Вот оно что… – протянул я. – Так ты в Америку собрался? А я думал, что это шутка.
– «Шутка»?
– Я Ивану рассказывал, – вклинился Каин, – что ты идёшь к началу Тьмы. Только я не говорил, что это шутка.
– А я не говорил, что однажды отрежу тебе язык? – спросил дикарь.
Мне не понравилось, как он это сказал: холодно и враждебно.
– Их всех не стало, Рыжий, – поспешил я с объясняловом. – Вершина нашего мира где-то неподалеку от Мурманска. Там Солнце стоит в зените. Если очертить из этого центра круг радиусом три тысячи километров, получим зону биологической катастрофы. Дальше идёт кольцо геологической катастрофы. Туда втекают реки. Потом, предположительно, Океан. Но его никто не видел, потому что через завалы застывшей магмы ещё никто не пробирался. Ходят слухи о летательных аппаратах, построенных до Упадка, на которых можно добраться до Океана. Но точных сведений нет.
– А как это произошло? – поинтересовался Рыжий. – Из-за чего Упадок?
– Тоже ничего определённого. Ни документов, ни записей. Неудивительно: если Земля рушится, то выживают те, кто думает о себе, а не о протоколе наблюдений. Если верить легендам, Тьма умерла из-за победы Света. Задолго до Упадка находились пророки, которые предупреждали о близком конце Мира. Люди должны были жить иначе: не воевать, не ссориться, не грузить планету жадностью. Чтобы хоть как-то упорядочить свою жизнь, люди начали избирать депутов, которые должны были следить за порядком. Только вместо борьбы с беспорядком депуты возглавили его. Мир всё быстрее погружался в Тьму. Свету это надоело, включились вулканы, и запылал Судный день. Земля вместе с Солнцем грохнулись о небесную твердь, и Свет победил. Теперь над нами всегда Солнце. Как-то так…
– Депы и депуты – это одно и то же? – спросил Рыжий.
– «Депы» – это жаргон. Народное сокращение…
– Это депуты Упадок устроили или он сам получился? – не отставал дикарь.
– Точно неизвестно. Но возможно, что и депуты приложили к этому руку. Во всяком случае, после Упадка все депуты куда-то подевались. Нет ни одного сообщения о том, что кто-то из депутов пытался организовать восстановление жизни. Наверное, никудышными они были организаторами. Так что об этой потере никто не жалел. В Московии создана комиссия по сбору преданий и легенд о том времени. Из-за пожаров и наводнений книг почти не осталось, поэтому у историков-комиссаров много работы…
– У Каина есть древняя книга.
– Это другая книга, – запальчиво отозвался Каин. – Моя книга написана задолго до Упадка. Если хотите знать, в моей книге написано, как мир строился, а не рушился.
– Это тоже немало, – заметил Рыжий. – Если в книге описано, как мир строился, то с её помощью мир можно починить, сделать таким, каким он был раньше.
– Нет, – смутился Каин. – Не думаю, что с помощью моей книги можно что-то починить.
– Библия, – сказал я. – Эта книга называется Библия. Большая редкость!
– К депуту! – отмахнулся дикарь. – Лучше скажи нам, Иван, что ты здесь делаешь? В этих краях все разбойники любят рассуждать о меридианах, зонах катастрофы и специальных комиссиях Московии?
Меня бросает в жар. Судя по всему, Рыжий успел поговорить с Феликсом и тот рассказал историю конвоя. Я видел дикаря в деле. Одно неосторожное движение, и он нас всех порежет на куски. Справа чувствую напряжение. Данила готов к бою. Булыга между своими сундуками съёжился, затаился, но положение правой руки ясно указывает, что до оружия он уже дотянулся. Каин вообще дышать перестал. Молчание действует на нервы. Нужно что-то сказать. Что-то умное и простое. И вместе с тем разудалое и весёлое.
«Ну же, – тороплю себя, – нужно срочно пошутить. Чтобы все перевели дух и улыбнулись…»
– Это получается, что депы человечество в «ржавую хонду» записали? – фальшиво рассмеялся Каин. – Чтобы нас, как заразу, остановить, Землю по Дну Мира размазали и хорошенько прожарили?
– Похоже, – кивнул Рыжий. – А про Японию могу сказать только одно – у нас в Коврове «рётодзюцу» переводится как «уборка на силос».
Слева шумно выдохнули. Даже Булыга приподнялся, вынырнул из своего вороха ветоши. А мне было обидно. Я презирал себя за то, что бродяги контролировали ситуацию лучше меня. Я ненавидел их за уверенность, с которой они разруливали ситуацию. Будто это их, а не меня столько лет учили искусству беседы. Их, а не меня учили отрешённому спокойствию, которое лучше всего помогает найти нужные слова в предконфликтной ситуации.
