"В результате провала наступления "Цитадель" мы потерпели решительное поражение. Бронетанковые войска, пополненные с таким большим трудом, из-за больших потерь в людях и технике на долгое время были выведены из строя. Их своевременное восстановление для ведения оборонительных действий на восточном фронте, а также для организации обороны на Западе, на случай десанта, который союзники грозились высадить следующей весной, было поставлено под вопрос... и уже больше на восточном фронте не было спокойных дней. Инициатива полностью перешла к противнику".
Западногерманский историк В. Хубач в одной из своих работ вторит Гудериану:
"На восточном фронте немцы сделали последнюю попытку перехватить инициативу, но безуспешно. Неудавшаяся операция "Цитадель" оказалась началом конца немецкой армии. С тех пор немецкий фронт на Востоке так больше и не стабилизировался".
Планируя операцию "Цитадель", военно-политическое руководство фашистской Германии и вермахт большие надежды возлагали на свою новую технику - танки "тигр" и "пантера", штурмовые орудия "фердинанд". Они полагали, что это оружие превзойдет советскую боевую технику и принесет им победу. Не вышло! Советские конструкторы создали новые образцы танков, самоходно-артиллерийских установок, противотанковой артиллерии, которые по своим тактико-техническим данным не уступали, а часто и превосходили подобные системы противника.
Сокрушительный разгром немецко-фашистских армий на Курской дуге свидетельствовал и о возросшей экономической, политической и военной мощи Советского Союза.
* * *
А теперь расскажу об одном довольно неприятном случае, происшедшем только потому, что я отступил от той требовательности, которая вообще-то всегда была присуща ГАУ и исходила из твердых указаний на этот счет правительства и лично И. В. Сталина.
Для начала поясню, что все образцы танкового вооружения - орудия, пулеметы, оптические приборы - испытывались представителями арткома ГАУ и танкистами совместно с представителями наркоматов вооружения и танковой промышленности. И лишь после успешного прохождения таких испытаний принимались на вооружение, а следовательно, и в валовое производство. За соответствие этих образцов всем тактико-техническим требованиям отвечало ГАУ.
В 1943 году исходя из опыта битвы на Курской дуге стало ясно, что наш превосходный танк Т-34, равного которому по своим боевым данным не было ни у врагов, ни у союзников, все же нуждается в более мощной, чем 76-мм, пушке. К декабрю этого же года В. Г. Грабиным было отработано и изготовлено новое, 85-мм, танковое орудие с начальной скоростью полета снаряда 800 м/с, в связи с чем увеличивалась дальность прямого выстрела и повышалась бронепробиваемость этого снаряда.
Сталин очень торопил нас с новым заказом. И вот 29 декабря 1943 года вместе с наркомами Д. Ф. Устиновым, В. А. Малышевым, Б. Л. Ванниковым и командующим бронетанковыми войсками Я. Н. Федоренко я вылетел на испытательный полигон ГАУ. Здесь должны были проводиться испытания танка Т-34 уже с 85-мм пушкой.
К нашему приезду из этого орудия было уже сделано почти все то количество выстрелов, которое требовалось по существовавшей программе. В том числе и так называемых усиленных. Результаты были вполне удовлетворительные. Поэтому, пробыв полдня на полигоне, мы всей группой отправились на завод, получивший заказ на новую пушку. Нужно было ускорить дело, мобилизовать дирекцию завода да и весь коллектив на то, чтобы с 1 февраля 1944 года танки Т-34 поступали бы уже в войска с 85-мм орудием.
По возвращении в Москву вооруженцы из группы П. И. Кирпичникова совместно с представителями заинтересованных ведомств подготовили проект постановления ГКО о производстве 85-мм пушек, о поставке их танковым заводам и о валовом выпуске Т-34 с этим орудием с 1 февраля 1944 года. И поздно вечером 31 декабря 1943 года этот проект лежал у одного из членов ГКО, который с нетерпением ожидал, когда же этот документ подпишу я.
Присутствовавшие горячо ратовали за немедленное представление проекта на утверждение И. В. Сталину и упрекали меня в нерешительности. А я действительно колебался. Ведь знал же, что из пушки осталось еще отстрелять несколько десятков выстрелов (чтобы полностью закончить программу испытаний), а это... Поэтому, не имея окончательного заключения полигона, воздерживался от подписи.
Но в конце концов, поддавшись уговорам, а может быть, и пребывая в предновогоднем настроении, я все же подписал проект. И в час ночи 1 января 1944 года было уже получено постановление ГКО, утвержденное Сталиным.
А утром...
Часов в девять мне неожиданно позвонили с полигона и сообщили, что после окончания испытаний по одному из узлов противооткатных устройств орудия получены неудовлетворительные результаты. А это значило, что пушка считается не выдержавшей испытаний и подлежит отправке на доработку.
Вот это сюрприз так сюрприз!
Немедленно еду в Наркомат вооружения. Здесь уже собрались все, кто имел хотя бы какое-то отношение к созданию и испытаниям новой пушки. В том числе и. ее конструктор В. Г. Грабин.
Тут же с его помощью и при участии достаточно компетентных инженеров был проанализирован выявленный при испытаниях дефект, найден путь к его устранению. Руководство завода, с которым связались по телефону, заверило, что справится с доделкой в срок. Появилась уверенность, что все обойдется по-хорошему: пушку в январе доиспытают, а с 1 февраля 1944 года танки Т-34 пойдут в войска уже с нею. Словом, так, как и было обусловлено постановлением ГКО.
Но тем не менее этот малоприятный факт утаивать от И. В. Сталина было нельзя. И где-то около двух часов дня я все-таки позвонил ему и доложил о происшедшем.
Сталин молча выслушал доклад и, ничего не ответив, положил трубку. А уже вечером в своем кабинете, медленно прохаживаясь, остановился напротив меня и, глядя довольно сурово, погрозил пальцем. Потом негромко сказал:
- Это вам урок на будущее, товарищ Яковлев...
Я, покраснев, постарался заверить Верховного, что, по нашему твердому убеждению, все теперь будет в порядке и постановление ГКО мы не сорвем.
На этом, к счастью, тот инцидент и закончился. В заключение хочу сказать, что Д. Ф. Устинов лично выехал на доводящий пушку завод и буквально сутками не выходил из его цехов. Уже на четвертый день была готова в высшей степени сложная деталь пушки - стальная люлька. Причем Дмитрий Федорович сам проследил ее путь от белков (чертежей конструкторов) до отливки и окончательной доделки.
Последующие испытания 85-мм танковая пушка выдержала успешно.
* * *
Но если Наркомат вооружения в своей огромной деятельности опирался на ряд крупнейших заводов, созданных волею партии в годы минувших пятилеток и являвшихся хорошей базой для выполнения заказов Наркомата обороны СССР, то с производством боеприпасов вопрос обстоял несколько по-иному. Наша химическая промышленность в начале сороковых годов еще не получила того развития, которого потребовала война.
Итак, одни заводы Наркомата боеприпасов не могли удовлетворить всех потребностей фронта в своей продукции. Необходимо было спешно изыскивать в промышленности почти всех других наркоматов нужные материалы и оборудование, на котором можно было бы производить корпуса снарядов и мин, капсюльные втулки, корпуса взрывателей, а также побочное - картонаж и укупорку. Остро стоял и вопрос с сырьем для производства порохов и взрывчатки.
Конечно, часть этой продукции, и прежде всего пороха и взрывчатка, производилась на заводах Наркомата боеприпасов. Но вместе с тем в это время не осталось практически ни одного промышленного наркомата, который бы не участвовал в производстве боеприпасов.
Перечислю только основные из них. Конечно, это в первую очередь Наркомат вооружения под руководством Д. Ф. Устинова. Затем - Наркомат легкой промышленности, который возглавлял А. Н. Косыгин. Немало сделал Наркомат химической промышленности, наркомом которой был опытный инженер и организатор М. Г. Первухин, а также Наркомат черной металлургии, во главе которого стоял И. Т. Тевосян. Кстати, от поставок этого наркомата зависело прежде всего производство корпусов снарядов, бомб и мин.
Заводы Наркомата цветной металлургии, которым ведал П. Ф. Ломако, обеспечивали поставку металлов для производства снарядных гильз, а также вольфрама для подкалиберных снарядов. Наркомат минометного вооружения, возглавляемый П. И. Паршиным, позаботился о производстве установок для PC ("катюш") и корпусов мин. Я уже не говорю о том, что свою лепту в это дело внесли наркоматы танковой промышленности, судостроительной и Наркомат путей сообщения.
Чертежами на производство тех или иных элементов выстрелов заводы снабжало ГАУ. Его же военная приемка контролировала качество производимого, а подчас даже и поступающего сырья.
Наркомом боеприпасов в годы войны был Б. Л. Ванников, высокоэрудированный, с большим производственным опытом инженер. Борис Львович обладал хорошими организаторскими способностями, был напорист, умел поставить работу не только на заводах своего наркомата, но и у смежников, от поставок которых зависело многое.
В этой нелегкой и хлопотливой работе Б. Л. Ванникову очень помогали его заместители П. Н. Горемыкин, М. В. Хруничев и Н. В. Мартынов, тоже отличные руководители, вкладывавшие весь свой опыт и знания в дело увеличения производства боеприпасов, объем поставок которых все время возрастал.
* * *
И все же положение с боеприпасами оставалось довольно напряженным и в 1942 году, и даже в 1943-м. Правда, операция по разгрому немецко-фашистской группировки войск под Сталинградом, а также наши последующие наступательные операции 1943 года (имеется в виду в первую очередь сражение на Курской дуге) были обеспечены боеприпасами вполне удовлетворительно. Но, подчеркиваю, лишь удовлетворительно. И только в 1944 году положение в этом вопросе улучшилось довольно существенно.
Но именно с 1944 года у ГАУ возникли с боеприпасами заботы иного плана. Дело в том, что наши артиллеристы при продвижении вперед подчас оставляли на прежних огневых позициях завезенные, но неизрасходованные снаряды. На головных отделениях армейских складов из-за напряженного положения с транспортом также лежали не включаемые в дело запасы боеприпасов. А все это, вместе взятое, искусственно снижало боеобеспеченность фронта в целом.
Требовалась твердая рука, чтобы навести в деле порядок. И ГАУ этим занималось. Во-первых, спустило в войска строгое указание (естественно, по линии командования), чтобы артиллеристы не оставляли на позициях неизрасходованные боеприпасы, а в любом случае забирали их с собой, Во-вторых, в силу своих возможностей помогало фронтам решать транспортную проблему.
В ходе войны сложился (и надо сказать, полностью себя оправдал) довольно четкий порядок отпуска боеприпасов фронтам. План этих поставок сверстывался, как правило, в группе Госплана при члене ГКО. Эту группу возглавлял неутомимый труженик и умелый организатор Н. А. Борисов, получивший впоследствии высокое звание Героя Социалистического Труда. Потребность заявлялась ГАУ. При этом мы и исходили из нужд фронтов, которые складывались из того минимума боеприпасов для месячного расхода, которые необходимы были фронту на каждую единицу оружия. Естественно, в первую очередь учитывалось положение фронта, то есть какую роль он на данном этапе выполнял. Карельский и Северо-Западный фронты в 1942-1944 годах, например, занимали довольно устойчивую оборону. Для них нормы одни. Ленинградский же фронт, хотя и получал часть боеприпасов за счет производства на предприятиях осажденного города, все равно нуждался в возможно больших поставках из центра, так как находился в невероятно трудных условиях блокады. В первую очередь ему нужны были боеприпасы тяжелых калибров, в основном пушечные, необходимые для контрбатарейной борьбы.
Я специально не говорю здесь о том, как обеспечивались нами операции крупных масштабов. Потому как речь сейчас идет лишь о том минимуме снарядов, который всегда должны были иметь фронты.
Начиная уже с 1942 года в отпуске боеприпасов для ряда калибров определился тот постоянный и разумный объем, с которым действующие войска вполне могли мириться. Но вот так называемых ходовых выстрелов требовалось все больше и больше. К ним относились снаряды для 76-мм полковых и дивизионных (они же и танковые) пушек, 122-мм гаубичные, 122-мм пушечные и 152-мм гаубично-пушечные выстрелы, 82-мм и 120-мм мины, реактивные снаряды М-13 и М-31. В числе 85-мм зенитных и танковых, а также 45-мм снарядов органически входили подкалиберные и бронебойные.