А Рыжий рассказывал…
О деревне, закатанной небом в ил и песок. О палящем солнце и смердящей реке. О тучах насекомых и племенах разумных крокодилов. О влаге, в которой рождаешься и всю жизнь гниёшь, чтобы в итоге тебя просто бросили, оставили на поверхности болота. Потому что копать невозможно, а до ближайшего сухого грунта – десяток отбоев пути, и труп завоняется задолго до того, как под ногами перестанет хлюпать. Да и какой дурак пойдёт к суше, только чтоб зарыть покойника?
– …Рис – это наша жизнь, – рассказывал дикарь. – У нас ничего нет, кроме риса. Рис – наш хозяин и господин. Он нас кормит, поит, одевает. Растёт быстро, убирать нужно ещё быстрее: три-пять отбоев задержки, и перестыг осыпается. А кроме потери зерна, это ещё и разносортица в периоде созревания: ведь то, что осыпалось в болото, обратно растёт! И эту путаницу нужно давить в зародыше, потому что если не выпалывать дичку, то следующие жнива – не страда, а страдание…
– А бой двумя лезвиями? – напомнил я. – Ты о рётодзюцу хотел рассказать.
– И рассказал, – улыбнулся Рыжий. – Косим мы так. С обеих рук косим.
– А у нас пшеницу валят косами, – подал голос Каин.
– Верная смерть, – с заметным сожалением сказал Рыжий. – Оно-то легче: лезвие длиннее, замах шире, вдобавок двумя руками – не так устаёшь. Одна беда – никакой защиты от природы. Человек с косой – лёгкая пища. Нет. У нас всё не так. Краги до паха, брезентовая рубаха до колен. Пояс, капюшон, сетка на лице, рукавицы. Сзади два сменщика, они же помощники.
– А женщины?
– У них «лёгкий труд». Из соломы вяжут мешки, плетут циновки, обувь, шляпы. Разделывают и сушат стервятников, тянут из них верёвки, канаты, шнурки. Из сечки делают пиво и крахмал, из зародышей зерна – масло. Работы всем хватает. Но сердце жизни – уборка.
Работа обвальщика – самая опасная, а потому – почётная и уважаемая. Потому что, помимо тупой нарезки колосьев, нужно следить за водой и зарослями: может вынырнуть, выпрыгнуть, плюнуть и укусить всё что угодно – отставший от косяка головастик, стая пиявок, племя стрекоз. Человек, который не может отмахивать двумя серпами, не будет обвальщиком! Всё время нужно быть начеку: между колосьями прячутся питоны и многоногие химеры. А есть подводные, хитрые твари, которые свои усы маскируют под колосья. Если не заметил, не распознал «чужого», схватился рукой или помощник увязанным снопом положил на плечо – ожог и долгие мучения перед смертью.
И такие приключения не день, не два… рис растёт сто двадцать отбоев. Поле убираем за десять отбоев. Всего двенадцать полей. Считайте сами – выходных не бывает. Заканчиваем последнее поле, чтобы перейти на первое. И всё это – пот, кровь и скрежет зубовный – только чтоб нагрузить зерном плот и отбурлачить его на рынок, обменять во Владимире на одежду, серпы, цепа, хомуты, гвозди… молотить зерно лучше всего цепами…
– Что за «цепа», Рыжий?
– Две палки: длинная и короткая, скреплены между собой шнурком от стервятника. За длинную держишь, короткой молотишь. Хорошо!
– Депут подери! Нунчаки, что ли?
– Нунчаки? – переспросил Рыжий.
– То же самое, только палки одинаковые и короткие.
– Зачем? – удивился дикарь. – Если обе короткие, это или сильно наклоняться нужно, или на коленях молотить. Неудобно…
Никто не ответил. Тогда Рыжий опять к своей жизни вернулся:
– А ещё река на север уходит. Сейчас реже, но бывает. Будто прыгает. Оно-то хорошо: болото больше, полей больше. Но ведь южная граница сохнет! Вот и получается: приходит срок, и деревня с якоря снимается – реку догоняет. Жить на плоту? Дураков нет – только курени на сваях! И не из-за того, что штивает, – приспособишься. А потому, что, если шквал налетит, а ты спать, к примеру, надумаешь – пойдёшь на корм головастикам. Только курени! Только сваи! А где их взять, эти сваи? Или старые из топи вытаскивать? Так и делаем, конечно, только не всякую сваю из болота вытащишь. Значит, часть урожая всё время откладывается для покупки леса, загодя готовимся к очередному переезду. Разборка-сборка жилищ и амбаров, разметка нового поля, зачистка оставленных площадей… Каждая пара рук по цене плота зерна. Община не зря меня кормила. Видно, разглядели надёжного работника. Они в этом знают толк.