Кстати, до войны, кроме обычных бронебойных снарядов для 45-мм и 76-мм дивизионных пушек, других типов снарядов для противотанковой борьбы у нас не было. Лишь уже во время войны такие снаряды были созданы. Так, в апреле 1942 года был принят на вооружение подкалиберный снаряд к 45-мм противотанковой пушке. В том же году отработан кумулятивный снаряд для 76-мм полковой пушки. В 1943 году начато производство 57-мм подкалиберного снаряда и кумулятивного снаряда к 122-мм гаубице. В феврале 1944 года был принят на вооружение 85-мм подкалиберный снаряд, что резко повысило мощь противотанкового огня наших прославленных тридцатьчетверок, которые, как уже говорилось выше, именно в это время начали оснащаться 85-мм пушкой.
В общей сложности за период Великой Отечественной войны были отработаны и приняты на вооружение 12 новых видов бронебойных снарядов, а также подкалиберные бронебойные снаряды для 37, 45, 57, 76 и 85-мм артсистем. Не могу не отметить, что действие наших снарядов и мин у цели было, как правило, безотказным. Правда, были и отдельные случаи неразрывов, но это происходило лишь тогда, когда при установке взрывателей на фугасное действие снаряды попадали в глубокое болото или в какую-нибудь иную топь.
Не было у нас особых бед и с зарядами, то есть с гильзами. Их состояние тщательно проверялось при сборке артвыстрелов в стационарных снаряжательных цехах арсеналов ГАУ или в подвижных (железнодорожных) артиллерийских снаряжательных мастерских - ПАСМ. Гильзы с трещинами на дне или на стенках у дна к сборке не допускались во избежание прорыва газов через затвор во время выстрела. Ведь это могло повлечь за собой выход из строя орудия и, что самое главное, вызвать у расчетов чувство неуверенности в надежности своего оружия.
И уже совершенно недопустимо было такое положение при стрельбе из танков. Здесь выход из строя орудия мог вообще привести к трагическим последствиям.
Повторюсь: наши боеприпасы были безотказными в действии как при выстреле, так и при разрыве. Между тем по докладам из войск процент неразрывов немецких снарядов наблюдался весьма значительный. Следовательно, производство выстрелов мы сумели наладить гораздо лучше, чем враг.
Качество мин тоже было очень высоким. Особенно если их корпуса изготовлялись из стали с механической обработкой. Эти мины имели некоторое преимущество перед минами из сталистого чугуна - лучшую кучность.
Качество наших винтовочных патронов, имевших разнообразные виды пуль, от обыкновенных до бронебойно-зажигательных, не вызывало никаких нареканий воинов. То же самое в отношении патронов к крупнокалиберным пулеметам и противотанковым ружьям. Хвалили они и ручные и противотанковые гранаты за их безотказность в бою. Все это также свидетельствовало о добротном производстве названных боевых средств, поставки которых ежемесячно выражались в сотнях миллионов штук.
Большую и довольно острую проблему для ГАУ представляло налаживание многократного использования стреляных снарядных гильз. Ведь они производились из крайне дефицитной латуни. А объемы выпуска боеприпасов были столь велики, что обеспечить все поставляемые с заводов снаряды новыми гильзами промышленность, конечно же, не могла. Вот почему приказом наркома обороны вскоре был установлен порядок обязательного возвращения с фронта на арсеналы ГАУ стреляных гильз.
Для поощрения в сборе гильз выделялись даже немалые суммы для премий. И следует сказать, что работники артиллерийского снабжения фронтов хорошо понимали нужду промышленности в гильзах. Поэтому принимали все зависящие от них меры для их сбора. И в этом деятельно помогали тыловые органы.
Гильзы на арсеналах ГАУ обновлялись, для чего существовал особый технологический процесс, а затем вновь шли на сборку готовых артвыстрелов. И получалось, что значительная их часть выдерживала... десятикратное использование! Легко понять, как это было ценно с экономической точки зрения.
Всего же на арсеналах ГАУ за годы войны было обновлено более шестнадцати тысяч вагонов гильз.
Непростым оказался и вопрос с укупоркой боеприпасов. Количество ящиков, требовавшееся для их укладки и перевозки, превосходило подчас возможности нашей лесной промышленности. Сушилки не могли справиться с подачей огромного количества пиломатериалов определенного стандарта. Поэтому освобождающуюся на фронте укупорку тоже приходилось собирать и с железнодорожными порожняками возвращать на склады и базы ГАУ. Но и эта трудоемкая работа выполнялась успешно, возврат укупорки был достаточно большим, что во многом способствовало своевременному обеспечению отправки транспортов с боеприпасами на фронт.
Глава шестая. Ближе к войскам
При всей значимости работы в ГАУ я все же считал себя строевым командиром, место которому, конечно же, в войсках. И честно скажу, мне зачастую было в высшей степени обидно, что за боевыми действиями приходилось наблюдать как бы со стороны, из Москвы, а не являться их непосредственным участником.
И вот как-то уже летом 1942 года, когда поставки вооружения и боеприпасов приняли сравнительно устойчивый характер, я во время одного из докладов в Ставке попросил Верховного отпустить меня на фронт. Со стороны И. В. Сталина на это последовала неожиданно бурная реакция. Он враз нахмурился и довольно резко бросил: "Работайте, где работаете!" Распрощался сухо.
А в приемной Поскребышева меня остановили вышедшие вслед за мной из кабинета Верховного два члена ГКО и, перебивая друг друга, отчитали за бестактность по отношению к Сталину. Дескать, он, руководя фронтами, опирается в своей работе на центральный аппарат Наркомата обороны, а один из них, то есть я, еще смеет просить отпустить его на фронт, как будто бы Сталин занят чем-то другим, а не фронтами. И неужели я думаю, что здесь легче, чем там!
И тем не менее во время очередных докладов в Ставке я стал упрямо повторять, что для лучшей организации дела в ГАУ мне полезно собственными глазами взглянуть на боевое использование артиллерии. Сталин сначала сердился, отмахивался от меня, но в конце концов уступил.
В марте 1943 года я вместе с К. Е. Ворошиловым был послан на Волховский фронт. Этот фронт совместно с Ленинградским проводил как раз частную операцию. Она подготавливалась в довольно сложных погодных условиях, на трудной местности и имела скорее отвлекающий характер.
Расположились мы с Ворошиловым в поезде члена Военного совета Волховского фронта, который маскировался в выработанном песчаном карьере неподалеку от небольшой станции. Точнее, станции, как таковой, уже давно не было: она сгорела. И все-таки фашисты бомбили эти пожарища едва ли не каждую ночь.
Еще в поезде, когда мы только ехали из Москвы, я проспал мертвым сном целые сутки. И теперь, отдохнув, был готов к любой самой напряженной работе.
Командовал Волховским фронтом К. А. Мерецков. Был он тогда весьма бодр, энергичен, то и дело вызывал: "Борода!" - такую фамилию носил его адъютант.
В войсках этого фронта мы с Ворошиловым пробыли несколько дней. А затем ночью на машинах проскочили мимо Синявинских высот в Ленинград.
В лунную мартовскую ночь город произвел на нас исключительное впечатление. Ведь это был город героических ленинградцев, не вставших на колени перед врагом и сейчас еще, после прорыва в феврале блокады, находившихся в весьма тяжелом положении. Ведь враг еще не был окончательно отогнан от его стен.
Ночные улицы фронтового города были пустынными и на удивление чистыми. Серебристый свет заливал широкие проспекты, площади. И мы, проезжая по ним, испытывали чувство гордости и радости за то, что колыбель Великого Октября по-прежнему прекрасна, живет и уже доказала врагу свою неприступность.
К. Е. Ворошилов, а вместе с ним и я побывали в 55-й армии, которой командовал бывший артиллерист генерал В. П. Свиридов. Добирались даже до некоторых НП командиров стрелковых дивизий. Один из них, помнится, располагался на пятом этаже полуразрушенного дома, и оттуда хорошо просматривалась оборона противника.
В штабе фронта долго беседовали с его начальником Д. Н. Гусевым. Кстати, этого генерала я знал и раньше, с 1934 года, когда он был еще командиром стрелкового полка. И теперь мы встретились как старые друзья. Гусев довольно оптимистически смотрел на дальнейший ход боевых действий, твердо веря в то, что сейчас все зависит лишь от тех средств, которые даст им Ставка, да еще от сроков.
Из той памятной поездки в Ленинград у меня в рабочем блокноте сохранились записи, содержанием которых и хочется сейчас поделиться.
Но начну, так сказать, с некоторого отступления.
Еще в ходе напряженных боев в январе - июне 1942 года войска Ленинградского, Волховского и Северо-Западного фронтов не только сковали вражескую группу армий "Север", облегчив действия Красной Армии в зимнем контрнаступлении под Москвой, но и окончательно сорвали план гитлеровского командования по захвату Ленинграда, соединению немецких и финских войск.
К тому же скованная здесь группа армий "Север" в ближайшее время не имела возможности возобновить наступление на Ленинград, поскольку все стратегические резервы и маршевое пополнение немецко-фашистских войск весной и в начале лета 1942 года перебрасывались на юг для подготовки и проведения главной операции на южном крыле восточного фронта. Тем не менее вынужденное прекращение активных действий Волховского и Ленинградского фронтов на любанском направлении, где наши войска не сумели ликвидировать группировку врага в районе Кириши, Любань, Чудово, и успех противника в деблокаде демянской группировки существенно осложнили обстановку для советских войск. На блокированной территории вокруг Ленинграда оставались 42, 55 и 23-я армии, приморская и невская оперативные группы Ленинградского фронта и Краснознаменный Балтийский флот.
Эти войска, естественно, нужно было снабжать вооружением, боеприпасами, продовольствием.
И снова позволю себе небольшое отступление. 9 сентября 1941 года, с занятием фашистами Шлиссельбурга и выходом их на южный берег Ладожского озера, были прерваны всякие сухопутные связи Ленинграда со страной. Ближайшими районами, через которые этот город мог еще как-то поддерживать связь с глубоким тылом, были те, что лежали восточнее Ладожского озера, отделенные от него и водным пространством озера, и Шлиссельбургской губой.
Но эти районы находились под постоянным воздействием как немецкой авиации, так и дальнобойной артиллерии. И все же, несмотря на это, прерванный ледоставом подвоз грузов Ленинграду через Ладожское озеро был возобновлен. В ноябре - декабре 1941 года через Ладогу проложили автомобильную ледовую трассу, которая вошла в историю героической обороны города как знаменитая Дорога жизни.
Дорога жизни была единственным (естественно, если не считать воздушного) путем сообщения осажденного города со страной. По ней ГАУ отправило героическому Ленинграду только за первую зиму десятки тысяч единиц стрелкового оружия, около тысячи орудий и минометов, свыше полутора миллионов снарядов и мин. А всего до прорыва блокады туда было подано из центральных баз ГАУ 6208 вагонов (общепринятая тогда единица измерения) вооружения, боеприпасов и элементов выстрелов. И все это прошло по Дороге жизни на Ладожском озере{10} .
Подготовка к навигации 1942 года на Ладожском озере началась еще задолго до весеннего ледохода. Зимой приступили к сооружению новых причалов, пирсов и портов, подъездных путей к ним. Особенно большие работы в этом направлении велись на западном и восточном берегах Шлиссельбургской губы. Здесь возводились Осиновецкий и Кобоно-Кареджский порты. К началу навигации они уже имели многочисленные пирсы, довольно мощные железнодорожные узлы и были способны обеспечить перевалку поступавших для Ленинграда грузов и эвакуационные перевозки.
К весне Ладожская военная флотилия и Северно-Западное речное пароходство имели в своем составе 116 пароходов, барж, катеров и других судов общей грузоподъемностью 32 765 тонн. Но этого было все-таки мало. И тогда по решению ГКО развернулось строительство деревянных и металлических барж. Причем деревянные баржи строились на верфи, которая была создана на базе Сясьского целлюлозно-бумажного комбината, а металлические - на ленинградских судостроительных заводах. Всего в течение года было построено 31 деревянная баржа (грузоподъемностью в 350 тонн каждая) и 14 металлических (грузоподъемностью от 600 до 800 тонн). Кроме того, судостроительные заводы Ленинграда за это же время спустили на воду более 100 небольших (грузоподъемностью по 25 тонн) самоходных тендеров. Это уже было хорошей прибавкой к общему тоннажу действовавших на Ладоге плавсредств.