– Погоди, – прервал Рыжего Каин. – Так, если кормили и надеялись на рабочие руки, выходит, кинул ты их? Обманул? Кормильцев бросил и пошёл искать приключений?
– Нет, – с достоинством сказал Рыжий, – не «кинул» и не «обманул». Я здесь не сам по себе. Это они меня сюда отправили. Новый председатель сказал, что конец нашей жизни приходит. Река – на Север. Мы – за ней. Солнце выше, температура выше. Рис гниёт, не вызревает. Возвращаться нужно. Новую реку искать. Или наоборот, вперёд, на Запад. Вот меня и отправили на разведку. А заодно попросили на мир глянуть. Если получится, Тьму посмотреть. И хорошо бы найти дракона, который Солнцу не даёт с неба спуститься. Потому что обязательно людям знать нужно, из-за чего у них жизнь такая: вся на свету, а беспросветная. Василыч думает, что если знать, как эта хрень с нами приключилась, то, может, и надежда появится на лучшее будущее. А с надеждой, оно легче. Надежда, она смысл даёт…
– Кто такой Василыч?
– Наш новый председатель.
– А с прежним что случилось?
– От старости умер. Петровича я ветхим ещё с детства помню. Пока единственный известный мне покойник, который своей смертью ушёл.
– Видать, неслабого ума человек, – поддакнул Каин.
– Ну и ужасы ты рассказываешь, – вырвалось у меня, – в стрессовом состоянии от рождения до смерти. Кто же такое выдержит?
– Ужасы? – Его удивление казалось искренним. – Это я вам о гнусе ничего не говорил. О тухлой воде, которую после кипячения два-три отбоя отстаивать нужно. Потому что пыльца и споры никаким кипячением не выводятся. А после отстоя, если сразу не выпил, лучше вылить. Потому что личинки в ней заводятся… А бабы наши, как их срок подходит, что по беременности, что по обычному циклу, в куренях прячутся. Потому что зараза на кровь идёт и по крови во влагалище ныряет. И гниют они прямо изнутри. Ни хрена я вам не рассказал! И по всему вижу – красота тут у вас. Красота и спокойствие. Как в масле сыр катаетесь…
Все глянули в проём открытого клапана палатки: тучи и дождь сделали мир серым и плоским. Ушибленная ливнем трава лежала на прыщавой, будто простреленной миллионами пуль поверхности воды. Кусты, едва проглядывающие сквозь пелену дождя, замерли, не шевелились.
– Красота? – с сомнением сказал я. – Наверное, поэтому мы тут сидим и от дождя прячемся.
– Самое время для движения! – заявил Рыжий.
– Ну да, – не выдержал Булыга. – Грязи по колено. Далеко уйдёшь?
– Это наш специалист по Полю, – уточнил я.
– Крупный специалист, – с усмешкой съязвил Рыжий. – Вот только грязь вся – под водой. Не липнет. Всего-то дел – лыжи на ноги. Нарезать ветки, обстругать, увязать в сетку и приладить к обуви. Именно в дождь самый ход: химеры без солнца теряются, а флора вянет. Отличная погода!
Вместе со всеми я смотрел на разгулявшуюся «погоду» и всё сильнее испытывал ужас. Я думал, с какой лёгкостью крестьяне превратятся в головорезов, когда их новый председатель сообразит, что потери личного состава сократятся в пять раз, а доход увеличится в десять, если вместо сельского хозяйства заняться грабежом и насилием. И таких деревень – десятки. А ну как найдётся умник, который объединит эту армию, вооружённую нунчаками и махайрами? Это же какая силища! Куда там нашему милицейскому корпусу в две сотни бойцов. Пока Рыжий раздумывал обижаться ему на меня или нет, я чуть в штаны не наложил. А ведь нас было трое!
4. МУТНЫЙ ПЕК
Оглушённый открытием, он стоял у скамьи с разложенными вещами погибшего конвоя. По всему выходило, что люди, отобранные для экспедиции, были агентами Московии. По-другому невозможно было объяснить потайные карманы с универсальными аптечками, средствами связи и ножами с множеством выдвигающихся лезвий. Невозможно! Не кто-нибудь – он сам отбирал пятерых бойцов в охранение из шести десятков добровольцев. Конкурс один к двенадцати, и все пятеро оказались агентами?
Пек присел на свой походный раскладной стул и ещё раз окинул взглядом рюкзаки, замаскированные под котомки: старательно засаленные снаружи, вымаранные, измазанные, латаные, но на деле из крепкой, прорезиненной ткани, с люверсами по периметру клапанов, с мелкой нейлоновой шнуровкой, с многочисленными карманами и кармашками, и в каждом – предметы на все случаи жизни. Одинаковые предметы! Это не личные вещи. Это экипировка.
«Такого не может быть! – в отчаянии думал Пек. – Это ошибка!»