Навигация открылась в конце мая. Перевозки по Ладожскому озеру осуществлялись по так называемым малой и большой трассам. Малая (протяженностью 29 км) проходила от Кобоны до Осиновца; большая (протяженностью 150 км) - от Новой Ладоги до Осиновца. Ежесуточный объем перевозок в Ленинград вначале был определен в 4,2 тыс. тонн. Но затем их довели до 7 тыс тонн.
Западногерманский историк В. Хубач в одной из своих работ вторит Гудериану:
"На восточном фронте немцы сделали последнюю попытку перехватить инициативу, но безуспешно. Неудавшаяся операция "Цитадель" оказалась началом конца немецкой армии. С тех пор немецкий фронт на Востоке так больше и не стабилизировался".
Планируя операцию "Цитадель", военно-политическое руководство фашистской Германии и вермахт большие надежды возлагали на свою новую технику - танки "тигр" и "пантера", штурмовые орудия "фердинанд". Они полагали, что это оружие превзойдет советскую боевую технику и принесет им победу. Не вышло! Советские конструкторы создали новые образцы танков, самоходно-артиллерийских установок, противотанковой артиллерии, которые по своим тактико-техническим данным не уступали, а часто и превосходили подобные системы противника.
Сокрушительный разгром немецко-фашистских армий на Курской дуге свидетельствовал и о возросшей экономической, политической и военной мощи Советского Союза.
* * *
А теперь расскажу об одном довольно неприятном случае, происшедшем только потому, что я отступил от той требовательности, которая вообще-то всегда была присуща ГАУ и исходила из твердых указаний на этот счет правительства и лично И. В. Сталина.
Для начала поясню, что все образцы танкового вооружения - орудия, пулеметы, оптические приборы - испытывались представителями арткома ГАУ и танкистами совместно с представителями наркоматов вооружения и танковой промышленности. И лишь после успешного прохождения таких испытаний принимались на вооружение, а следовательно, и в валовое производство. За соответствие этих образцов всем тактико-техническим требованиям отвечало ГАУ.
В 1943 году исходя из опыта битвы на Курской дуге стало ясно, что наш превосходный танк Т-34, равного которому по своим боевым данным не было ни у врагов, ни у союзников, все же нуждается в более мощной, чем 76-мм, пушке. К декабрю этого же года В. Г. Грабиным было отработано и изготовлено новое, 85-мм, танковое орудие с начальной скоростью полета снаряда 800 м/с, в связи с чем увеличивалась дальность прямого выстрела и повышалась бронепробиваемость этого снаряда.
Сталин очень торопил нас с новым заказом. И вот 29 декабря 1943 года вместе с наркомами Д. Ф. Устиновым, В. А. Малышевым, Б. Л. Ванниковым и командующим бронетанковыми войсками Я. Н. Федоренко я вылетел на испытательный полигон ГАУ. Здесь должны были проводиться испытания танка Т-34 уже с 85-мм пушкой.
К нашему приезду из этого орудия было уже сделано почти все то количество выстрелов, которое требовалось по существовавшей программе. В том числе и так называемых усиленных. Результаты были вполне удовлетворительные. Поэтому, пробыв полдня на полигоне, мы всей группой отправились на завод, получивший заказ на новую пушку. Нужно было ускорить дело, мобилизовать дирекцию завода да и весь коллектив на то, чтобы с 1 февраля 1944 года танки Т-34 поступали бы уже в войска с 85-мм орудием.
По возвращении в Москву вооруженцы из группы П. И. Кирпичникова совместно с представителями заинтересованных ведомств подготовили проект постановления ГКО о производстве 85-мм пушек, о поставке их танковым заводам и о валовом выпуске Т-34 с этим орудием с 1 февраля 1944 года. И поздно вечером 31 декабря 1943 года этот проект лежал у одного из членов ГКО, который с нетерпением ожидал, когда же этот документ подпишу я.
Присутствовавшие горячо ратовали за немедленное представление проекта на утверждение И. В. Сталину и упрекали меня в нерешительности. А я действительно колебался. Ведь знал же, что из пушки осталось еще отстрелять несколько десятков выстрелов (чтобы полностью закончить программу испытаний), а это... Поэтому, не имея окончательного заключения полигона, воздерживался от подписи.
Но в конце концов, поддавшись уговорам, а может быть, и пребывая в предновогоднем настроении, я все же подписал проект. И в час ночи 1 января 1944 года было уже получено постановление ГКО, утвержденное Сталиным.
А утром...
Часов в девять мне неожиданно позвонили с полигона и сообщили, что после окончания испытаний по одному из узлов противооткатных устройств орудия получены неудовлетворительные результаты. А это значило, что пушка считается не выдержавшей испытаний и подлежит отправке на доработку.
Вот это сюрприз так сюрприз!
Немедленно еду в Наркомат вооружения. Здесь уже собрались все, кто имел хотя бы какое-то отношение к созданию и испытаниям новой пушки. В том числе и. ее конструктор В. Г. Грабин.
Тут же с его помощью и при участии достаточно компетентных инженеров был проанализирован выявленный при испытаниях дефект, найден путь к его устранению. Руководство завода, с которым связались по телефону, заверило, что справится с доделкой в срок. Появилась уверенность, что все обойдется по-хорошему: пушку в январе доиспытают, а с 1 февраля 1944 года танки Т-34 пойдут в войска уже с нею. Словом, так, как и было обусловлено постановлением ГКО.
Но тем не менее этот малоприятный факт утаивать от И. В. Сталина было нельзя. И где-то около двух часов дня я все-таки позвонил ему и доложил о происшедшем.
Сталин молча выслушал доклад и, ничего не ответив, положил трубку. А уже вечером в своем кабинете, медленно прохаживаясь, остановился напротив меня и, глядя довольно сурово, погрозил пальцем. Потом негромко сказал:
- Это вам урок на будущее, товарищ Яковлев...
Я, покраснев, постарался заверить Верховного, что, по нашему твердому убеждению, все теперь будет в порядке и постановление ГКО мы не сорвем.
На этом, к счастью, тот инцидент и закончился. В заключение хочу сказать, что Д. Ф. Устинов лично выехал на доводящий пушку завод и буквально сутками не выходил из его цехов. Уже на четвертый день была готова в высшей степени сложная деталь пушки - стальная люлька. Причем Дмитрий Федорович сам проследил ее путь от белков (чертежей конструкторов) до отливки и окончательной доделки.
Последующие испытания 85-мм танковая пушка выдержала успешно.
* * *
Но если Наркомат вооружения в своей огромной деятельности опирался на ряд крупнейших заводов, созданных волею партии в годы минувших пятилеток и являвшихся хорошей базой для выполнения заказов Наркомата обороны СССР, то с производством боеприпасов вопрос обстоял несколько по-иному. Наша химическая промышленность в начале сороковых годов еще не получила того развития, которого потребовала война.
Итак, одни заводы Наркомата боеприпасов не могли удовлетворить всех потребностей фронта в своей продукции. Необходимо было спешно изыскивать в промышленности почти всех других наркоматов нужные материалы и оборудование, на котором можно было бы производить корпуса снарядов и мин, капсюльные втулки, корпуса взрывателей, а также побочное - картонаж и укупорку. Остро стоял и вопрос с сырьем для производства порохов и взрывчатки.
Конечно, часть этой продукции, и прежде всего пороха и взрывчатка, производилась на заводах Наркомата боеприпасов. Но вместе с тем в это время не осталось практически ни одного промышленного наркомата, который бы не участвовал в производстве боеприпасов.
Перечислю только основные из них. Конечно, это в первую очередь Наркомат вооружения под руководством Д. Ф. Устинова. Затем - Наркомат легкой промышленности, который возглавлял А. Н. Косыгин. Немало сделал Наркомат химической промышленности, наркомом которой был опытный инженер и организатор М. Г. Первухин, а также Наркомат черной металлургии, во главе которого стоял И. Т. Тевосян. Кстати, от поставок этого наркомата зависело прежде всего производство корпусов снарядов, бомб и мин.
Заводы Наркомата цветной металлургии, которым ведал П. Ф. Ломако, обеспечивали поставку металлов для производства снарядных гильз, а также вольфрама для подкалиберных снарядов. Наркомат минометного вооружения, возглавляемый П. И. Паршиным, позаботился о производстве установок для PC ("катюш") и корпусов мин. Я уже не говорю о том, что свою лепту в это дело внесли наркоматы танковой промышленности, судостроительной и Наркомат путей сообщения.
Чертежами на производство тех или иных элементов выстрелов заводы снабжало ГАУ. Его же военная приемка контролировала качество производимого, а подчас даже и поступающего сырья.
Наркомом боеприпасов в годы войны был Б. Л. Ванников, высокоэрудированный, с большим производственным опытом инженер. Борис Львович обладал хорошими организаторскими способностями, был напорист, умел поставить работу не только на заводах своего наркомата, но и у смежников, от поставок которых зависело многое.
В этой нелегкой и хлопотливой работе Б. Л. Ванникову очень помогали его заместители П. Н. Горемыкин, М. В. Хруничев и Н. В. Мартынов, тоже отличные руководители, вкладывавшие весь свой опыт и знания в дело увеличения производства боеприпасов, объем поставок которых все время возрастал.
* * *
И все же положение с боеприпасами оставалось довольно напряженным и в 1942 году, и даже в 1943-м. Правда, операция по разгрому немецко-фашистской группировки войск под Сталинградом, а также наши последующие наступательные операции 1943 года (имеется в виду в первую очередь сражение на Курской дуге) были обеспечены боеприпасами вполне удовлетворительно. Но, подчеркиваю, лишь удовлетворительно. И только в 1944 году положение в этом вопросе улучшилось довольно существенно.
Но именно с 1944 года у ГАУ возникли с боеприпасами заботы иного плана. Дело в том, что наши артиллеристы при продвижении вперед подчас оставляли на прежних огневых позициях завезенные, но неизрасходованные снаряды. На головных отделениях армейских складов из-за напряженного положения с транспортом также лежали не включаемые в дело запасы боеприпасов. А все это, вместе взятое, искусственно снижало боеобеспеченность фронта в целом.
Требовалась твердая рука, чтобы навести в деле порядок. И ГАУ этим занималось. Во-первых, спустило в войска строгое указание (естественно, по линии командования), чтобы артиллеристы не оставляли на позициях неизрасходованные боеприпасы, а в любом случае забирали их с собой, Во-вторых, в силу своих возможностей помогало фронтам решать транспортную проблему.
В ходе войны сложился (и надо сказать, полностью себя оправдал) довольно четкий порядок отпуска боеприпасов фронтам. План этих поставок сверстывался, как правило, в группе Госплана при члене ГКО. Эту группу возглавлял неутомимый труженик и умелый организатор Н. А. Борисов, получивший впоследствии высокое звание Героя Социалистического Труда. Потребность заявлялась ГАУ. При этом мы и исходили из нужд фронтов, которые складывались из того минимума боеприпасов для месячного расхода, которые необходимы были фронту на каждую единицу оружия. Естественно, в первую очередь учитывалось положение фронта, то есть какую роль он на данном этапе выполнял. Карельский и Северо-Западный фронты в 1942-1944 годах, например, занимали довольно устойчивую оборону. Для них нормы одни. Ленинградский же фронт, хотя и получал часть боеприпасов за счет производства на предприятиях осажденного города, все равно нуждался в возможно больших поставках из центра, так как находился в невероятно трудных условиях блокады. В первую очередь ему нужны были боеприпасы тяжелых калибров, в основном пушечные, необходимые для контрбатарейной борьбы.
Я специально не говорю здесь о том, как обеспечивались нами операции крупных масштабов. Потому как речь сейчас идет лишь о том минимуме снарядов, который всегда должны были иметь фронты.
Начиная уже с 1942 года в отпуске боеприпасов для ряда калибров определился тот постоянный и разумный объем, с которым действующие войска вполне могли мириться. Но вот так называемых ходовых выстрелов требовалось все больше и больше. К ним относились снаряды для 76-мм полковых и дивизионных (они же и танковые) пушек, 122-мм гаубичные, 122-мм пушечные и 152-мм гаубично-пушечные выстрелы, 82-мм и 120-мм мины, реактивные снаряды М-13 и М-31. В числе 85-мм зенитных и танковых, а также 45-мм снарядов органически входили подкалиберные и бронебойные.