Он ничего не делал такого, что могло бросить тень на его «честное купеческое». Зная человеческую натуру, виру родственникам выплачивал вперёд и в двойном размере. А однажды конвой не обратился в разбойников: наёмники не попытались ограбить его на обратной дороге. Все в целости вернулись…
«Что могло подвигнуть московитов на столь масштабную операцию? Ведь им нужно было не просто угадать, в каком землячестве я буду собирать конвой. Они должны были выяснить предпочтения инкубов. Но это ещё можно списать на везение. А как они подобрали бойцов с подходящим геномом? Требования к хромосомному набору известны только центру репродукции в Шостке, где перед каждым рейсом настраивают сепаратор. Ни я, ни инкубы понятия не имеем, кто нам на этот раз понадобится. Претендент во время собеседования присаживается на крышку сепаратора, и у меня индикатор либо „горит”, и я ставлю парня на довольствие, либо не реагирует, и я вызываю следующего… Это что же получается: все шесть десятков претендентов были агентами?!»
Спустя минуту Пек понял, что московиты могли завербовать конвой ПОСЛЕ отбора. Это предположение было более вероятным. Иногда Мутному удавалось в интерференционной картине озера Тьмы отыскать точку хронодепрессии. Ткань, опущенная в эту точку, приобретала свойство замедлять время. Озеро Пека обеспечивало пять минут жизни внутри убежища из такого фандра против одной минуты реального времени снаружи.
«Почему не быть фандру с коэффициентом замедления один к десяти или к сотне? – размышлял Пек. – После набора я даю конвою три отбоя на прощание с семьями. На самом деле для этих людей вполне могло пройти три десятка отбоев, если использовался фандр хронодепрессии. Достаточный срок для вербовки и обучения. Параллельно основному отряду московиты подготовили резервный, который сопровождал меня от самой Московии. Просто так. На всякий случай. И когда химеры уничтожили конвой, в действие вступила резервная группа…»
Пек, не вставая со стула, протянул руку к столу и вытащил из свёртка холодильника банку с пивом. С удовольствием понаблюдал, как поверхность банки покрывается тонким бисером конденсата, и сковырнул язычок задрайки…
Пек присел на свой походный раскладной стул и ещё раз окинул взглядом рюкзаки, замаскированные под котомки: старательно засаленные снаружи, вымаранные, измазанные, латаные, но на деле из крепкой, прорезиненной ткани, с люверсами по периметру клапанов, с мелкой нейлоновой шнуровкой, с многочисленными карманами и кармашками, и в каждом – предметы на все случаи жизни. Одинаковые предметы! Это не личные вещи. Это экипировка.
«Такого не может быть! – в отчаянии думал Пек. – Это ошибка!»
Он ничего не делал такого, что могло бросить тень на его «честное купеческое». Зная человеческую натуру, виру родственникам выплачивал вперёд и в двойном размере. А однажды конвой не обратился в разбойников: наёмники не попытались ограбить его на обратной дороге. Все в целости вернулись…
«Что могло подвигнуть московитов на столь масштабную операцию? Ведь им нужно было не просто угадать, в каком землячестве я буду собирать конвой. Они должны были выяснить предпочтения инкубов. Но это ещё можно списать на везение. А как они подобрали бойцов с подходящим геномом? Требования к хромосомному набору известны только центру репродукции в Шостке, где перед каждым рейсом настраивают сепаратор. Ни я, ни инкубы понятия не имеем, кто нам на этот раз понадобится. Претендент во время собеседования присаживается на крышку сепаратора, и у меня индикатор либо „горит”, и я ставлю парня на довольствие, либо не реагирует, и я вызываю следующего… Это что же получается: все шесть десятков претендентов были агентами?!»
Спустя минуту Пек понял, что московиты могли завербовать конвой ПОСЛЕ отбора. Это предположение было более вероятным. Иногда Мутному удавалось в интерференционной картине озера Тьмы отыскать точку хронодепрессии. Ткань, опущенная в эту точку, приобретала свойство замедлять время. Озеро Пека обеспечивало пять минут жизни внутри убежища из такого фандра против одной минуты реального времени снаружи.
«Почему не быть фандру с коэффициентом замедления один к десяти или к сотне? – размышлял Пек. – После набора я даю конвою три отбоя на прощание с семьями. На самом деле для этих людей вполне могло пройти три десятка отбоев, если использовался фандр хронодепрессии. Достаточный срок для вербовки и обучения. Параллельно основному отряду московиты подготовили резервный, который сопровождал меня от самой Московии. Просто так. На всякий случай. И когда химеры уничтожили конвой, в действие вступила резервная группа…»
Пек, не вставая со стула, протянул руку к столу и вытащил из свёртка холодильника банку с пивом. С удовольствием понаблюдал, как поверхность банки покрывается тонким бисером конденсата, и сковырнул язычок задрайки…