Кстати, до войны, кроме обычных бронебойных снарядов для 45-мм и 76-мм дивизионных пушек, других типов снарядов для противотанковой борьбы у нас не было. Лишь уже во время войны такие снаряды были созданы. Так, в апреле 1942 года был принят на вооружение подкалиберный снаряд к 45-мм противотанковой пушке. В том же году отработан кумулятивный снаряд для 76-мм полковой пушки. В 1943 году начато производство 57-мм подкалиберного снаряда и кумулятивного снаряда к 122-мм гаубице. В феврале 1944 года был принят на вооружение 85-мм подкалиберный снаряд, что резко повысило мощь противотанкового огня наших прославленных тридцатьчетверок, которые, как уже говорилось выше, именно в это время начали оснащаться 85-мм пушкой.
В общей сложности за период Великой Отечественной войны были отработаны и приняты на вооружение 12 новых видов бронебойных снарядов, а также подкалиберные бронебойные снаряды для 37, 45, 57, 76 и 85-мм артсистем. Не могу не отметить, что действие наших снарядов и мин у цели было, как правило, безотказным. Правда, были и отдельные случаи неразрывов, но это происходило лишь тогда, когда при установке взрывателей на фугасное действие снаряды попадали в глубокое болото или в какую-нибудь иную топь.
Не было у нас особых бед и с зарядами, то есть с гильзами. Их состояние тщательно проверялось при сборке артвыстрелов в стационарных снаряжательных цехах арсеналов ГАУ или в подвижных (железнодорожных) артиллерийских снаряжательных мастерских - ПАСМ. Гильзы с трещинами на дне или на стенках у дна к сборке не допускались во избежание прорыва газов через затвор во время выстрела. Ведь это могло повлечь за собой выход из строя орудия и, что самое главное, вызвать у расчетов чувство неуверенности в надежности своего оружия.
И уже совершенно недопустимо было такое положение при стрельбе из танков. Здесь выход из строя орудия мог вообще привести к трагическим последствиям.
Повторюсь: наши боеприпасы были безотказными в действии как при выстреле, так и при разрыве. Между тем по докладам из войск процент неразрывов немецких снарядов наблюдался весьма значительный. Следовательно, производство выстрелов мы сумели наладить гораздо лучше, чем враг.
Качество мин тоже было очень высоким. Особенно если их корпуса изготовлялись из стали с механической обработкой. Эти мины имели некоторое преимущество перед минами из сталистого чугуна - лучшую кучность.
Качество наших винтовочных патронов, имевших разнообразные виды пуль, от обыкновенных до бронебойно-зажигательных, не вызывало никаких нареканий воинов. То же самое в отношении патронов к крупнокалиберным пулеметам и противотанковым ружьям. Хвалили они и ручные и противотанковые гранаты за их безотказность в бою. Все это также свидетельствовало о добротном производстве названных боевых средств, поставки которых ежемесячно выражались в сотнях миллионов штук.
Большую и довольно острую проблему для ГАУ представляло налаживание многократного использования стреляных снарядных гильз. Ведь они производились из крайне дефицитной латуни. А объемы выпуска боеприпасов были столь велики, что обеспечить все поставляемые с заводов снаряды новыми гильзами промышленность, конечно же, не могла. Вот почему приказом наркома обороны вскоре был установлен порядок обязательного возвращения с фронта на арсеналы ГАУ стреляных гильз.
Для поощрения в сборе гильз выделялись даже немалые суммы для премий. И следует сказать, что работники артиллерийского снабжения фронтов хорошо понимали нужду промышленности в гильзах. Поэтому принимали все зависящие от них меры для их сбора. И в этом деятельно помогали тыловые органы.
Гильзы на арсеналах ГАУ обновлялись, для чего существовал особый технологический процесс, а затем вновь шли на сборку готовых артвыстрелов. И получалось, что значительная их часть выдерживала... десятикратное использование! Легко понять, как это было ценно с экономической точки зрения.
Всего же на арсеналах ГАУ за годы войны было обновлено более шестнадцати тысяч вагонов гильз.
Непростым оказался и вопрос с укупоркой боеприпасов. Количество ящиков, требовавшееся для их укладки и перевозки, превосходило подчас возможности нашей лесной промышленности. Сушилки не могли справиться с подачей огромного количества пиломатериалов определенного стандарта. Поэтому освобождающуюся на фронте укупорку тоже приходилось собирать и с железнодорожными порожняками возвращать на склады и базы ГАУ. Но и эта трудоемкая работа выполнялась успешно, возврат укупорки был достаточно большим, что во многом способствовало своевременному обеспечению отправки транспортов с боеприпасами на фронт.
Глава шестая. Ближе к войскам
При всей значимости работы в ГАУ я все же считал себя строевым командиром, место которому, конечно же, в войсках. И честно скажу, мне зачастую было в высшей степени обидно, что за боевыми действиями приходилось наблюдать как бы со стороны, из Москвы, а не являться их непосредственным участником.
И вот как-то уже летом 1942 года, когда поставки вооружения и боеприпасов приняли сравнительно устойчивый характер, я во время одного из докладов в Ставке попросил Верховного отпустить меня на фронт. Со стороны И. В. Сталина на это последовала неожиданно бурная реакция. Он враз нахмурился и довольно резко бросил: "Работайте, где работаете!" Распрощался сухо.
А в приемной Поскребышева меня остановили вышедшие вслед за мной из кабинета Верховного два члена ГКО и, перебивая друг друга, отчитали за бестактность по отношению к Сталину. Дескать, он, руководя фронтами, опирается в своей работе на центральный аппарат Наркомата обороны, а один из них, то есть я, еще смеет просить отпустить его на фронт, как будто бы Сталин занят чем-то другим, а не фронтами. И неужели я думаю, что здесь легче, чем там!
И тем не менее во время очередных докладов в Ставке я стал упрямо повторять, что для лучшей организации дела в ГАУ мне полезно собственными глазами взглянуть на боевое использование артиллерии. Сталин сначала сердился, отмахивался от меня, но в конце концов уступил.
В марте 1943 года я вместе с К. Е. Ворошиловым был послан на Волховский фронт. Этот фронт совместно с Ленинградским проводил как раз частную операцию. Она подготавливалась в довольно сложных погодных условиях, на трудной местности и имела скорее отвлекающий характер.
Расположились мы с Ворошиловым в поезде члена Военного совета Волховского фронта, который маскировался в выработанном песчаном карьере неподалеку от небольшой станции. Точнее, станции, как таковой, уже давно не было: она сгорела. И все-таки фашисты бомбили эти пожарища едва ли не каждую ночь.
Еще в поезде, когда мы только ехали из Москвы, я проспал мертвым сном целые сутки. И теперь, отдохнув, был готов к любой самой напряженной работе.
Командовал Волховским фронтом К. А. Мерецков. Был он тогда весьма бодр, энергичен, то и дело вызывал: "Борода!" - такую фамилию носил его адъютант.
В войсках этого фронта мы с Ворошиловым пробыли несколько дней. А затем ночью на машинах проскочили мимо Синявинских высот в Ленинград.
В лунную мартовскую ночь город произвел на нас исключительное впечатление. Ведь это был город героических ленинградцев, не вставших на колени перед врагом и сейчас еще, после прорыва в феврале блокады, находившихся в весьма тяжелом положении. Ведь враг еще не был окончательно отогнан от его стен.
Ночные улицы фронтового города были пустынными и на удивление чистыми. Серебристый свет заливал широкие проспекты, площади. И мы, проезжая по ним, испытывали чувство гордости и радости за то, что колыбель Великого Октября по-прежнему прекрасна, живет и уже доказала врагу свою неприступность.
К. Е. Ворошилов, а вместе с ним и я побывали в 55-й армии, которой командовал бывший артиллерист генерал В. П. Свиридов. Добирались даже до некоторых НП командиров стрелковых дивизий. Один из них, помнится, располагался на пятом этаже полуразрушенного дома, и оттуда хорошо просматривалась оборона противника.
В штабе фронта долго беседовали с его начальником Д. Н. Гусевым. Кстати, этого генерала я знал и раньше, с 1934 года, когда он был еще командиром стрелкового полка. И теперь мы встретились как старые друзья. Гусев довольно оптимистически смотрел на дальнейший ход боевых действий, твердо веря в то, что сейчас все зависит лишь от тех средств, которые даст им Ставка, да еще от сроков.
Из той памятной поездки в Ленинград у меня в рабочем блокноте сохранились записи, содержанием которых и хочется сейчас поделиться.
Но начну, так сказать, с некоторого отступления.
Еще в ходе напряженных боев в январе - июне 1942 года войска Ленинградского, Волховского и Северо-Западного фронтов не только сковали вражескую группу армий "Север", облегчив действия Красной Армии в зимнем контрнаступлении под Москвой, но и окончательно сорвали план гитлеровского командования по захвату Ленинграда, соединению немецких и финских войск.
К тому же скованная здесь группа армий "Север" в ближайшее время не имела возможности возобновить наступление на Ленинград, поскольку все стратегические резервы и маршевое пополнение немецко-фашистских войск весной и в начале лета 1942 года перебрасывались на юг для подготовки и проведения главной операции на южном крыле восточного фронта. Тем не менее вынужденное прекращение активных действий Волховского и Ленинградского фронтов на любанском направлении, где наши войска не сумели ликвидировать группировку врага в районе Кириши, Любань, Чудово, и успех противника в деблокаде демянской группировки существенно осложнили обстановку для советских войск. На блокированной территории вокруг Ленинграда оставались 42, 55 и 23-я армии, приморская и невская оперативные группы Ленинградского фронта и Краснознаменный Балтийский флот.
Эти войска, естественно, нужно было снабжать вооружением, боеприпасами, продовольствием.
И снова позволю себе небольшое отступление. 9 сентября 1941 года, с занятием фашистами Шлиссельбурга и выходом их на южный берег Ладожского озера, были прерваны всякие сухопутные связи Ленинграда со страной. Ближайшими районами, через которые этот город мог еще как-то поддерживать связь с глубоким тылом, были те, что лежали восточнее Ладожского озера, отделенные от него и водным пространством озера, и Шлиссельбургской губой.
Но эти районы находились под постоянным воздействием как немецкой авиации, так и дальнобойной артиллерии. И все же, несмотря на это, прерванный ледоставом подвоз грузов Ленинграду через Ладожское озеро был возобновлен. В ноябре - декабре 1941 года через Ладогу проложили автомобильную ледовую трассу, которая вошла в историю героической обороны города как знаменитая Дорога жизни.
Дорога жизни была единственным (естественно, если не считать воздушного) путем сообщения осажденного города со страной. По ней ГАУ отправило героическому Ленинграду только за первую зиму десятки тысяч единиц стрелкового оружия, около тысячи орудий и минометов, свыше полутора миллионов снарядов и мин. А всего до прорыва блокады туда было подано из центральных баз ГАУ 6208 вагонов (общепринятая тогда единица измерения) вооружения, боеприпасов и элементов выстрелов. И все это прошло по Дороге жизни на Ладожском озере{10} .
Подготовка к навигации 1942 года на Ладожском озере началась еще задолго до весеннего ледохода. Зимой приступили к сооружению новых причалов, пирсов и портов, подъездных путей к ним. Особенно большие работы в этом направлении велись на западном и восточном берегах Шлиссельбургской губы. Здесь возводились Осиновецкий и Кобоно-Кареджский порты. К началу навигации они уже имели многочисленные пирсы, довольно мощные железнодорожные узлы и были способны обеспечить перевалку поступавших для Ленинграда грузов и эвакуационные перевозки.
К весне Ладожская военная флотилия и Северно-Западное речное пароходство имели в своем составе 116 пароходов, барж, катеров и других судов общей грузоподъемностью 32 765 тонн. Но этого было все-таки мало. И тогда по решению ГКО развернулось строительство деревянных и металлических барж. Причем деревянные баржи строились на верфи, которая была создана на базе Сясьского целлюлозно-бумажного комбината, а металлические - на ленинградских судостроительных заводах. Всего в течение года было построено 31 деревянная баржа (грузоподъемностью в 350 тонн каждая) и 14 металлических (грузоподъемностью от 600 до 800 тонн). Кроме того, судостроительные заводы Ленинграда за это же время спустили на воду более 100 небольших (грузоподъемностью по 25 тонн) самоходных тендеров. Это уже было хорошей прибавкой к общему тоннажу действовавших на Ладоге плавсредств.
Навигация открылась в конце мая. Перевозки по Ладожскому озеру осуществлялись по так называемым малой и большой трассам. Малая (протяженностью 29 км) проходила от Кобоны до Осиновца; большая (протяженностью 150 км) - от Новой Ладоги до Осиновца. Ежесуточный объем перевозок в Ленинград вначале был определен в 4,2 тыс. тонн. Но затем их довели до 7 тыс тонн.